Договор с демоном

Глава четырнадцатая УРОК СТРАХА

Часы тянулись и тянулись.

Мэй лежала на заднем сиденье машины, уставившись в серый вытертый потолок и стараясь не вспоминать слишком сильные объятия Алана и поцелуй, похожий на прощальный.

Погибни Алан от рук демона — и ей придется сообщать об этом Нику. Вся вина ляжет на нее.

Она закрыла глаза и попыталась отвлечься на музыку, а у самой в мыслях прокручивались сцены смерти Алана.

— Мэй, ты что, спишь? — раздался вдруг его голос. Миг — и Алан получил кулаком в грудь.

— Нет, я пыталась переварить факт твоей смерти и слушала какой-то жуткий депрессив!

Мэй выдернула из ушей наушники «айпода», свернула провода и сунула в карман — спрятать улику.

Вид у Алана был донельзя усталый, под глазами появились серые круги, словно кто провел там пыльным пальцем, но он улыбался.

— Так что ты слушала?

— Не хочу вспоминать, — уклончиво ответила Мэй. Чего ей хотелось сейчас больше всего — так это обнять Алана изо всех сил; убедиться, что он — не сон, не призрак после всех тех ужасов, которые она представляла. Однако Алан, казалось, готов был рассыпаться от одного прикосновения. Поэтому Мэй просто заняла место на заднем сиденье, а он очень тяжело, по-стариковски, сел за руль.

Когда Алан включил зажигание, она осторожно протянула руку и легонько-легонько тронула его за плечо.

— Так о чем ты ее спросил?

Алан не обернулся. Он глядел на руль глухо рычащей машины. Небо за окном стало пепельным, как будто вся лазурь вылиняла к серым сумеркам, и Аланово лицо приняло такой же оттенок.

— Я спросил ее, можно ли верить колдуну Джеральду по поводу того предложения, — сипло ответил он. — И она сказала «да».

Мэй почудилось, что ее вывернули наизнанку.

— Предложения предать собственного брата и лишить его силы? Ты это имеешь в виду?

— Мэй…

— Разве демоны могут существовать без магии? Это же все равно, что порвать его пополам! Хотя от него и половины не останется. Ты смог бы запереть его в ящик и распилить?

Мэй сама не ожидала такой волны ярости. Еще минуту назад она была счастлива видеть Алана живым. Нелепо было сначала радоваться и тут же злиться до дурноты. Мэй уставилась на собственные колени, чтобы не смотреть в окно, на знакомые поля, а тем паче — на Алана.

— И ты соврешь ему, чтобы поймать в западню?

— Я всегда кому-нибудь вру, — тихо ответил Алан.

Мэй подняла голову. Он твердо сжимал руль, как будто все это его совсем не волнует, как будто ему плевать.

— Что между вами произошло — тогда, в Дареме? — громко перебила она. — Когда поднялась буря и погибли два человека? У меня такое чувство, что ты его ненавидишь с тех пор. Это так? Хочешь с ним поквитаться за что-то? Что же он натворил?

Завизжали шины: Алан резко дал по тормозам прямо посреди дороги, и Мэй — она забыла пристегнуться — швырнуло вперед. Она сильно прикусила язык — скоро во рту стало горячо и солоно от крови.

— Я не намерен это обсуждать!

— Раз так, — Мэй рывком распахнула дверь и выскочила наружу, больно ударившись плечом, — скатертью дорога! Я с тобой не останусь!

Она уцепилась за дверцу и заглянула внутрь, прямо на взволнованное лицо Алана.

— Если б знала, что ты собрался предать брата — черта с два согласилась бы тебе помогать! Я думала, ты лучше!

Мэй яростно хлопнула дверью и зашагала по обочине. Наверное, она ждала, что Алан бросится за ней и станет разубеждать, потому что поразилась, снова услышав рев двигателя и увидев, как его задние фары исчезают в свинцовых сумерках.

Домой было добираться около двух миль. Мэй понуро брела вперед, стараясь сосредоточиться на дороге и не позволять себе думать. Получалось лучше некуда. В конце концов, телефонный звонок прервал ее размышления и не дал врезаться в дерево.

