Дорога на Компьен

ПОСЛЕДНИЙ ПУТЬ — В ПАРИЖ

Семилетняя война завершилась, наконец-то настал долгожданный мир, и Франция теперь могла позволить себе зализывать свои раны и оценить, что принесли ей затянувшаяся борьба, гибель множества людей, непосильное бремя налогов, разрушение материальных ценностей.

Итоги оказались весьма неутешительны. Франция потерпела сокрушительное поражение.

Канада теперь окончательно перешла во владение Англии, а интересы Франции в Индии были ущемлены, и выиграла от этого все та же Англия.

План Шуазеля умиротворить Францию с помощью Фамильного договора оказался бедственным для Испании. Едва лишь этот договор был анонсирован, как Питт с превеликим удовольствием объявил Испании войну, в результате которой она была побеждена Португалией, союзником Британии, и Куба стала владением Англии. Французский флот был почти полностью уничтожен.

Питт, однако, не получив поддержки герцога Ньюкастлского и остальных вигов, вынужден был уйти в отставку. Лорд Бьют, занявший его место, не обладал гениальностью своего предшественника, и успехи Британии в установлении мира были не столь велики, как могли бы быть.

Положение Питта тем не менее оставалось достаточно прочным, и он настаивал на разрушении Дюнкерка как «очевидного воплощения ярма, тяготеющего над Францией», и считал это принципиально важным делом. Но стремление Бьюта как можно скорее закончить войну привело к тому, что Мартиника была возвращена Франции, а Куба и Филиппины — Испании.

Фридриху Прусскому пришлось воевать против Австрии в одиночку, но когда он вторгся в Силезию, между двумя этими странами установился мир, и в Хубертсбурге был подписан договор.

Британия оказалась единственной страной, победоносно вышедшей из этой долгой войны. Она владела всей Северной Америкой, значительной частью Индии и задавала тон в мировой торговле, а это было именно то, к чему она всегда стремилась. Мария Терезия не извлекла в результате войны почти никаких выгод, но получила субсидии, которые выделило ей проавстрийское Министерство Шуазеля. Фридрих завладел Силезией, но вынужден был вернуться в Берлин, разграбленный русскими так, что большая часть богатств города оказалась для Фридриха утраченной, а население Берлина уменьшилось.

Ну а что же Франция? Чем кончилась для нее эта тянувшаяся семь долгих лет война? Эти вопросы не могли не волновать многострадальное население несчастной страны. Крушение империи, потеря флота. Поражения армии, столь тяжелые и постыдные, что никто давно уже не верил в ее силу и не скоро поверит. Таковы были прискорбные итоги Семилетней войны для Франции. Если мир, наступивший после войны за австрийское наследство, был «глупым миром», то нынешний мир можно было назвать «позорным».

Последовали распоряжения о торжествах и празднествах. Франция была за мир. Пусть народ радуется. Пусть верит, что впереди его ждут лучшие времена. Недалеко от подвесного моста Тюильри на новой площади Людовика Пятнадцатого установили новую статую короля.

Народ, однако, отказывался участвовать в празднествах. Во всяком случае, выражению всеобщего ликования мешало ненастье. Уныло свисали намокшие под проливным дождем полотнища флагов, а порой ветер и вовсе швырял их на землю. Казалось, сама стихия смеялась над глупостью французов, вознамерившихся радоваться в их нынешнем положении.

Вокруг вновь воздвигнутой статуи короля что ни утро появлялись новые плакаты, один язвительнее другого...

Шуазель встретился с королем и маркизой во дворце Шуази. Король казался подавленным. Ничего удивительного, подумал герцог. Население Парижа день ото дня выказывает все меньше почтения своему монарху. Не далее как вчера на новую статую короля кто-то повесил плакат: «Согласно предписанию Королевского монетного двора настоящим объявляется, что Луи высекли недостаточно и высекут еще».

Король делал вид, что подобные насмешки ничуть не задевают его, но в глубине души очень огорчался, что ему лишний раз дают понять, как ненавидят его подданные.

