Дочь роскоши

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

Лондон, 1971

– Эй, вы там! Сейчас же просыпайтесь! Здесь нельзя спать!

Она почувствовала на своем плече настойчивую недобрую руку, а голос был разочарованный, с уэстэндским акцентом и вместе с тем простонародный, кокни.

Дебби открыла глаза и осторожно подняла голову с заляпанной пятнами кофе стойки. Шея ее затекла и болела, во рту ощущался затхлый вкус. Рука снова тряхнула ее плечо.

– Ну-ка, берите еще кофе или уходите. Здесь так не принято.

Дебби посмотрела на темное лицо под тщательно приглаженными черными волосами и на несоответственно маленькую накрахмаленную льняную наколку, которая входила в униформу служительницы вокзального буфета.

– Нельзя ли мне еще немного побыть здесь – пожалуйста? Я больше не усну, обещаю.

– Хотите еще кофе?

Дебби напрягла свои слегка затуманенные сном мозги и попыталась решить, может ли она позволить себе такую роскошь. У нее было мало денег – в дешевой пластиковой сумке через плечо, которую она из соображений безопасности повесила на шею, а остальные ее сбережения были спрятаны в потрепанном портпледе. Но она не знала, насколько ей хватит денег. Если бы она могла прямо сейчас получить работу, тогда, может быть, все было бы в порядке, но она не была уверена, что ей удастся скоро найти работу. Нет, лучше пока больше не тратить – ведь это ее первая ночь в Лондоне.

Она слезла с табурета и подняла свой портплед.

Официантка пожала плечами и проследила, как она прошла к двери, изящная, похожая на бездомную, девушка в жакете из кожезаменителя и в мини-юбке, аккуратно семенившая в босоножках на высоких каблуках. Еще одна из беглянок, приехавших в Лондон в поисках прекрасной жизни. Дурочки, презрительно подумала официантка, глупенькие пустоголовые дурочки, один Бог знает, что из них получается – но они и знать не хотят. Она снова пожала плечами и повернулась, чтобы убрать со стойки грязную кофейную чашку и использованную пепельницу.

В зале вокзала Дебора постояла некоторое время, раздумывая, что ей делать дальше. В это время ночи народу здесь было не так много, а доски над платформами, на которых объявлялось о прибытии или отправлении поездов, оставались неподвижны. Здесь снаружи, подальше от давящей жары буфета, сквозило холодом, резкий ветер гнал смятые бумажные стаканчики, целлофановую пищевую обертку. Дебби прошла к ряду пластмассовых стульев и свернулась в одном из них, обернув себя своим жакетом из кожезаменителя.

Если бы она приехала раньше, то смогла бы по крайней мере найти себе ночлег, но она вообще-то не собиралась приезжать сегодня. Возможно, она и совсем не собиралась приезжать – это все было прекрасной мечтой, которая могла бы сделать ее жизнь дома, в Плимуте, более сносной. Дебби читала любую заметку и статью, описывавшие жизнь лондонского высшего общества, которые попадались ей под руку: все о клубах и ресторанах, шоу и приемах. Лондон – место, где происходит все самое интересное, и она жаждала быть частицей этого. Она фантазировала, и мечтала, и планировала, воображая себя девушкой, находящейся на вершине поп-славы и известности, одевающейся у Мэри Квант или в Бибе, и чтобы вокруг нее сверкали лампы-вспышки. Она знала, что была такой же прелестной, как любая из этих девушек; единственное, в чем Дебби была уверена, – так это в своей внешности, и иногда она в одних трусиках и лифчике стояла перед трельяжем в своей спальне, отводя волосы от своего милого, в форме сердечка, лица и представляя себе, что она позирует известному фотографу или очаровывает несовершеннолетнего члена королевской фамилии. Когда-нибудь я навсегда оставлю это убогое существование, пообещала себе Дебора. Когда-нибудь у нее будет чудесная одежда, настоящие золотые украшения, прически она будет делать у Джона Фриды или Видала Сассуна, будет пить шампанское и танцевать до рассвета у Аннабел. Когда-нибудь, когда-нибудь… Но она не ожидала, что этот день придет так быстро. Только тем утром, когда этот грубиян Барри, сожитель матери, опять пытался приставать к ней, она решила, это все. Хватит.

Она была на кухне, готовила себе поздний завтрак, когда он вошел, схватил ее сзади, просунул руки ей под кофточку и нащупал груди. Сердце ее оборвалось, она изогнулась в сторону, бросив на него мрачный взгляд и бормоча, чтобы он оставил ее в покое. Но он потащился за ней, прижав ее к раковине, почти задушив своим огромным волосатым телом и этими ужасными лапавшими руками. Дебби боролась с ним, ей было дурно от застоявшегося запаха пива и табака, которым провоняло его дыхание, и распространявшегося повсюду запаха пота, исходившего от его майки и шорт. Она знала, что это всегда дремало в нем, и была встревожена жарким бременем его возбужденной плоти, прижимавшейся к ее обнаженным ногам, – там, где он рванул ее юбку. Но она боялась закричать на него, потому что, если бы сделала это, ее мать услышала бы, пришла сюда и обнаружила бы их. И обвинила бы Дебби. Это было бы хуже всего – ну почти что хуже всего.

– Ну давай, малышка, ты знаешь, что надо делать, – грубым голосом сказал Барри, одной рукой принуждая ее опустить голову и силой пригибая к полу, чтобы она встала на колени, а другой расстегивая свои шорты. Запах его тела бил ей в нос и рот, она замотала головой, отчаянно пытаясь вырваться или хотя бы глотнуть немного свежего воздуха. Она знала, каково это – ощущать его в своем рту, он упирался своей плотью прямо ей в горло, пока она не начинала давиться: он уже проделывал это с нею, и не однажды, а много раз, всегда, когда заставал ее одну. Как-то раз, когда она спала, он влез к ней в постель, и она проснулась от того, что ощутила на себе тяжесть его тела, он вжимался в нее, но это был единственный раз, когда он изнасиловал ее обычным путем, и Дебби подумала, что он настолько пьян, что не понимает, что делает. Чаще всего, несмотря на свое тупоумие, у него хватало соображения, чтобы избегать этого. Он не хотел, чтобы она забеременела. Он слишком боялся предстать перед судом за растление несовершеннолетней, поэтому предпочитал другой способ. И, кроме того, там были еще преимущества. С забитым ртом она не могла кричать.

