У плиты стояла Галина Ивановна и пыталась сложенной газетой ухватить стерилизатор с еще неостывшей конфорки.


-- Доброе утро! Давайте я помогу, -- Тоня сдернула со стены за шкафчиком кухонное полотенце, окутала им горячий металл и, пропустив Галину Ивановну вперед, вышла за ней из кухни.


-- Это не помощь, -- недовольно заметила врач, -- вы обязаны постоянно находиться у меня под рукой. Беготней по магазинам может заняться муж, даже если он днюет и ночует на свой работе. Давайте стерилизатор. Когда понадобитесь, позову, -- и нажала дверную ручку.


-- Муж в командировке. А я не могу, к сожалению, быть постоянно под вашей рукой, Галина Иванна, потому что работаю.


-- Хм, -- буркнула та и вошла в комнату, плотно прикрыв дверь перед хозяйским носом.


Поздним вечером врач выразила желание выпить чашку крепкого сладкого чая. Не приказала, не попросила – констатировала свою потребность.


-- Чай подать в комнату или попьете на кухне?


-- Пожалуй, выйду, -- блеснула очками просунутая в дверную щель голова.


…Казалось, совсем недавно был так же накрыт этот стол, занимавший едва ли не половину маленькой кухни. На блюдцах стояла та же самая чайная пара с золотыми ободками по краю. Тот же чайник свистел на плите да в белом фарфоровом чайничке с тем же чуть треснутым носиком, набухая, беременела чайным духом заварка. В тех же розетках алело варенье. В той же вазочке для конфет одинаково высилась горка молочных ирисок. Такой же дорожкой выстилал дно плетеной корзинки аккуратно нарезанный хлеб. Все, как в тот вечер, когда они с Леркой изливали души друг другу. Или почти все. Теперь живого близкого человека заменяли номера телефонов, наспех начерканные карандашом для бровей на блокнотном листке, дозвониться по ним не удалось ни разу. Здорового ребенка, сладко сопевшего тогда за стеной, сейчас мучили кашель, жар и уколы, позволяя лишь изредка впасть в забытье, но не заснуть. А табуретку, откуда смеялась, сочувствовала и грустила единственная подруга, сегодня собиралась занять чужая немолодая тетка. Странная, непредсказуемая, непонятная. Врач, не сумевшая вовремя отличить простуду от пневмонии. Две одинаковые начальные буквы, два «П» смешали в чужой голове обычное недомогание и болезнь, грозившую жизни. Пара вертикальных столбов с перекладиной – виселица для двух лиходеек. Одну надо вздернуть сейчас – за преступную доверчивость и безволие. Другой можно позволить попить чайку и, наблюдая это, последнее, чаепитие с наслаждением предвкушать справедливую казнь.


-- Окно лучше прикрыть. Комары налетят.


-- Как Илья?


-- Спит.


-- Я не спрашиваю, что он делает. Я хочу знать, как он себя чувствует.


-- Чувствует, что болеет. А что чувствую по этому поводу я, узнаете завтра. В крайнем случае, послезавтра.


-- Галина Иванна, скажите, зачем вы это делаете?


-- Видимо, имеется в виду мое пребывание здесь?


-- Да. Илью можно положить в больницу.


-- Нет. Свои недочеты я исправляю сама.


-- Вы называете недочетом состояние моего сына?


-- Именно так, -- Галина Ивановна отставила пустую чашку, выудила из кармана конверт, положила на стол. – Кстати, вот, на питание, -- поднялась с табуретки.


-- Чье?! – совсем ошалела Тоня.


-- Мое. Возможно, я пробуду тут некоторое время, -- показала свой «бублик» и выплыла, молча, из кухни.


Следующим утром, возвращаясь с работы, Тоня привычно достала ключ из кармана, но в замок вставить не успела. Дверь ее квартиры открылась, за порог выскочила девушка лет двадцати. Светлые кудряшки, вздернутый носик, большие голубые глаза, белое платьице с васильками по низу – ангел.


-- Здрасьте, -- бросила на ходу «ангел» и попыталась обойти застывшую от изумления Антонину.


-- Здрасьте, -- пробормотала хозяйка, машинально отступая в сторону. Потом опомнилась, крикнула в спину. – Девушка, подождите! Как вы оказались в этой квартире?


-- Я медсестра. Извините, спешу, -- и выпорхнула из подъезда.


Дома было тихо. Только из комнаты, оккупированной Галиной Ивановной, доносился негромкий бубнеж. Тоня на цыпочках подошла к двери.


-- Ну-ка, дорогуша, подставляй свою жопку, -- шлепок, короткое молчание. – Уважаю, крепкий мужичок, -- звяканье, шорох. – Так удобно?


-- Да, тетя Галя, – слабый голос показался очень довольным. Сыну, похоже, нравилась и «тетя Галя», и ее шлепки. – А что было дальше?


-- А дальше, мил человек, случилась большая беда, на нашу страну напали фашисты. И парень ушел на войну, защищать от врагов свою Родину.


-- Мой папа тоже на войне. Только он не свою родину защищает, а чужую. Называется Афганистан. Я знаю, я газеты читаю.


-- Уважаю. Но кроме газет надо еще книги читать. Много книг.


-- И взрослые?


-- Конечно. Почему нет?


-- А мне мама не все разрешает. Говорит, рано еще.


-- Твоя мама, безусловно, умная женщина и достойна всяческого уважения, но она ошибается. Мамы иногда ошибаются, когда воспитывают детей.


-- Почему?


-- Нам мешает любовь.


Молчание, похоже, сын обдумывает ответ.


-- Тетя Галя, а у вас дети есть?


-- Да.


-- Кто?


-- Сын… был.


-- А где он сейчас?


-- Длинная история.


-- Расскажете?


-- Потом. А сейчас спи, человек. Тебе нужно накапливать силы.


-- Вы будете здесь? Не уйдете?


-- Нет, только вынесу стерилизатор и поздороваюсь с твоей мамой. Кажется, она уже дома.


-- Скажите, что я ее очень люблю.


-- Обязательно.


Отходя от двери, Тоня едва сдерживала слезы.


-- Доброе утро, Антонина! Чай будете?


-- Галина Иванна, полчаса назад я столкнулась в дверях с девушкой, которая выходила из моей квартиры. Кто она и как здесь очутилась? – Врач выжидающе смотрела на Тоню. – Извините, доброе утро, -- спохватилась хозяйка.


-- То недолет, то перелет, -- пробурчала под нос Галина Ивановна. И невозмутимо уточнила, доливая чай в полупустую чашку. – Блондинка в белом платье. С синими васильками.


-- -- Да, -- Тоня присела к столу, налила себе тоже чаю, от которого шел странноватый приятный запах. – Вкусно пахнет, похоже на мяту.


-- Так и есть.


-- Но у меня, вроде, мяты нет. Где вы ее отыскали?


-- В своем доме, -- и неожиданно улыбнулась. – Это была Аллочка, милейшее существо, -- улыбка на удивление оказалась приятной, омолодив лицо сразу на несколько лет.


-- Зачем она приходила, и кто открыл дверь?


-- Приходила взять кровь для анализа. И еще придет. А дверь, разумеется, открыла я. Ключом Ильи. Вы ведь ушли без предупреждения, -- Галина Ивановна сделала последний глоток, решительно встала. – У меня все. Приятного аппетита!


-- Спасибо, -- пробормотала Тоня. И едва сдержалась, чтобы не вскочить со своей табуретки для благодарного книксена. Оставшись одна, она поймала себя на мысли, что у ее сына, кажется, хорошая интуиция.


Четвертый день пребывания Галины Ивановны в чужом доме начался для его хозяйки с мелких удач. Утренний поход в гастроном закончился приятной добычей: удалось в одной очереди отхватить сыр с колбасой, в другой -- быстро дождаться мяса. У овощного ларька на соседнем углу выгружали из машины ящики с фруктами, повезло купить свежайшие персики и виноград. Немного подумав, Тоня взяла еще душистую дыню для бабы Дуси: Евдокия Егоровна всем другим сортам предпочитала «колхозницу». Бедная старушка теперь очень редко выходила на улицу. Кроме Антонины заботиться о ней было некому: одна из подружек померла прошлой весной, другую забрала к себе дочка и «наградила» заботой о внуке без возможности оставлять маленького сорванца без присмотра. Раз в неделю Тоня наводила порядок в небольшой квартирке напротив, через день забегала поинтересоваться здоровьем, чем-нибудь угостить или на пару попить чайку, рассуждая о погоде и жизни. Болезнь сына нарушила привычный график, но сейчас занятая соседка дала себе слово, что вечером к бабе Дусе хоть на минутку, но непременно заглянет. У подъезда Антонина снова столкнулась с «ангелом» из поликлиники. На этот раз Аллочка облачилась в светлые брючки и алую блузку с узким воротником, завязанным на груди пышным бантом.


-- Здрасьте, Тонечка! Вам помочь? – привычно обласканная другими ласкательным суффиксом, Аллочка и всех остальных хотела одарить теплотой. Не дожидаясь ответа, она выхватила из Тониных рук матерчатую сумку с фруктами и впорхнула обратно в подъезд.


-- Спасибо, но я бы справилась и сама. Доброе утро! Опять пили из моего сына кровь? – пошутила Тоня и сразу почувствовала неловкость: девушка могла обидеться на корявую шутку.


-- Хотите сказать, что я ведьма? – рассмеялась Аллочка. – Я не против, потому что все ведьмы, как известно, красавицы. Вот, -- поставила сумку у двери, -- пожалуйста. А я побежала.


-- И чаю не выпьете?


-- Уже попила, -- весело сообщила девушка, сбегая вниз по ступеням, -- с Галиной Иванной!


-- Как Илья? – крикнула Антонина вслед светлым кудряшкам. Но вместо ответа услышала звук захлопнутой двери.


-- Здравствуйте, Антонина!


-- Доброе утро, -- вздрогнула от неожиданности Тоня. – Вы меня напугали.


-- Что ж, теперь, возможно, порадую. Идите за мной.


Илья читал книгу в постели, опираясь на подсунутую под спину подушку. Опрятный, довольный, бледный, похудевший.


-- Сынок…


-- Вы поговорите, а я пока чаю попью. Через десять минут жду вас, Антонина, на кухне.


-- В холодильнике сыр и колбаса. На бутерброды, -- не оборачиваясь, доложила хозяйка.


-- Мамуля, -- счастливо выдохнул сын, когда дверь закрылась – я по тебе соскучился.


-- Родной мой! -- Тоня обняла сына, прижала к груди, стараясь вобрать в себя остатки болезни, измучившей ее ребенка. – Как ты себя чувствуешь, солнышко? Нигде не болит? Температура есть? Кушать хочешь? Что тебе приготовить? Может, какао будешь? Я персики сегодня купила и виноград, принести? А что ты читаешь? Книжку Галина Иванна дала? -- она сыпала бессвязными вопросами, нежно гладила худенькие плечи, целовала запавшие щеки, теплый лоб с аккуратно зачесанным набок чубчиком, влажноватым то ли от пота, то ли от мокрой расчески. И едва сдерживалась, чтобы не разреветься при сыне. – Врач не больно уколы делает? Капустные листья прикладываете? Шишек после уколов нет? – наконец, отпустила от себя ребенка. – Ну, как ты, сынок?


-- Нормально, мамуля. Я же говорил, что тетя Галя добрая. Она хорошая врач, правда! И очень заботится обо мне.


-- Хороший, -- машинально поправила Тоня. – А что ты читаешь?


-- Пушкин, «Евгений Онегин».


-- Милый, это прекрасная книга, но по-моему тебе еще рановато ее читать.


-- Нет, мамуля! Для настоящих книг возраст не имеет значения, -- серьезно возразил сын, – как и для настоящих писателей. А Пушкин – самый разнастоящий! Он – гордость русской литературы, его надо читать с младых… -- Илья наморщил лоб, вспоминая выпавшее из памяти слово.


-- Ногтей, -- не сдержала улыбку Тоня.


-- Да, с младых ногтей! – просиял сын, с удовольствием повторив. Кажется, ему нравилось это новое, наверняка, не совсем понятное сочетание слов.


-- Так говорит Галина Ивановна?


-- Да.


-- А что еще она говорит? – Антонина не узнавала сына. Вместо забавного, смышленого, непосредственного мальчугана с ней чинно беседовал взрослый, способный спорить, отстаивая свою точку зрения. И только мелочи, вкрапленные в речь, напоминали, что этому «взрослому» еще нет и восьми.


-- Она говорит, что жизнь прекрасна. Мамуля, ты не обидишься, если я немного посплю?


-- Конечно, нет, милый. Давай помогу тебе удобно устроиться, -- она взбила подушку, поправила одеяло, с нежностью провела рукой по щеке, поцеловала и поднялась со стула . За дверью прислонилась к стене, стараясь унять колотившую дрожь, сделала пару глубоких вдох-выдохов и направилась через прихожую к кухне, по пути отметив у зеркала, что выглядит точно брошенная под дождем старая тряпичная кукла. Бессмысленные пуговицы-глаза, расширенный в глупой ухмылке невыразительный рот, стянутый дешевой резинкой неряшливый хвост, болтавшийся между лопаток, -- непонятно, как при виде такого пугала сын не спрятался от ужаса под одеяло, а бросился ей на шею.


…Середину стола заняла пара десертных тарелок с тонко нарезанными сыром и колбасой, по краям – две чашки на блюдцах, в центре – заварочный чайник, из которого шел мятный дух, и плетеная корзинка с белыми ломтиками батона.


-- А вы, почему чай не пьете, Галина Ивановна?


-- Вас жду.


-- Зачем?


-- Чтобы вместе попить. Присаживайтесь.


-- Странно. Очень странно, -- пробормотала хозяйка, послушно опускаясь на предложенную табуретку. Метаморфоза, происшедшая с Галиной Ивановной, конечно же, удивила. Но более странным, необъяснимым и непонятным казалось собственное состояние, в котором Антонина сейчас пребывала. Вместо радости – полное безразличие, вместо мыслей – абсолютная пустота. А главное – внезапно навалившаяся смертельная усталость, будто не из комнаты сына вышла, а из пыточной, где вытрясали душу. Тоня протянула руку к заварочному чайнику, рука бессильно упала рядом с блюдцем, которое дополняла пустая чашка. Чайная ложка свалилась под стол, Антонина тупо уставилась в пол, пытаясь осмыслить, как этот блестящий предмет оказался внизу под ногами.


-- Не беспокойтесь. Я подниму. -- Галина Ивановна неожиданно резво соскочила с табурета, наклонилась за упавшей ложкой, тщательно вымыла и застыла с ней над столом. – С сахаром?


-- Что?


-- Чай сделать сладкий?


-- Не знаю. Все равно.


Врач наполнила чашку душистым чаем, добавила пару пиленых кусков рафинада, размешала, затем положила на один ломтик белого хлеба сыр, на другой – колбасу, по-хозяйски достала из навесного шкафчика десертную тарелку, выложила на нее бутерброды, придвинула Антонине под нос.


