-- Не понимаю, Олег Антонович.


-- Потому что по обыкновению спешите, Антонина Романовна. Кстати, вот вам бесплатный совет: никогда не забегайте в разговоре вперед, дайте собеседнику высказаться. Пара минут терпения может дать иногда потрясающий результат, -- неожиданно он поднялся с табуретки, подошел к топчану, наклонился, прислушался к дыханию спящего Илюши, довольно кивнул и вернулся к столу, за которым коротал с гостьей предпоследний вечер. – Я довольно состоятельный человек, Тонечка. Кроме того, у меня есть еще силы, умение и возможности приумножить свое состояние. Не хвалясь, скажу, что таких, как я, в нашей стране не много, хватит пальцев одной руки, чтобы перечесть. О партийных начальниках говорить, конечно, не будем, боюсь, меня может стошнить, а у нас в избе чистота и порядок, -- ухмыльнулся он. --. Нет, речь идет о нормальных людях, способных умом и горбом заработать свой капитал. Я заработал. Но потом, в какой-то момент стало скучно вкалывать на одного себя. К тому же, возникли определенные сложности, которые вынудили оказаться в этой глуши, надеюсь, скоро они исчезнут. И тогда я обязан буду решить: как быть дальше? Уехать, чтобы продолжить начатое, или остаться, чтобы размышлять о достигнутом? – он сделал паузу, словно выжидал, что собеседница опять сунется без приглашения со своим замечанием. Однако Тоня крепко зарубила себе на носу недавний совет, молчала. – Умница, -- одобрил «советчик» ее поведение и продолжил. – А для принятия любого из этих решений необходимо знать, что у меня в пассиве: пустота или заполненность. Заполненность чем угодно: надеждой, любовью, допускаю даже корысть. Главное, чтобы мне в спину дышал не чужой человек, а свой, преданный и благодарный. Понятно?


-- Нет, -- честно призналась она.


-- Когда вы вдвоем заявились в мой дом, не могу сказать, что это стало приятным сюрпризом. За десять лет я отвык от людей и привыкать заново не собирался. Если мне от них было что-нибудь нужно, я шел в таежный поселок отовариться необходимым: инструментом, мукой, женщиной, а после возвращался к себе, в тишину и покой. Вы внесли в мою жизнь беспокойство, которое поначалу весьма раздражало. Затем заболел Илья… И тут во мне что-то щелкнуло, что-то случилось. Я прижимал к себе его горячее тельце, а душа кричала от радости: вот оно, твое искупление. Перед судьбой, перед людьми, которых я когда-то предал и которые предавали меня. Скажете, кощунство? Согласен. Но в тот момент с моей души будто короста исчезла. Я понял: если хочешь жить – спаси другого, тебе зачтется. Словом, делом, простым участием – всем зачтется… Правда, потом я уже ни о чем не думал, просто вытягивал из беды твоего ребенка. Ведь любая болезнь – беда, согласна?


-- Да.


-- Ничего что я тыкаю?


-- Ничего, вы же намного старше.


-- Я начинаю сомневаться, что искренность – это достоинство. Шучу, -- Олег Антонович задумчиво уставился на собеседницу, точно что-то важное решал для себя, затем вдруг спросил. – Сын крещеный?


-- Нет.


-- Почему?


-- Не приходило никому в голову.


-- А мне пришло, -- и замолчал. Тоня тоже молчала, следуя мудрому чужому совету. -- Для меня Илья перестал быть чужим, -- с улыбкой вдруг признался Боровик. – На родство я, безусловно, претендовать не могу – смешно, но одного отца для такого мальчика маловато. Что скажешь?


-- Я не совсем понимаю вас, извините.


-- Предлагаю себя в крестные.


-- Зачем вам это, Олег Антонович? – опешила она.


-- Нужно, -- этот человек был, действительно, непонятным, его непредсказуемость удивляла, сбивала с толку. – Если вас что-нибудь смущает, -- перешел он снова на «вы», -- или я кажусь недостойным, скажите прямо, не бойтесь обидеть. Но клянусь Богом: вы не пожалеете, если примете мое предложение. В жизни, Тонечка, ничего не совершается просто так, все взаимосвязано и предопределено. Кто знает, может быть, именно за этим послала судьба вас в мою избушку, -- в его глазах горел странный, почти мистический огонек, пламя свечи отбрасывало на стены таинственные тени, в печке пылали дрова – в этом всеобщем горении было что-то загадочное, подталкивающее к необъяснимым поступкам.


-- А где мы найдем священника?


На рассвете Олег Антонович отправился за знакомым протоиереем, сосланным в эти места лет двадцать назад за антисоветские проповеди.


Крестили в ручье. К обряду крещения мать не допустили, батюшка пробасил: не позволяет канон. При этом в его голосе явно слышались извинительные интонации. Тонечка воспринимала все происходящее как игру, как сказку, где обязательно победит добро.


…Всю обратную дорогу в часть крестный отец пронес крестника на руках. Под кофточкой у мальчика висел на грубом шнуре серебряный крестик. Дома Тоня собиралась снять этот крестик и пока ни о чем не докладывать мужу: неизвестно как посмотрит Аренов на ее самовольство. Олег Антонович ориентировался в тайге, точно в собственной квартире, казалось, он родился и вырос здесь. Они останавливались отдохнуть, перекусить, разговаривали, молчали. И ни на минуту Тоню не покидала мысль о муже. Она представляла их встречу, Сашин восторг, изумление, ужас, жалобы, как без них было плохо, и как он сходил с ума. Это маленькое приключение, конечно, укрепит их любовь еще больше, заставит понять, что друг без друга каждый из них – ничто. Какими ничтожными казались теперь все обиды и ссоры, какими смешными – все подозрения. Главное – они вместе и живы, все остальное – лишь приложение.


У развилки проводник остановился.


-- Дальше мне идти нужды нет. Вот забор, держитесь его, никуда не сворачивайте и выйдете прямо на КПП. Надеюсь, еще встретимся, поэтому говорю не «прощайте», а «до свидания», -- он прижался загорелой щекой к детской щечке и тут же передал свою ношу матери.


-- Спасибо вам большое, Олег Антонович. Может, все-таки зайдете? С Сашей познакомитесь, чаю попьем.


-- Благодарю за приглашение, нет.


-- Скоро стемнеет. Переночевали бы у нас, а утром пошли.


-- Будь я на месте вашего мужа, Тонечка, -- усмехнулся Боровик, -- не порадовался бы сегодняшней ночью никакому гостю, даже самому дорогому.


-- Опять шутите?


-- Шучу, -- коротко согласился шутник. – До встречи, -- развернулся и пошагал обратно.


-- Как же мы встретимся? Как я найду вас?


-- Судьба найдет, -- бросил Боровик не оглядываясь.


Ключ был на месте, за доской над крыльцом. С одной стороны хорошо, что Саша еще не вернулся: будет время привести себя в порядок. С другой – плохо, потому что разлука становилась невыносимой. Тоня открыла дверь, опустила проснувшегося сынишку на крыльцо и вошла в комнату, держа ребенка за руку.


Сначала она ничего не поняла. Голые стены, распахнутый шкаф без одежды, нет стола, стульев, дивана. Она метнулась в другую комнату – пусто, даже детской кроватки нет.


-- Мама, пи-пи.


-- Да-да, конечно, малыш, -- пробормотала она, -- сейчас.


Сзади затопали, точно стадо слонов, и в ту же секунду на шее повисла Елена.


-- Господи, Тонечка, да как же так?! – запричитала по-бабьи жена старлея. – Мы ж вас уже почти похоронили! Больше двух недель искали, весь полк на ушах стоял. Сашка твой черный ходил, думали, сам загнется или разобьется к черту. Не соображал, что делал. Как тебе удалось выбраться? Неужели вы были все это время в тайге?!


-- Успокойся, Лен, со мной все в порядке. Где Аренов?


-- Господи, целый месяц почти! Без еды, без питья, с ребенком – это же просто чудо, что вы живые!


-- Успокойся, Никонова! – заорала Тоня. – Где мой муж, черт тебя побери! – рядом заплакал сын. Она подхватила ребенка на руки и повторила. – Где Саша? Он жив?


-- Господи, а разве я не сказала? В Афгане твой Сашка. Дня три, как отправили. С ним еще двое ребят полетели.





Глава 5



Эх, Краснодар, столица Кубани! Город солнца, гостеприимства, пересудов и казачьего трудолюбия. Шелковицы, жареные семечки, многоцветный, гудящий, как улей, базар, городской драмтеатр, пенное цветение фруктовых деревьев и белые соцветья душистых акаций. Стоит отсюда уехать, чтобы понять, как трудно жить от этого чуда вдали. Никогда прежде Тоня Туманова не отличалась привязанностью к родному краю. Она мечтала о настоящей столице, где каждый метр – история, каждый театр – легенда, где здания охраняются государством как памятники старины, но не сносятся как развалюхи, где по реке плывут пароходы, а не допотопные лодки со скрипом уключин, где уже одно только место рождения дает превосходство. «В Москву, в Москву!» -- бредила Тонечка Туманова вслед за чеховскими инфантильными сестрами и – отправилась в жалкое подобие районного центра. Антонина Аренова не пожалела об этой подмене ни дня.


Прошел год с того вечера, как она вернулась в свой пустой дом. Остались позади потерянность, страх за мужа, непонимание, как жить в одиночку. Помогла, как всегда, тетя Роза, встретившая со слезами родню на вокзале. После объятий, восторженных восклицаний над внучатым племянником и обеда с жареным карпом, щедро залитым луково-помидорной подливкой, под рюмку домашней наливки родственница предложила обсудить дальнейшую жизнь.


-- Теть Роз, -- взмолилась Тоня, -- дай хоть в себя прийти! Мы же только что с поезда. Я, вообще, еще ни о чем не думала. Если тебя волнуют деньги, пожалуйста, не беспокойся. Мне будут перечислять из Сашиной части.


Тетка выразительно покрутила у виска указательным пальцем.


-- Ты, я вижу, совсем свихнулась в своей тайге. Может, напомнишь, дорогая племяшка, когда я волновалась по этому поводу?


-- Прости.


-- То-то же. И, кстати, прекрати, наконец, называть меня тетей. Я своих не рожала, потому что ты у меня за дочку была, есть и будешь всегда. Замуж, между прочим, не вышла по той же причине, все боялась, «дядя» будет не так хорош, -- язвительно подчеркнула она возможный родственный статус. – Помнишь Леонтия Семеныча?


-- Нет.


-- Ну, он тебе еще нитки цветные таскал, мулине для вышивки, забыла?


-- Рыжий?


-- Ну.


-- А ты, что, собиралась за него замуж?


-- Тю! – фыркнула тетка. – Я с ним даже не целовалась, в кино несколько раз сходили – и вся любовь. Он же не мужик – пустое место. Однажды на ноябрьские снег выпал и тут же, естественно, растаял, так ты бы видела, как он эти лужи обходил! – она вдруг вскочила с дивана, вышла на середину комнаты, нахмурила лоб, вытянула по-гусиному шею и, подтянув вверх воображаемую штанину, потрусила на цыпочках от серванта к закрытой двери, за которой спал Илюшка. Это выглядело так комично и нелепо, что Тоня, не выдержав, расхохоталась. Тетка плюхнулась рядом на стул. – Я с ним как-то весной случайно в универмаге нашем столкнулась. О, -- говорю, -- привет! Ты что здесь делаешь в рабочее время? А он мне важно так: тружусь тут. Серьезно? – спрашиваю. -- Кем же? -- Заведующим, -- отвечает. И приглашает в свой кабинет, дескать, глянь, дура, какого мужика упустила, жила бы сейчас, как королева.


-- А ты?


-- Что я?


-- Пошла?


-- Да на кой лях он мне сдался? Я, конечно, и сама уже ягодка залежалая, но он, вообще, никуда не годится: жирный, лысый и изо рта воняет. Нет уж, я лучше в очередях за колготками буду давиться, чем быть при таком «короле», -- тетя Роза, которая раньше всегда отличалась сдержанностью, даже строгостью, все больше удивляла племянницу. Она вела себя, как легкомысленная девчонка, уверенная в своем обаянии и довольная отсутствием старших.


-- Теть Роз, -- осенило вдруг Тоню, -- ты влюбилась?


-- Послушай, Антонина, давай договоримся: не зови меня больше этим дурацким «теть». Тети на базаре пирожками торгуют, а я для тебя – самый преданный друг и единственная родня, очень любящая, между прочим.


-- Точно влюбилась!


-- У нас в роду, вроде, цыганок не было. В кого ты такая?


-- Наверно, в тебя, милая моя Розочка.


-- А что, очень заметно? – выдала себя наивным вопросом тетка.


-- А что, -- поддразнила племянница, -- не смотришься в зеркало?


-- Ладно, об этом после, не обо мне сейчас речь. Сама-то что собираешься делать?


-- Ждать Сашу.


-- Ждать да догонять – хуже нет. Это даже ребенку известно. Надо чем-то заняться.


-- Без прописки кто ж меня возьмет на работу?


-- Значит, будем решать проблему прописки. У меня паспортистка знакомая, попробуем через нее хотя бы временную сделать. Ты родилась в этом городе, жила. Муж – военный летчик, в Афганистане служит, почти герой – должны разрешить. А заартачатся – на лапу дадим. Завтра пойдем в магазин, приемник купим. У меня только радио да телевизор.


-- Зачем?


-- Голоса вражьи слушать. Их, правда, глушат безбожно, но если повезет, можно кое-что поймать. Знаешь, на каких самолетах твой Аренов летает?


-- Да.


-- Вот и послушаем американцев, те хоть скажут: кого подбили и сколько. А у нас – сплошная трескотня да вранье. Ладно, дорогая племяшка, давай спать, утро вечера мудренее.


С утра родственница бурлила энергией. Сбегала на базар, купила любимые Тонины помидоры «бычье сердце», малосольные огурцы, персики, янтарные сливы, душистое подсолнечное масло, сметану, которую можно резать ножом, домашнюю курочку для внучка – нагрузилась, точно биндюжник. Приготовила обед, двухкомнатную «хрущевку» заполнил аромат кубанского борща, заправленного старым салом. Испекла оладьи, укутала полотенцем тарелку, сварила манную кашу и постучала в дверь.


-- Просыпайтесь, сони, подъем!


…Это было чудесное утро, когда все вокруг словно сговорилось оказать услугу: погода, природа, люди. Ласковое сентябрьское солнце не обжигало, а грело. На перекрестке, у гастронома бабульки торговали цветами – из бидонов торчали разноцветные охапки гладиолусов-георгин-хризантем, бесшумно скользили троллейбусы, проносились грузовики с арбузами и капустой, облокотившись на пухлый локоть, скучала в киоске «Мороженое» продавщица, лениво поглядывая на прохожих, – пахло югом, домом и покоем, где душа, как довольная сытая кошка, уютно сворачивается в клубок, уверенная в своей приближенности к раю.