Маркиза выглядела изможденной. Ей становилось все труднее и труднее скрывать свою болезнь. Герцог знал от своих вездесущих соглядатаев, что она в последнее время вынуждена подкладывать в одежду вату, чтобы никто не замечал ее худобы. Выручали маркизу и косметические ухищрения, но сейчас, в эти утренние часы и они были бессильны утаить правду.

Соглядатаи Шуазеля доносили ему, что у маркизы кровохарканье и проявляется это все чаще и чаще, причем сопровождается мучительными головными болями, из-за которых маркиза порой не может покинуть своих апартаментов и бывает вынуждена целыми днями оставаться в постели.

Маркиза — хороший друг ему, думал Шуазель. И останется другом, пока жива. Вот только едва ли проживет она долго. А тогда, думал Шуазель, тогда, дорогая сестра, придет наше с вами время.

Далеко идущие планы ждали своего осуществления. Герцогиня де Грамон, естественно, займет то место, которое сейчас занимает маркиза. Нет, это будет даже более выгодное место, потому что его сестра сумеет играть роль и любовницы, и друга. И кто возьмется предсказать сейчас, что ждет тогда его сестру? Мадам де Ментенон служила ярким примером для всех умных женщин. А когда рядом с умной женщиной влиятельный, могущественный, горячо любящий ее брат, крепко держащий в своих руках бразды правления, кто может заранее знать, чего достигнет эта женщина?

Да, впереди у Шуазеля славное будущее. У него не было оснований огорчаться, видя короля озабоченным, а маркизу — больной и изнуренной.

— Мадам, — сказал Шуазель, — с позволения Его Величества и вашего я принесу вам скамеечку для ног.

— Вы очень любезны, — резко ответила маркиза, — но я в этом не нуждаюсь.

— Нет? — спросил Шуазель. — Но это так удобно.

— Когда устанешь. А я не устала, монсеньор. Ведь пока еще только утро.

Король улыбнулся маркизе, и от Шуазеля не укрылась жалость в его взгляде.

— Приходится к стыду нашему признаться, что нам далеко до маркизы с ее неистощимой энергией, — сказал Луи, и в голосе его слышалась нежность. — Никто не сравнится в этом с маркизой, кроме Вашего Августейшего Величества, я очень рад этому, ибо новости не столь хороши, как хотелось бы, сир, — немного уныло сказал Шуазель.

Король зевнул, но и таким образом не мог скрыть, что встревожен.

— Что еще за новости? — спросил он.

— Я думаю о будущем, сир. Об наших заклятых врагах по ту сторону пролива. Думаю о том положении, в котором они теперь находятся.

— Канада... Индия, — пробурчал король. Шуазель щелкнул пальцами. Будучи неисправимым оптимистом, он отказывался признать эти поражения.

— Подумайте, сир, — сказал он, — о тех ресурсах, которые понадобятся, чтобы защищать эти колонии. Наш противник окажется беззащитным у себя дома, и тогда можно будет напасть на него. Как видите, очень скоро мы будем в состоянии вернуть обратно все то, что потеряли.

Маркиза одобрительно улыбнулась Шуазелю. Такая беседа вполне могла избавить короля от его меланхолии. Она совсем не думала о том, что новая война заставит народ нести бремя, новых налогов, что французская армия обескровлена, флота у Франции больше нет. Маркизу не заботило ничто, кроме необходимости развлечь короля.

А на душе у Луи как раз в те дни было нелегко. Олений парк надоел королю. Маленькие гризетки утратили для него свою привлекательность. Мадемуазель де Тьерселен вернулась из Парижской школы и получила от короля в подарок небольшой дом неподалеку от Шато. Однако она была требовательна и экстравагантна и что, еще хуже, вскоре по возвращению забеременела, и приближалось время, когда ей предстояло родить. Маркиза знала, что король думал о том, чтобы дать ей пенсион и избавиться от нее.