-- Приятного аппетита! Ешьте, Тоня, вам нужно восстанавливать силы.


-- Тоня? Странно. Почему вдруг не Антонина?


-- Ешьте. Потом объясню.


Она согласно кивнула и принялась жевать колбасу с хлебом: ни запаха, ни вкуса – бумага, пригодная для измельчения зубами. Глотнула чай – водопроводная вода, просто горячая. Из сахарницы вывалила в чайную чашку четыре толстых белых квадратика, поразмыслив пару секунд, добавила пятый. Тщательно размешала, позвякивая ложечкой. Сделал еще глоток – никакого эффекта. «Мои вкусовые рецепторы сдохли, -- подумала равнодушно, -- отдали концы». Похожее выражение она давно уже где-то слышала, кажется, в Новороссийском морском порту… Только там отдавали не концы, а швартовы. Чтобы корабль спокойно отчаливал от причала, рыжий здоровяк в капитанской форме зычно скомандовал: «Отдать швартовы!» Она запомнила обветренный морскими ветрами голос да пышный кудрявый чуб, выбившийся из-под козырька форменной фуражки и пылавший над бровью сотнями маленьких солнц. Чьи воды бороздит сейчас эта посудина? И где тот корабль, на который она поднималась когда-то, чтобы отправиться в бесконечное плавание с самым надежным и дорогим человеком? Наткнулся на рифы, получил пробоину и дал течь? Сгорел от пожара в трюме? Взорвался, развалившись на части? В любом случае – затонул. Гикнулся вместе с бравой командой и пассажирами, выбравшими сдуру не тот маршрут... «Гикнулся» -- тоже знакомое слово, его особенно любят кубанцы. Без возвратной частицы «ся» означает что-нибудь проорать, возможно, даже дать команду. Тут опять всплывает известное слово, но уже совсем другого значения… Слова запутывали и путались между собой, швырялись друг в друга смыслами, сталкивались, рождали ассоциации, порождавшие в свою очередь боль. Физическую, невыносимую. Тоня обхватила руками голову и застонала.


-- Выпей, моя хорошая, -- перед носом возникла резная стопка с темноватой жидкостью и запахом, от какого балдеют коты.


-- Что это?


-- Выпей, станет лучше.


-- А вы?


-- А я свое уже отпила. С лихвой, тебе и не снилось. Пей.


Зубы клацнули сами собой, рука дрогнула, стопка, опрокинувшись на колени, вальяжно скатилась вниз и застыла хрустальной задницей кверху, ровно на том же месте, куда ухнулась перед этим чайная ложка. Совпадение действий, места и мокрый уцелевший задок, торчащий над полом, показались вдруг очень забавными. Тоня прыснула, прикрывшись рукой, как нашкодившая девчонка.


-- Видели, Галина Иванна?


-- Что?


-- Какая… какая смешная жопка у этой рюмки, -- сдерживаемый смех распирал изнутри, требовал выхода. – Это же… это же чешский хрусталь, тете Розе дарили на юбилей… А она… ой, не могу… валяется вверх жопой… жахнулась туда же, где… где… ой, не могу! Ха-ха-ха, -- смех вырвался наружу, сдерживаться больше не было сил. И она залилась хохотом, по-бабьи держась за бока, позабыв обо всем, с восторгом отдаваясь минутам, вышибающим разум.


Щеку обожгла звонкая оплеуха. Внезапный удар оказался таким жестким и сильным, что из глаз посыпались искры, перехватило дыхание.


-- За что?! – опешила Тоня.


-- За слабость, -- спокойно ответила Галина Ивановна.


-- Да как вы смеете?! Кто дал вам право драться?


-- Боль, Тоня. Боль, какую не пожелаю даже врагу. А вы мне, может быть пока и не друг, но не враг, это точно.


В наступившей тишине стало отчетливо слышно, как дождевые капли бьют оцинкованные отливы окон. Капли с крыши, сливаясь с бьющими каплями, безостановочно ткали редкую водную занавеску, отгораживающую от внешнего мира. Впрочем, туда и так не хотелось соваться: неуютно, мокро, одиноко. «Стыло», -- как однажды тетя Роза высказалась в сердцах о собственной жизни. Кажется, время стыть наступило теперь для ее племянницы. Мама, отец, тетя Роза… Почему они все ушли? Разве она в них не нуждалась? Зачем исчез из жизни Аренов? Неужели необходимо лишать полноценной жизни самых родных и близких, чтобы отдать свою жизнь за кого-то чужого? В голове снова начала пульсировать боль. Тоня прижала ладони к вискам.


-- Болит голова?


-- Да.


-- Сейчас пройдет, -- Галина Ивановна поднялась с табуретки, стала за Тониной спиной. – Закройте глаза и расслабьтесь.


-- Спасибо! Я отлично себя чувствую. Можно открыть глаза?


-- Можно.


Антонина открыла глаза. Рядом улыбалась Галина Ивановна. Улыбка, форточкой открытая для доступа к душе, предлагала не хныкать, а ликовать.


-- Большое спасибо, я точно заново на свет родилась!


-- Не за что.


-- Извините меня, пожалуйста, если чем-то обидела. Не знаю, что на меня нашло, такое со мной впервые.


-- Не извиняйтесь, Тоня. Все естественно и объяснимо. Я же врач, хотя допускаю, что вы не вполне доверяете моим знаниям, -- снова улыбнулась и вернулась к оставленной табуретке. – А наш чай, похоже, совсем остыл.


-- Сейчас заварю новый! – хозяйка метнулась к столу, потом к раковине, к плите. Все делалось радостно и легко. И очень хотелось доставить удовольствие этой удивительной женщине, поведение которой не вписывалось в обычные рамки понятий о долге врача.


-- Галина Иванна, я посмотрю, как там Илюшка?


-- Конечно.


Сын крепко спал. Дыхание было ровным, щеки порозовели, из-под одеяла выглядывала голая пятка. Тоня прикрыла пятку, осторожно потрогала теплый лоб, счастливо вздохнула и на цыпочках вышла из комнаты.


Она вывалила на стол все припасы: конфеты, печенье, персики с виноградом и, довольная, плюхнулась на свое место.


-- У нас праздник? – с улыбкой спросила Галина Ивановна.


-- Конечно! Во-первых, Илье стало лучше, согласны?


-- Допустим.


-- Во-вторых, вы улыбаетесь. А у вас потрясающая улыбка! И в-третьих, -- Тоня секунду поколебалась, не зная, как воспримет ее признание, по сути, чужой человек, но все же сказала, ощущая в этом потребность, -- в-третьих, мне кажется, что я в вас влюбилась.


-- Когда «кажется», мамочка, надо креститься, -- улыбнулась Галина Ивановна.


-- А знаете что? Давайте выпьем! Пожалуйста! Вы не думайте, есть очень хорошее вино, грузинское, правда, забыла, как называется. Подруга покупала, она у меня знаменитость, -- похвасталась Тоня, -- киноактриса! Одну бутылку мы с ней распили, вторая осталась. Я принесу бокалы, хорошо?


… Через неделю Галина Ивановна ушла. Так же внезапно, как и пришла со своей черной сумкой, чтобы без приглашения поселиться в их доме. Просто сказала: «Завтра я ухожу».


-- Как? – растерялась Тоня. – Почему?


-- Илья практически здоров. Все остальное вы сделаете лучше меня.


-- Он к вам очень привязался, -- пробормотала Тоня. – Я тоже… привыкла.


-- Без разлук не бывает встреч, -- мягко заметила Галина Ивановна.


-- Но… расставаться с тем, кто тебе по душе, больно.


-- Не надо бояться боли, дорогая моя. Болит всегда только живое, мертвое не чувствует ничего. Впрочем, не люблю философствовать. Вот что лучше скажу: вам обоим какое-то время следует пожить у моря. Думаю, три года будет вполне достаточно. Илье необходимо укрепить легкие, вам – нервы. Я тут кое-что прикинула и решила: вы поедете жить в Приморскую, к моей сводной сестре. Она, правда, человек непростой, но и вы, Тоня, не кажетесь слабой. Думаю, справитесь. Это не город – станица. Но школа там есть. И неплохая. С сестрой я уже договорилась, она согласна принять вас. Елена Алексеевна женщина одинокая, надеюсь, вы поладите. Завтра оговорим все подробнее. А сейчас я бы не отказалась от чаю.


-- Подождите, Галина Иванна, -- оторопела Тоня. – Ответьте, пожалуйста, только на один вопрос: почему вы для нас это делаете? Сначала оставили свой дом, поселились здесь. Несколько дней не спали, не ели. Ютились на раскладушке. Теперь пристраиваете нас к своей родственнице. Почему? Ведь мы же абсолютно посторонние люди.


-- У жизни, Тонечка, маленькая территория, на ней посторонних нет…У меня был сын. Его звали Ильей. Он умер, когда ему не было даже восьми. Двусторонняя пневмония. Его я уберечь не смогла. Давайте-ка пить чай.


-- Но…


-- И не спорьте со мной. Налейте-ка лучше чайку, пока не остыл.


… Через пару недель, разобравшись с делами, попрощавшись с Дунайскими и бабой Дусей, Ареновы катили в автобусе по широкому асфальтированному шоссе. Высокие тополя, посаженные давно кем-то вдоль дороги, шелестели багряными листьями вслед: прощайте, прощайте, прощайте…




Глава 11



Елена Алексеевна директорствовала в школе. Когда Тоня впервые ее увидела, поразилась несходству сестер. Старшая – с подчеркнуто строгим взглядом из-за стекол старомодных очков, немногословная, скупая на эмоции и улыбки, безразличная к чужому мнению о себе, с непритязательным женским вкусом. Младшая – улыбчивая, любительница порассуждать, предпочитая диалогу собственный монолог, впечатлительная, готовая ахать над случайно раздавленным муравьем, охотница до вкусной еды и красивой одежды. У одной – серые глаза, ровный глуховатый голос, темные с проседью волосы, гладко зачесанные назад и небрежно сколотые шпильками в честный пучок на затылке. Другая – блондинка с замысловатой высокой прической, щедро сбрызнутой для верности лаком, голубоглазая, звонкоголосая, с приятным лицом, которое слегка портят по-мужски крупный нос и пористая жирная кожа. Если первая казалась учительницей, хоть и была врачом, то второй подошел бы в подчинение больше, чем школа, ЗАГС, где регистрируют новобрачных.


Елена Алексеевна Громодянская жила одна, в просторном кирпичном доме из трех комнат, большой кухни с окном, выходящим в сад, открытой террасы, где можно запросто погонять в футбол, и мансарды.


-- Пойдем, Илюша, я тебе что-то сейчас покажу, -- улыбнулась хозяйка, подводя приезжих к крутой деревянной лестнице с резными балясинами, ведущей наверх. Они поднялись в небольшое душное помещение под скатом шиферной крыши. Маленькое окошко слабо освещало две кровати, стол, пару стульев и видавший виды платяной шкаф с надтреснутым зеркалом в уголке. – Видел когда-нибудь море?


-- Нет.


-- Посмотри-ка сюда, -- Елена Алексеевна легонько подтолкнула ребенка вперед, жестом предлагая матери присоединиться к сыну, и распахнула окно. Перед глазами обоих засияла живая аквамариновая безбрежность в легких белых барашках. Илья замер, вцепившись руками в узкий подоконник шириною не больше пяти сантиметров. – Ну как, -- прозвучал сзади довольный голос, -- нравится?


Воздух, сдобренный легким запахом йода, ворвался в чердачную комнатушку, заполняя свежестью легкие и радостью – душу. Это был не воздух – палитра вечерних кубанских запахов, богаче которой едва ли можно что-то придумать. Морская прохлада, дух только что политой земли в палисадниках и на огородных грядках, благоухание петуньи и табака, ни с чем не сравнимый аромат изабеллы, гроздьями свисавшей с виноградных лоз, – все пьянило, манило в детство, доказывало, что если и есть на земле райское место, так это именно здесь. Тоня счастливо вздохнула, испытывая к Галине Ивановне, настоявшей на их переезде сюда, огромную благодарность.


За ужином Елена Алексеевна поинтересовалась планами пары залетных птиц.


-- Галина мне говорила, что вашему сыну необходимы морской воздух, разумная физическая нагрузка, свежие овощи, фрукты. Он ведь переболел воспалением легких? И, кажется, довольно серьезно?


-- Да, -- кивнула Тоня.


-- Кушай, милый, кушай, -- хозяйка придвинула маленькому гостю блюдо с крупно нарезанными кусками запеченной в духовке курицы, обложенной картофелем, щедро присыпанным зеленью и политым душистым растительным маслом.


-- Спасибо, я наелся.


-- Спасибо скажешь, когда твои румяные щеки из-за спины увижу, -- рассмеялась станичница, выбрала аппетитное крылышко, пару картофелин, малосольный огурец, помидор, пахнущий солнцем и только что сорванный с грядки, сложила все это в пустую тарелку, подумав, бросила сверху несколько веточек укропа с петрушкой, добавила перья зеленого лука и поставила перед мальчишечьим носом. – Вот, пока не съешь, из-за стола не выйдешь, понятно? – и, заметив умоляющий взгляд в сторону мамы, добавила. – Но когда выйдешь, к морю пойдем. Договорились?


-- Спасибо, -- пролепетал Илья и обреченно надкусил золотистое крылышко.


-- А мы, Тонечка, давайте выпьем по стопке, закусим, чем Бог послал, да покалякаем, як того наша душа пожелает. Согласны?


-- Спасибо вам, Елена Алексеевна, -- протянула Тоня граненый стаканчик.


-- Да что ж вы оба спасибкаете через каждое слово? – усмехнулась та, наливая из штофа прозрачную душистую жидкость. – Я ж для вас еще ничего не сделала, с грядок кое-что собрала да из своего курятника курку зажарила. Разве это стоит благодарности?


-- Сердце у вас доброе, Елена Алексеевна.


-- А вот это лучше услышать при расставании, чем при встрече. Ну что, -- подняла стопку хозяйка, -- за все хорошее? – Тоня молча кивнула, мысленно удивляясь намекам Галины Ивановны на сложный характер младшей сводной сестры. Ей очень нравились и эта женщина за столом напротив, и дом. – Тогда за встречу! – улыбнулась Елена Алексеевна и осушила рюмку одним глотком.


… Луна выкладывала серебром дорожки. Морская кромка целовала песок и отстранялась со вздохом, чтобы тут же приникнуть опять к своему ненасытному другу. Стрекотали цикады, заливаясь на все лады. В окружении бесчисленной звездной свиты ухмылялось ночное светило. На кем-то брошенном у самой воды лежаке сидели трое. Мальчик, запрокинув голову, смотрел вверх. Две женщины задумчиво уставились вдаль, туда, где в темноте терялась граница между морем и небом. Говорить никому не хотелось, хотя вопросов у каждого накопилось немало. Хотелось просто дышать и наслаждаться новизной ощущений.