– Ну давай же, давай, глупая сучка! – Его руки сжимали голову девушки с двух сторон, и ей казалось, что голова вот-вот треснет, как орех. Он внедрился между ее крепко сжатых губ. Бессильные слезы заструились у нее по щекам. «Я не хочу!» – Она хотела это сказать, но понимала, что, как только откроет рот, он будет там. Она уже практически ощущала его, вкус его спермы напоминал рыбу, и с тех пор Дебби не могла есть ее без тошноты.

Он сильно толкнул ее, и, когда ее губы раскрылись, она вообразила, что кусает его, кусает со всей дикостью загнанного в угол зверя. Однако она знала, что не может сделать этого. Вместо этого она переключилась на автопилот, отдалилась, словно она летала где-то наверху, в углу кухни, намного выше облупленного, выкрашенного зеленой краской посудного шкафа, летала под потрескавшимся потолком, клейким от испарений топленого жира и обесцвеченного от дыма бесчисленных сигарет: она сверху взирала на неуклюжего грубого мужлана и девушку, стоявшую перед ним на коленях.

Единственное, что ей хотелось, – это чтобы все поскорее закончилось, чтобы можно было уползти, вымыться под сильной струей душа, вычистить зубы, избавиться от запаха, вкуса и всего ощущения этой мерзкой плоти. Но он в это утро медлил, слишком много выпил вчера пива, и это мешало продвижению его похоти. Это все продолжалось и продолжалось, омерзительное, бесконечное. И вдруг раздался визгливый голос, он звенел в ее ушах – это был голос ее матери:

– Какого черта вы здесь делаете, мать вашу? Барри так внезапно отпрянул от нее, что Дебби упала ему на руки. Она в ужасе подняла голову и увидела в проходе свою мать; на ней была белая нейлоновая комбинация, в которой она спала, лицо ее покраснело, волосы растрепались. Глаза ее, в темных разводах от карандаша, яростно сверкали, ярко накрашенный рот изрыгал ругательства. Дебби едва понимала, что она говорит: она была слишком сбита с толку, слишком потрясена и перепугана. Она постаралась встать на ноги, натягивая на себя рубашку дрожащими пальцами.

– Мама, я не… я не виновата…

Мать хлестнула Дебби по губам. Та упала, ударившись плечом о шкаф. Что-то внутри со стуком упало с полки вниз.

– Ах ты, мерзкая потаскушка! – Она снова хлестнула Дебби, но на этот раз ей удалось избежать удара, и она проскользнула мимо матери в дверь.

– Я ничего не могла сделать! Ничего! Он заставляет меня!

– Тебе это нравится – сама знаешь! – Это вступил Барри.

– Мне не нравится! Я это ненавижу! Я тебя ненавижу…

– Ты – ненасытная!

– Я ненавижу это!

– Вечно бродит тут, почти раздетая! И сама просит – проклятая сучка!

– Я не прошу! Это неправда! Ты меня принуждаешь! Он принуждает меня!

– Врунья!

– Заткнитесь! Заткнитесь! – закричала ее мать. – Ты грязный изменник, ублюдок! А ты… – Она снова бросилась к Дебби. – Убирайся с глаз моих долой! Ну пошла – убирайся, убирайся отсюда!

Дебби попятилась. Оказавшись в холле, она повернулась и бросилась вверх по лестнице, ее босые ступни шлепали по выношенной ковровой дорожке. Она буквально ввалилась в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Она сильно дрожала, дыхание вырывалось сухими рыданиями, а потом неукротимым потоком по щекам заструились слезы. Дебби все еще слышала доносившиеся снизу громкие голоса, но ей казалось, что они звучат где-то далеко.

Это было несправедливо – несправедливо! Она никогда не поощряла эту деревенщину – неужели она могла бы! Но ее мать не поверила ей. Она боготворила землю, но которой ступал этот ублюдок.

Дебби упала навзничь на свою кровать, горько зарыдала и свернулась калачиком, накрыв голову подушкой, чтобы не слышать злые голоса, звучавшие там, внизу. А когда сотрясавшие ее рыдания прошли, она уже знала, что будет делать. Она больше не останется здесь, под одной крышей с ними – ни дня дольше. Она уедет – поедет в Лондон, она ведь всегда себе это обещала, и теперь она поедет.

Она встала, надела мини-юбку и хлопковую водолазку, повесила несколько цепочек на шею, прицепила большие позвякивающие серьги. Потом она извлекла из верхнего ящика гардероба свой старый школьный портплед и начала швырять туда вещички. Их у нее было немного: кое-какая дешевая одежонка, немного бижутерии, косметика, фен и парочка кассет с любимыми записями. Она порылась в своем видавшем виды шкафу в поисках футляра из-под своих старых солнечных очков, который использовала как тайный кошелек, – мать не преминула бы ограбить ее, если бы ей приспичило выпить или выкурить пачку сигарет. Она вытащила деньги на билет до Лондона, а потом засунула футляр в портплед – под одежду и свои любимые белые пластиковые туфли. Сверху она положила обожаемую мягкую игрушку – пушистого медвежонка-коалу, которого берегла с детских лет, а также аккуратно обернутый поэтический сборник: она умудрилась заиграть и не вернуть его в школьную библиотеку, потому что ей очень нравились некоторые стихотворения из него. Потом Дебби застегнула молнию портпледа, набросила свой жакет из кожезаменителя и взяла сумку.

Она открыла дверь спальни, выскользнула на лестничную площадку и прислушалась. Возбужденные голоса стихли, но зато из спальни матери доносились специфические звуки. Ее мать и Барри трахались. При мысли об этом у Дебби к горлу подступила желчь. Она быстро тихонько прошла мимо двери спальни и вниз по лестнице, боясь услышать резкий голос матери, вопрошавший, куда это она направляется, хотя и понимала, что они теперь слишком заняты, чтобы обратить внимание на что-либо.

На кухне она завернула себе сандвич с мармеладом, который обычно делала на завтрак, в кусок пленки и положила его в сумку. В этот миг ей казалось, что она никогда не захочет есть, но здравый смысл подсказывал, что вскоре она проголодается. Потом вышла через заднюю дверь и закрыла ее за собой.

На улице было прохладно, свежо. Дебби дрожала больше от нервного возбуждения, чем от холода. Она еще раз взглянула на дом, на окнах были отдернуты шторы, словно днем. Ею овладело чувство парящей свободы. Она выбралась на улицу и пошла так быстро, как ей позволяли босоножки на высоких каблуках. Назад она больше не оглядывалась.

Она уходит, она едет в Лондон, чтобы кем-то стать. А назад она больше не вернется. Никогда!

