Дитя Ее Высочества (СИ)

Глава 9 О наказании за блуд и награде за предприимчивость

«Как же так? — удивилась юная принцесса при виде двух собачек. — А мне говорили, что блуд — это грех. Но ведь собачки — твари Божьи?»

Мой юный друг, ты не забыл еще о прекрасной и нежной принцессе при одном взгляде на которую даже солнце бледнело? Конечно, увлекательнее наблюдать за честными, благородными и решительными героями. Ведь ничто не может порадовать твоего маленького сердечка так, как рассказ о битвах, схватках и победой над злодеями. Но ради правдивости и целостности повествования, нам придется вернуться к нашим дамам. Тем более что их путь тоже нельзя назвать ровным.

Два юных дворянина — смелый господин и его верный слуга — под платьем которых скрывались очаровательные выпуклости прекрасной принцессы и ее чуть менее прекрасной спутницы, без проблем покинули монастырские земли и выехали на тракт. И по нему продолжили свой вояж, предпочитая ночевать в стогах сена, а не в придорожных трактирах. Потому что эти заведения с тех пор остались неизменными.

Что в те прославленные времена, что сейчас, гораздо предпочтительнее клацать зубами на ночном холоде, чем быть отравленным трактирной едой, обворованным трактирной слугой, зараженным трактирной служанкой и получить в глаз от мимо проезжающего молодца. Если ты еще не сталкивался с придорожными корчмами, то послушай совета старого и бывалого путешественника, дружок. Никогда и ни при каких обстоятельствах не ночуй в подобных заведениях! Всеми святыми, что есть в этом мире, заклинаю тебя!

Но наши храбрые девы были не только прекрасны, но и умны. Они не попадались на удочку ярких вывесок и ласковых улыбок хозяев, которые выходили на крыльцо своих заведений, лишь заслышав стук копыт. Поэтому, всего несколько дней после побега из-за святых стен, они и прибыли в славный и гордый город Пантир.

Сие поселение было известно, прежде всего, своим собором, выше которого в королевстве, а, значит, и во всех западных землях не строилось. А также копченой рулькой и кисловатым яблочным вином. А знатоки этого напитка не без основания утверждают, что оно куда приятнее и благороднее сидра. И при том гораздо деликатнее. Выпив всего кувшин этого божественного напитка, ты, дружочек, не свалишься под стол и не оскотинишься. А с утра твоя голова останется ясной. Так что, мой тебе совет — будешь в Пантире, обязательно отведай местного яблочного.

Но вернемся к нашим дамам и посмотрим, что такого они поделывают…

Ее Высочество, вынужденная снова натянуть поводья коня, изящно выматерилась сквозь зубы. Жеребец, привыкший к просторным стойлам, чистой воде, отборному овсу и свежему ветру, играющему расчесанной гривой, нервничал. Людская толпа ему определенно не нравилась. И как всякий уважающий себя мужчина, вороной изливал свое неудовольствие в крайнее раздражение. Поэтому принцессе стоило немалых усилий сдерживать жеребца, чтобы он кого-нибудь не укусил или не лягнул.

Она, конечно, не то, что жеребцом не была — вообще себя к мужскому полу не причисляла. Но желания кусаться и лягаться в ней просыпалось горячей и очень соблазнительной волной. Ларе толпа тоже активно не нравилась. И ладно бы только давка и вонь — эти неудобства нежная принцесса пережила. Но человеческая наглость и уверенность в собственном бессмертие выводили ее из себя.

— У них праздник что ли? — прорычала Лара сквозь стиснутые зубы, пытаясь удержать приплясывающего и осаживавшего на зад жеребца.

— Да можно и так сказать, — улыбнулась краешком губ Фрейда.

Ее смирная кобылка, которую принцесса всю дорогу костерила за тихоходность, обещала сдать на ближайшую живодерню, проблем никаких не доставляла. Она была из тех животин, которые делают ровно только то, что им сказано. Скажут скачи — поскачет. Скажут стоять — будет стоять, пока копыта не врастут в дорогу.