— Извините, — машинально пробубнила она. По определенным причинам извинений дерево не приняло. Мэй хмуро перевела взгляд на мобильник. На дисплее высветился незнакомый номер.

— Кто это?

— Ну как, получила предложение получше?

— Какие люди, и без охраны! — воскликнула Мэй. Только потом до нее дошло, что голос принадлежит Нику — такой же грубоватый и сиплый, как после пяти порций виски.

— Если ты не придешь, я заеду за Джеми и заставлю его драться на ножах.

— Ага, люди без охраны, которые зачем-то хотят покромсать моего брата, — протянула Мэй. Видеть Ника не было никакого желания — особенно с тех пор как Алан сообщил о своем жутком плане. Она вспомнила собственное предчувствие: как Ник готовится разнести город. К тому же, кто знает, что он натворил в Дареме?

Не хватало еще Джеми получить ножом в спину.

— Уже иду, — тихо и чуть вымученно отозвалась Мэй. Усталость на нее свалилась невероятная, но до дома Райвзов было недалеко.

Глядишь, и удастся дойти.

— Я пока поработаю в гараже, — добавил Ник, который даже не подозревал, что брат готовится продать его колдуну. Что у него просто нет шансов стать человечнее.

— Давай, только не веселись там до упаду, пока я не пришла, — сказала Мэй в трубку — сама бодрость и задор. Точь-в-точь мать перед совещанием, где от нее требовалось решить проблему при полном отсутствии конструктивных идей. Мэй понимала, что ей придется вести себя вдвое увереннее и убедительнее; надеть такую личину, чтобы никто не узнал ее истинных мыслей, а самой тянуть время и думать, как выбраться из тупика.

Ее затея чуть не пошла прахом, когда она, войдя в дом, застала на диване Алана. Лишь после нескольких секунд чистой паники Мэй осознала, что Алан спит. И слава богу, потому что иначе Ник точно заподозрил бы неладное: смотреть Алану в глаза или говорить с ним было бы выше ее сил.

— Да, — произнес Ник с порога, — он собирался на какую-то нудную встречу или как ее там, но после работы сразу вырубился. Начальница, видно, решила его угробить. Смотри не разбуди.

Его голос звенел как натянутая струна. Да и сам он чуть не завязывался в узел от напряжения. Когда они жили в Лондоне, с ним случались такие приступы замкнутости, когда на простые вопросы он начинал отвечать односложно, огрызаться, пугая Джеми, или молча уходил во двор и по четыре часа тренировался с мечом.

«Может, ему что-то известно?» — спросила себя Мэй и оглянулась на Ника.

Он только раздраженно воззрился на нее в ответ и спросил:

— Ну что, готова уже начинать?

— А? Да, сейчас.

Она вслед за Ником поднялась по скрипучим ступенькам на чердак. В маленькую мансарду заглядывало вечернее солнце и наполняло ее теплым оранжевым светом, на полу лежали длинные тени.

Мэй уселась на полу с серой тетрадью. Доски чердака были такими старыми и рассохшимися, что чуть не проминались под ее стиснутым кулаком, когда она открыла дневник и взялась за чтение.

«Сегодня я снова пытался все бросить. Вчера была суббота — день, когда играет команда Алана. Мы всего месяц живем в этом городе, и ровно столько же он занимается футболом. Как ему нравится — не передать. А для меня истинное удовольствие — наблюдать за его игрой.

Мне хотелось бы иногда посмотреть, как он отвечает на занятиях. Жаль, что я не могу уделять ему больше времени, видеть, как сын радуется жизни. Он — блестящий ученик, спортсмен, любимец всей школы. «Вы можете им гордиться», говорят учителя, и я горжусь. Мне только за себя стыдно.

Иногда его успехи видятся мне немым укором. Что станет с моим сыном в этом мире?

Даже следя за его игрой, я не могу быть до конца спокоен. Алан настаивает, чтобы демон сидел со мной и смотрел футбол. Мы выкупили целый ряд сидений.

Алан уговаривает меня в следующем году отдать демона на подготовку к школе. У меня внутри все обрывается, как подумаю о полном классе детей, в котором он будет находиться. Им точно будет не по себе рядом с ним.

До сих пор никто не пострадал. Знать бы мне, что замышляет демон: если он что-то замышляет — было бы легче. Сейчас я от ужаса не сплю по полночи, часами лежу и прислушиваюсь, как он бродит по моему дому и возится в кровати.