-- Пора, ребятки, домой, -- нарушила тишину Елена Алексеевна. – Завтра все обсудим, а сейчас время спать. Для первого дня у вас и так впечатлений много. Нельзя перебарщивать, не заснете.


Заснула Тоня на рассвете, под крики чаек, хрипло прооравших временное перемирие…



х х х



-- Сегодня свари борщ. Или нет, лучше харчо. А на второе я бы съела рагу. Что скажешь?


-- Хорошо.


-- Умница. Кстати, не забудь, пожалуйста, почистить дорожки. Я вчера хотела в беседку пройти и не смогла, грязно. Только каблуки выпачкала. Вчера же какой ливень прошел! Почистишь, ладно?


-- Почищу.


-- Да нет же, я не о дорожках – это само собой. Туфли почистишь. Там, в тумбочке с обувью черный крем и щетка. В общем, найдешь. А я побежала, пока. Ой, чуть не забыла! Марья Васильевна хвалила Илью, говорила, очень толковый мальчик.


-- Спасибо.


-- И тебе спасибо, что нам краснеть за него не приходится. Я же взяла его без прописки, сама понимаешь. Если кто захочет нагадить, легко это сделает. Потому что из-за вас я стала теперь уязвимой, согласна?


-- Вам туфли начистить до блеска?


-- Ну вот, обиделась. И совершенно зря, я же от всего сердца. Лучше сказать, чем молча за пазухой камень носить. Не люблю лицемерить. И тебе не советую. А к вам я привыкла, можно сказать, привязалась. Вы мне сейчас, как родные. Между прочим, с родными я тоже никогда не темнила, что думала, то и выдавала в глаза. Все, пока, до вечера! – хлопнула входная дверь, зацокали каблуки по ступенькам, в окно постучали.


-- Что-то забыли?


-- Днем плотник придет, Степаном зовут. Калитку надо подправить и частокол в двух местах накренился. Ты покажи, где. Только не вздумай ему рюмку налить! Не хватало мне еще сплетен, что в моем доме подчиненных спаивают. Лучше предложи чаю. Все поняла?


-- Да.


-- Хотя, знаешь, никаких чаепитий! Нечего баловать, он у меня зарплату получает. В общем, без меня Степана в дом не пускай. А то скажут, что я сводня. Одинокая молодая женщина и мужик – всякое можно подумать, -- раздатчица указаний с улыбкой махнула рукой и деловито пошагала к калитке, ремонт которой ей выйдет, конечно, бесплатно.


Прошел год, как Ареновы здесь поселились. Двенадцать месяцев занял путь от эйфории до тихой ненависти ко всему, что их тут окружало. К просторному дому, в каком разрешалось передвигаться лишь для уборки и приготовления пищи. К сляпанной кое-как за сараем холодной вонючей уборной с торчащим на дощатой стенке ржавым гвоздем, где болтались для естественных нужд обрывки газеты. К душному чердаку, освещенному крохотным окном и единственной лампочкой, включать которую из-за экономии электричества позволялось только по вечерам. К тесной каморке, куда с трудом помещались небольшое корыто, ведро и купальщик. К соседям, не скрывающим любопытства. К огородным грядкам, заготовкам на зиму, к сорнякам, прополке, поливу, к курам, норовящим выскочить из курятника на соседний участок. Раздражало даже море с его крикливыми чайками, гниющими водорослями у береговой полосы и медузами, оставлявшими ожоги на теле. Но самым большим испытанием оказалась вежливая, улыбчивая, словоохотливая Елена Алексеевна Громодянская. Директор школы, принявшей в свои стены сына, хозяйка дома, приютившего вдобавок и мать. Как ни посмотреть – всюду приют. Место, пригодное для спасения, вышло местом, где нужно молчать и терпеть. Тоня включила пылесос, к возвращению Громодянской везде должны быть чистота и порядок. Помимо уборки следует еще приготовить обед, подмести дорожки, постирать и развесить белье, сварить яблочное повидло, привести в порядок проклятые туфли, проконтролировать плотника – за малейший огрех хозяйка вынесет мозг. А вечером -- уделить внимание сыну, к ночи рухнуть в постель и до сна тупо таращиться в потолок. Без сил, без эмоций, без мыслей. Чтобы рано утром вскочить и начать все сначала: куры – грядки – глажка – плита – прополка – уроки – вечерний полив огорода. Да ладно бы только это! Она не боится работы, ради сына можно покрутиться и больше. Значительно хуже – унижение, которое приходилось терпеть. Иногда Антонине хотелось послать все к черту, вернуться домой, найти приличную работу (Вадим обещал помочь) и ждать возвращения мужа. В том, что ее Аренов рано или поздно вернется, жена военного летчика не сомневалась. Но наблюдая, как крепнет и наливается силой сын, какими безопасными становятся для него сквозняки, сырость и холод, как бесстрашно обливается он по утрам студеной водой, с каким упоением плавает и ныряет, она приказывала себе: терпи. И терпела. Намеки на дармоедство, упреки в неблагодарности, рассуждения об утраченной выгоде, бесконечные указания, советы, инструкции, как себя вести и что надо делать. Вранье.


Под привычное гудение пылесоса вспомнился разговор за завтраком на следующий день после приезда.


-- Тонечка, а у вас профессия есть?


-- Конечно.


-- Какая? Кушай, Илюша, кушай. Яйца свежие, утром взяла из-под несушки. Видишь, какой яркий желток? В магазине такие не купишь. Так какая у вас профессия, Тонечка?


-- Я окончила музыкальное училище. Могу преподавать пение в школе.


-- Правда?! Тонечка, милая, мне ж тебя сам Бог послал! Ничего, что на «ты»? Я ведь все-таки старше, хотя, если честно, радоваться этому глупо. Еще большая глупость -- ставить свой возраст в заслугу, согласна? – Тоня молча улыбнулась. – Так о чем мы? Господи, на радостях мысль потеряла. Кушай, Илюшенька, кушай, каша стынет... Вспомнила! Мы обсуждали твою профессию, правильно?


-- Да.


-- Надеюсь, Галина тебе говорила, что я директор школы? И весьма уважаемый, должна заметить. У меня высокая успеваемость, ежегодно больше шестидесяти процентов выпускников становятся студентами вузов. Для станичной школы это совсем неплохо, согласна?


-- В городских школах не везде такой результат.


-- У нас вполне приличный преподавательский коллектив, хоть и женский. Ни одного мужика, даже физрук – баба. Плотник, естественно, не считается. Но мы ладим, сплетни я пресекаю на корню. Ненавижу пересуды, впрочем, как и подхалимаж. Вместе отмечаем праздники, дни рождения. В общем, живем дружно, весело. Недавно вот свадьбу сыграли, теперь молодые пополнение ждут. А знаешь, кто невестой была?


-- Нет.


-- Учительница пения. Чуешь, к чему клоню?


-- Не совсем.


-- Рожать собралась певунья моя, -- озорно подмигнула Елена Алексеевна, -- к декрету готовится. Уйдет – тебя возьму на ее место. Пойдешь?


-- Пойду, -- улыбнулась Антонина, боясь поверить в удачу.


-- Но придется, конечно, подождать. Возьми оладушек, Илья, это ж я для вас вчера напекла.


-- Спасибо, я наелся.


-- Тогда чайку попей, хуже не будет, -- Елена Алексеевна задумчиво погладила мальчика по голове. – А знаете что, ребятки? Денег за жилье и питание я, естественно, брать с вас не буду. Нет-нет, -- остановила она Тоню, открывшую рот для возражения, -- не советую со мной спорить! Сахар положи, Илюша. Или вареньице возьми, вкусно и полезно. Я вот что предлагаю, Антонина… как тебя по батюшке?


-- Романовна.


-- Вот что хочу сказать, Антонина Романовна: пока певунья моя не уйдет рожать, может, по хозяйству поможешь? Убрать, приготовить, постирушки какие сделать. Я человек неприхотливый, мне много не надо. А вот вам обоим не мешало бы подкормиться. Вы ж, як поганки на той полянке, бледнющие да худющие. Так что надо вас откармливать, моя дорогая, поэтому готовить тебе придется много. Я уж прослежу, чтоб вы ели от пуза! А почему оладушек без варенья, Илюша? С вареньем кушай, не стесняйся. Ты, милый, теперь не в гостях, а дома. Мама твоя у нас хозяйкой будет. Да, Тонечка, и еще: если что нужно купить, говори. Вместе пойдем в магазин и купим.


-- Спасибо, не беспокойтесь. Я привезу зимние вещи из дома.


-- На билет денег дам, об этом у тебя пусть голова не болит. Кстати, насчет денег… Я бы, конечно, могла тебе за помощь по хозяйству еще и приплачивать…


-- Не надо, Елена Алексеевна. Мне будет приятно вам помочь.


-- Отлично, значит, договорились! Трудовая книжка, надеюсь, с собой?


-- Конечно.


-- Не теряй. Думаю, скоро потребуется.


Может быть, в ту минуту Громодянская была искренна. Врать она стала позже, когда вошла во вкус быть хозяйкой бесплатной, бессловесной, покорной батрачки.


Октябрь Тоня провела в приятных хлопотах и ожидании. Новые впечатления сына, которыми он делился взахлеб, сбор урожая, ящики с фруктами, банки с компотами, кадушки с соленьями, общие завтраки и обеды, сливы и груши прямиком с дерева в рот, овощи с грядок. Сын наливался здоровьем, как яблоко на ветке – румянцем. Тоня без устали порхала по дому, засыпая каждый вечер с надеждой, что наступающий день позовет к долгожданной работе, и она, наконец, займется тем, ради чего училась.


Ноябрь подошел к концу без изменений, однако хозяйка и постояльцы стали питаться отдельно. Одна теперь предпочитала уединение и тишину за столом, другие окончательно перебрались в мансарду и, поднимаясь наверх, Тоня радовалась предстоящему обеду или ужину с сыном наедине. На редкие вопросы о школьных делах Елена Алексеевна весело уверяла, что животик «певуньи» растет с каждым днем и до декретного отпуска осталось совсем немного. Посмеиваясь, желала своей подчиненной родить сразу тройню, тогда счастливой новоявленной маме достанутся орущие ангелочки в детских кроватках, а ее


преемнице – хор чертенят с руладами в актовом зале. При этом школьный директор так открыто и прямо смотрела в глаза, шутила так искренне и забавно, что сомнения в правдивости слов исчезали мгновенно и, стыдясь собственного недоверия к человеку, впустившему их в свой дом, всем сердцем принявшему чужие проблемы, Тоня мысленно просила у Елены Алексеевны прощения. И опять принималась терпеливо ждать с новой надеждой на лучшие перемены.


В последний день месяца эти надежды рухнули: Громодянская безбожно врала. Правда всплыла, как всегда, случайно. С самого начала их совместного проживания хозяйка провела четкую границу между микро и макромирами, обозначив их раздел за калиткой. В макромире – магазины, сберкасса, почта – главенствовала Елена Алексеевна. Микромиром – дом и участок – правила Антонина, получившая вдобавок к правлению инструкции: во избежание сплетен и пересудов к соседской ограде не подходить, в переговоры не вступать ни под каким предлогом.


-- Мое имя трепать по станице никогда не позволяла, не позволяю и впредь никому не позволю. Ты – человек неглупый, заниматься этим, конечно, не станешь. Но у Нюрки язык, что помело: разметет по всем хатам любое слово, да так переврет, что тебе и в голову не придет. Так что, Тонечка, предупреждаю к соседскому частоколу не подходить. Узнаю – будут у нас с тобой неприятности, -- и, пытаясь смягчить слова, с улыбкой добавила. – Не обижайся, милая. Но я – человек принципов, изменить их, возможно, и рада бы, да не могу.


-- Будь любезна, надень то платье, что я тебе подарила. Мне будет приятно.


-- Хорошо.


-- Да не усердствуй с уборкой. Я хочу, чтобы ты не валилась с ног от усталости и не куксилась за столом.


-- Может быть, что-нибудь приготовить?


-- Может быть, -- бросила через плечо Елена Алексеевна, -- только сегодня я займусь этим сама. Отдыхай. Включи телевизор, новости посмотри.


Весь день Тоня пыталась понять, какой сюрприз ее ждет? И сделала единственно верный вывод: Елена Алексеевна пригласит Антонину Романовну на замену учительнице пения, ушедшей, наконец-то, в свой запоздалый декретный отпуск. Пригласит официально, назначив время приема в директорском кабинете. А потом они втроем, как прежде, усядутся все вместе за стол и радостно отметят это событие. Простая догадка позволила открыть в сводной сестре Галина Ивановны еще одну черту: умение заморачивать голову.


Безделье делало ожидание невыносимым, даже возвращение сына из школы не сняло напряжение. Антонина поочередно хваталась за пылесос, за половую тряпку, надраила до абсолютной белизны всю сантехнику в доме, начистила обувь до блеска без разбору на свою и чужую, поплескалась в корыте. Затем поднялась наверх, переоделась в дареное платье, уселась на стул, прихватив с полки книгу, раскрыла наугад, выхватила взглядом какую-то фразу, бездумно уставилась в текст, не понимая смысл напечатанных слов… Отбивала минуты стрелка будильника, шелестел страницами учебника сын, бормоча себе что-то под нос, за окном гоготали соседские гуси, забарабанили по оконным отливам первые капли дождя – снизу не доносилось ни звука. Время остановилось. Наконец, хлопнула входная дверь.


-- А почему дома меня никто не встречает?


Помощница по хозяйству пулей вылетела на лестницу, сбежала стремглав со ступеней, вмиг оказавшись рядом с хозяйкой. Смеющейся, мокрой, счастливой. Всеми лампочками сверкала включенная люстра, под вешалкой громоздились пакеты с коробкой, кокетливо перевязанной голубой шелковой лентой, к зеркалу прислонился огромный букет, капли на лепестках чайных роз и белых хризантем сверкали, точно алмазы, разбросанные чьей-то щедрой рукой.


-- Господи, да вы промокли насквозь! Как же так, Елена Алексеевна?


-- Представляешь, нескольких минут не хватило, чтобы успеть до дождя, -- с восторгом просветила та, убирая со лба прилипшую мокрую прядь. – Такой ливень, с ума сойти! Возьми пакеты, Тонечка, там сплошные деликатесы. Мне в магазине девчата собрали целый продуктовый набор в подарок, директор – моя бывшая ученица. Раньше она у меня ходила в любимчиках, а теперь я у нее. Правильно умные люди говорят: надо делать добро, тогда оно вернется тебе сторицей, согласна? Что стоишь, Антонина Романовна? Тащи все на кухню. Сейчас под душем ополоснусь, и начнем в зале стол накрывать. Никаких гостей не желаю! Втроем праздновать будем, -- Елена Алексеевна крутилась перед зеркалом, явно довольная тем, что оно отражало. Не смущали ни растрепанная прическа, ни заляпанные грязью колготки, ни потекшая с ресниц черная тушь – Громодянская была счастлива и сияла, точно начищенная пряжка ремня новобранца.


-- А что праздновать-то? – невольно заразилась чужой радостью Тоня.


-- Мой день рождения, Тонечка! Родилась я сегодня, дорогая Романовна. И не могу не признать, что это, действительно, праздник. Кстати, как утверждают многие, не для меня одной. Ладно, ты разберись тут со всем, только коробку не трогай, потом вместе посмотрим, чем хотели порадовать своего директора уважаемые учителя. Цветы в вазу поставь, хорошо? Да не забудь стебли обрезать. Я пошла в душ. А тебе идет мое платье, молодец, что надела, хвалю!


Тоня бережно гладила указательным пальцем пару жемчужин – черную и белую – на золотой ветке с ажурными листьями, в прожилках которых мерцали алмазы. Старинную брошь подарила тетя Роза на свадьбу.


-- Родная моя, пусть радость всех, кто больше века прикасался к этому чуду, достанется тебе одной. Будь готова к тому, что в жизни белое всегда рядом с черным, как добро и зло, как день с ночью. Не жди одного, не беги от другого – принимай достойно все разом. Судьба пишется не только светлыми красками, в ней и темных предостаточно. Эта брошь видела многое: и слезы, и любовь, и ошибки… Когда-то давно она была подарена твоей маме, сейчас пришло время передать этот подарок тебе. Надеюсь, он принесет счастье. И силу, если нагрянет беда.


Тоня перевернула брошь, пытаясь еще раз, напоследок, рассмотреть клеймо неизвестного ювелира. С трудом прочитывалось: Санкт-Петербург, 1875, Агафо… остальные буквы стерты, фамилию прочесть невозможно. Но как бы ни звался искусный мастер, он сотворил красоту. Теперь этой красотой будут любоваться другие глаза, другая рука станет прикалывать ветку в алмазной росе к новому платью, другое сердце порадует черно-белая жемчужная пара... Тоня вздохнула, осторожно закрыла бархатный черный футляр и опустила в карман. Подарок она вручит за столом, после поздравительных слов, которых по праву заслуживает Елена Алексеевна Громодянская, человек, распахнувший своим постояльцам и двери, и душу.


Продуктовый набор оказался по-царски щедрым. Икра, балык, копченая, бьющая духом в нос колбаса с красивой овальной наклейкой, огромная коробка шоколадных конфет, шампанское, коньяк, импортный кофе в стеклянной овальной банке. Бывшая ученица не просто ценила своего педагога, а хотела доставить радость, побаловать, как балует взрослая дочь живущую отдельно одинокую мать.


-- Тонечка, будь добра, собери помидоры, -- в кухню вошла раскрасневшаяся после горячего душа Елена Алексеевна с тюрбаном из полотенца на голове, – там, в теплице, на крайней грядке, трошки осталось. Я их до дня рождения держу. Станичники все пытают, как я умудряюсь сохранить почти до зимы то, что у всех уже съедено? А я только молчу да улыбку на физиономию натягиваю: секрет, дескать, такой. Обожаю помидоры в любом виде! Но больше всего – с брынзой домашней. Самые крупные выберу, разрежу на половинки, добавлю для запаха чуток чесночка тертого, зеленушки мелко нарезанной, про базилик особенно не забуду, сверху – брынзу тонкой пластинкой, чтоб аж светилась, и наслаждаюсь, -- именинница даже зажмурилась от удовольствия. – Могу одна запросто десяток таких половинок умять. А нас будет трое, так что собирай до последнего, поняла?


-- С легким паром, -- улыбнулась Тоня.


-- Спасибо. Зонт возьми, льет, как из ведра.


Ливень сменился ленивыми каплями. Небо поливало теперь живущих внизу не от души, а по скучной обязанности, с ленцой, словно тянуло лямку за копеечную зарплату. Природа делала вид, что платит, погода так же фальшиво изображала дождь. Склонившись над помидорным кустом, сборщица огородного лакомства размышляла. «Может ли человек придавать большое значение собственному появлению на свет? Если день рождения, такой радостный для одного, становится праздником и для многих, почему тогда за столом виновницы торжества нет никого из многих? А есть только пара случайных людей, один из которых – ребенок, другая – временная помощница по хозяйству. Непохоже, чтобы младшая сестра Галины Ивановны довольствовалась в этот день чем бы то ни было временным… Что означали утренние намеки на вечерний сюрприз? Так намекает лишь тот, кто уверен в своей способности кого-нибудь осчастливить. Елена премудрая отлично знает, как можно сделать счастливой свою постоялицу. Трудно поверить, что Громодянская из той породы людей, для кого один лишь факт рождения своей персоны считается приятным сюрпризом для всех остальных. Она, конечно, эгоистична, но не настолько, чтобы вообразить себя центром Вселенной. А вот доставить радость другому да при этом ликовать самой – для нее, похоже, естественно, как дышать или думать»…


Проанализированная у помидорной грядки ситуация выдала результат: Елена Алексеевна сделает давно обещанное деловое предложение под занавес, когда у помощницы иссякнет терпение и испарится надежда. Потому что подобного рода сюрпризы должны обрушиваться лавиной, а не услужливо стелиться половиком. Аналитик подхватила корзину и деловито пошагала к дому, уверенная в безошибочности своих рассуждений.


В кухне кипела работа. Хозяйка ловко орудовала ножом, нарезая тонкими, аппетитно пахнущими овалами копченую колбасу. На кухонном столе возвышалась горка чистых тарелок, рядом притулилась миска с соленьями, блюдце со шпротами, разложенными по кругу в ряды и украшенными тончайшими лимонными дольками с пышными веточками укропа, розетка с красной икрой и масляной розой в центре, упакованный в целлофан кусок брынзы, чесночная головка, толченые в ступке орехи, тертая свекла в глубокой тарелке и еще всякая всячина, которая радует глаз и повышает жизненный тонус.


-- Собрала? Молодец, -- похвалила хозяйка, -- поставь на пол. Но у нас с тобой небольшая проблема: я соль забыла купить. Вроде, на память не жалуюсь, а иду в магазин за солью – набираю всего под завязку, кроме соли. Может, Илью в сельмаг пошлем?


-- Он уроки делает. Я схожу, только подскажите дорогу.


-- Вот умничка, -- порадовалась Елена Алексеевна. – Сапоги резиновые надень. У нас тут не город, после такого ливня по улицам в туфельках не походишь.


…К прилавку, несмотря на плохую погоду, выстроилась очередь: завезли гречневую крупу. Тоня поздоровалась и стала в хвост к паре молодых женщин, оживленно обсуждавших какую-то тему.


-- Что будете делать? – спрашивала высокая брюнетка с короткой стрижкой пышную блондинку лет тридцати. – Опять к свекрухе?


-- А куда денешься? Ты же знаешь, она хуже клеща: вопьется – не отодрать. Зануда, каких поискать! После смерти свекра мой совсем сбрендил:


трясется над своей мамашей больше, чем над дочкой и женой, вместе взятыми.


-- Переживает за мать, наверно. Полгода же не прошло, как Петра Кузьмича схоронили. А ведь они жили душа в душу, помнишь? Вот Ванька твой и старается, чтобы мать почаще вас видела и не так тосковала.


-- Ага, можно подумать, у нее кроме нас нет никого. А дочка с зятем? Но только Марья Захаровна перед ними на задних лапках ходит, а моим дураком крутит, как хочет. Да ладно, ну их всех к черту! Вы-то где будете юбилей свой отмечать? Дома?


-- В Москву рванем, на неделю. Вася премию получил, хочет подарок мне сделать.


-- Везет тебе, такого парня отхватила! Не пьет, не матерится, зарабатывает прилично, мать за тридевять земель. А у меня -- дурак дураком, зато гонору выше крыши. Слушай, -- понизила голос блондинистая толстуха, -- а Васька твой знает, что ты рожать не сможешь? Он же, вроде, любит детей. Я помню, на свадьбе все хвастался, что его невеста в школе работает, детишек петь учить, даже хор организовала. Какое место вы на районном смотре заняли?


-- Первое.


-- О, видишь, такой женой, конечно, только гордиться! А что аборт неудачный был, так не ты, Люська, первая, не ты последняя. На худой конец, из детдома возьмете, если уж совсем подопрет.


-- Не знаю, пока такого желания нет. Мне этого добра в школе хватает, скучать не приходится. Все, закрыли тему… Валечка, взвесь, пожалуйста, гречки два кило.


-- Не могу, Люсь, в одни руки только по килограмму. Вы ж не одни здесь.


Соль она принесла. Молча поставила на стол, вышла из кухни. Громодянская догнала Антонину у лестницы.


-- Постой, что случилось? На тебе лица нет. Тебе плохо?


-- Да. Мне плохо.


-- Ну, пойди, полежи. Я сама все сделаю. Отдохнешь, бери Илюшу и спускайтесь.


-- Извините, Елена Алексеевна, не смогу. Меня тошнит очень. Вы же не хотите, чтобы я блевотиной праздничный стол испортила? – и стала подниматься по лестнице, не прислушиваясь к летящим в спину словам.


…Почему вдруг так отчетливо вспомнился и без того памятный день, Тоня не знала. Пережив потрясение, она смирилась с бесстыдным обманом. Наглухо захлопнула дверь в тот отсек, где обитает память, повесила замок на короткий разговор в сельмаге. Одна из-за выгоды сочиняет байки. Другая молча терпит вранье, потому что в примирении с ложью для нее больше прока, чем в попытках докопаться до истины. И обе совершают сделку с совестью.


Пылесос монотонно гудел, перекатываясь по хозяйским коврам и ковровым дорожкам, волоча за собой шнур-змею. Резиновую, копирующую ту, живую, о какой писал Аренов в письме. «Как же Аренов тогда не испугался? Я бы, точно, умерла со страху, -- подумав об этом, Тоня поймала себя на мысли, что «Аренов» постепенно вытесняет привычное «Саша», даже если оба соседствуют в мыслях. Объяснялось это, видимо, тем, что Саша всегда был понятным и близким, существовал в реальности, не в мечтах. Она к нему прикасалась, лохматила волосы, шутливо шлепала по губам, когда муж безбожно перевирал мелодии, целовала, по выходным кормила обедом, по будням ждала, спорила, соглашалась – жила. Сейчас она выживала, и Аренов стал заклинанием, верой, надеждой – силой, на которой держалась его жена. Ни от Аренова, ни от Саши она не откажется никогда. Даже за все богатства мира, если вдруг ей кто-то по дури предложит.


-- Эй, есть тут кто живой?


-- А вы кто? Как вошли?


-- Степан я, плотник, -- бодро представился загорелый мужчина лет сорока. Сельского жителя выдавали в нем сапоги, в остальном он скорее походил на городского служащего, чем на станичного работягу. Приятный голос без характерного для кубанских станичников говора, открытый прямой взгляд, четко вылепленное лицо с правильными чертами, волевой гладковыбритый подбородок, слегка раскосые черные глаза и аккуратно подстриженные рыжие волосы. – А я долго кричал от калитки, потом стучал в окно, звал. Никто не ответил. Дверь была открыта, я вошел. Вы Антонина?


-- Да.


-- Очень приятно, -- зацеремонился плотник. – Меня Елена Алексеевна прислала, попросила подправить забор. Сказала, вы покажете, где.


-- Хорошо, идите за мной, -- спрятала улыбку помощница, удивленная неожиданным «попросила».


У частокола тут же нарисовалась соседка и весело зачастила.


-- Ой, Степа, шо-то давнэнько тебя здесь не видать! Не прихворнул?


-- Доброго утречка вам, Анна Степанна! Неважно выглядите, не выспались? Или куры соседские грядку потоптали?


-- Умника изображаешь? Гляди, Степка, как бы тебе самому чужую грядку не потоптать, -- зыркнула глазом на Антонину. – Директорша-то наша тебе этого не простит.


-- Вот, -- показала на прореху в заборе Тоня, -- несколько кольев надо вставить. И чуть дальше, видите, там частокол накренился? А я пойду, до свиданья, -- сухо попрощалась и поспешила к дому.


-- И тебе, гордячка, до свиданьица! Ох, Степка, гляжу, не сносить тебе головы!


-- Анна Степанна, слышал я, что к нам врач новый прибыл. Говорят, хороший специалист по глазам. Вам бы, уважаемая, сходить к нему, зрение проверить. С годами-то зрение падает, а вы женщина уже немолодая, показаться доктору не мешало бы.


-- Тьфу, шоб тебе провалиться, проклятый, со своими шутками!


Последним, что услышала на пороге Тоня, был мужской заразительный смех. Через полчаса в дверь вежливо постучали.


-- Входите, открыто!


-- Это я, -- осторожно протиснулся в дверь Степан, -- все сделано. Проверять будете?


-- Нет. До свиданья.


-- До свиданья, -- топтался в дверном проеме школьный плотник.


-- Что-то еще?


-- Да. Если что-нибудь будет нужно, зовите. С радостью помогу.


-- Спасибо, -- невольно улыбнулась Тоня. – Но здесь зову не я, а Елена Алексеевна. Извините, мне надо пол мыть.


-- Ага. Тогда до свиданья?


-- Мы уже попрощались, -- напомнила Тоня, набрасывая мокрую тряпку на швабру, -- меньше минуты назад.


-- У вас швабра разболталась. Могу починить.


-- Не нужно. Сломается – руками помою


-- Такие руки надо беречь.


-- Степан…, -- вздохнула Тоня.


-- Понял. Всего хорошего!


После его ухода в комнате остался легкий запах терпкого мужского одеколона. Тоня распахнула настежь окно и принялась привычно орудовать шваброй.


…Приближались новогодние праздники и школьные каникулы. На Кубани это время года зимой назвать можно только условно: календарный декабрь скорее напоминает заоконный октябрь, причем первую его половину. Так же тихо греются в лучах солнца ветки деревьев, кое-где зеленеет трава, в открытой пристройке курятника деловито снуют куры, поклевывая что-то в еще не остывшей земле, не по-зимнему, целыми днями валяется у будки на соседнем участке дворовый пес. Лишь раннее наступление темноты, ворчание моря да свинцовый цвет его волн утверждают приоритет объективного над субъективным, советуя не спорить с природой.


…Снег выпал неожиданно и азартно, будто показал кукиш самонадеянному человеку, уверенному, что зима так и не переступит осенний порог. Ночью Тоню разбудили странные звуки, похожие не то на хихиканье, не то на всхлипывание. Она вскочила с постели и босиком пошлепала к кровати, где спал сын. Илья издавал невнятные звуки: о смехе можно было догадаться по довольной физиономии, а мычание, конечно же, означало слова, понять которые невозможно. Одеяло сбилось в ногах, задравшаяся пижамная курточка обнажила спину, из-под подушки тыкался в щеку уголок книжной обложки в твердом глянцевом переплете. Она осторожно вытащила «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна»


, натянула пижаму, поправила одеяло. Сын затих, что-то удовлетворенно пробормотал и перевернулся на другой бок. Только тогда Антонина обратила внимание, что в комнате непривычно светло. Она подошла к крохотному окну и ахнула. Сверху плавно падали снежные хлопья, расписывая все внизу белым цветом, словно отличник бойко исписывал мелом черную доску. Снег набрасывал на крыши домов белоснежные покрывала, прокладывал в деревьях пушистые тропки, прилежно ткал внизу лилейный ковер, не оставляя земле ни малейшей попытки сохранить свою независимость перед небом. Даже море притихло: то ли захотело под такой же уютный покров, то ли испугалось, что и его возьмут в оборот мягкой обманчивой лаской. Тоня простояла у окошка, пока окончательно не продрогла, загадала желание на первый снег и, довольная, на цыпочках посеменила к кровати.



х х х



-- А где яйца всмятку? Сегодня же воскресенье, Тонечка, -- добродушно попеняла прислуге Елена Алексеевна, принимая из ее рук тарелку с яичницей. – Ты же знаешь, я по воскресеньям яйца ем только вареные, в мешочке.


-- Хорошо, сейчас принесу. Через три минуты будут готовы.


-- Да ладно, сгодится и так, -- подцепила вилкой белковый пласт хозяйка. – Что-то ты сегодня заторможенная. Плохо себя чувствуешь? – Громодянская давно уже перестала заводить речи о перспективе преподавать пение в школе. То ли надоело врать, то ли четко определила статус обеих в собственном доме, приняв молчание постоялицы за согласие стать бесплатной прислугой. Все разговоры на школьные темы ограничивались лишь редкими замечаниями об успеваемости Ильи. – Так в чем дело, Тоня? Мы же с тобой договаривались, что секретов у нас друг от друга не будет, согласна? Что молчишь? Будь добра, подай кофе.


-- Елена Алексеевна, я бы хотела ненадолго уехать с Ильей в Краснодар, -- «подавальщица» протянула банку с растворимым кофе.


-- Кто же тебе мешает? Там у вас, наверняка, остались друзья, можно Новый год встретить с ними. Хотя я считаю, что новогоднюю ночь следует проводить в семейном кругу. Масло подай, пожалуйста. Спасибо.


-- Мы вернемся сразу после зимних каникул. Ничего, если Илья на один день опоздает?


-- А вот это никуда не годится!


-- Елена Алексеевна, он же отличник! Но если вы против, тогда мы, конечно, постараемся успеть к началу занятий.


-- При чем тут Илья? Меня не устраивает, что тебя так долго не будет. На зимние праздники я составила свои планы, и твоя длительная отлучка в них не входит. Сама собираюсь уехать на какое-то время. Как можно оставлять дом без присмотра? А если ограбят? Кто мне за это ответит?


-- Хотите, чтобы я сторожила дом?


-- Почему нет? Посмотри на своего сына и вспомни, каким он был заморышем, когда вы впервые здесь появились. А сейчас это крепкий, здоровый мальчик. В спортивную секцию ходит, плавать научился. Море, натуральные продукты, свежие фрукты и овощи, прекрасные учителя, с директором школы под одной крышей живет – да о такой жизни для своего ребенка любая мать может только мечтать! И заметь, я ни разу, ни одним словом не намекнула, что вы мне надоели. Наоборот, все время подчеркиваю, что мы, как родные, и мне с вами очень хорошо, да! – она, наконец, намазала маслом булку и с удовольствием впилась зубами в свежее сдобное тесто, щедро приправленное изюмом. – А ты удивляешься, что я тебя, как близкого человека, прошу присмотреть за домом в мое отсутствие. Причем, даже не говорю, что ты сама в этом доме живешь. Да что ж ты застыла передо мной, как провинившаяся школьница? Присядь, выпей кофейку.


-- Спасибо, не хочу. Хорошо, мы приедем раньше. Когда?


-- Умница! Я знала, что ты человек порядочный, здравомыслящий, хоть тебя иногда и заносит. Слушай, ну не стой ты над моей душой, ради Бога! Выпей чаю, если кофе не хочешь. Я уже не помню, когда мы вместе за столом сидели, -- она потянула Тоню за руку, усаживая на соседний стул. – Вот и отлично! Так чай или кофе?


-- Кофе.


-- Сахар, молоко? Хочу за тобой поухаживать, не все же тебе меня ублажать.


-- Просто кофе.


-- Слушай, я что скажу по секрету! Сейчас узнаешь, сама захочешь пораньше вернуться… -- она выдержала эффектную паузу. -- К нам в начале января киношники приезжают, вот! Кино в нашей станице будут снимать. Правда, пока это одни разговоры, но мне из райкома уже звонили, интересовались, можем ли мы их в школе разместить на время каникул. А зачем в школе? Нормальный кофе?


-- Да, спасибо.


-- У нас есть станичники, которые с удовольствием к себе на постой возьмут. Да хоть бы и я! Отдам комнату на первом этаже. Режиссеру или главному герою, не жалко. Не навсегда же, правда? Вот и я так думаю. Ты, кажется, говорила, что у тебя подруга артистка?


-- Да.


-- Известная?


-- Не знаю. Для меня она просто подруга.


-- Ладно, потом обсудим, это очень интересно. Я в юности играла в драмкружке, тоже артисткой хотела стать. Говорили, у меня способности есть. Но не сложилось, поступила в пединститут. И не жалею, учить детей – благородная миссия, согласна?


-- Да.


-- Видишь, как мы с тобой похожи! У нас же одинаковый взгляд на мир, на людей. А ты: уедем, уедем. И возвращаться не станем. Шучу. Да, совсем забыла! Завтра утром Степан елку принесет. В зале поставьте, крестовина на антресолях.


-- Хорошо.


-- Когда хочешь уехать?


-- Двадцать девятого.


-- Тридцатого. Наведешь в доме порядок, поможешь кое-что приготовить и -- свободна, как птичка, согласна? Отлично! Билеты я вам куплю, а второго января жду. И, пожалуйста, не утомляй меня спорами. Кофе не остыл?


-- Нет.


-- Дядь Степ, как ты ее дотащил? На машине?


-- На плече.


-- Здорово! А где взял?


-- Там, где уже такой нет.


-- Мам, правда, красивая?


-- Правда. Иди мой руки, обедать будешь.


-- Дядь Степ, а ты останешься со мной пообедать? Моя мама очень вкусно готовит.


Плотник вопросительно посмотрел на чужую помощницу.


-- Переоденься, сынок. Дядя Степа в другой раз придет, когда Елена Алексеевна дома будет. Тогда и пообедаете. А сейчас он спешит, у него, наверняка, много дел. Он же работает, а не бьет баклуши. Правда, Степан?


-- Конечно, -- кивнул тот и шутливо взъерошил мальчику волосы на макушке, -- обязательно подкрепимся вместе. Чтоб мне сожрать дохлого червяка, если не сдержу обещание!


-- Лучше живого, -- рассмеялся Илья и, подхватив портфель, поскакал по лестнице вверх.


-- Не думала, что плотник знаком со всеми ребятами в школе, -- сдержанно заметила Антонина. Ее неприятно удивили сыновья открытость и радость, тональность самого разговора. Будто привычно трепались два близких приятеля, с полуслова понимавшие друг друга, но не мужчина и мальчик, не имевшие ничего общего между собой.


-- А я не со всеми знаком. Только с лучшими, понимаете? Ладно, пойду. С наступающим вас, Антонина. Может, в старом году уже и не свидимся, -- и направился к двери. У выхода повернулся и добавил с улыбкой. – Мне кажется, лучше ошибиться, чем бояться понять.


Оценить достойный ответ, готовый слететь с материнских губ, было некому: дверь захлопнулась в ту же секунду.


…Родной город встретил гирляндами, развешанными в магазинных витринах, голым асфальтом, пыльным ветром и лысыми елками, покорно подпрыгивающими на плечах прохожих, гордых своей добычей. Кучковались цыганки на площади у вокзала, деловито прохаживался военный патруль, междугородные автобусы выплевывали пассажиров с баулами, неразборчиво каркал динамик. Возвращение домой – лучшее из всех ощущений. «Следующий учебный год начнем в старой школе, -- твердо решила Тоня, дожидаясь троллейбус. – В августе распрощаемся с обманщицей-директрисой, которая учит школьников правде, скажем «прощайте» осточертевшим курам и грядкам, полюбуемся напоследок морем да вернемся к нормальной жизни. Туда, где Дунайские, где заботливая баба Дуся, строгая Галина Иванна, где своя квартира с удобствами, асфальтированные улицы, магазины, нормальный транспорт. А главное, где независимость и свобода. Цена за здоровье сына оказалась очень высокой, но ведь для матери ребенок, вообще, бесценен. Поэтому можно и потерпеть, тем более, что осталось немного».


-- Соскучился по дому, сынок?


-- Не знаю.


-- Как не знаешь? Разве тебе не хочется сюда вернуться? Смотри, здесь машины, троллейбусы, магазины, театры, кино.


-- А там мои друзья, море. Там дядя Степа.


-- Он-то при чем? Нам баба Дуся ближе, чем этот плотник.


-- Он хороший, -- насупился сын. – Он добрый, много знает и никогда не врет. А плотником стал, потому что у него мама больная.


-- Не нужно все валить в одну кучу, Илюша. Причем здесь мама?


-- Ты же ничего не знаешь! Дядя Степа журналист, книги пишет. А в станицу приехал из Ленинграда. У его мамы легкие больные. Забыл, как болезнь называется, на букву «т» и еще, кажется, «з» там есть.


-- Туберкулез?


-- Точно! Врач сказал, она должна жить у моря, где тепло и солнце. Вот он и выучился на плотника. Потому что его обманули. Сказали, работа есть, а когда дядя Степа приехал, оказалось, что нет.


-- Ничего не понимаю, абракадабра какая-то.


-- Что тут непонятного, мама?! Вся яснее ясного! Плотнику в станице легче найти работу – это раз, -- загнул мизинец плотницкий адвокат. – И плотник умеет строить дома – это два. Дядя Степа накопит денег, поставит хату из пяти стенок. Заберет свою маму, и они будут жить вместе. Здесь, рядом с морем, потому что там сыро и холодно.


-- Из пяти стенок хат не бывает.


-- Нет, бывает! Я хорошо помню, так говорил дядя Степа, а он никогда никого не обманывает.


-- Так уж и никого? Никогда?


-- Никого, -- серьезно подтвердил сын. – Никогда.


-- Ладно, защитник, пойдем. Наш троллейбус подошел, -- она понимала подоплеку такой горячности мальчика. Ее сын отчаянно нуждался в авторитете мужчины, даже такого, как этот плотник Степан, сочинитель героических биографий.


На третий после приезда день Ареновы снова отправились в путь. Обратный. Отведенного для отдыха времени едва хватило на встречу Нового года у телевизора, похода в гости к Дунайским, короткого звонка Галине Ивановне с приветом от ее сводной сестры. И на кладбище, где лежали теперь уже двое: тетя Роза да баба Дуся. Тоня положила каждой по букетику искусственных роз с еловыми веткам, постояла молча и побрела назад.


…В чужом доме было тихо. У входа в углу напольную вешалку окружили два чемодана. Один – допотопный, потрепанный, явно дока в поездках, с оцарапанными боками и битыми металлическими нашлепками на уголках. Другой – словно только что с магазинной полки, сверкающий новизной, в яркую желто-зеленую клетку.


-- Степушка, поторопись, милый! Мы еще кофе собирались попить, а времени у нас в обрез. Сегодня моя домработница должна с мальчишкой вернуться. Не хочу, чтоб Тонька тебя здесь застала.


-- Когда же она успела стать твоей, Лена? Да еще домработницей? Ты бы лучше взяла на эту должность кого-нибудь из своих полуграмотных подхалимок, которые беллетристикой считают газету «Правда Кубани» и только ее читают. Любая из них сменила бы с радостью школу на твоих кур и грядки.


-- Во-первых, у меня учителя почти все с высшим образованием, а во-вторых ты, кажется, хамишь.


-- Ничуть не бывало. Просто Антонина даст фору любой из твоих «высокообразованных» дам. Тебе, я думаю, тоже.


-- Хочешь сказать, что она лучше меня?


-- Не знаю, не пробовал. Но в ней есть то, чего нет в тебе, и вряд ли когда-нибудь будет.


-- Это что же?


-- Достоинство и уважение к людям.


-- Не смеши!


-- И в мыслях нет. Я же плотник, а не паяц.


-- Слушай, ты, случайно, в нее не влюбился?


-- Кто-то, помнится, обещал кофе?


-- Не кто-то, а самая главная, единственная для тебя женщина, согласен?


-- В этом мире, моя дорогая, относительно все. И согласие не является исключением.


-- Ладно, одевайся, философ, и выходи. В постель кофе подают только в кино.


--О, с возвращением! Давно здесь стоишь?


-- Нет, только вошла, -- соврала Антонина, не моргнув глазом, бациллоносителю лжи. – Даже раздеться не успела.


-- А где Илюша?


-- К товарищу в гости зашел.


-- Прямо с дороги? Надеюсь, он там обойдется без угощений, иначе люди подумают, что я тут голодом вас морю, согласна?


-- Галина Ивановна просила передать привет и новогодние поздравления.


-- Спасибо.


-- К сожалению, мы не смогли с ней встретиться.


-- Не страшно.


-- Когда вас ждать?


-- Через три дня вернусь. Я оставила записку на кухонном столе. Посмотри.


-- Хорошо


-- Ты куда?


-- За Ильей.


-- Вот и правильно! Нечего ему по чужим домам расхаживать, пусть лучше к занятиям готовится. До конца каникул несколько дней осталось. Уже пошла? Ключ не забудь. Через пять минут за мной машина придет, не буду же я из-за забытого ключа возвращаться, согласна?


…Съемочная группа прибыла накануне возвращения Громодянской. Днем кто-то забарабанил в окно, Тоня отдернула занавеску и наткнулась взглядом на веснушчатую физиономию с огненно-рыжей челкой и пухлыми щеками с ямочками, которые в сочетании со сбившейся набок вязаной шапкой и ярким помпоном на макушке придавали юному созданию озорной вид. Девушка махнула рукой, показывая на крыльцо.


-- Здравствуйте, проходите, пожалуйста, -- Антонина открыла дверь, пропуская вперед незваную гостью.


-- Здрасьте, -- неожиданно забасила девица. – Я – Ольга, администратор киносъемочной группы. Вы Елена Алексеевна?


-- Нет, помощница по хозяйству.


-- Ясно, -- протрубила девица. Ее растерянный вид доказывал совершенно обратное. – А где хозяйка?


-- В отъезде.


-- Как в отъезде?! Это же дом тридцать восемь? Улица Приморская?


-- Да.


-- Тогда все в порядке, -- обрадовалась басистка. – Вот, у меня в списке, -- повертела перед носом папкой с тесемками, -- по этому адресу на съемочное время будет проживать один человек, понятно?


-- Понятно.


-- Отлично! Тогда ждите, -- распахнула входную дверь и уверенно пошагала к калитке.


-- Мам, кто приходил? Дядя Степа? Почему ты меня не позвала?


-- Нет, сынок, -- развеселилась Тоня. – Это девушка по имени Ольга. Они будут снимать кино. Сейчас она к нам кого-то приведет.


