Договор с демоном

Глава девятнадцатая ИЗМЕНА

— Таким милым созданиям нельзя возвращаться домой одним, — произнесла Мэй, как только Алан вышел из книжного магазина.

Витрины за ним потемнели, а солнце почти скрылось за горизонтом, но улыбка Алана озарила все лицо как луч, как лампа-маяк в ночном окне.

— Привет, — сказала Мэй и потупилась, потому что не заслужила эту улыбку. Потому что пришла сюда с твердым намерением отговорить Алана во что бы то ни стало. Чтобы, когда придет время рассказать Нику о ловушке для колдунов, старший брат был на их стороне. Может, тогда о предательстве никто никогда не узнает. Хотя в этом случае придется забыть, что Алан пережил в Дареме, а значит, сделать выбор в пользу Ника. Чем не предательство?

Может, и ничем.

— Давненько тебя не было видно, — произнес Алан. Последнюю неделю Мэй потратила на то, чтобы доучиться в школе, навестить Син и встретиться с теми, кого смогла заинтересовать своим планом. Все это время она из трусости избегала встреч с Ником и Аланом. Однако июнь подходил к концу, и времени трусить не оставалось.

— Знаю, — ответила Мэй и притихла.

Они вышли из переулка, где прятался книжный магазин, и очутились на проспекте, где сияли только витрины, а сами дома стояли в потемках. Вечернее небо окрасилось сиреневыми и коралловыми разводами.

— Ник мне рассказал, — тихо продолжила она, — точнее, нам с Джеми — о том, что произошло в Дареме. Алан, я очень сочувствую.

Он промолчал, поникнув головой. Мэй не могла не вспомнить, что точно так же выглядел его брат, когда рассказал им обо всем, — прежде чем выпрямиться с жутким, пустым выражением на лице.

— Это я виноват, — произнес Алан. — Не надо было туда ехать, тем более оставаться. Я надеялся расположить их к себе и подставил, как последний эгоист. Хотел начать новую жизнь с семьей… хотя какая семья? Я ее не заслужил. Сначала дал Нику силу ей навредить, а потом — повод. Я виноват, но у меня есть способ все исправить.

— Алан, так нельзя!

— Я должен, Мэй.

Она повернулась и заглянула ему в глаза при свете неоновых сумерек.

— Ты готов отдать его жизнь и свою, полагаясь на слово колдуна, который уже пытался тебя убить, и демона, который обещал то же самое, если ты не дашь ему — ей — тело? Ты не можешь выполнить ее условие, а значит, не можешь и доверять. И не можешь оставить Ника без защиты перед колдунами. Он тебя возненавидит. Да и это будет не важно — вас убьют раньше, чем вы сбежите.

— Сомневаюсь, — ответил Алан. — Но я готов рискнуть.

— Алан…

Им уже даже не приходилось разыгрывать прогулку, таить ссору. Теперь только шпиль уличной скульптуры скрывал их от глаз любопытных пешеходов. Хотя едва ли кто-то прислушался бы или стал глазеть на эту типичную с виду подростковую размолвку.

— Мэй, ты там не была, тебе не понять. Мой брат заставил четверых человек меня любить. Превратил их душевные фибры в ниточки для марионеток. Никто не должен иметь такую власть, — сказал Алан. — Тем более он.

— Все равно — так нельзя. — Мэй услышала, как ее голос дрогнул.

Алан, наверное, решил, что она просто расстроена, боится за их судьбу, как беспомощная девица, которая при первой опасности остается дома и заламывает руки от ужаса. В то время как главный ужас состоял в том, как рассказать Нику об измене брата. Но Алан не понял, в чем ее мольба. Мэй молила не доводить ее до этой крайности.

Теперь она присела на край постамента. Позади высился стальной пик высотой в четыре ее роста, многогранный конус, все плоскости которого сходились в одно острие.

Трудно было бы представить что-нибудь более современное, однако каждая грань монумента была исписана загадками из книги тысячелетней древности.

Мэй закрыла глаза и приложилась щекой к остывающему металлу.

— Эй, — прошептал Алан. Она поняла, что он наклонился к самому ее лицу, и открыла глаза. Алан стоял, опираясь на ребро монумента, почти вровень с ней, а небо у него за спиной потемнело, словно чтобы стать в тон его глазам: цвета тающего заката, за которым была только густая сумеречная синева.

— Я слышал, вы с Себом в ссоре.

— Можно и так сказать, — произнесла она сухим, чуть слышным шепотом.

— Мне жаль, что ты расстроилась, — добавил Алан, — но еще я рад новому шансу. Мне надо тебе кое-что сказать.

Мэй вдруг захотелось по-детски зажмуриться, как будто Алан мог взять и исчезнуть, но она не могла оторвать от него глаз.

— Послушай, — ее голос сорвался. — Не надо.

— После смерти отца я повсюду искал кого-то, кто будет меня любить. Даже сидя в автобусе, наблюдал за людьми, выискивал добрые лица, пытался вызвать улыбку. Мне сотни раз снилось, что меня любят. — Говорил Алан тихо, но уверенно. Потом он протянул руку и коснулся ее волос, осторожно убрал одну прядь за ухо. — Я многих девушек встречал, — сказал он, — но о тебе мечтал сильнее всего.

Тут он наклонился и, пока Мэй боролась с глупым, сиюминутным желанием расплакаться, поцеловал. Его губы были теплыми, и она неосознанно потянулась к нему, отвечая на поцелуй.