Оливия говорит: «Демоны могут подчинять себе разум людей». Мне порой кажется, что мой сын — всего лишь кукла в чужих руках и что нужно убить кукловода, чтобы его освободить.

Команда-соперник в тот день была сплошь из рослых парней постарше и понаглее. Вокруг меня сидели и волновались другие родители, но мой сын привык к переделкам, какие его сверстникам даже не снились, так что я был за него спокоен. Меня испугал только один момент — когда на поле возникла куча-мала и на Алана навалились несколько человек.

Я услышал его крик и вскочил на ноги. И тут ощутил чье-то мрачное присутствие сбоку: демон тоже стоял на ногах, шаря черными глазами по полю.

У меня волосы поднялись дыбом. В ушах звучал голос Оливии — ее шепот и самый безумный смех. Демонов, говорила она, притягивают сильные чувства, такие как боль и страх. Они ими упиваются.

Вскоре Алан вернулся с победным кубком, выбитым зубом и гордым огнем в глазах, он обнял чудовище и показал ему награду. Демон поднял руку и тронул его разбитую губу. На его пальцах была кровь.

Они жаждут крови, вспомнил я.

Алан же рассмеялся и только крепче его обнял. «Не волнуйся, — сказал мой сын. — Все хорошо. Мне уже не больно».

Это было вчера. А сегодня рано утром я отнес сына в машину, как если бы мы переезжали. Прошептал, что я обо всем позаботился, что Ник тоже поедет.

По шоссе гнал со всей скоростью. Мы уже выезжали из города, когда Алан совсем очнулся. Я увидел, как он зевнул и потер глаза, чуть не потеряв при этом очки. Потом его взгляд задержался на голове Оливии.

— А где Ник?

В этот раз я был готов к его испугу и не собирался перед ним отступать. Убить чудовище мне было не по силам, так что я выбрал путь труса: собрал вещи и сбежал. Пусть, думал, демон достается колдунам. Пусть кто-нибудь другой с ним воюет.

Но вот в зеркале заднего вида отразились отчаянные глаза Алана — видя мое спокойствие, он нахмурился, а через миг выбросился из машины на полном ходу.

Я ударил по тормозам, но было поздно: Алан успел вскочить на ноги, и только его и видели. Мой сын спортсмен. Я, наверное, не догнал бы его, даже если бы выскочил вместе с ним.

«Бедняжка, — сказала Оливия по пути назад. — Алан, — добавила она через минуту, словно забыла, как его зовут. — Похоже, мальчик он славный».

Даже не знаю, чего еще я ждал. Алан не считает ее матерью, и слава богу. Я бы не вынес, если б было иначе. Она никому не годится в матери.

Впрочем, это не ее вина. Но наблюдать за ней, когда она в таком состоянии, тоже невыносимо.

Алана, что удивительно, в доме не было. Он стоял у обочины вместе с демоном — весь в крови и слезах, держал его, полусонного, на плече. Монстр выглядел как всегда, словно ничего не случилось.

«Он вышел меня искать!» — выкрикнул Алан, зная, что я не смогу этого опровергнуть.

Потом отвернулся и стал шепотом на ухо утешать демона.

«Ладно, Алан, — сказал я тогда. — Твоя взяла».

Он смерил меня долгим взглядом и продолжил свой бесконечный монолог с демоном: все, мол, хорошо, бояться нечего и — подлинное безумие! — тебя все любят.

Я сидел в машине с открытой дверью, слушая, как тикает остывающий двигатель, и смотрел перед собой. Длинные волосы Оливии развевались на ветру и мельтешили передо мной, как полосы тени, как прутья тюремной решетки междумной и всем миром.

Быть может, Алана вовсе не заколдовали. Может, он просто пошел в отца — привык любить тех, кто не может подарить ему ни счастья, ни ответных чувств».

Мэй остановилась.

Ей даже в голову не приходило, что сказать Нику.

Он так же стоял перед подоконником, склонив голову. Солнце почти село — только алый штрих еще виднелся на горизонте, похожий на лезвие ножа, которым мазали клубничный джем. Прочитанное громом отдавалось у нее в мозгу: «Демоны жаждут крови. Они могут подчинять себе разум людей. Пусть демон достанется колдунам».