-- Девушка?! – округлил глаза сын. – А почему она говорит мужским голосом?


-- Притворяется. Она же киношница!


-- Вот, -- оттеснила в прихожую помощницу по хозяйству рыжая помощница в киноделах, -- привела вам нашу героиню. Берегите ее как зеницу ока, иначе нам обеим голову оторвут. Простите, вас как зовут?


-- Антониной.


-- Постарайтесь, пожалуйста, Антонина, чтобы наша актриса хорошо высыпалась. Утром – крепкий чай или кофе без сахара, перед сном – теплое молоко с медом, обед по ситуации, -- назидательно басила администратор. – Удобства в доме, надеюсь, есть?


-- Да.


-- В таком случае, до свиданья! Еще заскочу. Все, я побежала, пока! –дематериализовался помпон в мгновение ока.


-- А я остаюсь, -- прорезалась, наконец, кинодива. И вдруг закашлялась, жадно хватая ртом воздух. – Воды, Бога ради, воды!


-- Сейчас, секунду, -- испуганная Тоня кинулась в кухню, налила из кувшина воду в стакан и, расплескивая, помчалась к бедняжке.


Прихожая была пуста. Антонина заглянула в спальню – никого, в проходной комнате – то же самое, гардеробная, хозяйская ванная, чулан с корытом – нигде нет и признака чужого присутствия. В стакане осталась треть воды, мыслей в голове и того меньше. Не могла же в самом деле эта чертова героиня провалиться сквозь землю! Тоня выскочила на порог, выбежала за калитку – результат нулевой.


-- Мама! – раздался наверху душераздирающий крик. Потерявшая голову мать, ринулась в дом, за секунды влетела в мансарду.


-- Мама, -- бросился к Антонине сын, -- тетя Лера говорит, я способный! Можно мне в кино сняться? Им мальчик нужен такой, как я. Ты разрешишь мне завтра пойти с тетей Лерой к их режиссеру?


-- Тете Лере нужен ремень хороший, а не мальчик! Потому что ее шуточки когда-нибудь доведут меня до инфаркта.


-- Ну вот, -- вздохнула «шутница», -- и верь после этого в женскую дружбу. Вместо радости от неожиданной встречи – досада, вместо восторга – злость, -- она поднялась со стула, подошла к Тоне и крепко ее обняла. – Прости меня, Бога ради, бестолковую, заигралась. Я, когда тебя на пороге увидела, глазам своим не поверила. Тебя каким ветром сюда занесло?


-- Долгая история, как-нибудь потом.


-- Солнце мое, я безумно рада тебя видеть! Надо же так встретиться, кому рассказать – не поверят. Ну, что ты молчишь, Тошечка? Только представь: я ведь могла не приехать, или попасть в другой дом, или в другую станицу, работать с другим режиссером, наконец, вообще, не работать. Артист себе не принадлежит, поверь, мы зависим от миллиона чьих-то прихотей и случайностей. Это же просто чудо, что сейчас все сошлось!


-- Просто рояль оказался случайно в кустах, -- улыбнулась Тоня. – Но если серьезно, мне кажется, что я сейчас сплю. Когда проснусь, тебя рядом не будет, а будет…,.-- голос дрогнул, и она замолчала.


-- Не надо, потом доскажешь, -- мягко попросила Лера. – Через пару минут за мной придут, но у нас впереди целая ночь, наговоримся. К черту сон, отсыпаться будем на том свете. А сын у тебя, правда, способный парень. Мы с ним этюд разыгрывали, -- улыбнулась актриса, -- когда ты меня за калиткой искала.


-- Валерия, -- пробасила снизу рыжая опекунша, -- я пришла за вами.


-- О, иерихонская труба зовет! Мне пора. А ты, солнышко, готовься к тому, что я буду мучить тебя вопросами и не давать спать. И надень какую-нибудь жилетку, поплачусь в нее чуток.


…Они проговорили до рассвета. Оказалось, что за полтора года у каждой случилось многое. Валерия, по ее собственному выражению, «сходила на полгодика замуж». Бывший муж добивался ее внимания без малого четыре года. Ответственный работник одного из министерств засыпал популярную артистку цветами и подарками, среди которых алмазы и шубы были не самыми дорогими. А добившись, быстро потерял интерес к молодой супруге. Жена – не актриса, какой можно похвастать перед коллегами и начальством. Актриса – всегда с улыбкой, идеально причесана, подтянута, модно одета, с безукоризненным макияжем, в прекрасной физической форме. Жена может быть усталой, больной, в плохом настроении, шлепать по кухне в домашних тапочках и линялых джинсах с застиранной футболкой навыпуск.


-- Чиновный мозг моего муженька не сумел примирить актрису с женой и понять, что я – женщина. Абсолютно такая же, как все остальные. Мне нужны искренность, доброта, внимание и забота, а не показная щедрость купчишки. Не хвастовство мной как выгодным приобретением, но уважение и понимание моей профессии и судьбы. Если бы ты знала, Антоша, какое столовое серебро я сдуру прикупила в комиссионке, какие картины… Оставила все. Взяла свое барахлишко -- и смылась, как пена с намыленных рук. Вот такие дела, солнце мое. А тебя что в эту дыру занесло?


Ответ уложился в четыре часа. Лера с детства умела слушать, ей рассказывать было легко. Тем более, что поделиться всем накипевшим ни с кем другим Тоня не смогла бы. После того, как подруга выговорилась, обе помолчали, потом Валерия тихо призналась.


– Я рада, что ты считаешь меня по-прежнему близкой. Твоя исповедь не для чужих ушей, спасибо, что дала мне это понять… А сейчас давай немножко вздремнем. У меня сегодня первый съемочный день, надо быть в форме. Только покажи, пожалуйста, где у вас тут чайник. Не хочу тебя беспокоить утром.


-- С ума сошла?! Мне будет приятно подать тебе завтрак.


-- Хватит, наподавалась! Придется, солнце мое, серьезно тобой заняться.


И занялась. Объявила прибывшей на следующий день Громодянской, что Антонина – ее кузина, двоюродная сестра, если говорить по-русски. При этом уточнение вышло таким снисходительным и небрежным, что поинтересоваться внезапным родством Елена Алексеевна не решилась. Актриса сделала новоявленную «кузину» своей тенью, так что у той времени на хозяйство не оставалось. Разбалованной станичной даме поневоле пришлось взяться за половую тряпку и стать к плите. В расхваленный Валерией дом потянулись киношники. Елене Алексеевне это льстило, она быстро вошла в роль человека, интересного и нужного для людей из волшебного мира кино. Ведь ни к кому другому москвичи не заглядывают на огонек, чтобы под стопку первача со слезой, выставленного гостеприимной хозяйкой на стол, порассуждать о перестройке, о жизни, послушать казачьи песни, посплетничать о знаменитостях. Счастливая Громодянская летала, как на крыльях, и, смывая с тарелок остатки еды, гордилась своей причастностью к большому искусству. Так прошла неделя, на восьмой день директор школы отправилась руководить педагогическим коллективом, с нетерпением ожидавшим начальницу. Учителям невтерпеж было узнать, что за птица эта Валерия Троицкая, и как проходят посиделки, о которых судачит станица.


После первого рабочего дня директора школы дома встретила тишина. Это оказалось неожиданным, непривычным, приятным. За последние дни Громодянская скорее от суматохи устала, чем полюбила ее. Ни возбужденных чужих голосов, ни цоканья каблуков по дощатому полу, покрытому лаком, ни собственной беготни с подносом, точно официантка, обслуживающая важных клиентов, -- ничего. Елена Алексеевна ощутила себя почти счастливой, вновь уверенной, что всем по-прежнему управляет она, Громодянская Лена, хозяйка своей судьбы и дома, которым, если захочет, может временно с кем-нибудь поделиться. Елена Алексеевна набрала в легкие воздух и весело крикнула.


-- Тоня, я обедать хочу! Спускайся.


Дверь комнаты, приютившей столичную лицедейку, открылась.


-- Тонечка отдыхает у себя наверху. Но ваш крик, моя дорогая, способен разбудить и медведя в спячке.


-- А где Илья? Мне сказали, мальчика не было в школе. Я просто хотела узнать, почему?


-- Илью утвердили на роль. У него собеседование с режиссером, -- не моргнув глазом, выдала абракадабру актриса. – Вы, дорогая, приготовьте-ка лучше кофе. И не забудьте добавить горячего молока, в прошлый раз оно было холодным. Холодное молоко портит вкус, -- дверь захлопнулась перед носом и снова открылась. – Сегодня вечером я жду гостя. Надеюсь, вы не против?


-- Нет, -- растерявшись, пролепетала хозяйка.


-- Отлично! Тогда, будьте любезны, накройте стол часам к девяти. Особенно не старайтесь, нас будет трое: Тонечка, я и мой друг. Думаю, вы понимаете, что эти люди для меня очень дороги. Приготовьте что-нибудь легкое. Но курицу обязательно запеките, это у вас получается необыкновенно вкусно. А сейчас я бы выпила кофе. Заранее благодарю вас, моя дорогая, -- величаво кивнула актриса и бесшумно прикрыла дверь.


-- Слушаюсь, -- неожиданно вылетело послушное слово, которому, опомнившись, «дорогая» тут же досадливо плюнула вслед. «Ладно, соплячка, перетерплю! О том, что я тут перед тобой на задних лапках ходила, никто не узнает. Зато все надолго запомнят, как по-царски принимала Громодянская вашу вечно голодную гопкомпанию. А уж мои станичники и внукам расскажут, какой гостеприимной и щедрой была ихний директор школы, -- плюнув на правила русского языка, размечталась хлебосолка о будущей славе. – Ничего-ничего, скоро вы все отвалите, а мы с Тонькой останемся здесь. Никуда твоя «кузина» не денется, ей ребенка надо на ноги ставить. Как миленькая будет снова выполнять все, что я прикажу, и перестанет из себя барыню корчить», -- отвела душу станичная интеллигентка отнюдь не интеллигентными мыслями и, довольная, пошагала заваривать кофе, упустив из памяти молоко.


Через несколько минут в дом ввалился возбужденный Илья и с порога тут же ринулся по лестнице вверх.


-- Осторожно, -- забасила снизу рыжая Ольга, -- не упади! И не забудь: завтра в шесть.


-- Хорошо!


-- Как мой протеже?


-- Вполне.


-- Исчерпывающий ответ, -- улыбнулась актриса.


-- Ага. Ну, я побежала, до завтра! – на макушке подпрыгнул помпон, хлопнула дверь, крякнул под ногами порожек, скрипнула калитка.


-- Тетя Лера, -- сверху свесился через перила Илья, -- мама спрашивает, можете вы к нам подняться?


-- Конечно.


-- А Игорь Сергеич будет меня снимать! Только мне надо выспаться. Чтобы быть в форме. Так он сказал.


-- Раз сказал, значит нужно исполнить. Режиссер в кино – самый главный.


-- Согласен, -- деловито кивнул дебютант и попрыгал вниз к каморке с корытом.


После ярко освещенного первого этажа свет настольной лампы в чердачной каморке показался особенно тусклым. Валерия не сразу разглядела силуэт, застывший у крохотного окна.


-- Мне кажется, я зря позволила Илье ввязаться в эту авантюру с кино, -- заявила Тоня, едва подруга переступила порог.


-- А мне кажется, что тебе давно пора повзрослеть и жить по принципу «я уверена», а не «кажется». Что случилось?


-- Ему всего восемь лет.


-- Твоему сыну уже восемь.


-- У него слабое здоровье.


-- Помнится, ты совсем недавно говорила, что он отлично плавает, обливается холодной водой, занимается спортом. Чего ты боишься, Тоня? Перемен? Могу тебя успокоить: они не наступят. По крайней мере, пока вы оба не захотите.


-- Вдруг ему понравиться сниматься?


-- И слава Богу! Тысячи мамаш мечтают о подобном шансе.


-- Тысячи – не я.


-- Это уж точно, -- вздохнула Валерия. – Расслабься, никто не собирается эксплуатировать твоего ребенка или лепить из него кинозвезду. Это просто игра, увлекательное приключение, которое запомнится мальчику на всю жизнь. Ни мне, ни даже тебе, матери, не дано предугадать будущее Ильи. Но я точно знаю, что встреча с интересными, талантливыми, одержимыми своим делом людьми -- это лучший подарок, каким в детстве может одарить человека судьба.


«Для моего сына лучшим подарком стала бы встреча с отцом», -- подумала Тоня, но промолчала. Нет смысла говорить о том, что и без слов понятно.


-- Возможно, ты права. Наверное, я просто здесь одичала и…


-- И забыла, что жизнь не кончается за деревенской калиткой. Я, кстати, хотела с тобой об этом поговорить, но не сейчас... Илья, конечно, тебе уже доложил, что завтра у него первый съемочный день и в шесть утра он должен быть на площадке?


-- Да, -- улыбнулась Тоня.


-- В таком случае, пожелай сейчас нашему юному дебютанту спокойной ночи и спускайся ко мне. Познакомлю тебя с моим старым другом. Мы сегодня случайно столкнулись с ним нос к носу у школы. Забавно, но я начинаю думать, что здесь не станица, а Вавилон, где можно встретить любого.


-- Ты уверена, что вам не лучше побыть вдвоем?


-- Абсолютно! У меня не так много друзей, чтобы распихивать их по разным углам. Поэтому придется тебе, солнце мое, подчиниться.


…Внизу озабоченно сновала хозяйка. Накрытый клетчатой скатертью стол был заставлен закусками: соленые огурцы с помидорами, квашеная капуста, присыпанная тонкими кольцами лука, крупно нарезанный хлеб, сыр, домашние пирожки, каждый с ладонь. Из кухни тянуло аппетитным запахом жареной курицы.


- Ой, Тонечка, -- радостно всплеснула руками Елена Алексеевна, -- здравствуй, моя дорогая! Я уж и забыла, как ты выглядишь.


-- Добрый вечер, Елена Алексеевна! Вам помочь?


-- Подожди секундочку, -- Громодянская бросила взгляд на наручные часы, робко постучалась к жиличке, приоткрыла дверь, сунулась нерешительно в щель. – Лерочка, восемь часов, сорок пять минут. У меня все готово. Курицу ставить на стол?


-- Спасибо, не надо. Мы сами. И вообще, вам больше не о чем беспокоиться. Спокойной ночи!


-- Доброй ночи, Лерочка! Если что, зовите. Я спать не буду.


-- А вот это как раз совершенно напрасно. Женщина должна высыпаться, иначе появляются морщины и мешки под глазами. Вы лучше плотнее прикройте дверь, чтобы мы не мешали вам отдыхать.


-- Да-да, конечно, не волнуйтесь, пожалуйста. У меня со сном проблем нет, засыпаю, как только голова коснется подушки.


-- Вот и славно! Приятных сновидений, моя дорогая. И передайте Тоне, что я ее жду.