— А можно без ужимок объяснить, в чем дело? — огрызнулась принцесса, чье ангельское терпение проделанный путь вычерпал до донышка.

— Прошу прощения, ваше выс…

Рыженькая фрейлина осеклась и побледнела так, что веснушки на уже попорченной ветрами и дорожной пылью белоснежной коже стало наперечет видать. Не далее как пару дней назад Ее Высочество за подобную оговорку уздечкой свою фрейлину угостила. И бронзовый мундштук угодил как раз поперек прелестных ягодиц девушки. Поэтому память о недопустимом обращении до сих пор несколько мешала Фрейде сидеть.

— Понимаете, господин Лар, — предприняла новую попытку Фрейда, из предосторожности подпихивая под попу угол собственного плаща, — сегодня на площади перед храмом состоится казнь мерзкого насильника над юными девами. Событие само по себе интересное. Потому что планируется не только колесование[15], но и изъятие органов, а также отсечение оных. Но перед началом действия будет громко зачитан список его гнусных деяний. С подробностями.

— Ты это кого сейчас цитируешь? — покосилась на нее принцесса.

— Глашатая, — улыбнулась рыжулька, — вы когда пошлину у ворот платили, он там на бочке голосил.

— Чтоб ему охрипнуть, — выругалась Лара, — давай-ка выбираться отсюда. Про гнусные деяния, тем более с подробностями, я бы еще послушала. Но вот органы сама предпочитаю выдирать, а не любоваться на то, как это делают дилетанты.

Фрейда несколько огорчилась, потому что она, как и любой житель королевства, подобные «действа» искренне любила. И отнюдь не по причине природного жестокосердия — сердечко у фрейлины было мягким и податливым. А потому, что слишком мало развлечений предлагалось юным и невинным девам, вне зависимости от места жительства — город то был или деревня. На долю трепетных особ оставались только церковные службы, да сплетни. А о чем сплетничать, если все друг друга знают и без запинки скажут, когда соседка в последний раз рубашку стирала?

Конечно, при дворе развлечений было значительно больше. Но, так или иначе, а все они сводились к тем же сплетням. Кто кому глазки строил, кто с кем уединился, да что за это получил.

Другое дело возможность обсудить в деталях, вздрагивая от сладкого ужаса, такую вот редкую и необычную казнь. Но не спорить же с Ее Высочеством?

Поэтому Фрейда послушно развернула свою кобылку вслед за жеребцом принцессы. Точнее, попыталась развернуть. Но у нее, как и у Лары, ничего из этого не вышло. Потому как толпа стала настолько плотной, что лошадей хоть по головам пускай. Нет, принцессу бы такая необходимость нисколько не смутила. Потому что, по ее глубокому убеждению, города в королевстве Анкалов были перенаселены. Но неизбежно последующие за подобным поступком разбирательства могли бы раскрыть инкогнито прекрасных дев.

И двум прелестницам ничего и не оставалось, только как подчиниться общему потоку и вместе с людьми продолжить двигаться к храму. Кстати, направление их полностью устраивало. Правда вот, общество бы они предпочли другое.

Нежной принцессе не раз и не два пришлось буквально сапогом отпихивать тех, кто считал, что ее жеребец занимает слишком много места. А кто-то чересчур умный решил, что посадив своего ребенка на круп коня, он лошадь не обременит. Пришлось предприимчивому папаше объяснять, что он в корне не прав.

Папаша оказался понятливый и дитеныша от Ее Высочества убрал подальше. Правда ребенок оказался сим фактом столь недоволен, что принцесса, между прочим, в познавательных целях собирающая ругательства разных сословий и народов, даже рот приоткрыла, выслушивая эпитеты, которым наградило ее невинное дитя.