Немало беспокойства доставляла королю и мадемуазель де Роман. Король, кажется, по-настоящему любил эту молодую женщину, но она не приносила ему покоя и утешения. Он навещал ее в монастыре, а она лишь рыдала при встречах с ним и умоляла вернуть ей сына. Напрасно возражал он ей, что мальчику хорошо там, где он сейчас. Она смотрела на него полными горя и упрека глазами, и ему казалось, что не знать ей в жизни радости, пока сын не вернется к ней.

Луи чувствовал, что не сможет устоять против ее упреков. Он знал, что рано или поздно он уступит ей, стоит только сделать первый шаг. А маркиза приложила такие усилия, чтобы положить конец делу, ставшему невыносимым.

Как вернуть прекрасной Мадлен мальчика, если снова начнется это назойливое хвастовство в людных местах? Мадлен до сих пор, говоря о сыне, называет его Высочеством.

Нет, не утешали короля ни трагическая Мадлен де Роман, ни самоуверенная Тьерселен, которая после рождения своего младенца может сделаться даже еще более докучливой, чем Мадлен де Роман.

Еще одно обстоятельство заботило короля. Шуазель был далеко не единственным, кто видел, как измождена маркиза, как скрывает она свою худобу ватными подкладками.

Не стоит, однако, касаться этого, когда знаешь, как встревожится маркиза. Поэтому Луи не высказывал ей своих опасений.

Он подумывал, а не расспросить ли ему мадам дю Оссэ о здоровье ее госпожи. Но тут можно было не сомневаться, что скажет ему мадам дю Оссэ. Он услышит от нее заверения, что «все хорошо, как всегда». Эта преданная милая старушка Оссэ делает только то, чего ждет от нее ее госпожа.

Король, однако, вернулся к беседе с Шуазелем.

— Не упускаете ли вы из виду состояние армии и флота? — спросил он.

— Нет, сир. Но я предлагаю придать им такую мощь, какой у них никогда прежде не было. У меня есть планы относительно новых арсеналов. Что же касается потери Канады, то мы вполне можем обойтись и без Квебека. Есть другие планы — по колонизации Гвианы.

— Мне кажется, эти ваши намерения, — сказал король, — потребуют больших денег. Деньги же означают новые налоги, монсеньор. Вы не забыли об этом?

— Нет, сир, не забыл. Но люди будут платить налоги, когда поймут, что на карту поставлена честь Франции. Я не предлагаю вводить новые налоги, достаточно еще несколько лет сохранять ныне существующие.

— Парламент никогда не согласится на это.

—Я уже переговорил с некоторыми членами парламента, сир.

— И что они?

— Грозят Генеральными Штатами.

У маркизы от страха захватило дух. Она знала, что одного лишь упоминания о Генеральных Штатах, этом собрании представителей дворянства, духовенства и буржуазии, было достаточно, чтобы привести короля в ярость.

Лицо Луи побледнело.

— На это я никогда не соглашусь, — мрачно сказал он.

— Это бесполезный разговор, — поспешно вмешалась маркиза. — Не может быть и речи о том, чтобы обратиться к Генеральным Штатам. Право решать принадлежит только Его Величеству. Если, мсье Шуазель, вы продлите существование налогов, которые позволят нам осуществить задуманные реформы армии и флота, если вы сумеете финансировать Французскую Гвиану, то вы должны дать понять парламенту, что он должен либо поддержать вас, либо быть распущенным. Шуазель поклонился маркизе. Король выразил одобрение словам маркизы улыбкой.

— Мадам, — сказал Шуазель, — я полностью согласен с вами. Я немедленно обращусь к заинтересованным министрам и передам им указания Его Величества.

— И если кто-нибудь из них сошлется на Генеральные Штаты, — сказал король, — передайте ему, что я не потерплю его присутствия здесь, при дворе.

Шуазель с поклоном удалился, оставив короля и маркизу наедине.

— Я безгранично верю в Шуазеля, — улыбаясь, сказала маркиза.

— Я тоже, дорогая.

— Я верю в него просто потому, что вижу, как верят в него Ваше Величество, и отношение Вашего Величества к Шуазелю чувствую как свое собственное, — быстро проговорила маркиза. — Вы во всем впереди. Я во всем следую за вами. Мне кажется даже, что нередко я угадываю, о чем думает Ваше Величество, и тогда ваши мысли становятся как будто и моими тоже.