— Алан-спортсмен, — фыркнул Ник.

Вот уж о чем Мэй не вспомнила бы.

— Да…

— Хочешь узнать, что с ним случилось? — спросил он.

— Нет, — ответила Мэй, а у самой на душе заскребли кошки. Она ни разу не спросила Алана об увечье. Притворялась, что не замечает хромоты, думала — может, его ранили в какой-то ужасной схватке или он таким родился. Притворство казалось ей самой вежливой тактикой, а потом вежливость стала щитом. Не то чтобы она больше не обращала внимания на больную ногу. Просто привыкла к ней, как к его беззаботной улыбке, а теперь засомневалась — хочет ли услышать правду.

— Все из-за меня, — глухо проронил Ник. Мэй едва успела охнуть, как он продолжил: — Я снял амулет в ту ночь, когда погиб отец. Алан отдал мне свой. Колдуны швырялись огнем и попали в него. Он потерял и отца, и ногу — все в одну ночь. Это я виноват.

Мэй прикусила губу. Алан-спортсмен… Футболист, мальчишка, которого не мог догнать рассерженный родитель. Она вспомнила, как Син предложила побежать за колдуном и как Алан тогда на нее посмотрел.

— А ты не можешь… — начала Мэй и запнулась, подумав над тем, что сказал колдун Джеральд о вероятности исцеления Меррис при участии Ника. — Ты не можешь вылечить ему ногу?

Он поднял голову с глазами-щелочками на хмуром лице. У Мэй по спине пробежал холод: видно, как раз этого ей не стоило говорить.

— Могу, — отозвался Ник еле слышным шепотом, от которого бросало в дрожь. Такие звуки порой слышишь в доме, когда просыпаешься от кошмара. — Вообще я и сам думал об этом. Только Алан не разрешит.

Мэй чуть не поперхнулась смешком — до того нелепо это звучало, до того просто и по-детски.

— Да как он тебе помешает? — вырвалось у нее. Ник стиснул кромку подоконника — аж костяшки пальцев побелели.

— Ты права, — прорычал он. — Помешать мне никто не сможет. Я могу творить, что хочу и когда захочу, и ни одна душа в этом мире меня не остановит.

Нервы Мэй, натянутые до предела и звенящие при каждом звуке, чуть не лопнули: Ник вдруг взял совсем другой тон. Потом она заметила, как его широкие плечи чуть поникли, а в голосе кроме ярости послышалось что-то еще:

— Только Алан не хочет, чтобы я помог, — произнес он. — И я не хочу — сам не знаю почему.

— Ему важно, чтобы ты вел себя как человек, — нашлась Мэй. — Он не хочет, чтобы ты пользовался силой.

Она предложила ответ, потому что обещала помочь, не зная, правильно ли помогает. Как бы то ни было, Ник посмотрел в ее сторону.

— Думаю, поэтому же он заставляет тебя ходить в школу, — путано продолжила она.

— И убивается на работе в этом дурацком книжном, — пробубнил Ник в пол. И поднял голову. Его глаза сияли странным блеском. — А ты?

— Извини?

Он повернулся к ней и посмотрел в упор с каким-то внезапным и пугающим интересом, как кот на мышь.

— Чего ты хочешь? Я все могу. — Сказано это было с каким-то глухим урчанием, отчего сказочный посул превратился в угрозу. — Могу показать тебе мир. Могу подарить красоту, власть и богатство, каких ты представить не сможешь. Должны же у тебя быть какие-то желания?

— У меня их полно.

Ник усмехнулся.

— Но ты боишься попросить?

— Я не боюсь, — ответила Мэй. — Просто я хочу сама всего добиться.

Ник снова уперся взглядом в пол. Мэй на миг решила, что опять сморозила что-то не то, но когда он заговорил, его тон был спокойным, ровным и холодным.

Может, он все же нашел смысл в ее словах?

— Понятно. — Ник посмотрел на нее. — Жалость.

— С какой стати?

— Нет, я не в этом смысле, — отмахнулся Ник. — В прошлый раз ты мне рассказывала о смущении. Теперь расскажи о жалости. На что это похоже?