-- Светка Косенчиха доложила, что в овощной к вечеру арбузы завезут. Может, купим?


-- Обяз-з-зательно! – подпрыгнул Илюшка и повис, ухватившись за их руки.


-- Ах, ты, умница! – умилилась тетя Роза, целуя ребенка. – Бабушка всего тебе накупит: и помидорчиков, и арбузиков, и винограда, все будешь кушать, золотце мое. Надо только тачку у Косенков забрать, уже неделю как держат. Возьмем сразу пару мешков, под кровать закатим, и горя не будем знать. Арбузы очень полезны для кишечника. А завтра приготовлю синенькие с мясом. Вы с Ильей оба, как с креста снятые, вам нужно хорошо питаться, сил набирать. Ничего, Кубань быстро на ноги вас поставит.


-- Мы не больные, -- улыбнулась Тоня.


Племянница наслаждалась теткиной болтовней, точно божественным пением, обретая уверенность в себе, в будущем, в жизни. Все будет хорошо, Саша вернется, они снова заживут, как прежде, даже лучше. Ему дадут орден, он, конечно, это заслужит. С боевой наградой поступит в школу летчиков-испытателей, как об этом давно мечтает. Она, конечно, по-прежнему против, но доля жены военного летчика – терпеть, верить и ждать, поэтому придется одобрить это решение, все равно Аренов всегда поступает по-своему. Они станут жить в каком-нибудь большом городе, может, даже в Москве, будут ходить по театрам, музеям, в кино. Отдадут Илюшку в хорошую школу, нет, лучшую, потому что сын летчика-испытателя, героя Афгана достоин только самого лучшего. К тому же, Илья умный мальчик, развивается не по возрасту быстро. У Ареновых появится много друзей – образованных, талантливых, интеллигентных. О муже, безусловно, напишут в газетах: немыслимо утаивать информацию о человеке, который ради укрепления мощи своей страны ежесекундно рисковал собственной жизнью. Возможно, ее тоже попросят дать интервью: нельзя же писать о муже, обходя молчанием его жену. И вот тогда она скажет, что, если не хватает силы жить в постоянном ожидании известия о славе или гибели любимого человека, если такой силы в женщине нет, лучше женой летчика не становиться.


-- Антонина, ты что, заснула на ходу? – вывел из мечтаний тетушкин голос. – Проходи к третьему кабинету, занимай очередь, жди меня, я скоро. Пойдешь с бабушкой в гости к тете? – промурлыкала она Илье, подхватила его на руки, подмигнула племяннице. – Для давления на психику, -- и решительно зашагала по коридору вперед, неся ребенка, словно парламентер – белый флаг.


…Родной город принял свою беглянку. Разрешил временно поселиться, намекая, что постоянный порог для жены офицера, выполнявшего интернациональный долг, не убран, но лишь отодвинут. Это подтверждало главное: в стабильности можно быть уверенной только на пару с мужем.


День, когда Тоня получила первое письмо, решено было отметить как праздник. Тетка, сиявшая не меньше племянницы, предложила.


-- Давайте, ребятки, я поведу вас в одно местечко. У нас тут на Красной открылось новое кафе, по телевизору даже показывали, в новостях. Посидим, мороженое закажем, папке вашему косточки перемоем, пусть ему там икнется. Пойдешь, казак?


-- Пойдешь! -- без колебаний четко выдал Илья, потом забавно наморщил лоб, задумался и добавил. – Моложеное полезно для голла, -- при этом вид у него был авторитетный и важный.


-- Не ребенок – лектор из общества «Знание», -- восхитилась тетя Роза. – А скажи, дорогой, бабушке: ты кубанец или казак?


-- И кибанец, и казак.


Тетка залилась счастливым смехом, сочно чмокнула мальчика в тугую щечку.


-- Ладно, дети, я пошла переодеваться. И вы собирайтесь, через пять минут выходим.


Кафе, которым их надеялась поразить тетушка, оказалось закрытым. На двери висела табличка с лаконичным объяснением «по техническим причинам». Каким образом мороженое увязали с техникой, было неясно, но возмущаться не имело смысла, и они решили пройтись по центру. Людей посмотреть, себя показать, а попадется на глаза что-нибудь симпатичное – повторить попытку.


-- Ты бы хоть обо мне подумала, -- хваталась впечатлительная родственница за сердце. – Я ж не переживу, если с вами что-то случится!


-- Перестань делать из мухи слона, мы здоровы и живы.


-- А муха большая? – встрял Илья.


-- Маленькая, -- Тоня чуть замедлила шаг, проходя мимо большой террасы: на столиках – живые цветы в синих вазочках, молодые опрятные официантки в нейлоновых голубых халатиках, приятная негромкая музыка.


-- А слон? – не отставал любознательный сын.


-- Большой, -- хорошо бы здесь посидеть, но своих денег кот наплакал, а разорять Розочку не хотелось. Тетка и так основательно потратилась, спустила все свои отпускные.


-- Солнышко, -- наклонилась наблюдательная родственница к Илье, -- мороженое хочешь?


-- Да-да-да!


-- Пойдем, бабушка купит.


-- А мама?


-- Мама тоже пойдет, -- решила за племянницу тетка и, не оглядываясь, повела малыша к одному из свободных столиков.


Аппетитно слизывая с ложки пломбир, тетя Роза принялась за воспитание.


-- Если еще раз замечу, что ты пытаешься сэкономить на ребенке, не взыщи, устрою скандал.


-- Зачем ты нас сюда привела? Деньги девать некуда?


-- А если будешь заглядывать в мой карман, выпорю. И не посмотрю, что ты уже мать. Как тебе не стыдно, Антонина? Да я счастлива, что у меня есть, на кого тратиться! Не давай ребенку большие куски, горло будет болеть. Неужели до тебя до сих пор не доходит, что ближе и дороже вас с Ильей у меня нет никого!


-- Боюсь, не доходит, Роза Евгеньевна, -- раздался за спиной насмешливый мужской голос.


-- Митенька, -- расцвела, обернувшись, тетушка, -- вот так встреча! Какими судьбами? А я слышала, ты в Киеве обосновался. Садись, дорогой, в ногах правды нет.


Из-за теткиной спины вышел Дмитрий Овчинников, любимый тетушкин ученик и первая любовь племянницы. До перевода в городской отдел народного образования Роза Евгеньевна учила школьников химии. В Овчинникове она души не чаяла, считала его аналитиком от природы и прочила блестящее будущее ученого. Митя был старше Тони Тумановой на восемь лет и, когда ей повязали пионерский галстук, он уже был студентом. О влюбленности стеснительной девчушки юноша не подозревал. Частенько захаживал к учительнице за специальной литературой, рассуждал о преимуществе химии над другими науками, советовался, как решить проблему выбора между органикой и неорганикой. А рядом обмирала от восхищения смешная малявка с косичками, закрученными забавными баранками над ушами.


-- Боже мой, неужели это ваша племянница, Роза Евгеньевна? – весело изумился теткин любимец, разглядывая Антонину. – Тонечка, это, правда, вы или ангел спустился с небес?


-- Мама, что такое ангел? – тут же вцепился в незнакомое слово младший Аренов.


-- А ты, малыш, стало быть, ангелочек, -- констатировал Дмитрий и пожаловался. – Почему небеса так несправедливы, Роза Евгеньевна? Кому посылают целый сонм ангелов, а кому -- ведьм да чертовок, что, впрочем, одно и то же.


-- Справедливость, Митенька, как капризная женщина: никакой логики, одна причуда. А причуды понять невозможно, с ними приходится только мириться.


-- Представьте меня вашей племяннице, Роза Евгеньевна, -- попросил экс-ученик. – Думаю, эта прекрасная незнакомка меня совсем не помнит.


-- Ошибаетесь, -- возразила «незнакомка», -- я отлично вас помню. Вы пили чай из большой синей чашки с золотым ободком и объедали нас вишневым вареньем.


-- Хочу валенья! – решительно заявил Илья.


-- Любишь сладкое? – полюбопытствовал Дмитрий.


-- Да-да-да!


-- Правильно, мозг надо с детства питать углеводами, тогда вырастешь умным. Хотя, по правде, парень, от ума только беды, и в этом еще одна вселенская несправедливость. Ладно, не буду вам больше мешать. Иногда при общении вступает в силу закон перехода количества в качество, и тогда радость вырастает в скуку. В таких случаях главное – не упустить этот момент, правда, малыш? – Илья не ответил, радостно стукнул ложкой о край розетки. – Ну, что ж, молчание часто является завуалированной формой согласия, -- заключил Дмитрий, поднимаясь со стула. – Рад был встрече, дорогая Роза Евгеньевна.


-- Взаимно, Митенька. Заходи в гости, посидим, потолкуем, чайку попьем с вишневым вареньем. Я по привычке каждое лето запасаюсь парой литровых баночек. Наверное, не теряю надежды, что как-нибудь навестишь старую зануду.


-- Вы не старая и не зануда. А за приглашение спасибо, обязательно приду, вот только с делами разберусь немного, -- слегка поклонился обеим, махнул прощально рукой Илье, сосредоточенно размазывающему пломбирную кашицу по дну розетки, и поспешно направился к выходу – высокий, стройный умник с благодарной памятью на людей и ироничным взглядом на жизнь.


-- Фанфарон, -- пробормотала вслед одна.


-- Умница, -- улыбнулась другая.


Косточки Александра Аренова остались немытыми: времени не хватило.



х х х



-- Девушка, клетчатые с коротким рукавом есть?


-- Только однотонные.


-- А какие цвета?


-- Белый, серый.


-- Покажите.


Она терпеливо выложила на прилавок образцы. Молодая толстуха с недовольным видом принялась мять пухлыми пальцами ткань.


-- А другой оттенок есть?


-- Нет.


-- Девушка, -- вмешалась другая, -- покажите вон ту рубашку, с пуговками на воротнике.


-- Какой размер?


-- А какой есть?


-- Какой вам нужен?


-- Вам-то что? Если я покупаю, вы обязаны предъявлять товар по требованию покупателя.


-- Девушка, может, вы сначала со мной закончите?


-- Слушаю вас.


-- Эта рубашка мятая и пыльная. Если нет другого оттенка, покажите такую же, но новую, из пакета.


-- Другого оттенка нет. Будете брать, получите в упаковке.


-- Девушка, сколько можно ждать? Покажите вон ту, с пуговками, а потом мы вместе поищем нормальный размер под прилавком. Там, где вы прячете товар для своих знакомых или для спекуляции. Думаете, не знаем, как вы торгуете?


-- Как?


-- Девушка, может, вы прекратите спорить и займетесь, наконец, работой? Дайте вон тот пакет, где сороковые лежат


«Дамы» тыкали за плечи указательными пальцами, размахивали перед глазами руками, откровенно хамили, пытаясь вывести из себя. Тоня смотрела на их возбужденные покрасневшие лица и ничего не понимала. Зачем так? За что? Ведь они живут в одном городе, теплом, хлебосольном и сытом, дышат одним воздухом с неповторимыми кубанскими ароматами, может быть, встречаются в транспорте и, притиснутые остальными, одна услужливо передает билетик другой. Их заботят одни и те же проблемы: работа, здоровье, семья. Не родня, но и не чужие друг другу – люди, которые появились в одном месте на свет. «Земляки» звучит ласково, мягко. А эти готовы загрызть ее, как свора одичавших бездомных собак – потерявшуюся домашнюю собачонку.


-- Что случилось? – властно громыхнул начальственный голос.


-- Дайте жалобную книгу! Я хочу написать жалобу на плохое обслуживание и грубость!


-- Да-да, я тоже подпишусь! У вас весь товар под низом, а ваша продавщица ничего не хочет показывать. Думает, никто не знает, как сейчас торгуют. Все спекулянтам сбываете, а нам достается одно барахло. Оно и даром никому не надо!


-- Успокойтесь, дама, не нужно так кричать. Я хорошо слышу, -- Леонтий Семенович повернулся к виновнице скандала. – Принесите жалобную книгу.


-- А почему ее нет на видном месте? – грозно наступала толстуха, чеканя каждое слово. – Она тут должна висеть, тут! – тыкала пальцем теперь уже за мужское плечо.


Тоня прошмыгнула мимо директора, благодаря судьбу, что отвечать придется ему.


-- Стой, -- перехватила за дверью старшая продавщица, -- передохни чуток, не торопись.


-- Они жалобную книгу требуют. Леонтий Семенович велел принести.


-- Перетопчутся, -- усмехнулась Светлана. – А Семеныча я попросила вмешаться, когда увидела, как эти сучки на тебя набросились. Кофейку хочешь?


-- Мне в отдел надо, Светлана Михайловна. Не знаете, где книга? Они же его в клочья сейчас разорвут.


-- Слушай, Аренова, ты, как с неба свалилась, ей Богу! Пошли, перекурим, кофе попьем. Семеныч без тебя разберется, он у нас по этой части большой спец. Вот увидишь, эти толстожопые дуры еще благодарность напишут. Господи, с такими рылами, а за мужскими рубашками пришкандохали, -- вздохнула Светлана. – Хотела бы я посмотреть на их мужиков.


-- А я – нет, -- у Тони неожиданно задрожали губы.


-- Тонька, ты, что, реветь собралась?! Да этих убогих пожалеть надо! Видела их волосы? Редкие, сальные, с перхотью, а у старухи еще седина плохо прокрашена. Конечно, ты для них, как красная тряпка для быка. Молодая, красивая – да ты виновата уже тем, что родилась и живешь рядом. А вдруг их мужья, хотя лично я сомневаюсь, что эти коровы замужем, вдруг заглянут они сюда и что тогда? – незаметно старшая продавщица привела младшую в подсобку, усадила на табуретку, налила кофе, придвинула чашку. – Пей! Мы не рабыни, имеем право на перекур. А в отделе Татьяна справится.


-- Я не курю, -- Тонечка старалась сдержать слезы, но те почему-то лились ручьем, позоря и вызывая злость на себя. – Извините, Светлана Михайловна, наверное, не выспалась. Я, вообще-то, не из плаксивых.


-- Мой тебе совет, дорогая: постарайся быть пофигисткой, смотри на жизнь проще. Денег таким Макаром не заработаешь, но здоровье сохранишь. А при нашей сволочной жизни это уже немало.


-- Не в деньгах счастье.


Советчица усмехнулась, небрежно вытряхнула сигарету из пачки, закурила.


-- А в чем? В любви? -- в ответ Антонина Аренова молча хлюпнула носом. -- Вот-вот, мужик никогда до такой дури не додумается! Это только мы, идиотки, помешаны на любви, да чтобы милый под боком. А «милому» по барабану, кто с ним, главное – сколько при нем. Машина, квартира, дача – вот тогда он доволен. Тогда для него не жизнь – манна небесная, потому что он, видите ли, реализовал себя. А любовь... Пудреница есть?


-- Зачем?


Старшая со вздохом порылась в своей сумке, достала плоский черный прямоугольник с золотой розочкой, протянула младшей.