Но только все это было утром. А теперь, несколько часов спустя, когда она сидела, съежившись в глубоком кресле, на Паддингтонском вокзале, замерзшая, голодная и немного испуганная, Дебби почти хотела оказаться дома, где по крайней мере могла бы согреться, приготовить себе выпить что-нибудь горяченькое, не раздумывая, может ли она это себе позволить. Но уж слишком поздно менять решение. Она не вернется в Плимут. Ее мать начнет орать на нее, будет спрашивать, где, черт побери, она шлялась, но через денек-другой все забудется и повторится, как всегда.

Все. При этой мысли решимость Дебби укрепилась. Она не может вернуться, снова оказаться в ловушке и вести эту жизнь, которую ей уготовила мать. Вечно злобная, она обвиняла дочь во всех смертных грехах, включая то, что она выросла и стала красивой девушкой, в то время как мать быстро превращалась в потрепанную старую потаскуху. Она не вернется к Барри и его мерзким требованиям. Он снова начнет лезть к ней, лишь только ее мать отвернется. Она не может вернуться – и не станет. Все, разрыв. И все, что ей надо сейчас, – это выстоять до конца.

– Эй, дорогуля, ты тут совсем одна?

Дебби ошарашенно подняла голову.

– Вы со мной говорите?

– Ну, я вроде никого поблизости не вижу, а ты?

Это был моложавый мужчина с тонким носатым лицом и волосами до плеч, стянутыми на затылке в хвост. На нем были расклешенные джинсы, башмаки на платформе и огромное количество украшений.

– Не надо так бояться! – Он засмеялся, вытащил пачку сигарет и протянул ей. – Хочешь?

Дебби покачала головой.

Он прикурил и выбросил спичку.

– Только что приехала сюда, да?

Дебби кивнула.

– Сбежала из дома, а теперь некуда пойти? Я знаю – это ведь старая история. Хочешь кровать на ночь?

Кровать. Он предлагает ей райское наслаждение. Какой-то миг Дебби колебалась, но только миг. Она знала, кто это – слышала о такого рода типах. Это сводник, рыскавший по улицам и вокзалам в поисках новых девочек, которым некуда деться, беглянок, приехавших в Лондон. Если она сейчас с ним пойдет, это станет началом следующей степени ее падения. Не для того она удрала от Барри, чтобы кончить уличной шлюхой. Она крепко прижала к себе сумку и отвела взгляд от его носатой физиономии.

– Нет, благодарю вас.

– Это приличная комната, не свинарник. Пошли, дорогуша.

– Я же сказала, нет.

Губы его изогнулись в ухмылке, а она почувствовала страх, осознав, насколько была одинокой и беззащитной. Тогда он пожал плечами.

– Ну как хочешь.

Она проследила, как он уходит, а потом встала и направилась ко входу в вокзал. Ей надо убираться отсюда, убираться. Могут еще прийти такие же, вроде него, что слоняются по платформам; а может, полицейский начнет ее расспрашивать. Они могут отправить ее домой или, хуже того, заберут в приют. Когда-то давно Дебби уже была в приюте, но на всю жизнь возненавидела его. Запах этого детского дома: смешанный аромат дезинфекции с капустой и вареной рыбой, вонь от прописанных детских кроваток долгое время преследовали ее в кошмарных снах. Сейчас ей было пятнадцать, но она понимала, что по возрасту ее еще могут забрать в приют, если так распорядятся власти.

Она побрела по улице, пока не вышла в проулок. Там был какой-то проход, заваленный черными пластиковыми мешками для мусора. Они создавали приличную преграду. Дебби заползла в проход, за мешки и уселась на портплед.

Хватит на сегодня. Завтра она найдет работу и какое-нибудь жилье. Завтра она начнет новую жизнь. Завтра все будет по-другому.

Рассвело, и Дебби зашевелилась. Она замерзла, окоченела, но когда выпила две чашки кофе и съела в привокзальном буфете бургер, то почувствовала себя лучше. Посетители там были все разные, но никто не обращал на нее внимания, хотя она понимала, что, должно быть, выглядит ужасно. Важнее всего сейчас – помыться и причесаться, ну кто из нормальных людей предоставит работу девушке, которая явно спала в одежде.

Дебби как раз направлялась в туалет, как вдруг заметила двери, ведущие в «Грейт Вестерн Отель». Он выглядел таким чудесным, шикарным. Это как раз такое заведение, в котором она мечтала бы стать завсегдатаем. Что ж, почему бы не начать сейчас? Дебби наспех причесала волосы, облизнула палец и стерла размазанные тени с век, затем уверенно поднялась по ступенькам и вошла во внушительные двери, мимо входа, ведшего в ресторан с по-иностранному звучавшим названием. Справа была регистратура отеля, слева – широкая лестница. Изо всех сил стараясь выглядеть так, будто у нее есть все права находиться здесь, она пошла по лестнице, следуя за указателем «Ванные комнаты». Каждую минуту она ожидала, что кто-то окликнет ее и спросит, куда это она идет, но никто ее не остановил. Дамская комната наверху была очень большой, роскошной – и пустынной. Дебби вымылась в огромном фарфоровом тазу – он был настолько большой, что в нем можно было бы выкупать ребенка, – а потом подкрасилась, стоя перед зеркалом. Вместо своей водолазки она надела черный топ, а босоножки на высоком каблуке заменила белыми пластиковыми туфлями. Потом, с высоко поднятой головой, она спустилась по лестнице и вышла на вокзал. И опять никто ее не окликнул.

Она купила газету в киоске и уселась, изучая маленькие объявления, обводя шариковой ручкой один или два адреса, в которых предлагались комнаты. Но сейчас, пока она не нашла работу, не было смысла искать квартиру. Преисполненная чувством ответственности, Дебби пролистала страницы, чтобы найти объявления о найме, и почти сразу же наткнулась на одно из них – требовались официантки в клуб.

Дебби обвела это объявление в кружочек и посмотрела, нет ли в кошельке монетки, чтобы позвонить. Но потом передумала. Она не станет звонить – лучше подождет немного, до ланча, а потом просто пойдет туда. И, больше того, она подъедет туда с шиком. На оплату такси уйдет значительная часть ее драгоценного запаса, но что с того? Ей хотелось произвести впечатление. Надо начинать так, как собираешься потом продолжать, подумала Дебби.

Она выждала пару часов, наблюдая, как прибывают и отправляются поезда. Внутри у нее все росло и росло волнение. Потом она устремилась к стоянке такси, ожидавших клиентов, и храбро подошла к первому в очереди.

– Клуб «Бенни», пожалуйста, – сказала она.

Позже, когда она узнала немного больше о Лондоне и его клубах, Дебби осознала, насколько ей повезло, что она наткнулась на клуб «Бенни».

Это был престижный клуб – сюда наведывалась богатая, знаменитая и титулованная публика, равно как и одинокие, находящиеся вдали от дома бизнесмены. К тому же он был респектабельным, а сам Бенни – очаровательный, аристократического облика человек, напомнивший Дебби владельца старинного замка в Шотландии, – и уж конечно, в меньшей степени владельца ночного клуба, каким она его себе представляла. Он любезно задавал ей вопросы, а его пронизывающие глазки за ее бесприютной внешностью и дешевой одежонкой высмотрели классически прекрасное молодое лицо, наполовину скрытое облаком обесцвеченных и зачесанных назад волос, и изящную гибкую фигуру под неэлегантным топом и дурацкой мини-юбкой. На него также произвели впечатление ее манеры – спокойные, уверенные, хотя и не развязные, несмотря на ее молодость.

– Сколько вам лет? – спросил он.

Дебби ждала этого вопроса и была готова к нему.

– Восемнадцать, – обманула она. – Следующей весной мне будет девятнадцать.

Бенни кивнул. Она не знала, поверил ли он ей или нет. Когда девушка накрасится, трудно разобраться, накидывает ли она себе годик-другой. Но, конечно же, эта сойдет за девятнадцатилетнюю – особенно к тому времени, как он с ней закончит.

Бенни решился и принял ее на работу.

– Вам надо будет купить себе новую одежду, – сказал он ей. – И сделайте что-нибудь с волосами. Они выглядят так, словно вас волокли сквозь кусты. Ну а где вы живете?

– Я пока не нашла где остановиться. Я только приехала (она едва удержалась, чтобы не сказать «вчера») – сегодня.

– Хорошо. Я отдам вас на попечение Грэйс. Грэйс – одна из моих танцовщиц. Она давно здесь работает и во всем разбирается, расскажет вам, как вести себя, даст советы насчет внешности, поможет найти комнату. Делайте так, как скажет Грэйс, и все будет прекрасно. Ну а теперь я уплачу вам небольшой аванс в счет вашей зарплаты, чтобы вы смогли бы экипироваться. Пока это небольшая ставка, остальное дополнят комиссионные и чаевые, но, думаю, вы понимаете, чего я от вас жду.

– Да, – солгала Дебби. Она понятия не имела, о чем он говорит.

Грэйс была элегантной чернокожей красавицей, довольно высокой и гибкой. Вначале она не выказала особой радости от перспективы взять под крыло новую девушку, но после того, как они сходили в парикмахерскую, где обесцвеченные пергидролем кудри Дебби превратились в блондинистые локоны, и вместе покупали одежду, у них установилось взаимопонимание, и Грэйс сама предложила, чтобы Дебби переехала к ней, чем искала бы где-то комнату.

– Я могу с кем-нибудь и сладиться, кто поможет мне с квартплатой. Но не стала бы даже просить об этом ни одну из этих сучек в клубе. Большинство из них имеет на меня зуб, потому что я – танцовщица.

Дебби казалась озадаченной, и Грэйс объяснила: иерархия в заведении Бенни была достаточно определенная – танцовщицы явно были на «вершине горы», как она не преминула отметить, следующими по рангу были девицы, принимающие участие в шоу, которые отплясывали, едва прикрытые, в кабаре, а за ними шли официантки. Танцоры и шоу-девочки зарабатывали намного больше, чем официантки, к тому же их заработки подкреплялись чаевыми, ибо всякий раз, когда клиент просил подсесть к его столику в перерыве между представлением приглянувшуюся ему танцовщицу или шоу-девочку, им за это кое-что перепадало. На каждый напиток, на который девицы раскалывали клиента, существовали приличные комиссионные, поэтому ясно, что девушкам было запрещено заказывать что-нибудь другое, кроме шампанского или дорогого ликера.

– И все равно, мне вечно не хватает денег, – хныкала Грэйс. – Они текут у меня сквозь пальцы, как вода. Ты умеешь хранить чеки, счета и все такое? Я в этом плане безнадежна. У меня уже сто раз отключали телефон и электричество: я просто забываю платить по этим проклятым счетам, а когда вспоминаю, то бываю на мели. Ты мне поможешь следить за этим?

Дебби кивнула. Хотя сама она понятия не имела о финансовых делах, но по природе не была расточительна. Такси же было скорее инвестицией, чем роскошью, – и, кажется, оно оплатилось сполна!

– Нам надо будет попробовать провернуть вдвоем одно-два дельца, – задумчиво добавила Грэйс, глядя, как Дебби раздевается, чтобы примерить белое вечернее платье на бретельках. – Мы составим хорошую пару – ты маленькая и светлая, а я – большая и черная. Мужчины любят разнообразие в постели.

Дебби была потрясена.

– Но я думала…

– Что мы не должны делать такие вещи?

– Да. – Бенни был предельно точен в своих инструкциях. Никаких подбадривающих обещаний влюбчивой клиентуры и уж определенно – никаких продажных сексуальных предпочтений, иначе она в два счета вылетит с работы.

Грэйс засмеялась:

– Послушай, солнышко, то, о чем Бенни не знает, не причинит ему вреда. Ради Бога, ведь девушке надо чем-то зарабатывать на жизнь! Кроме того, он ведь сразу же закрывает глаза, если кому-нибудь из его выгодных клиентов понравится какая-нибудь девушка. Просто не делай это слишком очевидным, и все будет в порядке. Мои джентльмены – «приятели», но не клиенты – сечешь?

Дебби секла. Но она была исполнена решимости «не проворачивать никакого дельца», если удастся по возможности этого избежать. То, что предлагала Грэйс, могло быть лишь улучшенным вариантом того, что предлагал ей сводник на Паддингтонском вокзале, но она не таким видела свое будущее. Она приехала в Лондон, чтобы стать кем-то, однако речь не шла о том, чтобы сделаться девушкой по вызову – неважно, высокого класса, или нет!