-- Спасибо! Обязательно, -- Елена Алексеевна подтолкнула Антонину вперед и шепнула. – Слышала? Она тебя ждет. Иди.


Валерия крутилась перед зеркалом с головной щеткой в руке и шпильками во рту.


-- Антоша, как лучше: поднять волосы или распустить?


-- Тебе всякая прическа к лицу, ты же у нас красавица. Слушай, Лер, не слишком ли ты муштруешь Елену Алексеевну? Все-таки директор школы, уважаемый человек. По возрасту старше.


-- Уважаемый человек?! Да у нее из каждой поры сочится притворство! Лицемерка и лгунья, каких поискать. Должен же кто-то…, -- прервала фразу и прислушалась, -- кажется, стучат в окно, слышишь?


-- Наверно, твой гость.


-- Тошечка, впусти его, пожалуйста! А то еще хозяйка сдуру кинется дверь открывать. Бедный Колокольцев потом не отмоется. Я же знаю, как любят чесать языки станичные кумушки. – Стук повторился. Тоня вышла из комнаты. – Я сейчас, -- крикнула Лера вслед, -- только переоденусь.


Антонина распахнула входную дверь.


-- Заходите, пожалуйста, быстрее. Холодно.


-- Хоть здесь и не город, но все же лучше сначала спрашивать: кто? А уж потом впускать постороннего. Добрый вечер, Тоня! – переступил порог плотник и приветливо улыбнулся, с удовольствием разглядывая помощницу по хозяйству. В одной руке он держал большой бумажный пакет с веревочными ручками, в другой – сосновую ветку с еловой шишкой и ярким оранжевым апельсином, висящим на длинной суровой нитке среди зеленых иголок.


-- Здравствуйте, -- растерялась Тоня при виде незваного гостя, -- а Елена Алексеевна, кажется, спит. И она не предупреждала о вашем приходе.


-- Неужели? А должна была?


-- Степка, -- мимо пролетела Валерия и повисла на плотничьей шее, -- как же я по тебе соскучилась! – разомкнула руки и сурово добавила. – Все ж таки ты порядочный свин, Колокольцев. Как можно пропадать так внезапно, всерьез и надолго?


-- А что оставалось разбитому сердцу кроме бегства в чужие края?


-- Ладно, бегун, пойдем в дом. Не то мы с подругой превратимся в сосульки и растечемся по стульям талой водой. Что тогда будешь делать?


-- Ладонями трепетно собирать, -- весело подмигнул Тоне гость.


В пакете станичного плотника оказалось французское шампанское, бутылка «Столичной», большая коробка шоколадных конфет и апельсины.


-- А скажи-ка, дружочек, как тебе удается жить вразнобой с нашей великой страной? – шутя, спросила Валерия, срывая с коробки целлофановую обертку. – Народ давится за дешевой водкой, а у тебя «Мадам Клико». Поделись секретом, дорогой борзописец, как это может быть?


-- Во-первых, солнышко, я уже давно не борзописец, а плотник.


-- Как плотник?! Ты бросил журналистику? – от изумления Валерия перешла на шепот. – А твои очерки? Книги? Статьи? Неужели ничего не пишешь?


-- По мелочам, -- уклончиво ответил Колокольцев, -- в стол.


-- Выходит, ты здесь не в командировке?


-- Я тут живу. И работаю школьным плотником. Но ты интересовалась, откуда у меня это шампанское, верно?


-- Да, -- машинально пробормотала Троицкая. Ее взгляд выдавал совсем другой интерес.


-- Все, любовь моя, прозаично, как серые будни. В позапрошлом году был у меня проездом приятель. Живет в Париже. Питает слабость к собакам, женщинам и, как выяснилось, к кубанским помидорам, которые отлично идут под водяру. А ты, между прочим, как женщина и актриса, обязана знать, что когда на столе у мужиков русская водка, то французское шампанское отдыхает. Вот моя «Мадам Клико» и отдыхала два года, -- Колокольцев довольно оглядел закуски и уселся без приглашения за стол. – Присаживайтесь, дорогие девушки, перед таким закусоном грех стоять. Поговорим-ка лучше о вас, с кого начнем?


-- Господи, -- спохватилась Валерия, -- я же, Колокольцев, не познакомила тебя с подругой!


-- А мы знакомы. Антонина как-то показывала мне прореху в заборе. Просила починить.


-- Передавала просьбу хозяйки, -- уточнила помощница, усаживаясь напротив. – Приятно познакомиться снова. Между прочим, я подозревала, что вы не совсем тот, за кого себя выдаете.


-- Но и вы не совсем та, кем тогда представились, разве не так?


-- Колокольцев, прекрати препираться! – решительно вмешалась Валерия, опускаясь на соседний стул. Забавно потянула носом и лукаво улыбнулась. – Ты лучше скажи, Степан Анатольевич, почему с твоим появлением всегда что-нибудь происходит? Вот сейчас, например, догорает в духовке домашняя курица.


Тоня ахнула и бросилась к двери.


-- Так и есть, сгорела, – беспечно констатировала подруга, входя следом. – Солнце мое, бросай-ка возню у духовки и пойдем к столу. Этот обгоревший птичий трупик все равно уже не спасти.


-- Лера, мне бы лучше поспать.


-- Не дури, -- понизила голос Валерия. – Я, конечно, не знаю, как случилось, что известный журналист оказался в этой дыре в роли плотника, но надеюсь вытянуть из него правду. Если Степка, конечно, не врет, что, действительно, плотничает в школе.


-- Не врет.


-- М-да, неважнецкое будущее у нашей страны, когда такие, как Колокольцев, стучат молотком по дереву, а не занимаются тем, для чего их создал Господь. Пойдем, Антоша, не пожалеешь, если останешься с нами. Степан безумно интересный человек и потрясающий рассказчик. Он объездил полмира, знает пропасть диковин, от которых у тебя глаза полезут на лоб. Кроме того, у Степы очень полезные связи в самых разных кругах, в том числе и военных. Надеюсь, он их не растерял. И еще надеюсь, что Колокольцев способен будет помочь нам в поисках твоего мужа.


Короткое «нам» пролило бальзам на душу, а обещание помощи, пусть даже призрачной, заставило развернуться и послушно последовать за подругой.


Они проговорили до поздней ночи. Историю о военном летчике, которого государство похоронило, и его жене, упрямо не верившей в это, Колокольцев выслушал молча. Потом поднялся со стула, подошел к Тоне, почтительно склонился и поцеловал руку, нервно теребившую бумажную салфетку.


-- Не могу ничего обещать, но постараюсь помочь. А вы держитесь, Тонечка. На таких женщинах, как вы, держится мужская вера, что можно выжить в любой, даже самой адовой ситуации. Когда тебя любят и ждут, судьба, конечно, может проверить человека на вшивость, но на тот свет не отправит, поверьте. Ваш муж, Тоня, счастливчик. Хотел бы я встретить похожую на вас.


А утром разразился скандал. Проснувшаяся среди ночи хозяйка не удержалась от соблазна посмотреть на друга известной артистки и заглянула в щель неплотно прикрытой двери. Подсматривала и подслушивала, пока окончательно не продрогла. Потом, проворочавшись до рассвета в постели, приняла решение: мансарду от жильцов очистить. И если перед известной артисткой Громодянская бушевать не посмела, то с бесправной прислугой церемониться не стала. Что явилось причиной хозяйского взрыва, помощница по хозяйству не поняла, да и нужды разбираться, если честно, у нее не возникло. Ни в те минуты, когда Громодянская с упоением хлестала оскорбительными словами, ни позже, когда в памяти всплывало перекошенное злобой лицо с трясущимся двойным подбородком и прыгающими на голове бигудями.


-- Вон из моего дома, неблагодарная хамка, -- выдохлась, наконец, сводная сестра Галины Ивановны, пафосно направив указательный палец почему-то наверх, но не в сторону выхода. – На дорогу не дам ни копейки! У тебя кузина – богачка, -- язвительно ударила слово родства бывший филолог, -- у ней и проси.


-- Успокойтесь, Елена Алексеевна. Я ничего никогда не прошу, даже у самых близких людей. Сейчас соберу вещи и уйду.


-- Вещи! – презрительно фыркнула Громодянская. – Да у меня одной в сарае больше вещей, чем у тебя вместе с сыном.


Состоятельная станичница оказалась права: вещей, действительно было мало. Два чемоданчика, куда без труда уложились школьные учебники и одежда. Тоня облегченно вздохнула, обвела напоследок взглядом чердак с окошком на море и, с удивлением отметив в себе появившуюся толстокожесть, спустилась по лестнице. Внизу демонстративно ждала Громодянская с поджатыми губами и сложенными под пышной грудью руками.


-- До свиданья, спасибо за все, -- спокойно поблагодарила экс-батрачка, открывая входную дверь.


-- В благодарностях не нуждаюсь, -- полетело вслед. – Шлюха! Сначала руку чужим мужикам подставляешь для поцелуев, потом и ноги разведешь охотно.


У калитки она поставила на землю внезапно отяжелевшие чемоданы и прислонилась к фонарному столбу, по ночам освещавшему улицу. Похоже, толстокожесть оказалась не такой надежной броней, как подумалось раньше. Тоня вспомнила прыгавшие бигуди и улыбнулась. Выходит, иногда фарс лучше трагедии: в первом присутствуют комические элементы.


-- Мамуля, -- бросился навстречу сын, -- ты почему тут стоишь с чемоданами? Мы уезжаем? А как же съемка? Школа?


-- Да, милый, мы возвращаемся домой. Сейчас отнесем наш багаж на вокзал в камеру хранения, потом возьмем в школе документы, простимся с тетей Лерой и уедем.


-- Но я не могу! У меня работа. Я же всех подведу, мама!


-- И это – абсолютная правда, -- невозмутимо подтвердила Валерия, выросшая рядом. Увлеченная своими мыслями и разговором с сыном, Тоня не заметила, как та подошла. – Я уже несколько минут за тобой наблюдаю. Не хочешь рассказать, что случилось?


-- Ничего, -- пожала плечами Тоня. – Просто мы загостились, пора и честь знать.


-- Слушай, Илюшка, будь другом, купи мороженое, а? Там, за углом, в киоске я видела шоколадное, -- актриса вытащила из сумки кошелек, дала мальчику деньги. – Себе, мне и маме.


-- Я не хочу, -- вставила Антонина.


-- Тогда два, идет?


-- Ага, -- кивнул мальчик и поскакал вприпрыжку к ларьку за углом.


-- Итак? – вопросительно посмотрела на подругу Лера.


-- Меня выгнала хозяйка. Вместе с сыном. Ты, естественно, остаешься.


-- Нет, солнце мое. Я, естественно, ухожу. С жильем проблем нет, где-нибудь разместимся, станица большая. Тем более, что размещаться осталось недолго. Через пару дней мы здесь заканчиваем. Дальше съемки в Москве, несколько дней в Таллине, потом в Питере. Поедешь со мной?


-- Куда?


-- В Белокаменную, конечно.


-- В Москву?


-- Нет, в Париж, -- поддразнила Валерия.


-- Что я там буду делать?


-- Во Франции?


-- Лера…


-- Понятно. Значит, в столицу нашей Родины? Что ж, одобряю твой выбор. Москва – не самое худшее место, где можно жить.


-- Троицкая, ты издеваешься?!


-- Нет, солнышко. Серьезна, как никогда. Помнишь, я недавно сказала, что у меня есть к тебе разговор? Жаль, что приходится начинать его под фонарем, но лучше так, чем никак…, -- Валерия выдержала паузу и заявила. – Имеется деловое предложение.


-- Какое?


-- Прежде ответь: ты хотела бы жить в Москве? Я не шучу, -- поспешила добавить.


Тоня всмотрелась в знакомое с детства лицо: ни тени улыбки, спокойное ожидание ответа, она и впрямь не шутила.


-- Как ты это себе представляешь?


-- Тетя Лера, я купил шоколадное! Последнее взял, остался только пломбир, -- гордый Илья вручил актрисе, словно роскошный букет из роз, брикетик в коричневатой бумажке и сдачу копейками.


-- Спасибо, ты настоящий друг! Давай-ка поможем твоей маме с чемоданами и отправимся в новую хату, -- подхватила небольшой чемоданчик и улыбнулась. – Пойдемте-ка, ребята, к другому дому. Говорить «спасибо» этому у меня желания нет. А вечером все серьезно обсудим, идет?




Глава 12



-- Вы, действительно, согласны?


-- Да.


-- За спасибо?! В зале, где осыпается потолок, по полу шныряют тараканы, а зрители вот-вот дадут дуба, и для них клизма с грелкой важнее Рахманинова с Абазой?


-- Оля, ты себя слышишь?


-- На слух не жалуюсь. А вот вы услышать никого не хотите. Посмотрите вокруг, спуститесь, наконец, на землю! Любой мало-мальски мыслящий человек живет сегодняшним днем. Не оглядываясь назад и не забегая вперед. Потому что время сейчас такое: люди не живут -- выживают. И никто не упустит шанс заработать. Кроме, конечно, таких ненормальных, как мы. Мне надоело быть альтруисткой, хватит! У меня, между прочим, мать серьезно больна. А вы в курсе, сколько стоит лечение? Где прикажете брать деньги? В богадельне, которую вы решили осчастливить своими романсами? Я же предлагала отличный вариант.


-- Видимо, имеется ввиду попойка братков?


-- Да, попойка! А чем жующий за столом хуже дремлющего на стуле? В чем разница? Молчите? Так я вам скажу. Разница между ними в том, что один дает, а другой все хочет получить на халяву. Деньги не пахнут. Зато очень неприятный запах от стариков и больных. Я бы даже сказала, от них несет вонью, которая репетирует разложение. И я не подумаю извиняться за эти слова, потому что ненавижу болезни и старость. Хочу долго оставаться молодой, не болеть, не считать копейки. Хочу иметь здоровую мать, а не беспомощное создание, которое нужно кормить с ложки, а потом задницу подмывать, сдерживаясь, чтобы тут же не блевануть. И ради этого выдержу все: панибратство, хамство, унижение. Стерплю даже ваше чистоплюйство. Буду рыть землю носом, пахать, как лошадь, договариваться с кем ни попадя, перешагивать через трупы, грызть конкурентов – не погнушаюсь ничем. Я уже давно не та девочка на побегушках, с какой вы когда-то начинали свою карьеру. Послушайте, неужели вам ни разу не приходило в голову, что, может, во многом благодаря мне у вас появились популярность и деньги? Нет?