-- Приведи себя в порядок и возвращайся к прилавку. Будешь послушно совать под нос эти страшные рубашки, улыбаться и думать о чем-то приятном. Например, о премии или о муже. Скоро он, кстати, вернется?


-- Не знаю. У меня нет с ним связи.


-- Как это?


-- Долго рассказывать.


-- Очень любишь своего ненаглядного? – не дождалась ответа, устало вздохнула. – Хорошо, иди, я сейчас.


Тоня подавала рубашки, выписывала чеки, механически отвечала на одни и те же вопросы, а мысли проносились со скоростью пикирующего на душманов истребителя. И в этом был виноват старший лейтенант Аренов. Она, конечно, лукавила, когда говорила про мужа. Сашины письма Тонечка получала от Никоновой. Конверт вкладывался в конверт и пересылался обычной почтой. Аренов знал все: и про чудесное спасение в тайге, и про Илюшкину болезнь, про возвращение в Краснодар (он сам настоял на этом), про ее тоску. Он запретил работать: пока отца нет рядом, ребенку вдвойне нужны любовь и забота, работающая мать столько дать не сможет. Он приказывал ей беречься, быть здоровой и сильной, способной выдержать его ласки. Он шутил, хвастался загаром, докладывал, что меню у них, как в ресторане. Так продолжалось чуть меньше года. Потом Лена сообщила, что ребята перестали туда летать. Куда – не уточнила, жена военного летчика, откомандированного в Афганистан, должна понимать все без слов. Затем прекратилось и денежное содержание. Тетка с племянницей не отлипали от вражеских голосов -- ясности не было. Она забрасывала Никонову письмами с телеграммами – ответ приходил один: не в курсе. Тетя Роза осунулась, похудела и на просьбы помочь с работой отвечала коротко: сиди дома, смотри за ребенком. Наконец, племянница не выдержала.


-- Когда все это кончится?


-- Что?


-- Твое упрямство.


-- Какой тон ты себе позволяешь со старшими? Я тебе, что, подружка?


-- Конечно, ты сама меня уверяла в этом. А сейчас юлишь и скрываешь правду. Скажи честно: откуда в доме деньги? Твоей зарплаты едва хватает на нормальное питание для одного, а нас трое. Мы деньги многим должны? Я же знаю, у тебя в приятельницах полгорода ходит, и каждая рада помочь своей Розочке.


-- По-моему, ты хамишь.


-- А по-моему нет, дорогая тетушка. Мне надоело сидеть на твоей шее, я не хочу и не могу больше видеть, как ты ради нас с Ильей надрываешься.


-- Ты не с теткиной шеи свесила ножки, а воспитываешь ребенка. Этот труд не сравнить ни с каким другим.


-- Ты ведь сама сначала гнала меня на работу, забыла? А сейчас удерживаешь в этих стенах. Послушай, неужели ты, такая мудрая, тонкая, любящая, не понимаешь, что я не могу больше так? Прошу тебя: помоги найти работу. Кем угодно – библиотекарем, продавцом, официанткой.


-- Не хватало еще, чтобы моя племянница задницей крутила перед всякой пьянью! – фыркнула тетка. – Ты же учительница пения, забыла?


-- И кто меня возьмет в школу с временной пропиской, скажи на милость?


Роза Евгеньевна задумалась.


-- А Илья? Предупреждаю: я свою работу не брошу.


-- Ты говорила, у твоей подруги родная сестра заведует детским садом.


-- Двоюродная, -- улыбнулась тетка.


Через три месяца Антонина Аренова пополнила собой штат универмага, где отделом мужских рубашек заведовал Леонтий Семенович Шмыгин – «золотой зуб», проваливший великие планы маленькой Тони. Заведующий был не так прост, как казался, и, наверняка, мог бы обмишулить любого, однако к младшему продавцу относился уважительно, всегда готовый помочь советом племяннице Розы, навсегда застрявшей занозой в оцарапанном сердце.


Когда Тоня после курсов, где на скорую руку выпекали торговых работников, получила первую трудовую зарплату, Роза Евгеньевна пригласила экс-поклонника в дом: отблагодарить за пристроенную родню. После вкусного обеда и армянского коньяка, презентованного гостем себе самому, Леонтий размяк, разоткровенничался.


-- Эх, девоньки, ишачу, как проклятый, устал. Один всех своих баб содержу. Потрошат, як того гуся к рождеству.


-- Кто ж тебя, бедного, больше всего выпотрошил? – усмехнулась хозяйка. – Помнится, за время нашего знакомства вы мне, милый Леонтий Семеныч, даже эскимо ни разу не удосужились предложить.


-- Поэтому ты и сбежала? А зря, дорогая Роза Евгеньевна, жила бы теперь со мной, как сыр в масле каталась.


-- Вчера, Ленечка, по телевизору разъяснили, что масло – продукт для народа вредный, в нем много холестерина.


-- Брехня! Народу пудрят мозги, шоб жрали меньше, потому что масло у нас в дефиците. Это я тебе как работник торговли заявляю со всей ответственностью.


-- Кстати, каким Макаром тебя занесло в торгаши? Ты же, кажется на ветеринара учился.


-- А мне на роду написано торговать. Я, между прочим, Роза Евгеньевна, купеческого роду: мой дед пшеницу сбывал. Два дома кирпичных, хозяйство крепкое, батраки – все чин чинарем, как положено. Бабка-покойница наряжаться любила, а ее без памяти любил дед, ни в чем не отказывал. Мать рассказывала: бывало, бабка откроет свою шкатулку, а там камушков всяких не счесть – и красные, и синие, и зеленые, так и горят, переливаются всеми цветами. А бабка улыбается да приговаривает: вот, Катенька, как нас папаша твой уважает, ничего не жалеет.


-- Так ты, оказывается, был богатым наследником, Леня?


-- Ага, -- вздохнул Леонтий Семенович, -- дюже богатый. От деда характер достался, от бабки – здоровье, от батьки – медаль «За отвагу», от матери – память. Вот и все наследство мое, остальное большевики отобрали. Хорошо, у деда ума хватило к красным примазаться, иначе бы точно к стенке приставили.


-- Ну, ничего, Ленечка, не расстраивайся. Ты теперь в универмаге большой человек, отделом заведуешь, скоро, может, директором станешь. Сам же говорил: начальство тебя уважает, повышение обещали. Будет тогда в твоих руках весь дефицит, заработаешь больше деда своего. Только не зарывайся, чтоб за решеткой не оказаться.


-- Типун тебе на язык, Роза! Давай лучше выпьем за нашу молодость.


А принятая Меркурием


под крыло слушала да молчала, наслаждаясь болтовней гостя с хозяйкой.


К тому последнему зимнему месяцу прибавилось еще шесть других, еще сто восемьдесят дней без Саши. Без его голоса, глаз, рук, без писем, без какой бы то ни было информации о военном летчике Аренове Александре, выполнявшем интернациональный долг в Афганистане. Его жена по-прежнему меняла свой сон на бдение у приемника, жадно вылавливая из треска и шума вражеские голоса. Почему их считали вражьими, понять было трудно. Они говорили по-русски, не захлебывались от гордости за гибель советских солдат, не выносили никому приговор, не трубили в фанфары ничьим победам. Сдержанно зачитывали цифры потерь и задавали вопросы: кто, зачем, почему? Голова раскалывалась от этих вопросов, но ни на один не находился ответ. Кто послал русских ребят в далекий Афганистан, где никому не нужны ни русский язык, ни русские танки, ни русские песни, ни пельмени с горчицей? Генералы? Но ведь у них тоже есть сыновья, разве можно отправлять таких, как твой сын, на бойню? И что они называют «интернациональным долгом»? Долг мужчины – защита отечества, дома, семьи. Когда мужчина оставляет все это, он предатель, а не герой. Почему ее мужа вынудили предать жену с маленьким сыном ради чьего-то каприза? Зачем он полетел бомбить афганскую землю, если никто не топтал с оружием его собственную? Тоня ненавидела всех, без разбору на своих и чужих: генералов, политиков, газетчиков. Всех, кто обрек таких, как она, на одиночество при живых мужьях, кто отгружал самолетами груз за номером «двести», как жуликоватый мясник – протухшее мясо: привычно и деловито. Ненавидела с такой силой, что темнело в глазах и сбивалось дыхание. Она каждый день ждала писем, со страхом заглядывая в почтовый ящик, не зная, что там найдет: беду или радость. Ночью хлюпала носом в подушку, утром вставала с улыбкой: ни к чему знать, как ей плохо.


-- Представляешь, -- докладывала тетка, -- открываю дверь, а его за цветами не видно! Какая умница, до сих пор помнит, что я люблю желтые розы, -- она заботливо поправила торчащие из вазы золотые головки. – Я ведь каждый год по три класса вела, проработала в школе одиннадцать лет, а такого, как Митя Овчинников, на моей памяти не было. Он, конечно, не идеальный мальчик, Боже сохрани! Тот еще проказник, но очень доброе сердце и умница, каких мало. С ним в одном классе училась Ахматова Олечка. Блондинка, глаза, как у лани, в общем, Митя по ней сох. Учиться стал хуже, на уроках невнимателен, однажды даже тройку по контрольной схлопотал, -- с удовольствием сплетничала бывшая учительница. – Я его как-то попросила зайти ко мне домой, под предлогом, что нужную книжку достала. Митя, конечно, пришел, мы серьезно поговорили. Он обещал исправиться. И, представляешь, сдержал слово: до самого выпуска – одни пятерки. Кто-то мне потом из наших ребят говорил, что после школы Митя на этой девочке женился. Не знаю точно, врать не буду.


-- Можешь спокойно соврать. Мне это, извини, безразлично.


-- Ну да, ну да, -- соглашалась тетка, задумчиво глядя племяннице в спину.


Однажды Овчинников зашел в магазин. Вежливо поздоровался, попросил показать рубашку. Сказал, подарок приятелю ищет. Девицы в отделе вдруг проявили деловую активность, зашмыгали с озабоченным видом туда-сюда, стараясь держаться ближе. А после его ухода Татьяна закатила глаза и простонала.


-- Ой, бабоньки, поддержите меня, щас упаду... Что за мужик! Где ты, Тонька, откопала такой экземпляр?


-- Это бывший ученик тети Розы.


-- И почему я не учительница? Занималась бы с ним сутками: днем – лежа за партой, ночью – лежа в постели.


-- Для работы в школе надо мозги иметь, -- вмешалась старший продавец. – А у тебя ума, как у курицы: только и квохчешь над яйцами. Иди, работай. Давайте, девоньки, по местам, -- и, проходя мимо Тони, заметила, словно рассуждала сама с собой. – К такому быть близко – себе дороже.


…Был уютный субботний вечер. Они пили чай, наслаждаясь редким случаем, когда удается собраться всем вместе. В окно стучался дождем октябрь, по телевизору успешно расследовали чье-то убийство, Илья с аппетитом уплетал второй блинчик с вареньем, в новой хрустальной вазе разноцветились астры.


-- Тонечка, мне надо с тобой поговорить. Выключи, пожалуйста, этот дурацкий ящик, -- попросила тетя Роза. – Все равно я уже знаю, кто убийца.


-- Хто? – спросил Илюшка, слизывая кончиком языка варенье с губ.


-- Нужно говорить «кто». Хочешь еще блинчик?


-- Нет.


-- Тогда ступай, поиграй с машиной. Ты уже все пожары потушил?


-- Не-а.


-- Надо потушить все, чтобы люди в нашем городе жили спокойно и не боялись огня, -- Роза Евгеньевна вдруг задзинькала, изображая телефонный звонок, приложила руку, как трубку, к уху. – Але, слушаю вас. Где горит? – ребенок с интересом уставился бабушке в рот. – Срочно высылаю самого лучшего в мире пожарного. У него новая машина, не волнуйтесь, приедет очень быстро. Да-да, -- закивала китайским болванчиком тетя Роза, – он и казак, и кубанец, и, вообще, очень серьезный молодой человек. Его зовут Ильей Александровичем. Ждите, -- опустила руку, сделала круглые глаза и громким шепотом приказала. – Немедленно в комнату! На улице Ленина, рядом с твоей кроватью горит десятиэтажный дом. Нужно срочно ликвидировать пожар, там люди. Беги! -- ребенок пулей выскочил из-за стола и кинулся к двери. – Да не забудь потом развезти пострадавших по больницам, -- крикнула вслед.


-- Тебе нельзя было уходить из школы, -- улыбнулась племянница. – Ты – педагог от Бога. Хотя с больницами, кажется, переборщила.


-- Ничего, зато времени на спокойный разговор у нас будет в два раза больше. Еще чайку?


-- Не хочу.


-- А я себе, пожалуй, налью, -- Тоня с улыбкой наблюдала за теткой и благодарила судьбу, что одарила такой родней – преданной, любящей, умной. Тетя Роза права: они, действительно, необходимы друг другу. – Только ты меня, Бога ради, не перебивай. Я и так волнуюсь.


-- Молчу.


В соседней комнате словно носился табун лошадей, грохотала подаренная машина, слышались возбужденные крики.


– Может, прикрыть дверь?


-- Не нужно. Человек спасает людей, мир не должен от него закрываться, -- Роза Евгеньевна задумчиво помешала ложкой пустой чай, помолчала и призналась. – Я замуж хочу.


-- Было бы странно, если бы не хотела. Сколько можно оставаться одной?


-- Ты не поняла. Твоя тетка на старости лет влюбилась и теперь, как последняя идиотка, надумала идти в ЗАГС, смешить молодежь. Если ты сейчас скажешь «нет», поможешь старой дуре излечиться от психоза.


-- С ума сошла?


-- Вот и я о том же, -- улыбнулась Роза Евгеньевна, но глаза выдавали растерянность. Тоня наклонилась вперед, взяла чуть дрожавшую руку, прижалась к ней щекой.


-- Что за глупые мысли, почему я должна говорить «нет»? Нашелся тот, кто понял, какая ты замечательная – умная, добрая, чуткая. Другой такой на свете нет. Я за тебя очень рада.


-- Ты, правда, не против?


-- Конечно, нет!


-- Он придет сегодня вечером к нам домой.


-- Отлично, значит, познакомимся.


-- Ты не волнуйся, Тонечка. Георгий Павлович очень хороший человек, я еще таких не встречала.


-- Не сомневаюсь. Вы вместе работаете?


-- Мы на кладбище познакомились.


-- Где?!


-- На кладбище. А чему ты так удивляешься? В моем возрасте многие только там и знакомятся. Среди вдовцов гораздо больше приличных людей, чем среди холостяков. Георгий, между прочим, прекрасный педиатр, так что за здоровье ребенка мы будем спокойны.


-- Он будет жить с нами?


-- Нет-нет, что ты! У Георгия Павловича двухкомнатная квартира. Дети разъехались. Дочка в Кишиневе, замужем, детей, правда, пока нет, сын – военный.


-- Летчик?


-- У тебя все должны быть летчиками, как твой Аренов. Нет, он в военном училище преподает, в Риге.


-- Они в курсе?


-- Да.


Тонечка обошла стол, поцеловала тетку в щеку.


-- Когда собираетесь подавать заявление?


-- Уже подали, -- виновато вздохнула Роза Евгеньевна. – Я просто не решалась сказать, -- и тут в дверь позвонили. – Это он, -- по-молодому вскочила тетушка. – Открой, а? Я пока быстренько приведу себя в порядок.


-- Вы и так прекрасны, сударыня, -- с улыбкой заверила племянница и направилась в прихожую.


На пороге стояла молодая женщина лет тридцати. Высокая, стройная, загорелая шатенка с темными глазами, короткой стрижкой, в светлом плаще нараспашку и черных узконосых сапожках. Левая рука держала сложенный зонт, с которого падали капли на резиновый коврик, правая вцепилась в ремешок кожаной, под цвет сапогам сумки, перекинутой через плечо.


-- Добрый вечер, -- вежливо поздоровалась незнакомка, в ее хрипловатом голосе слышалось напряжение.


-- Здравствуйте, вам Розу Евгеньевну? Одну минуту, -- хозяйка развернулась в пол-оборота к гостье и крикнула. – Розочка, это к тебе, -- потом отступила на шаг, приветливо улыбнулась. – Заходите, а зонт можете за дверью оставить, у нас воров нет.


-- Спасибо, -- не тронулась с места гостья, -- но я не к вашей тетке. Я к вам. Вы, ведь, жена Александра Аренова?


-- Да, -- внутри что-то оборвалось. – А вы кто?


Глаза под темной челкой приклеились к чужому лицу, словно пытались понять что-то важное для себя.


-- Я…


-- Уже познакомились? – весело спросила Роза Евгеньевна, выглядывая в коридор. – А я думала, ты с Георгием Павловичем беседуешь, -- растерянно пробормотала она при виде незнакомого человека.


-- Это ко мне, -- бросила, не оглядываясь, племянница. – Дай нам, пожалуйста, поговорить.


Роза Евгеньевна послушно вернулась в комнату. В крохотной прихожей воцарилась полная тишина, только из-за неплотно прикрытой двери слышались старательное сопение да звук тарахтящих по паркету игрушечных колес.


-- Сын?


-- Сын. Вы что-то хотели сказать?


-- Да, -- незваная гостья крепко ухватилась смуглыми пальцами за сумочный ремень, как будто искала в кожаной полоске поддержку, и добавила, по-прежнему не сводя глаз с хозяйки. – Я любила вашего мужа. Нет, люблю.


С лестничной ступеньки на площадку шагнул худощавый седой мужчина лет пятидесяти с парой букетов роз и пакетом, в котором угадывались бутылка и большая плоская коробка.


-- Извините, девушки, это шестая квартира?


-- Да, -- отодрала себя от стены хозяйка. – Проходите, Георгий Павлович, тетя ждет вас.


-- А вы, наверное, Тонечка? Очень рад, это вам, -- он сунул ей в руки красные розы и нерешительно затоптался на месте.


-- Спасибо, -- ком в горле был серьезной помехой, мешая говорить по-человечески с тем, кто это заслуживал. – Проходите, -- повторила Тоня и посторонилась, -- я сейчас, -- потом слегка потянула дверь на себя и сухо добавила, обращаясь, скорее, к зонту, чем к человеку. – Спасибо за информацию, до свидания.


-- Подождите, нам надо поговорить. Вернее, я должна вам кое-что рассказать.


-- Вы уже сказали. Извините, меня ждут.


-- Послушайте, как вы можете так спокойно разговаривать?! Неужели вам ничего не интересно знать?


-- Нет, -- она потянула дверь на себя, пытаясь захлопнуть. Девица успела вставить в дверную щель узконосый сапог. – Научись слышать, дуреха! Разве я сказала, что он меня любит?


-- Неинтересно, -- ее вдруг стала бить мелкая дрожь.


-- У меня для вас письмо от Сашки, -- выпалила «почтальонша». – Он тебя любит, а меня воспринимает просто как боевого товарища, а не как бабу, понятно?!


-- Здрастуй, Тонечка, -- выцветшие любопытные глаза быстро обшарили все вокруг. – Это ты? А я думаю, шо за шум? Надо глянуть, а то потом скажуть: не могла помочь, Егоровна?


-- Добрый вечер, баб Дусь. Все нормально, ко мне подруга пришла. Новый фильм рассказывает, про любовь. Подожди, -- кивнула она «подруге», -- я сейчас.


…Они пробродили по мокрым улицам около четырех часов. Сначала ругались, потом объяснялись, зашли в какое-то кафе, распили, точно пара алкашей, бутылку портвейна. В одиннадцать Тоня проводила Анну на вокзал. Прощались коротко.


-- Если будет нужно кого-нибудь замочить, зови. Я этих чертовых духов, как уток, отстреливала: р-р-раз – и готов. Рука набита.


-- Не страшно убивать?


-- Страшно, когда в тебя целятся. Когда сама врага бьешь, страх исчезает.


-- А что появляется?


Анна равнодушно пожала плечами.


-- Не знаю, пустота какая-то. Просто знаешь: надо и все. Ладно, подруга, потопала я. А ты не горюй, жди своего сокола. Если, даст Бог, вдруг разлюбишь, сообщи, тут же прискачу на замену. Шучу, -- усмехнулась она. – А если серьезно, сходи в церковь, поставь свечку, чтоб жив остался. Еще скажи спасибо судьбе, что по Сашке твоему я сохну, а не другая. Это только у меня такой идиотский принцип: по чужим огородам не шастать. Остальные-то не больно стыдятся тырить. Знаешь, сколько девок ваших мужиков увели?


-- Прощайтесь, граждане, быстрее, -- приказала толстая проводница в синем берете. – Осталась минута.


-- Ладно, не поминай лихом, Тонька, -- неожиданно шмыгнула носом снайперша. – Хорошая ты девка, повезло Аренову. И тебе с ним повезло. Жди, он вернется, таких судьба бережет. Такие мужики для жизни нужны, чтоб не так на земле воняло, -- запрыгнула на подножку вагона и ушла, не оглядываясь, в открытую дверь.


Сашино письмо жгло сумку. В троллейбусе она разорвала трясущимися руками заклеенный самодельный конверт и впилась глазами в знакомый размашистый почерк, по которому в ожидании сходила с ума много месяцев. Перечитывала снова и снова, стараясь не закапать слезами бумагу. Одна упала на слово «отлично», и Тоня в панике принялась промокать каплю рукавом шерстяного свитера, испугавшись, что соленая влага разъест и слово, и намерение, и результат.


-- Девушка, у вас все нормально? – спросила бабулька напротив. – Помощь не нужна?


«Господи, -- умилилась «девушка», сморкаясь в носовой платок, -- сама на ладан дышит, а предлагает помочь. Какие же у нас все-таки люди замечательные! И радостью поделятся, и в горе не оставят».


-- Спасибо, у меня все отлично! – она вспорхнула с сиденья и выскочила на знакомую остановку, которую едва не прозевала.


Дома получила основательный нагоняй от тетки.


-- У тебя совесть есть, Антонина?! Где ты была? Я уже не знала, что и думать. Знаешь, который час? Почти двенадцать! Нет, ты мне не дашь помереть спокойно.


-- Не дам! – она обняла не на шутку рассерженную Розочку и закружила с ней по комнате. – А кто же позволит помереть такой умной, такой замечательной женщине?


-- Пусти, Антонина, -- отбивалась та, пытаясь сохранить строгий вид. – Может, наконец, скажешь, что случилось? – Роза Евгеньевна подозрительно посмотрела на племянницу и потянула носом. – Ты, что, пила?!


-- Ага, раздавили на пару бутылку «Агдама». Гадость несусветная! Слушай, как его пьют мужики? – Тонечка отпустила родственницу, застыла на месте и торжественно объявила. – Мне передали письмо от Саши!


-- Боже мой! – ахнула тетка. – Кто? Та девица, которая с тобой на пороге стояла? А помнишь, я все время говорила: не волнуйся, с твоим мужем ничего не случится. Ой, -- спохватилась тетя Роза и метнулась в комнату. Вышла, пряча за спиной правую руку. – У меня тоже для тебя сюрприз. Пляши!


У Тонечки радостно екнуло сердце: кажется, сегодняшний день один из самых счастливых.


-- Письмо от Саньки?


-- Пляши, -- повторила неумолимая тетка.


И она сплясала. Это была не пляска – выкуп за жизнь, за надежду, за счастье. Роза Евгеньевна со счастливой улыбкой дождалась, когда племянница выдохнется, и протянула заказное письмо.


-- Почтальонша вечером принесла. Извинялась, что поздно. Говорит, днем звонила, никого не было. Врет, конечно, ну да Бог с ней, лучше поздно, чем никогда. Тонечка нетерпеливо надорвала кромку конверта, не глядя на обратный адрес.


Спустя несколько секунд в маленькой квартире, где через стены слышен соседский храп, раздался звериный вой с намеком на женский голос, в котором угадывалось протяжное «нет», испуганно заплакал ребенок, что-то упало. Потом все стихло…




Глава 6



Жизнь окрасилась в серый цвет. Серым мелькнула теткина свадьба, на работе кружили серые тени, даже глаза сына, сияющие прежде голубизной, посерели. Тетя Роза разрывалась между двумя домами, испытывая комплекс вины за обретенное счастье. Она забирала Илью из детского сада, готовила, убирала, подбрасывала деньги тайком в кошелек, наивно полагая, что племянница ничего не заметит. Чрезмерная опека становилась назойливой, раздражала. Хотелось покоя, тишины и полного одиночества. Порой утомляло даже присутствие сына. В такие минуты Тоня, ужасаясь собой, подхватывала ребенка и отправлялась с ним в кино, на прогулку, по магазинам – куда угодно, только бы не сидеть дома на пару, не слышать бесконечные вопросы про папу. В последнее время Илья, словно сознательно, мучил ее.


-- Почему ты больше не читаешь мне папины письма? – пытал по-взрослому сын.


-- Некогда.


-- А почему некогда?


-- Мама много работает, устает.


-- Я тоже хожу на работу. Почему я не устаю?


-- Детский сад, сынок, не работа.


-- А что?


-- Место, где дети ждут своих мам и пап, когда те освободятся от дел.


-- Почему тогда папа за мной не приходит?


-- Твой папа, Илюшенька, далеко отсюда, в командировке.


-- Неправда! – выкрикнул Илья, в его глазах с ресницами, как у девчонки, стояли слезы. -- Ты врррешь, ты все врррешь!


И тогда, не успев подумать, она ударила сына по лицу. Хлестко и больно, как наглого мужика, который изощряется в хамстве. Ребенок громко заплакал и, захлебываясь слезами, стал выкрикивать, что нельзя бить тех, кто любит.


-- Я люблю папу, люблю! – рыдал навзрыд бедный малыш -- А ты дерешься! За что?!


-- Мальчик мой, -- опомнившись, кинулась Тоня к сынишке, -- солнышко, прости меня! Это не мама тебя обидела, это боль моя.


-- А где она? – всхлипнул сын.


-- Кто?


-- Боль твоя!


Тоня прижала маленькую почемучку к себе и, покачивая, забормотала, прерывая слова поцелуями.


-- Наш папа вернется, милый. Обязательно вернется, вот увидишь. Ты пойдешь в первый класс, а он будет стоять за твоей спиной и радоваться, что у него такой большой, такой умный, серьезный сын. Но если папа вдруг не успеет на твой первый звонок, то непременно будет к последнему. Он прилетит на большом самолете с красными звездами и спросит: где мой сын? Где Илья Аренов, который учится лучше всех, кем стоит гордиться? Я хочу подняться с ним в небо, показать облака.


-- Высоко?


-- Высоко, сынок. Наш папа не будет низко летать, -- доверчивый малыш счастливо вздохнул. – Вы взлетите над облаками, двое Ареновых, старший да младший. Папа даст тебе штурвал, прикажет: рули! И ты станешь управлять самолетом, как настоящий летчик, -- слезы катились по застывшему лицу. Боясь потревожить засыпающего ребенка, она вытиралась мокрыми щекой и носом о свое плечо. – А я останусь вас ждать на земле, сколько понадобится, хоть всю жизнь. Но зато, когда вы с папой вернетесь, твоя мама, сынок, будет самой счастливой на свете. Ты выпрыгнешь из кабины, скажешь: привет, мам, вот и мы. А папа ничего не скажет, просто посмотрит и улыбнется. Если взрослые по-настоящему любят друг друга, слова не нужны. Ты сам это поймешь, когда вырастешь и полюбишь.


В комнате стало тихо. Наплакавшись, сладко посапывал на руках сынишка, за стеной, у бабы Дуси голосом Кобзона надрывался телевизор, отщелкивали время часы – жизнь продолжалась. Только не было в этой жизни Саши… И вдруг ее охватила ярость. На мир – за непротивление злу, за жадность, несправедливость, циничный расчет, за повальное вранье. На себя – безвольную унылую особь, которую легко унизить и растоптать, доверчивую, как глупая рыбина, глотающая разинутым ртом наживку. Чему она поверила?! Равнодушному короткому тексту, вслепую отшлепанному на «Оптиме» чьей-то рукой? Печатям – обычным чернильным оттискам выдавленного куска резины? Или, может быть, тем, кто за этим стоит – лживым трусам в генеральских погонах? Как можно принимать за правду всеобщее помешательство, где все – в перевернутом виде? Или чужие вопли оказались настолько сильны, что забили голос собственной интуиции? Что было в письме? Что капитан Аренов погиб. Она этому верит? Конечно же, нет! Тогда почему так быстро сломалась: обозлилась на весь белый свет, набрасывается без причины на сына, завидует родной тетке? Разве Саша любил бы ее такой? Угрюмой, раздражительной, отгородившейся от людей – унылой тенью прежней себя самой.


От неудобной позы и тяжести затекли ноги, онемели руки. Она поднялась со стула, осторожно переодела Илью в ночную пижаму, уложила в кроватку. Ребенок что-что сонно пробормотал и затих. Неожиданно Тоня вспомнила Боровика. Интересно, узнает ли Олег Антонович, что хотел стать вторым отцом, а остался единственным? «Не смей так думать! -- тут же себя одернула. -- Санька жив. Надо просто в это верить и ждать – тогда он обязательно вернется. Потому что ни одна война на земле не вечна, тем более такая бессмысленная и чужая».


В эту ночь Тоня спала крепко и ни разу не закричала во сне.



х х х



Их разрывали на части. Казалось, весь город сошел с ума, решив отовариться в одном магазине. С полок сметался товар, словно сухая листва – метлой дворника с тротуара: скоро и деловито. В ход пошли все размеры, цвета, фасоны без сезонных различий.


-- Или у меня съехала «крыша», или народ свихнулся, -- пожаловалась Татьяна. – Уже почти все полки пустые, а они прут и прут. Неужели их мужики не заслужили в новогоднюю ночь ничего лучшего кроме наших говеных рубашек?


-- Не плюй в руку, из которой кормишься, -- заметила, проходя мимо, старшая. – И вообще, хватит прохлаждаться, рабочий день еще не закончился.


-- До закрытия всего пятнадцать минут.


-- Вот столько и будем работать, -- бросила, не оглядываясь, Светлана Михайловна.


-- -- Мегера, -- буркнула в спину Сытина. – Неудивительно, что от тебя мужики бегут, как тараканы от дихлофоса. Ой, -- расцвела она в следующую секунду при виде знакомого покупателя, -- вам Антонину или, извините, рубашку?


-- Мне, если можно, улыбку, -- попросил Овчинников, с любопытством разглядывая жалкие остатки на полках.


-- А вы шутник!


-- Дэвушка, выручай, дарагая! – к прилавку подскочил запыхавшийся пожилой кавказец, обвешанный пакетами с авоськами. – Через час поезд, домой еду. Все с подарками, адын внук остался.


-- У нас не детский магазин.


-- Зачем детский? Внуку двадцать лет уже, на целую голову выше, чем я!


-- Какой размер? – процедила сквозь зубы Татьяна, мысленно проклиная так не вовремя заглянувшего покупателя.


Дмитрий одобрительно улыбнулся радеющему о своей родне азербайджанцу и перешел к противоположной стороне прилавка.


-- Добрый вечер!


-- Здравствуйте. Если хотите что-то купить, пожалуйста, поторопитесь. Мы через десять минут закрываемся.


-- Во-первых, Тонечка, с наступающим Новым годом.


-- Спасибо, вас также.


-- Во-вторых, я хотел бы извиниться за внезапное исчезновение и долгое отсутствие.


-- Не стоит. Мы не друзья, за свои действие нам вовсе не обязательно отчитываться друг перед другом.


-- Согласен, но я имел в виду Розу Евгеньевну. Кстати, дома ее не застать, она в отпуске?


-- Ай, дарагая, спасыба! С Новым годом, красавица! Будышь в Кубе, дядю Джавида спроси, любой покажет. Ковер тебе падбирем – лучше всех, -- мимо протрусил довольный покупатель, за ним продефилировала продавщица. Поравнявшись с Тоней, она выразительно посмотрела на часы, улыбнулась Овчинникову и замурлыкала под нос.


-- Пять минууут, пять минууут…


-- Дима, извините, но если вы не собираетесь ничего покупать, вам лучше уйти. Сейчас кассу снимать будем. А Роза Евгеньевна вышла замуж и переехала к мужу.


-- Передайте мои искренние поздравления, -- расплылся в улыбке теткин любимчик, не трогаясь с места. – Адрес дадите?


-- Конечно, только в другой раз. Сейчас у меня из-за вас могут быть неприятности.


-- Никогда себе этого не простил бы. Завтра работаете?


-- Нет.


Он молча кивнул и отлип, наконец, от прилавка.


Весь следующий день, тридцать первого декабря, Тоня крутилась, как белка в колесе. С утра сбегала на рынок, где от цен едва не упала в обморок, потом заскочила в парикмахерскую, ужаснулась, пулей вылетела обратно, убрала квартиру, нарядила елку, забрала сына из детского сада. И все время мысленно благодарила Георгия Павловича за удачную идею показать жене новогоднюю Ригу: никогда еще новоиспеченная родня молодожена так не стремилась к тишине и покою. Кроме того, Илье явно не хватало материнского внимания. Когда Тоня возвращалась с работы, ребенок спал, а утреннюю пробежку с сыном в детский сад вряд ли можно назвать полноценным общением. Одним словом, в придачу к шампанскому с оливье она мечтала насладиться сыном, домом и ленью.


Вечером позвонила Милка Хоменко.


-- Привет, Туманова, с наступающим тебя! Счастья в новом году, здоровья, денег побольше и чтоб мужик твой, наконец, вернулся, поняла?


-- Спасибо, Хомячок, я тоже тебя поздравляю. Желаю больше хороших людей рядом, и пусть тебя меньше достают больные.


-- С ума сошла?! Я молюсь, чтоб беззубые множились, это ж кормильцы мои! А из всех хороших, как ты говоришь, мне нужен единственный. Да он, черт бы его побрал, пока не засветился даже на горизонте, -- Людмила трудилась зубным техником, в деньгах не нуждалась, но была не замужем. Однако одиночеством своим не тяготилась, подшучивая и над потенциальными женихами, и над собой в качестве приманки для дипломированной нищеты. Бывшие одноклассницы столкнулись как-то случайно, у входа в продуктовый магазин, разговорились и, хоть в школе особенно не дружили, сейчас общались с удовольствием, правда, ограничиваясь трепом по телефону. Новый год Милка предлагала встретить вместе, усиленно зазывала к себе. Сейчас она опять завела ту же пластинку. – Ну что, Туманова, так и будем в новогоднюю ночь балдеть в одиночестве под елкой? Может, все ж таки подгребешь ко мне? Хочешь, могу к тебе завалиться, я на подъем легкая.


-- А я, Милка, за последние дни устала, как вокзальная шлюха, с ног валюсь. Не то, что к тебе, в собственную ванную еле вползаю.


-- Шлюхам платят прилично, а ты, дорогая, вкалываешь за копейки, -- резонно возразила спец по зубным протезам и вздохнула. – Что за жизнь сволочная! Две роскошные молодые бабы – и обе проводят самый лучший праздник в году в обнимку не с мужиком или хотя бы друг с дружкой, а с долдонящим ящиком, который и в будни осточертел до смерти. Разве это справедливо, скажи?


-- Для меня – да.


-- Выбитая ты какая-то, Тонька. Так и будешь в чадре сокола своего дожидаться? А если он себе там какую-нибудь красотку подцепил? Медсестру или повариху, к примеру. Про общепит ничего сказать не могу, не знаю, а мы, медички – народ беспощадный, если можно устроиться за чужой счет, уж будь уверена, маху никто не даст, а даст симпатичному офицеру.


-- Послушай, зачем ты мне это говоришь?


-- Затем, чтоб на жизнь проще смотрела и принимала ее такой, как есть! Не сомневаюсь, что твой мужик никуда от тебя не денется, вернется целым и невредимым. Но это вовсе не означает, что ты, дорогуша, должна воткнуть в задницу лучшие годы. Вот признайся, как на духу, Туманова, ты, вообще, из своей норы куда-нибудь выползаешь кроме работы и детского сада?


-- Во-первых, я – Аренова, -- сухо поправила бывшую соседку по парте Тоня. – А во-вторых, не твоего ума дело, как я живу. Сначала заведи себе мужа, а потом обсуждай чужую семейную жизнь, понятно? – и бросила трубку.


Она кипела от злости. Как посмела Хомячка судить ее мужа?! Который за жену мог глотку перегрызть любому, кто просил верить и ждать, чья любовь дарила им столько радости, сколько этой зубодробилке и не снилось! Да они иногда ссорились, может быть, не всегда понимали друг друга, однако любому нормальному человеку ясно: двое встречаются вовсе не для того, чтобы бесконечно поддакивать один другому, но постигать вместе смысл жизни. В том, что смысл ее собственного существования – любовь, теперь сомневаться не приходилось. И не абстрактная, какую проповедовал Боровик, а к конкретному человеку – Аренову Александру, самому надежному и лучшему в мире.


-- Прости, Милка, не права, каюсь! Хочешь, приезжай ко мне? Посидим, повспоминаем, я салатиков наготовила, -- выдумывала виноватая, втайне надеясь на чужую мудрость. – Кто их есть будет? Одна надежда на тебя, Хомячок.


-- Надеяться, Туманова, нужно только на себя. И не вешай мне лапшу на уши, врать ты никогда не умела.


-- Хорошо, не буду, из салатов, если честно, один оливье. Но и ты не держи на меня обиды, ладно?


-- Грош мне цена как врачу, если б я на больных обижалась.


-- Обожаю тебя, зубодер ты мой ненаглядный!


-- Нет, Туманова, тебе точно надо прочистить мозги! Я ж не деру зубы, а вставляю, сечешь разницу?


-- Ага, так притопаешь?


-- Сиди уж, балдей с ребенком под елкой. Небось, Илюха еще не спит?


-- Сейчас уже, кажется, нет, по-моему, я его разбудила.


-- Вот и мужичок тебе, -- завистливо вздохнула Милка. – И ты права, подруга: зачем еще кто-то, когда рядом такое чудо?


-- Спорим, у тебя будет не хуже?


-- Спорить с тобой мне нет никакого резона. Ты же, Туманова, бедна, как церковная мышь, у тебя даже крупинкой не разживешься.


-- Я работник советской торговли, -- заважничала младший продавец. – У меня дефицит под прилавком. Со мной дружить выгодно.


-- С тобой цапаться выгодно, тогда можно дождаться хоть каких-то человеческих слов.


-- Ты обещала не злиться.


-- А я и не злюсь, просто вправляю тебе мозги.


-- Мам, -- позвал из комнаты сын.


-- Иду, малыш! Все, дорогая, жду тебя завтра. Только не вздумай притопать с утра, убью!


-- Ладно, убийца, пока, -- весело попрощался довольный абонент и отключился. У Тони отлегло от сердца, кажется, Милка на нее не сердилась.


-- Не жульничать! – шутливо шлепнула сына по макушке Тоня. – Это мамино. Где твоя газировка? Давай быстрее, не то мы с тобой в новый год опоздаем.


-- Давай-давай! – нетерпеливо подпрыгивал на месте сынишка.


– С Новым годом, малыш, -- по инерции хотела добавить «с новым счастьем», но вовремя остановилась, решив, что лучше старого в ее жизни нет ничего и не будет. – Загадывай скорее, чтобы в следующий раз Дед Мороз привез тебе папу. Загадал?


Сын зажмурился, пробормотал себе что-то под нос, потом открыл глаза и выдохнул.


-- Я попросил. Дедушка Мороз обещал.


В дверь позвонили. Почти одновременно с этим раздался телефонный звонок. Тоня крепко поцеловала сынишку.


-- С Новым годом, милый, -- повторила с улыбкой, хватаясь за трубку.


-- Да?


-- Привет, с наступившим тебя, дорогая! С новым счастьем! – в радостно возбужденном голосе тети Розы чувствовался легкий хмель. – Как вы там?


За дверью снова кто-то о себе напомнил. На этот раз звонок оказался настойчивым, долгим, словно убеждал, что адресом не ошибся и требовал немедленно впустить незваного гостя.


-- С Новым годом, извини, я сейчас, -- выпалила племянница скороговоркой, сунула трубку сыну. – Поздравь бабушку! -- и бросилась к двери.


-- Вам кого? – пробормотала обалдевшая Антонина.


-- Дедушка Мороз! –восторженно ахнул за спиной Илья.


-- Я – Дед Мороз, -- пробасил смутно знакомый голос. – Я подарки вам принес. Шел полями, лесами, плыл реками, пока не нашел. Все оглядел, Илью приглядел, -- ряженый без приглашения переступил порог, легонько отстранил хозяйку, застывшую перед ним столбом.


-- Извините, мы никого не заказывали, -- опомнилась Тоня.


-- Тебя как звать-величать, человек? – «тулуп» наклонился к обомлевшему от счастья ребенку и ласково добавил. – Если ты Илья, значит, я адресом не ошибся.


Напрасно тетушкин любимчик увлекся наукой, ему бы лучше податься в артисты. Только сейчас Тоня узнала Овчинникова в сказочном деде. Поначалу ее охватило желание выставить наглеца за дверь и прекратить это нелепое представление. Но сын с таким восторгом таращился на чудесного гостя, так трепетно слушал «дедушкину» галиматью, его глаза светились такой радостью, что не подыграть доморощенному актеру было невозможно.


-- Проходи, пожалуйста, Дед Мороз в комнату. Спасибо тебе большое, что среди многих ребят ты не забыл про нашего Илюшу. Только припозднился ты, дедушка, немного, Илье уже спать пора.


-- Благодарю, хозяюшка, за приглашение, -- снова забасил разносторонний «талант». – Пожалуй, посижу с вами немного, чайку попью, коли дадите. Меня хоть и кличут Морозом, но горяченьким побаловаться и я не прочь, -- он снял рукавицы, мягко привлек к себе притихшего мальчугана. – Признавайся, Илья, обещал я тебе подарок?


– Нет, -- растерянно прошептал мальчуган.


– Тем лучше, новогодняя ночь должна быть с сюрпризами. Смотри, -- опустил на пол свой заплечный мешок, развязал тесемки и принялся щедро одаривать потерявшего дар речи ребенка. Перед ошалевшим мальчиком росла груда сокровищ. Огромный игрушечный грузовик, пара ярких небольших машинок, конструктор в коробке, плюшевый медведь, шоколадные плитки, мандарины, орехи – малыш боялся шелохнуться. – А теперь давай твою руку, -- Дед Мороз взял робко протянутую ручонку, шагнул к порогу. – Пока мы с тобой, дружок, беседовали, ветер принес самый главный подарок, -- и царственным жестом распахнул входную дверь. На резиновом коврике сиял яркой синей краской новехонький велосипед. Сверкающий руль с фонарем, блестящий звонок, проводочки, антрацитовые педали, большое переднее колесо сзади подпирает пара малых – предел мечтаний любого. Где в эпоху тотального дефицита Розочкин ученик откопал это заморское чудо – понять невозможно. У Илюшки отвалилась челюсть, с открытым ртом малыш застыл на месте. – Владей, Аренов Илья, он твой! -- липовый Дед Мороз подхватил оцепеневшего от восхищения маленького доверчивого человека, бережно опустил на кожаное седло и вкатил в прихожую.


-- Скажи, сынок, спасибо и пригласи нашего гостя к столу, -- сдержанно предложила Тоня, дав себе слово серьезно поговорить с теткиным любимчиком, затеявшим без спросу этот спектакль. – Дедушка Мороз, наверно, проголодался, устал. Мы угостим его и проводим, ему еще многих ребят надо поздравить.


-- А я уже всех обошел, -- обнаглел снежный дедок. -- Никуда не спешу.


Илюшка выпалил «спасибо» и радостно поволок самозванца в комнату. Через минуту оттуда донесся смех, потом два голоса затянули «елочку», грохотнул упавший стул, снова раздался смех – похоже, хозяйка там уже была лишней. Она вздохнула, машинально посмотрелась в зеркало и решительно шагнула вперед, мысленно распрощавшись с покоем...


Над головой резвились под пугачевское «Арлекино», за окном огнями рассыпался фейерверк, на столе догорала свеча, вспыхивала разноцветьем гирлянда на елке, в соседней комнате спал счастливый ребенок.


-- Дима, хочу вас кое о чем попросить. Можно?


-- Конечно.


-- Назовите, пожалуйста, сумму, которую вы потратили на подарки. Сразу всю отдать вряд ли смогу, но месяца за два-три выплачу.


Гость всерьез задумался, уставившись в кофейную гущу на дне чашки. Затем улыбнулся и спросил.


-- Можно мне шубу снять? Если честно, я в этом тулупе запарился. Дышать не могу, не то, что адекватно реагировать на ваши слова.


-- Мы договорились, что вы уйдете сразу после того, как заснет Илья. Он уже спит.


-- Кофе – ваша инициатива, припоминаете? Кстати, вы совершенно не умеете его готовить. Бардахлыст какой-то, а не кофе.


-- Зачем же пьете?


-- Видите ли, Тонечка, когда я думаю, мне обязательно нужно что-то глотать.


-- А вы думаете?


-- Сейчас, например, -- ухмыльнулся критикан, игнорируя язвительную интонацию, -- я стараюсь понять: вы умышленно пытаетесь меня обидеть или по недомыслию?


-- Я не обижаю. Просто не хочу быть в долгу.


-- Беспокоитесь за мой карман?


-- Вы тут не при чем.


-- Ясно, значит, это ваше кредо. Не любите одалживаться, так?


-- Не люблю.


-- А других одаривать нравится?


-- Смотря кого.


-- Роза Евгеньевна как-то вскользь упомянула, что ваш муж служит в Афганистане. Он и сейчас там? -- «Служит собака, а мой муж воюет», -- хотела ответить Тоня, но промолчала. Гость отодвинул в сторону недопитый кофе. – Знаете, Тоня, что я скажу? Тот не умеет быть открытым людям, кто отталкивает протянутую от чистого сердца дружескую руку.


-- Мы не друзья.


-- Разве я говорил о дружбе с вами?


-- А разве нет?


-- Вы ошиблись, Тонечка. Как, впрочем, ошибаются многие, кто использует при общении язык и уши, но не подключает мозги, извините за прямоту. Меня с детства тянет к умным и добрым, поэтому я очень дорожу дружбой с Розой Евгеньевной и ценю ее расположение ко мне. Так же, с большим уважением отношусь к тем, кто храбрее многих, решительнее, мужественнее. Уверен, что ваш муж такой, иначе вы не стали бы его женой. Я прав? -- Антонина молча задула свечу, которая настраивала на никому не нужную откровенность. – Ваши близкие, Тоня, -- продолжил теткин любимчик, не дождавшись ответа, -- вызывают восхищение и искреннее желание быть полезным. Именно ради них я заявился сюда в этом наряде. И, конечно, ради Ильи. Нельзя в новогоднюю ночь лишать ребенка сказки. Ребенок, Тонечка, это улыбка Бога, -- гость поднялся из-за стола. – Спасибо, хозяйка, за угощение. Мне пора. Слишком жарко тут у тебя, -- усмехнулся. – Боюсь, растаю, -- и пошагал к двери. У порога оглянулся. – А еще я вспомнил смешную девчонку с баранками над ушами. Никогда раньше не мог себе представить, что буду сидеть за одним столом с ее сыном.



х х х



-- Вас тут не стояло, дама!


-- Стояло у ее мужика, да при такой сволочной жизни, небось, упало давно.


-- Не выражайтесь, гражданин! Тут, между прочим, не помойка.


-- Так на помойке, мадам, в тыщу раз лучше, чем здесь. Тихо, интеллигентно, никакой грызни. А тута загрызут – не заметят, удавят за кусок колбасы – не моргнут. Эй, шляпа, ты куды?!


-- Иди, гражданин, иди. Очередь во-о-он откудова начинается. Мы, милок, уж часа два как стоим.


-- Не два, а два с четвертью, я засекала.


-- Эй, шляпа, кому говорю? Щас в зубы получишь!


-- Сам придурок! Иди, проспись лучше.


-- Шо?!


-- Проспись, говорю, а после к людям лезь. У меня жена очередь занимала.


-- Не было, милок, никакой жены, я с самого начала стою.


-- Это шо ж такое творится, граждане?! Занюханный мозгляк в шляпе нагло вперся в нашу очередь и оскорбляет рабочего человека? Щас ты у меня, гад, узнаешь, где докторская колбаса!


-- Ребятки, вы бы выясняли отношения где-нибудь в другом месте. От вас уже голова болит.


-- Шо?!


-- Кончай шокать, а то милицию позову.


-- Правильно, давно пора порядок в стране навести, а то распустились совсем.


-- Да-да, глаза зальют и начинают выкобениваться, всякая шваль корчит из себя приличного. Мало с вас в свое время шкуру драли. А вы, товарищ, не нарывайтесь на рожон и не выдумывайте мифических жен. Не считайте себя умнее других.


-- Ты мне, что ли, гад облезлый, наливал?! Да ты за копейку удавишься!


-- А ну пошел вон отсюда, алкаш несчастный!


-- Козел вонючий! – красноносый мужичонка впереди изогнулся и шарахнул правым кулаком за Тонино плечо. Сзади кто-то крякнул, мимо виска пролетела волосатая рука и дала хмельному обидчику в зубы. Ей навстречу тут же метнулась другая, левая. Тоня оказалась в чужих руках, как в молотилке.


-- Что ж вы, сволочи, делаете?! Вы ж девку сейчас измордуете! – рявкнул сосед слева и кинулся на выручку. Плотная очередь ожила, взволновалась, засуетилась. Кто-то истошно завопил «милиция!», кто-то бросился разнимать драчунов.


-- Кошелек украли! Гляньте, люди добрые, сумка распорота, а денег нету! Сволочи, всю зарплату сперли!


-- А ну кончай базар! Пошла в машину, -- милиционер с силой толкнул Тоню к выходу. – И ты, и ты, -- он выдергивал людей из очереди без разбору на правых и виноватых, равнодушно и больно – профессионально. Рядом топталась пара таких же, ловко орудуя резиновыми дубинками.


-- Товарищ лейтенант, послушайте, эта девушка не при чем, -- подскочила к одному из блюстителей порядка миловидная толстушка в светлых кудряшках, похожая на румяную ватрушку. – Я видела: дрались вон тот, -- ткнула указательным пальцем в заводилу, которого привычно тащили к выходу, -- и вот этот, -- пухлый пальчик переметнулся к заступнику Тони. – А она просто между ними стояла, никого не трогала.


-- Просто ничего не бывает, гражданка, -- процедил сквозь зубы лейтенант, оттесняя дубинкой непрошеного адвоката. – Идите отсюда. Или, может, желаете присоединиться? Так это я мигом устрою.


-- Нет-нет, спасибо, -- отшатнулась «гражданка» и спряталась в толпе наблюдателей, готовых сразу же после выдворения скандалистов снова расставиться по выстраданным местам.


-- Товарищ милиционер, я с вами, -- решительно заявила пострадавшая от воров ротозейка и потрясла перед милицейским носом развороченной сумкой, -- вот, видите? Меня только что обокрали! Здесь, в очереди, когда из-за этой девицы, -- метнула в сторону Тони презрительный взгляд, -- завязалась драка.


-- Ладно, проходи и ты, места всем хватит.


-- Попрошу мне не тыкать, -- огрызнулась тетка и с достоинством зашагала вперед, стараясь держаться сторонкой от прочих.


…В отделении вышибленные очередники присмирели, держались кучно, даже красноносый притих, только возмущенно бормотал себе что-то под нос. Здесь тоже образовалась очередь, но ее конец не завидовал началу, напротив, мечтал раствориться, как невидимка, и улизнуть.


Антонина старалась не думать о том, что происходит сейчас на работе: отпущенное на покупки время закончилось больше часа назад. Ее делегировали в магазин за двадцать минут до обеденного перерыва, когда прошел слух о продуктовой машине, въезжавшей во двор соседнего гастронома. Пользуясь отсутствием старшего продавца, Татьяна решила, что проку от младшего за прилавком немного и будет гораздо вернее, если Аренова поработает на свой коллектив, а не на осточертевших покупателей.


-- Подойдешь к рыбному, попросишь заведующую, скажешь, что от Татьяны, -- инструктировала она. – Меня там все девки знают, а со Светкой мы с детского сада дружим. Светик, молодец, институт закончила, пока я пеленки от какашек отстирывала. Теперь у нее такие связи, какие мне и не снились, хоть и селедкой торгует.


-- Может, лучше тебе самой пойти?


-- А за порядком кто будет приглядывать? Ты, что ли? Нет уж, давай-ка, дорогая, топай, а мы с Нинкой потрудимся за троих, правда, Нин?


-- Мне без разницы, -- лениво отозвалась та, подпиливая ногти на левой руке. – Могу и я смотаться.


-- Смотаться?! Да ты даже на ходьбу не способна, ползаешь беременной вошью. Как только тебя муж терпит? И брось, наконец, свою дурацкую пилку, – разозлилась не на шутку Татьяна, – здесь тебе не парикмахерская!


-- А тебе здесь не кухня, -- огрызнулась перегидрольная блондинка.


-- Здравствуйте, Танечка! – к прилавку подошла немолодая женщина, приветливая интонация подчеркивала, что потенциальная покупательница не слышала ни слова из короткой перепалки. – Что-нибудь интересное есть? Послезавтра у зятя день рождения, а я до сих пор без подарка.


-- Добрый день, Ольга Петровна! Одну минутку, хорошо? – Сытина повернулась к Антонине и торопливо забормотала. – Возьмешь мне батон докторской и кило сосисок, если будут. Да спроси у этой коровы, -- кивнула на товарку, продолжавшую невозмутимо заниматься ногтями, -- вдруг ей тоже что нужно. Только не вздумай впереться в очередь, сейчас по будням кагэбэшники шныряют, отлавливают кого ни попадя, -- и разворачиваясь на девяности градусов, заворковала. -- Я как знала, что вы придете, Олечка Петровна. Для себя оставила, но вам отдам. Вчера только получили, -- добавила заговорщицки. -- Югославия, самый писк. Ваш зять будет в восторге.


… Рыбный отдел пустовал. На табуретке в углу восседала кошка и, лениво умываясь, с презрением поглядывала на двуногих недоумков, которые по глупости приперлись туда, куда бы лучше им не соваться. Делегатка от рубашек поняла, что в «Рыбе» ей колбасы не видать, и пристроилась к длинному хвосту, заполнившему чуть ли не весь гастроном: тут хоть надолго, зато наверняка. Сбегав пару раз к чистоплотной котяре, по-прежнему заменявшей собой продавцов, Тоня рассталась с наивной мечтой отовариться по знакомству и угомонилась: в третий раз таких легкомысленных телодвижений накаленная до предела очередь не простит.


Однако жизнь показала, что не всегда разумное означает надежное, иначе не сидеть бы сейчас Антонине под дверью, в какую лучше бы не заглядывать никогда, даже по пустякам. Похоже, о пустяковых неприятностях теперь приходилось только мечтать. Она стояла, уставившись в одну точку, стараясь не замечать ни грязных стен, ни крохотного зарешеченного дверного окошка, ни вульгарной девицы с макияжем, точно у клоуна в цирке, ни красноносого идиота, по вине которого тут оказалась. В голове звенело пустотой, разбавленной единственной фразой: от сумы да от тюрьмы не зарекайся.


-- Садись, -- тетка рядом подвинулась, освобождая место на нарах, где, свернувшись в клубок, храпело что-то косматое, темное и большое. Вместе с храпом из булькающей глотки разносилась по камере чесночно-перегарная вонь. – Садись, -- повторила тетка, похлопывая рукой по замызганным доскам, -- в ногах правды нет.


Тоня подавила тошноту, подступавшую к горлу.


-- Спасибо, я постою.


Женщина вдруг резко дернула упрямицу за руку. От неожиданности та ойкнула и плюхнулась рядом.


-- Не заносись, -- посоветовала непредсказуемая соседка, -- та не журись, -- добавила, усмехнувшись, -- -- через полчаса выйдешь. В первый раз, небось? – в этой сухощавой, темноглазой брюнетке, непохожей на дородных цветущих кубанок, ощущалась какая-то непонятная сила, которая завораживала и подчиняла. Тоня подумала, что с ней заговорила цыганка и решила лучше промолчать. Тетя Роза с подозрением и опаской относилась к этой странной породе людей, с детства внушая племяннице, что все цыгане – мошенники, с ними ухо надо держать востро, избегать общения и ни в коем случае не смотреть в глаза, иначе обчистят до нитки. – Молчишь? Только напрасно меня боишься. Не цыганка я, сербиянка. Слыхала про таких? – храп прекратился, зато небольшое помещение огласил громкий звук, похожий на хлопок. Тоня брезгливо поморщилась и уткнулась носом в собственное плечо. – Люди лицемерны, -- заметила сербиянка с неприятной усмешкой. – Когда думают, что рядом никого нет, часто позволяют себе то, за что других потом осуждают. Разве с тобой такого никогда не случалось? Или ты не земной человек из плоти, а бестелесное безгрешное существо? Как же ты тогда среди нас, грешников, оказалась?


-- Физиология – это одно, -- вспыхнула Антонина, -- а распущенность – совсем другое.


-- Неужели? Почему же, в таком случае, ты со мной разговариваешь, даже споришь, хотя думаешь, что перед тобой цыганка. Разве тебя не предупреждали, что с цыганами лучше не говорить?


-- Ступай, девонька, -- легонько подтолкнула вперед сербиянка. – Не бойся, снидать дома будешь, с сынком. А меня звать Христиной. Даст Бог, еще свидимся, -- пробормотала, задумчиво глядя вслед.


Но этих напутственных слов Тоня не услышала. Она шагала по коридору, пытаясь унять мерзкую дрожь, а в голове звучало одно: я никого не боюсь, ничего дурного не сделала, меня, конечно, отпустят.


Нужная дверь открылась легко, как будто ждала злосчастную хулиганку. Мытое при царе Горохе окно. На подоконнике – цветочный горшок с чахлой белой фиалкой, в пересохшем грунте торчит пара окурков. Деревянная вешалка со скучающим серым плащом, забытым с прошлого года. На стене – небольшой портрет генсека Андропова, под ним -- несколько обшарпанных стульев, колченогий столик с допотопной пишущей машинкой, ближе к центру -- стол с парой стульев по разные стороны, как враги, в углу -- узкий шкаф с глухой дверцей. Запахи табачного дыма, одеколона и пыли. У окна спиной к двери барабанит пальцами по подоконнику высокий мужчина в штатском.


-- Вот, товарищ капитан, принимайте гражданку, -- Тоню слегка толкнули вперед, дверь захлопнулась.


«Барабанщик» добил свою дробь и, не спеша, развернулся лицом. Густые, чуть волнистые волосы цвета воронова крыла, идеально выбритая гладкая кожа, яркие синие глаза, опушенные длинными ресницами, четко очерченный подбородок с ямкой, прямой нос и спортивная подтянутая фигура – такой внешности позавидует любой артист. Ему бы не сходить с большого экрана или кубки спортивные добывать, а он выбивает признания. Красавчик шагнул к столу, сделал приглашающий жест левой рукой, отчего стал больше казаться мясником, отгоняющим мух, чем доблестным офицером милиции.


-- Присаживайтесь, -- улыбка звала не к допросу, а в рай. В кабинет молча проскользнула серая мышка в очочках и пристроилась рядом с «Оптимой», под портретом генсека. – Отлично, -- порадовался следователь, точно не заурядная девица робко протиснулась в дверную щель, но вплыла царевна-лебедь, -- вот и наша Елена Санна!


Тонечка Туманова детективы почитывала частенько, и к тому времени, как стала Ареновой, имела четкое представление, каким должен быть герой-сыщик. Средних лет, с большим жизненным багажом, слегка ироничный, в меру умный, сверх меры порядочный, проницательный, не урод, но, безусловно, и не красавец – словом, один из всех, только лучше других. Иначе, как же он сможет ловить преступников, иногда так ловко заметающих следы, что для их поимки надо быть семи пядей во лбу? Красавец же, который сейчас улыбался задержанной, устраивал полную неразбериху из понятий добра и зла, притягивая и отталкивая одновременно. Словно сотканный из девичьих грез, он вызывал восхищение и страх, расслабляя и настораживая разом. Чем создавались подобные ощущения, Тоня понять не могла, но была уверена, что этот человек для нее опасен.


-- Имя, фамилия, отчество, год рождения, -- в такт словам застучала машинка.


-- Аренова Антонина Романовна.


-- Вы уверены?


-- Абсолютно, -- тут с «Оптимой» случилась затыка, из чего Тоня сделала вывод, что не все из сказанного войдет в протокол допроса. Похоже, эта парочка, знала, как загонять человека в ловушку.


-- Местожительство.


Она назвала адрес, благодарная тете Розе, наконец-то, добившейся для племянницы постоянной прописки, временная, наверняка, вызвала бы сейчас кучу вопросов.


-- Чем занимались в магазине?


-- Стояла в очереди за колбасой.


-- Работаете?


-- Да.


-- Где?


Задержанная ответила и на этот вопрос.


-- Почему делали покупки в рабочее время?


-- У меня был обеденный перерыв.


-- В обеденный перерыв на работе пьют чай. Иногда даже на бутерброды времени нет, не то, что шляться по магазинам, правда, Елена Санна?


Мышка кивнула, сосредоточенно разглядывая молчащие клавиши с буквами.


-- Значит, у вас здоровье крепкое. А я наживать себе язву не собираюсь, -- страх уступил место злости. Раздражало все: насмешливый тон, глупые вопросы, не имевшие отношения к происшедшему, раболепная девица, самовлюбленный красавчик, который, казалось, окончил театральную школу, но не юридический институт.


-- Вы знали, что в очереди произошла кража?


-- Да.


-- Где стояла? Впереди? Сзади? Сбоку? Сколько вытащила? Куда отходила? Зачем? – вопросы сыпались градом, и каждый следующий с его наглым внезапным тыканьем был абсурднее предыдущего.


-- Подождите, -- растерялась Тоня, -- вы, что же, подозреваете меня в краже?


-- Советую в рабочее время трудиться, а не шататься по магазинам, -- сказал он, щурясь, как сытый кот, опившийся сливок. – Хотя сильно сомневаюсь, что вас оставят теперь на работе.


-- Чтобы другим неповадно было, -- четко поставила точку общественница и, полная сознания не зря прожитого дня, с достоинством покинула трибуну, вернувшись в ряд мягких стульев. Тут же вспомнила что-то, вскочила, добавила. – Своим поведением Аренова запятнала весь коллектив! А в прошлом году, между прочим, как победителей соцсоревнования нас наградили почетной грамотой.


-- Бог дал, Бог может и взять, -- философски заметил кто-то в зале.


-- Давайте голосовать, -- предложила Татьяна. – Лично я – за, -- ей надоела эта бодяга. Сытина собиралась печь именинный пирог для старшего сына и поэтому торопилась домой.


-- Лады, -- согласился заведующий обувным отделом, который председательствовал на этом судилище. – Выношу вопрос об увольнении младшего продавца Ареновой на голосование. Кто «за», поднимите руки.


-- Подождите, товарищи, -- поднялась Светлана Михайловна. – Разве можно сходу, не разобравшись, решать судьбу человека?


-- Говори, Светлана, -- неохотно разрешил председательствующий старшему продавцу из отдела мужских рубашек.


-- Я считаю, что нельзя так строго наказывать за один проступок. Тоня – человек…


-- Не один, а первый, -- перебила Татьяна. – Как говорится, лиха беда – начало.


-- Человек старательный, ответственный, -- игнорировала реплику с места Светлана Михайловна, -- который только начинает жить. И от того как мы сейчас поступим, может быть, во многом будет зависеть ее судьба. У Ареновой, между прочим, муж в Афганистане воюет, выполняет интернациональный долг.


-- А его жена бегает в это время по магазинам, -- выкрикнула Татьяна.


-- Сытина, хочешь выступить, подними руку и скажи, -- сделал замечание председательствующий. – А с места кричать никому не позволено, у нас тут не базар.


Продавщица недовольно пробурчала что-то под нос, но замолчала. Руку подняла другая.


-- Можно мне, Иван Кузьмич?, -- тот молча кивнул.— Аренова работает в нашем отделе недавно, меньше года. И в принципе, претензий к ней ни у кого не было. Но в последнее время она стала себе многое позволять. Например, отвлекалась на посторонние разговоры, строила глазки покупателям.


-- А ты бы и рада построить, да глазки заплыли жиром, -- насмешливо бросил чей-то мужской голос. Когда худеть будешь, Нин?


Председательствующий постучал шариковой ручкой по стеклянному боку графина с водой. Звук вышел жалкий, беспомощный и вместо тишины вызвал еще большее оживление.


-- Прекратите сейчас же! Иначе из зала выведем.


-- Я бы таких, как Аренова, и на пушечный выстрел к прилавку не подпускала, -- густо покраснев, заявила Нина. – Она, вообще, больно много о себе воображает. Думает, если ее муж в Афгане, так все можно.


-- А твой мужик из вытрезвителя не вылезает. Так поэтому тебе ничего нельзя, Мурыгина? – зычно поддел тот же голос.


-- Прекратить базар! – снова стукнула ручка. – Кто еще хочет высказаться? Никто? Тогда ставлю вопрос на голосование.


За увольнение проголосовали дружно. Против поднялись две руки – старшего продавца из отдела мужских рубашек и электрика. Воздержался один – директор, который дал всем понять, что дело начальства – руководить, но не карать или миловать.


…Тетя Роза была в бешенстве.


-- Каков мерзавец?! Если б Леонтий не струсил, тебя бы никто не уволил. Господи, какое счастье, что я вовремя разглядела это ничтожество! Он же не мужик – подкладка для кармана: вывернется в любую сторону. Ну, да черт с ним, -- вздохнула тетка. – Что сделано, то сделано, может, оно и к лучшему. Если честно, торгаш из тебя все равно никакой, будем куда-нибудь в приличное место пристраивать, по специальности. И не вздумай спорить! Завтра же начну этим заниматься. Вечером позвоню, жди.


Не позвонила. Не объявилась и на следующий день. А ночью Тоню разбудил телефонный звонок и Георгий Павлович сообщил, что тетя Роза умерла от сердечного приступа.





Глава 7



-- Мамуля, почитай, сказку.


-- Да.


-- Ты обещала, помнишь?


-- Да.


-- Вчера ты тоже обещала.


-- Да?


-- Бабушка никогда не обманывала и всегда делала, что обещала. Почему она к нам не приходит?


-- Потому что улетела.


-- Куда?


-- На небо.


-- Зачем? Я не хочу! Пусть бабушка Роза вернется. Она добрая, от нее вкусно пахнет.


Тоня подхватила ребенка на руки, подошла к окну.


-- Посмотри внимательно, сынок, на луну. Видишь маленькое пятнышко?


-- Где?


-- Во-о-он там, видишь? Как будто луна улыбается.


-- Ага, вижу!


-- Это бабушка Роза смотрит сейчас сверху на нас и удивляется: почему ее мальчик до сих пор не спит? Бабуля говорит, что если ты будешь послушным, она станет приходить к тебе по ночам и рассказывать сказки.


-- И я ее услышу?


-- Конечно, милый, -- улыбнулась Тоня сквозь слезы.


-- А ты с бабушкой разговариваешь?


-- Да, родной.


-- А сейчас она не может слезть с луны?


-- Нет, малыш. Ты же не спишь.


-- Ладно, тогда я пошел. Скопойной ночи, -- мальчик ловко соскользнул вниз по маминому телу, точно обезьянка – по пальмовому стволу, и деловито пошагал в свою комнату. На пороге остановился, словно вдруг что-то вспомнил.


-- Мам, а как правильно: скопойной ночи или спокойной?


-- Спокойной, сынок. Мы с тобой желаем друг другу спокойной ночи, потому что хотим покоя, чтобы нас никто не тревожил, когда мы спим. Понял?


Сын кивнул и скрылся за дверью, напоследок серьезно заметив.


-- А я не люблю покой. Это скучно.


Тоня задернула штору, отошла от окна, взяла в руки альбом с фотографиями. Она часто теперь просматривала свою прошлую жизнь


Розочка была права, когда обижалась на слово «тетя»: так любовно и бережно отслеживать взросление девочки могла только мать, не чаявшая души в своем ребенке. Вот Тонечка в детском саду – озабоченный взгляд, три перышка на макушке перехватывает пышный бант с каймой. На следующей странице в объектив смотрит взволнованная первоклассница, рядом девушка в белом фартуке прижимает к груди огромный букет пионов. А это – на море, в Анапе. До сих пор помнится то смятенное лето безответной полудетской любви, когда каждый наступающий день подхлестывал ночь, частенько дарившую сон с любимым учеником тети Розы. Любимым… Она отложила альбом, подперла по-старушечьи щеку рукой, вздохнула.


Проститься с Розой Евгеньевной пришла туча народу, скорбная очередь растянулась почти на квартал. Племянница знала, что у тетушки пропасть друзей и знакомых, но даже предположить не могла такое количество. Эти люди не осуждали врачей, проморгавших инфаркт, не обсуждали высшую несправедливость, лишавшую человека жизни, когда только бы жить, не судачили, не поглядывали на часы – терпеливо и молча продвигались вперед, изредка бросая друг другу короткое «здрасьте». Все хлопоты по организации похорон взял на себя Овчинников. Когда Тоня заикнулась, что не может позволить другому тратить свои деньги на решение чужих проблем, теткин любимчик усмехнулся.


-- Настоящее родство, Тонечка, не всегда определяется количеством общих хромосом. Что же касается моих денежных средств, о сохранности которых вы так печетесь, то это совершенно напрасно. Я привык советоваться со своей совестью, всякие иные замечания или советы мне, извините, по барабану.


«Советчица» захлопнула альбом, откинулась на спинку кресла и, прикрыв глаза, принялась невесело размышлять.


Она жила в пустоте. Дима Овчинников остался, пожалуй, единственным, кто не забывал о племяннице Розы Евгеньевны. На поминках многие обещали «дорогой Тонечке» помощь, предлагали звонить без стеснения, если в чем-нибудь будет нужда, обязались не забывать и поддерживать. «Дорогая» благодарно кивала, понимая, что все обещания за порогом тут же забудутся: о родне ушедших из жизни обычно заботятся только за поминальным столом. Так и случилось: уже на следующий день телефон в квартире молчал, как отключенный. Поначалу о себе напоминал вдовец, изредка звонивший из опустевшего дома, потом Георгий Павлович уехал к сыну, а скоро и вовсе пропал, не оставив никаких координат. Оно и понятно: родственные связи через посредников, как правило, рвутся быстро. Следующей растворилась Людмила Хоменко. То ли утонула в очередном романе, то ли закрутилась с чужими зубами, то ли на что-то обиделась. Поразмыслив, бывшая одноклассница выбрала золотую середину, справедливо решив, что открытая, непритворная Милка обязательно поделилась бы и своими восторгами, и своими претензиями. Овчинников же неназойливо, но постоянно напоминал о себе. Как заведенный будильник, звонил по субботам, интересовался здоровьем Ильи, настроением Тони, планами и делами обоих, даже соседи вызывали его интерес. Он не навязывался в приятели, не лез в душу, не напрашивался в гости, но спустя какое-то время Антонина честно себе призналась, что без этих коротких звонков ей было бы намного труднее. После смерти тети Розы прошло ровно три месяца, девяносто два дня, где каждый последующий оказывался хуже предыдущего. Говорят, предрассветный час – самый темный, у нее таких часов накопилось уже под стольник, а рассвет не наступал. Скорее, напротив: вокруг все больше сгущался мрак. Овчинников, как ни странно, просветлял беспросветность, и за это племянница Розы Евгеньевны искренне была ему благодарна. Правда, иногда в невозмутимо-вежливом голосе по телефону проскальзывали странные нотки, сбивающие с толку, но, вызывая неловкость, не отчуждали – сближали абонентов друг с другом. В такие моменты, пытаясь справиться с замешательством, бывшая учительница пения внушала себе, что утратила музыкальный слух, а с обычным легко ошибиться. Когда человек одинок, ошибиться – проще пареной репы.





Евдокия Егоровна, которой на днях перевалило за семьдесят, отличалась прекрасной памятью и живостью ума, но как многие, кого чужая жизнь интересовала больше собственной, нередко теряла сообразительность, если дело касалось ее самой. Например, направляясь в продуктовый магазин за солью, охотно выстаивала очереди за колбасой или молоком, а вернувшись домой, сокрушалась о своей забывчивости и бестолковости. Кроме того, баба Дуся жила одна, набеги на соседскую кухню под благовидный предлогом помогали скоротать часок в приятном обсуждении погоды и жизни. Когда встречаются две одиночки, их тянет друг к другу, и дефицит у одного частенько оборачивается прибытком другому. Распаренная чайком, старая женщина одаривала советами молодую, как выжить в нынешнем бедламе, когда людьми утрачены и стыд, и совесть, и честь. Иногда рассказывала о муже, пропавшем без вести на войне, в сорок третьем. Вспоминала без слез, без горечи, без обид, скорее, жалея своего непутевого, чем горюя о собственной неудавшейся жизни. Второго замужества не было. Рожать от залетного Дуня даже не мыслила, может, поэтому в ее ничем неприметной жизни не случилось больше ни взлетов, ни падений: одиночкой встречала и одиноко провожала деньки, ни с кем больше делить судьбу не захотела. Тешилась воспоминаниями, благодарная за чужое внимание.


-- Тебе скольки годов будет? – степенно дула на чай Евдокия Егоровна.


-- Двадцать пять.


-- Я на семь годов за тебя моложе была, когда Федьку мово на фронт забрали. Ох, и гулена был, не приведи Господь! Оно, конечно, если б вернулся, жили бы душа в душу, а тогда, -- вздохнула старушка. -- Казак, молодой, кров бурлить, видать, мало ему меня было, хоть и любила его, стервеца, без памяти. Бывало, приду утром с ночной, а подружка, Файка-покойница, уже бежить докладать, заррраза! Дескать, твой-то обратно у чужого подола круги наворачиваить. Люди, мол, видали, как от одной на зорьке выскакивал. Я только посмеюсь да спросю: шо ж так мало? Вон сколько баб вокруг, неужто никому кроме одной мой Федор не глянется? А у самой сердце, как ножиком полосуить кто-то. – Евдокия Егоровна развернула «клубнику со сливками». – Люблю карамельки! А ты че не ешь, не пьешь? Ешь, девка, пока рот свеж, а то завянет, ничто не заманить.


-- Я, баба Дуся, стараюсь на ночь не есть.


-- А что так? Перед сном-то не грех и побаловать себя, днем-то все крутисся, небось, и присесть некогда.


-- Толстеть не хочется.


-- Фигуру, значить, блюдешь? Шо ж, цэ дило гарнэ, як казал бы мой Федор. Только пустая это забота. Ты, Антонина, душу лучше свою блюди. Када в душе твоей мир да согласие, када к людям открыто, по-доброму – ото лучшая приманка, похлеще всякой фигуры. Чуешь, на шо намекаю?


-- Чую, -- улыбалась молодая соседка. – Только не собираюсь я никого приманивать, баба Дуся. Не нужен мне никто, замужем я.


Евдокия Егоровна понятливо кивала, степенно допивала чай, осторожно ссыпала ребром ладони в подставленную к краю стола другую ладонь крошки булки, ловко бросала их в рот и, довольная, поднималась со стула.


-- Пойду, за погоду узнаю. Можэ, дож будэ? Шо-то кости ломить, -- означало это «спасибо, до свидания». Задерживать Евдокию Егоровну не стоило и пытаться, теперь всем задушевным беседам баба Дуся предпочитала ползущий по экрану перечень градусов и городов, за которым наблюдала с такой же ласковой грустью, с какой вспоминала своего непутевого Федьку...


В дверь опять поскреблись, тихо и осторожно, похоже, старушка отступаться не собиралась. Тоня обреченно вздохнула и направилась в прихожую. На пороге стоял Овчинников.


-- Привет! Извините за поздний визит. Можно войти?


-- Что-то случилось?


-- Кроме того, что когда-то Бог создал Еву, увы, ничего.


-- Уже поздно, Дима. И, если честно, мне совсем не до шуток.


-- Простите, Тонечка. Вообще-то, я пришел попрощаться.


-- Прощайте.


Гость продолжал торчать у порога, уставившись на хозяйку.


-- Почему вы на меня так смотрите? – и дураку стало бы ясно, что Овчинников промолчит. Она вспомнила детские сны, посиделки за чаем, похороны и -- отступила в сторонку. -- Заходите. Только у нас мало времени, Дима. Мне завтра с утра на работу, -- неожиданное «у нас» предательски выдало истинную причину нежелания пустить за порог теткиного любимца. Однако эту причину Антонина не раскрыла бы даже под пыткой. – Мойте руки, проходите в кухню. Чай, кофе? Могу приготовить яичницу, но хлеба, извините, нет. Будет завтра вечером, если булочная еще не закроется, -- беспечно болтала хозяйка, ужасаясь собственному словесному недержанию и фальшивости интонаций. Одиночество, тоска, обида внезапно сдавили сердце с такой силой, что оно, казалось, вот-вот лопнет. Хотелось не заваривать чай, а бухнуться с головой в прорубь, чтобы остудить в ледяной воде вдруг запылавшее жаром лицо. Хотелось не поворачиваться безразлично спиной – броситься на шею и ощутить себя, наконец, не потерянным целым, а найденной половиной. И до смерти захотелось сменить осточертевшее «я» надежным «мы», дающим уверенность любому нормальному человеку. – Вот, -- она выставила на стол варенье в крохотной хрустальной розетке, некстати вспомнив при этом гордость, с какой Розочка лет двадцать назад притащила с барахолки полдюжины таких плошек. Тогда было все еще впереди, все представлялось навечно: майское утро, солнце на шторе, две довольно хихикающие персоны: одна, гордая своим умением торговаться, другая, восхищенно постукивающая друг о друга прозрачными бочками добычи в такт хвастливым словам. – Вот, -- повторила Тоня, -- ешьте. Ваше любимое, вишневое. Из старых запасов, -- и, отвернувшись, уставилась в окно. В горле застрял ком, поэтому лучше было заткнуться. Дерево за окном затянуло странной дымкой, поэтому лучше было смотреть в никуда, чем на кого-то.


Сначала она почувствовала, как вздрогнул расшатанный стол, затем услышала заоконный кошачий вопль, потом ощутила, как ее осторожно и бережно приподнимают со стула. После все поглотило марево, укутавшее давно забытым жарким покровом…



х х х



-- Ну, что, Илья Александрович, выдвигаемся? – Овчинников сидел на корточках перед мальчиком, бережно обхватив ладонями маленькие ладошки, в его голосе не слышалось даже намека на заигрывание или насмешку. Взрослый спрашивал малыша, как равного: уважительно и серьезно. Кажется, это почувствовал ребенок, в ответ он согласно кивнул и деловито шагнул к латунному крючку с голубой вязаной курточкой, прикрученному слева под вешалкой.


Ночью гость выпросил у хозяйки разрешение отвести мальчика в детский сад, а потом забрать его оттуда домой. Ночью многое разрешалось друг другу, на пользу это было или во вред думать сейчас не хотелось. Все размышления о случившемся Антонина отбросила на потом, когда прояснится туман в голове и утихнет звон в теле.


-- Ты, действительно, не хочешь, чтобы тебя забрала мама? – торопливо чмокнула сына в макушку опаздывающая на работу Тоня.


-- Не «не хочу»! А хочу, чтоб меня забрал дядя Митя.


-- Резонно, -- поддакнул просиявший Овчинников. – Не забудь оставить нам ключ.


Короткое «нам» кольнуло неожиданной ревностью. Она быстро пошарила в верхнем ящике тумбочки, сунула запасной ключ в протянутую руку и распахнула дверь, на ходу застегивая плащ.


-- Ой! -- за порогом стояли двое, для полной гармонии им не доставало пары автоматов.


-- Простите, если напугал, -- смущенно пробасил один, опуская поднятую руку. Его левую щеку пересекал безобразный шрам, придающий смуглому лицу свирепое выражение. – Мы только собирались звонить, как дверь сама открылась.


-- Кого ищем, мужики? – вперед выступил Овчинников, крепко держа Илью за руку.


-- Мы, наверно, ошиблись, -- ответил второй. – Нам нужна Аренова Антонина Романовна.


-- Зачем она вам?


-- Все нормально, Дима, -- выдавила хозяйка непослушными губами, прислонившись к дверному косяку. – Это ко мне.


-- Проходите. Антонина Аренова – это я.


-- Стоит ли? – шрам пренебрежительно дернулся и снова застыл.


-- Пожалуйста, -- умоляюще выдохнула Тоня.


Поколебавшись, они ввалились в прихожую, заполнив собой небольшое пространство.


-- Может быть, чаю? Кофе, извините, нет. Или, может, позавтракаете? Вы, я думаю, с дороги, проголодались, наверное.


-- Нет, спасибо, -- отказался меченый. Похоже, он был в этой паре за главного: выглядел старше, держался увереннее. Его жесткий взгляд, в котором легко прочитывалось презрение, никак не вязался с добродушным баском, скорее, так мог бы басить священник или артист. Ни к тем, ни к другим он, безусловно, не относился. Но кем бы ни был неожиданный гость, Тоня ясно осознавала, что сейчас от его слов зависит вся ее жизнь.


-- Мы к вам, собственно, по поручению капитана Аренова.


Она приросла к стене, вцепившись скрещенными за спиной руками в шероховатые обои. Мелькнула никчемная мысль, что это отечественное старье давно пора бы сменить на новые, югославские, в бежевую полоску, какие можно достать у спекулянтов.


-- Вам плохо? Дать стул? – спросил второй.


Старший вытащил из внутреннего кармана куртки мятый самодельный конверт.


-- Вот, Александр просил передать это вам, -- переглянулся с товарищем и, повернувшись к двери, сухо бросил. – Прощайте.


-- Господи, как же это? Почему? – беспомощно забормотала она, не в силах оторваться от выцветших веточек на стене. – Это ж не по-людски. Не уходите. Расскажите мне о нем хоть что-нибудь. Вы не можете вот так взять и уйти, – один молча открыл дверь и вышел, другой шагнул за ним. – А если б с вашими женами поступили так же?! Даже не сочли нужным поговорить! – выкрикнула со слезами Тоня вслед равнодушным спинам.


Тот, кто предлагал стул, странно дернулся, развернулся и, глядя в полные обиды глаза, ответил, словно гвозди в доску вбивал.


-- Мою жену изнасиловали и убили какие-то подонки. Я не мог ее защитить, меня не было рядом. А его жена, -- кивнул на товарища, который, не оглядываясь, спускался по лестнице, -- его жена, слава Богу, жива, ждет мужа. Ей ничего не надо объяснять, она сама объяснит любому, что значит ждать. Могла бы и вам объяснить, да только зачем? – усмехнулся. – Не в коня, как говорится, корм.


… Буквы прыгали, сливаясь в неровные размытые строчки. Тоня прижала к лицу клочок бумаги, в нос ударил странный горьковатый запах. Пахло не Сашей, а кем-то чужим, вызывающим беспокойство и страх. Внезапно ее охватила ярость. К диковатой паре незнакомцев, которые прежде ее в глаза никогда не видели, а увидев, тут же решили, что имеют право судить. К мужу, который играм с собственным сыном предпочел шутки со смертью. К Овчинникову, так некстати прозревшему и понявшему, наконец, кто ему нужен. К себе – самонадеянной эгоистке, решившей подменить удовольствием жизнь и обвести вокруг пальца судьбу. Ненависть была такой нестерпимой, что стало нечем дышать. Жадно хватая ртом воздух, точно астматик, она крутанула ручку крана с водой, в лицо больно ударила холодная струя. Холод и боль сняли душивший спазм, Антонина выпрямилась, медленно вытерлась полотенцем. Из зеркала над стеклянной полкой на нее таращилось растрепанное пугало с воспаленными пустыми глазами. Молодая женщина усмехнулась отраженному уродству, прошла в кухню, тяжело, по-старушечьи опустилась на стул, разжала онемевшие пальцы. Осторожно расправила смятый листок.


Скупой текст впечатывался в сознание, будто тяжелый предмет -- в свежеположенный цементный раствор: отчетливо, глубоко и навечно. Письмо из нескольких фраз запомнилось сразу, даже не возникло нужды его перечитывать.



-- До-о, ре-е, ми-и, -- старательно вытягивала ноты рыжеволосая девчушка в коричневом форменном платье и черном атласном переднике, чуть перепачканном мелом.


-- Мме-е-е-е.


-- Шлома, выйди за дверь, -- не отрываясь от черно-белых клавишей приказала учительница.


-- А при чем тут я, Антонина Романна? Как чуть что, сразу Шлома!


-- Или ты сейчас выйдешь за дверь, или после урока войдешь в кабинет директора, -- учительница развернулась лицом к притихшим шестиклассникам. Черные передники, белые воротнички, синие пиджаки, темные челки, светлые чубчики, красные галстуки – эта палитра советовала не расслабляться. Тридцать пар глаз, предвкушая очередное представление, способное сократить время до звонка, с интересом уставились на учительницу пения, одна пара лениво шарила по потолку. – Выйди за дверь, Шлома. Козлиное блеяние у тебя выходит, конечно, неплохо, но сегодня мы разучиваем другую песню. Сказку про семерых козлят разыграем на Новый год. Можно даже поручить тебе главную роль – мамы-козы. Хочешь?


Ученик оторвался от ленивого созерцания потолка и посмотрел на учительницу. Аккуратно повязанный пионерский галстук, наглаженные брючки, короткая стрижка, какой учителя добиваются от многих других безрезультатно, курносый нос с редкими веснушками, ясные голубые глаза.


-- Шлома–панама -- козлиная мама, -- хихикнул кто-то из мальчишек.


То, что случилось дальше, скорее походило на дурной сон или страшилку для начинающего педагога, чем на урок. Шлома наклонил голову и с криком, смахивающим на рев звереныша, кинулся к обидчику. Сшиб с ног, остервенело принялся бить носком начищенного ботинка, размахивая при этом кулаками и не прекращая свой жуткий вопль. Незадачливый шутник, скрючившись на полу, пытался прикрывать руками лицо и голову. Двое ребят бросились на выручку, но тут же были отброшены: один – ударом ноги, другой – ударом кулака в нос. Остальные застыли в оцепенении, молча наблюдая за избиением товарища.


-- Шлома, прекрати немедленно! – закричала учительница, рванувшись к озверевшему подростку, и получила сильный удар в живот. От неожиданности она даже не ощутила боли, одно изумление: откуда у этого желторотого стервеца такая выучка драться?


-- Ах ты, гад! – рыжая девчушка, чей слабый голосок так старался не перевирать ноты, подлетела к хулигану. Тот легко отбросил ее, как пушинку, продолжая методично избиватьь лежачего.


Учительница, плюнув на азы собственного обучения, строго запрещавшего применять телесные наказания, шагнула вперед и твердой рукой влепила ученику пощечину. Потом схватила опешившего от неожиданной затрещины мальчишку, поволокла через школьную сцену к выходу и вышвырнула за дверь. Теперь в ее руках был не распоясавшийся двенадцатилетка, а обмякшее существо с выпученными глазами.


-- А сейчас продолжим урок, -- прозвенел звонок. – Что ж, к следующему разу всем знать слова песни назубок. Кто будет подглядывать в текст или беззвучно открывать рот, надеясь, что я этого не замечу, получит двойку.


…Жизнь потихоньку налаживалась, попеременно втягивая, как и положено, то в черные, то в белые полосы. К счастью, черный цвет мало-помалу уступал место белому. В белом жили надежда на встречу с мужем, радость общения с сыном и работа в школе. Черноту не отпускали презрительные голоса пары незваных гостей, полгода назад вручивших мятый конверт, и объяснение с Овчинниковым. Тот разговор на кухне Тоня вычеркнула из памяти, навсегда запретив себе даже мысленно к нему возвращаться. Слова, действительно, забылись, не забывался взгляд, каким тетушкин любимчик окинул напоследок глупую бабу, упустившую шанс изменить свою жизнь. Так мог бы смотреть сердобольный прохожий на собаку, преданно охранявшую хозяина-алкаша, храпевшего на уличной лавке. Непонятным только осталось, чего в этом взгляде было больше: жалости или понимания.


-- Антонина Романовна, у вас, кажется, «окно»? – надтреснутый голос прозвучал в опустевшей учительской резко, холодный официальный тон подчеркивал разницу в статусе завуча и рядовой учительницы, из последних в каждом РОНО

ТЕЛЕГРАМ

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Большая библиотека с любыми жанрами и авторами

Большая Библиотека

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги