Разбудили мужские голоса. Один – негромкий, чуть хрипловатый, низкий, властный, с беспрекословными нотками, другой – не ограничивающий себя в силе звука, уверенный, с достоинством и уважительной интонацией к собеседнику.


-- Вы говорили, вчера она пришла в себя.


-- Совершенно верно.


-- Почему сегодня без сознания? Опять в коме?


-- Нет.


-- А в чем тогда дело?


-- Спит. Это глубокое погружение в сон.


-- Разве можно так спать? От вашего голоса и мертвый поднимется.


-- Был бы счастлив, если б умел воскрешать. Но, увы, способен только будить. Кстати, вы тоже можете разговаривать обычным тоном. Этим навредить ей нельзя.


-- А чем можно?


-- Не поверите, но за тридцать лет практики я пришел к выводу, что кроме врача рядом с больным, особенно в тяжелых случаях, стоит Господь Бог. Вот Он знает все. Потому что только Он решает: оставить человека людям или забрать с собой. Мы же с вами, кроме всего прочего, должны поблагодарить небеса за то, что позволили ей через месяц выйти из комы. Думаю, теперь наша больная пойдет на поправку, нужно лишь набраться терпения. Завтра сделаем томографию, тогда получим более точную картину.


-- Спасибо. Надеюсь, я в вас не ошибся. Если еще нужны какие-то средства, не стесняйтесь, скажите.


-- Пока такой нужды нет.


-- Если поставите ее на ноги…, -- короткая пауза. – Вы меня знаете, я благодарить умею.


-- Не стоит благодарности. Мы делаем все возможное.


-- Я бы хотел побыть с ней один.


-- Хорошо. У вас пятнадцать минут, -- звуки шагов и прикрываемой двери. Затем тишина.


Тоня почувствовала прикосновение чужих, чуть дрожащих пальцев к своей руке.


-- Эх, Антонина Романовна, что ж ты наделала, милая? Даже в страшном сне я не мог бы увидеть такую встречу, -- этот глуховатый голос что-то будил в памяти, был с чем-то связан, рождал какие-то ассоциации. Приглушенный тембр будто возникал из прошлого, заставляя вспомнить нечто очень важное. Стало трудно дышать, словно каменная глыба навалилась на грудь, заболела голова. Она непроизвольно застонала и с трудом разлепила веки.


Рядом, слегка наклонившись вперед, чтобы быть ближе, сидел Олег Антонович Боровик. Незадачливый экономист из таежной избушки, леший, спасший жизнь ей и сыну, крестный отец Ильи. Его бледное ухоженное лицо выражало, тревогу, волнение, озабоченность, страх – чувства, совсем не присущие сильному человеку, каким запомнился Боровик. Он постарел, похудел, поседел, но узнать его было легко. Те же глаза с ироничной смешинкой ( даже цвет их не потускнел), тот же голос, та же крупная, крепко посаженая голова – странный, удивительный человек, пообещавший когда-то, что они обязательно встретятся. Изумления от этой неожиданной встречи отчего-то не возникло.


Тоня попыталась поздороваться и улыбнуться, но опять ничего не вышло.


-- Лежи, милая, лежи, -- смешно засуетился Олег Антонович, -- тебе нельзя волноваться. Все хорошо, все уже позади. Может, водички? – он вдруг стал похожим на заботливую больничную санитарку из старых советских фильмов. – Черт, что я несу?! – вернулся в нынешнюю реальность. – Тебе же, наверняка, нельзя сейчас пить. Я лучше позову врача, а сам исчезну до завтра. Хочешь, чтобы я ушел? Если – да, закрой глаза, ладно? – она продолжала смотреть не мигая. – Хорошо, я пока посижу с тобой. Только помолчим оба. Тебе напрягаться абсолютно исключено, -- как будто она собралась петь и плясать. – Одно скажу:


у тебя, девочка моя, теперь все будет хорошо. Отлично будет, даю честное слово. Веришь? Если – да, закрой глаза, -- она моргнула. – Умница! Мы с тобой еще спляшем на свадьбе моего крестника, надеюсь, он еще не женат. А сейчас, милая, я, пожалуй, пойду. Все равно через пару минут выгонят. Заодно и доктора позову, договорились? – она довольно вздохнула и сомкнула уставшие веки. – Вот и молодчина, да завтра!


Этот день стал началом медленного, но верного выздоровления. Она училась всему заново: двигаться, говорить, улыбаться, пить, есть. Училась жить. И в отличие от новорожденного человека, еще неспособного осмыслить свое рождение как дар Божий, собственное возрождение считала бесценным подарком судьбы. Ее часто навещал Боровик. Первые, самые трудные, две недели приходил ежедневно. Появлялся, точно часы: в одиннадцать утра, после обхода. После обеда исчезал, чтобы вечером заскочить ненадолго. «Ненадолго» растягивалось на пару часов. Все это время Олега Антоновича за дверью терпеливо ждала охрана: два неприметных молодца в штатском, Тоня их видела как-то мельком. Научившись связывать звуки в слова, она однажды спросила, чем занимается сейчас бывший таежный отшельник.


-- Карму свою очищаю, -- загадочно улыбнулся экс-леший.


-- Олег Антонович, шутите?


-- Нет, милая, такими вещами не шутят.


-- Но вы же работаете?


-- Конечно. Мало того, даю другим зарабатывать, -- и тут же перевел разговор.


Его волновало все, вся Тонина жизнь до того момента, как она неожиданно прыгнула на дорогу, под машину Боровика. Если б не этот прыжок, возможно, они никогда бы не встретились. Хотя Олег Антонович с этим мнением был категорически не согласен, уверяя, что судьбу не обманешь. Услышав признание Антонины, что стала певицей, он с улыбкой заметил.


-- А ведь я тогда говорил, что путь в артистки тебе не заказан, помнишь? – короткое местоимение звучало в обращении к ней тепло, доверительно, почти по-родственному.


Боровик познакомился со Степаном и Лерой, полностью подчинив их своему обаянию, стал перезваниваться с Ильей. Уладил каким-то образом дела с Олей Гуревич, заверив, что возобновление концертной деятельности совсем близко, а пока Ольге не помешало бы отдохнуть и подлечить маму. Об этом поведала сама помощница, ввалившись в одноместную палату как-то под вечер с извинениями, охапкой цветов и фруктами.


За время пребывания в больнице Олег Антонович стал для Антонины близким человеком, пожалуй, даже больше, чем другом. Он кормил ее с ложки, без стеснения и брезгливости обтирал влажными полотенцами, пропитанными чем-то прохладным, причесывал – заботился по-отцовски. Тоня, выросшая без родителей и воспитанная тетей Розой, понятия не имела об отцовской любви, но ей почему-то казалось, что именно так опекают дочек отцы. Давно, в пятилетнем возрасте она тетю Розу спросила, почему другие ребята живут с отцами, а у нее папы нет.


-- Твой папа умер, -- сердито ответила тетка.


-- Давно?


-- Давно.


-- Почему?


-- По кочану. Не задавай глупых вопросов! – девочку тогда поразил не ответ, а интонация. Никогда еще любящая и любимая Розочка не говорила с племянницей таким чужим и холодным тоном.


О маме все было известно: она улетела на небо, когда Тоня появилась на свет. Умерла. Тетя Роза часто вспоминала сестру, после этих воспоминаний дочке всегда хотелось быть похожей на мать. Про отца же девочке запомнилось, что он умер среди кочанов и лучше о нем не спрашивать.


Поведение Олега Антоновича, так активно вторгшимся в ее жизнь, было не совсем понятным. Ни отец, ни любовник, ни муж и ни друг – никто, посторонний человек, однажды оказавший помощь в сложной ситуации. Что могло оставить след в его памяти после той встречи в таежной избе? Пылающий жаром больной ребенок? Маленький мальчик, барахтающийся в ручье? Крестины, походившие больше на фарс, чем на истинный церковный обряд? Даже атеистка Аренова понимала, что поп у ручейка в дикой лесной глуши вряд ли имеет право уподобляться священнику в церкви. Или, может, непредсказуемое поведение идиотки, внезапно бросившейся под колеса чужой машины, вынудило его к такой заботе? Поразмыслив, «идиотка» пришла к единственно верному выводу, объяснявшему отношение Боровика к Антонине: совесть, не позволявшая быть в стороне, когда у другого проблема. Тем более, что к созданию этой проблемы он тоже приложил свою руку: нужно с толком водителей подбирать. Поразмыслив подобным образом, Тоня заснула. Завтра выписка, и она, наконец-то, окажется дома. Возвращение в привычную жизнь тоже требует сил.


…Небо на горизонте пылало огненно-красным. Солнечный диск стремительно падал вниз, словно жаждал погрузиться в лаву, извергнутую небесами на землю. Не светило – самоубийца, решивший разом покончить с собой и со всем, что прежде грелось в его лучах. Без солнца небосвод сразу же превратился в серый нависший купол, под которым стало тревожно, и воцарилась полная тишина. Обездвижелось все живое: насекомые, птицы, даже колосья пшеницы замерли, слегка наклонив к земле свои рыжие отяжелевшие головы в ожидании скорой казни комбайном. Все застыло.


-- Идем скорее, -- он поднялся с земли и протянул руку. – А то, пока мы тут прохлаждаемся да заходом солнца любуемся, поезд уйдет. Учти, ждать нас никто не будет.


-- Разве нам не в аэропорт? Мы же, вроде, на самолет билеты купили.


-- Ты забыла, что я летаю только на тех самолетах, которыми управляю сам. И тебе никогда не позволю подняться в небо с чужими пилотами, -- он заботливо отряхнул с ее юбки налипшие ржавые колоски.


-- Считаешь, что я могу тебе одному довериться? Хочешь, чтобы не верила никому больше? – пошутила она.


-- Почему же? Уверенность во мне не лишает тебя веры в кого-то другого. Когда, конечно, это не касается твоей жизни, -- он посмотрел на часы. – Послушай, если мы с тобой сию же секунду не рванем через поле, опоздаем точно, -- и, не дожидаясь ответа, легко подхватил ее на руки, помчался вперед, смешно прыгая, как кенгуру.


-- Ты забыл чемодан, -- рассмеялась она, счастливая от его близости и силы, позволявшей нести жену, словно пушинку. – У меня же там песенник и косметика.


-- Мы начнем свою жизнь с начала, с нуля. Зачем нам это старье?


«Начало не возникает из пустоты, и будущее не бывает без прошлого», -- хотела возразить она, но промолчала. Он не бежал – летел над землей, изредка касаясь ее ногами, обутыми в странные сапоги со шпорами, точно у всадника. Ветер свистел в ушах. От небритой мужской щеки несло жаром. От разгоряченного тела под тонкой рубашкой – неповторимым запахом любимого человека.


-- Я люб-лю-те-бя! – прокричала она в притихший вечер. – Давай навсегда останемся здесь!


Внезапно сбоку возникла пара желтых горящих глаз, которые, увеличиваясь, приближались на всех парах. За глазами проглядывалось извивающееся темное тело, точно у гигантской гусеницы. «Поезд, -- ужаснулась она и издала дикий вопль.


От неожиданности бегун споткнулся, оба повалились на землю и, покатившись куда-то вниз, чудом избежали столкновения с длинным железнодорожным составом, повилявшим на прощание задом, как дешевая привокзальная шлюха.


-- Ты что, совсем помешался? Куда несешься, как угорелый? Нас же по рельсам чуть не размазало!


-- Иди ко мне, -- позвал он тихо, -- посмотри, красота какая! Не злись.


-- Мы прозевали поезд.


-- Ничего страшного, другой придет. Иди ко мне, -- низкие нотки в голосе подчинили бы себе и медузу Горгону. – Вот умница, садись, -- похлопал ладонью примятые пшеничные колосья. Она опустилась рядом, на землю, еще не остывшую от дневного зноя. – Смотри сюда, видишь?


Внизу мерцало огромное озеро. Вечерний сумрак не скрывал неподвижной зеркальной поверхности, отражавшей кусты и деревья, кругов, кое-где расходившихся по воде, потемневших от времени деревянных мостков. К одному была привязана лодка.


-- Поплаваем? Давно не плавали вместе.


Она поежилась.


-- Я боюсь.


-- Ты же со мной! А кто говорил, что будет мне доверять? Пойдем, сейчас луна


появится. Плавала когда-нибудь голышом под луной?


-- Нет.


-- Увидишь, как это здорово!


-- А ты-то откуда знаешь?


-- Знаю.


…Вода льнула к ней, как опытный любовник приникает к обнаженному телу, стараясь не оставить без ласки ни единой клеточки кожи. Трепетно, нежно, бесстыдно. Она не плыла – с восторгом отдавалась мягким, прохладным прикосновениям, предвкушая другие – нетерпеливые, жаркие.


-- Холодно?


-- Нет.


-- Хочешь на берег?


-- Да.


-- Тогда плыви. И жди меня.


-- А ты?


-- Там, на берегу, чуть правее растет тутовник. Ты же любишь шелковицу, -- и резко взял вправо, широкими взмахами загребая воду.


-- Какая шелковица?! Я не хочу! Мне страшно одной. Вернись!


-- Ничего не бойся, -- прокатилось над озером. – Подожди, я быстро!


Она поплыла за ним, стараясь не потерять упрямца из виду. Вот он приблизился к дереву, нависшему над водой, вскарабкался, обезьяной запрыгал по веткам, выискивая плоды. Тишину нарушили шорохи, прерывистое дыхание охваченного азартом человека и глухое ворчание тутового дерева, недовольного появлением бесцеремонного чужака.


-- Осторожно, не упади, – верхушка дерева обломилась, и человек полетел вниз. – Подожди, я сейчас! -- она изо всех сил замолотила по воде руками, стараясь быстрее плыть. – Держись, любимый, держись… Я сейчас, -- сверху падал шелковичный дождь, черные ягоды градом барабанили по песку…


Разбудил стук. Сердце колотилось, готовое выскочить из груди, мокрые щеки горели. Она открыла глаза и увидела ставшую привычной обстановку: белые стены, потолок, шторы на окнах, тумбочка с недочитанной книгой. Антонина с облегчением вздохнула: это был сон. Идиотский ночной кошмар, который закончился с обычным стуком, сообщавшим, что жизнь продолжается.


-- Завтрак! – в приоткрытой двери приветливо улыбалась повариха.


-- Спасибо. Я сегодня выписываюсь, дома поем.


-- Нет-нет, надо покушать. Выписка будет не раньше двенадцати. Вы хоть у нас и на особом счету, но счета счетами, а порядки порядками. Приходите, я вам горяченького какао налью, -- голова в белой косынке снова улыбнулась и исчезла.


После завтрака позвонила Лера.


-- Привет, дорогая! Как ты?


-- Сегодня выписываюсь.


-- Я в курсе. Тошка, ты меня, Бога ради, прости! Хотела за тобой приехать, но не получается: репетиция. Отменить никак невозможно, сама понимаешь. Не обижаешься?


-- Нет, конечно.