Прошло шесть недель, а Дебби все еще не стала участницей «трио» Грэйс, хотя порой она должна была признать, что искушение заработать немного лишних денег было весьма сильным. Например, арабский принц, очень красивый и такой же богатый, которому она понравилась и который был сильно уязвлен, когда она ему отказала, и хорошо известный телевизионщик, который предложил приехать к нему домой в Мэйденхед, пока жены не было дома, но Дебби устояла и перед ним. Грэйс называла ее дурой и спрашивала, что плохого в том, чтобы хорошо провести время да еще за это получить – в натуре, если не наличными, – но Дебби упрямо оставалась на своем. Она не могла объяснить Грэйс, какое чувствовала отвращение при одной только мысли о том, чтобы лечь в постель с мужчиной, особенно с едва знакомым. Она не хотела говорить об омерзительном Барри и всех тех штуках, что он проделывал с ней, она хотела обо всем забыть и думала, что если никогда не позволит мужчине коснуться ее хотя бы пальцем, то будет счастлива. Кроме того, она была совершенно уверена, что Грэйс не поймет. Грэйс любила секс и все, что его касалось, она любила мужчин, любила, когда ее «заваливали». А если сюда добавить финансовые мотивы и дорогие подарки, то это уж было глазурью на пироге. По мнению Дебби, Грэйс была самой чувственной женщиной, которую только можно было себе вообразить, она гордилась своим прекрасным эбеновым телом и реакцией, которую оно вызывало в мужчинах, она была великолепна, сладострастна и ненасытна в собственных наслаждениях. Но удовольствие от чувственных утех, которые она описывала с графическими подробностями, облизывая свои пухлые ярко накрашенные губы и пробегая руками по своему стройному телу, воскрешая волнующие воспоминания, лишь вызывали у Дебби легкую тошноту, хотя ей и удавалось скрывать это от Грэйс. Когда-нибудь, думала она, ей придется уступить. Но не сейчас… не сейчас! Ибо пока все шло так, как она планировала, а ее планы требовали много энергии.

Как только она осознала, что официантки – низшая ступенька в иерархии клуба, Дебби решила устроить для себя лучшую жизнь. Она не была статной и поэтому не годилась в шоу-девочки, но почему бы ей не сделаться танцовщицей? У нее хорошее чувство ритма и, насколько она могла судить, однообразные танцы, которые представляли девушки в «Бенни», вряд ли могли завлечь клиентов. И после того, как она оплачивала квартплату и счета за электричество и телефон, Дебби откладывала каждый сбереженный пенс на уроки танцев и курсы моделей, что было идеей Грэйс.

– Ты будешь шикарной девицей, – сказала она. – У тебя как раз подходящее лицо и фигура. Но тебе нужно другое занятие, чтобы дело пошло. Если хочешь, могу дать тебе имя классного фотографа. Он просто куколка и любит женщин – поэтому он так хорошо их снимает. – Она усмехнулась. – Возможно, он растопит твое ледяное сердце!

Дебби ничего не сказала. Она знала, что хорошие фотографии могут быть ужасно дорогими, даже если ей удалось бы избежать дельцов, норовящих содрать побольше. Но раз уж Грэйс предлагает «своего» фотографа, то он, по-видимому, сделает для нее снимки дешево, а может, и бесплатно – в обмен на лапание в темной комнате. Фотографиям придется подождать, пока она не накопит достаточно денег для того, чтобы сделать их на законных основаниях.

Что же до ее разбитого сердца – Дебби была преисполнена решимости, что этого не произойдет. Возможно, теперь ей придется немного смягчиться – ради амбиций, и ничего больше. Но в этот момент она не могла представить себе, как сложатся обстоятельства. Она не собиралась становиться проституткой, не собиралась очертя голову бросаться в объятия плохого человека. Она решила, что это будет слишком мучительно для нее.

И вот тут-то она встретила Луи Лэнглуа, и за одну ночь все перевернулось – ее понятие о человеческих ценностях, ее решения и планы. Она встретила Луи Лэнглуа, влюбилась в него и поняла, что никогда в жизни у нее больше не будет ничего-ничего подобного.

Что было в Луи такого, что оказывало на всех столь чарующее воздействие? – спустя много лет раздумывала она. Да, он был красив, красив настолько, что замирало сердце, особенно когда он был одет так, как той ночью, когда она познакомилась с ним. Он был в вечернем костюме с черным галстуком, а отделанная рюшами сорочка каким-то образом подчеркивала его абсолютную мужественность. Но в «Бенни» приходило много красивых мужчин, среди них – кинозвезды и популярные певцы, все такие напыщенные, а самым красивым из всех был, вероятно, арабский принц. Луи тоже явно богат: покрой его костюма, цельные золотые запонки и кольца, что он носил, свидетельствовали о том, что у него действительно много денег, и это было очевидно даже для Дебби, которая еще не научилась распознавать часы от Картье и сшитые на заказ туфли. И все же это было не внове. У каждого завсегдатая «Бенни» водились деньги – без них в клубе нечего было бы делать. Нет, здесь дело было в другом, тут существовало нечто не поддающееся определению, нечто опустошительное, шарм и сила и, вероятнее всего, какая-то чуть ли не животная сексапильность, которая была в нем и придавала пикантность его облику. Долгое время Дебби не могла определить, что же это такое. И только годы спустя она поняла. Это был порок.

Ночь, когда она познакомилась с Луи, оказалась ночью испытаний. Дебби должна была подсесть к швейцарскому бизнесмену, который немного говорил по-английски, и, поскольку она солгала Бенни насчет своих способностей к языкам, то и мужчине, к которому она подсела, пришлось поверить, что она говорит – или по крайней мере понимает – и по-французски, и по-немецки. Дебби повезло: бизнесмену нравился звук собственного голоса, и ей удавалось поддерживать беседу уместными «ои» или «нон» и при этом все время мило улыбаться. Но к тому времени, как закончилось второе отделение шоу, господину захотелось большего, чем просто разговор, и он начал под столом прижиматься ногой к Дебби и поглаживать ей ладонью грудь.

Дебби подумала, что неплохо было бы остановить его, но это надо сделать тактично: Бенни терпеть не мог сцен. Он чувствовал, что они подрывают и вредят репутации клуба, и в этом был прав.

У него под рукой всегда находилась парочка «вышибал» на случай, если клиент начинал создавать проблемы, но они должны были оставаться в тени. Бенни всегда приходил в ярость, когда им приходилось раскрываться. На прошлой неделе двое – клиент и ревнивый бывший жених – чуть ли не подрались из-за девушки, и несмотря на то, что «вышибалы» вывели их из помещения с максимальной осторожностью, девушку все равно уволили.

– Выпьем еще? – спросил швейцарец.

