Договор с дьяволом

11.

Поцелуй превзошел все ожидания Ники. Он не мог сравниться ни с чем, что она себе представляла, и она жадно вкушала каждое движение и прикосновение. Ей хотелось, чтобы он длился вечно.

Руки Кейна прикасались к ней с бесконечной заботой, со сдержанной нежностью, от которой у нее трепетало сердце. Она знала, что он и в самом деле хочет ее, что вывез ее на прогулку не по настоянию дядюшки. Он испытывал к ней то же самое, совершенно особенное влечение, что и она к нему.

Об этом говорил поцелуй, которым она все не могла насытиться.

Это ощущение длилось несколько минут, а потом другое желание начало раздирать ее изнутри. Она знала, что он испытывает то же самое, потому что поцелуй сделался более глубоким, и он коснулся ее языка своим. Теперь она уже знала, что делать, и ответила ему таким же лихорадочным движением. Она придвинулась ближе к нему, так близко, что чувствовала, как бьются в унисон их сердца. Рука его обхватила ее шею, палец погладил нежную, чувствительную кожу — эффект оказался потрясающим. Она почувствовала, как что-то изменилось в нем, услышала нарастающее желание в его учащенном дыхании. Она стремилась слиться с ним воедино, подчиниться страстному и неодолимому влечению.

Я хочу. В голове у нее продолжали звучать эти слова, сила, с которой он их произнес. Они эхом отдавались в ее мозгу, в ее сердце. Ничто не могло их заглушить. Я хочу. Нечаянно сорвавшиеся у него слова вывернули наизнанку всю ее душу. И теперь она знала, почему. Она познала истинное значение слова хочу.

Почувствовав его голод, она удивилась своему. Как она может так жаждать того, чего никогда не испытывала? Она обвила руками его шею, запустила пальцы в густые темные волосы. Тогда он оторвал от нее губы и просто держал так, словно она была самой большой на земле драгоценностью.

Как удивительно чувствовать себя кому-то нужной. Желанной. Любимой.

В это мгновение она готова была за него умереть. Вот теперь она хорошо поняла свою мать. Она оторвала правую руку от шеи Кейна и обвела очертания его лица, задержавшись на шраме. По его телу пробежала дрожь, которую она, слившись с ним в одно целое, почувствовала всем своим существом. Палец опустился к его рту, к слегка приподнятой губе. Он напрягся всем телом, но желание не покинуло его. Она чувствовала, как оно растет.

С ее губ готовы были сорваться признания, слова любви. Но она боялась их произнести. Она чувствовала, что он колеблется, и не понимала почему. Ведь он же ходил к Розите. Как и все мужчины. Почему же он не решается сделать с ней то, что делают мужчины с женщинами? Ее дядя, безусловно, дал ему разрешение, если не на это, то на то, чтобы быть с ней. И к тому же он не боится ее дяди. Это она хорошо понимала.

Но что-то его все же останавливало. Неужели он сомневается в ее согласии?

— Я тоже хочу, — вдруг вырвалось у нее, и только тогда он опустил на нее глаза. Луна светила ярко, но не настолько ярко, чтобы она могла прочесть его мысли. Луна еще никогда не была столь ослепительна — даже ярче солнца. Но серые глаза Кейна оставались темными и непроницаемыми. С его губ сорвался хриплый стон. Глубокий и сдавленный, как у раненого животного.

Он наклонился к ее шее и прижался к ней губами. Теперь она поняла, почему он стонал. Она сама всхлипнула, снедаемая желанием.

— Николь, — прошептал он, и ее имя звучало на его устах сладкой песней. Николь — не Ники. Имя настоящей женщины. Женщины, которой она себя целиком ощущала.

Оторвав губы от ее шеи, он поднял голову, ища руками застежку на платье, и глаза их встретились. Теперь в его взгляде был вопрос. Вопрос и бушующее пламя. Иначе нельзя было описать блестевший в них огонь. Она проглотила подступивший к горлу комок. Они оба пылали, и, даже будучи столь неопытной, она знала, что теперь этот пожар уже не остановить.

Она не хотела его останавливать. Их взгляды скрестились. Он заставлял ее отступить, и какая-то часть ее существа хотела это сделать. Та часть, что боялась. Страх разгорячил ее не меньше, чем страсть. Она боялась не столько его самого, сколько своего к нему влечения. Но легче перестать дышать, чем остановиться. Он, как червь в яблоко, вгрызался в ее существо.

Это ей, по крайней мере, в тот момент было ясно. Она не знала, существует ли такая любовь, о которой она читала в книжках. Ей хотелось в это верить. Единение двух душ, даже таким примитивным образом, казалось ей потрясающим. Но единственная любовь между мужчиной и женщиной, с которой она сталкивалась в жизни, обернулась трагедией. Ее мать вечно ждала. Вечно была в слезах. Наконец, эта ужасная мучительная смерть в холодной пещере при рождении ребенка. А потом страдания ее отца. Ради чего?

Теперь она знала, ради чего. Она поняла это, когда Кейн обнял ее. Когда поцеловал. Когда расстегивал ее платье и гладил пальцами кожу. Когда он взял ее на руки и понес в укромное место под деревьями, когда, опустившись рядом с ней на колени, нежно ласкал, осторожно касаясь руками недавних ожогов. Когда он раздевал ее, неуверенный в каждом своем движении, постоянно ожидая протеста, который не мог сорваться с ее губ. Она поняла это, когда ее собственные руки расстегнули ему рубашку и она коснулась темных волос на его груди, провела пальцами по тугим мускулам.

И его тело склонилось над ней, но он был так нерешителен, что ей пришлось его соблазнить.

Кейн всегда мечтал иметь что-то собственное. Теперь судьба дала ему в руки этот бесценный дар, который у него не было сил отвергнуть. Он знал, что Ники — девственница. Иначе она бы не отвечала на его поцелуи с таким изумленным интересом. Вот поэтому и нужно оттолкнуть ее и опрометью кинуться прочь, но у него нет на это сил. Видит бог, он не может сделать такое.

Его влекло к ней так же, как и ее к нему. Влекло к ее невинному удивлению, как никогда в жизни не влекло ни к одной опытной женщине. Ему нужна именно она, нужна, как ничто другое. До сих пор его жизнь мало чем отличалась от плохой шутки. Спотыкаясь, он ковылял от одной ошибки к другой. И даже сейчас он боялся, что совершит еще одну, самую страшную ошибку в своей жизни. И все же он не мог остановиться.

Пальцы Николь скользнули вверх по его груди. Несмотря ни на его прошлое, ни на опыт общения с женщинами, он оказался не готов к этому сладкому взрыву, всеподавляющему голоду, распирающему желанию, напрягшему его тело. Он нашел ее губы, плотно прижался к ним, раздвигая их языком. Они с готовностью и охотой поддались. Малейшее ее прикосновение воспламеняло его, как факел, малейшее движение зажигало в нем новые языки огня.

Он коснулся ее груди, затем, спустившись по ее телу, прикоснулся к ней ртом, лаская, пробуя, покусывая, пока соски не затвердели и она не застонала, — ее тело, предвкушавшее еще большее удовольствие, извивалось от малейшего прикосновения. Его руки двинулись ниже, сдвигая с нее спущенное платье. На ней был лифчик и панталоны — и ничего больше. Он подумал, как много она недополучила за все эти годы, — все те предметы дамского туалета, которым другие женщины придают такое значение. Ему захотелось все это ей подарить. Сначала надеть на нее, а потом медленно снять. Содрогнувшись, он глубоко вздохнул. Еще не поздно остановиться.

Но когда ее руки обхватили его за шею и притянули к себе, он уже не владел собой. На нем все еще были брюки. Его руки, опустившись, быстро расстегнули пуговицы, и его восставшая плоть уперлась в ее тело. Она замерла на мгновение, и ее дыхание у его груди прекратилось.

Остановись. Он услышал свой внутренний голос, но не смог ему повиноваться, особенно когда ее нежное, сладкое дыхание возобновилось, и ее тело, отвечая ему, напряглось, задрожало и выгнулось ему навстречу. Он покрыл поцелуями ее глаза, нос, щеки, изгиб шеи. Он почувствовал, как участился ее пульс, когда ее руки, державшие его за шею, разжались. Все ее тело дрожало в ответ на его ласки. Он еще не знал такого вида страсти — яростной нежности, сокрушавшей все барьеры, которые он сам в себе воздвигнул. Он еще никогда так не любил женщину и никогда не получал в награду такого невероятно сладостного, неприкрытого желания, более сильного, чем голод. Он впервые почувствовал потребность отдать больше, чем берет.

Но он ничего не отдавал. Он только навсегда забирал у нее самое ценное. Он давал ей обещания, которые не мог сдержать.

С горестным стоном Кейн оттолкнулся от нее и лег рядом, закрыв глаза и пытаясь успокоить дыхание.

Он почувствовал у себя на груди руку Ники. Ищущую. Спрашивающую. Она придвинулась поближе к нему, свернувшись у него под боком, и положила голову ему на плечо.

— Что случилось? — наконец прошептала она смущенным и жалостливым голосом, от которого у него сжалось сердце.

С минуту он лежал молча, в надежде, что легкий ветерок охладит жар его тела, успокоит лихорадку в голове. Он ничего в своей жизни так не хотел, а хотел он многого. Очень часто в своей жизни он не получал того, чего хотел, но на этот раз боль вгрызалась в него, как никогда раньше.

Дни его теперь были сочтены. Но у нее все еще впереди. Он не мог позволить себе так страшно предать ее. О чем он, черт возьми, раньше думал?

Ни о чем. Он только чувствовал. Он и сейчас ощущал близость ее тела. Нетерпеливого. Жаждущего. Как и его собственное. Его плоть возопила о своих потребностях. Как легко перевернуться и взять ее. Он никогда в своей жизни не задумывался про ад, но вряд ли ему там будет хуже, чем сейчас. Разве что потом до конца своих дней — сколько бы их ни осталось — он будет жить, сознавая, что погубил девушку.

— Кейн? — произнесла Ники тихим, чуть дрогнувшим голосом.

Он тяжело сглотнул.

— Ты ведь девственница? — спросил он, наперед зная ответ. Этого наивного удивления, пробуждения ее тела ни с чем не спутаешь.

— А какая разница? — сказала она, и он понял, что она готова солгать. Она столь неопытна, что не знает, что он заметит разницу, хотя он ее уже заметил.

— Твой дядя предлагал нам прогулку в коляске, — резко произнес Кейн. — Вряд ли он хотел, чтобы я… погубил тебя.

— Я думаю, этим ты меня не погубишь, — несмело прошептала она.

— В жены обычно берут девственниц, — жестоко возразил он, — подпорченный товар никому не нужен.

Наступило молчание. Он почувствовал, как она вздрогнула от его слов. И вся сжалась. Он ясно давал ей понять, что не собирается на ней жениться.

— Неважно, — произнесла она после минутного мучительного молчания, которое, казалось, длилось вечно. Она попыталась изобразить равнодушие, но голос ее прозвучал глухо:

— Племянница Ната Томпсона все равно никому не нужна.

Да любой, у кого есть хоть капля мозгов, может о тебе только мечтать! Но она и в самом деле верила в то, что говорила. Поэтому ее мужество глубоко тронуло его.

Он повернулся на бок, чтобы видеть ее лицо.

— Ты нужна мне, Ники. Я хочу тебя. Я ничего в своей проклятой жизни так не хотел. Но ты заслуживаешь лучшей доли.

— Нет, — это краткое и пылкое возражение, как стрела, вонзилось в его сердце.

— Я не рискну навлечь на себя гнев твоего дяди, — решил он попробовать другой ход. — Я слышал, что из этого может выйти.

— Ты его не боишься, — сказала она. — Поэтому ты ему и понравился.

— Я не хочу ему разонравиться, — Кейн пытался говорить бесстрастно, даже равнодушно.

— Тогда зачем ты меня сюда привез?

— Потому что он мне это предложил, но, наверное, у него не было на уме ничего подобного, — сказал он, ненавидя себя за жестокость, которую ему пришлось придать своему голосу. — Он просто хотел, чтобы мы подышали свежим воздухом.

Отвернувшись от нее, он взялся за спущенные к лодыжкам брюки. Натягивая их, он не смотрел на нее, чтобы она не видела его возбуждения, которое ему с трудом удалось скрыть одеждой.

Он не мог посмотреть ей в лицо. Он не хотел на нее смотреть. Ему невыносимо было видеть ни ее лицо, ни ее гибкое тело, при взгляде на которое его опять охватила бы дрожь. Он никогда в жизни не молился, даже перед тем, как его должны были повесить. Но теперь он молил бога дать ему сил не коснуться ее. Нельзя, чтобы она видела, каких трудов ему это стоит.

Но в первую очередь нельзя, чтобы она знала, что он в нее влюбился.

Кейн отошел в сторону и стал ждать в тени деревьев. Он хотел услышать звук, говорящий о том, что она одевается. Он ждал, мучимый презрением к самому себе за то, что он чуть было не сделал. За то, что и сейчас хотел сделать. Как и его тезке, Каину, ему, вероятно, выпало на долю погубить самых близких людей: мать, Дэйви, теперь вот Ники.

Сколько дней ему осталось, чтобы спасти Дэйви? Сколько дней до того, как Логовище сотрут с лица земли?

О боже! Он ударил кулаком по стволу дерева. Боль отдалась в незаживших ожогах на спине, но он был рад этой боли.

— Кейн? — снова позвала она. В ее голосе прозвучал вызов.

Он резко обернулся, ожидая увидеть ее уже одетой. Но на ней была только его рубашка. Она прикрывала бедра девушки и соблазнительно оставляла грудь наполовину открытой. Когда она поднималась, ее длинные, красивой формы ноги слегка дрожали. Волосы ее спутались, и в обрамлявших лицо кудряшках застряли сосновые иголки. Он в жизни не видел ничего более пленительного.

— Одевайся, — бросил он сдавленным голосом.

— Не оденусь, пока ты не скажешь мне, что… произошло, — сказала она. — Если тебя так уж заботит мой дядя, то вряд ли ему понравится, если ты меня здесь оставишь. — Гнев в ее голосе смешался с мольбой.

— Я отвезу тебя назад.

— В таком виде?

— Я одену тебя.

— А я снова разденусь.

Несмотря на отчаяние, он невольно улыбнулся. Да, она выполнит свою угрозу. Он, конечно, может оторвать кусок своей рубашки и связать ее, но можно себе вообразить, какой дикой кошкой она будет по дороге домой. Наверное, это в ней ему тоже нравится. Она ни на дюйм не отступит. Как и в первый раз, когда они встретились, как тогда, когда она защищала своего брата от Янси. Как и сейчас. Она просто не может делать ничего наполовину.

От этой мысли кровь снова быстрее побежала по его жилам. Она будет заниматься любовью с такой же страстностью, с какой защищала брата. И тут его словно холодной водой окатили. Он хуже Янси. Янси был, по крайней мере, честен в своих намерениях.

— Я сказал тебе, — наконец произнес он. — Я тебе не подхожу. Я ровным счетом ничего не могу тебе предложить. Никакого будущего. Только этот вечер.

— Я не прошу тебя ничего предлагать.

— Об этом попросит твой дядя, — сокрушенно произнес он. — Он не такой человек, чтобы воспринять это с такой… легкостью.

— Мой дядя не имеет к этому никакого отношения.

— Наоборот, самое прямое отношение. Он тебя любит, Ники.

— Он хочет, чтобы ты остался. Он не будет возражать.

— А ты? Ты хочешь остаться здесь навсегда?

Она с минуту помолчала, и он знал, что у нее тоже промелькнула мысль об отступлении.

— Если ты здесь останешься, — сказала она, — то и я на это согласна.

Он снова пришел в замешательство. Он помнил, как в тот день на холме она смотрела на вершины гор. Какая тоска была в ее взгляде.

— Это место рано или поздно обнаружат ищейки, — продолжал он.

— Дядя Нат так не думает. Если они сюда явятся, мы сможем убежать, — возразила она. И, помедлив, добавила:

— Только несколько человек знают, как найти дорогу отсюда.

У Кейна замерло сердце.

— Где это?

— Я как-нибудь тебе покажу, — сказала она. — И нас никто не сможет найти. Мы могли бы отправиться на север. Может, даже в Канаду. Дядя Нат говорил про Канаду и… Калифорнию.

— Я легок на подъем, — коротко сказал он.

— Я тоже.

— А как же Робин?

Она, замолчав, склонила голову.

— Я не могу оставить Робина.

— Не можешь, — согласился он. А я не могу оставить Дэйви.

— Он может поехать с нами, — надежда придала уверенности ее голосу.

— И стать бандитом? И всю жизнь скрываться от полиции? — В своем собственном голосе он услышал усталость. Он увидел, как она опустила голову.

— Значит, ты не примешь предложения дяди?

Он не мог сказать ей правду. Если он отклонит предложение, то Томпсон будет допытываться, почему. Он должен продолжать водить Томпсона за нос, а единственный способ это сделать — продолжать обманывать Ники. Его просто перекосило от этой мысли.

— У меня есть обязательства перед одним человеком, — сказал он.

— Перед… женщиной?

— Да, — ответил он и увидел, как исказилось ее лицо. Он не должен так поступать с ней. Не имеет права. — Женой человека, с которым я вместе разбойничал. Я пообещал ему позаботиться о ней.

— Он умер?

Кейн не сразу ответил.

— Он в тюрьме, — хмуро произнес он. Боже, зачем он это сказал?

— Прости, — сказала она. — Он, наверное… тебе очень дорог.

— Он мне как брат, — ответил Кейн. — Меня взяли в его семью, когда умер мой отец.

— Когда это было? — тихо спросила она.

Он пожал плечами, не желая даже думать о том времени.

— Это, должно быть, ужасно, — сказала она. — Я помню, как умер мой отец.

Он воззрился на нее сверху вниз.

— Это был лучший день в моей жизни.

Ее глаза вопросительно расширились.

Кейн снова пожал плечами:

— Он ненавидел меня со дня моего рождения, потому что от родов умерла моя мать. Он хотел назвать меня Каином, но не умел ни читать, ни писать, а священник, отпевавший мою мать, написал имя неверно. Позже он сказал кому-то, что нашел это имя неподходящим для мальчика. — Он пожал плечами. — «Дьявол» немногим лучше Каина, верно? Так что, может, мой отец был тогда прав.

Она прижалась к его груди. Он почувствовал ее теплое, соблазнительное тело сквозь ткань своей рубашки. Ее легкий аромат смешался с его собственным.

— Он был не прав, — прошептала она, протягивая ему губы. Глаза ее были полны сочувствия. Сострадания. Любви. Еще минуту назад он способен был ее отвергнуть, но сейчас…

Он впился в нее губами, желая доказать, что она ошибается. Он и на самом деле дьявол. Ее дьявол. Проклятие, он никому, кроме себя, не принадлежит.

Поцелуй вышел грубым, отчаянным, наказующим. Но она не шелохнулась. Она, казалось, вобрала в себя этот гнев, приняла его. Он с трудом оторвался от нее.

— Беги, — хрипло прошептал он. — Беги отсюда, от меня со всех ног.

Она покачала головой:

— Не могу.

— Тогда мы оба будем прокляты, — сказал он и рывком притянул ее к себе, не в силах больше сдерживаться. Пламя вырвалось наружу.

Ники мгновенно почувствовала, что он сдается. Она знала, что он чувствует. Она испытывала ту же безнадежность, словно неодолимо и неизбежно сползала в пропасть боли и разрушения. Несмотря на смело брошенные ею слова о том, что ей дела нет до будущего, ее внутренний голос робко возражал; как она может сразу сбросить страх, горе и одиночество, которые испытывала на протяжении всей жизни? Всего один раз, говорила она себе. Хоть раз в жизни она испытает эти чувства, узнает, что значит быть женщиной. Всего один раз.

А когда его пальцы коснулись ее затылка, а губы прижались к пульсирующей жилке на шее, уже не было сил остановиться. Если ее ждет проклятие, пускай так и будет.

Его ласковые руки вновь опустили девушку на землю, пальцы освободили ее от рубашки и с завораживающей властностью прошлись по всему телу. Она задрожала от ожидания. Когда его руки оказались у нее между ног, нежность обернулась настойчивостью.

Ее тело выгнулось, ощутив незнакомое прикосновение, не испытанные доселе ощущения, вызванные его пальцами. Она почувствовала влагу, а потом волны волшебного желания. Ее рука потянулась к его груди, завороженно дотрагиваясь до волос. Ее пальцы, как магнитом, потянуло вниз, к выпуклости на его брюках. Когда она расстегивала пуговицы, тело ее извивалось от все более интимных прикосновений.

— Николь, — хрипло простонал он, когда ее рука с удивлением коснулась его возбужденной плоти.

Какой большой. Какой гладкий. Какой загадочный. Чувствуя, как его рука творит с ней нечто невероятное, она ласкала его, пытаясь отгадать, совпадают ли их ощущения, чувствует ли он этот поток удовольствия, обещавший невероятное наслаждение. Она услышала невольно вырвавшиеся у нее всхлипывания.

Он, пошевелившись, убрал руку и навис над ней всем телом. Напряжение его было столь сильным, что казалось, воздух вибрирует, и, когда он коснулся ее своей возбужденной плотью, она жалобно зарыдала от еще не совсем понятной ей потребности.

А затем последовала боль, острая, пронзительная, но и она не смогла подавить всепоглощающей потребности. Боль утихла, так же как и страх перед его телом, соединившимся теперь с ее собственным. Ее тело стало отвечать ему, их голоса слились в одну песню, как будто они были созданы друг для друга.

Омываемая все новыми и новыми волнами ощущений, она поразилась, как точно инстинкт подсказывал ее телу все движения, восхищалась простой и чистой красотой их слияния. Он проникал в нее все глубже и глубже, и ее тело стало двигаться в одном ритме с ним. Он достал до самых ее глубин, стал ее частью, ей казалось, что души их соприкасаются.

А потом она вообще потеряла способность думать. Она устремилась ввысь, как ястреб к солнцу. Внутри ее взорвался вулкан, с рокотом извергая все новые и новые потоки лавы. Она замерла, с трепетом преклоняясь перед его телом и перед своим собственным.

Кейн, перевернувшись на спину, перекатил ее на себя, обнимая, словно хотел защитить.

— Я тебе сделал больно? — спросил он мучительным шепотом. Она ответила поцелуем, вручая ему свое сердце.

Он долго молчал, просто прижимая ее к себе, сердце к сердцу. Потом, отпустив ее, он медленно поднялся. Она все еще была прикрыта его рубашкой, а он, после того как они вместе стянули с него брюки, — полностью обнажен. Она медленно встала на ноги, чувствуя на себе его внимательный взгляд.

— Какая ты прелесть, — сказал он. — Я навсегда тебя запомню такой.

Взяв его руку, она легонько прикусила ее. Он, судя по всему, с ней прощается. Такого не может быть. Она не позволит ему проститься. Не даст ему произнести этих слов.

— Николь…

— Нет, — перебила она. — Я не хочу сейчас разговаривать. Я хочу только чувствовать.

Он замолчал, но она снова почувствовала в нем напряжение. Непонятно, почему оно так велико. Она знала, что, что бы он там ни говорил, ее дяди он не боится. Она знала, что ему кажется, будто у него нет будущего, но ей все равно.

Это ложь. Ей далеко не все равно. От одной мысли, что она может его потерять, ее бросало в дрожь. Мы оба будем прокляты, произнес он несколько минут назад. Почему? Как бы ей хотелось понять некоторые его секреты. Как бы ей хотелось, чтобы он поделился с ней терзавшими его сомнениями, а она с ним — своими.

Ей захотелось отогнать вдруг охватившее ее предчувствие недоброго, развеять свои сомнения. Она знала, что любит его. Она знала, что не безразлична ему. Но любит ли он ее? Достаточно ли сильно, чтобы остаться в Логовище? В любом другом месте ему грозит смертельная опасность. А если он останется, что произойдет с их будущими детьми? С Робином?

Ники прильнула к нему и опустила голову ему на грудь, чтобы он не заметил слез, которые катились по ее щекам. Ее пальцы блуждали по его груди, перебирая темные волосы, сужавшиеся в полоску на животе. Чувствуя, как он задрожал от ее прикосновения, она вскинула голову и посмотрела на него, надеясь, что утерла слезы о его кожу.

— Я люблю тебя, — просто сказала она.

Его лицо исказилось страданием. Она не видела его глаз, скрытых тенью, но почувствовала, как забился пульс на его шее. Она дотронулась пальцами до его глаз и ощутила влагу.

И ей стало ясно. Ясно, что он ее тоже любит, хотя и не хочет в этом признаться. Она шевельнулась и прикоснулась губами к его губам, пытаясь высказать ему все, что было у нее на душе. Но скорбь не ушла из его глаз, а напряжение не покинуло тела.

И эта скорбь проникла в нее, пробуждая в ней страхи и предчувствия. Молчание вдруг стало невыносимым. Зловещим.

Но Кейн не произнес ни слова. Еще минуту он держал ее в объятиях, потом отпустил. Он помог ей одеться и посадил в коляску. По дороге в Логовище он к ней не прикоснулся, но, когда она положила руку ему на бедро, он не попытался стряхнуть ее.

У конюшни их поджидал Энди, благоразумно нацепив на лицо непроницаемое выражение.

— Слышал, что вы, может, останетесь, — произнес он, беря поводья. Кейн тем временем помогал Ники выйти из коляски. Она затаила дыхание.

— Возможно, — протянул Кейн, и сердце Ники наполнилось горько-сладкой смесью надежды и волнения. Он впервые дал понять, что обдумывает предложение дяди Ната. А что тогда будет с Робином?

Ее неотступно преследовало беспокойство, даже тогда, когда Кейн, взяв ее за руку, подвел к крыльцу дома. Он наклонился и поцеловал ее, едва прикоснувшись к ней губами.

Потом он выпрямился. В вечерних сумерках она не могла прочесть выражения его глаз. И что у него на сердце, она тоже разгадать не могла. На нее вдруг повеяло холодом. Ей нужны были заверения. Как воздух нужны. Но она заметила, как губы его сжались в суровую линию. Лучше бы она этого не видела.

— Кейн?

Он коснулся рукой ее щеки.

— Спасибо, — просто сказала она, затем повернулась и исчезла за дверью.