-- Пыталась дозвониться Олегу Антоновичу: то не отвечает, то аппарат выключен. И Степана в Москве нет, он сейчас в Питере. Слушай, солнышко, у меня просьба: если Боровик по каким-то причинам не сможет забрать тебя из больницы или машину прислать, пожалуйста, позвони до двенадцати. Я закажу для тебя такси.


-- Не нужно. Прекрасно доберусь сама.


-- А почему голос грустный?


-- Сон дурацкий приснился.


-- Не верь в эту чушь! У меня, например, сон никогда не бывает в руку. Все наоборот: если снится хорошее – к неприятностям, если плохое – к удаче. Не бери в голову и не вздумай расстраиваться. Пока, мой хороший, я побежала, ненавижу опаздывать. Созвонимся завтра, договорились?


-- Хорошо. Только у меня к тебе тоже есть просьба.


-- Выкладывай.


-- Пожалуйста, не говори об Олеге Антоновиче как о человеке, который должен заботиться обо мне. Он – чужой и ничем не обязан. Ни машиной, ни вниманием, ни чем-то другим. Понятно?


В трубке послышался вздох.


-- Жаль, времени нет, чтобы выяснить, какая муха тебя укусила. А то бы я постаралась вправить тебе мозги.


-- Прекрасно, значит, договорились. А мозги мне уже вправили. Надеюсь, обойдется без рецидива. Пока!


Она еще долго не могла успокоиться. Почему Валерия, умная, деликатная, неплохой психолог, решила, что ее подруга способна принимать услуги постороннего человека как должное? Без зазрения совести эксплуатировать его порядочность и доброту. Разве она, Антонина Аренова, давала повод подобному мнению о себе? Одно дело – пристроить в хорошую больницу человека, сбитого твоей же машиной, другое – позволить безмозглому пешеходу усесться себе на шею и всю оставшуюся жизнь соглашаться, чтобы тебя использовали в своих интересах. Олег Антонович, наверняка, состоятельный человек: не у каждого есть личная охрана. И, конечно же, многие пристают к нему с просьбами: деньги, связи, работа. Люди часто ищут лазейку проползти в благополучие и комфорт, но они заблуждаются. Ползает – пресмыкающееся, тащит, бедное, по земле свое брюхо и брюхом живет. А человек должен идти по жизни прямо, с совестью и умом, как бы судьба ни старалась сбить его с ног. К тому же удача уже находила ее в таежной избушке, нет смысла снова взывать к Фортуне.


Ближе к полудню в дверь снова постучали. Стук был уважительным, даже робким.


-- Входите!


В дверную щель просунулся Володя, один из охранников Боровика.


-- Можно?


-- Конечно, -- улыбнулась она, – здесь не офис, Хотя, как вы знаете, прием посетителей тоже ограничен.


-- Антонина Романовна, -- проигнорировал шутку телохранитель, – я приехал за вами. Олег Антонович приказал вас аккуратно доставить.


-- А разве я чемодан? – развеселилась она.


-- Вы можете шутить сколько угодно, но у меня приказ. И я его выполню, даже если придется применить силу. Олег Антонович, между прочим, сказал: «Будет упрямиться, тащи силком».


--Так и сказал?


На тумбочке зазвонил сотовый телефон.


-- Да, Олег Антонович, здравствуйте.


-- Добрый день, Тонечка! Владимир у тебя?


-- Да.


-- Не напугал?


-- Скорее удивил.


-- Это он может. Но ты не обижайся, в остальном Володя абсолютно безобидный и добрый парень.


-- Вы забыли добавить: исполнительный и послушный. Собирается силком доставить меня домой по вашему приказу. Но хочу сказать: в свой дом я всегда возвращалась по собственному желанию, насильно меня туда еще никто не затаскивал. Вам не кажется, дорогой Олег Антонович, что вы своему «добряку» даете странные команды?


-- А разве их несколько, добряков моих? – Боровик не скрывал веселого настроения. – Должен быть один, -- потом посерьезнел. – Прости меня, Тонечка! Я, конечно же, обязан был тебя предупредить и…


-- Вы ничего не обязаны, -- не выдержала она.


-- Нехорошо перебивать старших. Я, между прочим, в отцы тебе гожусь. Прояви, пожалуйста, выдержку и послушай. Кстати, помнится, я как-то уже давал совет не забегать в разговорах вперед, можно многое потерять. Стало быть, не запомнила. Да, я, действительно, приказал Владимиру забрать тебя из больницы. Но у меня появилось подозрение, что ты можешь заупрямиться и отказаться, поэтому и звоню. В двух словах ситуация следующая: сейчас ты с Владимиром поедешь ко мне…


-- Олег Антонович!


-- Я живу за городом, -- терпеливо продолжал Боровик, -- а тебе необходимы свежий воздух и покой – это первое. Второе – в твоей квартире идет ремонт, соседка сверху удружила: забыла закрыть кран с горячей водой. И, наконец, третье – в моем доме тебя ждет сюрприз. Надеюсь, Антонина Романовна, он вас порадует. Пока все. Вопросы есть?


-- Я не знаю, -- растерялась она. – А почему…


-- Значит, вопросов нет, -- проигнорировал любопытное наречие Боровик. – Да совсем забыл: в шкафу найдешь все необходимые вещи. До встречи!


-- Конечно, я рада, что вы меня понимаете, -- важно сообщила Антонина коротким гудкам. – И вам удачи, до свиданья.




Глава 13



Дом Олега Антоновича находился всего в нескольких километрах от МКАД, но казалось, далеко от Москвы. Лес, река, тишина, безлюдье – о подобном мечтает каждый второй житель столицы, измученный пробками, выхлопными газами и бешеным ритмом жизни, вынуждавшим крутиться волчком, чтобы выжить. Доехали довольно быстро, и скоро дорога вывела к кирпичному забору с каменными столбами. Автоматические ворота сдвинулись в сторону, открыв неприметный домик у въезда, аккуратно подстриженный газон, вымощенные брусчаткой дорожки и сосны, между которых затерялся смешной улыбчивый гном в красном колпаке и ярком желто-синем костюме. Среди деревьев, носилась пара русских борзых, играющих друг с другом.


-- Нравятся? – впервые улыбнулся Владимир. Улыбка сделала насупленное лицо привлекательным, по-мальчишески открытым.


-- Очень красивые! Я таких видела только в кино.


-- А Берк с Тэем в кино и снимались. Знакомый режиссер уговорил Олега Антоновича согласиться на съемки. Один из наших ребят целую неделю провел с собаками на съемочной площадке. Говорил, вели себя вполне прилично, играли не хуже актеров, киношники носились с ними, как с кинозвездами, -- он наморщил лоб, напрягая память . – Черт, не могу вспомнить, как фильм назывался! То ли «Дворцовый переворот», то ли «Дворцовые тайны», в общем, что-то историческое, не помню уже, -- машина плавно затормозила, водитель дважды нажал на клаксон, докладываясь о приезде. Кажется, с дисциплиной здесь было строго. -- Ну, вот мы и на месте. Подождите, сейчас помогу выйти.


Она стояла перед двухэтажным домом из рваного кирпича шоколадного цвета. В сочетании с ломаной черепичной крышей и стрельчатыми витражными окнами он казался выхваченным из волшебных историй, где сражаются благородные рыцари, принцев покоряют служанки, а добро всегда побеждает зло. Широкие гранитные ступени вели вверх, к двустворчатой резной двери. Цветник восхищал буйным пиршеством красок. По углам дома и над входом красовались кованые светильники под старину. Гостья неожиданно поняла, что этот жесткий человек, умеющий других подчинять своей воле, в душе романтик. Дверь распахнулась, на порог вышла худощавая женщина невысокого роста, в темном платье с кружевным белым воротником, белыми манжетами на длинных рукавах и в черных кожаных лодочках без каблука. Тоне она напомнила школьную учительницу по математике, которая забрасывала тетю Розу записками с требованиями явиться в школу для обсуждения успеваемости способной, но ленивой ученицы Тумановой.


-- Добрый день! – приветливо улыбнулась женщина. – Проходите, пожалуйста, в дом. Владимир занесет ваши вещи, а я проведу в гостевую комнату, -- улыбка сразу превратила безликое сухопарое существо в очаровательное добрейшее создание, не способное обидеть и мухи. – Меня зовут Светланой, и я всегда буду рада вам чем-то помочь. Знаете, я ведь ваша поклонница. Сейчас, к сожалению, романсы не в моде, но, по-моему, лучше этого ничего нет, -- продолжала она, ведя гостью по лестнице на второй этаж. -- Вам, наверное, после больницы захочется принять ванну и отдохнуть? Если так, обед можно подать чуть позже.


-- Спасибо, мне не хочется есть. Я бы лучше отдохнула. Олег Антонович не звонил?


-- Господи, совсем забыла! Это у меня в суматохе перед вашим приездом сумбур в голове. Мы ведь тут живем очень уединенно, приемов не устраиваем, гостей не принимаем. Конечно, звонил, буквально с полчаса назад. Велел передать, что будет к ужину. А ужин у нас сегодня в шесть. Это в вашу честь так рано, обычно Олег Антонович раньше десяти-одиннадцати домой не возвращается. Перекусит на кухне и опять за бумаги. Я уж и не знаю, как к нему подступиться, чтобы берег себя. Разве мыслимо так работать? На износ, а ведь не мальчик уже, -- она открыла одну из дверей. – Вот, проходите, пожалуйста, это ваша комната, -- потом помялась немного и добавила. – Антонина Романовна, я…


-- Можно без отчества.


-- Я хочу извиниться за болтливость. Не знаю, что на меня нашло, обычно умею держать язык за зубами. А тут расслабилась. Да и вы как-то располагаете к откровенности: очень уж хорошо слушаете. В наши дни это большая редкость, сейчас обычно каждый сам хочет высказаться, ему совсем неинтересно, что другой думает. Ладно, что-то и вправду никак не могу остановиться, простите ради Бога. А вы располагайтесь. Если не желаете обедать, может, кофе подать? Я сейчас принесу.


-- Спасибо, не нужно. Лучше отдохну.


-- Конечно, как скажете. Вас надо будить?


-- Нет.


-- Тогда я просто постучусь, когда Олег Антонович вернется, хорошо?


-- Да, спасибо.


Наконец-то она осталась одна. Тоня присела в кресло и осмотрелась. Обставлено без особых изысков, но со вкусом. Пушистый светлый ковер, огромное напольное зеркало в бронзовой раме, кровать, куда так и тянет прилечь, трехстворчатый платяной шкаф, обтянутый тисненой темно-коричневой кожей, пара таких же кресел, в которых легко утонуть, изящный журнальный столик с перламутровой вазой в виде шара, где радует глаз охапка темно-бордовых бархатных роз, консоль на гнутых ножках, на стене небольшая картина, пейзаж акварелью, под потолком хрустальная люстра с черными сверкающими подвесками. Эта комната явно обставлялась для женщины. Одна из стен представляла собой большое панно, выложенное из мелких сияющих разноцветных камней, и была чуть приоткрыта. Она слегка надавила рукой на ребро стены, плавно скользнувшей в сторону, и переступила порог. Вот где воистину роскошь! Такой ванной комнаты Аренова еще нигде не видела, даже в фильмах про красивую жизнь. Она быстро скинула с себя одежду и легла в ванну, способную принять королеву. «Завтра съезжу домой, посмотрю, что там творится, -- подумала Тоня, погружаясь в душистую пену. – А после ремонта сразу к себе. Если труд из обезьяны сотворил человека, то снова стать обезьяной легко: надо просто, бездельничая, пожить в этой роскоши».


Ровно в шесть постучалась Светлана.


-- Антонина, пожалуйста, спускайтесь. Олег Антонович приехал, просит вас в столовую. Я провожу.


Она открыла дверь.


-- А у вас можно заблудиться?


-- Нет, что вы! На первом этаже помещений немного: библиотека, каминный зал, столовая, кабинет. Есть еще кухня, но, могу поспорить, вам туда и в голову не придет заглянуть.


-- Это почему же?


-- Хорошо отдохнули?


-- Прекрасно! Так почему я не могу попасть в кухню?


Домоправительница улыбнулась.


-- Думаю, ваш внутренний компас не ориентирован на готовку. Знаете, женщину обычно тянет туда, где она проводит больше всего времени. А я уверена, что кухня – не ваше место. Пойдемте?


«Знала бы ты, моя дорогая, сколько времени я безвылазно провела у плиты и на грядках», -- мысленно усмехнулась бывшая батрачка и произнесла вслух.


-- Тогда я за вами. А то вдруг у моего внутреннего компаса выйдет сбой?


В столовой Боровика легко бы разместился взвод. Овальный стол, за каким, наверное, пировали рыцари короля Артура. Дубовые стулья с резными высокими спинками. Белоснежная скатерть, закуски, при виде которых сразу приходит на ум слово «пиршество», шампанское в серебряном ведерке со льдом, темный янтарь в пузатой коньячной бутылке, по краям стола -- горящие свечи в подсвечниках из чуть потемневшего серебра, в центре -- ваза с разноцветными хризантемами. Стол был накрыт для троих. «А Светлана, оказывается, фантазерка, -- подумала Тоня. -- Убеждала, что Олег Антонович любит уединение, а он приглашает в гости даже тогда, когда это явно некстати. Завтра же под благовидным предлогом уеду. Лучше жить среди стройматериалов и шума, чем в комфорте попадать в неловкую ситуацию и не принадлежать себе».


-- Добрый вечер, Тонечка! – у окна приветливо улыбался хозяин. – Как самочувствие?


-- Добрый вечер! Спасибо, хорошо.


-- Ну и, слава Богу! Прошу, -- пригласил жестом к столу, подождал, пока гостья усядется, и пристроился напротив, лицом к распахнутой двустворчатой двери. – Выспалась?


-- Не спала.


-- А что так? Я почему-то думал, что после больницы человека тянет поспать. Врачи утверждают, что крепкий сон – залог полного выздоровления. Немного шампанского?


-- Лучше сок.


-- Конечно, милая, как скажешь. Какой?


-- Апельсиновый, если можно.


Он подал знак принести сок, за спиной тут же послышались шаги. «Да, командовать Олег Антонович умеет, -- убедилась Тоня. – Не успеешь чего-нибудь пожелать, как тут же мчатся исполнять». Однако вместо сока ей кто-то сзади ладонями осторожно прикрыл глаза.


-- Что за шутки?


-- Не сердись, Антонина Романовна, лучше отгадай: кто? -- с улыбкой в голосе предложил хозяин.


Прикосновение чужих рук было нежным, запах кожи – приятным.


-- Лера?


-- Нет.


И тут ее осенило! Но догадка казалась такой нереальной, что произнести имя она никак не решалась.


-- Ну же, Тонечка, смелее, -- подбадривал Боровик.


-- Илья, -- выдохнула она и прижала сыновьи ладони к губам.


-- Привет, мама! Как же здорово, что меня отпустили! – перед ней, расплываясь в улыбке от уха до уха, стоял сын. Поверить в это было почти невозможно.