Казалось бы, на немалой площади должно стать свободнее. Но не тут то было. Пространство перед храмом напоминало запруду, в которую стекались сразу несколько ручьев. Люди стояли столь плотно, что между ними даже книгу можно было бы просунуть с большим трудом. А несколько карет, затесавшихся меж пешего народа, только усугубляли положение. Но особо предприимчивые и догадливые горожане восприняли неожиданное препятствие как благость свыше. Поэтому экипажи были увешаны ротозеями, как дурак бубенчиками.

И даже грумы с кучерами только хмуро поглядывая на наглецов, молча теснились на своих облучках и запятках карет. Спорить лакеи не решались. В предвкушении предстоящего действа народ вел себя агрессивно. И поэтому протестующим могли не только ребра намять, но и порвать на клочки. Так сказать, в качестве аперитива к главному блюду.

Принцесса невольно порадовалась, что на площадь ее занесло верхом. Все-таки, люди еще не дошли до того градуса, чтобы затоптать жеребца. Тем более что вороной, без всяких усилий со стороны хозяйки, сумел окружающим доступно донести свою нелюбовь к давке. Причем проделал он это с типично придворным изяществом. Паре ротозеев конь просто ноги отдавил. А одному, имевшему наглость подпихивать его под зад и орать, что этот самый зад ему весь обзор закрывает, конь… Ну, ты понимаешь, дружок, что может сделать лошадь. И ведь не обвинишь ее ни в чем — животина неразумная, бессловесная.

Когда наших путниц вынесло на площадь, четыре глашатая, стоявшие по углам помоста, окруженного плотным кольцом озверевшей стражи, уже зачитывали прегрешения преступника с обещанными подробностями. Поэтому народ особенно не шумел — все с интересом внимали. Видимо, в надежде пополнить собственный опыт.

— Жалко, — протянула Фрейда, — начало не услышали…

— Не переживай, — подбодрил ее какой-то парень, судя по измазанному известью фартуку, подмастерье каменщика. — Они потом повторят, зуб даю. Только тебе такое слышать не след. Вона еще, чай усов брить не начал. Не с девками по сеновалам валяться, а ума набираться надо.

— Это ты себя так утешаешь? — холодно поинтересовалась Ее Высочество, защищая зардевшуюся, как пион, фрейлину.

— Чаво? — опешил подмастерья.

— Я говорю, что это ты в утешение себе твердишь, когда очередная кабацкая девка перед тобой подол задирать отказывается? Зато я, мол, ума набираюсь?

Стоявший вокруг народ шутку оценил. Еще философам древности была известна данная истина: ничто так не повышает настроение, как прилюдное унижение ближнего твоего. Особенно, если у тебя с объектом унижения собственные счеты есть. А, кажется, так не ко времени встрявшего парня хоть уважали, но побаивались. Подобные прыщавые громилы особенно любили на ярмарках свою молодецкую удаль показывать. Хоть на спор — за монетки. Хоть даром — ради того чтобы душу потешить.

— Да ты сам-то, молокосос лордский, многих ли девок имел? — взревел молодым бычком подмастерье.

— Многих, — ничуть не смущаясь, заверила его принцесса.

Причем тон ее звучал так, что окружающие мгновенно поверили — правду говорит. Только вот, смутившая в конец Фрейда, которая, вроде бы, была спутником молодого господина, людей заставила задуматься. Но, с другой стороны, кто же молодому да пригожему дворянину воспретит не только девок, но и парней по темным углам мять? Кровь-то горячая…

Но подмастерье уверенное заявление дворянчика явно не утешило. Покопавшись пару минут по закоулкам собственного сознания, которое умом, видимо, было еще заполнять и заполнять, парень не нашел достойного ответа. Поэтому пошел по проверенному пути.

— Да я тебя!.. — уже не заревел, а буквально зарычал каменщик, наливаясь шикарным багрянцем.

— Что? — нисколько не испугавшись, поинтересовалась Лара, — попробуешь вместо девки использовать? А не боишься, что ролями поменяемся?

— Ну, все, морда лордская! — окончательно вышел из себя подмастерье. — Ты меня достал! Я тебе найду! Ты еще не знаешь, с кем связался. Да я тебе…

— А чего меня искать? — приподняла одну бровь Лара. — Вот я, тут. Или тебя больше возбуждают любовные игрища? Мол, я от тебя убегаю, а ты меня догоняешь? Не советую, парень. Со мной такой трюк, может, и пройдет. А вот с бабой точно нет. Знаешь, говорят бегать с задранной юбкой гораздо удобнее, чем со спущенными штанами. Я бы на твоем месте не рисковал. За патлы — и на чердак. А то ведь точно с визгом удерет.

Народ вокруг ухохатывался от смеха, тыча пальцами в подмастерье, у которого, казалось, уже пар был готов из ушей валить. На неожиданное веселье даже стали оборачиваться те, кто стоял слишком далеко, чтобы услышать разговор. Байка тут же пошла в народ, к вечеру угрожая перерасти в полноценную историю, как молодой дворянин у всех на глазах парня поимел. В прямом смысле этого слова.

— Ладно, уймись! — примирительно протянула принцесса, небрежно перекидывая ногу через луку седла, и щелчком отправляя обиженному подмастерью серебряную монетку. — Считай, что это моя компенсация.

Каменщик ломаться не стал, монету поймал и тут же сунул ее за щеку. И гордо отвернулся к эшафоту, всем своим видом показывая, что лорда он все равно «найдет». Просто сейчас связываться не хочет. В принципе, это вполне могло быть и правдой. Потому что на глазах у всего честного народа дворянину кости переломать — дело, конечно, богоугодное. Но за такие номера можно и на плаху угодить. Другое дело, встретиться с щеголем в темном переулке, без лишних свидетелей. Тогда и проверить можно, кто там бегает быстрее.

— Господин Лар, — негромко предупредила Фрейда, — вы бы поосторожнее. Не стоит…

— Что «не стоит»? — усмехнулась принцесса. — Не стоит в таких вот зверя будить? Так я хомячков в детстве отбоялся.

— Тише ты, лорд благородный, — цыкнул на Лару старик, стоявший слева от нее, — счас опять по новой прегрешения-то зачитывать будут. Хотца послушать больно. Уж ты изволь, рот-то прикрой.

Ее Высочество свысока глянула на дедана, но немедленно вбивать его в брусчатку передумала. Все-таки, сердце у нее было нежное и милосердное. А, может быть, подумалось принцессе, что от старости никто не застрахован. И что может быть печальнее, чем время, когда приходиться довольствоваться только рассказами о чужих грехах? Зачем же портить старику столь редкое развлечение?

Если раньше на площади был не слишком шумно, то сейчас народ и вовсе утих, внимая уже несколько охрипшим глашатаям. Пространство перед храмом было забито столь плотно, что новому зрителю сюда было не попасть даже за весьма приличную плату. Люди стояли не только на брусчатке. Благородными дамами и кавалерами были забиты все балконы, выходящие на площадь. А те, кто посметливее, заплатили клирику. И теперь имели возможность наблюдать за зрелищем из стрельчатых окон служб храма.

Обещанные подробности греховодника и впрямь впечатляли. Несмотря на то, что глашатаи зачитывали текст уже с какой-то ненавистью, дух любви и телесных наслаждений буквально витал над площадью. Те, кто явился глянуть на действо со своими женщинами, теперь нежно приобнимали их за талии и другие выдающиеся части тела, обещая томными взглядами плодотворный и нескучный вечер. Те, кто оказался в одиночестве, горящими глазами искали подругу.

Принцессе невольно подумалось: уж не проплатили ли сие действо жрицы свободной любви? Они после казни без работы точно не останутся.

Блудодей, которому сегодня предстояло воздаяние за все дела его, грешил действительно много и с удовольствием. И никаких особых зверств он не учинял. Только пользовал всячески и в разных видах. Но список дев, им обесчещенных, действительно впечатлял. Причем каждая из них уверяла, что до встречи с развратником представляла собой символ чистоты, невинности и непорочности. Но, поскольку в списках все они значились как «девы юные», приходилось верить. Не иначе как парень, возомнивший себя инкубом, похищал и злодейство над детьми творил. Отсюда и наказание столь суровое ему вышло.

Наконец, разгоряченной и странно дышащей толпе, представили и самого виновника. Причем люди, заслушавшиеся глашатаев, даже не поняли, откуда греховодника и вывели-то. Просто вот только не было его, а глянь — тут он, стоит на эшафоте. Ну, как стоит? Висит, обессиленно опустив башку с грязными волосами между двух стражников. Видимо, растлитель отличался еще и крайней скромностью. И добровольно господам судьям в своих преступлениях каяться не пожелал. Пришлось его пораспрашивать с пристрастием.

Народ заворчал недовольно. Всем хотелось поглядеть на эдакого героя. А тут, ничего кроме холщовой рубахи смертника, да босых грязных ступней, и не видать. Конечно, приговор обещал, что честным жителям даже покажут главное орудие преступления. И не только покажут, но и позволят его, орудие в смысле, уже отрезанное выкупить.

Но на такое счастье надеялись немногие. Обычно за подобные трофеи сражались люди знатные и богатые. Порой, цены доходили до таких высот, что простые жители к торгам всякий интерес теряли. Просто потому, что представить подобные суммы в реальности не хватало фантазии даже у особо страстных мечтателей.

Осужденный как будто почувствовал недовольство толпы и решил не разочаровывать почтенную публику, которая только ради него и побросала все дела, чтобы тут, на площади, локтями пихаться. Он выпрямился, и даже стражников в сторонку отодвинул. Мотнул головой, откидывая спутанные, рыжие волосы назад и глянул поверх голов собравшихся. Народ ахнул.

— Да разве ж это насильник? — потрясенно прошамкал давешний дедок. — Да я б ему по собственной воле отдался.

Наверное, в другом месте и в другое время подобное заявление народ бы и удивило. Но сейчас до него никому дела не было. Уж больно хорош оказался парень. Особенно глаза впечатляли — большие и синие, что твое небо. Или — нет. Особенно впечатляла грудь, которую было видно в разрез рубища — гладкая, как выструганная доска, мускулистая. Но, все же, и это не шло в сравнение с пухлыми, яркими губами, сами собой навевавшими мысли о страстных поцелуях. Или… В общем, парень всем был хорош.

Он улыбнулся так, что зрители невольно подались к плахе.

— Люди! Честные люди, горожане и жители королевства. Слушайте, что скажу вам я, Григо Родс. Во всех прегрешениях, мне вмененных, нет вины и стыда тоже нет. Я любил женщин, и они меня любили. И ни одну из них я не взял силой или принуждением!

Ему верили. Благословенная Мать, как же ему верили! Каждому слову. И по толпе уж катилась волна недовольства. Ну, ведь в голове не укладывается: вот такую красоту — и колесовать? Орудие преступления отрезать? Да его отпустить надо с благословением на все четыре стороны! Чтобы и дальше его могли любить. И чтоб сам он любил. А вдруг, и ты в числе счастливиц окажешься?

— А виной тому, что я тут перед вами стою, госпожа Жирур, почтенная жена господина нашего градоправителя. Отказал я ей, вот она меня под плаху и подвела, — осужденный удрученно покачал головой. — В этом моя ошибка и моя вина. Но не раскаиваюсь ни в чем. Только лишь в одном — что жизнь моя оказалась столь короткой.

Он возвел синие, полные слез, очи к небу и что-то зашептал, словно прощаясь с облаками, и с солнцем, и с птицей, кружившей в голубой синеве. Если до этого и были на площади те, кто с нетерпением ждали начала казни, чтобы на сам процесс полюбоваться, то сейчас таких и за золотой не найти стало. Даже кое-кто из стражников подозрительно носами начали хлюпать. А многие женщины, по бабской привычке зажимая рот передниками или краем чепца, во всю тихонечко голосили.

Вердикт горожан был не менее единодушен, чем судей: «Бедненький!». Ну и: «Сука, эта жирная стельная корова, жена градоначальника!». Но если красавец рассчитывал на то, что люди, растрогавшись, поднимутся единой волной на его защиту, то в своих расчетах он крупно промахнулся. Нет, жалеть его жалели, конечно. И даже вполне искренне не желали его смерти, но…

Но зрелище казни обещало быть гораздо более увлекательным, чем предполагалось изначально. Тут тебе и скабрёзные подробности, радующие… Ну, скажем, душу. И молодой красавец с трагичной историей, подведённый под плаху подлой и не слишком приятной бабой. Такая история затронет даже самое черствое и невосприимчивое сердце, заставив облиться чистыми и искренними слезами. Но казнь-то как же отменить?

Во-первых, все должно быть по закону, а приговор вынесен. Во-вторых, палачу да страже деньги уже плочены. А, в-третьих, где кровавое зрелище, ради которого занятых людей от дел оторвали? Как же разойтись и не поужасаться? Опять же, прибыль упущенная! Ведь одежда, волосы, ногти — да весь казненный, по частям разобранный — это обереги и талисманы на удачу, и на здоровье, и для мужской силы. Которые, между прочим, можно с хорошей выгодой продать.

Но, вероятно, красавец души людские, подлые знал хорошо. И не рассчитывал, что за просто так заставит народ возмутиться. Поэтому, он решил, видимо, зрителей добить.

Рыжеволосый, прекратив нашептывать небу прощание с этим миром, глубоко вздохнул и… запел. И, Благословенна Мать, что это был за голос! Казалось, что сам ангел с неба спустился, чтобы очаровать собравшихся на площади. Столь чистый, звонкий и в то же время мягкий, как бархат баритон, должно быть красавцу сама Богиня подарила.

И нет бы подлецу храмовый гимн исполнить. Или, на худой конец, любовную балладу. Так этот срамник завел неприличные куплеты, столь любимые в кабаках да тавернах. Их даже уличные музыканты прилюдно исполнять стеснялись. Другое дело, спеть полушепотом, за кружечкой-другой молодого яблочного вина…

А этот, громко, да таким чудесным голосом!.. Срамник, однозначно. Вот только почему-то тут дрогнули самые стойкие и… начали певуну подтягивать. Правда, к смущению своему, многие отцы и мужья узнали, что их набожные и чистые дочери и жены, не такие уж невинные, раз знают подобные куплеты. И только Нечистый в курсе, просто ли слова они повторяют или даже представление имеют о тех гнусных, но удивительно притягательных вещах, о которых речь в куплетах ведется.

И вот, спрашивается, вопрос: откуда почтенные матроны, скромно исполняющие супружеский долг, нашептывающие при этом божественные вирши, узнали о таком непотребстве? О, в принципе невинных, дочках речь вообще не заходит. Но сейчас всем было не до таких мелочей. Голосящий красавец склонил-таки зрителей на свою сторону. И по горящим глазам поющих, омытых искренними слезами сострадания, стало понятно — народ думает, не разнести ли эшафот к Нечистой матери.

Увлекшись выступлением прекрасного страдальца, мы с тобой, мой юный друг, совсем забыли про пару наших прелестных дам. Что же поделывали они все это время? Тоже подпевали и рыдали над горемычной судьбой? Ничуть не бывало!

Принцесса, выслушавшая приговоренного с известным скепсисом, заметно вздрогнула, как только он свое имя назвал. И, недобро прищурившись, уставилась на эшафот. Потом выругалась сквозь зубы, изящной ласточкой спорхнула с коня, бросив поводья растерянной фрейлине, и ввинтилась в толпу с настойчивостью фанатика, увидевшего на той стороне площади божественный свет. Нежная Ларелла орудовала локтями и ножнами со шпагой, как заправская торговка, если бы, конечно, у торговки были ножны со шпагой.

Она умудрялась пробираться там, где, казалось, протиснуться и вовсе невозможно. Под ее напором люди подавались в стороны, втягивая животы. И только потом осознавали, что это, вообще-то, откровенная наглость — так их беспокоить. Но проклятья и пожелания различных благ неслись принцессе уже в спину. Поэтому, не сильно ее и заботили.

В конце концов, она выбралась к оцеплению как раз в тот момент, когда рыжий начал свое перешёптывание с небом.

— Дальше не моги, — всхлипнул усатый солдат, утирая с обкусанных усов скупую слезу, но решительно преграждая Ее Высочеству путь.

— Не вопрос, — не стала спорить покладистая принцесса, — только епископу пару слов можно передать? Дело государственной важности.

— Да какая там важность? Опять, что ль, королевское помилование? Так, вродя, греховодник-то наш, местный. И в столицу на рассмотрение дело не посылали…

— Просто, скажи ему: «Служи, елеем помазанному» — и все, — нежно попросила Ее Высочество, настойчиво всовывая в руку стражнику монету.

Она еще как следует надивиться не успела юридической подкованности местной стражи, запросто рассуждающей о юрисдикции судопроизводства, как за спинами солдат появился служка, поманивший ее пальцем. Принцесса змейкой скользнула между пик, пробираясь за эшафот.

Епископ, довольно молодой, но начинающий уже полнеть мужчина, с полуприкрытыми глазами интригана или профессионального картежника, предусмотрительно отошел в сторону от других сановитых господ. Которые были единственными людьми на площади, взирающими на рыжего красавца не с умилением, а с раздражением.

— И что же от скромного служителя церкви потребовалось венценосным особам? — голосом, тягучим, как тот самый елей и сладким, словно гречишный мед, поинтересовался священнослужитель.

Принцесса молча расшнуровала горловину джеркина, вытягивая цепочку, продетую сквозь кольцо с печаткой. Епископ наклонился, близоруко щурясь. Но Ларелла готова была поклясться, что зрение у святого отца зорче, чем у ястреба. Правда, изучать печатку она не мешала. Даже повертела перстень так, что солнце осветило все грани герба.

Епископ тяжело вздохнул, выпрямляясь и складывая пухлые ладошки под круглым животиком.

— Если мне зрение не изменяет, то вы, молодой человек, сейчас говорите от имени самого короля?

— Пока я еще молчал, — возразила Лара, приводя одежду в порядок. — Но намерен заговорить. Как вы, ваше святейшество, относитесь к тому, чтобы к вашему аббатству присоединили пару деревень?

Епископ прищурился, словно кот, разглядевший, что дверцу клетки с канарейкой забыли прикрыть.

— Насколько я понимаю, в обмен вы требуете жизнь этого греховодника?

— Что вы, — возмутилась Ее Высочество, — разве король может что-то требовать от церкви? Просить, причем просить только о справедливости — да, может.

— И о какой же справедливости просит король? — поморщился епископ, которому похабные куплеты, выводимые красавцем, явно пришлись не по вкусу.

— Как о какой? — изумленно округлила глаза принцесса. — Вы только что своими ушами слышали, святой отец, что осужденный упрекнул суд в некомпетентности и предвзятости. А, насколько мне известно, светский суд в городе возглавляет градоначальник, чью жену и обвинили в подлоге. Значит, он пересматривать дело не может. Да, к тому же, если речь идет о грехе, то не дело ли церкви взять на себя труд разобраться, кто прав, а кто нет?

Епископ задумчиво, двумя пальцами, погладил округлый, гладкий как у евнуха подбородок. Ее Высочество нетерпеливо притоптывала каблуком. Она слышала, что кто-то из сановных господ, видимо, тот самый градоначальник, велел заканчивать балаган и начинать казнь. Конечно, рыжий выглядел парнем здоровым и пару ударов ломом пережить бы смог. Но рисковать юной принцессе не хотелось. Кто их знает, этих мужиков? Может, у него сердце слабое окажется? А епископ, несмотря на свою физиономию, оказался тупым и никак не способным додуматься, в чем состоит его собственная выгода.

— Кстати, а не замешал ли в этом несправедливом обвинении и сам градоначальник? — подстегнула мыслительный процесс святого отца Лара.

Народ на площади как-то недобро ахнул, а песнопения красавца оборвались не на самой удачной ноте. Видимо, на сцене появился палач.

— Рассматривать дело будет столичные епископат, куда вы и сопроводите обвиняемого, как я полагаю? — предположил епископ, растягивая и без того взвинченные нервы нежной Лареллы на дыбе терпения.

— Отец меня упаси от подобного! — искренне ужаснулась она. — Делать мне больше нечего. Мне его нужно только допросить. Дальше делайте с ним то, что считаете нужным!

— Вы говорите, король за верную службу и жажду справедливости хочет пожаловать моему аббатству три деревни?

— Одну, — не без здоровой дозы яда сообщила принцесса, потому что на плахе звякнуло железо.

Многоуважаемый метр палач явно готовился приступить к исполнению своих профессиональных обязанностей. Несмотря на то, что толпа была этим недовольна.

— Хорошо, две, — покладисто согласился епископ, — и ужин в приятной компании столь миловидного юноши, как вы. Договорились?

— Я ошибся в подсчетах, — поспешно ответила Ларелла, невольно отступая на шаг. — Три. Конечно, три.

В принципе, она могла бы пообещать и десять. Все равно епископ будет спрашивать обещанное не с нее, а с короля. И то, что сам Данкан оказался совершенно не в курсе данных обещаний, было его, сугубо личной, проблемой. В конце концов, нечего гербовые колечки разбрасывать, где ни попадя. А если бы оно попало не в нежные и заботливые лапки невестки, а в руки настоящего злоумышленника? Впредь Его Величество будет осторожнее.

— А жаль. У меня сегодня на ужин подают дивную косулю с брусничным соусом и сладкое южное вино.

— Ваше святейшество, боюсь, мою верность вам не купить никакими гастрономическими изысками, — несколько нервно ответила принцесса, — она принадлежит только Его Высочеству.

— Н-да, с таким соперником мне не тягаться, — явно расстроившись, признал свое поражение епископ.

Лара прикусила губу, осознав, только что ляпнутое ей. Но собственная ошибка принцессу не слишком и расстроила. В конце концов, репутация ее супруга была столь безупречна, что не мешало бы ее и замарать слегка. Естественнее выглядеть будет.

А тем временем епископ, сам того не подозревая, совершающий государственное преступление, да еще и за взятку, в которой ему самостоятельно предстояло признаться королю… Да что там признаться! Ему предстояло потребовать эту взятку у Его Величества! Так вот, этот самый святой отец объявлял народу, что судебное решение, по вине вновь открывшихся обстоятельств, будет пересмотрено. Ввиду чего казнь откладывается.

Миролюбивые и добросердечные жители славного города расходились неохотно. И, мягко говоря, недовольными. И, действительно, что за дела? Ни кровавого зрелища, ни наживы на частях тела казненного. Даже не дали шанса отбить осужденного и под предлогом благого дела устроить дебош! Нет, день определено был прожит зря.