Он был неглубоким, но захватил ее до дрожи.

— Ты будешь со мной встречаться? — спросил Алан. — Сразу можешь не отвечать, — поспешил добавить он, и у него резко сел голос. — Я подожду до субботы.

На ночь пятницы была назначена Ярмарка.

— В конце концов, — продолжил он и скривился в горькой, милой, печальной усмешке, — если ты права и меня убьют в пятницу… я, конечно, знаю, что поступаю правильно, но мне будет страшно. Меня очень утешит мысль о том, что в субботу ты, может быть, согласишься.

Страшно заманчиво ощутить, что кому-то нужна, стать чьей-то мечтой. Мэй не знала, что скажет в субботу, зато знала, что в пятницу постарается спасти сразу две жизни.

— Не думаю, что Алан и впрямь это осуществит, — сказал Джеми.

Они сидели на ступеньках у порога собственного дома. Мэй рассказала, как Алан стоял на своем, как попросил с ним встречаться. Она стиснула руки коленями. Джеми, стоя на самом краешке, потянулся понюхать огромную красную розу с ближайшей шпалеры. В розе сидела пчела. Немного неосторожности со стороны Джеми — и пришлось бы вытаскивать жало.

— Я знаю, Ник поступил ужасно, но… — печально продолжил он, — Алан ведь должен быть с ним заодно! Я думал, он поймет, несмотря ни на что.

Мэй задумалась: и когда Джеми успел поменять предпочтения? Раньше он, не колеблясь, занимал сторону Алана. Выходило, что Ник, сам того не подозревая, лишал брата последних привязанностей.

— Может, Алан просто устал всегда его защищать, — заметила Мэй. — Он почти всю жизнь на это положил, а вышло только хуже.

Джеми продолжал изучать сердцевину цветка.

— Знаю, ты мне не поверишь, но на Джеральда можно рассчитывать, — произнес он, запнувшись на этом имени. — Он посвятил меня в свои планы. Алан и Ник не пострадают, хотя лучше бы Алан все равно туда не ходил. Ник… в общем, он очень разозлится.

Мэй поняла, что, планируя антиколдовскую кампанию, упустила из виду одну деталь: Джеми едва ли обрадуется, если Джеральда уничтожат. И если она может запудрить брату мозги, то и Джеральду это удастся ничуть не хуже.

Если Джеми узнает, что Джеральд может их всех убить, он сразу поймет всю праведность ее намерений. Непременно поймет.

— Знаю, — ответила Мэй. — Но я думаю… эй, какого черта?!

Она вскочила на ноги при виде знакомого силуэта, несущегося по дорожке прямо на них. Он спотыкался, как пьяный, и все равно бежал, словно за ним гналось кошмарное чудовище. На секунду Мэй его не узнала: трудно было понять, молодой он или старый, но то, как он бежал, говорило о страшной беде, которая только-только свершилась.

Первое, о чем подумала Мэй: «Это нападение!»

Ее второй мыслью было: «Это Ник! Он узнал правду!»

Беглецом оказался Себ.

Он надвигался семенящей трусцой, заплетая ногами, и глаза у него были дикие и блестящие. «Да он плачет!» — догадалась Мэй с нарастающим потрясением. Это Себ-то, гроза школы, который стыдился того, что умеет рисовать!

На миг он замер, отчаянно моргая, словно его ударили по голове, словно бежал, не разбирая дороги, и вдруг очутился у них перед дверью. Потом воззрился на Джеми.

— Я больше не хочу, — произнес он. Его голос сорвался на слове «больше». Впервые со дня знакомства Мэй услышала в нем школьника.

— Что не хочешь? — насторожилась она.

— Привет, — добавил Джеми, добрая душа. — Ты как… ты нормально себя чувствуешь?

Себ сделал еще шажок, потом другой, все еще жутко пошатываясь, словно ступал по ножам, а потом вдруг повалился на четвереньки, уткнувшись головой Джеми в колени.

— Ой, — выронил тот. — Похоже, нет!

Он не был бы собой, если бы через секунду не поступил так, как Мэй ожидала (случись кому-нибудь рухнуть от нервного срыва у них на пороге) — начал робко приглаживать взъерошенные волосы Себа. Плечи парня судорожно вздрагивали.

— Я не… — прохрипел он сдавленно. — Я не хотел!

— Нет-нет, конечно, не хотел, — начал увещевать Джеми, вопросительно глядя на Мэй.

«Что он несет?» — кричал этот взгляд. А еще: — «Помогите»!

Мэй пожала плечами.

— Меня приговорили, — проронил Себ. — Лора так сказала. В наказание. Мне некуда было пойти!

— Неправда, есть, — тут же нашелся Джеми. — У нас много знакомых, особенно у Алана. Та девчонка — Син — она сможет тебе помочь. И Алан сможет. Если тебе что-то не хочется делать, не делай. Если что, мы тебя спасем. — Он погладил Себа по волосам. В этот раз получилось увереннее. — Все будет хо…

Себ вскинул голову, как утопающий, который, почти отчаявшись, взмывает к поверхности за глотком воздуха. Джеми участливо склонился над ним. Себ протянул к нему руку жестом того же утопающего и, нагнув к себе за шею, поцеловал.

Мэй задумалась, не пойти ли ей в дом.

Джеми отпрянул, словно от губ Себа ударило током.

— Ой… — вырвалось у него. — Э-э?

— Это был сущий кошмар, — отозвался Себ. — Я не знал, куда деться.

— Эй, да ты застал меня врасплох!

Себ его как будто не слышал, а поскольку Джеми бормотал какие-то невразумительные оправдания, может, оно было и к лучшему.

— Поначалу я решил — ничего особенного, — продолжал Себ. — Только демон в круге, он мне даже не понравился. Смех у него был какой-то мерзкий. У Анзу. Он сказал, что знает тебя.

— Пару раз виделись, — рассеянно проговорил Джеми, словно сам себя не слушал. — Только такие встречи добром не кончаются. А еще на них могут ставить смертельные метки.

— …Всего-то запятнать какую-то незнакомку, которую никогда не увижу, — продолжал Себ, опять поникнув головой. Джеми снова принялся машинально гладить его по волосам. — Велика важность. Зато сила, она была как…

— Я знаю, — перебил Джеми. — Но это не страшно, люди на Ярмарке умеют удалять метки первого яруса. Себ, все будет…

— А потом я опять его выпустил, — продолжил тот неожиданно хриплым голосом. — И ничего не случилось. Мне даже думать не пришлось. Была только магия, потрясающая магия, и что бы демон ни натворил, меня это не касалось.

Джеми застыл.

— А потом я увидел ее, — выпалил Себ. Он будто бросился стремглав с обрыва без надежды на спасение, и слова из него сыпались точно так же. — С виду — обычную женщину, такую маленькую, с темными волосами, совершенно незнакомую. Но у нее были такие черные глаза, и она… она не издавала ни звука. Меня аж холод пробрал. А потом посмотрела на меня, а вместо языка у нее изо рта выползла черная змея, а Лора сказала… — со страха Себ поперхнулся, — …сказала: «Анзу тебя благодарит».

Повисла долгая, леденящая кровь тишина. Потом Джеми всего передернуло. Он отпихнул Себа и, вскочив на ноги, метнулся к двери, но у порога замер и обернулся.

Его лицо было белым как мел.

— Никогда больше не подходи ко мне, понял? — бросил он Себу.

— Джеми неделями носил на себе метку третьего яруса, — пояснила Мэй, когда дверь за ним с грохотом захлопнулась. Этот грохот разнесся по всему дому как выстрел. — Каждый день думал, что с ним будет что-то такое. Представь себя на его месте.

Себ поднял голову и уставился на нее. Его лицо медленно и некрасиво побагровело, словно он только сейчас осознал присутствие третьего.

— Прости, — хрипло проронил Себ и поднялся на ноги. Его все еще шатало, джинсы были в пыли. — Зря я… простите оба.

Фингал, который ему набил Ник, уже сошел. Мэй не слишком разбиралась в фингалах, чтобы понять — он исчез сам или с помощью магии. Когда-то этот чистый, красивый мальчик улыбнулся ей и поддержал в трудную минуту. А теперь он сам еле стоял на ногах.

Вот что случалось с новобранцами. Вот что Джеральд хотел сделать с Джеми.

— Ты сказал, что больше не хочешь так поступать, — произнесла Мэй. — Джеми был прав: мы можем тебе помочь. Заходи.

Она пошла за ним вниз по лестнице. Себ шарахнулся, как испуганный зверь, замахал руками — не то отогнать ее, не то сдаться.

— Я уже выбрал себе путь, — сказал он. — На мне две их печати. Куда бы я ни пошел, меня везде разыщут. Да и некуда мне больше деваться. Ничего другого не осталось. Зря я сюда пришел. Простите. Передай, что я извинился, ладно?

Себ бросился прочь. Мэй была уверена, что он хотел просто сбежать, а побег привел его обратно к Джеральду. Она пошла в дом и нашла Джеми лежащим на нижней ступеньке лестницы.

Мэй дружески окликнула его. Потом подошла к брату, села рядом на ступень выше, чтобы можно было положить руку ему на голову. Джеми наклонился к ее колену.

— Джеральд и не на такое способен, — проговорила она наконец. — А разозлился ты почему-то на Себа.

Джеми ответил не скоро — приглушенным тоном, как ребенок, который боится, что ему влетит.

— Потому, что Себ — такой же парень из школы. Он умел то же, что и я, а потом пришли колдуны и забрали его. Они говорили так… убедительно, а магия до того потрясала, что он просто соглашался со всем и на все, пока не стал убийцей. Теперь мне ясно, как это бывает. Я не хочу стать таким же.

— И не станешь. Ты на это не способен.

Она обняла брата за плечи, прижала к себе и почувствовала, что его трясет.

— А еще Джеральд обращался со мной хорошо, а Себ — как последний козел, — добавил Джеми. Он старался, чтобы это прозвучало беспечно, но не сумел. — Правда, я несколько лет боготворил Марка Скиннера только за то, что он делился со мной капиллярными ручками, так что пристрастия у меня очень и очень странные. Кстати о странностях — я перегрелся на солнце, или Себ только что…

— Именно, — ответила Мэй.

Джеми помолчал и с серьезным видом спросил:

— Как думаешь, может, он перегрелся?

— Конечно — налицо все признаки солнечного удара: головная боль, озноб и желание лезть целоваться.

Джеми закрыл глаза и вздохнул:

— Значит, не повезло.

— Многим нравится, когда рядом есть высокий красавец-брюнет, который страстно и преданно тебя любит, — ответила Мэй. — Я в книжке читала.

Джеми как будто замутило.

— Только не мне. Я был бы рад, если бы любовь ко мне выражали добрым отношением, веселили, когда мне бывает плохо. А я бы веселил в ответ. И чтобы никто никого не убивал.

— О-о, Джеми. — Мэй крепко его обняла — серьга брата царапнула ей щеку, а он прижался к ней совсем как в детстве.

— Джеральд говорит, люди станут нас ненавидеть, если узнают правду, — прошептал он. — У него в семье так и случилось.

— Твой Джеральд — кретин, — сердито бросила Мэй. — Я тебя люблю. И любить не перестану.

— Вопрос в том, — продолжил он тихо и горестно, — как они могут не ненавидеть, когда мы такое творим? Мы все любим магию. С одной стороны, я не хочу быть, как они, но и оставаться в одиночестве больно.

— Ты не одинок, — шепнула Мэй ему в волосы.

— А если… — начал Джеми и замолчал. — Если я скажу маме, как думаешь, она станет меня ненавидеть?

— Не говори! — вырвалось у нее. Она сдавила брата в объятиях от испуга и стремления защитить — будто он чуть не шагнул под колеса автобуса.

Джеми на секунду замер, а потом обмяк.

Некоторое время они сидели в тишине, и теплый бок брата согревал Мэй в прохладе холла. Она гнала из головы мысли о том, что ее армия может раздавить и Себа за все былые прегрешения. А может, еще удастся его спасти. Может, Ник простит Алана. Может, Джеми даже сумеет когда-нибудь рассказать обо всем матери.

— Только не сегодня, — сдалась она, наконец.

Джеми кивнул и пошел куда-то — наверняка звонить Джеральду, поговорить с кем-то, кто понимал про магию и был к нему очень-очень добр. А Мэй осталась сидеть на лестнице, обхватив колени.

«Не сегодня», — твердила она себе, думая, как рассказать Нику о планах Алана.

Однако Ярмарка Гоблинов была назначена на завтрашнюю ночь. Только сегодня и оставалось.

Сначала она подумала, что в доме никого нет: дверь открылась от легкого толчка, и Мэй вошла, надеясь, что Алан в отлучке.

— Ник? Алан?

Ей никто не ответил. Мэй поднялась в комнаты — те тоже оказались пусты. Странно, подумала она. Трудно было представить, что все ушли и оставили дверь открытой. Мэй спустилась во двор — вдруг Ник решил поупражняться с мечом.

И тут она подняла голову. По голубому своду ползли свинцовые щупальца туч, и каждое стремилось к маленькому дому, как если бы кто взялся играть в веревочку с целым небом.

Мэй отправилась внутрь и поднялась на чердак. По пути она прихватила с пола серую тетрадь, подтянула к себе лестницу из потолочного люка и полезла на крышу.

Ник сидел на склоне из гладкой, как голыш, серой черепицы, и нити облаков обматывали его запястья, точно бледные путы. Он оглянулся через плечо и посмотрел на Мэй без особенного удивления.

Внизу лежал двор, и небо отбрасывало на него странные тени. Мэй застыла, наблюдая за их игрой, пока голос Ника не вывел ее из оцепенения.

— Зачем пришла?

Она вынула из кармана сложенную тетрадь.

— Да вот, решила тебе почитать.

Ник только пожал плечами — валяй, мол, отличная мысль (как она это поняла). Мэй расправила дневник и открыла его. Прочесть оставалось всего несколько страниц, а что делать потом, она еще не придумала. «Давай, Дэниел Райвз, — обратилась Мэй к образу в голове, — не подведи». И начала читать.

«Два дня назад я оставил Алана с Оливией дома и вместе с Ником отправился в горы — отметить его восьмой день рождения.

Ехать пришлось долго, и Нику, похоже, понравилось сидеть впереди. Обычно место рядом со мной занимает Оливия. Глядя, как Ник вытягивает ноги и радуется просторному креслу, я вдруг подумал о том, что вырастет он высоким, и тут же вспомнил Артура. Он тоже высок, а его мнение о себе — еще выше. Мне незачем было знать о магии и демонах, чтобы питать к нему ненависть.

— Да ты быстро растешь, дружище, — сказал я Нику.

Он отвернулся от окна и посмотрел с любопытным блеском в черных глазах (если мне не померещилось).

— А я стану выше Алана?

— Может быть.

— И даже выше тебя?

— Если повезет.

— Грустно будет, когда мы с Аланом станем совсем большими, — сказал Ник. — И у тебя будет артрит.

— Ну и ну, говоришь прямо как взрослый.

— Когда ты состаришься, мы будем защищать тебя от демонов, — добавил он. — Если только ты перестанешь готовить брокколи.

У меня есть теория, согласно которой Ник научился острить, чтобы Алан не улыбался так при каждом его слове. Ник не любит, когда вокруг него устраивают суматоху.

— Мечтать не вредно, — ответил я. Он снова стал смотреть на проезжающие машины и по привычке надолго замолчал.

Алан хотел, чтобы Ник отпраздновал день рождения в каком-нибудь походе, без Оливии.

Он разработал для нас парную экспедицию в горы. Кажется, Ник даже был рад собрать вещи, палатку и снаряжение. А в дороге как будто скис.

— Опасно было оставлять Алана, — произнес он через полчаса пути. Я даже ушам не поверил: обычно он ждет, пока кто-то другой начнет разговор, и только тогда ворчит что-нибудь в ответ.

— Слушай, я же обещал, что с ним все будет хорошо, так? Он там в полной безопасности вместе с твоей мамой. Давай пока веселиться вдвоем, ладно?

— Алан не любит оставаться один, — произнес Ник, не отрываясь от окна.

— Ты о чем, Никки? Твой брат просто мечтает о том, чтобы его заперли на ночь в библиотеке.

Я сказал это со всем возможным терпением, и Ник не стал со мной спорить. Мне показалось, он просто нервничает, как обычно бывает с ним по утрам и в присутствии незнакомцев.

По прибытии в лагерь нам надо было представиться остальным отцам с сыновьями. Ник был отталкивающе холоден, и на миг я был готов заступиться за людей, зная, какую неприязнь вызывает в них это чудовищное дитя.

— Меня зовут Дэниел Райвз, — сказал я и пихнул Ника локтем, — а это Ник.

Он угрюмо покосился на меня — пришлось пихнуть его еще раз, чтобы поздоровался. Потом мы пошли ставить палатку.

Карабкаться в горы на следующий день оказалось гораздо легче. Ник быстро входит во вкус всего, что связано с тренировками и испытаниями. Я стоял рядом с человеком по имени Джейсон и смотрел, как наши дети спускаются по тропе. Мы немного разговорились на тему установки палаток, и Джейсон сказал, что его сын испугался овец, которые ночью паслись на склоне.

— Твой-то как, ничего? — спросил он.

— Ника трудно напугать.

— А-а, вот как, — Джейсон вспыхнул, словно я как-то принизил его ребенка. — А я думаю — без обид, — что твоему сыну не помешает быть чуть эмоциональнее.

Я пригляделся к подножию горы. Пока другие ребята еще спускались, Ник уже стоял внизу и буравил взглядом инструктора, который пытался помочь ему снять страховку.

— Похоже, мой сын твоего обошел.

Не очень умно было так говорить. Когда-то и я был свойским парнем вроде Дженсона, но со временем все труднее казаться нормальным. В отличие от Алана, я не учился с самого детства вести двойную жизнь. Отец — это тот, у кого всегда есть о ком подумать кроме себя.

Говорят, что жена — плоть от плоти твоей, но Оливия ухитрилась порвать со мной без намека на боль, не говоря о послеоперационных муках. Зато дети в таких случаях всегда страдают. И если мои дети чокнутые, то и я готов чокнуться с ними. Нормальность для нас уже не вариант.

В ту ночь Ник улизнул с посиделок у костра, пока я полез за зефиром для жарки на шампурах. Я нашел его на краю пропасти — он глядел вниз, на провалы и тени, которые при свете дня превращаются в зеленую долину.

— Эй, Никки! — окликнул я, но не стал протягивать руку — это было бы опасно, учитывая, как он шарахается при малейшем прикосновении. — Уходи с обрыва!

— Дурацкая была затея, — произнес Ник. — Тут кругом одни дураки.

— Ты просто плохо их знаешь.

— И знать не хочу, — отозвался он, белолицый, как кость, бледный, как призрак с блестящими черными глазами. На меня будто смотрел маленький дикий гоблин, а потом лунный свет лег иначе на его лицо, и я увидел получудовище, полумага, которого ненавидел, чуждого всему человеческому, как тьма порождений кошмаров.

— Алану это не понравилось бы, — сказал Ник. — Он хотел бы, чтобы мы поехали домой.

— Правда? — спросил я и протянул руку — поймать Ника, если он потеряет равновесие. — Ну что ж. Значит, нам пора собираться. Зачем расстраивать твоего брата?

Ник помог мне упаковать вещи, и мы среди ночи поехали домой. Я думал, Ник заснет по дороге — он легко переносит поездки и всегда без труда засыпает в машине, когда мы бежим от колдунов. Это Алан всю ночь не спит — сидит бледный и напряженный в ожидании будущего. Всегда хочется взять его на руки и отнести в постель, как маленького.

На этот раз Ник не заснул. Он смотрел в окно и считал, сколько нам осталось проехать.

— Дурацкая машина, — сказал он, в конце концов. — Ведь можно же ехать быстрее!

— По закону — нельзя, Никки.

Ответом мне был угрюмый немигающий взгляд.

— И закон твой дурацкий.

Алан подбежал к окну, чуть только увидел машину, — его нож блеснул в свете фонаря. Мне пришлось отвлечься и сосредоточиться на простой задаче — как выключить двигатель. Сердце сжималось в груди при мысли о том, что мой сын сразу хватается за оружие, а уже потом смотрит, кто приехал.

— Что случилось? — спросил он, выбежав во двор. — Ты ушибся? Тебе не понравилось? Почему вы вернулись?

— Дурацкая была идея, — бросил Ник. — Ты придумал, значит, ты — дурак.

Алан застыл. Вид у него был оторопевший и немного обиженный, в то время как Ник впервые за два дня расслабился — до того он словно звенел, как натянутая струна. Я редко понимаю Ника лучше, чем Алан, но тут мне довелось увидеть, как он пытается выразить незнакомым языком неугодные ему чувства. Надо будет получше присматривать за ними обоими.

— Зато мы привезли целый мешок зефира, — сказал я Алану и обнял его, заходя в дом. — Будешь ворчать — не поделимся.

Потом мальчишки жарили зефир над тостером, который с тех пор безнадежно испортился, а Ник заснул прямо в кухне, на столе. Думаю, в конце концов, день рождения вышел неплохой.

Я поднялся наверх проведать Оливию — она уже спала — и сел записать это в дневник. Для чего — сам не знаю. Впрочем, я даже не помню, зачем начал его вести и почему продолжал.

Может, просто хотел запечатлеть своих ребят, как на фотографиях в альбоме, куда вклеивают записи о первых шагах и первый детский локон. Странно оставлять там первое слово Ника и первый Аланов пистолет, но летопись должна быть правдивой.

Я не знаю, что Алан будет считать правдой к тому времени, как это прочтет, и сможет ли Ник когда-нибудь осилить или понять то, что я пытаюсь сказать. Мне было важно вложить свои чувства, чтобы они, случись им открыть эту тетрадь, увидели ясно как день, что для меня значили.

Здесь не рассказ, который я задумывал, и не извинение, которое хотел принести, и не объяснение, с которым все стало бы на свои места. Однако кое-что мне стало совершенно ясно: все это я пишу обоим своим сыновьям».

Мэй замолчала. Под словами не было черты, какой Дэниел Райвз подытоживал предыдущие записи, но остальные страницы остались незаполненными.

— Больше он ничего не написал, — пояснил ровным тоном Ник. — Умер в ту же зиму.

— В конце концов, он тебя полюбил, — сказала Мэй. — Об этом здесь и написано. Именно это он хотел тебе передать — что любит тебя.

— А потом умер.

Мэй прикусила губу, не зная, что чувствовать — горе или жалость в отношении человека, которого никогда не знала, и его глупого упрямца-сына, который не умел сказать «мне тебя не хватает» и с тех пор так и не научился.

— Да, он много чего натворил в своей жизни.

Ник вскинул голову.

— Что?!

— Получудовище и полумаг, — сказала Мэй. — Разве так отзываются о том, кого любят? Ты же не хотел ехать в горы, так зачем он тебя потащил? Мог бы понять, что к чему.

— Мой отец все понимал лучше всех! — огрызнулся Ник. — Просто так вышло… ему не…

Он запутался в словах и с ненавистью уставился на Мэй, излучая холод.

Маленькое чудовище выросло.

— Это было слишком сложно понять, — тихо сказала Мэй. — Все и сейчас слишком сложно. Если бы Алан сделал что-то в таком роде — зашел бы к тебе в комнату с ножом в руках — ты смог бы понять, что это не из ненависти к тебе. Он до сих пор тебя…

— Что ты несешь? — так же холодно спросил Ник и вдруг насторожился. — При чем тут Алан? — Каждое его слово рубило воздух как меч.

— Ник, выслушай меня.

Он вскочил на ноги — развернулся в смертельном броске и напал на нее. Мэй быстро попятилась, но на крыше было некуда бежать.

— Что ты знаешь? — взревел Ник.

Его волосы взметнулись, как корона из оживших теней. Что налетел ветер, Мэй поняла задним числом, за миг до того, как ее обдало холодом — он прошел сквозь тонкую ткань блузки, ледяным ножом забрался за воротник и пронзил до костей. Мэй затрясло.

— Алан хочет тебя предать.

— Врешь!

— Ник, — сказала Мэй, — я не вру. Он сам мне это сказал.

Тучи забурлили, мир на мгновение озарился болезненным светом и снова погрузился во тьму. Голос Ника шипел, как шипит змея перед броском.

— Врешь!

Вокруг бушевал ветер. Дом очутился в самом центре бури. Мэй почувствовала, как ледяной порыв ветра задирает волосы у нее на затылке.

— Нет, не вру! — закричала она. — Ник, он сам мне сказал! Заставил вызвать Лианнан, чтобы я спросила, можно ли верить Джеральду. Он хочет запереть тебя в круге и лишить силы. Алан сам сказал, что не может оправдать твое освобождение!

В завесе свинцовых туч сверкнула молния, точно кто полоснул по ней огненным мечом и чуть не распорол в клочья.

— Не верю, — прорычал Ник. В этом вопле ярости и боли лишь отчасти можно было угадать слова. — Он бы не стал, он…

— Он сказал, что обманет и заманит тебя в ловушку! — крикнула Мэй сквозь вой урагана, не позволяя себе испугаться прежде, чем убедит Ника. — Сказал, что согласен на риск умереть от руки колдунов. Сказал, что никто в мире не должен иметь такую власть, тем более ты.

Гром одним ударом сотряс небеса. Молния накрыла мир сетью жуткого, слепящего света. Ветер хлестал Мэй со всех сторон так, что она попятилась прочь от Ника и очутилась на самом краю крыши. Глаза у нее заслезились, пальцы ног уже потеряли опору — еще чуть-чуть, и она рухнула бы на бетон двора. От головокружения все внутри оборвалось. Мэй усилием воли задвигала ногами, словно налившимися свинцом, и перебралась чуть выше по черепичному скату. В следующий миг ветер налетел снова.

— Ник! — закричала она. — Перестань! Все будет хорошо! У меня есть план.

Он посмотрел в ее сторону, чудно и жутковато вывернув шею, словно хищная птица.

— А что он еще говорил?

Его голос звучал резко, как наточенный меч, как свист стрелы.

— Это не важно, — ответила Мэй. — Все это не важно, Ник!

Он захохотал и отвернулся от нее, все еще смеясь. Смех был жуткий, безудержный, и небо от него содрогнулось прерывистым залпом света. Тучи разверзлись внезапным ливнем — не летним теплым дождичком, а ледяным душем. Полосы дождя мерцали в свете молнии золотом и серебром и тут же гасли, капли воды лупили до боли. Потоки воды чуть не повалили Мэй на колени. Чтобы не упасть, она бросилась на Ника, схватила за руки. Ее ногти скользили по коже, пока она не впилась ими, не дернула на себя, чтобы развернуть Ника к себе. Он стоял недвижимо, как скала, а в следующий миг кинулся на нее.

— Может, и не важно! Что тогда будет с тобой?

— Я тебя предупредила, — сказала Мэй. — Ярмарка Гоблинов собрала войско. Когда Алан поведет тебя туда, когда попытается заманить в колдовской круг…

— Когда он поведет? — Ник опять резко рассмеялся. У Мэй в ушах засвистел ветер. Не стой она близко к Нику, его слова потонули бы в этом свисте. Мэй едва видела перед собой: дождь хлестал по глазам блестящими каплями-иглами, однако она крепко держала Ника за руки и отпускать не собиралась.

— Не заходи в круг! — крикнула Мэй ему в лицо, нависшее над ней расплывчатым бледным пятном. — Останься снаружи и дерись с нами! Мы убьем колдунов, и Алан поймет, что был не прав. Он будет жалеть о своем поступке. Ник, поверь мне!

Он наклонился и прошипел ей на ухо:

— Зачем?

— Затем, что я все устрою! — крикнула она. — Затем, что все будет хорошо. Знаю, тебе тяжело…

— Зачем?! — повторил Ник. Его голос вспарывал воздух, как молния — небеса. Он нагнулся к ней так, что Мэй почувствовала щекой его твердый нос и губы, кривящиеся в жестокой усмешке. — Зачем? С какой стати мне тебя слушать? Если… если ты говоришь правду, то мне плевать. С какой стати мне тогда напрягаться и корчить из себя жалкое подобие человека?

В небе грянул гром. Через плечо Ника Мэй разглядела сквозь пелену дождя горящее дерево.

Еще немного, и он кого-нибудь убьет.

— Прекрати! — процедила она и схватила Ника за плечи тряхнуть его, но под ладонями он был твердым, как камень, — словно в нем впрямь не осталось ничего человеческого.

— Нет, — глухо, почти забавляясь, произнес Ник.

— Тебе не кажется, что ты немного… — начала Мэй, как вдруг он к ней прикоснулся. Его ладонь легла ей на горло, потом скользнула к затылку, отводя назад голову.

— А тебе самой не кажется, что надо быть поосторожнее? — спросил Ник. — Со своей свеженькой меткой демона? В людей я уже наигрался, хватит. Только представь, что тебя может ждать.

Дождь не слепил Мэй глаза. Над ней нависал Ник: с черных волос текла вода, и дышал он прерывисто, тяжело. Его пристальный взгляд сулил что-то ужасное. Мэй видела свой город в огне.

Ник недаром встал так близко: он хотел ее напугать. Ждал, что она сдастся или сбежит. Мэй не собиралась делать ни того ни другого.

Она шагнула вперед и поймала его за руку. Ник вздрогнул, попытался вырваться, но Мэй повисла на руке, переплела с ним озябшие пальцы, твердя себе, что не даст демону запугать человека в ее лице. Она знала его, слышала его настоящее имя, читала дневник его отца, держала его за руку раньше. Они знали друг друга.

Ник перестал вырываться и просто посмотрел на нее.

Мэй глотнула воздуха бури. Миг — и она схватила Ника за футболку, вцепилась в сырую ткань.

— Верно, — раздался ее шепот. — Кое-что я себе представляю.

Ник резко вздохнул, как от боли, и подался вперед. Его лицо где-то скользнуло, где-то царапнуло по ее щеке, отчего у Мэй перехватило дух, а в груди разлилось странное покалывание. Затем он коснулся губами ее губ и оживил воспоминание о поцелуе — он был именно таким, как ей снилось. Каждое нервное окончание, которого Ник касался, вспыхивало молнией.

Весь город мог сгореть в огне, но сейчас Мэй было все равно.

Она целовала Ника, он — ее, такой настоящий, долгожданный. Мэй упала спиной на сырую черепицу и утянула его с собой, запутавшись пальцами в мокрых волосах. Губы Ника, жаркие и настойчивые, кривились в полуулыбке точно так, как она помнила. Эта память впиталась ей в кожу.

— Тс-с, — вырвалось у нее между поцелуями, словно в бреду. — Ник, все хорошо.

В первый раз было совсем иначе. Он и раньше был ей небезразличен, но тогда в ней не было этого сумасшедшего, неописуемого чувства, от которого сердце колотилось, как обезумевшая пичуга в клетке.

— Тс-с, — повторила она в уголок его губ и провела ладонью по Никовой груди под вымокшим хлопком футболки. Ее пальцы нащупали талисман и шрам от него.

Ник почти улыбнулся, но улыбка стала горькой и исчезла.

— Мэвис, — произнес он хриплым, срывающимся голосом, который Мэй неожиданно для себя сочла неприятным, зато теперь он звучал спокойнее, может, ее, наконец, выслушают? Надо было только отстраниться, успокоиться, взять себя в руки.

Ник снова поцеловал ее, поделился одним судорожным вздохом, прижал к вымытой ливнем черепице, и Мэй ответила на поцелуй. Несмотря на дождь, она вся горела — ее трясло от жара.

— Тс-с, — прошептала она, слепо тычась ему в щеку, целуя край подбородка, шею, влажное от воды горло.

Он не издавал звуков, как другие парни, поэтому Мэй пришлось подмечать все детали глазами — насколько это было возможно в тесном, озаряемом молниями пространстве между двумя телами. Она прижалась губами к изгибу шеи у ключицы, пробуя собравшуюся там теплую воду и прохладную кожу под ней, и вдруг почувствовала, как он напрягся.

— Иди сюда, — приказал Ник. Мэй поцеловала его в шею и улыбнулась.

Он скользнул рукой ей под воротник, отлепляя от кожи мокрую ткань, погладил пальцами метку — от холодного прикосновения кольца бросило в дрожь. Мэй выгнулась ему навстречу, а Ник поймал ее губы и тоненький вздох, провел зубами по ее нижней губе.

— У меня есть… — прошептала Мэй и забылась в его долгом, жарком поцелуе, пьянея от того, что Ник рядом, заслоняет собой все вокруг. Она готова была биться головой о крышу, чтобы хоть немного прийти в себя, но спохватилась на том, что сама целует Ника и не может оторваться.

— У меня… о боже!.. у меня есть план.

Ее план состоял в том, чтобы стащить с Ника мокрую футболку и пробежать рукой по ребрам, по ремню на поясе, за которым он прятал нож… но через минуту это случилось само собой. Ник присел сбоку, она выпрямилась на локтях, чтобы ему помочь — содрать эту липкую сырость и наконец прижаться к его гладкой коже.

— Похоже, это вошло у тебя в привычку, братец, — произнес голос Алана из потолочного люка. Мэй и Ник застыли. — В следующий раз выбери место поукромнее.

С этими словами Алан исчез на чердаке — она даже не успела разглядеть его лица, которое, судя по тону, вряд ли выглядело приветливо.

Мэй чертыхнулась сквозь зубы, а Ник метнулся в сторону и побежал к люку. Она прижалась лбом к сгибу запястья, снова выругалась про себя. Черт, черт, черт! Надо же было сотворить такую глупость — и после всего, что Алан ей сказал у скульптуры! Каково ему сейчас?

Мэй встала и на ватных ногах побрела к лестнице. Она уже спускалась, когда внизу, на спуске с чердака, раздался громовой топот Ника.

— Алан! — взревел он, а ответом была тишина, даже не крик.

Мэй, спотыкаясь, сбежала в холл и увидела Алана в кухне, где Ник его перехватил. Дверь была настежь распахнута, горел неоновый свет. Алан стоял у буфета — включал электрический чайник. На его бледном лице застыло нарочито небрежное выражение.

Ник держался за кухонный стол, вцепившись в край столешницы, как утопающий — мокрая одежда и волосы еще усиливали сходство.

— Алан, — произнес он. — Мне нужно с тобой поговорить.

Мэй стояла у подножия лестницы, ведущей к кухонной двери. Она сомневалась, что сможет чем-то помочь. Оставить все объяснения Нику было бы неправильно, но если Алан не захочет ее видеть, это тоже можно понять.

Судя по всему, он и брата не хотел видеть — стоял и смотрел перед собой в пустую кружку.

— Тебе нужно? — переспросил он, и его голос сорвался. — Однако это что-то новенькое. Что ты хотел сказать?

Ник уставился на него, блестя черными глазами сквозь мокрый частокол волос. Каждый мускул его тела напрягся. Мэй вдруг поняла, насколько он ненавидит Алана в эту секунду. У нее пересохло во рту от предвидения того, что Ник собирался сказать.

Тот произнес глухим, ледяным тоном:

— Предай меня.

Алан вскинул голову.

— Что?

— Предай меня, — повторил Ник тем же страшным, безжизненным голосом демона. Его пальцы так стиснули столешницу, что та, казалось, готова была треснуть. — Выдай колдунам, отбери магию, делай что хочешь — мне плевать. Только не уходи.

Мэй онемела всем телом. Выходит, она все поняла неправильно. Ведь знала же, что Ник испытывал страх — именно так, как она описала: «Вроде знаешь, что делать, но боишься пошевелиться, потому что уверен: стоит двинуться, и случится самое плохое».

Просто не понимала, чего именно он страшился.

Судя по лицу Алана, он тоже этого не понял.

— Ты что, Ник? — тихо спросил он с удивлением. — Никогда!

Он проковылял к брату, протянул руку. Ника всего передернуло, как испуганного зверя, но он не бросился прочь. Рука Алана легла ему сзади на шею, и Ник послушно наклонил голову, подставляя затылок.

— Никогда, никогда, никогда, — шептал Алан своим дивным голосом, словно пел колыбельную, утешая и баюкая, — Ник, я тебя не брошу.

Мэй была бы рядом с ними лишней, поэтому она тихонько закрыла дверь кухни и отправилась домой. Снаружи все еще стоял мрак, но грозовые тучи чуть ли не ласково обвивали друг друга. Гроза притихла, в небе разлилась неопределенность.

Дождь перестал.