— Ну… — произнесла Мэй, отложила тетрадь и обхватила колени в глубокой задумчивости. — Жалость — это когда ты слышишь о том, что с кем-то случилась беда или видишь раненых и плачущих людей, даже совсем тебе незнакомых, и грустишь, оттого что им плохо. Хочешь помочь.

Ник сполз по стене и сел на пол, поджав одно колено. Потом он невыразительно посмотрел на Мэй и тряхнул головой.

— Дальше. Сострадание.

— Как жалость, только теплее.

Она вспомнила слова Лианнан о том, что за сотни лет Ник ни разу не проявил человеческой теплоты, и совсем не удивилась, когда он снова тряхнул головой.

— Страх, — предложил Ник. Его голос слегка завибрировал на этом слове, словно оно ему нравилось. Дело, конечно, было в другом, догадалась Мэй: ему нравилось то, что пугает. Он как бы смотрел извне.

У нее перед глазами всплыл момент прошлого, когда Алан, еще незнакомец, сказал ей, что странные черные символы у Джеми на ноге несут смерть.

— Предчувствие чего-то ужасного, — медленно проговорила она. — Как будто ты в детстве остался один в темноте. Вроде знаешь, что делать, но боишься пошевелиться, потому что уверен: стоит двинуться, и случится самое плохое.

Ник секунду-другую смотрел на нее, а потом неожиданно кивнул.

— Кажется, это мне знакомо.

Напутанным он, впрочем, не выглядел. Мэй даже спрашивать не хотелось, кто преподал ему этот урок после столетий существования во тьме. Да и слушать, чего он боялся — предательства брата, плена у колдунов, — тоже. Она по себе знала: стоит это услышать, и она предаст Алана. Расскажет Нику, что его единственный страх скоро сбудется.

— Мне пора домой, — сказала она.

Ник кивнул и поднялся, молча показал головой на выход. Потом предложил подвезти. Мэй бы радоваться, да мозг страшно устал — точно пойманный зверь, который слишком долго пытался разгрызть прутья загона. Она без конца думала о том, как им всем выпутаться из этого бардака, и не видела способов, а помочь было некому.

Перед уходом Ник пошел в гостиную и сел рядом с диваном разбудить Алана. Мэй стояла в дверях и смотрела, как тот просыпается, моргает, потягивается, как прикусывает губу от боли в ноге.

Лицо у него стало совсем белым, мятым и немного рыхлым, словно старая салфетка; голубые глаза рассеянно смотрели перед собой.

— Нельзя здесь спать всю ночь, балда, — громыхнул Ник. — Утром нога будет как черт знает что. Поднимайся и топай в кровать.

— А где мои… — вяло произнес Алан.

Ник, опережая вопрос, достал из кармана его очки. Алан взял их, повертел в пальцах, будто забыл, для чего они, а потом уронил на грудь и снова закрыл глаза.

— Поднимайся! — приказал Ник, хватая его за плечи и силком усаживая. — Иди в кровать, живо! Посмотри, на кого ты похож. Только не говори, что опять таскал коробки! — добавил он неожиданно резким тоном.

— Нет, — отозвался Алан и спросонья потянулся взъерошить брату волосы.

Мэй тысячу раз ерошила волосы Джеми, но тот ни разу вот так не шарахнулся, задевая в спешке по ее руке. Алан даже не удивился — только вздохнул и в полудреме улыбнулся брату, а потом и ей (наверное, со сна не удивился ее присутствию), после чего заковылял по лестнице к себе.

В машине Мэй с Ником ехали молча. Мэй отгородилась от него, прижалась щекой к влажному окну, за которым стояла черная глухая ночь. У нее из головы не шли слова Джеральда: «Нужно только отвести его в безлюдное место и заключить в круг, а дальше я справлюсь».

Она не хотела выдавать Алана. Да, она злилась, но вся злость почему-то выгорела, стоило подумать о том, как этот мальчик-футболист вырос калекой и сиротой, которому даже не к кому прислониться в этом мире.

Более того, Мэй поняла, что не посмеет рассказать Нику о предательстве. Он — не человек. Ему не доступны жалость и сострадание, но доступна злость, которую он тут же обрушит на мир, если лишится последней причины вести себя по-человечески.