Для тебя

Глава 2 Пит

Я была на ногах уже два с половиной часа, когда на кухню ввалился Морри.

Это были не самые радостные два с половиной часа. Я пила кофе и мысленно просеивала грунт своей жизни, стараясь припомнить всех, кого свихнувшийся психопат мог бы посчитать моими обидчиками. Даже несмотря на то, что делала я это после занятий йогой, которые всегда помогали мне расслабиться.

За это время я успела прийти к выводу, что сложившаяся ситуация никуда не годится.

Делайла, жена Морри, ушла от него чуть больше года назад, забрав детей с собой. К этому давно шло, но Морри, как любой мужчина, не обращал внимания на признаки. Её уход стал для него неожиданным ударом. Но Делайла изменилась, когда мы взялись за управление баром.

Ди всегда говорила, что думает, но в то же время была сладкой, как сироп, и терпеливой, как святая. Она была великолепной матерью и хорошей женой для Морри, но ей нравилось, когда он занимался строительством. Тогда он рано уходил, рано возвращался и всегда ужинал за семейным столом. Теперь же он уходил не раньше полудня, возвращался после трёх утра и редко видел её и детей.

Делайла не понимала значения «Джека и Джеки». Она не понимала, насколько бар важен для нас. Даже когда мама с папой отошли от дел и я вернулась лишь потому, что Морри хотел, чтобы я помогала ему, чтобы семья и город не лишились бара.

Ди знала меня, мы тесно общались, даже когда я уезжала. Она знала: ничто не заставит меня вернуться, кроме «Джека и Джеки».

Так что Ди остался их старый дом, а Морри снимал квартиру в новом жилом комплексе. Настолько новом, что он не обладал ни малейшей индивидуальностью, и мне это ужасно не нравилось. И Морри тоже. Причин было множество, но больше всего мне не нравились деревья. Растущие снаружи деревья были хилыми, на них до сих пор висели флуоресцентные ценники из садового магазина. Их подпирали палки и сетки, чтобы помочь пережить зиму и ветра, а летом листьев не доставало даже для незначительной тени. Может быть, лет через десять эти деревья станут красивыми, но сейчас они прямо-таки кричали «Новое!» — и это мне не нравилось. Этот комплекс смотрелся странно, потому что остальной город выглядел старым, традиционным, спокойным и безопасным. Не то чтобы мне не нравились перемены, я к ним привыкла. Просто мне не нравились перемены в нашем городе.

Но в квартире было три спальни и, что ещё важнее, две ванные комнаты. Одна спальня принадлежала Морри, вторая — его сыну Палмеру, а третья — его дочери Тьюздей.

Вот насколько изменилась Ди. Морри назвали в честь Джима Моррисона, которого наш отец боготворил. Меня назвали в честь месяца, в котором отмечают День святого Валентина — мамин любимый праздник, а моё второе имя Валентина. Не говоря уже о том, что мама утверждала, будто меня зачали именно в этот день. Морри уговорил Ди (и она настолько сильно любила его, что ему не потребовалось много усилий) продолжить семейную традицию. Так что они назвали своего сына в честь Роберта Палмера, поскольку Морри был фанатом группы «Led Zeppelin». Также он уговорил Ди назвать дочь Тьюздей. Они оба клялись, что зачали её именно в этот день недели, который по совместительству в тот год оказался Днём святого Валентина. Ди ни слова не сказала против идеи дать детям такие безумные имена.

Опять же, мы с Морри никогда не страдали из-за своих имён, и в то время Ди любила моего брата. Любила настолько, что позволила ему назвать детей, как он хочет. Любила настолько, что не смогла смотреть, как её семья проигрывает бару.

Все это значило, что я спала не на раскладывающемся диване в их гостиной, как делала много лет во время своих приездов домой, когда не останавливалась у мамы с папой. Тогда я старалась делить своё время между членами семьи. Я приезжала домой на Рождество, на День благодарения и на другие семейные праздники, например, дни рождения детей или сороковую годовщину свадьбы родителей. Вместо этого прошлой ночью я спала на односпальной кровати Тьюздей.

Дома у меня стояла широкая двуспальная кровать. Бывали ночи, когда я спала как убитая, а бывали, когда ворочалась.

Прошлой ночью я ворочалась и дважды чуть не свалилась с кровати Тьюздей.

И мой кот, Уилсон, не привычный к новой обстановке, избегал меня.

Я не могла спать, не чувствуя на ногах веса Уилсона. Когда я ворочалась, он всё равно спал рядом. Уилсон любил обниматься. Ему нравилось тепло моего тела, и даже когда я поворачивалась, он просто поворачивался вместе со мной.

В итоге я не спала.

Уже много лет у меня были проблемы со сном. Но я, по крайней мере, спала хоть немного.

Мне нужно домой.

Морри прошёл прямо к кофеварке и налил себе чашку.

Он не заговорил со мной и даже не смотрел на меня, пока не сделал третий глоток.

А после выдал:

— Видишь, как всё здорово складывается?

Я люблю своего брата, но он настоящий мужчина.

Он спал в своей собственной кровати, большой кровати, в своём собственном доме. Я спала в незнакомой маленькой кровати далеко от дома. И вот он проснулся, а кофе уже сварен, кофе, который ему не пришлось делать. Так что он считал, что всё складывается здорово.

— Морри, всё не здорово. Кровать Тьюздей... — Он посмотрел на меня. — Я и так мало сплю.

— У Колта есть раскладной диван.

Чёрт. Ни за что. Ни за что на свете.

— Я поживу у Джесси.

Муж Джесси — химик, он работает в «Лилли»[4] и получает кучу денег. У них нет детей, потому что это помешало бы привычке Джесси веселиться, когда захочется, делать, что захочется и когда ей этого захочется. В их доме три спальни. Одну Джесси превратила в спортивный зал. Вторая была отделана каким-то дизайнером интерьеров, которого Джесси наняла, когда ей попала вожжа под хвост. Там стояла двуспальная кровать с огромным покрывалом и множеством декоративных подушек. И я знала, что Джесс кладёт на подушки мятные карамельки, когда к ней приезжают мама с папой или сестра с мужем.

Я могу потерпеть мятные карамельки, пока вынуждена покинуть свой дом, потому что какой-то жуткий, больной психопат, зацикленный на мне, убивал людей, которые мне нравились, посылал мне записки из старшей школы и вынуждал меня проводить время с Алеком. Время, когда Алек прикасался ко мне.

— Не обижайся, но Джимбо — ботаник, и у него нет оружия, — отклонил Морри моё предложение, слегка оскорбив мужа Джесси, который, к сожалению, был ботаником, но он всё-таки не был слабаком.

Я сменила тему:

— Пожалуйста, скажи, что в твоём доме нет оружия, ведь у тебя дети.

— Есть. Я же американец. Я знаю, как им пользоваться, мои дети знают, что его нельзя брать, и в любом случае оно заперто в сейфе, чтобы они не смогли до него добраться, даже если бы захотели устроить неприятности.

Я оставила эту тему и попробовала кое-что другое.

— Ал не ботаник, и у него наверняка есть оружие.

Ал, муж Мимс, точно не был ботаником. Он был центральным игроком в футбольной команде и в линии стоял радом с Морри. Со временем он немного раздобрел, но не стал неуклюжим. И он был охотником, я знаю, что у него есть ружья. И ещё он любит меня. Я знаю, что он вышибет мозги любому, кто попытается обидеть меня или подобраться к его жене и детям.

Нет, неправда. Если кто-нибудь подберётся к его жене и детям, Ал не станет пользоваться своим ружьём, он разорвёт их голыми руками.

