Дитя лета

Глава 18

Лаэм воткнулся между машинами на больничной парковке уже почти в восемь вечера. Ему хотелось успеть навестить Роуз до окончания приемных часов. К тому же настроение у него прямо-таки подскочило, когда он наконец увидел на экране компьютера сигнал от ММ 122, живой и невредимой, но в совершенно неожиданном месте; он не успел засечь и зафиксировать его координаты – уж слишком это показалось невероятным.

Войдя в вестибюль и попав в кабину лифта, он был поражен резким контрастом между диким, свежим воздухом Кейп-Хок и запечатанной атмосферой больницы. Когда же наконец Роуз настолько окрепнет, что сможет избегать подобных мест? Вдохновение, охватившее Лаэма при появлении Нэнни, улетучилось, сменившись почти физической болью за Роуз, прикованную к постели. Девятилетняя девочка, которую он так любил, вынуждена проводить столько чудесных летних дней в настоящем заточении, в неволе собственного тела.

Но к тому моменту, когда он попал на нужный этаж, ему удалось успокоиться и придать лицу спокойное выражение. Он немного помедлил, перед тем как войти в палату.

Придвинув стул поближе к кроватке, Лили вышивала. Роуз читала. Лаэм увидел, как черные, аккуратно подстриженные волосы Лили острым углом обрамляют ее лицо. Вороново крыло. Они загораживали Лили поле зрения, но Роуз подняла глаза от книги и поверх головы матери сразу же увидела стоящего в дверях Лаэма. И он улыбнулся ей самой широкой своей улыбкой. – Пришел, – обрадовалась Роуз. – Меня не остановили бы даже дикие лошади.

– А в Новой Шотландии водятся дикие лошади? Казалось, Лаэм глубоко задумался.

– Пожалуй, нужно было сказать «дикие ангелы».

– Или дикие киты.

Лили улыбнулась, однако казалось, она смотрит куда угодно, только не на Лаэма. Это его озадачило: обычно она глядела прямо ему в лицо, высоко подняв голову, свойственным ей пытливым взором. В нем как будто звучал вызов – подбородок слегка вздернут, словно желал сказать: «Выкладывай!» Но на этот раз вид у Лили был какой-то совсем слабый, уязвимый, словно из нее вышел весь бойцовский задор; даже ее руки, сжимавшие полотно, дрожали.

Ему хотелось немедленно выяснить причину такого поведения, но он понимал, что нужно дождаться, пока они окажутся вне постороннего слуха. Поэтому он просто распаковал присланный Энн сверток.

– Энн просила передать вам вот это, – сказал он. – Посмотри-ка, какую чудесную подушечку сделала твоя подружка Джессика…

– Моя лучшая подруга!

– Да, и она тоже так считает.

– Это Нэнни. – Роуз коснулась вышитого кита. – Домом пахнет…

– А внутри – сосновая хвоя Кейп-Хок.

– А почему здесь написано «Вернем Роуз домой»? – спросила девочка.

– Потому что она по тебе скучает, – сказала Лили, и в ее взгляде таились скрытая радость и торжество.

– Это уж точно, – подтвердил Лаэм. – Ваши мастерицы помогают ей делать таких подушечек как можно больше и продают их в гостинице, чтобы заработать денег Роуз на лечение. Нэнни тоже желает ей здоровья. Она велит Роуз собраться с силами.

– Я очень хочу поправиться, – сказала Роуз тоненьким голоском.

– Обязательно поправишься, – успокоила Лили. – Ты уже поправляешься. Это происходит постоянно, каждую минуту, и сейчас тоже.

– А еще Джессика сделала вот что. – И он протянул Роуз пакет. – Это нужно подарить медсестрам.

Он наблюдал, как Лили и Роуз взяли пакет с сосновыми украшениями, и вдруг Лили спешно отложила работу и вышла в холл. Лаэм хотел пойти за ней, но Роуз встревоженно посмотрела маме вслед, и он остался.

– Почему она ушла? – спросила Роуз.

– Наверное, отправилась позвать сестричек, – ответил он.

– Завтра мы едем в Бостон, – сообщила девочка.

– Я знаю.

– А вы видели Джессику? Я подумала, что вдруг она захочет завести новую лучшую подругу. Я бы ее не винила, ведь меня рядом нет.

– Ну, ты скоро вернешься домой, – сказал Лаэм. – И мне кажется, что у нее только одна лучшая подруга – ты. Вот потому она и написала «Вернем Роуз домой».

– Они с Нэнни меня ждут?

– Видишь ли… – начал Лаэм, еще не придумав, что сейчас скажет. С научной точки зрения, это совершенно невероятно… Он сомневался, стоит ли вообще упоминать об этом, пока не поступит точного подтверждения.

– А ты поедешь с нами в Бостон? – спросила Роуз, прервав его мысли.

– Не упущу такой возможности, – ответил он.

– Иногда я думаю… – сказала Роуз и вдруг замолкла. Лаэм не торопил, не старался вытягивать из нее слова. Просто ждал. Она прочистила горло. Он видел трубки и провода, бегущие к ней и от нее, слышал урчание и щелканье аппаратов вокруг кроватки. Ему хотелось взять ее на руки, прижать к себе, убедить, что все будет хорошо. Но Роуз знала наизусть все эти банальности. Ее девятилетние глаза были мудрее глаз многих профессоров во многих колледжах.

– Так о чем ты думаешь, Роуз?

– Я думаю о том, как будет маме без меня. Ведь я – это все, что у нее есть.

Лаэм увидел, как она потянулась к его руке. Он хотел поймать ее ладошку, но она миновала его здоровую руку и дотянулась до протеза. Ее крошечная рука с синеватым отливом, с набухшими пальчиками сжала его большую неуклюжую искусственную кисть. Этот жест тронул и поразил его, и ему стоило большого усилия не показать этого. Роуз заглянула ему в глаза.

– Может быть, у нее есть не только я? – сказала она. У Лаэма бешено забился пульс. Роуз не отводила взгляда.

– Может быть и так, – произнес он.

Они долго смотрели друг на друга, и Лаэм понял, что дал еще одно, новое, обещание, слишком сокровенное, чтобы произносить его вслух.

К тому времени, когда Лили вернулась в палату, все прошло. На улице солнце село, и загорелась подсветка у подножия высокого памятника. Лаэм смотрел, как монумент светится на фоне окна. Память его уплыла в далекое прошлое, в тот день, когда родился его брат. Ему тогда казалось, что в мире столько любви, что ее невозможно исчерпать.

Глядя на Роуз Мэлоун, на то, как мать расчесывала девочке волосы, готовя ее ко сну – к последнему сну в этой больнице, он понял то, чего не понимал до сих пор. Это имело отношение и к Коннору, и к родителям, и к Лили, и к Роуз, и к самому Лаэму. Он никогда раньше этого не понимал, но сейчас точно знал, что уже не забудет это. И об этом нужно было сказать Лили, и сказать именно сегодня. И еще ей нужно показать нечто, во что он никак не мог поверить.

После того как Роуз раздарила сестрам сосновые сережки, и врачи завершили свой последний визит к ней, и ночная сестра дала ей успокоительное, и Роуз уснула, Лили собрала вещи. Она оглядела комнату, не забыла ли чего. Все в сумке – вышивание, ключ от номера в гостинице, подушечка с хвоей, привезенная Лаэмом. Лаэм ждал у двери, спокойно наблюдая за ней, с нетерпением и одновременно с готовностью подарить ей все время в мире.

Они вышли на улицу, и ночь показалась жаркой по сравнению с кондиционерной больничной прохладой. Лили нервничала, думая о завтрашнем дне, но была совершенно измучена. Она направилась прямо к грузовичку Лаэма, когда вдруг почувствовала, что он взял ее за руку.

– Что такое? – спросила она.

– Пойдем со мной, – сказал он.

Лили удивленно взглянула на него, но он не стал объяснять. Он повел ее в противоположном от стоянки направлении, к городскому парку. В оркестровой раковине собралась молодежь, они смеялись и слушали музыку по радио. Лаэм потащил Лили в обход публичного сада, прямиком к бассейну. Монумент, освещенный яркими галогеновыми лампами, высился в сумеречном небе. Лили увидела его отражение в длинной полоске воды и почувствовала ностальгическую боль по морю.

– Как же я скучаю… – вздохнула она.

– О чем, Лили?

– По соленой воде, – сказала она.

– Соленая вода рядом, внизу, под горой, – сказал он. – В бухте Мельбурна …

– Я понимаю, – сказала она. – Но я скучаю по Кейп-Хок. И еще больше – по дому.

– Разве ваш дом – не Кейп-Хок?

– Нет, я скучаю по родному дому.

У нее перехватило горло, на нее нахлынули воспоминания о теплом песке, серебристо-зеленых низинах, о любимом розовом саде – за ним ухаживала женщина, которую она любила всю свою жизнь. Что это? Обычно Лили так хорошо держалась, особенно накануне испытаний, предстоявших Роуз. Но сейчас вдруг ей показалось, что она готова умереть от застаревшей печали и томления.

– В ту ночь, когда родилась Роуз, вы тоже плакали по дому, – сказал Лаэм.

– Потому что знала, что больше никогда его не увижу.

– И приговаривали: «Ты мне нужна, нужна…» Лили кивнула, глядя на гранитную колонну. Он ждал объяснений, но Лили не решалась на них. Казалось, у нее внутри проснулся вулкан и его нужно угомонить – сдержать эмоции, не дать земным пластам сдвинуться. Но волны все накатывали, все вздымались, и она не в силах была сдерживать их напор.

– Кто вам нужен, Лили?

– Я хочу вам об этом рассказать, Лаэм… но не могу.

– Разве вы не чувствуете себя в безопасности? Я готов защитить вас от чего угодно.

– Только не от собственного моего сердца. Оно просто разрывается, когда я думаю о ней. И я не в силах о ней говорить.

Долгое время он молчал. В кустарнике пели сверчки, по лесу сновали какие-то зверушки. Сердце Лили изнывало от боли от глубоко запрятанной любви, так глубоко, что она почти забыла о ней. Перед ней вспыхивал родной образ – столь хорошо знакомая улыбка, голубые глаза, серебряные волосы, сухие пальцы, сомкнутые вокруг деревянного черенка садового совка.

– Как бы мне хотелось вас с ней познакомить! – сказала она, осмелившись поднять на него взор, заглянуть в глубоко сидящие глаза Лаэма. – Этот человек очень много для меня значит. Больше всех, не считая Роуз. Лаэм, я кажусь неблагодарной, я это понимаю. Но на этот раз все изменилось. Я знаю, что вы сделали для меня, для Роуз. Спасибо вам за то, что вы с нами. На этот раз ожидание оказалось особенно тягостным… Мне так страшно, Лаэм.

– Вы об операции?

Лили кивнула, обхватив себя руками. Как громко стрекочут сверчки. Она подняла глаза и увидела летучих мышей, кружащих над мемориалом в оранжевом свете ламп. Сердце защемило, когда Лили вспомнила о школьном докладе Роуз на тему эхокардиограммы и сонара летучих мышей.

– Раньше так не было. Роуз – она просто… Ну, вы знаете. Все говорят: «Она у вас настоящий боец», – и это действительно так. Боец. Находиться в таком состоянии с рождения… Вы сами знаете, вы же тогда были у нас… С этим мы жили постоянно, не задавая себе вопросов. Я только подчинялась ей, а она всегда была мужественной. Но сейчас, Лаэм, ожидание дается гораздо труднее. А вдруг случится что-то страшное? Или операция пройдет неудачно?

– Все будет удачно, – сказал Лаэм. Он стоял очень близко. Она не удержалась и взглянула ему в глаза. Он сказал это так уверенно.

– Я просто не выдерживаю этого ожидания, – прошептала она.

– Вы говорили, что вам хотелось бы с кем-то меня познакомить, – сказал он. – Мне тоже. Я хотел бы познакомить вас с моей семьей.

– Я знакома с Джудом, – ответила она, немного удивленная неожиданной переменой темы. – И с Энн знакома, и с остальными Нилами. С Камиллой…

Лаэм замотал головой:

– Нет, с другими – с теми, кого уже нет. Вот почему я и повел вас сюда, к памятнику. Мы стояли здесь с отцом в тот день, когда родился мой брат.

– Коннор, – уточнила она. Тот маленький мальчик, которого убила акула…

– Да, в тот день, когда он родился, мы с отцом стояли здесь на улице. Мне было тогда три года, но я очень беспокоился за маму. Она лежала в больнице, я мало что понимал. Отец показал мне памятник и рассказал историю семьи. Мой прадед воевал во время Первой мировой.

– Отец вашего деда?

– Да. Текумзея Нил. Сын моря, капитан, основавший Кейп-Хок. В его честь названо одно из судов. Он был во Франции, письма приходили очень редко. Даже его отец, бесстрашный китобой, опасался того, что сын не вернется.

– Что случилось?

– Отец рассказал мне, что его дед был ранен на фронте и последний раз его видели лежащим в грязи окопа. Его часть отступила, а добравшись до лагеря, обнаружили, что его нет. Пришло уведомление, что он пропал без вести во время боевых действий. Семья, конечно, продолжала надеяться, но многие втайне полагали, что он погиб. Время шло, недели, месяцы…

– Ужасно, – сказала Лили.

– Все потеряли надежду, кроме его возлюбленной – моей прабабушки, – продолжал Лаэм. – Она сердцем знала, что он жив.

Лили согласно кивнула – уж ей-то это знакомо. Чувство связи, единения, даже если вы разлучены с человеком. У нее никогда не пропадало это ощущение – связи с женщиной в саду, которую она так любила. И сейчас оно было живо в ее душе. И это же чувство она испытывала по отношению к Роуз – всегда.

– Знала, что он жив? – переспросила Лили.

Да. Она сохраняла положительный настрой. Но каждый день без известий походил на пытку. Она знала, что он жив, но не могла увидеть его. Знала, что нужна ему точно так же, как он нужен был ей.

– Ваш отец говорил это, понимая, как вы нуждаетесь в вашей маме, – заметила Лили.

– Верно, и, будучи трехлетним ребенком, я верил, что тоже нужен ей.

– Ну конечно же вы были ей нужны, – сказала Лили, представив Роуз в трехлетнем возрасте, ее пребывание в больнице и то, как мучительно, почти невыносимо, казалось каждое мгновение, прожитое без нее. – И что же случилось с вашим прадедом?

– Его тяжело ранило, и он оказался за линией фронта. Он попал в полевой госпиталь, и понадобились долгие месяцы, чтобы он отважился на то, чтобы дать о себе знать. Поначалу пошли толки, намеки на то, что он, вероятно, остался жив. Моя прабабушка не обращала на них внимание, потому что располагала более убедительными доводами. Она точно знала – сердцем, – что он уже находится на пути к дому. Так и вышло, Лили. Какое-то время он был военнопленным, но в конце концов вернулся к ней домой.

– Она знала.

– Да, знала. Всегда.

– И ждала его.

– Вот об этом я и хотел вам поведать, Лили Мэлоун, – закончил Лаэм. – Все говорят, что Роуз – боец, так оно и есть. Как мой прадед. Но главная героиня моей истории – это все же моя прабабушка.

– Она ни разу не отказалась от него.

– Ни разу. Некоторые вещи стоят того, чтобы за них побороться, Лили. А другие – того, чтобы их дождаться.

Лили внимательно глядела на Лаэма, за его головой высился памятник. Сердце ее громко билось в груди. Он рассказывал ей о своей прабабушке, которая настолько сильно любила своего мужа и их связь носила столь мистический характер, что ей не нужны были ни письма, ни телефонные звонки, ни просто слова. И еще он рассказывал о трехгодовалом Лаэме Ниле, который ждал появления на свет своего брата, их первой встрече и долгожданной встрече с мамой. И еще он говорил о Роуз, которой предстояла последняя, самая важная операция в жизни, по замене старой заплаты – раз и навсегда. Но он словно парил над Лили, и она знала, что он рассказывает ей о чем-то еще.

– Однажды вы сказали мне, – прошептала она, – что Роуз – чудо-девочка. И обещали объяснить, что вы имели в виду. Расскажите мне об этом сейчас.

Он кивнул. Потом обнял ее – обеими руками, и левая была ничуть не менее нежна, чем правая. У нее возникло ощущение, что ноги тают; она погрузилась в его объятия, надеясь, что сердце не вылетит из груди.

– В ту ночь, когда я помогал вам рожать Роуз, – сказал он, – видел, как она появилась на свет… я воскрес, она вернула мне жизнь.

Лили не могла говорить. Она мысленно вернулась в прошлое, вспомнила раздирающую боль, душевную травму, вынудившую ее к бегству в Кейп-Хок. Она была так напугана, что скрывалась, как дикое животное в пещере, даже не отваживаясь обратиться в больницу – из страха, что ее муж станет ее искать, что сообщения в прессе вселят подозрение во врачей и сестер, что ее узнают и выдадут полиции.

Лаэм оказался единственным, кому она смогла довериться – и то не по собственной воле, а по необходимости. Просто потому, что он там оказался.

– Вернула вам жизнь? – наконец произнесла она.

Он кивнул, откинул волосы ей с глаз и погладил по щеке.

– Акула, убившая моего брата, убила и всю мою семью.

– Она лишила вас руки.

– Она лишила меня сердца, – сказал Лаэм. – А вы с Роуз вернули мне его.

– Но вы же совсем нас не знали…

– В том-то и дело, в том-то и чудо. Я вас не просто не знал, я вас едва видел. И вдруг – эта глушь, хижина, рождается прекрасная маленькая девочка. И ваше доверие, позволившее помочь ей появиться на свет.

– Я действительно доверяла вам, – шепнула Лили. И это было так. К ней возвращалось то, что она вынуждена была оставить, бежав из дома, – то, что само по себе было чудом.

– Я хочу вам показать сегодня еще кое-что, – сказал Лаэм, – если вы согласитесь поехать со мной.

– Куда угодно, – прошептала она.

Место для пассажира в его грузовичке было завалено, поэтому Лили пришлось отодвинуть ноутбук, чтобы сесть. Они двинулись через парк, через каменные ворота, вниз по склону по направлению к городу. Бухта Мельбурна сияла огнями – деловой центр, гостиницы, рестораны и жилые дома. Лаэм проехал мимо крепости – старых военных укреплений, некогда оборонявших бухту, относящихся к тому времени, когда для французов эти земли назывались Акадией.

Они направились на юго-восток, вдоль побережья. Лили неудержимо потянуло домой; это случалось всегда, когда она ехала по дороге, ведущей по направлению к Новой Англии. Она вжалась в сиденье и наслаждалась дуновением бриза сквозь открытые окна. Сегодня это чувство было какое-то особенно острое, словно бабушка звала ее по имени.

В небе было полно звезд. Они висели прямо над горизонтом. Горная осыпь летела в Атлантику, а созвездия, казалось, возникали прямо из океана.

Они сделали поворот и вышли к маяку на окраине бухты. Его луч вспыхивал, рассекая небо. Лаэм свернул налево, на грунтовую дорогу у самой дальней оконечности мыса, где находился маяк. И потянулся за своим ноутбуком. Он пристроил его на коленях и включил. Лили увидела, как на экране забегали светящиеся точки пурпурного и зеленого цвета.

– Что это? – спросила она.

– Это акулы и киты, – объяснил он.

– Как же их удается увидеть? – поразилась она.

– У меня работает программа слежения, – сказал Лаэм. – Она позволяет отслеживать миграцию животных и хищников.

«Хищников». У этого слова были давние ассоциации, которые заставили ее содрогнуться.

– А где здесь акулы? – спросила она.

– Пурпурные точки, – ответил он.

– И где они находятся?

– Сейчас на экране показан участок прямо здесь, у побережья. Видите вот этот самый темный участок? Это масса суши – на юге Новой Шотландии, от Мельбурна до Галифакса.

– Я никогда раньше не замечала, что очертания Новой Шотландии напоминают омара, – сказала Лили, неотрывно глядя на экран и на силуэт острова на более светлом, сизоватом фоне моря, сплошь заполненного тревожными пурпурными точками.

Она посмотрела в лицо Лаэму. Он был так чуток и так мягок – и это при том, что море кишело акулами, подобными той, что убила Коннора!

– Зачем вы занимаетесь этим? – спросила она. – Зачем посвящаете жизнь изучению этого зла?

– Вы имеете в виду акул?

– Да.

– Это не зло, Лили. Они опасны, это верно. Однако зло и опасность не одно и то же.

– В чем же разница? – И она снова подумала о другом хищнике.

– Акулы убивают не ради того, чтобы причинить боль или страдания. Они убивают, чтобы прокормиться. Это инстинкт, это поддерживает их жизнь. Мне пришлось усвоить эту истину, что помогло мне избавиться от ненависти к ним.

Лили подумала о разбитых сердцах – своем и дочери. Акула в человеческом облике причинила им столько зла, нанесла такой удар! Этот хищник чуть не убил ее, вынудил бежать из родного дома; из-за него Роуз родилась с пороком сердца.

– Как можно избавиться от ненависти к тому, что несет гибель?

– Приходится, – сказал Лаэм. – Иначе вы тоже погибнете.

Лили неотрывно смотрела на пурпурные точки на экране. Затем выглянула в окошко грузовичка. Они ехали к югу. В нескольких сотнях миль отсюда прямо за водным пространством, лежал Бостон. А за ним был родной дом. Удивительно, как много акул отделяло ее от любимых мест!

– Я знаю, что такое ненависть, – сказала она.

– Мне это известно, – ответил Лаэм. – Именно поэтому-то я и хотел привезти вас сюда.

– Откуда вам это известно? Я как-то обнаружила это? По мне видно?

Он помолчал, глядя на темное море. Луч маяка блуждал по глади воды, освещая ее каждый раз на четыре секунды. Лаэм повернулся к Лили:

– Да, по вам это видно. Кое-кому вы доверились – Энн, своим мастерицам. Но от всех прочих вы с Роуз держитесь особняком, никого не подпуская к себе.

– Кто бы говорил, – улыбнулась Лили.

– Вот именно, потому-то я и в вас это увидел. Я установил в компьютер эту программу, чтобы как можно больше узнать о явлении, которое мне было наиболее ненавистно.

– Я приложила все усилия, чтобы изучить его, – сказала Лили. – Но он непохож на акулу, он причиняет зло сознательно. И я немного поняла схему действий этого хищника.

– Это очень затягивает, – сказал Лаэм, развернув ноутбук экраном к Лили. – Если не соблюдать осторожность, пурпурные точки поглотят вас, вы только их и будете видеть. И не заметите зеленых точек.

– Зеленых?

– Да, это киты. Самые нежные животные в океане.

Лили вгляделась в экран.

– Их здесь очень мало, – заметила она. – Смотрите, как много пурпурных точек и только три зеленых.

– Их труднее оснастить датчиком, – объяснил Лаэм. – Мы стараемся избегать их скоплений.

– Значит, здесь должно быть много непомеченных, невидимых китов? – улыбнулась она.

– Да, наряду с видимыми. – Он постучал по экрану указательным пальцем. – И один из них находится сейчас прямо здесь.

Он набрал что-то на клавиатуре, и на экране появился код кита.

– ММ 122, – прочла его вслух Лили.

Неделю назад этот кит находился поблизости от Кейп-Хок, – сказал Лаэм. – Потом исчез на какое-то время, но только потому, что я сузил территорию его поиска, ограничившись знакомыми ему водами, то есть территорией, на которой я всегда его ждал во время летних месяцев.

– Этот кит ушел южнее? – спросила Лили, чувствуя, как по ней прошел озноб.

– Да, причем по направлению к Мельбурну, – сказал Лаэм. – И сейчас находится в ближайших к Мельбурну водах.

– В этом есть что-то необычное? Что-то удивительное?

– Да, и очень.

– Почему?

– Потому что это белуга, – сказал Лаэм. – Белуги редко заплывают южнее Кейп-Хок. Это северные киты.

– А что тогда здесь делает этот кит? – прошептала Лили. Лаэм сдвинул в сторону ноутбук и наклонился, чтобы дотянуться и взять Лили за руку. Она почувствовала, как по ней снова пробежал холодок. Лаэм редко брал ее за руку. Его ладонь и пальцы были жесткими от работы, которую ему приходилось исполнять на судах. Она застыла: наверное, он собирается сообщить ей что-то страшное и потому взял ее за руку.

– Он приплыл, чтобы быть рядом с Роуз.

– Что это значит?

– Это Нэнни.

Лили смотрела на мерцающую зеленую точку ММ 122. Потом перевела взгляд на бескрайнее черное море. Луч маяка растянулся по воде, освещая барашки низких волн. Лаэм достал бинокль из кармана на дверце машины. Он попробовал сканировать поверхность воды, но вскоре опустил бинокль.

– Слишком темно, – объяснил он. – Тем не менее она здесь.

– Но не может же она оказаться здесь только из-за Роуз.

– Что тут невозможного?

– Но она же кит, какие у нее эмоции? Откуда ей знать, как Роуз ее любит, как она ей нужна?

– Почему нет? – шепнул Лаэм, коснувшись рукой лица Лили. Его ладонь была теплой, и Лили погрузилась в нее щекой.

– А он может посылать какие-нибудь сигналы – ну, как летучая мышь, например? Или испускать какие-нибудь звуковые волны? – спросила Лили. – Нэнни может чувствовать, как Роуз ее любит? Вряд ли…

Лаэм не ответил ей – по крайней мере не словами. Перегнувшись через ноутбук, он нежно притянул ее к себе, чтобы поцеловать. Его губы были жаркими, она совсем растаяла в них.

Волны били о скалистый берег, подмывая его, сглаживая острые камни. Лили слышала эти волны и чувствовала приближение землетрясения. Оно рождалось у нее в груди. Она протянула руку и погладила Лаэма по щеке.

Она слышала слова заданного ею вопроса, он еще звучал у нее в ушах. И уже знала – да, Нэнни чувствует любовь Роуз. Лили так долго пребывала в вечной мерзлоте, что забыла, что любовь накатывает волнами – загадочными, плавными, бесконечными. Если уметь их дождаться, то они непременно достигают отдаленного берега. Волны не предают.

Она вскинула руки, обхватила Лаэма за шею и поцеловала его со всем пылом прошедших девяти лет. Здоровой рукой он обнял ее за талию. За пределами грузовичка море било о гранит. Волны вздымались и влажным туманом ложились на их лица. Лили ощущала вкус соленой воды, смахивала ее с ресниц.

– Что это значит? – спросила она.

– Все, что мы захотим, Лили Мэлоун, – ответил Лаэм.

Снова включился маяк, осветив залив. Она взглянула на Лаэма. Она знала: если она сейчас обернется, то увидит Нэнни. Увидит белого кита, загадочную белугу, которая следовала за Роуз к югу. Но она не могла обернуться. Потому что утонула в глазах Лаэма, полных их собственных тайн и чудес.