— Мы мыслим одинаково, — сказал король, — потому что мы так давно уже вместе.

Она чуть заметно склонила голову. «Милая маркиза, — подумал Луи, — как она устала. Почему она скрывает от меня свою болезнь? Разве я не друг ей?»

— А теперь нам придется расстаться, — сказал король, не давая сочувствию прорваться в своем голосе. — Я должен подписать кое-какие бумаги, так... ничего особенно важного. Однако приходится заниматься этим.

В глазах маркизы промелькнуло выражение облегчения. Но еще промелькнул в них и страх. Что это за бумаги, прочел Луи в ее взгляде, что за бумаги, которых мне нельзя видеть?

Больная, утомленная, маркиза тем не менее горела желанием быть в курсе государственных дел и отчаянно боялась, что от нее могут утаить нечто такое, что она должна была бы знать. Но король на сей раз был решителен.

— Прошу вас удалиться, мадам, — сказал он. — Мы скоро опять встретимся с вами, обсудим эти новые колониальные замыслы Шуазеля.

Сделав реверанс, маркиза удалилась.

Мадам дю Оссэ с нетерпением ждала свою госпожу.

— Есть новости! — таким возгласом встретила она маркизу, едва та появилась в своих апартаментах. — Мадемуазель де Тьерселен родила мальчика.

— Мальчика! — немного испуганно повторила маркиза вслед за мадам дю Оссэ.

— С девочкой, конечно, было бы меньше хлопот, — согласилась мадам дю Оссэ. — Но мадемуазель Тьерселен — это не мадемуазель де Роман. Она больше занята собой. Ее сын не будет еще одним маленьким Высочеством. Однако же я тут заговорилась, а вам надо отдохнуть. Ваша постель готова. Помочь вам раздеться?

Маркиза кивнула. Боясь, что вот-вот расплачется от жалости, мадам дю Оссэ раздела маркизу и печально смотрела на изможденное тело некогда прелестной мадам де Помпадур.

— Вы лучше отдохнете, если сразу же уляжетесь, — сказала мадам дю Оссэ. — Может, хотите молока?

Маркиза покачала головой.

— Если вы немного устали, это поможет вам подкрепиться,—настаивала мадам дю Оссэ.

— О, моя милая Оссэ, я так устала, так устала, — сказала маркиза.

— Да... Но теперь вы можете отдохнуть. Отчего бы вам не провести остаток дня в постели? Все мы иногда бываем нездоровы...

— Ему будет очень недоставать меня. Вы знаете, я всегда была рядом с ним, если нужна была моя помощь.

— Да, раньше всегда так было, но теперь вам нужно отдохнуть.

Маркиза закашлялась, и в глазах мадам Оссэ вспыхнули тревожные огоньки. Но вот приступ кашля миновал, и маркиза заговорила:

— Я должна сказать герцогу де Шуазелю, чтобы он никогда больше не упоминал в присутствии короля Генеральные Штатов. Это очень огорчает короля и сердит. Герцогу следовало бы знать об этом.

— Ну и пусть, мадам. Это заботы герцога, а не ваши.

— Я хотела бы видеть их обоих друзьями.

— Конечно, а пока отдохните немного, дорогая маркиза.

Маркиза улыбнулась, и в тот же миг изо рта у нее хлынула кровь.

Ничто не помогало маркизе, и встать с постели теперь она больше не могла. И хотя они с королем условились в тот день встретиться, ей пришлось отказаться от встречи. Она совсем обессилела. Так сильно кровь еще никогда не шла у нее горлом. Настало время, когда скрывать от двора состояние ее здоровья стало бессмысленно.

Мадам дю Оссэ сменила простыни, заботливо уложила маркизу в чистую постель и сама сообщила королю обо всем случившемся. Маркиза непременно хотела знать, как король принял эту новость.

— Я все время плакала, мадам, и ничего не могла с собой поделать, — сказала мадам дю Оссэ. — И он тоже плакал, мадам.

— Оссэ, что вы знаете об этой болезни?

— То, что видела. Что было с вами. А больше ничего, мадам.

— Этот кашель, головные боли, лихорадка, испарина ночью... много ли мне осталось жить, Оссэ?

— Вам ли, мадам... говорить о смерти? Вы полны жизни, вас любит король, нет, вам не пристало вести такие речи!

— Я чувствую, что смерть близка, Оссэ. И не боюсь ее. Если я умру теперь, то так и останусь навсегда другом королю. Лучше мне умереть сейчас, чем дожить до тех пор, когда меня разлучат с ним, а я так боялась когда-то, что это случится. Помните дело Дамьена? Я думала тогда, что меня отправят в изгнание. Тогда мне было хуже, чем теперь. Расстаться с жизнью для меня не так страшно, как быть удаленной от двора.

— Мадам, вам нельзя так много говорить. Берегите силы, умоляю вас.

— Нет, Оссэ, — покачала головой маркиза. — Я сделаю то, что хочу. Как будто тяжелый груз упал с моих плеч. Незачем больше притворяться. Я тяжело больна. Скоро я умру. И у меня больше нет тайн.

— За дверью кто-то есть.

— Пойдите и взгляните, кто это, Оссэ. — Мадам дю Оссэ вернулась почти сразу и, подойдя к постели маркизы, сказала:

— Это герцогиня де Грамон. Она узнала, что вы больны, и пришла ободрить вас. Я скажу ей, что вы слишком плохо чувствуете себя и не можете принять ее.

— Нет, Оссэ, приведите ее сюда. Я чувствую себя лучше, пока лежу вот так. Но если у меня начнется кашель, уведите ее тогда... быстро, как можно быстрее... Вы поняли меня?

— Да, мадам. Герцогиня де Грамон приблизилась к постели маркизы и бросилась перед ней на колени.

— Дорогая моя... — произнесла она, и голос ее пресекся от волнения.

Маркиза не сомневалась в искренности этой женщины — сестры герцога де Шуазеля.

— Вы скоро поправитесь,— совладав с собой, сказала герцогиня. — Обязательно поправитесь. Как может быть король... как может быть Франция счастливы без вас?

Маркиза улыбнулась.

— Король будет горевать по мне, наверное, — сказала она, — а Франция — никогда.

— Но вы должны быть с нами — как всегда бодрая и энергичная. Все будет хорошо, правда?

— Да, конечно, — сказала маркиза.

«Как она плоха! — думала герцогиня. — Ей недолго осталось жить, ее смерть близка. У нее на губах запекшаяся кровь. Да, она умирает и знает об этом».

— Мы устроим бал в честь вашего выздоровления, — сказала герцогиня.

— Пусть это будет маскарад, — сказала маркиза. — Никогда не забуду маскарад в Версале, оказавшийся таким счастливым для меня. Я была в костюме охотницы...

«Все изменится, когда ее не станет, — думала герцогиня, — Король станет искать утешения. А мой блестящий брат и я станем... его самыми большими друзьями. Королева на семь лет старше короля. Жизнь ее, конечно, продлится не так уж долго. И тогда нас с братом ждет прекрасное будущее. Многие женщины захотят стать любовницами короля и будут домогаться его внимания. Но в этом отношении существует большая разница между мной и обыкновенными женщинами. Эти жалкие придворные создания в своих мечтах не идут дальше роли любовницы короля. Я же и Этьен стремимся к другому: я буду женой короля.»

К постели маркизы приблизилась мадам дю Оссэ:

— Его Величество прислал сказать, что собирается навестить вас, мадам, — торжественно возвестила она.

Лицо маркизы просияло счастливой улыбкой. В эту минуту маркиза, казалось, снова стала молодой.

— Вам, пожалуй, лучше уйти, дорогая моя, — обратилась она к герцогине. — Луи не захочет, чтобы кто-нибудь еще был здесь.

Герцогиня склонилась над маркизой и поцеловала ее горячий лоб. Мадам де Грамон очень хотелось остаться и увидеть, сильно ли огорчен король прискорбным состоянием маркизы. Но маркиза высказала желание остаться с королем наедине, а желания маркизы полагалось выполнять как приказы.

Ничего, думала герцогиня, придет время, скоро придет, и я стану той, от кого исходят приказы.

Луи взял руку маркизы в свою и с беспокойством взглянул ей в лицо.

— Мне очень жаль, что вам приходится видеть меня такой. Я очень больна, Луи, — сказала она.

— Как поздно вы признаетесь в этом.

— Вы давно уже догадались? Он кивнул:

— И очень боялся за вас.

— Но вы никогда не говорили о моей болезни. — Потому что знал, что вы не хотите таких разговоров. Ее глаза наполнились слезами. Она не справилась с собой, и слезы потекли у нее по щекам.

— Простите меня, — сказала она. — У меня совсем не осталось сил, даже слез не могу сдержать. Мой милый, я хочу, чтобы вы знали, что самое большое счастье в жизни мне дали вы.

Луи поцеловал ее руку, которую он все еще держал в своей.

— А мне его дали вы. — Он вдруг заторопился, как будто испугавшись возникшей между ними откровенности и собственной нежности. — Я пришлю к вам своих врачей. Они вылечат вас.

— У меня есть Кенэ, — сказала она, — и лучшего врача мне не надо. Он любит меня, а любовь — лучший врач.

— Тогда я должен стать вашим врачом,— сказал король дрогнувшим голосом, — потому что никто не любит вас так, как я.

— Вы сделали для меня так много хорошего. Мне уже лучше. Сейчас я встану. Может быть, если Ваше Величество пригласит меня, сегодня вечером мы вместе с вами поужинаем.

— Нет, — твердо сказал Луи. — Вы должны оставаться в постели.

— Но дорогой мой...

— Это приказ, — сказал он, пытаясь улыбнуться. — Я буду часто навещать вас. Постараюсь сколько смогу оставаться здесь, в Шуази.

Слова короля глубоко тронули маркизу. Он долго сидел возле ее постели. Они ни о чем не говорили, и молчание не тяготило их. Оба вспоминали те дни, когда он охотился в Сенарском лесу, а она проезжала неподалеку в своей изящной карете, окрашенной в те нежные цвета, что благодаря ей вошли в моду.

В их памяти оживал тот бал, на котором он узнал в очаровательной охотнице ту самую даму, которую увидел в Сенарском лесу. В ту ночь он решил, что они станут любовниками.

Это случилось двадцать лет назад. Двадцать лет таких доверительных отношений, такой преданности друг другу! Это было куда важнее и дороже для них, чем те пять лет, в течение которых она была его любовницей.

Отдых, сопровождавший неожиданную свободу от хлопот и беспокойств, благотворно подействовал на маркизу. Мадам дю Оссэ неотлучно находилась при ней, всегда готовая удовлетворить малейшую прихоть своей госпожи.

Даже доктор Кенэ, у которого не было особых оснований для оптимизма, приободрился и повеселел. Что же касается короля, то Луи не сомневался, что все будет снова хорошо и маркиза поправится.

— Вот видите, — говорила маркиза, — все, что мне было надо — это немного отдохнуть. Я просто переутомилась, и ничего больше.

Когда стало казаться, что маркиза скоро поправится совсем, король решил вернуться в Версаль, где некоторые государственные дела требовали его присутствия.

— Вы последуете туда за мной, дорогая, — сказал он маркизе, — как только вам позволят силы. Но умоляю вас, оставайтесь в постели, пока вам не станет совсем хорошо.

Тепло попрощавшись с маркизой, Луи отбыл в Версаль. Короля сопровождал двор. Мадам дю Оссэ не скрывала облегчения, которое она испытывала после этого.

— Теперь, мадам, — говорила она, — вы наконец-то по-настоящему отдохнете. Можете целыми днями дремать или читать в свое удовольствие, а ночами — крепко спать.

В порыве признательности маркиза взяла руку мадам дю Оссэ и крепко сжала ее.

— Сначала, — сказала она, — я хочу составить завещание. Маркиза занялась в те дни подсчетами своего состояния (весьма значительного) и решала, кто унаследует его.

Ее единственным близким родственником был брат Абель, маркиз де Мариньи. Были бы живы ее дети, все ее состояние досталось бы им. Увы, смерть унесла их обоих.

Теперь большую часть ее богатства получит Абель, хотя часть подаренных ей драгоценностей и ценных картин отойдет Субизу, Шуазелю, Гонту и кое-кому еще. Как бы хотела она, чтобы была жива ее мать! Но это было бы слишком мучительно для нее — видеть, как эта роковая болезнь изо дня в день неумолимо убивает дочь, вцепившись в нее мертвой хваткой. Может, это и хорошо, что мадам Пуассон уже нет в живых и маленькой Александрины тоже. Детям таких женщин, как она, несладко приходится в жизни, когда они остаются одни и некому оказать им помощь, поддержать их в трудные минуты.

Она была очень богатой женщиной. Ее годовой доход составлял полтора миллиона ливров. У нее были пышные апартаменты в Версале, Фонтенбло, Париже и Компьене, дворцы в Мариньи, Сен-Реми, Аульнее, Бримборине, Ла-Целле, Креси и роскошный Беллевью. Малый Трианон, этот прелестный дворец в миниатюре, который они задумали вместе с Луи, был готов только наполовину, и маркиза знала, что так и не успеет принять Луи в этих очаровательных, маленьких и таких уютных покоях. Думая о своих дворцах, она словно грезила наяву. С каждым из них были связаны памятные маркизе события, череда этих дворцов знаменовала собой последовательные триумфы на ее жизненном пути.

Беллевью! И тот вечер, когда Луи приехал туда на ужин... Она впервые принимала тогда гостей в новом доме. Но люди — злые люди — пришли под окна дворца и устроили там шумную демонстрацию. Пришлось погасить огни, и она со своими гостями ужинали в маленьком домике, что стоит в парке возле Беллевью.

Сердце маркизы забилось, как и в тот страшный вечер. Она, прижала руку к груди. Нет, сейчас ее сердце билось сильнее, чем тогда. Она задыхалась.

— Оссэ! — позвала маркиза. — Оссэ, помогите мне, Скорее!

Услышав известие о том, что маркизе снова стало хуже, король понял, что она умирает. Все при дворе понимали, что дни маркизы сочтены.

Этикет не позволял, чтобы в Версале умирали не члены королевской семьи, но Луи была невыносима сама мысль, что в такое время мадам де Помпадур находится вдали от него, и он приказал приготовить для нее покои в нижнем этаже.

Когда ей сказали об этом, она просияла от счастья. Глядя на нее, даже мадам дю Оссэ поверила, что маркиза еще, может быть, поправится — пусть хотя бы и ненадолго.

— Вот видите, Оссэ, — сказала маркиза, обнимая свою верную служанку руками, при виде которых мадам дю Оссэ едва удерживалась от слез (как округлы были когда-то эти руки, как прелестны — как худы они теперь!), — видите, как он любит меня! Он относится ко мне, как к равной себе. Видите, Оссэ, как велика наша дружба!

Маркизу заботливо укутали шерстяными одеялами и перенесли в карету, медленно двинувшуюся в сторону Версаля. Вдоль дороги сходились люди взглянуть на нее. На сей раз не слышно было враждебных криков. Люди молча провожали глазами экипаж маркизы.

«Даже они знают, — думала маркиза, — что я еду в Версаль в последний раз».

В ее старых Версальских апартаментах маркизу сразу же уложили в постель. Врачи уже ничем не могли помочь ей. Пришел черед священников.

Она исповедалась в своих грехах. Потускневшие в ее памяти события теперь, казалось, вновь оживают и становятся осязаемыми. Вот перед ней Шарль Гийом, ее муж. Он умоляет ее вернуться к нему, в семью. Его мольбы не тронули ее, она отвернулась от него в ослеплении своих честолюбивых устремлений... Монастырь Успения, маленькая Александрина на смертном ложе... Рыдает мадемуазель де Роман, у которой отняли сына...

Призраки прошлого! Как много их, и все они укоряют ее, честолюбивую, заносчивую в своей гордыне женщину.

Луи навещал ее по нескольку раз в день. Ее врачи просили короля объявить маркизе, что она должна приготовиться к соборованию, ибо время ее уже на исходе.

И вот настало их последнее прощание. Луи нежно обнял ее. Земной властелин просил у нее прощения. Скоро она предстанет пред вечным Властелином. Их связь была греховной, оба они совершили супружескую измену, а теперь должны принести покаяние тому, кто дарует ей прощение.

Это было неизбежно. Пришло ее время каяться в грехах.

— Прощайте, мой дорогой друг, — сказал Луи, и слезы потекли по его щекам. — Я завидую вам. Ваша душа упокоится на небесах, а мне придется жить, но моя жизнь будет пуста, потому что вас больше не будет со мной.

Они обнялись в последний раз, и вот уже мадам де Помпадур осталась наедине со своими исповедниками.

Мадам дю Оссэ велела служанкам принести чистое постельное белье, но маркиза, слабо улыбнувшись, жестом руки остановила их.

— Нет, — сказала она. — это уже неважно. Осталось совсем недолго...

Женщины переглянулись. Они знали, что маркиза говорит правду.

Пришел священник и молился возле постели маркизы, а когда он собрался уйти, она сказала:

— Подождите немного, и мы уйдем вместе.

Священник взял маркизу за руку и благословил в последний раз. Она улыбнулась и закрыла глаза. В тот же день она умерла.

Вечером тело маркизы, накрытое белой простыней, уложили на носилки и перенесли из Версальского дворца в отель-резиденцию.

Луи взял на себя лично ее похороны. Он сказал, что знает последнюю волю маркизы — покоиться в церкви капуцинов на Вандомской площади, где нашла последний приют ее маленькая дочь Александрина, которую похоронили рядом с мадам Пуассон.

Через два дня после смерти маркизы де Помпадур тело ее перевезли из Версаля в Париж — теперь уже в последний раз.

Стоял ненастный апрельский день. Под проливным дождем процессия, собравшаяся возле Нотр-Дам-де-Версаль, тронулась в Париж.

Луи вместе с Шампло, одним из своих камердинеров, стоял на балконе и смотрел вслед кортежу, удалявшемуся по дороге в Париж. По лицу короля текли слезы, и все его тело сотрясалось от рыданий. Трудно было смириться с потерей столь преданного давнего друга, а еще труднее — представить себе жизнь в Версале без маркизы.

Шампло, растерянный и беспомощный, стоял возле короля, не зная, что ему делать, и вдруг Луи положил свою руку на руку слуги.

— Шампло, — сказал он, — если бы вы знали, как горько у меня на душе! Не бывать мне больше счастливым, как раньше. Я потерял ту, что была мне другом, лучшим из всех друзей за всю мою жизнь. Да, двадцать лет, долгих двадцать лет дружбы, Шампло!

— Сир, это несчастье для всех нас, и больше всего — для Вашего Величества, но вы простудитесь, если будете стоять вот так, без шляпы под дождем.

Король запрокинул голову, глядя в хмурые небеса, и слезы на его щеках смешались с каплями дождя.

— Это единственный знак уважения, которое я теперь могу выказать ей, — сказал он.

Кортеж между тем удалялся в сторону Парижа, и король почувствовал, что это печальное зрелище становится для него невыносимым.

Он круто повернулся и пошел в свою гостиную. Шампло почтительно последовал за ним.

Облик короля вновь обрел приличествующее обстановке Версаля достоинство. Жизнь не остановить. Она продолжается, несмотря на уход из нее маркизы. Луи, казалось, вдруг вспомнил, чего требует от него этикет.

— Бедная маркиза, — произнес он чуть ли не игриво, — в какую скверную погоду приходится ей ехать в Париж.