-- Я же говорил: будет сюрприз, -- развеселился Олег Антонович. – Быстро за стол, сейчас пировать будем!


-- Господи, сынок, ты давно приехал? А как узнал, где я? У вас же занятия, почему тебя отпустили? – сыпала вопросами счастливая мать. – На чем ты сюда добирался, на такси? Я ничего не понимаю.


-- Пожалуйста, ваш сок, -- Светлана поставила перед ней стакан с желтоватой, чуть пенистой жидкостью.


-- Спасибо.


-- Врач сказал, немного шампанского можно, -- улыбнулся Олег Антонович.


-- Боюсь, немногим не обойдусь, -- протянула гостья фужер.


Давно Тоня не ощущала себя такой счастливой. На душе было радостно, спокойно, тепло: будто она, потерянная, где-то долго бродила впотьмах, а потом вернулась к себе. Разговаривали больше гости, хозяин поддакивал, изредка вставлял короткие фразы и слушал. Такого умения слушать Антонина еще не встречала ни у кого. Она узнала, что Илью отпустили на три дня: с командованием договаривался Боровик. Он же организовал поездку и встречу в Москве.


-- Олег Антонович, я счастлива, что попала под вашу машину, -- призналась Тоня. – Иначе мы бы с вами не встретились никогда.


-- Встретились.


-- Что я могу для вас сделать?


-- Отправиться спать. Ты же не хочешь, чтобы я испытывал комплекс вины, если завтра тебе станет хуже?


-- Я прекрасно себя чувствую и…


-- Спокойной ночи, -- не дал высказаться хозяин. – Тебя проводить?


-- Не надо, я дорогу запомнила, -- вздохнула гостья. – Спокойной ночи. Сынок, ты идешь?


-- Мы еще немного пошепчемся, -- опередил ответ Боровик, -- не возражаешь?


-- Не завидую тому, кто вам возразит, -- улыбнулась она.


День начался со сборов. Антонина твердо решила посмотреть, что творится в ее квартире и, если возможно, остаться у себя дома. Здесь, конечно, очень комфортно, но злоупотреблять гостеприимством нельзя. Она гостевала уже сутки, пора и честь знать. Тем более, что теперь на шею Боровика свалились двое, а двоих, как известно, выдерживать в два раза сложнее. Илья от поездки с матерью отказался, сказал, что у него дела и укатил рано утром. Она не обиделась: взрослый сын не должен находиться под материнской юбкой. Потом позвонил Олег Антонович.


-- Доброе утро! Как спалось на новом месте?


-- Доброе утро, прекрасно!


-- Сегодня вечером я вернусь пораньше. Есть разговор. А ты, наверняка, надумала проверить, как идет ремонт. Заставить тебя отдыхать и любоваться природой, думаю, бесполезно, поэтому присылаю тебе Владимира, поедешь в машине, под его присмотром. Не хотелось бы снова вытаскивать тебя из-под чьих-то колес. Спасатель, Тонечка, профессия не моя.


-- Олег Антонович, я, наверное, останусь в своей квартире. Во-первых, за рабочими нужен контроль, во-вторых…


-- Думаю. Что когда увидишь «во-первых», «во-вторых» отпадет само собой. Все, до вечера. Илья предупрежден. А сейчас, извини, у меня дела.


…В квартире дым стоял коромыслом. Поначалу у нее даже голова закружилась, и пришлось опереться на руку Владимира, чтобы не свалиться под ноги рабочим. Здесь что-то заливали цементом, штукатурили, дрелили, прокладывали какие-то трубы и провода.


-- Добрый день! – из пыли выткался молодой парень лет двадцати пяти, в синем рабочем комбинезоне с желтой надписью «Заря» на груди. – Я – прораб, зовут Михаилом. А вы, конечно, Антонина Романовна? Олег Антонович о вашем приезде предупредил. Хотите посмотреть, как трудятся мои ребята? – приятный голос, правильная речь, тщательно выбрит, аккуратная короткая стрижка – он скорее походил на начинающего карьеру чиновника, чем на строителя.


-- Здравствуйте, Михаил! Ко мне можно обращаться без отчества. Я приехала взять кое-что из вещей, а не контролировать вашу работу. Контролер из меня, честно говоря, никакой.


-- Но ведь вам же интересно посмотреть, что мы тут натворили?


-- И еще, я думаю, натворите, -- улыбнулась Тоня. – Вы меня по миру не пустите с протянутой рукой собирать на ремонт? – пошутила она.


-- Смета уже составлена, договор подписан, предоплата сделана, -- не принял шутку прораб.


-- С кем подписан?


-- С Олегом Антоновичем, естественно.


«Вот уж совсем неестественно», -- подумала хозяйка, но ничего не сказала, только хмыкнула неопределенно и направилась в комнату, к платяному шкафу с вещами.


-- Простите, пожалуйста, -- остановил Михаил, -- туда нельзя. Там сегодня стяжку делали. Еще не высохло.


-- А хотя бы посмотреть можно?


-- Только через порог. Если возникнут вопросы, я все объясню.


«Тебе бы не строительной бригадой руководить, а письма строчить в канцелярии», -- усмехнулась Антонина и заглянула в комнату. Пустые белые стены, сырой цементный пол – все. Ни мебели, ни телевизора, ни даже узлов с вещами – ничего.


-- А где остальное?


-- Вы имеете в виду мебель?


-- И это тоже.


-- Так Олег Антонович все приказал вывести.


-- Куда?!


-- Не знаю. Приехала машина, мы погрузили. Адрес был у водителя.


-- Миша, -- крикнул кто-то из кухни, -- ты мог бы к нам подойти? Телевизионный кабель куда выводить? На чертеже ни хрена не понять!


-- Подождите, я занят!


-- Хорошо, -- казалось, ее сейчас разорвет от злости на человека, так бесцеремонно распоряжавшимся ее домом, -- не буду мешать. Мы уходим, правда, Володя? – тот молча кивнул. – Вот и отлично. А вам, Михаил, удачи. Всего хорошего, до свиданья, -- и вылетела из прихожей, где толклись еще трое, размазывая что-то по стенам.


В машине она сначала молчала, потом не выдержала.


-- Володя, скажите, пожалуйста, вы были в курсе, что происходит в моей квартире?


-- Конечно. Я сам рекомендовал Мишку Олегу Антоновичу. Вы не смотрите, что он молодой. Михаил очень толковый парень, строительный институт закончил с красным дипломом. Причем, одновременно работал и учился. Зато теперь опыт, а это в его деле не меньше диплома значит. Знаете, сколько сейчас самозванцев? Все хотят денег, а заказчику впаривают халтуру. Не строительство -- сплошной лохотрон. А на Новосельцева очередь, попробуйте еще пристроиться: все забито на полгода вперед. Потому что Михась -- профессионал, ответственный и порядочный. Где еще такого найдете? – его словоохотливость удивляла, обычно из телохранителя Боровика слова не вытянуть.


-- А правда, что посреднику положено десять процентов, если он находит заказ?


-- Я понял ваш намек, Антонина Романовна. Но здесь вы здорово ошибаетесь, если думаете, будто я слупил с Михаила какие-то там проценты. Я работаю на Олега Антоновича, очень его уважаю и никогда не стану позорить своего работодателя тем, что буду с кого-то бабки сшибать, извините за жаргон. Кроме того, Боровик мне платит прилично, на жизнь хватает.


-- Извините, Володя, я не хотела вас обидеть. Простите, пожалуйста.


-- Ладно, проехали, -- буркнул он. Но больше за всю дорогу не сказал ни слова.


…После ужина хозяин пригласил гостей в каминный зал.


-- Завтра Илья отбывает в училище. И пока мы все вместе, надо кое-что обсудить. Предлагаю кофе попить у камина. Я, знаете ли, люблю смотреть на огонь, лучше думается.


Негромко потрескивали дрова, языки пламени азартно лизали дерево, на низком столике стоял кофейный прибор, ноздри дразнил душистый возбуждающий аромат. -- Что-нибудь еще? – спросил Олег Антонович. – Светлана испекла потрясающий торт.


-- Нет, спасибо, -- ответила Тоня. – Только кофе.


-- А ты, Илья? Не хочешь подкрепить мозги сладким?


-- Я кондитерку не люблю, спасибо.


-- Ну что ж, тогда по чашке и к делу, -- усмехнулся хозяин. Тоня терялась в догадках, что за важное дело может быть у них с Олегом Антоновичем. Она и сама хотела бы высказаться о чрезмерно активном вторжении Боровика в ее жизнь, о затеянном им ремонте, о вывозе мебели в никуда, но решила сделать это потом. Нехорошо выскакивать со своими мыслями, когда собирается говорить старший. Как любила повторять тетя Роза: »Не лезь поперед батьки в пекло». И памятливая племянница помалкивала, наслаждаясь умело приготовленным кофе. – Еще налить, Тонечка?


-- Спасибо, нет. После такого ужина даже одной чашки много.


-- А ты, Илья?


-- Мне тоже не надо, спасибо.


-- Тогда к делу. У меня есть предложение. Немедленного ответа оно не требует, но и особо затягивать с решением тоже не стоит, -- он поднялся с кресла, подбросил несколько поленьев в огонь, снял с подставки кованую кочергу, поворошил дрова и, дождавшись, когда их охватило пламя, вернулся к столику. -- Как вы уже, наверное, поняли, дорогие мои, я занимаюсь бизнесом. Скрывать не буду, бизнес серьезный, приносит неплохой доход. Но…-- он задумался, не отводя глаз от камина, -- но иногда, а в последнее время точнее сказать «все чаще», задаю себе один и тот же вопрос: для кого все это? Да, я создаю рабочие места и тем самым оказываю помощь другим. Тем, кто живет не так комфортно, как я, но воровать не хочет, а хочет честно зарабатывать и кормить семью. Польза есть? Безусловно. Однако, -- усмехнулся бизнесмен, -- вы удивитесь, ребятки: большинство из этих людей меня ненавидит. Считают ворюгой, бандитом, развалившим страну, чтобы выкачать из нее богатства и набить свой карман. Увы, как бы ты ни старался улучшить их существование, все равно останешься виноватым во всех бедах. Так уж устроена жизнь, особенно у нас, в России: чем больше стараешься сделать, тем больше тебя хулят. Хотя, по правде сказать, кое в чем они правы. Среди нашего брата немало таких, кого не мешало бы вздернуть на дыбу за все, что натворили со страной и людьми. Но я о другом, -- он задумчиво наблюдал за игрой огня с деревом, – об одиночестве, которое делает жизнь человека бессмысленной и ненужной. Мысли об этом в последнее время приходят ко мне все чаще, не дают покоя. Днем особенно размышлять о подобных материях некогда, а вот ночами… В общем, я пришел к выводу: кроме меня самого у меня, к сожалению, никого больше нет. Ни друзей, ни семьи, ни родни. Непросто в этом признаться, когда уже перевалило за семьдесят, но врать себе несолидно. Ни в юности, ни, тем более, в старости. Ты, Тоня, возможно, помнишь нашу первую встречу. Не знаю, что тогда подумала ты, но мои мысли были очень простыми, как банное мыло: вот свалилась на голову незваная гостья. Вполне вероятно, даже славная девочка, наверное, кому-то с ней повезло. Правда, с тараканами в голове: попереться в тайгу с ребенком может только самоуверенная дуреха. Воспитывать ее, конечно, не буду, но выручу. Как говорится, на небесах зачтется. Потом заболел твой сын и я, клянусь, потерял голову от страха, делал все возможное, чтобы ребенок поправился, всеми силами старался отвести беду. Помнишь? – она молча кивнула, не понимая, к чему клонит Олег Антонович. – Недаром говорят: чем больше вкладываешь, тем больше привязываешься. Возможно, поэтому долго не мог вас забыть, хоть прекрасно осознавал, что в вашей жизни я всего лишь случайный прохожий. Чужой… Но узнав тебя под колесами моей машины, понял, что второй раз людей сводит не случайность. Судьба. И сейчас она дает мне шанс, который будет непростительно упустить. Поэтому хочу сказать, -- он оторвался от созерцания пламени и всмотрелся в мать с сыном, -- вы для меня единственно близкие люди, других, увы, нет. Не нажил... Когда ты, Тоня, лежала в коме, я поклялся: если выживет, не отпущу. Ни тебя, ни крестника своего, -- она молчала, потрясенная неожиданным признанием человека, чьему слову подчинялись другие -- умнее, сильнее, благороднее той, перед кем он раскрывал сейчас свою душу. – Поэтому предлагаю выйти за меня замуж.


-- П-простите, что?


-- Брак, разумеется, будет фиктивным. Я, конечно, тебя люблю. Тебя и Илью – вы для меня одно целое. Но люблю, как любил бы отец, а не мужчина. Удочерить тебя не могу, увы, давно опоздал. Илья тоже для усыновления уже не годится. А я хочу дать вам хорошую жизнь, избавить от проблем, взять на себя все заботы. И тогда вопрос «для кого?» исчезнет сам собой.


-- То есть, чтобы вам спокойнее жилось, от собственной жизни мы должны укрыться под вашим крылом, -- уточнила Тоня. Ей казалось, она спит и видит сон абсурднее того, что приснился в больнице.


-- Ты ведь веришь, что твой муж жив и хочешь его найти, так?


-- Так. Но при чем здесь это?


-- Со мной тебе легче будет искать. Вдвоем мы быстрее добьемся цели. Если я официально стану твоим мужем, перед тобой откроются многие двери, поверь.


-- И что же я скажу Саше, когда мы встретимся? Что его нашла чужая жена? А вы представляете, что он ответит?


-- Вполне.


Она поднялась из кресла, в котором только что было уютно.


-- Спасибо за предложение, Олег Антонович, но…


-- Подумай, Тоня. Подумайте вместе с Ильей. У вас есть еще время. Иногда то, что кажется вечером парадоксом, утром представляется единственно верным решением. А я отправляюсь спать, доброй ночи.


-- Спокойной ночи, -- машинально пробормотала в ответ Антонина.


-- Спокойной ночи, Олег Антонович, -- дополнил Илья.


После его ухода они долго молчали, наблюдая, как догорают в камине дрова. В зал заглянула Светлана.


-- Можно убрать?


-- Что?


-- Я говорю, может быть, еще кофе? Или чай?


Тоня вопросительно посмотрела на сына.


-- Я бы кофе выпил. Очень вкусный.


-- На ночь?


-- Мам, я сплю, как убитый. Мне пара таких чашечек, что слону дробина.


-- Хорошо. Тогда, ему принесите, пожалуйста, кофе. А мне черный чай с лимоном, если можно.


-- Конечно. Через минуту все будет готово.


Домоправительница исчезла так же незаметно и быстро, как появилась. Поленья превратились в угли, по которым скользили алые змейки. Думать ни о чем не хотелось, хотелось просто молчать и наблюдать за вялой попыткой огня продлить свою жизнь. Светлана принесла поднос с чаем и кофе, молча поставила на столик.


-- Спасибо, -- эхом откликнулись на услугу два голоса.