Дебби кивнула, с благодарностью думая о дополнительных комиссионных, которые он принесет ей с каждой новой бутылки, а потом, пока он отвернулся, чтобы сделать знак официантке, она украдкой вылила остатки шампанского в огромную цветочную кадку, словно специально стоявшую возле стола.

Официантка принесла напитки. Мужчина прижался бедром к Дебби совсем уж настойчиво, а руку положил ей на колено.

– А теперь пойдем? – спросил он по-французски, покончив со своим напитком.

– Нет, – ясно улыбнулась Дебби. – Еще слишком рано. Мне здесь так нравится.

Мужчина начал хмелеть, лицо его покраснело, на лысине выступили капельки пота. Его горячая потная ладонь накрыла обнаженный локоть Дебби.

– Мне тоже здесь нравится, но будет лучше, когда мы останемся наедине. Мой номер очень хорош, он тебе понравится. – Он придвинулся ближе и начал тереться своими толстыми, воняющими виски, тугими, как резина, губами о ее ухо, а руку запустил за лиф ее платья, пытаясь ухватиться за грудь.

Его прикосновение что-то всколыхнуло в Дебби. На миг она очутилась опять на кухне в Плимуте, а Барри лапал ее, хватал за грудь, прикрытую хлопковой майкой. Под воздействием нахлынувших воспоминаний она, не думая о последствиях, резко пнула швейцарца в голень. Он завопил, отдернул руку и яростно уставился на нее.

– Вы не должны были делать это, – прошипела она.

– Но я весь вечер покупал напитки… – по-французски возопил он.

– Да, но вы не покупали меня. Я не… о, как это называется? – начав по-французски, закончила она по-английски.

– Ты всего лишь маленькая лгунья! Меня одурачили! – Швейцарец встал. Дебби с ужасом увидела, что люди начинают на них оглядываться.

– Пожалуйста… садитесь! – умоляла она.

– Могу я чем-нибудь помочь? – прозвучал ровный, в высшей степени нахальный баритон.

Дебби подняла голову, отчаянно пытаясь взять себя в руки.

– Право же, все в порядке…

– Мне послышалось, что у вас неприятности.

– Я просто пыталась объяснить, что не иду в комплекте с напитками, но не очень хорошо говорю по-французски, а он плохо владеет английским.

– Предоставьте это мне. – Он поговорил со швейцарцем на беглом французском языке, нацарапал что-то на визитной карточке и вручил ее иностранцу. К своему облегчению, Дебби увидела, что лицо швейцарца прояснилось, он поднялся, непринужденно поцеловал ей руку, слегка поклонился, покидая столик, и направился к выходу.

Она повернулась к своему спасителю, осознавая теперь, когда момент опасности прошел, насколько он привлекательный мужчина. На несколько дюймов выше нее, стройный, но в то же время сильный, а светлая кожа и волосы выигрывали в обрамлении черно-белого вечернего костюма.

– Большое вам спасибо. Я могла бы потерять работу, если бы он устроил скандал. Что вы ему сказали?

– Я объяснил ему, что вы не та девушка, за которую он вас принял, и дал ему адрес, где он мог бы найти то, что ему нужно. Ну а теперь – можно я куплю вам что-нибудь выпить?

Она заколебалась: это было против всяких правил. Но она почувствовала такое облегчение, избавившись от этого жуткого швейцарца и оказавшись лицом к лицу с опустошительным шармом мужчины, который только что спас ее, что не смогла устоять.

– Благодарю вас, с удовольствием. Он сделал знак официантке.

– Что будете пить?

– Шампанское.

В его светло-голубых глазах мелькнуло изумление.

– Я бы с этим не согласился. Думаю, вам нравится что-то другое, раз вы выливаете шампанское в эти бедные цветы в горшках. Они уже наверняка навеселе.

Она захихикала: сразу видно, что он знает, какова цель этих нескончаемых выпивок!

– Нам разрешается заказывать только шампанское…

– Но если бы вы могли выбрать?

– Я бы хотела выпить большой стакан апельсинового сока. Здесь так жарко, и я никогда не решаюсь выпить больше двух-трех глотков алкоголя.

– Тогда апельсиновый сок.

– Нет, я не могу вас просить!

– Очень длинный стакан с апельсиновым соком, – сказал он официантке. – А если возникнут какие-нибудь вопросы, можете сказать Бенни, что это для Луи Лэнглуа.

Она влюбилась, и это было чудесно. Она влюбилась, и все так вдруг переменилось. Он был самым невероятным мужчиной, которого она когда-либо встречала в жизни, и хотя в это трудно было поверить, но он, казалось, тоже любил ее.

Они стали любовниками спустя две недели после знакомства, и Дебби пересмотрела все свои мысли о физической близости с мужчиной. Ей хотелось, чтобы Луи касался ее, она обожала трогать его, обожала его запах. Ее тело отзывалось на малейшую его ласку, ее раздирала боль от желания ощутить его внутри себя. Ласкать его плоть и испытывать при этом восторг, а не отвращение, – это явилось для нее чудесным открытием, а когда она лежала в его объятиях, для нее это равнялось обретению дома, уюта, тепла, которых она никогда не знала.

И дело не в том, что она полностью доверяла ему. Когда его не было рядом, ею овладевали мучительные сомнения, ибо она понимала, что для такого мужчины она может быть лишь преходящей страстью. Он называл ее Киской, и это ей нравилось – она чувствовала себя малышкой, которую держат в объятиях, игривой и любимой, но иногда задумывалась – а может, она для него просто живая игрушка? Каждый раз, когда ей надо было уходить, она, затаив дыхание, думала – а предложит ли он им увидеться вновь или это их последняя встреча? Но не прошло и месяца, как Луи пригласил ее переехать к нему. Взволнованная сверх меры, что ей придется постоянно быть с ним, Дебби согласилась не раздумывая.

Луи владел полностью модернизированным домом возле реки в восточной части Лондона. Сначала Дебби была шокирована, что он живет «к югу от реки» – для нее Уэппинг, Бермондси, Кэтфорд и Пекхэм казались ненамного лучше, чем бедняцкие районы Плимута, откуда она сбежала. Но когда она в первый раз увидела его дом, он произвел на нее огромное впечатление.

Луи предвидел, что этот портовый район скоро станет фешенебельным. Его оштукатуренный дом выделялся на фоне облупившихся строений из серого камня, как цветок, пробившийся на скале. Стоило лишь войти за красивую сизо-серую парадную дверь – и человек оказывался совершенно в ином мире, где ничто не напоминало убогую трущобу, которой когда-то был этот дом: строгая, без излишеств, отделка, но именно эта строгость свидетельствовала о богатстве и вкусе.

Со времени своего приезда в Лондон Луи выиграл кучу денег в азартные игры: ему везло, он дерзко играл, и при этом увлекался, недвижимостью. Некоторые из тех, кто так же, как он, наживал и дурные деньги, предпочитали обставлять свои дома с пышностью эпохи регентства, с шикарными каминами и лепными потолками, обоями от Уильяма Морриса, французской мебелью, полотнами старых мастеров и шелковыми драпировками. Но не Луи. У него дома было достаточно подобных вещей, и они душили его, так же, как и его отец со своими старомодными идеями. Разругавшись с Бернаром, Луи уехал из Джерси, чтобы окунуться в более просторный, хотя и опасный лондонский свет. Он надеялся, что никогда больше не попадет в ловушку, уготованную для него дома. Он выдержал убранство своего дома возле порта в черно-белых тонах в сочетании с переливающимся хрусталем, сверкающей нержавеющей сталью и сизо-серым ковровым покрытием от стены до стены – точно такого же оттенка, как парадная дверь. Огромные окна были украшены сизо-серыми венецианскими ставнями, но занавесок при этом не было, на строгом эбеново-черном столе стояла хрустальная пепельница в форме большого, но слегка изогнутого куба. В вазе стояли цветы из дартингтонского стекла – Луи с юности испытывал отвращение к живым цветам: их дом на Джерси всегда был полон цветов – фрезии и лилии, гвоздики и рождественские розы.

Однако Дебби больше всего заинтриговала спальня. Она была выдержана в той же цветовой гамме, что и весь дом: черно-бело-серой, просторная необычайной формы кровать была застлана шелковым покрывалом в черно-белую полоску, на ней в геометрическом порядке были разбросаны маленькие и большие подушки. Потолок был зеркальным, и три стены также целиком в зеркалах, и если бы в них отражался не столь агрессивно-модернистский интерьер, то подобная отделка больше подошла бы для борделя, чем для такой по-японски аскетичной комнаты.

Вначале Дебби нервировало, что она могла ежесекундно видеть себя в любом мыслимом ракурсе. Но постепенно она привыкла, и ей начало это нравиться, поскольку она сама же любовалась своим прелестным отражением.

Дебби была достаточно разумна, но она и в самом деле наслаждалась своей миловидностью, а поскольку внешность была ее «инструментом», то ей было полезно следить за собой, не рассыпались ли у нее по спине волосы, не помялась ли юбка.

Дебби понимала, что зеркала здесь висят не для того, чтобы она ухаживала за собой, но ничего не имела против. В конце концов Луи – далеко не Барри, с его бычьей шеей, грязной майкой и раздутым от пива брюхом. У Луи красивое тело, гладкое и податливое, мышцы играли у него на плечах, на сильных стройных бедрах. Благодаря зеркалам она могла видеть, как они занимаются любовью, и это еще больше возбуждало ее. Очевидно, это имела в виду Грэйс, это чудесное завораживающее чувство, которое хотелось испытывать вновь, и вновь, и вновь. Но, похоже, Грэйс могла наслаждаться с кем угодно. Она же, Дебби, – только с Луи.

Когда Луи попросил ее переехать к нему, Дебби подумала, не захочет ли он, чтобы она оставила работу у Бенни, но он не сказал ничего. Он был вполне счастлив, что она продолжает работать там, и она приезжала домой на такси, когда его не было в клубе и он не мог прихватить ее. Кроме того, он горячо поддерживал ее танцевальные занятия и уроки, на которых она обучалась изящной, как у манекенщицы, походке. Плюс к этому он добавил уроки правильной речи (и оплачивал их), чтобы уничтожить последние следы ее западного провинциального произношения. Но Дебби едва ли нуждалась в них. Врожденная способность к мимике позволяла ей копировать его интонации, запоминать каждое сказанное им слово. Господи, ну разве она не переняла уже тягучую вест-эндскую манеру растягивать слова, как Грэйс? А еще естественнее у нее получалось глотать слова и пропускать гласные, как Луи.

Кроме уроков, в ее жизнь вошли увлекательные покупки. Дешевенькие платьица, купленные в недорогих магазинах, она отправила в Охсфам, в приют, а Луи с ног до головы одел ее у Мэри Квант и Бибы – модно и изящно. Он не мог позволить, чтобы его видели в обществе женщины, одетой из второразрядного магазина. Дебби могла бы не заметить разницы, но он, безусловно, мог. Чтобы купить туфли, он свозил ее к Аннелло и Давиду, известным своими изысканными моделями, прическу сделали у Видала Сассуна. Бенни пришел в ярость, когда она в один прекрасный день явилась на работу с короткой гладкой стрижкой: по его понятиям девушка, принимающая в клубе гостей, неизменно должна была обладать кудрявыми, как у Барби, волосами до плеч. А увидев на ней ювелирные украшения, он не на шутку встревожился. Золотые цепочки, литой браслет а-ля рабыня, сапфировые серьги, часики от Картье.

– Надеюсь, вы понимаете, что делаете, – как-то раз проворчал он Луи. – Надеюсь, вы надежно подстраховались, позволив ей носить все это. Потому что в мои обязанности не входит покрывать личные расходы моих девушек, тем более если суммы исчисляются тысячами фунтов.

– Не беспокойтесь об этом, старина. Существует достаточно источников дохода, – улыбаясь, ответил Луи.

Ему доставляло удовольствие разыгрывать перед своей Киской Санта Клауса. Ему было всего двадцать пять лет, а у него, похоже, имелось уже все: постоянный денежный поток с игорных столов, хороший дом, приятная внешность и такая красивая молодая соблазнительная девушка, от которой у мужчин слюнки текли, – и, по его мнению, она была значительно моложе, чем говорила. Луи был очень рад, что не поладил с отцом и уехал с Джерси. Его отец отстал от жизни, а Джерси – такое степенное нудное место, жители его кисли в заботливо инвестированном богатстве и чувстве собственного достоинства. Ему намного лучше вдали от него – по крайней мере на время, он делал много денег и прекрасно проводил время между сделками.

Возможно, когда-нибудь, когда отец начнет терять хватку, он вернется, подобно молодому льву, становящемуся во главе прайда, когда старый вожак больше не может вести за собой. Но сейчас он вполне счастлив здесь.

И Дебби тоже была счастлива.

– У тебя есть кто-нибудь из родных, Киска? – как-то ночью спросил Луи у Дебби.