— У них нет комнаты для тебя, Феб. Их дом забит.

Это правда, у них четверо детей, и Ал не работает химиком в «Лилли». Он работает в транспортной компании. Они входят в профсоюз, Алу хорошо платят, да и кофейня приносит хороший доход, потому что Мимс умеет печь. Её маффины способны вызвать оргазм, а её печенья и пирожные настолько хороши, что вы бы продали душу дьяволу, чтобы просто попробовать одну штучку. И всё-таки у них четверо детей, а Мимс любит делать покупки по каталогам. Боб, их почтальон, обвинял её в грыже, которую заработал в прошлом году, и он не шутил.

— Колт много работает. Тебе не придётся спать на диване. Возможно, он отдаст тебе свою кровать.

Если Морри решил пошутить, то мне не смешно.

— Если его никогда нет дома, то какой смысл мне находиться там?

Я увидела, как изменилось лицо Морри, став упрямым, и поняла: сейчас на меня выльется та куча дерьма, которую я и сама прокручивала в уме всю бессонную ночь.

Я не ошиблась.

— Нам надо поговорить о Колте.

Я покачала головой.

Морри с грохотом поставил чашку, и я отпрыгнула на фут. Я опустила глаза и увидела, что чашка раскололась ровно посередине, а кофе растёкся по всей поверхности и перелился через край, образовав кофейный водопад.

Я посмотрела на брата:

— Ни хрена себе, Морри.

Он повернулся и, размахнувшись снизу, бросил ручку с оставшейся частью чашки в раковину с такой силой, что та снова разбилась. Осколки разлетелись по всей кухне.

На этот раз я не отпрыгнула, но сделала шаг назад.

— Морри...

Морри наклонился вперёд:

— Тебе придётся поговорить со мной, Фебрари, поговорить сейчас.

Я успокаивающе подняла руку, но Морри покачал головой.

— Ты расскажешь сейчас или расскажешь, когда приедут мама с папой. Выбирай. Но это слишком затянулось. Мы все позволили этому слишком затянуться. Надо было заставить тебя рассказать много лет назад, до того, как Пит...

— Прекрати! — закричала я.

Никто не говорил со мной о Пите. Никто. Ни Мимс, ни Джесси, ни мама с папой. Даже мой брат, которого я любила больше всех остальных, что значит чертовски сильно.

Я думала, что это сработает, как срабатывало много раз раньше. Все знали, что я не могу говорить о Пите.

Но сейчас не сработало. Морри двигался быстро. Прежде чем я поняла, он схватил меня за плечо и встряхнул. Встряхнул неконтролируемо и почти грубо, так что моя голова дёрнулась назад.

Я мелко и часто задышала. У Морри был папин характер, он мог взорваться, хотя ни один из них никогда не причинили вреда тому, кто этого не заслуживал. У меня был мамин темперамент, я тоже могла взорваться, но мы были женщинами и ранили не кулаками, а словами, и, к сожалению, наша ярость длилась дольше.

— Какого хрена тогда произошло? — Морри приблизил своё лицо к моему. — Почему всё стало плохо? Что заставило тебя поступить так, как ты поступила?

— Морри, отпусти меня.

— Ответь мне, Феб.

— Отпусти меня!

Морри ещё раз тряхнул меня, и моя голова снова дёрнулась.

— Ответь мне!

— Мне больно! — заорала я.

— Мне следовало бы вбить в тебя немного ума! — заорал он в ответ.

Я издала звук, как будто меня сейчас стошнит, это вышло не специально и прозвучало противно. А потом я перестала дышать, не получались даже мелкие бесполезные вдохи — ничего, никакого кислорода.

Морри изменился в лице и отпустил меня, шагнув назад. Он выглядел побитым, это выражение жутко смотрелось на его лице — осознание того, что он сделал и сказал, обрушилось на него.

— Сестрёнка, — прошептал он, но я покачала головой.

Прямо сейчас он не мог снова стать любимым старшим братом. Не после такого. Не после такого. Никак.

— Я переезжаю к Джесси, — объявила я, отворачиваясь.

— Феб, не надо. Тебе нужна защита. Нужно, чтобы кто-нибудь присматривал за тобой.

Я развернулась к нему:

— Пару часов назад, Морри, у тебя неплохо получалось.

Он вздрогнул, дёрнув головой от жестокости моего удара. Как я сказала, мой гнев выражался словами, и они были гораздо больнее, чем ощущения у меня в руке.

Я кивнула в сторону барной стойки, которая отделяла кухню от столовой. На ней, возможно облитый кофе, лежал список, который я составляла большую часть утра.

— Передай этот список Алеку, он его просил.

С этими словами я вышла. Я должна была сделать это. Я отправилась паковать вещи.

— А ты наглая, — сказала мне в ухо Ли-Энн, мать Пита.

— Ли-Энн...

— Я не дам тебе его номер, сучка.

— Это важно.

— Не настолько.

— Кое-кто умер.

Ли-Энн замолчала, и я подняла глаза на Мимс и Джесси, которые вместе со мной впихнулись в кабинет Мимс в задней части кофейни. Обе наблюдали за мной, обе выглядели злыми и встревоженными, обе знали, чего мне это стоило, и обе были готовы принять удар на себя.

— Её зовут Энджи. Вчера вечером нашлись улики, которые говорят о том, что её убили из-за того, что произошло между нами. Есть вероятность, что любой человек, который... — Господи, как это сказать? Ли-Энн была стервой, худшей свекровью в истории, но всё-таки хорошее воспитание не позволяло мне сказать это напрямую. — В общем, любой, кто со мной не ладил, может оказаться в опасности.

— Ты отрава, — злобно сказала Ли-Энн, — всегда была такой.

Я этого не понимала. Даже от Ли-Энн. Она была стервой, но она видела меня в больнице и знала, что её сын сделал со мной.

Она знала, что это не я избила Пита. Это не я вернулась домой той грёбаной ужасной ночью и распустила руки сильнее, чем раньше. Раньше Пит мог свалить всё на то, что слишком много выпил, или на наши, как он называл, «страстные, но взрывоопасные отношения» (я считала, что в них было мало первого и слишком много второго). Это не я пыталась его изнасиловать. Это не ему пришлось отбиваться, одурев от страха, и проиграть.

Лишь чудом мне далось сбежать и доехать до дома Морри.

Я просто приехала в то время, когда там был Алек. Избитая, вся в крови, в разорванной одежде, я едва держалась на ногах. Чудо, что я вообще доехала до Морри. Алеку хватило одного взгляда, чтобы повернуться к Морри и сказать: «Позаботься о ней. А я позабочусь о нём». Это из-за меня Алек поехал прямо ко мне домой и избил моего мужа почти до смерти.

— Пожалуйста, Ли-Энн, дайте мне его номер, — сказала я.

— Мой мальчик до сих пор плохо видит левым глазом, — противилась она.

Не сомневаюсь. Алек сильно его избил. Помимо прочего вызвав и отслоение сетчатки.

Не скажу, что Пит этого не заслужил. Он сильно меня избил. Мы оба лежали в больнице в одно и то же время. И меня выписали раньше.

Пит вышел из больницы и уехал из города. Он не стал выдвигать обвинения. Скорее всего, благодаря Морри, папе и остальным жителям города, которые просто не оставили ему выбора.

Не скажу, что я сожалела.

Я сожалела. Сильно сожалела. Так сильно, что это сожаление пропитало мою душу. Но я жалела не Пита Холлистера.

У меня было много времени, чтобы оглянуться назад. Пит всегда был козлом. Но он был красавчиком. Не таким красивым, как Алек, но, потеряв Алека, я согласилась на Пита. И мне был нужен кто-то. Кто-то, кто заполнил бы дыру, оставшуюся после Алека. Нет, это была не дыра. Это была рана. Я не могла её залечить, поэтому мне был нужен кто-то, чтобы притупить боль. Или помочь мне не думать о ней. Пит это сделал, он хорошо постарался. Он причинил мне свою порцию боли и очень преуспел в этом начинании.

Я сожалела о том, что Алек покалечил Пита, и я знала, что он возненавидит себя за это вместо того, чтобы возненавидеть меня. И я сожалела, что поставила его в такое положение. Это всё, что у него осталось: они с Морри присматривали за мной так давно, что не знали, как может быть иначе, даже если отношения между мной и Алеком изменились. И я сожалела, что он увидел меня такой, избитой, не его Фебрари, той, которая никогда снова не станет его Фебрари. Она ушла, так же, как, по его словам, ушёл Алек, которым он был когда-то. Пит выбил её из меня. Я отзывалась на своё имя, но я больше не знала, кто такая Фебрари. Я потратила почти двадцать лет, пытаясь это понять, но так и не смогла. Единственное, что я знала: это не та девушка, которой я была когда-то.

— Ли-Энн, если вы не хотите давать мне его телефон, пожалуйста, просто позвоните ему и предупредите...

— Я позвоню. Я скажу ему, что сучка вернулась и ему нужно приготовиться. День, когда он тебя встретил, был чёрным днем.

И я услышала, как она повесила трубку.

Я захлопнула свой мобильный и сжала его в пальцах.

— Что ж, дело сделано, — сказала я Джесси и Мимс.

Меня трясло. Я уже забыла, как сильно ненавижу Ли-Энн. Я всегда была сосредоточена на том, как сильно ненавижу Пита, что забывала ненавидеть его мать. Но сейчас я вспомнила.

Я знала, что такое ненависть, даже в детстве, потому что я всегда ненавидела родителей Алека.

Даже будучи ребенком, до того, как поняла значение этого слова, до того, как всё случилось между нами, я ненавидела выражение лица Алека, когда раздавался звонок и его мама велела моей маме отвести его домой (в те разы, когда она вообще вспоминала о том, что он существует). Или когда его отец заходил, чтобы забрать его.

Потом, когда я стала старше и где-то в глубине души поняла, что он мой, я возненавидела их ещё больше, когда у него портилось настроение из-за них. Потому что в городе болтали об их безумных выходках, например, когда его мать пьяная пошла в магазин спиртного и упала на витрину, уронив на пол кучу бутылок с ромом, и полиции пришлось забрать её в участок. Или когда его отец, напившись, пришёл на игру и стоял на трибунах другой команды, по очереди то нахваливая Алека, то оскорбляя чужих игроков, пока на него не набросились, и нашим мужчинам, тренерам и даже некоторым игрокам, включая Алека, пришлось вытаскивать его из драки.

Но эта ненависть угасла после той ночи, когда полиция забрала его отца, а работники социальной службы сказали его матери, что Алек больше не вернётся, и папа с Морри перевезли вещи Алека в комнату Морри. Потому что после той ночи Алек был в безопасности, он излечился, он наконец был дома, и мне больше не нужно было ненавидеть.

И на какое-то время, на те годы, что Алек был моим, я забыла, что значит ненавидеть.

Счастливое время.

— Феб... — начала Мимс.

Я встала:

— Мне нужно в бар.

— Никто не станет возражать, если ты передохнёшь пару дней, — сказала Джесси.

— Я стану скрываться, когда в городе узнают, что любой, кто когда-нибудь странно смотрел на меня, может стать следующим окровавленным трупом в подворотне.

Джесси и Мимс переглянулись и вдвоём уставились на меня.

— Никто не станет обвинять тебя в этом, Феб, — сказала мне Мимс.

— Конечно, — ответила я.

— Феб, все в какой-то степени поймут, что ты сейчас чувствуешь, — сказала Джесси.

— Возможно, когда Алек поймает этого типа и страх померкнет. Но до тех пор... — не закончила я.

Я бывала во многих маленьких городках, иногда проводила там всего несколько месяцев, в паре городов, которые напоминали мне о доме, оставалась больше года. Я знала, как мыслят их жители. Я знала, какими они могут быть. Однажды я даже видела это, и это не было приятно. Это даже не имело отношения ко мне, но всё равно было больно наблюдать подобное.

— Девочка... — снова начала Мимс.

— Мне нужно в бар.

Я двинулась вперёд, и они расступились. Они знали меня, они знали, когда я говорю серьезно и по делу.

Я помахала рукой Мимс, а Джесси вместе со мной отправилась в «Джек и Джеки».

— Когда возвращаются Джек и Джеки? — спросила Джесси.

Морри позвонил им из бара вчера утром, через две секунды после ухода Алека. Они завели свой фургон и уже к полудню были в пути. В зависимости от того, насколько сильно папа стремился добраться сюда, они могут приехать в любое время. Думаю, папа очень хотел приехать побыстрее, так что, возможно, они уже въехали в черту города, когда мы с Джесси ступили на тротуар.

— Теперь уже в любую минуту.

— Это хорошо, — пробормотала Джесси, пока я открывала дверь бара.

Я не была согласна с ней.

Мама с папой будут ощущать то же давление, что и Морри. Потребность уберечь меня. Потребность уберечь меня от тяжести, нависшей над моей головой, от знания, что в любую секунду, без всякого контроля с моей стороны, эта тяжесть может рухнуть и раздавить меня. Напряжение между мной и Алеком, напряжение, которое они чувствовали в то короткое время, пока я не нашла Пита, и потом, когда я жила дома, после того как Пит уехал. Напряжение от того, что они всей душой хотели, чтобы мы с Алеком вернулись к тому, что было между нами. Они так сильно этого хотели, что готовы были заставить это случиться. Напряжение и разочарование от осознания, что они ничего не могут с этим поделать.

Когда мы с Джесси вошли в бар, Морри и все остальные подняли головы и повернулись ко мне.

Я понятия не имела, когда упадет бомба. Вчера вечером Морри рассказал, что Алек сказал ему, что записка Энджи останется в тайне и все беседы с теми, кого я занесла в список, он тоже постарается сохранить в тайне.

Алек был хорош во многом. Он играл тайт-эндом в команде штата. Он получил частичную стипендию в Университете Пердью. Он закончил академию первым в своём классе. Он выкарабкался из-под грязи своих родителей и был ребёнком, а теперь мужчиной, которого уважали люди. Он был лучшим другом моему брату, вторым сыном моим родителям. Он был хорошим полицейским. Он даже был замечательным парнем, лучшим, пока не перестал им быть.

Но это маленький городок. Алек не настолько хорош.

Хотя, с другой стороны, по милости Алека последний, кто меня обидел, пару дней дышал через трубку. Так что, кто знает?

Я разделилась с Джесси, которая направилась прямиком к барной стойке. Я же пошла в заднюю часть бара, оставила сумку в кабинете и встала за стойку.

Мой уход из квартиры Морри означал, что в кои-то веки ему пришлось открывать бар.

Я пришла намного позже, чем обычно, потому что была занята переездом к Джесси, потом принимала там душ и готовилась к новому дню, а потом звонила стервозной матери Пита из кабинета Мими.

Когда я встала за стойку, Морри начал:

— Феб...

— Оставь, — сказала я, даже не глядя на него, — мне нужно время.

Это всё, что я хотела сказать, но почувствовала его облегчение, потому что он знал: моя фраза значила, что я затаила обиду, но со временем я остыну.

— Не знаю, как ты, а мне нужно выпить. Кофе у Мимс — просто бомба, но не справится с тем, что творится, — объявила Джесси.

Джо-Боб засмеялся.

Джо-Боб был постоянным посетителем, который усаживал свой зад на барный стул около входной двери в полдень — время открытия — каждый день и не отрывал его от этого стула до закрытия, отходя только отлить или в ресторан к Фрэнку, чтобы съесть бургер. Чёрт, да он засыпал на этом стуле больше раз, чем я могу сосчитать.

Мы его не дергали. Он оплачивал свой счёт в конце каждого месяца, хотя одному Богу известно, как он умудрялся это делать. Сейчас для Морри настали непростые времена, потому что он платил за аренду квартиры, помогал Ди выплачивать кредит за дом и платил алименты. Это было печально и неправильно, но Джо-Боб стал любимцем Морри. Его счёт помогал оплачивать две крыши над головой детей Морри.

Я не рассмеялась вместе с Джо-Бобом, поставила перед Джесси выпивку и приступила к работе. Всё это время я, как и прошлой ночью, но ещё больше сегодня, старалась не думать об Энджи, о записке, об Алеке, о том, станет ли чихать муж Джессики, Джимбо, от присутствия моего кота Уилсона, или о чём-либо вообще.

Примерно час спустя открылась дверь, и в бар вошли Алек и его напарник Салли.

Не в состоянии, а может и не желая, остановить это, я почувствовала, как мой подбородок дернулся в молчаливом приветствии, как было всегда, когда я видела Алека. Раньше и всегда. Сколько я себя помню.

Когда-то я делала так, потому что это заставляло его улыбаться мне. Той улыбкой, которую я не видела уже много лет, той улыбкой, которую видели все остальные. Она была прекрасна, и я уверена, что нравилась всем, по крайней мере девушкам. Но они не понимали. Не понимали, какой драгоценной была эта улыбка. Они не понимали, что может сделать эта улыбка, потому что она была направлена не им. Они не понимали её власти. Как будто каждый раз, когда он улыбался, он открывал сундук с сокровищами и говорил: «Это все твоё».

Теперь я делала так, потому что это заставляло его лицо неуловимо меняться. Он не улыбался, но в его лице появлялось что-то, не сокровище, но всё равно драгоценное. Выражение его лица становилось ностальгическим — тем болезненным образом, какой может быть ностальгия, — но всё равно драгоценным и вызывало привыкание, как наркотик. В его отсутствие я забывала об этом, но, когда он входил, меня охватывала такая жажда, которой я не могла противостоять, как будто ломка. Так что я искала его, поднимала подбородок, и тогда его лицо менялось, и я позволяла себе полсекунды упиваться им, прежде чем отвернуться.

Даже после всего случившегося, сегодня не стало исключением.

Быстро, как могла, я получила свою дозу Алека, потом посмотрела на Салли и поняла, почему его не было вчера.

Он выглядел чертовски плохо. Слезящиеся глаза, красный нос. В руке он держал скомканный бумажный носовой платок, который слишком много использовали.

— Тебе нужна горячая вода с мёдом, — сказал я Салли, когда он подошёл к стойке. Горячую воду с мёдом делала нам мама, когда мы с Морри простужались.

Возможно, она не имела никакого медицинского эффекта, кроме того чудесного эффекта, который производят только мамы. Мамы, которым не наплевать на своих детей и которые заботятся о них, когда те болеют, как будто они самые любимые на земле и мир не будет прежним, пока у детей не пройдет простуда. Такие мамы, как моя.

— Мне нужен горячий виски с мёдом, — улыбаясь, сказал Салли.

Это я могу. Мне придётся сбегать за мёдом в магазинчик на углу, но он находится всего через шесть дверей.

— Ты на службе? — спросила я.

Салли посмотрел на меня, и в его взгляде не было вины или жалости, а лишь беспокойство и оттенок понимания.

— Похоже, что с этим делом и с такой простудой я буду на службе, пока не сдохну.

— Прости, Салли.

— Извинишься ещё раз — и я приглашу тебя в гости на ужин.

Это заставило меня рассмеяться, впервые за последние двадцать четыре часа, и мне показалось, будто моё горло заржавело.

Жена Салли, Лорейн, ужасно готовила. И была знаменита этим. С тех пор как принесла полдюжины запеканок на благотворительный ужин в честь школьного оркестра в первый год после их свадьбы. Половина оркестра получила пищевое отравление, и некоторые жители города тоже.

Из-за большого количества людей, заполнивших вечерний бар, из-за работы и, вполне вероятно, из-за присутствия Алека мне внезапно стало жарко.

Я принялась стягивать свой свитер, чтобы остаться в майке, и ответила:

— Клянусь, что больше не стану извиняться.

Свитер закрыл мои уши, поэтому смех Салли прозвучал приглушённо.

А вот Алека я расслышала очень хорошо, потому что в этот момент уже сняла свитер.

— Что у тебя с рукой?

Я уронила руки, всё ещё держа свитер, и посмотрела на руку. Сине-фиолетовые следы от пальцев Морри выделялись ясно как день.

Чёрт, у меня всегда легко появлялись синяки.

— Вот дерьмо, — пробормотал Морри, не отрывая глаз от моей руки.

— Что дерьмо? — спросил Алек, поворачиваясь к Морри, который выглядел виноватым, каковым и являлся.

— Алек, — позвала я.

— Колт, — сказал Салли.

— Что дерьмо? — повторил Алек, не слушая нас с Салли, выглядел он разозлённым.

Нет, он выглядел кровожадным.

Я видела его таким лишь однажды. Тогда я была почти без сознания, и его вид напугал меня до чёртиков. Сейчас я была полностью в сознании и боялась описаться от страха.

— Алек, не... — попыталась я.

Морри оторвал взгляд от моей руки и посмотрел на друга:

— Колт...

— Что дерьмо? — перебил его Алек, совершенно не обращая на меня внимания. — Это ты сделал?

Салли шагнул ближе к нему:

— Колт.

— Прошу тебя, успокойся. Это пустяки, — снова попыталась я.

Алек снова не послушал меня.

— Это след от твоей руки?

— Давай поговорим в кабинете, — предложил Морри.

— Из-за этого она переехала к Джесси и Джимбо? — спросил Алек.

О Господи.

Я никогда не жила в большом городе. Даже когда путешествовала, пытаясь отыскать путь обратно к себе, я выбирала маленькие городки. Я делала это потому, что там ты никогда не будешь безликим, не долго. Никогда не будешь одной из многих. Когда в маленьком городке что-то случается с одним жителем, это ощущает весь город. Даже если ты не знаешь кого-то, просто знаешь о них немного или что есть такие, ты всё равно ощущаешь, когда что-то случается. Посылаешь открытку. Улыбаешься, когда встречаешь их или кого-то, кому они не безразличны, той улыбкой, которая говорит больше, чем простое «привет». Люди присматривают друг за другом. Ты дружелюбен с людьми, даже с теми, которые могут тебе не нравиться, просто потому, что это правильно и ты, вероятнее всего, увидишь их снова, может быть, не на следующий день, но скоро. И их дети будут ходить в школу с твоими детьми. Или настанут времена, когда ты поймёшь, что тебе понадобится их доброта или им понадобится твоя.

Но иногда жить в маленьком городке ужасно.

Это как раз такой случай.

— И правда, парни, сейчас не время... — встряла в разговор Джесси, но с тем же успехом, что я и Салли.

— Твоим делом было беречь её, — сказал Алек Морри.

— Колт, поверь мне, мы оба не хотим об этом говорить, — ответил Морри.

— Джимбо не сможет её уберечь. Он понятия не имеет, что делать, — сказал Алек.

— Простите, — вставила Джесси.

Алек вперил в меня свой взгляд:

— Ты живёшь у Морри или живёшь у меня.

— Алек, — сказала я.

— Колт, мужик, ты знаешь, что так не положено. Ты руководишь расследованием, — напомнил ему Салли.

Алек упёрся, не отводя от меня глаз, он принял решение:

— Морри облажался, ты живёшь у меня.

— Я не буду жить у тебя.

— Ты не будешь жить у Джимбо и... — Он кивнул на мою руку. — ...ты не будешь жить у Морри.

— У нас она будет в порядке, — сказала Джесси.

— Она не может жить у тебя, мужик, тебя отстранят от дела, — сказал ему Салли.

Алек прикусил губу, потом повернулся к Морри:

— Объясни, почему ты поставил ей синяки.

— Как я уже сказал, пойдём в кабинет. — Теперь злиться начал Морри.

— Объясни, почему она стоит там с синяками после всего, через что прошла вчера, — настаивал уже разозлённый Алек.

— Чувак, я же сказал...

— Объясни, почему она пережила рукоприкладство того козла, только чтобы её грёбаный брат наставил ей синяков?

Бар, уже тревожно притихший — все прислушивались и не скрывали этого, — напряжённо замер.

Но не я. Я почувствовала кое-что другое. Совсем не приятное. Кое-что, от чего меня затошнило.

— Колт, не сравнивай меня с Питом, — напряжённым тоном предостерег Морри.

— Ты не объясняешь.

— Что здесь происходит? — раздался папин голос, и одновременно в моём заднем кармане зазвонил телефон.

Никто даже не заметил, как открылась дверь. Никто не заметил, как вошли мама с папой. Никто.

Папа переводил взгляд с Морри на Алека с выражением лица, обычным для случаев, когда ему приходилось вмешиваться в один из их споров или в один из моих споров с Морри.

Мама смотрела на меня.

Я не могла думать. Мне следовало сказать что-нибудь, разрядить ситуацию. Хотя бы поприветствовать маму с папой, которых я не видела с Рождества, а сейчас уже март. Но вместо этого я вытащила из заднего кармана телефон, открыла его и приложила к уху.

— Алло.

Я даже не услышала слов, потому что раздался такой визг, что едва ли можно было разобрать слова.

Но даже по телефону я ощущала ярость, страдание и обвинение.

— Помедленнее, — сказала я, — что?

— Зарублен! — завопил голос, который я рассеянно опознала, как голос Ли-Энн. Это слово опять поселило пустоту у меня в груди. — Зарублен!

— Что? — прошептала я.

— Когда я позвонила, у него дома был грёбаный домовладелец Он, блядь, взял трубку. Он, блядь, сказал мне, что его, блядь, зарубили грёбаным топором.

— Кого? — спросила я, хотя знала. Я знала. Я знала-знала-знала.

— Кого? — взвизгнула она. — Пита!

— О Боже мой, — прошептала я. Телефон начал выскальзывать из моей руки, но не упал. Алек оказался рядом, забрал у меня телефон и стал разговаривать по нему. Я слышала голос мамы, голос папы, голоса Морри, Джесси, Джо-Боба, Салли. Я чувствовала, как ко мне прикасаются.

Потом я быстро побежала к женскому туалету. Из меня вышел маффин Мимс и кофе, который я пила у неё. Потом меня скрутило спазмом. Потом ещё. Больше ничего не было, но моё тело хотело, чтобы из меня вышло что-то ещё. Что-то, от чего оно никак не могло избавиться, как бы сильно я ни старалась. У меня заболело в груди от усилий, горло горело, кто-то придерживал мои волосы сзади, а я продолжала держаться за унитаз и давиться.

— Хватит, Феб, — сказала мама мне на ухо. Она была рядом, я чувствовала тепло её тела.

— Оно должно выйти, — задыхаясь, сказала я.

— Милая, больше ничего не осталось.

— Оно должно выйти.

Мама положила свою прохладную ладонь на мой горячий лоб, как делала, когда я была ребёнком. Я закрыла глаза и сосредоточилась на её прикосновении.

Я перестала давиться и села на корточки.

— Джесси, иди в магазин. Купи зубную щётку и пасту. Попроси Морри принести сюда чего-нибудь с лимоном или лаймом, холодного, и влажное полотенце.

Я услышала, как Джесси ушла, но не видела её.

Я видела тело около мусорного бака, но на этот раз это была не Энджи. Это был Пит.

Я ненавидела его, он причинил мне боль, он почти изнасиловал меня, мой муж, но это так. Он подтвердил то, что я уже подозревала: хороших мужчин не бывает. Бывают мужчины добрые, как Алек, но не хорошие, а бывают мужчины дрянные и нехорошие, как Пит. Вот и всё, что я знала. Я хотела, чтобы он залечил мою рану, но, прожив с ним какое-то время, я поняла, что он не сможет. Тогда я захотела, чтобы он притупил боль, но он только причинил мне ещё больше боли, а потом забрал всё, что у меня оставалось.

Но я не желала ему смерти. Ни таким способом, ни каким-либо другим.

— Феб, посмотри на меня, посмотри на свою маму.

Но я не смотрела на неё.

— Что со мной не так? — спросила я.

— Милая, посмотри на меня.

Я покачала головой.

— Я не понимаю.

Она положила ладонь мне на щёку и попыталась заставить меня повернуться к ней, но я сопротивлялась, напрягая шею, сжав зубы, и продолжала пялиться в стену.

— Милая...

— Кто следующий?

— Фебрари, ты меня пугаешь, — сказала мама. — Посмотри на меня.

Я не успела ничего сделать, не успела даже подумать, как чьи-то руки подхватили меня под мышки, подняли на ноги и вытянули из кабинки. Я увидела маму, стоявшую на коленях и задравшую голову. Она смотрела куда-то мне за спину и чуть выше.

Я повернула шею и тоже запрокинула голову назад, увидев, то это Алек держит меня.

— Нам нужна помощь? — спросил Салли немного в нос, но тем не менее в его голосе слышалась властность.

Такой тип властности я слышала только у полицейских. Учителя говорили по-другому. Папа и мама совсем иначе. Учителей, пап и мам вы иногда слушаетесь, а иногда нет. Но полицейских вы слушаетесь всегда.

— Может, ей нужно с кем-нибудь поговорить? — сказала мама, медленно поднимаясь на ноги, но я не увидела, как она полностью выпрямилась.

Алек развернул меня лицом к себе.

— Тебе нужно с кем-нибудь поговорить? — спросил он, наклонившись ко мне и приблизив своё лицо к моему, но я не соображала, о чём он спрашивает, поэтому не ответила.

— Может, ей нужно что-нибудь, что поможет ей отдохнуть? — Это предложение исходило от Морри. — Она плохо спит. Может, нам надо отвезти её к Доку?

— Тебе нужно что-нибудь, чтобы помочь отдохнуть? — спросил Алек, как будто Морри находился в другом помещении, разговаривая с Алеком через наушник, и я не могла слышать своего брата.

Я не ответила. Я просто уставилась на Алека, прямо в его необычные, но прекрасные золотисто-карие глаза.

Он взял моё лицо в свои большие, тёплые ладони. Его пальцы, такие длинные и сильные, легли на мои волосы. Я видела только его лицо — лицо, которое я знала лицом мальчика и видела, как оно становится лицом мужчины.

— Фебрари, поговори со ной.

Я так и сделала.

Но единственное, что у меня получилось сказать:

— Алек...

Потом я подалась вперёд, уткнулась лицом ему в грудь и крепко вцепилась в его куртку.

И во второй раз за два дня я расплакалась (сильно) в руках Алека.

Я услышала, как зазвонил телефон Алека, но он не ответил. Его пальцы зарылись в мои волосы, и обе его ладони легли мне на затылок, прижимая к груди.

Я знала, что мне следует отодвинуться, знала, что дистанция — это самое главное, но я не могла. Я была как присосавшаяся к нему пиявка, только вместо крови я пила его силу.

Я не могла говорить о Пите, даже сейчас, ни с кем, особенно с Алеком. Но я хотела, чтобы он знал: я не оплакиваю Пита, я просто плачу из-за его смерти. Никто не заслуживал такого, даже если был мудаком, даже Пит.

Но я не могла сказать этого Алеку или кому-то ещё.

Я перестала плакать, но продолжала держаться за его пиджак, не поднимая лица, только теперь я пряталась.

Алек услышал, что слёзы закончились, и я почувствовала, как его пальцы надавили мне на затылок.

— Теперь ты поговоришь со мной?

Я высвободилась из его рук, отпустила его куртку и шагнула назад.

Мы были одни.

Я судорожно вздохнула и выпрямила спину. А потом посмотрела на него.

— Думаю, было бы хорошо показаться Доку. Морри прав: я плохо сплю.

— Почему?

— Что?

— Почему ты плохо спишь?

Я дёрнула головой и ответила:

— Потому что у Тьюздей маленькая кровать.

Он покачал головой:

— Ты встаешь в семь часов, хотя в этом нет необходимости, а возвращаешься домой после трёх ночи. Ты спишь всего три-четыре часа. Это нехорошо. Почему ты не спишь?

— Я не знаю. Я всю жизнь работаю в барах, так было всегда.

— Не всегда.

Я отпрянула, как будто он ударил меня в живот.

Он знает, как я спала раньше. Он часто оставался у нас ночевать, когда мы были детьми. Когда мы были подростками, мы все слишком долго спали по утрам. Это выводило маму из себя, но таковы подростки. Когда Алек учился в Пердью и Морри возил меня туда, чтобы я могла провести с ним выходные, мы вместе спали на узкой кровати в общежитии, прячась от дежурных по этажу. Мы спали долго, и сосед Алека по комнате приходил из ванной, сообщал ему, что путь свободен, и Алек потихоньку провожал меня вниз. Или потом, когда он переехал в ту квартиру, где у него было три соседа, но он присвоил верхний этаж — мансарду с маленькой ванной в углу. В этой комнате стояла двуспальная кровать, что было намного лучше. Ещё там был стол и много свободного места. Я любила ту комнату, я могла притвориться, что это наш дом, наш мир, и я так и делала. Та кровать была идеальной, достаточно большой, чтобы нам не было тесно, но не слишком, поэтому нам приходилось спать рядом.

Раньше я спала крепко, Алек это знал.

Раньше я спала, как человек, который знает, что любим.

Теперь это не так.

— Ответь мне, Феб.

— Я не знаю, ясно? — Я начала терять терпение. — Разве это важно?

— Давно это продолжается?

Определённо, для Алека это важно.

— Достаточно давно, чтобы я привыкла.

— Это нехорошо.

— Сейчас нехорошо. Сейчас мне нужно перестать думать, ненадолго, хотя бы ненадолго.

Он внимательно смотрел на меня, словно изучая. Что бы он ни увидел, это обеспокоило и одновременно разозлило его.

Потом он сунул руку в куртку, достал мой телефон и вручил его мне. Я взяла телефон, а Алек сунул руку в задний карман джинсов и достал свой телефон. Он открыл его, и его взгляд посуровел, когда он увидел что-то на экране. Потом он нажал несколько кнопок и приложил телефон к уху.

Я смотрела на него, но он не отрывал глаз от пола.

Наконец он сказал:

— Лесли? Это Колт. Мне нужна услуга от Дока. Нужно назначить время для Фебрари Оуэнс. У неё проблемы со сном. — Он посмотрел на меня. — Да? В четыре? Хорошо. Феб придёт. Спасибо. — Он захлопнул телефон. — У тебя встреча с Доком в четыре часа.

— Спасибо.

— Не благодари. Я ещё не закончил с тобой.

Мой рот наполнился слюной, и я сглотнула. Лицо Алека снова посуровело, как в тех случаях, когда я называла его Алеком, и я поняла, что он недоволен.

Он не заставил меня гадать о причинах.

— Ты не подпустишь меня к себе, ты предельно ясно дала это понять, но ты должна кому-нибудь довериться. Так не может продолжаться, это сожрёт тебя заживо. Ты заставляешь свою семью, своих друзей смотреть, и это неправильно. Это не ты.

— Алек...

— Заткнись.

Я заткнулась, главным образом потому, что его тон был грубым и пугал меня, страх электрическим разрядом пробежался от головы до кончиков пальцев. Я никогда не видела его таким по отношению ко мне.

Он только однажды был зол на меня, очень зол, когда я рассталась с ним. Но даже тогда он не был таким, как сейчас.

— Боже, Феб, поговори с Доком, обратись, блядь, за помощью. Ты не справишься со всем этим дерьмом, с Энджи, с...

Он замолчал, прежде чем произнес имя Пита, возможно потому, что я машинально сделала шаг назад. Он посмотрел на мои ноги, и я увидела, как он заиграл желваками, стиснув зубы.

Потом он снова заговорил.

— Ты не справишься, если тебе придётся иметь дело с тем, что стало беспокоить тебя задолго до того, как началось это дерьмо. — Я открыла было рот, чтобы ответить, но он подался вперёд и закончил: — И нет, не пытайся обмануть меня и, ради Бога, не обманывай себя. Дело не в том уроде, за которого ты вышла замуж, и не в том, что он сделал с тобой. Что бы тебя ни мучило, это началось задолго до того, и мы оба это знаем, особенно, блядь, я.

Я задохнулась от этих слов, он был честен, но при этом всё равно цеплялся за свою ложь. Он никогда не признавал, что тоже виноват, и всегда делал вид, что во всем виновата только я, как будто он не сделал ничего плохого, он предоставил мне играть роль плохого парня. Я никогда не обвиняла его в этом, но он знал, что сделал, и никогда не выказывал ни малейшего признака вины или раскаяния. Сейчас, даже после всех этих лет, когда мне следовало забыть, давно забыть всё случившееся, его слова сходу ударили меня и выбили из меня воздух.

И всё же я сумела прошептать:

— Алек...

Но больше я не успела ничего добавить, не потому, что мне нечего было сказать, а потому, что он перебил меня.

— И в последний, блядь, раз — прекрати называть меня Алеком. — Он подался ближе, слишком близко, и наклонил голову, чтобы смотреть прямо на меня. — Ты говорила, что называла меня так, потому что для тебя я был Алеком. Кем бы он ни был, я больше не такой, и уже давно, так что прекрати называть меня Алеком.

Не дав мне возможности ответить, он развернулся и вышел прочь. Я стояла в туалете, в майке и джинсах, держала в руке телефон и пялилась на дверь. Неожиданно мне стало очень холодно, и я подумала, что, возможно, он прав.

Пришло время поговорить с Доком о том, что меня беспокоит.

И пришло время перестать звать его Алеком, потому что в этот миг всё, что осталось от моего Алека, было потеряно для меня.

Я слишком долго цеплялась за это, кивая ему и называя его Алеком.

Но в эту минуту я поняла, что больше не могу за это цепляться.

Он давно перестал быть Алеком, и я должна его отпустить.

Колт зашёл в «Джек и Джеки» поздно вечером и увидел сидевшего на стуле Джо-Боба, а также пару байкеров в задней части бара. Колт не видел их раньше, наверное, они здесь проездом. Байкеры потягивали пиво и играли в бильярд. Столик Энджи пустовал, как бывало обычно в такой час ночи, если ей удавалось кого-нибудь подцепить. Теперь же эта пустота заставила Колта сжать кулаки.

За стойкой стояли Джек и Морри. Они оба смотрели на него, пока он оглядывал помещение. И оба направились к тому месту у барной стойки, где всегда сидел Колт. С торца, спиной к двери в кабинет, чтобы видеть бар целиком.

Колт уселся на стул, и Морри спросил:

— Освободился?

— Да.

Морри обернулся, нагнулся и вытащил из холодильника со стеклянной дверцей три бутылки пива. Джек подошёл к полкам и достал бурбон и три стакана. Колт обнаружил, что его мысли крутятся вокруг малозначительного, но неизвестного ему факта, который он узнал вчера: Феб занимается йогой. За последние два дня эта информация вспоминалась ему с десяток раз, что его бесило. Потому что он не знал этого о ней, и его беспокоило, что он не знал, но больше всего его беспокоил тот факт, что это вообще его беспокоило.

Морри открыл бутылки и поставил их на стойку с глухим стуком. Джек положил в стаканы лёд, потом налил бурбон, добавив в стакан Колта колы, прежде чем раздать стаканы. Разбавленный бурбон отправился к Колту, один чистый бурбон — к Морри. Джек поднял последний стакан и выпил его одним глотком.

Это было необычно. Джек любил свой бурбон и был достаточно умён, чтобы потягивать его. Он также был достаточно умным, чтобы не раскрывать свои карты, и почти никогда этого не делал. Такое поведение выдавало его настроение любому, кто его знал, и это заставило тяжесть в животе у Колта подозрительно шевельнуться.

Колт взял бутылку за горлышко двумя пальцами и сделал большой глоток.

— Мир? — спросил Морри.

Колт посмотрел поверх бутылки на друга и поставил пиво на стойку.

— Не совсем, но Феб уже всё забыла, а Феб не имеет ко мне отношения, так что у меня нет права злиться на тебя.

Морри сжал губы, но ничего не сказал.

— Поговорим об этом позже. Расскажи нам о Пите, — потребовал Джек, и Колт повернулся к нему.

Колт дорого бы дал, очень дорого, чтобы не вести этот разговор. Но он уважал этих мужчин, и они должны были знать, так что он поступил правильно, даже если чувствовал себя отвратительно и знал, что, закончив, будет чувствовать себя ещё хуже.

И всё же он отпустил бутылку пива и глотнул бурбона, прежде чем начать.

— Пита убили три дня назад. Не знаю, почему никто не сообщил его матери. Насколько мы знаем, он стал первой жертвой.

Джек резко втянул носом воздух.

Колт продолжил:

— Мы обменялись информацией с Сент-Луисом. Убийство почти такое же, кроме того, что Пит был в сознании, когда всё произошло, и убийца убил его дома и оставил там. Пит сопротивлялся, но парень нанёс удар по тыльной стороне шеи Пита, возможно, когда тот убегал. Это его обездвижило, но не убило. Убийца оттащил Пита обратно на кровать и проделал то же, что и с Энджи. Снял с него одежду, в отличие от Энджи всю, и стал наносить удары в пах, вверх по животу, почти до сердца. Кровать, пол, стены — всё залито кровью.

Джек и Морри смотрели на него, не в силах отвести глаза. Колт видел такое раньше, зачарованность смертью, слова, которые ты слушаешь, жгут уши, словно кислота, но ты не можешь перестать слушать.

Колт вернулся к пиву и сделал глоток, прежде чем рассказывать дальше.

— Парни провели много времени у Энджи дома вчера и сегодня. Ждём результатов. Энджи была не слишком хорошей хозяйкой, и у неё бывало много гостей. Нам понадобится некоторое время, чтобы разобрать всё, что мы забрали из её дома. Нашли пару парней, которые были у неё и оставили ДНК или отпечатки пальцев и которые есть в базе полиции, но это вряд ли они. Мы следим за ними. Кори сказал, что ушёл от неё около часа ночи. Когда он уходил, она всё ещё была пьяна. Не знаю, возможно, она не трудилась застилать постель, но похоже, что она спала и убийца вытащил её из кровати. Однако следов взлома нет. Её сумочка на месте, и ключи тоже, машина перед домом. Энджи не любила ходить пешком. Если она куда-то отправлялась, даже выпить, то брала машину. Пришли результаты токсикологической экспертизы. Мы полагаем, что она пила таблетки, чтобы заснуть, возможно, что она нуждалась в этом с таким образом жизни. Возле кровати нашли снотворное, которое продается без рецепта, доза в её крови соответствует четырём таблеткам. Обычная доза две таблетки, так что Энджи была либо в отключке, либо не совсем в сознании, когда он её убил.

— Слава Богу, — пробормотал Джек.

Колт продолжал. Ему ещё многое надо было сказать, и он хотел разделаться с этим, хотел пойти домой, хотел лечь спать. Ему нужно быть отдохнувшим, чтобы встретить любое дерьмо, которое принесёт следующий день.

Поэтому он продолжал:

— Убийца оставил тело Энджи на виду, он планировал шоу. Он, скорее всего, одел её, прежде чем вытащить из дома, но на ней не было нижнего белья и туфель. Он поднял её топ, чтобы была видна грудь, задрал юбку до талии. Нигде на теле больше нет следов оружия, кроме как в области паха и живота.

Джек и Морри молчали, хотя с другой стороны, что сказать в ответ на такие зловещие факты?

— То, как он оставляет тела: обнажённым в случае с Питом и полураздетой в случае с Энджи, с разрубленными половыми органами — это попытка унизить. — Колт замолчал, дерьмовые ощущения усилились, когда он сказал: — Подарок для Феб.

— Господи Боже, — прошептал Морри.

— Дело пересекло границу штата, — сказал им Колт. — Его забирают федералы. Я уже разговаривал с ними. Завтра утром состоится встреча. Федералы позвонили в Куантико[5]. Из Виргинии приезжают специалисты по поведенческому анализу.

— Это же хорошо, верно? — спросил Морри.

Колт никогда не работал с федералами, но знал нескольких парней, которым приходилось, он ездил на конференции, читал об этом. Иногда они могут быть занозой в заднице. Но в большинстве случаев свежий взгляд и опыт только приветствовались.

Колт их приветствовал.

— Это хорошо, — сказал Колт, — но я уже сообщил им о нашей с Феб истории. Я не участвую в расследовании.

— Тебе нужно заниматься им, сынок, — сказал Джек таким тоном, которым всегда говорил с Колтом. Тоном, которым он говорил с Морри, которым когда-то говорил с Феб. Тем отцовским тоном, которого Колт никогда не слышал от собственного родителя. Этот тон говорил, что Джек верит в него, верит, что он сможет сделать то, что нужно сделать, верит, что он сделает это правильно, верит, что никто не сможет сделать этого лучше.

— Если я не отойду сам, они меня отстранят, — ответил Колт. — Их не волнует, что это мой город. Их волнует, как поймать этого парня и как закрыть его, когда они это сделают. Им не нужно и они не потерпят ничего, что может поставить это под угрозу. — Ответа не последовало, и Колт взглянул на обоих мужчин. — Салли будет главным из местных, и я всё ещё буду работать с ним.

— Хоть что-то, — заметил Джек.

— У нас есть ещё кое-что, — сказал им Колт. — Крис опрашивал людей. Как ни странно, в такое время утром никто не видел парня, зарубившего Энджи. И всё-таки Крис нашёл двух свидетелей, которые сообщили, что видели серебристый седан, но не обратили внимания на марку или модель. Они думают, что это ауди или мерседес, без номеров. Они видели, как автомобиль выезжал из переулка примерно во время убийства.

— Не густо, — сказал Морри.

— Лучше, чем ничего, — ответил Джек.

Морри кивнул и посмотрел на Колта:

— Если Пита убили три дня назад, а в день смерти Энджи Феб получила ту записку, то не упускаем ли мы что-то? Что...

— Все знают, что Пит сделал с Фебрари, — заметил Джек. — Не было нужды объяснять.

— Да, верно. И всё-таки убийца оставил в Сент-Луисе визитную карточку, — рассказал Колт.

Оба мужчины посмотрели на него.

— В полицейском управлении Сент-Луиса никак не могли понять. Они уже поняли, что имеют дело с человеком, у которого серьёзно поехала крыша, но не улавливали смысла, пока я им не рассказал, — сказал Колт. Джек и Морри молчали, так что он сообщил им новость. — Всё вокруг было в крови, как на бойне, но на прикроватной тумбочке стоял чистый букет цветов, на них не было крови, их поставили туда после того, как устроили беспорядок. — Он замолчал, прежде чем выдавить: — Тюльпаны.

— Блядь! — прошипел Морри.

Тюльпаны — любимые цветы Феб. Когда-то Колт покупал их ей на каждый день рождения, даже несмотря на то, что найти тюльпаны в октябре стоило немалых денег. Флористам приходилось специально их заказывать. Он покупал их и на День святого Валентина тоже. Когда она была подростком, в её спальне над кроватью висела большая картина: букет из розовых и белых тюльпанов в вазе на белом фоне.

Колт продолжал говорить, сообщая информацию, чтобы отвлечь их от тревожных мыслей о том, насколько хорошо этот парень знал их дочь и сестру. Не слишком трудно узнать, что Феб любит тюльпаны, надо просто быть внимательным, но также надо находиться поблизости.

— С цветами тупик. Он сам всё устроил. Купил вазу в «Поттери Барн»[6], а кто его знает, сколько этих грёбаных «Поттери Барн» вокруг Сент-Луиса, не говоря уже о том, что он мог зайти в любой торговый центр по дороге отсюда туда. На вазе нет отпечатков пальцев, никаких наклеек или осадка. Цветы он мог купить где угодно, поскольку сейчас для них самое время. Весна пришла.

Когда-то Колт покупал ей тюльпаны и весной тоже, просто потому, что их было легко достать, они были повсюду и они ей нравились. До сих пор весна для Колта означала тюльпаны, и иногда, когда он не следил за своими мыслями, он видел их в продуктовом магазине или в витрине цветочного магазина Дженет и думал: «Я возьму эти для Феб», прежде чем успевал остановить себя.

— Феб грозит опасность? — спросил Джек, и Колт повернулся к нему.

Джек старался не открывать своих карт, но его рука дрожала.

— Не могу сказать, — ответил Колт, — но федералы, особенно специалисты по поведению, скажут больше.

Джек кивнул. Ему это не нравилось, но он кивнул.

Колт перешёл к другому вопросу.

— Мы с Салли прошлись по списку Феб. Пять имен. Побеседовали.

— Они будут молчать? — спросил Морри.

Колт подумал об этих визитах. Они были короткими, и все до одного проходили одинаково. Новость была встречена с весёлым изумлением: размолвки, такие незначительные, что их едва помнили. Потом Салли и Колт сообщали больше, и веселье умирало, а его место занимал страх. Колта не удивляли последние слова. Двое из списка произнесли одинаковую фразу: «Бедняжка Феб».

Не «Боже мой» или «Бедняжка Энджи».

Про Энджи все знали, она умудрялась сохранять работу, но большинство жителей её не уважали, её просто терпели. Возможно, кто-то её жалел, но большинство просто о ней не думало, а когда думало, то не слишком хорошо.

Феб совсем другое дело.

— Они будут молчать, но не знаю, насколько долго, — ответил Колт и посмотрел другу в глаза. — Ты должен переехать обратно к Делайле.

Морри усмехнулся:

— Чёрт, скажи мне что-нибудь новенькое.

Колт покачал головой — Морри не врубается.

— Насколько я понимаю, у Феб не много любимых людей в мире. Джек, Джеки, Джесси, Мимс, их семьи, твои дети и ты.

Усмешка Морри исчезла.

Колт продолжал:

— Между Энджи и Феб произошла глупая ссора девочек-подростков много лет назад, и чем это обернулось для Энджи? Ты можешь думать, что Ди нет в списке, а этот парень думает, что заботится о Феб, и может посчитать, что, обидев тебя, Ди причиняет боль Феб.

Колт наблюдал, как Морри напрягся всем телом.

— Поговори с ней, переедь к ней обратно, объясни всё, — настаивал Колт. — Если надо, чтобы я пошёл с тобой, я готов. Она позволит тебе переехать обратно, по крайней мере до тех пор, пока это не кончится.

— У тебя есть время сегодня? — спросил Морри.

— Сколько потребуется, — ответил Колт.

— Идём, — сказал Морри.

— Подождите пару секунд, — сказал Джек, глядя на Колта. — Дело безотлагательное, так что я вас отпущу. Но это не значит, что нам нечего обсудить.

— Джек... — начал Колт.

— Я видел то, что видел, в туалете, Колт. Мы все видели, — заявил Джек.

Колт мог предположить, что Джек, как он думал, видел. А вот Колт видел и чувствовал, как его рубашка промокла, потому что Феб оплакивала смерть какого-то мудака, который её избил и уничтожил последние оставшиеся крохи Фебрари Оуэнс. Не то чтобы их много оставалось после того, что заставило её измениться, но они были. И время от времени показывались. После того, что сотворил Пит, они исчезли. Остался только этот недоповорот головы, да ещё иногда её смех вырывался из-под контроля и можно было услышать в нём почти прежнюю Феб. Но это случалось редко, только когда она была с детьми Морри. Ни с самим Морри, ни с родителями, ни даже с Джесси и Мимс. Никогда в его присутствии, а он — хоть и ненавидел это признавать — в течение двух лет, а также каждый раз, когда она приезжала домой в предыдущие пятнадцать лет, ждал этого.

— При всём уважении, Джек, но ты видел то, что хотел увидеть, — сказал ему Колт.

— При всем уважении, Колт, но я видел то же, что и все. Нужно испытать то, что испытал ты, чтобы оставаться в стороне.

Это взбесило Колта.

— Это не я остаюсь в стороне.

— Ты оставался в стороне двадцать лет.

— Мы не будем это обсуждать, — объявил Колт.

— Будем, просто не сейчас. Вам с Морри нужно защитить мою невестку. Займитесь этим, поговорим позже.

Колт проглотил ответ. Джек слишком много значил для него, чтобы сказать ему то, что рвалось с языка. И всё-таки они не станут обсуждать это, ни сейчас, ни завтра, ни на следующей неделе — никогда.

Но всё равно Колт кивнул.

Джек кивнул в ответ.

— Идём, — поторопил Морри.

Колт сделал ещё глоток из своей бутылки и встал со стула, повторив:

— Идём.