-- Не за что, мне приятно вам услужить.


И снова молчание наедине.


-- А знаешь, мамуля, мне кажется, Олег Антонович…


-- Не надо продолжать, сынок. Не сегодня, хорошо?


-- Хорошо. Но я тоже тебя прошу: подумай, -- Илья поставил на столик недопитую чашку с дымящимся кофе, встал, поцеловал мать в висок. -- Сейчас, ты, наверное, хочешь побыть одна? -- Она молча кивнула, не отрываясь от огненных бликов. – Спокойной ночи, мама. Я только хочу сказать: какое бы решение ты не приняла, уверен, что оно будет самым правильным. И я его поддержу.


-- Спасибо.


Прошло почти двадцать лет, как у нее отобрали мужа. Уже давно отправились на тот свет охотники до чужого, давно лежат в земле те, кто расплатился своими жизнями за мифический долг, выбрались из кошмара живые. Почему нет ее мужа? Если жив, почему молчит? Ведь он знает, что его любят и ждут. Почему не возвращается? Создал другую семью? Отчего честно не написать об этом? Она поймет и начнет новую жизнь. Без него. Если болтается неприкаянным где-то в чужой стране, каким образом другие смогли найти дорогу домой? Болен? Превратился в беспомощного калеку? Вопросы долбили мозг, перекрывая дорогу ответам, не давая возможности выбраться из разбухающей от напряжения черепной коробки. Казалось, еще немного и голова взорвется. Она прижала ладони к вискам, как будто теплая кожа могла успокоить боль. «Так ничего не решить, -- подумала Антонина. – Можно до бесконечности посылать в потолок вопросы, ответ давать все равно придется самой. И отвечать лучше утром: утро, как известно, вечера мудренее. Она потянулась за прислоненной к каминной стене кочергой, осторожно поворошила чуть тлеющие угли и, убедившись, что огонь отыгрался, отправилась спать с тайной надеждой, что сон ей выдаст подсказку.


Надежда не оправдалась: Тоня спала на удивление крепко, без сновидений, проснулась бодрой и полной сил. Утро осветило не только природу, но и разум, наведя в мыслях полный порядок. Окончательно прояснилось главное: ради встречи с мужем можно вступить в сговор хоть с самим сатаной, не то, что с человеком, дважды спасшим ей жизнь. Олег Антонович, как всегда, оказался прав: вчерашний абсурд сегодня представился спасительным выходом.


…Хозяин и молодой гость мирно завтракали. На фарфоровых тарелках разлеглись тонко нарезанные умелой рукой вяленое мясо, буженина, сыры, в розетках зеленели оливки, каждая размером с перепелиное яйцо, алел джем, по соседству янтарился мед, горкой высился творог на блюде, в плетеной корзинке раскинулись тосты, в центре красовался хваленый Светланин торт, в дымящихся чашках, словно спасательные круги на темной поверхности омута, плавали кружочки лимонов.


-- Доброе утро! – поздоровалась вошедшая гостья. – Вы, как я вижу, не завтракаете, а набиваете животы?


-- Угу, -- довольно кивнул Боровик. – Мы мужчины, нам полагается перед трудовыми подвигами плотно поесть.


-- Привет, мам! Мы ели яичницу с беконом. Будешь? Светлана Васильна классно готовит! Я даже торт попробовал, и знаешь, вкусно.


-- Может, Васильевна? – улыбнулась она.


-- Можно, вообще, без отчества, -- заметил Боровик, отлавливая чайной ложкой лимон.


-- Не могу, Олег Антонович. Она намного старше меня да еще работала учительницей, преподавала литературу и русский язык. А я до сих пор побаиваюсь учителей, хоть мама тоже когда-то работала в школе. Правда, я тогда был совсем мелким, не помню. Так ты будешь яичницу?


-- У меня трудовых подвигов не предвидится, поэтому ограничусь творогом и чаем, -- она подтянула к себе тарелку с белой горкой.


-- Что, даже торт не попробуешь? – изумился сын.


-- Не попробую, но отхвачу целый кусок и съем до последней крошки, -- она чувствовала себя легко, свободно, как будто принятое решение помогло прочистить не только мозги, но и поставить на место душу. – Сынок, я бы хотела проводить тебя в аэропорт. Когда самолет?


-- Завтра, в четыре утра, -- вмешался Боровик. – Мы вместе летим, у меня в тех краях дела, -- кажется, никогда этот человек не перестанет ее удивлять. – И, пожалуйста, Антонина Романовна, не волнуйся, все будет отлично.


-- Между прочим, командир экипажа тоже воевал в Афганистане, как отец.


-- А ты-то, откуда знаешь?!


-- Так мы же полетим на самолете Олега Антоновича, мама! Это он все знает, а не я.


-- Ладно, ребятки, мне пора, -- Боровик поднялся из-за стола. – Илья, ты хотел поехать со мной, не передумал?


-- Нет, конечно!


-- А тебя, Тонечка, я попрошу разобраться со Светланой. Она, кажется, надеется, что ты ей поможешь составить меню.


-- Олег Антонович, вы вчера…


-- Извини, опаздываю. Вечером обо всем поговорим, хорошо?


-- Хорошо, -- пробормотала она.


-- Пока, мам, до вечера!


Домоправительница, она же кухарка, изумила гостью вслед за хозяином, доложив, что у того сегодня день рождения: видно, в этом доме страсть поражать окружающих передавалась, как вирус.


-- Олег Антонович обычно свой день рождения не отмечает, -- просвещала Светлана. – За все время, что я у него работаю, а это больше пятнадцати лет, всего один раз праздновал. Да и то, потому что друг какой-то старинный приехал. Вот они вместе и отметили: Олег Антонович – приезд, а друг – день рождения.


-- У него, что, совсем друзей нет?


-- Какие друзья? – вздохнула Светлана. – Все больше завистники да враги, так называемые конкуренты. Когда человек поднимается высоко, охотнее всего с ним поднимается одиночество.


-- Вы, кажется, что-то собирались со мной обсудить?


-- Ох, простите, конечно, собиралась! Я ведь совсем не знаю ваших кулинарных предпочтений. Какие блюда вам нравятся, а что, напротив, совсем не едите. Можно оговорить с вами меню ужина? Мне почему-то кажется, что Олег Антонович сегодня вспомнит про свой день рождения. Хотелось бы приготовить что-нибудь особенное, порадовать всех вас. Знаете, раньше здесь работала кухарка, но потом хозяин ее рассчитал. Она как-то заболела, готовить пришлось мне. Хозяину очень понравилась моя стряпня. С тех пор так повелось, что я и за домом смотрю, и на кухне всем заправляю, -- улыбнулась она.


-- Не трудно одной?


-- Два раза в неделю приходит женщина убирать, а на остальное пока сил хватает. Так чтобы вы хотели на ужин?


К полудню гостья освоилась окончательно. После обсуждения праздничного меню поиграла с Берком и Тэем, прогулялась по территории. Здесь все казалось ей совершенным. Выметенные каменные дорожки. Подстриженный газон. Водопад, словно перенесенный со страниц иллюстрированных книжек об экзотических странах. Открытый бассейн с прозрачной голубоватой водой и сверкающей металлической лесенкой, уходящей вниз. Нежные хризантемы и пестрые астры на клумбах. Роскошный розарий. Теплица, где с веток свисали крупные помидоры, баклажаны и перец. Летняя беседка с гранитным полом и низкими стенами по пояс, подчеркнуто грубо сложенными из внушительных разноцветных булыжников. В уютной беседке, спрятанной от посторонних глаз, особое внимание привлек стол с круглой стеклянной столешницей шоколадного цвета, установленной на массивную, причудливую подставку из дерева, будившую воображение необычными формами. Стол гипнотизировал, манил в сказку и обещал поделиться секретами, спрятанными в бесконечных отверстиях и извилинах. Она присела на край плетеного кресла, прикоснулась ладонями к прохладному ребру столешницы и закрыла глаза. Лицо обвевал ветерок, шелестели листья еще не оголившегося дикого винограда, стрекотали кузнечики, пахло сентябрем. И счастьем, которое, случайно оказалось рядом.


Поблизости кто-то деликатно кашлянул. Гостья вздрогнула и открыла глаза. У входа в беседку, опираясь на грабли, стоял Лев Николаевич Толстой, граф и великий русский писатель. Соломенная шляпа, чуть сдвинутая на затылок, седая окладистая борода, светлая рубаха навыпуск, подпоясанная веревкой, черные льняные штаны.


-- Ой! – Антонина, вскочила, как школьница, из-за стола и застыла, не веря своим глазам. «Снится», -- решила с перепугу.


-- Вы, наверное, подумали, что перед вами Толстой? – улыбнулся старичок. – Все так думают, когда видят меня впервые. Простите, если напугал. Я садовник, у меня только внешность да имя, как у писателя, а в остальном обычный человек. Разрешите представиться: Федюркин Лев Иванович. Вам, вижу, стол понравился?


-- Да, оригинальный очень.


-- Не поверите, но смастерил его наш хозяин -- все своими руками, кроме стекла, конечно. Олег Антонович, вообще, талантливый человек. Он и люстру в зимней беседке сделал. Не видели?


-- Еще не успела.


-- Хотите, покажу?


-- Да, спасибо.


Словоохотливый садовник оказался неплохим экскурсоводом. Показал пруд с зеркальными карпами, конюшню с парой вороных жеребцов, зимнюю беседку, скорее напоминавшую русский трактир, чем место для размышлений, двухэтажную баню, срубленную из круглых бревен в обхват, похвастался огородом, обнесенным плетнем, к изготовлению которого приложил свою руку и, наконец, галантно откланялся, снова став больше Толстым, чем Федюркиным.


-- Извините, если отнял у вас время. Мы здесь, как отшельники: никуда не выходим, никого не видим. А поговорить-то с живым человеком иногда ой как хочется. Меж собой-то уже все переговорено, как облупленных, друг друга знаем. Еще раз простите, если что не так. Очень рад был знакомству, -- зацеремонился Лев Иванович. – Спасибо, что не отказали в общении.


-- И вам спасибо за интересную экскурсию. А скажите, если не секрет, сколько человек присматривают за таким хозяйством? Мне кажется, должно быть много.


-- Что вы! Совсем нет. Вот мы сейчас посчитаем, -- для верности растопырил ладонь. – Я с помощником – это двое. Дальше, -- стал загибать пальцы, -- конюх, электрик, сантехник, охрану считать? -- она молча кивнула. – Шесть охранников, пара водителей, Светлана – вы, наверняка, ее видели, еще домработница ходит два раза в неделю – все. Получается четырнадцать с половиной, потому что домработница тут не живет.


-- Целый коллектив, -- уважительно заметила Тоня, имевшая одну помощницу.


В кармане садовника зазвонил мобильник.


-- Федюркин на проводе… Нет, без меня ничего не окапывать, понял? Жди, я сейчас. Это помощник, -- доложился Антонине садовый начальник, -- надо идти, а то нахалтурит. Сами знаете, за всем пригляд нужен.


-- Конечно, -- сдержала улыбку понятливая гостья.



х х х



-- Дорогие мои, случилось так, что я сегодня родился. Конечно, это произошло довольно давно, не будем уточнять, когда именно, но сегодня для меня позволительно многое. И потому, чтобы себя порадовать, я хочу вам сделать подарки.


-- Олег Антонович, это мы должны вас одаривать, -- запротестовала Тоня. – Дарят тому, у кого день рождения, а не тому, кто на дне рождения.


-- Глупости! Из нас никто никому ничего не должен. Быть должником – последнее дело. Надо уметь доставлять себе радость. И если мне в удовольствие сделать вам что-то приятное, будьте уверены, я это сделаю. Светлана!


-- Да, Олег Антонович, -- мгновенно проявилась та рядом, -- слушаю вас.


-- На письменном столе в моем кабинете пара пакетов, будь добра, принеси нам.


-- Хорошо.


Кажется, прошло не больше минуты, как исполнительная помощница по хозяйству опять возникла перед хозяином. Молча передала в его руки подарочные пакеты и испарилась. Олег Антонович поднялся со стула, на лице появилась улыбка.


-- Могу я позволить себе побыть эгоистом хоть один день в году и поступить согласно собственным, а не навязанным правилам? Спасибо, ваше молчание принимается за согласие. Дорогие мои, -- он посерьезнел и с непривычной нежностью посмотрел на мать с сыном, сидящих напротив, -- я благодарен судьбе, что она дала мне возможность снова встретиться с вами. Может, звучит пафосно, но это так. Даже если нас не будут связывать никакие другие отношения, кроме тех, что сейчас, поверьте, я найду способ оставаться для вас близким и нужным. Для меня вы уже такие. Вы только представьте, на Земле около семи миллиардов людей, а жизнь свела вместе именно нас троих. Мне кажется, я начинаю верить в Провидение. Никто не знает своего будущего, но настоящее прекрасно и достойно, чтобы за него выпить, -- он разлил по фужерам шампанское. – За жизнь, которая с нами, сейчас! – Тоня ощутила ком в горле. Впервые за много лет абсолютно чужой человек, неординарный, сильный, состоявшийся во всем, кроме семьи, так просто и открыто признался, что ему


хорошо с ними. С двумя песчинками из миллиардов других, наверное, не хуже, не лучше -- таких же. Она выпила праздничное вино до последней капли.


-- Олег Антонович, можно я скажу?


-- Конечно, Тонечка. Через пару минут, хорошо? – Боровик протянул ей маленький золотистый пакет. – Это тебе, надеюсь, что не ошибся. А это, крестник, для тебя. Не могу сказать, что буду тобой гордиться, потому что уже горжусь. Ты – молодец, уважаю!


Илья выудил из темно-синего пакета дубовую полированную коробку и вопросительно посмотрел на дарителя. Тот невозмутимо молчал. Младший Аренов прикоснулся к гладкому шелковистому дереву, крышка открылась.


-- Часы! -- восторженно ахнул курсант. И с сожалением добавил. -- Олег Антонович, я не смогу это носить.


-- Почему?


-- Ребята засмеют, командование не одобрит. Подумают, хвастаюсь.


-- Илья, последнее дело для мужика -- оглядываться на чужое мнение. У каждого из нас есть свой внутренний голос, и только его мы обязаны слушать. Этот голос называется совестью. Самое главное – быть в ладу с ней. А иначе ты не мужчина -- слабак, не способный ничего добиться, не защитить никого, ничего стоящего после себя не оставить. Ведомый, который никогда не станет ведущим. Ты таким хочешь быть?


-- Нет.


-- Тогда надевай это и носи.


-- А если сопрут?


-- Наплюй и забудь. Заработаешь на другие, -- Олег Антонович улыбнулся Тоне. – Что притихла? Не хочешь посмотреть мой подарок?


-- Хочу, -- она достала из пакета бархатный мешочек, стянутый веревочками верх делал его похожим на миниатюрную копию мешка Деда Мороза. В мешочке оказался черный футляр, в каких дарят ювелирные украшения. Антонина нажала чуть заметный выступ. На белом атласе засверкало кольцо. Две жемчужины, черная с белой, на золотой ажурной ветке в алмазной росе. Она застыла, как в столбняке.


-- Что такое? Не нравится?


-- Не в этом дело, -- точно завороженная, уставилась на жемчужную пару среди алмазов. В памяти всплыли слова: «…в жизни белое всегда рядом с черным, как добро и зло, как день с ночью». – Извините, Олег Антонович, я это принять не могу, -- защелкнула футляр и отставила в сторону.


-- Объяснишь, почему?


Илья внимательно смотрел на мать, такого выражения лица ему видеть не приходилось.


-- Я должна вам дать ответ на вчерашнее предложение, помните?


-- Конечно.


-- Я уже замужем, Олег Антонович. И абсолютно уверена, что мой муж жив. Поэтому принять ваше предложение не могу, извините.


-- Не извиняйся. Все?


-- Это кольцо…Вы не поверите, но ваше кольцо – точная копия броши, которая мне досталась от мамы. Тетя Роза подарила ее на свадьбу.


Боровик посерел лицом и опустился на стул.


-- Можешь показать?


-- Олег Антонович, что с вами? – бросилась к нему Тоня. – Вам плохо?


-- Мам, может, «скорую» вызвать?


-- Никакой «скорой», -- выдавил Боровик. – Я в порядке. Где твоя брошка?


-- Дома. Но там же ремонт, я даже не знаю, куда они ее дели.


-- Позови Светлану.


-- Сейчас, -- она кинулась на поиски, но не сделала и нескольких шагов, как наткнулась на домоправительницу, опрыскивающую в холле фикус. – Света, вас Олег Антонович зовет. Только, пожалуйста, если можно, быстрее.


-- Господи, что случилось?


-- Не знаю. Но, по-моему, ему плохо.


Светлана поспешила в столовую, на ходу сдергивая фартук.


-- Что я должна сделать, Олег Антонович?


-- Капни той дряни, что давала, помнишь?


-- Хорошо, что еще?


-- Сделай крепкий сладкий чай, можно с лимоном.


-- Сейчас, -- и тут же исчезла.


-- Олег Антонович, давайте подложу вам подушку под голову, -- предложила Тоня, стараясь скрыть тревогу.


-- Валяй.


Через полчаса Боровику стало лучше. Спала мертвенная бледность, голос окреп, повеселели глаза.


-- Олег Антонович, что-нибудь нужно? – с облегчением спросила гостья.


-- Признавайся, струхнула?


-- Да, если честно, вы меня напугали. Светлану, думаю, тоже.


-- И меня, -- добавил Илья.


-- Это приятно. Не ожидал от себя такой прыти. Дай-ка мне телефон, Илюша. Он где-то здесь должен быть.


Илья увидел на подоконнике мобильный и протянул его Боровику. Тот набрал номер.


-- Володя, зайди в столовую, -- отложил в сторону телефон и улыбнулся. – Не волнуйтесь, ребятки, я теперь долго буду жить. Еще надоем. Вот слетаем с тобой, Илюха, потом разберусь с делами и начну все с чистого листа. Как говорится, tabula rasa


. Новую жизнь начнем, -- посмотрел на Тоню, в глазах промелькнули лукавые искорки. – Не переживай, что дала от ворот поворот. Я, честно говоря, очень сомневался, что согласишься. Ну, какой из меня муж, пусть даже фиктивный? Скорей в отцы гожусь, чем в мужья.


-- Я не волнуюсь, Олег Антонович. А чьим-то мужем вы еще вполне можете стать. Думаю, многие из женщин с радостью согласились бы выйти за вас замуж.


-- Многие, Тонечка, не нужны. Нормальный мужчина всегда ищет одну. Единственную. Слушай, а что это мы все обо мне? Давай-ка, о тебе немного поговорим.


-- А что вы хотите узнать? Мне кажется, вы и так про меня все знаете.


-- Далеко не все. Ты, например, никогда не рассказывала о своих родителях. Кто они, чем занимаются? Где сейчас? Что отца звать Романом, я уже догадался. А мать?


-- Маму звали Елизаветой, она умерла при родах. А про папу я и сама ничего не знаю, кроме того, что его давно нет на свете. Это мне тетя Роза рассказывала.


-- Кто? – в голосе Боровика прозвучали странные нотки.


-- Мамина родная сестра, она меня вырастила.


-- А ты не обидишься, если я спрошу про твой возраст?


За спиной раздались шаги, и в столовую вошел Владимир.


-- Добрый вечер!


-- Проходи, Володя, дело есть. Надо отвезти Антонину Романовну на ее квартиру и помочь найти одну вещицу. Она скажет, какую.


-- Олег Антонович, так мы же почти все вещи по вашему указанию перевезли сюда.


-- Что означает «почти»?


-- Оставили только мебель, да и ту потом в детский дом отвезли, помните? Была еще шуба, так мы ее после химчистки сдали в холодильник, чтобы моль не завелась. Еще со Светланой Васильевной советовались, куда лучше.


-- А остальное где?


-- Так в гардеробной. Светлана Васильевна все и раскладывала.


-- Позови ее.


Через минуту оба были рядом.


-- Света, будь добра, помоги Антонине пересмотреть ее вещи, надо кое-что найти. Она тебе все сама объяснит.


-- Хорошо. Пойдемте, пожалуйста, со мной, -- домоправительница пропустила Тоню вперед. – Простите, Олег Антонович, вам лучше?


-- Да. Идите. Я жду.


Брошь нашлась довольно быстро.


– Простите, Антонина, я, конечно, должна была сразу вам все показать. В суматохе упустила из виду. Здесь же и одежда ваша, и нижнее белье, и обувь – все. Но хозяин не давал такого распоряжения, а мне как-то самой в голову не пришло. Извините меня, пожалуйста.


-- Ничего страшного. По правде сказать, я тоже об этом совсем не подумала. Когда мы сюда ехали из больницы, позвонил Олег Антонович и сказал, что все необходимое есть. А вы ведь знаете: женщина всегда забывает о том, в чем не нуждается.


-- Это точно, -- успокоилась помощница Боровика.


В столовой что-то оживленно рассказывал Илья, Боровик внимательно слушал. При появлении Тони оба тут же замолчали. Она ощутила укол ревности: как быстро у этих двоих от нее появились тайны.


-- Вот, Олег Антонович, доказательство того, что я не вру, -- протянула картонную коробочку со стертыми уголками.


-- А я никогда не считал тебя врушей.


Боровик изучал брошь, как эксперт: придирчиво, сосредоточенно, поворачивая так и эдак, рассматривая на свет, прикрывая от света рукой. Цвет лица его при этом менялся от мертвенно бледного до почти багрового. Тоня испугалась, что ему опять станет плохо. Потом он отложил в сторону брошь, откинулся на спинку стула, закрыл глаза и застыл. В полном молчании прошла минута, вторая, третья, двадцатая. Ни она, ни Илья -- никто не решался заговорить. Стало слышно, как где-то в доме тихонько напевала Светлана, за окном что-то сердито выговаривал кому-то садовник, издалека доносился веселый лай двух собак. Наконец, Боровик резко открыл глаза. Тоню поразил взгляд: ясный, пронзительный, освещающий все вокруг, будто в каждом зрачке горело по электрической лампочке мощностью тока не меньше ста ватт.


– Ну, вот и все, -- спокойно объявил он. – Теперь, наконец, все сложилось. Все встало на свои места, -- потом еще помолчал и сказал. -- Я хочу поведать вам одну историю. Наберетесь терпения выслушать?


-- Чтобы вас слушать, Олег Антонович, терпение не нужно. Вы и так интересный рассказчик, -- ответила Тоня.


-- Это история о любви, кто ее испытал, тот меня поймет…. Еще о жизни… Об ошибке, которую может по глупости совершить человек, и потом, до березки, расплачиваться за нее одну. О глупости, самонадеянности, слабости, излишней доверчивости, о не нужном никому самолюбии, – обо всем, что играет человеком, как ветер – сухим осенним листом. Пойдемте к камину, -- неожиданно оборвал себя Боровик, -- полешки уже, наверное, пылают вовсю.


…Время словно вернулось к вчерашнему вечеру. Так же потрескивали дрова, на столике стоял тот же горячий кофейник, из носика которого разносился по залу тот же кофейный дух, такая же тишина вокруг – изменилось одно: атмосфера. Внутреннее напряжение, казалось, витало в воздухе вместе с дурманящим ароматом, натягивало нервы струной, готовой лопнуть, а невозможность узнать причину этого натяжения делало момент разрыва особенно неожиданным и опасным.


-- Олег Антонович, может, я один завтра полечу? – осторожно спросил Илья.


-- Вместе. Сказано же: еще поживу. Слушай, Тонечка, а все таки, если не секрет, когда будем праздновать твой день рождения?


-- Десятого октября, -- улыбнулась она. – А еще, чтобы опередить ваш следующий вопрос, скажу, что астры и хризантемы – мои любимые цветы. Это мне передалось от мамы, она тоже их очень любила. Во всяком случае, так говорила тетя Роза.


-- Ну да, -- рассеянно кивнул Боровик, -- на Кубани их сажают почти в каждом дворе. Слушай, а ты очень молодо выглядишь! Никогда не скажешь, что у тебя такой взрослый сын, скорее, можно подумать, что вы брат и сестра.


-- Спасибо, конечно, но в прошлом году я разменяла пятый десяток.


-- Что?!


-- Да-да, через месяц мне стукнет сорок один, -- гордо подтвердила она.


-- Отлично сохранилась, -- довольно ухмыльнулся Олег Антонович. – Наверное, хорошая генетика. Илья тоже долго не будет стареть. Неохота стариком становиться, крестник? Только, пожалуйста, не говори мне, что единственный способ долго прожить – это старость.


-- А я, вообще, молчу, Олег Антонович.


-- Молодец, иногда молчание даже не золото – платина.


Слушая безобидную болтовню, Тоня удивлялась: с чего она взяла, что все напряглись? Да, был такой момент, но скоро быстро прошел. Просто Олегу Антоновичу внезапно стало плохо, и они с Ильей испугались. Трудно оставаться спокойными, когда рядом чуть ли не теряет сознание немолодой мужчина.


-- Олег Антонович, пожалуйста, расскажите вашу историю, -- попросила гостья. -- Что там случилось?


-- Да ничего особенного. Жил-был мальчик, вернее, оболтус, привыкший, что мир крутится вокруг него. Прекрасная семья, лучший город, где ему повезло родиться, хорошая школа, спорт, друзья -- в общем, полный набор атрибутов, который делает человека либо достойным уважения, либо уродом. Из мальчика вышло и то, и другое. Неудивительно: в розариях тоже растут сорняки. В общем, парень окончил школу, поступил, как положено, в институт, на третьем курсе по глупости женился, сына родил. Нормально, все женятся, большинству даже удается обзавестись сыновьями, несмотря на все глупости, или благодаря им… А потом его, как прорвало: взбунтовался, не захотел жить по всеобщим меркам. Решил, видите ли, выбрать «особый» духовный путь. Бросил институт, пустился во все тяжкие. Рефлексировал, пил, трезвел, снова копался в себе. Какой же мало-мальски образованный русский не пытается найти смысл в собственном существовании? – усмехнулся Боровик. -- Для любого, кто прочитал хоть одну умную книжку, вопросы «кто виноват?» и «что делать?», как мантра. И вот вместо того, чтобы заняться чем-нибудь стоящим, долбит такой доморощенный интеллигент свой мозг, точно дятел -- кору. Попробуй только заикнуться при нем, что смысл жизни в самой жизни. Засмеет, посчитает плебеем, способным только ишачить да набивать брюхо дешевой колбасой. На мой взгляд, это чистой воды снобизм. Надо сказать, что парень-то наш был неглупым, поэтому спустя какое-то время ему осточертело ковыряться в «высоких» материях. Плюнул на духовное, решил обратиться к материальному и начать, наконец, зарабатывать деньги, как положено мужику. Но теперь его занесло в другую крайность: возомнил себя дельцом. Связался с барыгами, фарцевать начал. Появился легкий заработок, вместе с ним привычка закладывать за воротник. Илья, подбрось, пожалуйста, дров, мы совсем забыли про камин… Спасибо, ты не на меня смотри, на огонь. Слыхал поговорку: никогда не устаешь смотреть на воду, огонь и работающего человека?


-- Нет.


-- Счастливчик, у тебя еще все впереди. Ладно, возвращаемся к нашему герою. Не надоело слушать?


-- Нет, -- в унисон раздались два голоса.


-- Заметьте, -- улыбнулся рассказчик, -- не я это сказал. Вообще-то, если честно, мой герой – довольно банальная личность, убежденная в собственной уникальности. Непригодный ни к чему себялюб. Подобных мальчиков, безусых, усатых, седобородых, у нас, как грязи. И этот бы остался таким, если бы не случайная встреча с молодой девушкой, почти девчонкой. Наивной и чистой, как ребенок, светлой, как ангел, -- Олег Антонович пристально смотрел на плясавшее пламя в каминном зеве, пожирающее дерево, радостное от разыгравшегося аппетита. – Сначала девчушка эта нашего героя умиляла, потом заинтересовала не по возрасту зрелыми суждениями, какой-то идущей не от ума, а от сердца мудростью. Потом он вдруг увидел, что девушка вдобавок очень красива. И бедняга неожиданно для себя влюбился, снесло парню крышу, как сейчас говорят. Забыл про вопросы, над которыми бился, забросил семью, перестали интересовать деньги, набиравший обороты бизнес, который вбрасывал в кровь адреналин и заодно мог забросить в тюрьму. В общем, забыл все. А проживали влюбленные в разных городах, и для парня теперь единственной целью стали железнодорожные кассы с вокзалами. Приезд-отъезд-снова приезд. Встреча-расставание-снова встреча. Долго, конечно, так не могло продолжаться, тем более, что любовь двух молодых людей привела к естественному результату: девочка стала женщиной и забеременела. Тогда он решил во всем признаться жене, получить развод и начать жизнь с чистого листа. Как это все случилось, я пропускаю. Неинтересно, избито и вашего внимания не заслуживает совершенно. Хочу только сказать, что после всего случившегося мальчик вырос в мужчину и приехал за своей любимой, -- Олег Антонович замолчал и снова уставился на огонь. Потом перевел взгляд на гостью. – Когда, ты говоришь, твой день рождения? Десятого октября?


-- Да.


-- Я приехал девятого вечером. Десятого утром твоя тетка меня на порог не пустила. Заявила, что Лиза уехала и никогда не вернется. Встретила хорошего человека, вышла замуж. Все... А брошь я подарил твоей матери, когда она согласилась стать моей женой. Кольцо хотел надеть на свадьбе. Не успел, как видишь... Считалось, что этот старинный комплект, сделанный на заказ в единственном экземпляре, женщинам нашей семьи приносит счастье. Первой его надела моя прабабка.


Тоня почувствовала, как сильно стучит в висках, будто с десяток кузнечных подмастерьев бестолково колотят молотами по куску железа.


-- Ни фига себе! – ахнул Илья.


Наступившая вслед за этим тишина была такой оглушительной, что, казалось, сейчас взорвется, если не сказать хоть слово, способное напомнить, что здесь люди, а не окаменевшие истуканы. И она выдала.


-- А я почему-то всегда считала, что вы умерли среди кочанов капусты.




Глава 14



1988 год, декабрь, Файзабад, Афганистан.



-- Все тихо. Поднимайся, брат, пора, -- шепот таджика прилип к уху, чужие руки быстро помогли освободиться от остатков веревки, стягивающей стертые до крови запястья.


Двое неслышно проскользнули мимо спящих вповалку людей, бесформенными кулями валявшихся на присыпанной сеном земле. Один из спящих застонал во сне, потом сел и через пару секунд, не раскрывая глаз, упал навзничь, не проснувшись, не разбудив никого из соседей странными телодвижениями. Мухаммед бесшумно откинул драную тряпку из мешковины, заменявшую дверь, оба оказалась снаружи. И тут же снова окунулись в непроглядную тьму: скрытая облаками луна не освещала землю. Четыре больших пальца взметнулись вверх, означая радость: небеса явно были на стороне беглецов. Два лица, смуглое и бледное, приблизились вплотную друг к другу.


-- Вперед, – шевельнул губами один. Другой молча кивнул. Пара теней метнулась от сарая, набитого пленниками. Слева послышался мужской смех, и чей-то голос сказал на чужом, шипящем, как змея, языке.


-- Порезать бы их всех сейчас, как баранов, вот была бы потеха!


-- Ага, -- поддакнул другой, -- на шашлык.


-- Какой шашлык, шутишь?! Одни кости. Для шашлыка нужен свежий барашек, а эти собаки смердят так, что хоть носы зажимай. Просто так, для удовольствия


-- Слушай, Джасур, может, надо им и ноги веревками связывать? Не сбегут?


-- Э, дальше смерти не сбегут. Без жратвы, без воды через пару-тройку дней сдохнут. А еще лучше, если на Тимура наткнутся. Хотел бы я посмотреть, что он с этими бегунами сделает, -- послышался смех, голоса, удаляясь, становились неразборчивыми, и скоро затихли совсем.


Беглецы, застывшие на месте, перевели дух и продолжили бесшумное движение вперед, туда, где ждала свобода. Сначала крадучись, то останавливаясь, то прибавляя шаг в надежде на лень луны пробиваться сквозь облака, чтобы наблюдать за ними. Ближе к рассвету открыто припустили бегом и бежали безостановочно, пока над ними не зависло солнце, и они окончательно не выбились из сил.


-- Долго еще, Мухаммед?


-- Нет, но мы должны укрыться. Видишь горы?


-- Да.


-- Там много пещер. Днем в какой-нибудь пересидим, ночью к перевалу пойдем. Нам надо границу перейти, домой хочу. Что я забыл в этом гребаном Афгане?


-- Это дезертирство, Мухаммед.


-- Значит, я дезертир. А ты, если не навоевался, оставайся. Тут много дорог, и блокпостов много. Главное – пройти перевал, а там доберешься до своих, Аллах поможет. Вставай, брат, пойдем. Здесь банда Тимура шныряет, нельзя ему на глаза попадаться. Никак нельзя, Саша. Хуже зверя он. Я его знаю. Еще сопляком пищакам


кишки выпускал.


-- Откуда знаешь?


-- Он из нашего кишлака. В самом начале войны к духам переметнулся. Для него никого нет: ни отца, ни матери, ни даже Аллаха. Я ж говорю: зверь. Поднимайся, брат, пойдем.


Они направились к горному хребту, тянувшемуся до горизонта. Усталость била под колени, пытаясь свалить с ног. Однако отдыхать в такой ситуации мог бы только самоубийца, им и так чертовски везло, нельзя от удачи требовать постоянства. До подножия оставалось не больше двадцати метров, когда вдруг раздался конский топот и победные вопли.


-- Бежим! -- крикнул Мухаммед, но плен и побег подорвали силы: через несколько минут беглецов окружили всадники. Русский с таджиком прижались друг к другу спинами, взявшись крепко за руки.


-- А ты, Мухаммед, все так же прикрываешь спину? -- сдерживая взмыленного жеребца, вперед выдвинулся один из душманов. Горделивая посадка в седле, властный голос, дорогой халат с белоснежной чалмой и породистый конь выдавали в нем главаря. – Мальчишкой прижимался к дувалу, а сейчас у русского защиты ищешь? – он рассмеялся, банда заулюлюкала, воинственно размахивая разнородным оружием. – Сколько же мы с тобой не виделись, брат?


-- Дохлый ишак тебе брат, Тимур. А мы враги с тобой.


Бандит сузил и без того узкие глаза.


-- Дохлый ишак, говоришь? Ну, что ж, будь по-твоему. Я от своих слов отказываться не привык, -- он чуть дернул правым плечом, наклонился вперед, взмахнул рукой, блеснуло лезвие. Мухаммед захрипел, руки разжались, и он рухнул под ноги товарища. Из располосованного горла хлестала кровь. – А ты, русская собака, почему за таджика не заступился? Трус?


-- Трусость – это когда безоружного убиваешь, зная, что за твоей спиной банда, и она готова тебя защитить, -- отчеканил на чужом языке русский летчик. -- Ты даже задницу свою боишься от седла оторвать, чтобы стать рядом со мной. Ты не воин, Тимур, ты хуже трусливого шакала. Сопляк! – и с презрением плюнул в наглую, самодовольную узкоглазую рожу.


-- А ты, значит, храбрый? – вкрадчиво спросил душман, вытирая рукавом слюну со щеки. – Я -- сопляк, а ты – настоящий мужик? Вот мы и проверим сейчас, какой из тебя мужик выйдет, -- взмахнул рукой. Тут же с коней соскочили пятеро, повалили отчаянно сопротивлявшегося смельчака на спину, зажали, как в тисках, руки и ноги, пятый сел на живот. – Хотел, чтобы я стал рядом с тобой? – головорез спрыгнул с жеребца и подошел к распростертому на песке человеку. – Стяните с него штаны и раздвиньте пошире ноги, – выполнить приказ удалось не сразу. Человек на песке сопротивлялся, извиваясь ужом, ударил в чей-то нос пяткой, на колено капнула чужая кровь. Главарь, улыбаясь, наблюдал за попытками пятерых унять одного. Потом поднял ногу, обутую в грубый армейский сапог и с наслаждением принялся давить мошонку, стараясь размазать по песку человеческий орган, способный дарить жизнь. Аренова пронзила невыносимая боль, как будто от пяток до макушки в него воткнули огромную раскаленную спицу. – А теперь, русская собака, я навсегда отучу тебя лаять, -- перед глазами сверкнуло лезвие. Это было последним, что смог увидеть боевой офицер…



х х х



-- Милый ты мой, -- теплая рука осторожно прикоснулась ко лбу, бережно погладила по плечу, заботливо подоткнула тонкое байковое одеяло, -- кто ж тебя так изуродовал, бедный? Это ж не человек, прости Господи, нелюдь! Правду говорят люди: хуже человека зверя нет, -- женская ладонь возвращала из небытия к жизни. И к боли, которую, приходилось терпеть. Невыносимо болело все: от шеи до пяток. Он открыл глаза. Хотел спросить: «Где я»? Вышло одно мычание. Во рту было непривычно пусто, саднило горло, сотни иголок кололи язык.


Женщина в белом застиранном халате и в белой шапочке, сдвинутой на лоб из-за темной толстенной косы, скрученной на затылке, улыбнулась.


-- Очнулся, слава Богу! В госпитале вы, в Кабуле, -- он попытался шевельнуть онемевшей рукой. -- Нет-нет, нельзя! Я только что капельницу поменяла. Сейчас доктора позову. А вы лежите, не двигайтесь, хорошо? – и, не дожидаясь ответа, быстро вышла из палаты.


Он обвел взглядом незнакомое место. Большая комната, где на железных койках ворочались, храпели, стонали те, кому повезло получить небольшую передышку в раздаче чужих высочайших долгов. Напротив, уставившись в потолок, беззвучно шевелил губами молодой парень, вместо правой руки культя, обмотанная бинтами с пятнами проступившей крови. На прикроватных тумбочках бутылки с водой, кое-где валяется газета «Правда». В палату вошел врач. Уставшее, тщательно выбритое лицо, покрасневшие от недосыпа глаза, крупная родинка на кончике носа, придающая облику несерьезный мальчишеский вид, из нагрудного кармана халата выглядывают роговые дужки очков, одна у места крепления к стеклам перемотана белым пластырем. Ему можно было дать лет пятьдесят, не больше. Аренов улыбнулся собственной наблюдательности, раньше он не замечал за собой такого.


-- Улыбаетесь? Прекрасно, -- одобрил доктор и присел на стул, прихватив его от стены одной рукой, -- значит, дело идет на поправку. А вы, доложу я, родились в рубашке, друг мой. Скажите спасибо хирургам, которые вас на месте подштопали, не дожидаясь отправки сюда, иначе от сепсиса вас не спас бы никто, даже мы. Ну, и судьба, конечно, вступилась, не дала помереть на чужой земле... Можете вспомнить, что с вами произошло? – спасенный отрицательно мотнул головой. – Ничего, постепенно придете в норму, здесь много таких, кто сначала не в состоянии ничего вспомнить. Приходят в себя, разумеется, все по-разному. Что касается вашей психики, надеюсь, память вернется. У вас, друг мой, никаких органических изменений нет. Сейчас это просто шок, защитная блокада, со временем все восстановится, -- он поднял край одеяла, заглянул под него, пробормотав чуть слышно. – А если не восстановится, может, и к лучшему, -- потом повысил голос и похвалил. -- Молодцом, так держать! Немного кровит, но это естественно, – прикрыл одеялом, наклонился вперед, ближе, и, не спуская глаз с измученного лица, тихо сказал. – А сейчас, друг, тебе придется выслушать еще кое-что, собери свои силы в кулак, ты не просто мужчина, но боец, -- и, как с моста вниз головой. – У тебя отрезан язык и удалена мошонка. Объяснять, что это значит для нормального мужика, думаю, будет лишним. В остальном, не считая нескольких переломанных ребер и легкого сотрясения мозга, ничего страшного нет. У меня все. Прости, -- он говорил глаза в глаза, не стараясь пощадить или подбодрить улыбкой. Такая подача информации, способной убить, сработала: Аренов воспринял ее без истерики. – Самое главное – ты жив и, надеюсь, проживешь долго. А жизнь, брат, штука серьезная. Никто не может предугадать, чем закончится, -- хирург поднялся со стула, аккуратно поставил его на место. – Держись, худшее уже позади.


-- Иван Алексеевич, а со мной-то что? Когда выписка? – спросил кто-то рядом. – Надоело валяться, потолок дырявить глазами.


-- Всему свое время, тезка, -- невозмутимо ответил врач и вышел за дверь.


…Самое странное заключалось в том, что он ничего не испытывал. Ни ужаса, ни стыда, ни злобы -- одну пустоту. И еще облегчение, что все, наконец-то, закончилось. Возможно, это было естественно: ведь его заменил человек, о котором никто ничего не знает. Кто он, откуда, есть ли семья, каким Макаром сюда затесался, как умудрился заработать свои увечья – никому неизвестно. Без имени, без судьбы, без прошлого – видимость человеческого существа в чужой оболочке…


Скоро у него появился звериный аппетит, безымянное нутро требовало постоянной подпитки, и, преодолевая боль во рту, он жадно ел, точно потерявшийся пес, которого после долгих мытарств приютила чья-то добрая душа. Потом аппетит так же внезапно пропал, как появился, но возникла потребность поговорить. Однако немой понимал, что на всех разговорах с ним судьба поставила жирный крест. Правда, тут же расщедрилась на обостренный слух и наблюдательность. Он ими пользовался вовсю. Так, не знакомясь ни с кем, узнал имена всех, кто оказался в этой палате. Он узнал, что шла война в Афганистане, который здесь все называли Афганом, правда, о причинах этой войны раненые умалчивали. Только однажды кто-то заметил, что не понимает, в чем его – личный -- интернациональный долг, и почему за непонятное надо платить собственной жизнью. Центральный госпиталь находился в Кабуле, но легкие или срочные операции некоторым, как и ему, делали не здесь, а в полевых госпиталях, попросту, в палатках, разбросанных на чужой территории. Потом на вертолетах отправляли в Кабул. Сюда его доставили из провинции Файзабад, горным хребтом отделявшей мирных таджиков от душманских банд, -- об этом новенькому рассказала Мария, медсестра с косой. Ей нравилось с ним беседовать, хотя беседой их общение назвать было трудно: одни слова звучали, другие писались карандашом. Справедливо и быстро он получил кличку – Немой. К своей немоте привыкал, находя в ней даже некоторое преимущество перед говорящими: лишнего не сболтнешь – значит, никого не обидишь, себя не выдашь. Жалостливых взглядов и чужого любопытства не замечал – здесь все считалось естественным, даже смерть молодых. Пару раз навещал вежливый человек в штатском. Интересовался, может, раненый что-нибудь вспомнил? В ответ Немой с сожалением разводил руками и отрицательно качал головой. Так прошла неделя. С него сняли швы, он прогуливался по коридору, смотрел телевизор в холле, слушал чужие разговоры, готовился к выписке. Куда поедет, не знал, к кому – понятия не имел. Иногда безразлично думал, что, наверное, ему дадут какие-нибудь фамилию, имя, отчество: ведь не может человек жить без паспорта. Надеяться на терпеливое ожидание других, пока у Немого не просветлеет в мозгах, было наивно. Госпиталь не резиновый, каждое койко-место может спасти чью-то жизнь, да и сам безъязыкий не важная шишка, чтобы уделять ему много внимания.


На восьмой день во время обхода врач сказал.


-- Завтра будем выписывать, -- увидел на тумбочке потрепанную книгу в мягкой обложке, посмотрел название. – Хм, «Повесть о настоящем человеке». Нравится? – в ответ немой показал закладку на пятой странице и неопределенно пожал плечами. – Понятно, только начали. Раньше не читали? – в ответ отрицательный жест. -- Значит, и героя не помните. – человек без языка улыбнулся и с сожалением развел руками. -- Тогда дочитывайте. Если постараться, можно успеть. Читается легко.


А вечером заглянула Мария.


-- Я сегодня на сутки. Приходите, чайку попьем, хорошо? – он с улыбкой кивнул. – Иван Алексеевич сказал, завтра вас выписывают? -- снова кивок. – А я пирожков на дорожку испекла, возьмете? – Немой одобрительно поднял вверх большой палец правой руки, выражая благодарность. – Тогда жду.


Мария, наверное, была единственной, кто всех здесь жалела. Там, за границей госпитальной территории ранили и убивали, тут возвращали к жизни. Не жалел никто. Молодые солдаты и офицеры, молодые и моложавые медсестры с врачами – молодость уверена, что жалость человека только унизит. Сострадание обычно приходит с годами, да и тогда далеко не у всех. Но встречаются женщины, для кого любить и жалеть с одинаковой силой рвет сердце. Такой была Мария, медицинская сестра с косой, какую сегодня никто не носит, но все стригут. Она рассказала свою историю. Родилась и выросла в Братске. Окончила медицинское училище. Замуж вышла по любви, в девятнадцать неполных лет. Он – милиционер, она – медик со средним специальным образованием, оба при деле и уверены в завтрашнем дне. Когда есть дружная семья и хорошая работа, человек крепко стоит на ногах. Спустя девять месяцев после свадьбы родился сын. А когда мальчику исполнился год, его отца убили. Возвращался домой с дежурства, увидел, как в глухом переулке какой-то подонок насилует девушку. Естественно, попытался насильника задержать. И получил удар ножом. Не спасли. В двадцать один год стала вдовой. Сына вырастила сама. Правда, ухаживал один врач, замуж звал. Но ей показалось, что ухажер не любит детей, и она отказала. Сын окончил школу. Пытался поступить в институт, на юридический, один балл не добрал. Пошел служить в армию. А потом наступил семьдесят девятый год, и его послали в Афганистан. Через пять месяцев пришла похоронка. Смысл жизни помогла обрести возможность спасать чужих сыновей там, где погиб ее собственный.


Немой запомнил историю медсестры. Он, вообще, хорошо помнил все, что происходило с ним и с другими в госпитале: уколы, распорядок дня, имена, чужие истории. Из памяти выпала только собственная история жизни. И как ни пытался вспомнить хотя бы имя свое, попытки оказывались безуспешными.


Вечером от телевизора его оторвала Мария.


-- Пойдем, я чай заварила. Минут пятнадцать у нас с тобой есть. Попьем чайку, пирожок свежий скушаешь, любишь пирожки с мясом? – он утвердительно кивнул и улыбнулся. – Завтра уедешь, больше не свидимся. Знаешь, куда ехать? – немой безразлично пожал плечами. – Понятно, значит, некуда, потому что не помнишь, куда. Слушай, а ведь у меня неплохая идея! – у медсестры загорелись глаза. – Да плюнь ты на этот ящик! Пошли, чего зря время терять? Лучше послушаешь, что я надумала.


В комнатушке для младшего медицинского персонала было уютно. Небольшой платяной шкаф, маленький стол, пара стульев, раковина, зеркало на стене, миниатюрный приемник, из которого лилась тихая музыка. На столе все было готово для чаепития: тарелка с аппетитными румяными пирожками, две чашки, сахарница, заварочный чайник.


-- Официально кипятильником пользоваться запрещено, но чайку-кофейку попить-то хочется, особенно ночью, когда спать нельзя. Мы же живые люди! И поэтому наше начальство на некоторые вещи закрывает глаза, -- призналась Мария, разливая по чашкам дымящийся чай. – Бери пирожки, не стесняйся. Я еще в дорогу дам, -- он взял пирожок с благодарной улыбкой, надкусил и поднял большой палец, выражая восторг. – Спасибо, я знала, что тебе понравится. Это по рецепту покойной мамы, она пекла очень вкусные пироги. Здесь, конечно, не те условия, чтобы печь, но иногда получается ничего, почти по-домашнему. Я тоже, пожалуй, один съем, -- она протянула руку к тарелке и вдруг застыла. – Ой, сейчас мой любимый романс будет! Давай послушаем, а потом скажу тебе, что надумала, ладно? – Немой согласно кивнул.


В приемнике зазвучала мелодия, запел женский голос. Медсестра задумчиво уставилась в стену, подперев рукой подбородок…


А его прошиб пот. Память вернулась, осветив молнией мозг. И мозг выдал все, что раньше скрывал в извилинах. Голос жены, звучащий сейчас из металлической плоской коробки с проводом, воткнутым в розетку. Ее имя, лицо, руки с тонкими нежными пальцами. Сына -- смешного карапуза в детской кроватке, тянувшего ручки к отцу. Небо, штурвал самолета. Первый плен. Второй. Вонючий сарай, где пленников держали хуже скота. Черную непроглядную ночь с рассветом. Перерезанное горло Мухаммеда. Зверя в облике человека, который заставил пережить то, о чем лучше не вспоминать… У него разваливалась голова, по позвоночнику ползла холодная струйка пота, сердце билось так, что, казалось, его слышит сидящая рядом женщина в белом халате, на чьих глазах блестят слезы.


-- Ой, до чего я люблю Воскресенскую, -- вздохнула Мария и вытащила из кармана носовой платок. – Так душевно поет романсы, аж до слез пробирает! – она вытерла заплаканные глаза, деликатно высморкалась в платочек, посмотрела на немого. – Понравилось? – и остолбенела. -- Господи, милый, да что с тобой?! Тебе плохо? – он отрицательно покачал головой. – Как нет?! Ты же белее этой стенки! А завтра выписка. Что ж я, дура, наделала! Да если с тобой что случится, никогда себе не прощу, – она бросилась к шкафу, распахнула дверцу, схватила с полки тонометр. – Ну-ка, давай давление померяем, что-то, братец, ты мне не нравишься, -- он протестующе замычал. – Нет-нет, никаких разговоров! Расслабь руку, замри, -- тогда немой показал жестом, что хочет писать. – Не мешай, -- отмахнулась медсестра. Закончила манипуляции с тонометром, только потом спросила. -- Хочешь что-то сказать? Сейчас дам ручку с бумагой.


И он написал крупными корявыми буквами: «Я ВСЕ ВСПОМНИЛ!»





х х х



«И аз воздам».



1995 год, Сибирь



Аренов поселился на окраине Братска, небольшого городка, известного всей стране своей ГЭС, дающей людям работу, свет и стабильность. Последнее было для него самым необходимым и ценным. Небольшой деревянный дом Кондратьевых стоял на отшибе. Внизу река Ангара, рядом лес, до ближайших домов минут двадцать пешком – идеальное место. Когда-то здесь был рабочий поселок, потом ветхие дома и бараки снесли, на их месте построили новые, двухэтажные, кирпичные, с отдельными квартирами и всеми удобствами. Бревенчатый домик откомандированной в Афганистан медицинской сестры эти изменения не затронули. Низкий покосившийся частокол со скрипучей, болтающейся на одной петле калиткой, проваленное крыльцо, облупившаяся голубая краска на ставнях, наглухо закрывающих окна, в сенях затхлый запах, говорящий о том, что дом перестал быть кому-то нужен.


-- Тут руки приложить, конечно, придется, -- бодро просветил нового жильца старший лейтенант в милицейской форме. – Николай был отличным хозяином, это он своими руками все строил, один. Ну, наши ребята иногда помогали, не без того, естественно. Золотой был мужик! И семья у него была правильная. Все рухнуло, когда он на эту сволочь в переулке наткнулся. Мария еще долго держалась, работала в больнице, сына одна растила, дом в чистоте содержала, – он осторожно обошел проваленные ступени, держась за перила, бочком поднялся на крыльцо, открыл ключом дверь. – Да ты проходи, не стесняйся. Пока Маша не вернется, теперь ты тут за хозяина будешь, -- вошел в дом и присвистнул. – Мать честная, вот что значит дом-сирота! Ну, ничего, мужик, справишься. Небось, стосковался по мирной работе? – бывший военный летчик согласно кивнул. – Значит, Мария правильно сделала, что тебя сюда запустила. На, -- вручил ключ, -- владей! А обустроишься, приходи. Пропишем, с работой поможем. Преступников ловить, конечно, не будешь, но на жизнь заработать дадим. Маша написала, что вы военный летчик в звании майора, так? – неожиданно перешел он на «вы» и получил в ответ утвердительный кивок. – Отлично, значит, должны разбираться в машинах. Я, конечно, имею ввиду, не боевые самолеты, а гражданские автомобили, -- Аренов улыбнулся. – Понял, считайте, работа у вас уже есть. Тесть мой заправляет автосервисом, пойдете к нему? – немой поднял большой палец правой руки. – Отлично, он как раз механика толкового ищет. Думаю, сговоритесь. Ну, все, вы тут трудитесь, а я пошел. Если по дому какая подмога будет нужна, свистните. Придем, поможем. Удачи!


Мария оказала своему подопечному неоценимую помощь. Она написала письмо другу мужа, где рассказала историю боевого офицера, летчика, бежавшего из афганского плена, изувеченного душманами, но не сломленного, а сохранившего душевную доброту и веру в жизнь. Попросила отдать запасной ключ от дома, внимательно отнестись и во всем поддержать. Друг просьбу выполнил. С тех пор прошло шесть лет. Медсестра домой не вернулась, сообщила в письме, что встретила хорошего человека и уехала с ним в Рязань. Официально отношения они пока не оформили. Чтобы лучше узнать друг друга, для начала нужно пожить вместе хотя бы пару лет, а уж после бежать в ЗАГС. Писала, что дом теперь принадлежит Аренову, может жить, сколько хочет, делать с ним, что захочет. А если понадобятся какие-нибудь бумаги, она все оформит, даже если для этого придется приехать. В конце короткого текста на листе, вырванном из школьной тетради, была приписка: »Помните Ивана Алексеевича, хирурга, который вел вашу палату? Я с ним уехала. У него жена померла, так что чужую семью никто не рушил, совесть моя перед покойницей чиста. А вот и сам Иван Алексеевич пришел в комнату, чай с лимоном принес. Заботливый он мужчина, мне повезло. Передает вам привет. Желаю всего самого лучшего, Мария». В тот вечер Александр изменил своим правилам и выглушил бутылку «Столичной». У него тоже могла быть семья: любимая жена и сын, которого можно выучить многим вещам, полезным для жизни. Похмелье после того вечера было жестким, хорошо, что выпало на выходной. Старший лейтенант милиции не обманул, рекомендовал нового жителя Братска тестю, тот, особо не думая, взял его механиком в свой автосервис. Через четыре года слесарь-моторист получил четвертый разряд. Руки у Аренова оказались золотыми, смекалке мог позавидовать каждый, да еще исполнительный, работящий, не пьющий, ни против, ни за слова не скажет – директор на новичка молился. Клиенты пошли валом, появились неплохие деньги. Деньги Аренову были необходимы, и чем больше, тем ближе к цели.


Цель родилась в ту минуту, когда военный хирург после своего приговора произнес слова: «…никто не в силах предугадать, чем закончится жизнь». Ошибся мужик. Человек, у которого в мгновение ока отнято все, чем он жил, не предугадывает, а четко знает: жизнь кончится местью. Что там Толстой писал в своей книжке? «И аз воздам», кажется? Ай да граф, как в воду глядел! Напророчил». Александр помнил, как зачитывалась жена «Анной Карениной», и они однажды пытались понять, что означает этот эпиграф. Не поняли, хоть и спорили не меньше получаса, чтобы отыскать скрытый смысл. Жена… Антонина Аренова, ставшая теперь Воскресенской. Красивая у ее нового мужа фамилия, в самый раз для сцены. Интересно, сколько она ждала? Год? Два? Десять? Никто кроме нее не знает. А вообще, зачем напрягать извилины и без толку пытать свою память? Решение уйти из жизни молодой, красивой, достойной любви женщины – это его, Аренова Александра, решение. Конечно, остается сын. Но для сына немой калека – не лучший отец. У парня должна состояться судьба, значит, рядом с ним должны быть счастливые, полноценные люди.


Подобные мысли навещали Аренова часто. Особенно вечерами, в тихом пустом доме, где было отчетливо слышно, как тикают на стене часы да скребутся под половицами мыши. Наедине с эти звуками он проводил каждый вечер. И лишь один стал исключением, который врезался в память. Потому что ничего подобного с ним больше никогда не случится.


«Удружила» жена одного клиента, который платил особенно щедро. Таких клиентов механик ценил, не обижал отказом, если те вдруг хотели сделать что-то приятное.


-- Александр, вы не можете представить, как я вам благодарна. Вы просто волшебник! -- щебетала молодая блондинка, оглядывая машину после ремонта. – Я, правда, совсем была не виновата, когда врезалась в этот дурацкий мусорник, верите? – он улыбнулся. – Вот-вот, вы улыбаетесь, а муж мне голову оторвал бы. Вы же помните, во что превратилась машина? Металлолом! А вы умудрились буквально собрать ее по частям, сделать, как новую, -- она понизила голос и заговорщицки прошептала. – Это уже вторая пострадавшая. И если первую муж простил, то за вторую он бы по стенке размазал, честное слово! -- она осторожно провела пальчиком по блестящему боку фольксвагена. – Красота! Слава Богу, что муж в командировке, иначе досталось бы его жене, как моя мама говорит, на орехи. А так Василий даже и не заметит. Вы же меня не выдадите, правда? -- он сложил буквой «о» большой и указательный пальцы, давая понять, что можно не волноваться. – Я знала, что вы порядочный человек! – она наморщила лобик, что-то прикидывая в уме. – А знаете, я тоже хочу вас порадовать. Вы – меня, я – вас, логично? – сдержать улыбку было очень трудно. – Господи, как же здорово, что вы молчите! Вот ничего не говорите, ни единого словечка, и все понятно. А другие говорят, говорят – и ничего невозможно понять, хоть ты тресни! Так бы и дала по башке, чтоб заткнулся. Ой, извините за грубость, к вам это, конечно, совсем не относиться. Так, что же я хотела сказать? Ах, да, -- она вытащила из сумочки билет, похожий на театральный, и торжественно объявила. – Вот, возьмите и наслаждайтесь! – он удивленно посмотрел на кусочек бумаги: ряд 10, место 6, партер. – Ой, а я разве не сказала? Это ж билет на концерт! Знаете, как трудно было достать? У нас же Дворец культуры небольшой, а желающих хоть отбавляй. Я вам свой отдаю, -- в голосе снова появились торжественные нотки. Он протянул ей билет и отрицательно покачал головой. – Нет-нет, что вы, я не возьму! Я же от чистого сердца, я же знаю, как вы живете, мне рассказывали. Избушка в глухом лесу, печка, тишина, одиночество. Это, конечно, жутко романтично, но иногда себя надо радовать. Концерт, говорят, интересный. Романсы и все такое. Певица из Москвы. Вот скажите, к нам часто из столицы приезжают? Правильно, нет. Поэтому берите билет и идите. А мне потом расскажете, что там было, хорошо? Ой, извините, -- спохватилась она и призналась. -- Я, честно говоря, не очень люблю романсы. Может, лет через двадцать-тридцать, когда постарею, а сейчас лучше бы послушала Киркорова или группу «На-на». Ладно, что-то я с вами совсем заболталась, а у меня, между прочим, дела. Думаете, если блондинка и не работает, так бездельница или дура? Посмотрите на меня: похожа я на дуру? – он в ужасе замахал руками. – Спасибо, я знаю, что вы умный, тонкий, благородный человек. Несмотря на то, что механик. До встречи и еще раз спасибо огромное.


…В десятом ряду сидел зритель. Застывшее лицо без эмоций, прямая спина, словно кол проглотил, сцепленные на коленях руки. Он сидел в темном зале и слушал. Смотрел и слушал. Как же она изменилась! Куда подевалась наивная девочка, которая, затаив дыхание, с восторгом ловила каждое его слово? Создавала уют из одной занавески, скатерти и пары чемоданов, заменяющих стол. Драила полы, начищала песком сковородки, огорчалась до слез из-за подгоревшей картошки, беременной таскала воду в ведрах, краснела от комплиментов, прислушивалась к никчемным советам, стирала мужу носки и рубашки, терпеливо ждала. На сцене пела красивая, уверенная в себе женщина, способная удержать в подчинении сотни благодарных людей. Эту женщину он не знал. Она была недосягаемой, как звезда, которая дарит мерцающий свет, но никогда не согреет. Зритель из десятого ряда, с шестого места вышел из зала первым…


Прошло еще три года. Уже развалилась страна, когда-то пославшая его отдавать мифический долг, менялись ценности, происходила подмена понятий, одни краснобаи пришли на смену другим. Цель, к которой бывший военный летчик двигался все эти годы, оставалась неизменной и, наконец-то, замаячила впереди. Аренов самостоятельно изучил два языка: фарси и английский. Первый восстановил в памяти, писать выучился почти без ошибок на обоих. Проштудировал несколько самоучителей, школьных учебников, потом повезло: познакомился с полиглотом, невесть как попавшим в эти края, и частным образом стал брать у него уроки. Правда, Борис Осипович Гальперин прилично заикался, но на письменной грамотности этот речевой недостаток не сказывался никак, немой и заика отлично понимали друг друга. Однажды учитель спросил великовозрастного ученика.


-- П-простите, пожалуйста, Александр, з-зачем вам эти языки? Я знаю, что вы воевали в А-а-афганистане, но ведь война давно к-кончилась. Тогда зачем?


Он пожал плечами и взял карандаш. «Надо», -- написал крупно.


-- Все п-понятно, вопросов нет. Но если понадобится в чем-нибудь п-п-помощь, я в вашем полном распоряжении. З-знаете, я некоторым образом т-т-тоже в этой войне был замешан. За мной д-д-должок небольшой, хотелось бы отдать. Т-т-так что, если вдруг надумаете к-как-нибудь в те края прогуляться, п-прихватите меня, хорошо? – удивленный неожиданным признанием щуплого просветителя, Аренов утвердительно кивнул. – Вот и отлично! З-значит, договорились. А теперь д-давайте напишем маленький диктант.


К осени он понял, что готов к отъезду. Обрубать концы не хотелось, поэтому оформил отпуск. Директор повздыхал с досадой и согласился: ценные кадры надо беречь. Остался заикающийся наставник. Принимать помощь ни от него, ни от кого другого Аренов, безусловно, не собирался: его цель могли оправдать только средства. Слабосильный, вежливый человек с подобным речевым дефектом скорее вписывался в обузу, чем ускорял продвижение к цели.


Вечером, как обычно, пришел Борис Осипович. За обучение он брал деньги в последнее воскресенье каждого месяца. Сегодня они встречались в последний раз. Вручая конверт с деньгами, ученик крепко пожал руку учителя и благодарно улыбнулся, мысленно сказав «спасибо».


-- С-спасибо, Александр, -- засмущался Гальперин, он всегда испытывал замешательство, принимая конверты. Ученик поднял большой палец и широко улыбнулся. – Не за что, вы очень с-с-способный ученик, -- не остался в долгу учитель. – Аренов достал приготовленный текст и сунул в руки. Борис Осипович внимательно вчитался в каждое слово, объясняющее причины, по которым они расстаются. – П-п-понятно, -- вздохнул, возвращая лист с несколькими предложениями. – Честно г-г-говоря, я на девяносто процентов был уверен, что от моего предложения вы о-о-откажетесь. – Аренов начертил в воздухе цифру «100» и с сожалением развел руками. – Не угостите чаем? – в ответ хозяин сделал приглашающий жест к столу. – Благодарю. Это естественно, что в с-с-своем решении вы уверены на все сто п-п-процентов, -- Гальперин аккуратно пристроился за столом, -- но, может, все-таки выслушаете, п-п-почему я оставил десять процентов в надежде, что вы п-п-передумаете? – немой налил воду в электрический чайник, заварил чай, нарезал сыр с колбасой, хлеб и выставил все на стол. Потом выставил указательный и большой пальцы, оставив между ними приличную щель и вопросительно посмотрел на любителя чая. – Согласен, только с-сначала, пожалуйста, Александр, в-в-выслушайте мой рассказ, хорошо? – тот кивнул и достал из холодильника непочатую бутылку водки, взятую про запас, на всякий случай. – Я, как и вы, т-т-тоже служил в Афгане, в восьмидесятом. Только п-п-переводчиком, у меня диплом института в-в-военных переводчиков. Да-да, не удивляйтесь, п-п-пожалуйста, я раньше не заикался. Стал заикой п-п-после случая, о котором хочу рас-с-сказать, -- он заметно волновался и оттого его речь становилась еще труднее для восприятия. – Аренов налил чай и придвинул полную чашку гостю. – Спасибо, п-п-потом. И если вы не против, давайте п-п-перейдем на «ты». Мне так легче будет г-г-говорить, согласны? – немой кивнул. – Я изучал в-в-восточные языки, после института п-п-повезло с назначением. Все складывалось отлично. А в декабре началась эта заваруха, и меня п-п-послали переводчиком в штаб сороковой а-а-армии, ну вы знаете. Это я п-п-по привычке так подробно. В общем, меня там ранило через месяц: п-п-по глупости высунулся, к-когда не надо. Ранение легкое, только плечо зацепило. П-п-попал в госпиталь. Посмотри на меня, разве в такого хиляка можно в-в-влюбиться?! – Аренов растерялся. – А она влюбилась. Медсестра, к-к-которая мне уколы делала. С-с-светой звали... Это было как ураган, и у обоих в п-п-п-первый раз. Она маленькая, с-с-совсем девчонка, на З-з-золушку очень п-п-похожа, Янина Жеймо ее играла. С-с-смотрел фильм? А я смотрел. Мальчику-п-п-пажу завидовал, что женится на ней. Решил: вырасту, найду т-т-такую и тоже женюсь. С-с-смешно, правда? – он невидящим взглядом уставился куда-то за Ареновскую спину, как будто пытался вспомнить в деталях вещий сон, способный изменить его жизнь. -- К-к-короче, после моей выписки мы встречались п-п-почти каждый день. Я хоть и п-п-пешка, но штабной офицер, мне было п-п-проще к ней выбраться. Так прошел месяц. Моя с-с-служба в Афгане закончилась, уже и замену прислали. На с-с-следующий день я должен был в-в-в-вылетать в Термез, потом домой, в отпуск. Она з-з-знала об этом. Вечером мы, как обычно, в-в-встретились, гуляли вокруг г-г-госпиталя… Я сделал ей п-п-предложение, Света с-с-согласилась, -- в лице Гальперина не было ни кровинки, но голос оставался спокойным, только язык чаще затыкался на звуках. – Потом решили рискнуть и пойти п-п-погулять. Мы даже в чайхане п-п-посидели, а после я пошел ее п-п-провожать. Расставаться, к-к-конечно, не хотелось, и я выбрал д-д-другой путь, д-д-длинный. Было поздно, мы оба о-о-опаздывали… но это был наш п-п-последний вечер. А она только ч-ч-через месяц возвращалась домой… в Ч-ч-чертков, есть такой городок под Тернополем на З-з-западной Украине. Света родом б-б-была оттуда. Я еще д-д-дразнил ее западенкой, а она меня м-м-москалем... Ну не мог я ее б-б-быстро отпустить! Не мог! Веришь? – Аренов кивнул, не сводя с рассказчика глаз. Борис сжал кулаки, так что побелели костяшки пальцев, на лбу выступили капли пота. – Их всего т-т-трое было. Смуглые, к-к-коренастые, каждый в два раза шире меня. И улыбаются. П-п-помню, я подумал тогда: п-п-приятно, когда улыбаются… Я даже о-о-оружие не успел вытащить… Д-д-двое меня держали, а т-т-третий Свету насиловал. П-п-потом менялись. И в-в-веки раздирали, чтобы с-с-смотрел, -- он издал какой-то странный утробный звук и неестественно выпрямился, вытянув тощую шею. В расстегнутом вороте клетчатой сине-черной рубашки двигался острый кадык. – П-п-потом бросили С-с-свету, как тряпку, на землю и подошли к-к-ко мне. Один в-в-вытащил нож, улыбнулся, заглянул в г-г-глаза и, -- Гальперин расстегнул несколько пуговиц: в левой стороне безволосой худосочной груди, сантиметров на пять правее соска бугрился шрам. – Нас подобрал п-п-патруль. Меня спасли, ее нет, -- он, наконец, разжал кулаки, на ладони остались красные вмятины. – Я з-з-запомнил их всех, -- наклонился слегка вперед и, с усилием отчеканивая каждый звук, спросил. – Теперь ты понимаешь меня? – Аренов кивнул и протянул руку. – С-с-спасибо. Когда выдвигаемся?


х х х



-- Значит, мы проезжаем Т-т-тавельдар, Вандж, Памир, Хоро, так? – немой кивнул, внимательно следя за чужим указательным пальцем, скользящим по карте. – Это займет часа три, п-п-правильно? – снова кивок. – Дальше мост через П-п-пяндж, а у моста кто? Верно, п-п-пограничный пост. С документами у нас все в п-п-порядке, но придраться при желании можно, согласен? – получив в ответ утвердительный кивок, задумчиво почесал затылок и пробормотал. – Сомневаюсь, что г-г-господа таджики любят порядок больше денег, п-п-поэтому часть налички придется п-п-приготовить, -- поднял указательный палец и назидательно добавил, – на всякий случай, с-с-согласен? – внимательно всмотрелся в немого. Потом подошел к небольшому зеркалу, висящему на стене, уставился на свое отражение, взъерошил жидкие рыжеватые волосы. – Надо нам п-п-покраситься в черный цвет. И еще, предлагаю к-к-купить очки с затененными с-с-стеклами, что скажешь? – товарищ, скептически усмехнувшись, неопределенно пожал плечами. – Как ты не п-п-понимаешь, Саша? Любому за версту видно, что мы не т-т-таджики! У людей сразу возникают вопросы. Спрашиваешь, к-к-какие? Отвечу: всякие. Думаешь, те, кто нам с-с-с тобой нужен, сидят и ждут в-в-встречи с нами? Правильно, нет. Мы их б-б-будем искать, а значит разговаривать с местными, п-п-поэтому надо максимально замаскироваться. Вдруг к-к-кого-нибудь из нас кто-то когда-нибудь в-в-видел? И у него хорошая память на лица? – Александр задумался. Пара крашеных брюнетов в темных очках, конечно, смахивает на пародию шпионского фильма, но во всей абракадабре, которую нес Гальперин, было крохотное зерно здравого смысла. Гальперинские наивные рассуждения подтверждали неоспоримый факт: для них лучше затеряться в толпе, чем обратить на себя внимание. Постараться стать похожими на других, а для этого хороши все средства, даже самые примитивные. Аренов поднял большой палец, выражая свое одобрение. – Отлично, т-т-тогда идем на базар, покупаем все, что надо. Поднимайся! Кстати, мне нужен х-х-хороший нож, настоящий, чтобы наверняка. А тебе? – такой нож у бывшего военного летчика был. Когда-то давно, еще в прошлой жизни, подарил знакомый десантник. Сейчас этот подарок в картонной коробке, тщательно обмотанной фольгой, был спрятан на дне чемодана. Обладатель ножа-топора сделал отрицательный жест. – Ясно. Значит, п-п-приобретаем в одном экземпляре. Пошли? – немой, не шелохнувшись, вопросительно смотрел на попутчика. Тот вздохнул. – Хочешь с-с-сказать, что наши пути могут разойтись? – в ответ утвердительный кивок. – Не спорю, п-п-потому что при наличии общей цели у нас разные объекты. Кто з-з-знает, может, мы сейчас с тобой из гостиницы выйдем и нос к носу с-с-столкнемся с теми, кто нужен. Только т-т-твой будет справа, а мой с-с-с-слева. Может такое быть? Вполне. Но п-п-пока мы вместе, и дорога у нас одна, согласен? Вот и я т-т-такого же мнения. А теперь, идем з-з-закупаться. Заодно и разведаем, где тут у них нужная нам остановка. Мне п-п-портье сказал, недалеко от базара, пошли?


…Кто не видел восточный базар, тот ничего не видел! Здесь можно насытить все внешние чувства: слух, обоняние, зрение, вкус, осязание. Громкоголосые продавцы, зазывающие к своим прилавкам. Изюм черно-белых расцветок, антрацитовый чернослив, пылающие алым огнем помидоры размером с хороший кулак, полосатые арбузы, золотистые дыни, белые головки сыров, арахис в шершавой верхней одежде и темно-розовом неглиже, янтарный виноград, медовые соты и ароматы, способные одурманить любого. Глазеющие по сторонам туристы, озабоченные домохозяйки, шныряющие в толпе мальчишки. Под самодельными навесами кузнецы, сосредоточенно бьющие молотом по раскаленному докрасна железу, оружейники, колдующие над ножами с кинжалами, пекари с горячими лепешками всевозможных размеров, яркие шали, халаты, чувяки – все переливается красками, манит пощупать, примерить, купить. Восток умеет завораживать и бить по чужому карману.


-- С-с-сначала нож, потом все остальное, – негромко предупредил невзрачный человечек в спортивном костюме и серых кроссовках высокого худощавого спутника, одетого в джинсы и тонкий свитер.


Оружейника они нашли быстро. Его хозяйство расположилось метрах в пяти от торговых рядов. Открывала ряды восседающая на табуретке старуха, торгующая шалями. Аренов засмотрелся на большие тканые платки, радующие глаз яркой окраской и необычными орнаментами. Мелькнула мысль купить такой для Марии, невольно сыгравшей в его судьбе немалую роль. Зимними рязанскими вечерами ей, наверное, будет приятно накинуть эту красоту на плечи. Гальперин деловито беседовал с таджиком крепкого телосложения и одновременно перебирал его коллекцию холодного оружия, обращая особое внимание на ножи. Александр подошел к бывшему наставнику и легонько хлопнул по плечу. Тот резко обернулся. – Т-т-ты что? – немой указал на шали. – Хорошо, только не уходи далеко, я с-с-сейчас.

ТЕЛЕГРАМ

Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)

Поиск книг

Свежие любовные романы в удобных форматах

Любовные романы

Канал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками

Книжный Вестник
ВКОНТАКТЕ

Цитаты, афоризмы, стихи, книжные подборки, обсуждения и многое другое

Книжный Вестник
БИБЛИОТЕКИ

Большая библиотека с любыми жанрами и авторами

Большая Библиотека

Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров

Фантастика

Самые популярные книги в формате фб2

Топ фб2 книги