Они лежали на кровати, аккуратно заправленной черно-белыми шелковыми простынями, и отдыхали после того, как насладились любовью. Дебби припала головкой к его плечу, разглядывая свое отражение в огромных зеркалах над кроватью и раздумывая, что ему ответить. О Барри, конечно, она говорить не будет, это точно. Ей было так стыдно из-за всего, что он проделывал с нею, и она знала, что никогда никому об этом не расскажет. Это было ее тайной – и она заберет ее с собой в могилу. К тому же она безотчетно боялась, что если Луи узнает правду о ее прежней жизни, то не захочет больше иметь с нею дела. Но сегодня ей вдруг захотелось рассказать ему, чтобы они стали близки не только физически, но и эмоционально. Если он узнает обо всем и не отвергнет ее, она будет полностью в безопасности: тогда ей больше нечего будет бояться.

– У меня есть только мать, – нерешительно ответила она.

– А ты никогда не навещаешь ее?

– Нет. Она не желает меня видеть. Она была очень рада, когда я уехала. Я всегда раздражала ее.

Луи расхохотался. По его опыту матери были не такими. Его мать всегда стойко защищала его, он знал, что вызывал бесконечные трения между ней и отцом, и всегда наслаждался ощущением власти, которое это ему давало. Мысль, что мать не хотела видеть Дебби, показалась ему дикой фантазией. Он решил, что Дебби таким образом выгораживает себя, чтобы оправдать свое бегство из семьи.

– Ну давай, Деб, – непринужденно сказал он. – Я уверен, это неправда.

Он почувствовал, как она слегка отодвинулась от него.

– О чем бы ты хотел узнать?

– Ну не знаю, я думаю…

– Я всегда мешала ей, как только родилась, – продолжила она, ей вдруг очень сильно захотелось рассказать ему обо всем. – Я не притворяюсь, Луи, она правда не хотела меня. И не только когда я была младенцем – младенцы ведь всегда мешают, правда? – и когда была ребенком – тоже. Я всегда была неприкаянной. Меня даже забирали в приют, потому что она любила веселиться и бросать меня одну. Это было так страшно. Как-то ночью мне показалось, что в дом ворвался разбойник, и я с криком выбежала на улицу. Соседи сообщили в полицию, что я часто остаюсь по ночам одна, и работники из социальной службы пришли и забрали меня.

Она умолкла. Ее била дрожь от этих воспоминаний.

– А ты долго находилась в приюте?

– Слава Богу, нет. Мама обещала больше не бросать меня, и мне позволили вернуться домой.

– Вот оно что! – воскликнул Луи. – Но если она и в самом деле не хотела тебя, она бы оставила тебя там, не так ли?

Дебби вздохнула. Если так повернуть, то и правда можно подумать, что мать хотела быть с ней. Но она лучше знала, в чем дело.

– Нет, ты не понимаешь. То, что меня забрали, было для нее своего рода оскорблением. Когда она привела меня домой, то задала хорошую трепку за то, что я устроила ей эти неприятности, вот и все. Она никогда не целовала меня, никогда не обнимала или что-то такое. Только била меня, потому что я ей мешала.

– А потом она оставляла тебя одну?

– О да. Она выдержала дома несколько недель, но все время была такой злой, говорила, что я у нее как чирей на заднице, и грозилась отправить меня обратно, если я сделаю что-нибудь не так. А потом опять вернулась к старому. Впрочем, я не возражала. В конце концов, я же знала свою мать.

Она снова умолкла, и вдруг горло ее сжалось от неожиданно подступивших слез. В те годы она так мечтала, чтобы мать обратила на нее внимание, похвалила ее, приласкала. Порой все ее существование сводилось к этому страстному болезненному желанию.

Она сделала все, что было в ее силах, чтобы завоевать любовь матери. Однажды, вспоминала она, она выдраила дом сверху донизу, наполнила банки из-под варенья чистотелом, чтобы освежить каждый угол. Но мать не сказала ей ни слова похвалы.

– Какого черта эти вонючие сорняки здесь делают? – вот и все, что она сказала. – Пойди и вышвырни их в мусорный ящик, не заставляй меня орать!

В другой раз, когда у нее остался ночевать любовник, Дебби заставили принести им завтрак в постель, она аккуратно нарезала хлеб и намазала его мармеладом, а потом вскипятила чай и налила его в серебряный чайник, обычно красовавшийся в шкафу. Ее старания были награждены окриком:

– Этот чайник не для того, чтобы им пользовались, ты, глупая сучка! Тебе следовало об этом знать! Ты что, проклятая, отупела, что ли?

Дебби почувствовала, как от такой несправедливости на глазах у нее выступили слезы, она молча стояла, стараясь сморгнуть их, пока наконец мать не застеснялась, что ее дружок спрятался за простынями за ее спиной, и она заорала на Дебби:

– Сейчас же убирайся, слышишь, корова! От тебя много шума!

Спустя годы Дебби отчетливо помнила, как ее обижали, постоянно обижали и унижали. В те годы, когда она была ребенком, она не могла понять отношения матери, она только осознавала, что ужасно досаждала ей. А позже, когда Барри начал проявлять к ней интерес, она поняла, что к простому раздражению примешалась ревность.

Даже сейчас сердце Дебби болело при мысли о той зияющей внутри нее бреши, которую могла заполнить только любовь ее матери.

– А твой отец? – спросил Луи. – Что случилось с ним?

– Не знаю, – честно ответила Дебби. – Нас всегда было двое – мама и я. Я никогда не знала отца. И я не уверена, знала ли моя мать сама, кто он.

Наступила тишина, Луи лежал совершенно неподвижно. Она почувствовала, как напряглось его тело, и испытала мгновенный страх.

– Мне очень жаль, Луи, но все было так, как я тебе рассказала, – жалобно произнесла она. – Я думаю, ты больше не захочешь меня теперь, когда узнал всю правду обо мне.

Луи засмеялся коротким невеселым сдавленным смехом.

– Не глупи, Киска. Не стоит переживать из-за таких вещей. Он наверняка был настоящим ублюдком.

– Ты так думаешь?

– Да. А почему бы нет? – Он протянул к ней руку, легонько сжал грудь и стал играть с соском, пока он не отвердел. – Все мужчины ублюдки.

– Но не ты.

– Ты так уверена? Ну а теперь иди сюда и осчастливь очередного ублюдка, о'кей?

– О'кей, – прошептала она. Любовный порыв развеял все ее сомнения, и она повернулась к нему, чтобы насладиться вновь.