-- Оля, не слишком ли ты…


-- Жаль, -- перебила Ольга. – Тогда бы вы, наверное, поняли, почему я не собираюсь из-за вашей глупости все это терять. В отличие от вас, госпожа Воскресенская, я живу на земле, а не витаю в заоблачных высях. Да, мне Бог не дал актерских, музыкальных и прочих талантов. Но у меня неплохо работают мозги: я способна реально оценить ситуацию и из всех решений выбрать одно, единственно верное. И вот что я вам скажу: еще пара таких отказов и нам конец. Мы вылетаем в трубу. Слухом земля полнится, а прислушиваются сегодня только к тем, у кого деньги. Думаете, вам простят нежелание выступить на этой гребаной вечеринке? Ошибаетесь. Они не Воскресенскую запомнят, в их скудных извилинах застрянет занозой, что какая-то певичка осмелилась не принять предложение серьезных людей. И при любом упоминании вашего имени эти люди будут так молчать, что каждому и без слов станет ясно: с вами дело иметь не стоит, можете подвести. Да и характер не по чину: слишком гонора много. Неужели вы до сих пор не поняли, что в нашем бизнесе сарафанное радио – самая страшная антиреклама? Если она начнет действовать, не поможет никто: ни я, ни ваши чувствительные поклонники, ни Троицкая, ваша подруга. Сейчас кино в еще большей заднице, чем мы, Валерии бы самой удержаться на плаву. Поэтому, Тоня, или вы меня слушаетесь беспрекословно, или дальше мы идем врозь, -- рыжий хохолок досадливо дернулся, жалобно скрипнули половицы под металлическими ножками стула, хлопнула дверь. Стена, ограждающая от неприятностей и проблем, получила пробой. Самым мощным снарядом, как всегда, оказались деньги.


Антонина вздохнула, задумчиво постукивая костяшками пальцев по обтянутому зеленой искусственной кожей подлокотнику кресла. Что ж, ее директор высказалась в духе времени: безапелляционно и жестко. Без сантиментов. Правда, неожиданно пространно, затыкая собственным многословием рот другому. Прежде Ольга стеснялась своего по-мужски низкого голоса и предпочитала больше слушать, чем говорить. Вроде, совсем недавно Оля Гуревич была восторженной, наивной девчушкой, басившей в каждое ухо о преданности искусству и талантливым людям. Вместе они прошагали путь длиною в десятилетие. Сейчас, похоже, подошли к развилке, где каждой предстоит не просто сделать свой выбор, но убедить попутчицу следовать за собой и дальше. Память напомнила, как все начиналось. Прошло десять лет, а будто вчера…


…Школьный актовый зал с притулившимся в углу сцены стареньким фортепьяно. Где-то в одном из классов идет съемка, в которой участвует сын. Там камера, осветители, ассистент с хлопушкой, режиссер, актеры, послушно выдающие чужие слова за свои. Здесь – полумрак, тишина, забытый кем-то холщовый мешочек со сменной обувью, тяжелые пыльные шторы по краям узких высоких окон и непередаваемый запах, зовущий обратно в беззаботное время… Почему тогда ничего не ценилось? Из-за наивной веры, что самое интересное и важное впереди? Эта вера пошатнулась только однажды, с последним звонком, когда вдруг к глазам подступили слезы от беспричинной грусти. Почти такое же чувство внезапно охватило ее и здесь, среди этих беспорядочно расставленных стульев, одинокого фикуса в нелепом напольном горшке, детских рисунков в дешевых деревянных рамках и кумачового полотнища с ленинским призывом учиться, растянутого над сценой под потолком. Она поднялась по скрипучим ступенькам на сцену, подошла к музыкальному инструменту, рассеянно взяла пару аккордов. Звук оказался на удивление чистым. Не отнимая правой руки от гладких черно-белых продолговатых пластинок, левой подтянула стул и опустилась на круглое сиденье-вертушку. Поначалу огрубевшие пальцы скользили по клавишам неумело, путались, тыкались в звучащие ноты, как слепые щенята в брюхо кормящей суки: жадно, нетерпеливо, наползая один на другого. Любимый инструмент словно мстил за отступничество, не желал единения. Потом дрогнул и уступил настойчивой ласке обретающих уверенность рук. Звуки рождались непроизвольно, сами собой. Это была не мелодия – сплетение противоречивых страстей, арабеска из ненависти и любви. Тишина школьного зала принимала исповедь, где мучались, каялись, признавались – музыкальные звуки. И ликовали, разрывая унылую цепь признаний торжеством победного духа. Она ощутила необыкновенную легкость и радость, словно вернулась в детские сны, когда летала. Вспомнилась песня, которую написала давным-давно, в другой жизни. Стала подбирать мелодию, припоминая полузабытый текст. Ноты всплывали в памяти, увлекая за собой слова. И она запела. Пела, забыв обо всем: о страхах, об одиночестве, о сомнениях и ошибках, утрате иллюзий. В зале, где пионеры давали клятву и проходили школьные вечера, теперь торжествовала любовь. Способное сдвинуть светила и солнце чувство, против которого оказались бессильны тупость, бездарность, эгоизм тех, кто пыжится влиять на судьбы людей.


Отзвучала последняя нота, стали слышны капли дождя, бьющие по отливам. И биение сердца, готового разорвать грудную клетку ради свободы. Неожиданно раздались одобрительные хлопки. Тоня резко обернулась на шум.


-- Браво, -- прекратил аплодировать режиссер, искушавший сына актерством. Игорь Сергеевич подошел к сцене, внимательно посмотрел снизу вверх, задумчиво произнес. – Так вот вы какая, Антонина.


-- Извините, -- она поспешно поднялась со стула, опустила черную, кое-где оцарапанную крышку музыкального инструмента, спустилась со ступеней, привычно сопровождавших скрипом чужие шаги. – Надеюсь, я не помешала вашей работе?


-- Скорее, наоборот. Кстати, у нас перерыв. Если хотите, можете пообщаться с Ильей, -- развернулся и направился к выходу.


В тот зимний вечер ее судьба открыла Фортуне дверь. Удачи посыпались, как крупа из мешка, прогрызенного мышами. Песня, ставшая после кинопремьеры хитом и принесшая автору-исполнителю популярность. Выгодный обмен на однокомнатную квартиру в спальном, но зеленом районе столицы. Переезд в Москву. Москонцерт. Рыжая Ольга, с готовностью сменившая кино на эстраду и оказавшаяся надежной помощницей, у которой неожиданно прорезалась завидная деловая хватка.


Антонина взяла псевдоним – Воскресенская. «Туманова» потянула бы в прошлое, которое не вязалось с сегодняшним днем, а фамилию мужа выставлять напоказ жена военного летчика не решилась. От сотоварищей по эстрадным подмосткам Воскресенская держалась сторонкой. Шумные, любопытные, завистливые, интригующие – своей зависимостью от успеха они вызывали жалость. К тому же Тоня заняла нишу, позволявшую существовать обособленно, и какую многие ни во что не ставили. Она исполняла романсы, то есть, по мнению большей части эстрадного цеха, блажила. Ее так и прозвали -- «блаженной», ибо глупо напрягаться за копейки, когда имеется возможность без труда сорвать приличный куш открывая рот под фонограмму. Она не завела новых друзей, не участвовала в сборных концертах, не ходила на поклон к первой даме эстрады, не присутствовала на модных тусовках. Все решили, что Тонька не дружит с мозгами. Блаженная, одним словом! Ее это не волновало никак. Антонина молилась лишь об одном: никуда не исчез бы краснодарский сосед, у кого она оставила для мужа письмо. Аренова твердо знала: Аренов вернется и обязательно станет искать ее и сына. Конечно же, первым делом -- через единственную родственницу, тетю Розу. Ведь Саша не знает, что той давно уже нет.


Из прошедших лет, вместивших так много событий, знаковым стал год тысяча девятьсот восемьдесят девятый, месяц второй, февраль. Спустя десятилетие лицемерия и вранья советское правительство, наконец, решило, что сполна отдало свой долг Афганистану. Расплатились ни долларом, ни рублем, ни афгани -- цинковыми гробами да крестами на могилах своих солдат. Оставшиеся в живых потянулись домой, туда, где их ждали семьи. Тоня выуживала любую информацию о выводе наших войск: из новостных телевизионных программ, из газет, из разговоров. Тот год прочертился в судьбе Антонины бесконечной синусоидной линией, где верхняя точка означала уверенность в скорой встрече, нижняя – страх никогда не увидеться с мужем. За долгое время ожидание проросло в ее жизнь, как прорастает брошенное в землю зерно: естественно и привычно. Но ждать, когда многие уже дождались, для души – нелегкая ноша. И жена офицера продолжала жить прошлым и будущим, воспринимая настоящее лишь как сцеп двух временных категорий.


Смысл настоящему придавали сын и работа. Хотя трудно назвать работой эмоции, с какими Воскресенская выходила на сцену. Илья вырос, взяв от отца не только фамилию, но и страсть к небу. Короткое увлечение актерством у подростка быстро прошло, не зацепив ни звездностью, ни талантом, ни желанием постоянно выдавать чужую жизнь за свою. Илья подружился с одноклассником, чей отец был пилотом Аэрофлота. Ребят сблизили профессия отцов, школьная парта, делимая на двоих, и непомерный интерес к любому механизму с мотором, способному двигаться по земле или в воздухе. Увлечение небом и техникой привело одного из друзей в МАИ


, другого – в военное училище, одно из немногих, оставшихся в усеченной стране. Когда после выпускного вечера Илья заявил о решении стать летчиком, как отец, Тоня согласно кивнула, молча вышла из комнаты, поплакала в ванной, наглоталась сердечных капель, умылась, вернулась и с улыбкой сказала.


-- Не мне тебя отговаривать, сын. Езжай, конечно. Сейчас многие стремятся в экономику и торговлю, а ты рвешься небо над Родиной охранять. Я, сынок, буду тобой гордиться и ждать. На какое число билет покупать?


С того разговора прошло три года, за это время мать с сыном виделись трижды. Однако на судьбу Антонина не жаловалась – терпеливо ждала. Теперь уже не одного, а двоих. Да она и не считала себя одиночкой, у кого единственный собеседник – стены. Одиночеству не позволяла войти в ее жизнь Валерия – чуткая, искренняя, бескорыстная, способная с радостью принимать и чужой успех, и чужую проблему. Не подруга – сестра, близкий, родной человек. Троицкая второй раз рискнула примерить на себя статус жены. Когда она впервые озвучила имя избранника, Тоня не удивилась. И слепой бы сразу заметил, что Степан с Лерой давно любят друг друга, а подтрунивание и дружеские насмешки – это всего лишь ширма, за которой эти двое зачем-то старались укрыть свои чувства. Свадьбы не было. Расписались в неприметном районном ЗАГСе, тайком, под вечер, когда переженились все женихи и невесты. Заведующая, желая сказать что-нибудь приятное любимой актрисе, напоследок выдала новобрачным.


-- Вы такая интересная пара! Приходите к нам еще, -- вот уже девять лет «пару» веселит эта фраза.


За дверью услышала, как звонит телефон на столе. Возвращаться – плохая примета, но звонивший не думал сдаваться. Звонки настойчиво пробивали дверь, призывая к общению. Поколебавшись, Тоня недовольно снова вставила ключ в замочную скважину. Сняла трубку, услышала длинный гудок. Досадливо чертыхнувшись, вернулась к двери. И уже в коридоре опять услышала за спиной звонки. На этот раз у нее даже не возникло сомнений, что возвращаться не стоит. Напротив, она ускорила шаг, словно хотела быстрее освободиться от раздражающих звуковых сигналов.


…Над набережной навис вечерний туман. За десять лет жизни в столице Антонина столкнулась с этим впервые. Москва не Лондон. Здесь утренние туманы случаются редко, а вечерние скорее увидишь во сне, чем на улицах. Но сейчас она не спала, удивленно озиралась по сторонам. Водяная дымка затемнила уличные фонари, дома, светофоры, прохожих. Водители скорее ориентировались на клаксоны, чем на фары, едва пробивающие светом туманную мглу. Было сыро, прохладно. Висячая муть вызывала неосознанную тревогу, недоверие к окружавшему миру. Уподобляться беднягам, которые сейчас черепахами ползли по дорогам, вцепившись в руль и старательно таращась перед собой в лобовое стекло, совсем не хотелось. Тоня решила спуститься в метро. Не так комфортно, как в своей машине, но надежно вполне. А от метро до дома пару автобусных остановок можно и пешочком пройти. В сумке, перекинутой через плечо, зазвонил сотовый телефон, подаренный Степаном в день рождения. Тоня подозревала, что муж подруги подарок только вручил, в поисках же хорошей, надежной модели, не жалея времени, носилась по магазинам, конечно, Лера. Антонина остановилась у перехода, под светофором, тускло мерцавшим красным.


-- Да, слушаю вас.


-- Алло, Тонечка, здравствуй! Это я, Тамара.


-- Дунайская, -- обрадовалась Тоня, -- привет, мой хороший! У меня почему-то твой номер не определился. Как вы там?


-- Нормально. Я телефон поменяла. Обзвонилась тебе сегодня, никто не снимает трубку ни дома, ни на работе. Слушай, Вадим нарыл информацию о твоем Аренове, -- красный свет сменился оранжевым, в трубке появился треск.


-- Томочка, -- взмолилась Тоня, -- пожалуйста, говори громче! Плохо слышно. Какую информацию?


-- Я…хо…шо… шу, -- заквакала трубка. – Ты…


-- Что? Что ты сейчас сказала? – закричала Тоня, прикрывая рукой телефон. – Повтори, пожалуйста! – собравшаяся у перехода горстка людей потрусила через дорогу.


-- А ну кончай базар! И сама не идешь, и другим пройти не даешь. Отвали! – сзади кто-то толкнул в спину, подарок выпал на проезжую часть. Высокий парень со спортивной сумкой, больно ударившей по плечу, побежал на противоположную сторону улицы, к набережной. Тоня с ужасом поняла: сейчас ее мобильник превратится в лепешку под колесами проезжавших машин. Из трубки, валявшейся в метре от тротуарной бровки, что-то неразборчивое кричал женский голос. В два прыжка Антонина оказалась рядом, схватилась за телефон. Резко взвизгнули тормоза, стукнуло в бок, голову пронзила острая боль, вспыхнул ослепительно яркий свет, потом все провалилось в бездонную черную яму. Последним было удивление, откуда такая яркость в тумане…



х х х



Белый потолок, белые стены, окно с белой шелковой занавеской, за которым плыли белые облака. Неужели она в раю? Вряд ли, грешников туда не пускают. Тогда где? Попыталась шевельнуть рукой – безуспешно. Хотела крикнуть – даже толком выдохнуть не сумела. Разучилась жить. Дверь приоткрылась, в щель проскользнуло небесное существо в белой шапочке и белом халате. «Ангел, -- умилилась Тоня, -- сейчас в чистилище меня поведет». Тут же стала перебирать в памяти собственные грехи. Уныние, самоуничижение, лень – что еще? «Ангел» прошелестел рядом, склонился над головой, уперся взглядом в открытые чужие глаза, ахнул и совсем не по-ангельски выскочил обратно в неприкрытую дверь. «Много телодвижений, толку мало. Не ангел. А кто?» -- ответа не было. Как и не было больше сил размышлять. Усталость навалилась, мгновенно лишив способности думать. До смерти захотелось спать. Она закрыла глаза и в ту же секунду крепко заснула...

ТЕЛЕГРАМ

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Большая библиотека с любыми жанрами и авторами

Большая Библиотека

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги