Дитя лета

Глава 17

Лаэм ехал домой в Кейп-Хок, чтобы вернуть начальнику береговой охраны его машину, затем проверить почту и внести некоторые изменения в программу слежения за хищниками и млекопитающими в водах у побережья к востоку от Галифакса – как раз там, где в прошлом месяце произошло нападение акулы. Кроме того, он намеревался забрать кое-какую одежду и вещи для Лили. Он остановился у гостиницы, чтобы повидаться с Энн, которая уже успела побывать у Лили дома. Она забрала у Лаэма сумку с вещами, предназначенными в стирку, а взамен вручила ему чистое белье. Они стояли у входа, возле стойки портье; Энн хотелось поподробнее обо всем расспросить Лаэма. Сегодня вечером играла группа «Сейли», и холл наполняла кельтская музыка.

– Роуз день ото дня потихоньку становится все лучше и лучше, – рассказывал Лаэм. – Завтра ее перевезут в Бостон. Врачи сказали, что она к этому готова.

– Слава Богу, – сказала Энн. – Как держится Лили?

– Превосходно, – доложил Лаэм, не раскрывая всей правды. Но, вероятно, его глаза были значительно красноречивее слов, потому что Энн вышла из-за стойки и обняла его.

– Это передашь ей от меня, – сказала она, крепко прижав его к себе.

Он кивнул, подумав про себя: ну и задачка. Нужно преодолеть полосу заграждений и пробиться сквозь шестидюймовую броню, прежде чем это произойдет. Проще обнять акулу, чем добраться до Лили. Поэтому Лаэм обещал Энн передать Лили наилучшие пожелания. Они едва успели закончить разговор, как на стойке портье ожил экран монитора компьютера.

– Это что такое? – спросил Лаэм, указав на плакат с призывом «Помогите вырасти Роуз!» и двумя фотоснимками: на одной была сфотографирована Роуз в школьном классе, на другой – Роуз вместе с Лили во время празднования дня рождения.

– Ах, да! – воскликнула Энн. – Чуть не забыла. Подруга Роуз, Джессика Тейлор, пришла ко мне три дня назад с просьбой, которую поддержали все наши вышивальщицы. Мы продаем вот такие подушечки с сосновой хвоей и тем самым копим средства на лечение Роуз. Ты же знаешь: сосны – это особое явление в Новой Шотландии, приезжим они очень нравятся. Наши мастерицы изготавливали эти подушечки всю ночь.

Лаэм взял в руки одну подушечку; на ней зелеными нитками было вышито изображение Нэнни и под ним – слова: «Вернем Роуз домой». У подушечки был настоящий сосновый запах. Энн показала ему кассу, где лежали двадцать долларов.

– Сегодня мы продали уже четыре штуки. Гости, которые утром выехали из гостиницы, с удовольствием разбирали их.

– Я тоже возьму одну штуку, – сказал Лаэм.

– Мы тебе и так подарим. Ты столько делаешь для девочки!

– Позволь, я все же заплачу, – настаивал он. – Мне так хочется.

Крайне неохотно Энн приняла деньги в кассу. Дала сдачи и небольшой пакет. Заглянув внутрь, он обнаружил там изящную нитку бус из крошечных сосновых шишек с золотым напылением из баллончика, несколько пар сережек, пару ожерелий и колечко.

– Это Джессика сделала специально для медсестер, – сказала Энн. – Ей нужно быть уверенной, что Роуз получает хороший уход.

– Она замечательная подруга, – сказал Лаэм, чувствуя гордость за то, что Роуз умела пробуждать в людях такое чувство любви и преданности. Но при этом он нисколько не удивился. Потому что с самого рождения Роуз была особенным ребенком.

В этот момент из-за утла показалась Камилла. В прошлом году она пережила микроинсульт и теперь ходила с палочкой. Однако выражение ее лица было таким же суровым, а седые волосы, как всегда, имели слегка голубоватый оттенок. Лаэм знал, что с тех пор, как в Ирландии утонул ее муж, Камилла не знала в жизни счастья.

– Лаэм, дорогой, – сказала она, подойдя поцеловать его, – где ты пропадаешь?

– В Мельбурне, – ответил он.

– В Мельбурне ? Неужто нашел новую пассию ? – улыбнулась она.

– Нет. – И он указал на плакат с фотографией Роуз. – Я нахожусь там с Роуз и Лили.

Улыбка на лице Камиллы мгновенно рассеялась.

– Я всегда была против того, чтобы использовать стойку портье как место для продажи. Наши постояльцы достаточно много платят за проживание, нечего принуждать их тратиться на наши местные благотворительные нужды.

– Но это средства для Роуз, – возразил Лаэм. – А вовсе не местная благотворительность.

Камилла нервно засмеялась. Лаэм был очень высокого роста и позволил себе заговорить с тетушкой голосом исследователя акул, но она была так агрессивна, что его ничуть не мучило чувство стыда.

– Дорогой мой, ты ведешь себя так, что можно подумать, это твоя родная дочь. И если бы я не знала, что ее мать была беременна по прибытии, то подозрения пали бы на тебя.

– Беременна по прибытии, – эхом повторила Энн. – БПП.

– Да, Роуз не моя дочь, – спокойно ответил Лаэм.

Отчего же такая забота? Трогательно, весьма трогательно. Только знаешь что? Я позволю себе сказать – прекрасно понимая при этом, что рискую и что не сносить мне головы, – на правах старшей в семье, заменившей тебе дорогих родителей, на правах последнего оставшегося в живых представителя старшего поколения Нилов. Изложу факты так, как я их понимаю. Мне кажется, что, сосредоточив внимание исключительно на дамах Мэлоун, ты лишаешь себя возможности найти себе достойную пару: интеллигентную, образованную женщину равного социального статуса, которая мечтала бы выйти замуж за такого прекрасного молодого человека, как ты!

– Женщину равного социального статуса? – повторил он, чувствуя себя так, будто попал в викторианский роман, что нередко случалось в общении с тетушкой. Однако он также знал, что, при всей сложности своего характера, она внесла на счет Роуз довольно крупную сумму; этот счет он открыл много лет назад, когда проблемы Роуз стали очевидны.

– Да, и ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду. У тебя есть степень доктора наук!

– Послушайте, – решительно тряхнул головой Лаэм, – мне нужно как можно быстрее возвращаться в Мельбурн. Передайте Джессике спасибо за желание помочь.

У Энн заблестели глаза.

– Все мы знаем, кто по-настоящему заботится о Роуз.

– Ш-ш-ш, – предупредил ее Лаэм.

– Подушечки можете оставить на стойке, – объявила Камилла. – Они прелестны своей безыскусностью. Никто не посмеет сказать, что Камилла Нил настолько бессердечна, что запретила торговать сосновыми подушечками!

– Спасибо, Камилла, – воскликнула Энн, подмигнув Лаэму за спиной у тетушки, – вы настоящий гуманист!

– Энн права, тетя Камилла, – сказал Лаэм и крепко обнял ее.

– Не будем слишком отвлекаться от дел, – сказала Камилла и преклонила голову на плечо племянника, прежде чем удалиться, слегка прихрамывая.

– «Женщина равного социального статуса», – улыбнувшись, процитировала Энн. – Какая-то странная комбинация Джейн Остин и мыльной телеоперы.

Лаэм усмехнулся, пытаясь собрать все вещи в одну руку. Энни помогла ему загрузиться, но вдруг остановилась и погладила его по щеке.

– Ты очень хороший, Лаэм Нил. Такой же, как твой кузен Джуд.

– Спасибо, – смутился он.

– У моей подруги Лили очень тяжелый случай, но ты все равно не отказывайся от нее.

– Но между нами совсем не те отношения, – сказал Лаэм. – Я просто забочусь о Роуз.

– Ну-ну, – согласилась Энн, – но ты все же помни, что я сказала – не отказывайся. Ты ей нужен, Лаэм. И всегда был нужен.

Лаэм покачал головой, пытаясь скрыть те чувства, которые всколыхнули в нем ее слова. Он хорошо умел скрывать свои эмоции. Сделал серьезный вид и закинул сумку через плечо.

– Всегда, – повторила Энн, еще раз потрепав его по щеке. – С того самого дня, как она появилась в городе в состоянии БПП. Передай ей мою любовь, передашь?

– Не сомневайся, – сказал Лаэм, не в силах засмеяться, хотя лукавый взгляд Энн явно этому способствовал. Вместо этого он принялся неловко заталкивать в сумку хвойную подушечку. Глядя на вышивку, Энн вдруг сказала:

– А знаешь, ведь со дня рождения Роуз никто больше не видел Нэнни. Джуд говорил, что все китобои ищут ее, но она куда-то исчезла.

– Что ты говоришь? Обычно, приплывая на лето, она остается здесь до снегопадов.

– Знаю. Джуд тоже удивляется.

Они попрощались, и Лаэм вышел на улицу. Он направился к своему припаркованному неподалеку фургончику; накануне он вернул машину начальнику береговой охраны, а на обратном пути напросился в попутчики к смотрителю маяка.

Усевшись поудобнее, Лаэм покатил к югу. Подпрыгивая на каменистой дороге, он время от времени поглядывал на залив и заметил несколько черных спин финвалов, направлявшихся к месту кормления. Черный блеск, то и дело вздымавшийся над поверхностью воды, снова исчезал в глубине.

На соседнем сиденье лежал его неизменный ноутбук, и Лаэм остановился на обочине, чтобы посмотреть последние данные. Экран запестрел зелеными и пурпурными точками. В водах близ Галифакса очень много акул, больше обычного. Пурпурные точки с редкими интервалами особенно сгущались книзу. Лаэм ввел запрос ММ 122 и стал ждать появления на экране зеленой точки Нэнни, но она не появлялась. Он снова впечатал индекс – сигнала по-прежнему не было. Может быть, вышел из строя ее передатчик? Блоку питания было уже несколько месяцев, и его вполне можно было бы заменить этим летом на новый, при условии, что Джуд сумеет подойти близко к животному. Лаэма прошиб холодный пот, едва он подумал о хищниках; акулы просто кишели в заливе, он знал это и без подсказки пурпурных точек. Внезапно он вспомнил, как пристально разглядывал Нэнни в бинокль Джеральд Лафарг в день празднования рождения Роуз. Сколько же в мире хищников – всех мастей! Ему стало дурно от этой мысли.

Вынув мобильный телефон, он набрал номер Джуда.

– Эй, ты куда исчез? – непроизвольно вырвалось у Джуда, едва он увидел на дисплее номер Лаэма.

– Я был в больнице.

– Как они там?

– Мужаются, как обычно. Послушай, Энн сказала мне, что ни один китобой не видел Нэнни.

– Да, это так, она куда-то исчезла.

– Знаешь что? Я видел, как за ней наблюдал Лафарг. Он меня ненавидит и знает, как я отношусь к белугам, особенно к этому киту.

– Как ты относишься к Роуз ему тоже известно, к тому же он видел, как Роуз и ее друзья сходили с ума от восторга при виде Нэнни в тот день, на празднике. Вот подонок.

– Ты думаешь…

– Скотина, этот номер у него не пройдет. Я разузнаю, что и как. Кое-кто из его команды постоянно болтается в баре гостиницы. Может быть, удастся что-нибудь выудить из этих парней.

Лаэм поблагодарил брата и дал отбой. Нужно возвращаться на дорогу, ехать в Мельбурн. Он еще раз придвинул к себе ноутбук и дал команду, чтобы в случае появления ММ 122 поступил звуковой сигнал. Каждая миля казалась все длиннее и длиннее, по мере того как компьютер молчал.

Потерять Нэнни – даже подумать страшно. В голове роились мысли о Конноре, но еще больше – о Роуз. Как он ей скажет, что что-то случилось с Нэнни?

Это невозможно. Этого не в состоянии сделать даже грубый, несгибаемый исследователь акул.

Лили сидела рядом с Роуз; девочка спала. Солнечный свет струился в окна. Лили не выходила на улицу целыми днями. Так можно вообще забыть, что значит лето. Она достала из сумки рукоделие. Она всегда вышивала в больнице, и именно поэтому у нее было так много готовых работ. Это успокаивало; игла скользила вверх-вниз сквозь канву, и это движение повторялось снова и снова, как дыхание, как биение сердца. Через несколько минут она закрыла глаза, и перед ней замелькали картинки лета из далекого прошлого – из детства.

Сад, полный роз, оранжевых лилий, жимолости. Их сладкий аромат мешался со вкусом соленого воздуха… Совсем другого, чем воздух скалистого Кейп-Хок. К аромату туманного моря ее детства на линии отлива песчаного побережья примешивался сладковатый запах гниения болотистых низин. Не то чтобы там вовсе не было скал. Были. Длинные полосы гранита, спускавшиеся к воде, напротив дома – того места, которое она всегда, сколько себя помнила, считала домом. И женщина, которая любила ее, которая ее вырастила…

Лили открыла глаза. Не думай об этом, велела она себе. Это слишком тяжело, слишком болезненно. Глядя на Роуз, всю в проводах и датчиках, она понимала, что, если начнет вспоминать ту, другую часть своей жизни, ей будет не по силам совладать с тем, что предстоит впереди. Она пропадет. Руки возобновили привычное движение, и, вернувшись к работе, она успокоилась.

Она принимала все решения, руководствуясь любовью. Человеческая жизнь – это постоянный риск. Лили выросла на таинственных книгах Нэнси Дрю. Она слушала истории о людях, которые исчезали, меняли имена. В мире было бесконечно много потерь. Люди жертвовали семьями, отношениями, любовью поколений. Но при этом сохраняли – жизнь. В мире столько зла, и Лили столкнулась с ним в образе мужа. Никто не поверил бы ей, потому что его маска работала безупречно. Он очень умело скрывал свое истинное лицо.

Она подумала про Скотта Петерсона, дело которого еще совсем недавно обошло всю прессу. Поначалу ему помогала даже семья Лэйси. Лили была уверена, что Лэйси даже в голову не приходило, что ее убьют, ровно до тех пор, пока руки мужа не сомкнулись у нее на шее. Как могла Лили доказать, что действовала исключительно из соображений самозащиты и в защиту Роуз, чтобы не повторилась история Лэйси и ее ребенка.

Стряхнув с себя эти мысли, она взглянула на выполненную наполовину вышивку и подумала о Лаэме. Интересно, где он сейчас, почему до сих пор не вернулся. Он должен был привезти все необходимое для переезда в Бостон, иначе ей не собраться. Да, только и всего, подумала она; вовсе она не скучает, и вообще ей не нужна ничья поддержка. Есть ее мастерицы, Лаэм тоже внес свою лепту – большую, чем требовалось. Тем не менее есть Роуз и Лили, единое и неделимое целое, как всегда.

Роуз по-прежнему спала, Лили отложила работу и тихонько приставила руку к ее грудной клетке, едва касаясь пальцами, чтобы только послушать биение ее сердечка.

Она вспомнила время, когда Роуз была еще совсем крошкой. Роды прошли гладко; рожала Лили дома. Все было прекрасно. Ее переполняла радость, покой, что все живы и здоровы, и только одно обстоятельство печалило ее – что ее бабушка не видит свою правнучку и неизвестно, когда увидит.

Первое купание Роуз…

Лили наполнила ванночку, проверила температуру воды локтем, как ей велела бабушка еще на ранней стадии ее беременности, когда все было внове, всему нужно было учиться, потому что ожидание и появление малыша было каким-то совершенно невероятным и новым опытом. И сейчас ее не оставляло ощущение, что бабушка рядом и подсказывает, что делать и как поступать.

Взяв на руки новорожденную Роуз, глядя на нее с бесконечной любовью, Лили коснулась крохотной груди. Но что за ощущение у нее под пальцами? Это не уверенное тук, тук, тук, а что-то больше похожее на урчание котенка. Только иное по времени: урчание кошки идет параллельно биению сердца, а в данном случае этот звук, казалось, сопровождал каждый удар. Глазки Роуз были устремлены на Лили; маленькое тельце было погружено в теплую воду, и, похоже, девочке пришлось по нраву ее первое купание. Лили постаралась отогнать от себя дурные предчувствия, но подспудно тревога осталась, и она продолжала следить за ребенком.

Первый приступ синюшности случился через несколько дней после рождения.

Лаэм снова пришел, как приходил каждый день с момента появления Роуз на свет. Лили стеснялась его, зная, что ему довелось слышать и видеть в ту ночь, но втайне радовалась его визитам.

Дни стояли длинные, поэтому было еще совсем светло, когда он вернулся после поездки на исследовательском судне. В то время он возглавлял работы по изучению поведения акул у побережья к востоку от Галифакса, но всегда торопился поскорее вернуться в Кейп-Хок, чтобы проведать Роуз и Лили.

Солнце клонилось к закату между стволами сосен, и маленький коттедж был полон золотым сиянием и длинными тенями. Лили так нравилось это состояние, что она медлила зажигать лампу. Сидя в сумерках, она кормила Роуз, держа ее на коленях. Когда по каменистой дорожке захрустел грузовичок Лаэма, она завернула Роуз в одеяльце и вышла на порог.

Он вошел, неся в руках всякую бакалейную всячину. Лили чувствовала себя неловко, потому что он отказывался брать с нее деньги за продукты, и она не могла толком понять,, чего он от нее хочет. После ее переезда из гостиницы они встречались в городе. Увидев ее, беременную незнакомку, он мгновенно понял, что это и была та самая женщина, плач которой он слышал за дверью гостиничного номера. Он сказал ей, что она забыла там книги, и попросил разрешения завести их ей на ее новый адрес. И было случайным совпадением, что именно в тот вечер, когда он собрался к ней, начались роды.

После этого события доктор Нил уже никогда их не покидал. Он заходил ежедневно. Он сообщил, что Лили может покупать в кредит любые товары в магазине рядом с его офисом. И сам приносил ей еду и пеленки, настаивая, что она сможет вернуть деньги тогда, когда твердо встанет на ноги.

На время, пока Лили разбирала покупки, она дала подержать Роуз Лаэму. Это самое малое, что она могла сделать; ему было дорого существо, которое появилось на свет с его помощью. Но когда она увидела, что он прижимает ее к груди одной рукой, глаза ее наполнились слезами. Эта нежность должна была быть адресована отцу ребенка, но отец Роуз никогда не увидит дочь, никогда ее не узнает, никогда не узнает даже о ее существовании до тех пор, пока Лили сама этого не захочет.

– Лили! – позвал вдруг Лаэм.

Голос его был спокоен, но в нем прозвучало что-то, что заставило Лили бросить сумку на пол и тут же подойти.

– Что-то не так? – спросила она.

Выражение лица Роуз было тревожное, она дышала вдвое чаще обычного. Поначалу тени, падающие от окна, скрывали это – комната была фиолетовой, синевато-серой, пурпурной, но Лили включила лампу, в комнате стало светло, и тут она увидела, что Роуз посинела.

– Что же делать?! – в панике воскликнула Лили.

– Сохранять спокойствие, – ответил Лаэм. – Она дышит… не задыхается. Ничего страшного. Нужно вызвать педиатра.

У Лили тряслись руки, поэтому он нашел номер телефона доктора в Порт-Блэз. Его рекомендовала Энн. Лили носила Роуз к нему на осмотр, и тогда все оказалось в порядке. Но теперь по телефону доктор Дьюранс задавал вопросы, которые встревожили ее.

– Роуз встревожена? Беспокойна? Она ест с аппетитом? Потеет ли она во время или после кормления? Кожа посинела?

На все вопросы Лили отвечала утвердительно; сомнения относительно того странного ощущения у нее под пальцами подтвердились. Да, да, да… Она рассказала доктору об этом ощущении, и он сказал: «Похоже на шумы в сердце».

Шумы в сердце – насколько это серьезно? Нет, конечно, это не опасно… или опасно? Лили вспомнила, что у них в классе училась девочка с таким явлением. Это служило предлогом к тому, чтобы не заниматься физкультурой – так все считали. Может быть, с возрастом это проходит? Она спросила об этом доктора Дьюранса, и он ответил: «Обычно проходит». И велел привезти Роуз на осмотр. Это был первый раз, когда Лаэм настоял на том, чтобы поехать вместе, и Лили, будучи в сильнейшей тревоге, согласилась. Он вел машину, она держала Роуз на руках.

Доктор Дьюранс провел тщательный осмотр, обнаружил шумы в сердце и немедленно направил Роуз на дальнейшие исследования в районный медицинский центр. Там девочке сделали эхокардиограмму. Получили несколько снимков. Пронаблюдали за тем, как бьется сердце в ее крохотной груди, измерили толщину сердечной стенки, проверили клапаны.

Как поняла Лили, это было что-то наподобие ультразвука, который она несколько раз проходила во время беременности, еще дома, в Новой Англии. Она знала, что врач должен прижать датчик к груди Роуз, и надеялась, что он не забудет предварительно его согреть. И еще она знала, что высокочастотные звуковые волны, направленные в грудную клетку, должны вернуться в виде изображений сердца и прочих структур.

И вот теперь, девять лет спустя, она снова держала руку у Роуз на груди, пока та спала. Она думала об интересе девочки к ультразвуковым исследованиям; Роуз нравилось собирать изображения, которые врачи печатали специально для нее, а в школе она написала работу о том, как тот же ультразвук помогает летучим мышам ориентироваться в темноте, когда звуковые волны отскакивают от предметов. Дома, в Кейп-Хок, при виде летучих мышей, мелькающих в лесу с хриплым визгом, они с Роуз не пугались, а, наоборот, успокаивались.

И еще, держа ладонь у груди дочери, Лили думала о том, как эти первые ультразвуковые исследования привели к диагнозу тетрады Фалло – четырех дефектов в строении сердца. Она узнала, что синюшный оттенок кожи появляется вследствие цианоза – ограниченного притока крови к легким. Это явление называли «синдромом синего младенца». Но это был синдром, а причиной его была тетрада Фалло. В ее воображении она представлялась каким-то монстром о четырех головах, опасным зверем – смертельно опасным, если за ним не уследить. Требовалась операция на открытом сердце, и Лили повезла свою маленькую дочь в Бостон, в один из лучших клинических центров страны. И платил за все это Лаэм.

– Я не могу принять эти деньги, – в панике говорила Лили.

– Вы их примете, – сказал тогда Лаэм. – Они не для вас. Они для Роуз.

И несказанно удивил ее, появившись в больнице ровно в тот момент, когда Роуз приняла успокаивающие препараты.

– Я должен увидеть мою девочку, – сказал он.

Лили пыталась свести концы с концами: «мою девочку…» Так должен был бы сказать отец Роуз. Эмоции, накопившиеся в глубине, прорвались наружу. Лили пришлось выбежать из комнаты, чтобы не разрыдаться при всех.

– Что случилось? Я что-нибудь не так сказал? – спросил Лаэм, отправившийся на ее поиски.

– Вы не отец Роуз, – всхлипывала она. – Почему это вас волнует? Зачем вы здесь?

– Естественно, волнует, Лили. Ведь она при мне родилась.

– Этого никогда не случилось бы, – плакала Лили, стоя в углу больничного коридора; мимо сновали люди, не обращая на них никакого внимания, – это было детское кардиологическое отделение, и вид плачущих мам здесь был делом привычным.

– Чего не случилось бы? Моего присутствия в тот момент?

Лили стонала, тело разрывалось на части. В тот вечер, когда начались роды, Лаэм появился, точно добрый ангел, посланный Богом. Лили оказалась совершенно одна, в скалистой глуши самой северной части Новой Шотландии, бежавшая от человека, который намеревался ее убить, от отца своего ребенка. Она лежала на кухонном полу в схватках, позволяя себе громко стонать, поскольку была убеждена, что ее никто не услышит.

И вдруг вошел Лаэм; он бросил привезенные книги на пол, подошел к ней и склонился рядом – совершенно незнакомый человек, в самый сокрушительный момент ее жизни.

– Мне было бы легче рожать одной, и я никого не просила о помощи! – всхлипывала она.

– Просто вам некому было довериться, – ответил он.

– Я ни души не знала, я не была уверена, что за мной не следят, не выискивают… Я боялась, что кто-то может ему сообщить.

– Вы были совсем одна, Лили.

Она взглянула ему в глаза. Только он один понимал, как ей одиноко. Понимал, потому что сам был одинок.

Она не могла ему рассказать о том, что он ей снился. Чудесный сон, как однорукий человек склоняется над ней, и по его щекам текут слезы, и он ее обнимает и поддерживает, помогая разродиться на кухонном полу, как он любовно принимает Роуз и передает ее Лили своей здоровой рукой.

В течение нескольких недель с того момента, как Лили бежала от мужа, ей постоянно снились монстры. Страшные, бесформенные монстры, готовые сожрать ее. А ведь она выходила замуж за, как ей казалось, красивого, обаятельного человека. Он мог продать что угодно кому угодно. У него была безупречная улыбка, такие ровные, белые зубы. Но в ее снах этими безупречными зубами он вгрызался в ее плоть, пил ее кровь – точно так же, как в реальной жизни высасывал деньги с ее счетов.

Он разбил Лили сердце. Она помнила все, что он ей врал. Все способы, которые он применял, чтобы она чувствовала себя виноватой во всех неудачах. Он постоянно настаивал, что она чересчур требовательна, алчна, не в меру любопытна. Всякий раз, как она подозревала его в надувательстве или во лжи, он разворачивал все обвинения против нее самой. К тому моменту, когда обнаруживалась правда, сердце ее уже не выдерживало.

В сновидениях ее красивый муж превращался в карикатуру, а страшный любитель акул Лаэм оказывался нежным и прекрасным. Так жизнь путала все карты.

И в тот день в больнице, плача в дальнем углу коридора, Лили чувствовала сзади на шее теплое дыхание Лаэма.

– Не плачьте, Лили, – шептал он. – Здесь лучшие доктора. Девочка в надежных руках…

– Мне кажется, что это я виновата в том, что у нее порок сердца, – шептала она в ответ.

– Каким образом? Это совершенно исключено.

– Вы не знаете, – торопливо говорила она. – Я страшно нервничала все время, пока жила с этим человеком, с отцом Роуз. И при этом испытывала такое стеснение в груди, что мне казалось, будто у меня инфаркт. Я была напугана, и еще меня словно вывернули наизнанку. И ребенок внутри меня все это чувствовал. И это пагубно сказалось на нем.

– Вы полагаете, что всему виной ваши эмоции? Вряд ли.

– Мне нужно было уйти от него раньше, – всхлипывала Лили.

– Лили, я не знаю, что случилось, почему вы его бросили. Мне бы хотелось, чтобы вы рассказали об этом подробнее.

– Не могу, – отказалась она, переполошившись, что и так уже многое выболтала. Ее муж был всегда очень аккуратен в том, чтобы действовать скрытно. Он ни разу не ударил ее. Он ни разу не оставил у нее на теле ни одного синяка. Она ни разу не вызывала полицию. Потому что все, что он делал, всегда было законно. Чудовищно, но законно. Никто никогда не поверил бы ей, что ее муж – убийца.

– Можете, – настаивал Лаэм. – Я сделаю все, чтобы вам помочь… Вы уже оставили его. Я помогу вам поверить в то, что он никогда больше не причинит вам зла.

– Вы не понимаете, – сказала Лили. – Закон не на моей стороне. Если вы не являетесь жертвой домашнего насилия, вы не поймете меня. Этот человек – настоящий хищник.

– Я вам верю.

– А вы верите, что Роуз оказалась здесь именно вследствие тех обстоятельств, с которыми нам пришлось столкнуться еще до ее рождения? Ведь на самом деле так оно и есть. У нас у обеих разбиты сердца.

– Верю, потому что это говорите вы, – серьезно сказал Лаэм, коснувшись ее лица. – Вам я верю.

– Благодарю вас.

– Теперь послушайте меня, Лили. Что бы там ни было, я хочу, чтобы вы это знали. Вы и Роуз всегда можете положиться на меня – всегда. Все, что вам понадобится, я вам дам.

– Я не могу…

– Если вы не хотите этого для себя, сделайте это для Розы, – сказал он. Я биолог, не врач. Но я знаю одно: с того момента, как я помог Роуз войти в этот мир, вы обе живете в моем сердце. Я никогда не думал, что когда-нибудь произнесу это: я никогда не был женат, никогда не был помолвлен, никогда не был отцом. Для вас с Роуз я – никто, но я ваш навеки. Такие вот дела.

– Лаэм…

– Такие вот дела, – повторил он: в его голубых глазах были покой и твердость. – Нравится вам это или нет.

И тут их пригласил доктор. Роуз пора было везти на каталке в операционную. Ей предстояла открытая операция на сердце. Глядя на то, как ее увозят, Лили думала, что ее собственное сердце сейчас взорвется, но Лаэм держал ее за руку. Он держал ее в течение всего времени, пока шла операция. Крошечной Роуз сделали шунтирование.

Когда врачи вышли из операционной, Лили отняла у него руку. Все, что он говорил, было замечательно, благородно. Но Роуз уже перенесла операцию, выжила, и доктор Нил мог теперь возвращаться к своей привычной жизни, а они – к своей. Хирурги объяснили ей и Лаэму, что данная операция носила паллиативный характер, но, когда Роуз подрастет, ей потребуется еще одна, более сложная операция.

– Еще одна? – спросила Лили, чувствуя, как у нее подкосились ноги.

– Мисс Мэлоун, тетрада Фалло означает, что у больного четыре различных дефекта, и Роуз потребуется длительная, сложная операция на открытом сердце, чтобы восстановить его. Впереди у вас трудный путь. Но Роза – удивительная девочка, очень сильная, настоящий боец…

Они все говорили и говорили, но Лили уже ничего не слышала. Она словно захлопнулась, будучи не в силах вобрать все это.

– Как же нам справиться, мы не сможем… – снова заплакала она, когда доктора ушли.

– Сможете. Придется.

– Не смогу! – воскликнула она. – Я не вынесу ее страданий!

– Лили, моя мама не могла видеть, как я страдаю, после того как мы потеряли брата. Я тоже перенес несколько операций. Она просто… просто уходила. Она была нужна мне так же, как вы нужны Роуз. Я дал вам обещание и никогда не нарушу его. Я буду вам помогать. Всякий раз, как вам понадобятся силы, позовите меня, и я помогу. Доктор прав: Роуз действительно боец. Вот увидите. Это чудо-девочка.

– Чудо-девочка, – пробормотала Лили, ухватившись за фразу и взглянув на него красными, опухшими глазами.

– Конечно, – сказал Лаэм. – Я понял это сразу, как только она появилась на свет.

– Как это? – спросила Лили.

– Как-нибудь расскажу.

Прошло уже девять лет, а они все шли и шли по этому бесконечному трудному пути.

Лили сидела возле кроватки Роуз. Воздушные шарики, которые принес Лаэм, все еще были привязаны к перилам. Некоторые уже сдулись, но Роуз не позволяла их снимать. Лили взглянула на часы. Лаэм все не возвращался. Она попробовала снова вернуться к вышиванию, но сердце было не на месте. Она никак не могла сосредоточиться на полотне.

Она постоянно твердила ему, что он здесь не нужен, но правда заключалась в том, что, когда его не было, ей было пусто. За те девять лет, как она бросила отца Роуз, она сильно окрепла и обрела уверенность в себе. Она много интересовалась проблемой домашнего насилия и в полной мере осознала грозившую ей опасность. Она избавилась от чувства вины и победила горечь необходимости расстаться с тем, что было ей дорого. Она тоже была боец – как Роуз.

Но случались мгновения, когда она понимала, как много значило для нее обещание Лаэма. Сильная и стойкая, она не нуждалась в чужой помощи. Но Лаэм не был чужим; он принадлежал к особой – исключительно своей собственной – категории. Лили убеждала себя, что свое обещание он дал Роуз. Роуз любила его – уж это точно.

И вот – ради Роуз – Лили поднялась с места и подошла к окну. В бассейне напротив зыбко дрожало отражение памятника павшим в Первой мировой. Несколько человек врачей и посетителей больницы устроились в тени под деревьями и что-то читали. Лили прижалась лбом к оконному стеклу, стараясь разглядеть цаплю. Но так и не смогла – отсюда птицы было не видать.

Не видать было и Лаэма. Может быть, он наконец устал исполнять свое обещание? И не ей его винить в этом.

Но она вдруг вспомнила, что он так никогда и не объяснил, почему ему вздумалось назвать Роуз чудо-девочкой. А может быть, она сама избегала этого, боясь поверить тому, что услышит. Но теперь, когда Роуз была на пороге сложнейшей операции, сулившей надежду на полное выздоровление, Лили решила, что сейчас как раз и наступил момент это услышать. И обнаружила, что надеется на скорейшее возвращение Лаэма.