Дорога на Компьен

ШУАЗЕЛЬ И МАДАМ ДЮ БАРРИ

Королевский двор ждал открытого столкновения между Шуазелем и мадам дю Барри. Кто-то делал ставку в предстоящей борьбе на герцога, кто-то на Жанну. Король вне всякого сомнения был без ума от своей новой возлюбленной, но что бы там ни говорили, а пожертвовать ради нее таким государственным деятелем ему было бы нелегко.

Виновником конфликта следовало признать Шуазеля. Жанна дю Барри сначала была готова забыть все прошлые обиды и оскорбления. Она открыто, не колеблясь, пыталась установить с Шуазелем дружеские отношения, даже слегка кокетничала с герцогом, чтобы расположить его к себе. Все это оказалось бесполезно. Шуазель ясно дал понять Жанне, что ее красота оставляет его равнодушным, а ее вульгарность шокирует его и что как бы король ни относился к ней, он, Шуазель, останется ее врагом. Порой с уст Жанны срывались бранные словечки и выражения, которые быстро становились известны всему двору. Никогда еще, возмущались придворные, здесь но слышали ничего подобного! Жанну это ничуть не трогало. Они достигла своего теперешнего положения, оставаясь такой, какой была всегда, и не собиралась в угоду кому бы то ни было переделывать себя.

При всей вульгарности Жанны сердце у нее было доброе, она не умела долго злиться и ни к кому не испытывала ненависти. Даже Шуазель вызывал у отходчивой Жанны не более чем краткие вспышки гнева.

— Да ну его! — говорила она, остыв после очередной такой вспышки, своей золовке Шон. — Наверное, Шуазелю хотелось бы, чтобы на моем месте была его сестра. Представляете, как должны они ненавидеть меня? Бедный старый Шуазель! Старая бедняжка Грамон!

— Не будьте слишком снисходительны к ним, — предостерегала Жанну Шон. — Жалость делает вас слишком мягкой, а с такими злобными врагами, как эти двое, нельзя быть слишком мягкой.

А еще Жанна была известна своей щедростью. Она разыскала мсье Билляра-Дюмонсо, того самого, что был когда-то ее благодетелем, и вознаградила его за прежнюю заботу о ней. Доволен остался Жанной и Жан Батист, хоть он и не получил места при дворе. Ему досталось крупное денежное вознаграждение, так что теперь он мог предаваться своей страсти к азартным играм как никогда раньше. А его сына Адольфа Жанна пристроила при дворе и намеревалась выгодно женить молодого человека.

Была, правда, у Жанны мыслишка попортить кровь мадам де Ля Гард за то, что та когда-то выставила ее из своего дома, и Жанна даже как-то послала за ней с единственной целью припугнуть несчастную и отвести таким образом душу, но, увидев перед собой трепещущую от страха немолодую женщину, устыдилась низменности своих побуждений, и сердце Жанны оттаяло.

В конце концов, подумала Жанна, она ведь была по-своему права, и я должна благодарить ее за то, что она тогда так поступила со мной.

И Жанна не стала похваляться перед старушкой своим нынешним могуществом и запугивать ее, наслаждаясь произведенным впечатлением. Вместо этого она — немного неожиданно для самой себя — пообещала, что поможет сыновьям мадам де Ля Гард сделать карьеру.

Такая уж она была — Жанна дю Барри. В ней всегда оставалось что-то от уличной девчонки Парижа, и сердце ее не зачерствело и в Версале. Она умела прощать людям за причиненные ей когда-то обиды и ни на кого не держала зла. Вынашивать в душе планы мести казалось ей пустой тратой времени. Зачем бередить себе душу, когда вокруг столько удовольствия и радости?

Так бы она и жила, не замечая своих врагов, если бы самый могущественный из них не докучал ей напоминаниями о себе.

— О Боже, — огорченно вздыхала она, еще издали завидев Шуазеля, — опять этот старый мопс, — и поворачивалась к нему спиной, нимало не заботясь о версальском этикете.

Ей ничего не стоило скорчить гримасу и показать язык вслед уходящему Шуазелю. Окружающих такое поведение коробило. То, что годилось где-нибудь в предместье Сент-Антуан, казалось недопустимым, нет, даже чудовищным в Зимней галерее.

Шуазель тем временем настойчиво продолжал науськивать на нее сочинителей и исполнителей ядовитых стишков и песенок. Ищейки герцога во всех подробностях разузнавали ее прошлое, а сочинители и певцы преподносили их потом в весьма приукрашенном виде слушателям.

Вульгарные манеры Жанны, ее привычка громко смеяться, слетавшие с ее губ крепкие выражения, казалось, подтверждают правдивость слухов о ней.

Игра в карты была в Версале чем-то вроде чинного обряда, но только до появления мадам дю Барри.

Сидя за карточным столом, она могла довольно хихикать, когда у нее были хорошие карты, или чертыхаться, если ей не везло. Это шокировало ее партнеров. Так вести себя в стенах дворца — неслыханная дерзость, казалось им. Однажды, проиграв королю, она вспылила и крикнула:

— Вы жульничаете!

Наступившая гнетущая тишина и ошарашенный вид партнеров по игре не смутили Жанну. Вся полыхая от гнева, она сидела с тем выражением лица, которое ее враги называли «оскалом водосточного желоба».

Король же лишь улыбнулся ей в ответ и охотно объяснил, как ему удалось выиграть у нее.

— Вы еще и лгун! — запальчиво возразила она.

Глядя на Луи, можно было подумать, что для него нет большего удовольствия, чем слышать, как с этих чувственных губ срываются эти не очень лестные для него слова. Никому другому, однако, манеры Жанны не нравились. Был случай, когда она швырнула карты на стол, крикнув на своем ужасном жаргоне:

— Все, испеклась! — В этом государстве, мадам, вы могли бы быть лучшим судьей, чем любой из нас,— проговорил стоявший возле нее Шуазель.

Жанна уловила намек на прежнее занятие своей матери и, откинувшись на спинку стула, звонко расхохоталась.

Надо отдать должное этой женщине, подумал Шуазель. Вульгарность делает ее необычайно стойкой.

Мадам дю Барри случайно обнаружила, что среди ее челяди есть человек, удивительно похожий на Шуазеля. Он служил поваром. У него было точно такое же мопсообразное лицо и такой же, как у Шуазеля, беспечный вид.

— Надо же, — сказала Жанна своей золовке Шон. — Это все равно что держать герцога у себя в поварах. А я не могу этого допустить.

Жанна прозвала повара «мой Шуазель» и то и дело сравнивала его с Шуазелем «королевским».

В один прекрасный день она рассчитала этого слугу, а вечером за ужином в обществе короля и его гостей сказала:

— Я прогнала со службы «моего Шуазеля». А вы своего, сир, когда прогоните?

Все, кто слышал это, сочли слова Жанны прямым объявлением войны герцогу и его партии.

Шуазель сделал ответный ход, приблизив ко двору юную креолку редкой красоты, недавно породнившуюся с ним через брак с кем-то из его родственников. Ее звали мадемуазель де Раби. Всем было ясно, куда клонит Шуазель. Он надеялся, что прекрасная креолка привлечет взоры короля и займет место Жанны дю Барри.

Увидев эту молодую женщину, изящную, как статуэтка, Жанна слегка насторожилась. Креолка была со вкусом одета и умела вести себя так, как того требовал Версальский этикет. Шон умоляла Жанну быть начеку.

Мадам де Мирепо, движимая не одним только корыстным чувством (потому что нельзя было жить возле Жанны, постоянно видя ее щедрость, и не проникнуться добрыми чувствами к ней), посоветовала Жанне, как когда-то советовала маркизе де Помпадур в трудные для той времена, не впадать в панику, а бороться.

— Тогда, дорогая графиня, — сказала она, — вам нечего будет бояться. Если что меня и печалит, так это не возможная победа Шуазеля и его сестры над вами, а то, что они причиняют вам столько волнений.

Жанна с присущей ей прямотой пришла к королю и спросила: — Что вы думаете об этой креолке, Франция?

У короля была привычка присваивать прозвища людям из своего ближайшего окружения, и Жанна, в свою очередь, наделила его самого прозвищем. «Франция» подходит к нему, сказала она, и королю это понравилось, тем более, что исходило прозвище от Жанны.

Вопрос Жанны рассмешил Луи.

— Что это? — сказал он. — Уж не испуг ли я вижу в ваших прекрасных глазках?

— А я в ваших — не страсть ли к креолке? — парировала Жанна.

— Хоть вы и видите то, чего видеть не можете, — сказал Луи, — это не значит, что я хотел бы расстаться с вами.

Жанна улыбнулась:

— Нет, конечно, нет. Не думайте, я не стану хныкать, если вы время от времени будете жаждать перемен. Конечно, до тех пор, пока вы будете возвращаться ко мне.

Теперь Луи улыбнулся Жанне:

— Прежде чем я почувствую соблазн, вам придется найти ту, которую — хотя бы чуть-чуть — можно сравнить с вами. А что касается этой женщины, то, глядя на нее, я не могу не думать в то же время о герцогине де Грамон. Я никогда не позволил бы этой женщине вмешиваться в мои дела и жизнь.

Жанна осталась довольна. Прежде чем Шуазель понял это, она уже знала, что затея с креолкой обречена на неудачу.

Шуазель и его сестра бесновались. Они представили свою протеже королю, который, хотя и был достаточно учтив с ней, не обратил, однако, на красавицу-креолку большего внимания, чем полагалось по этикету.

Герцогиня де Грамон не умела сдерживать своих чувств, как ее брат, и когда процессия спустилась по большой лестнице, чтобы нанести визит дофину, она протиснулась вперед и оказалась непосредственно за спиной у Жанны.

Жанна собиралась как раз сделать реверанс перед дофином, не упустившим случая придать своему лицу выражение, означавшее, сколь неприятна ему фаворитка деда, и в этот момент герцогиня де Грамон наступила на шлейф платья Жанны.

Жанна почувствовала это и резко выпрямилась, оглянувшись на уже оторванный от платья шлейф.

Она пришла в ярость — отчасти еще и потому, что здесь присутствовал король, а она хотела, чтобы он видел, что не зря ее обучают версальским манерам.

Жанна подбоченилась и собралась сказать герцогине все, что думала о ней, но случайно встретила взгляд короля. «Ради Бога, оставайтесь спокойной. Пусть все увидят, что это не вы, а гер цогиня попала впросак» — вот что мгновенно увидела она в этом взгляде.

И Жанна поняла, что этикет требует от нее вести себя так, словно ничего не случилось.

Она снова повернулась к дофину, сделала глубокий реверанс и продолжила свой путь.

Окружающие обменивались многозначительными взглядами. Жанне отдавали должное: бывшая девчонка из предместья Парижа кое-чему научилась.

Зато герцогиня де Грамон не научилась ничему. Это небольшое происшествие повлекло за собой временное удаление герцогини из Версаля. Не будь она сестрой могущественного Шуазеля, ее, вероятно, изгнали бы оттуда навсегда.

Попытки задеть мадам дю Барри, между тем не прекращались.

Граф де Лораге, друг герцога Шуазеля и герцогини де Грамон, решил унизить Жанну способом, характерным для людей его круга.

Этот аристократ взял молодую и очень красивую девицу из «дома мадам Гурдан» к себе в любовницы. Он купил для этой девицы дом, разодел ее в пух и прах и засыпал деньгами и драгоценностями. Двор, однако, заподозрил, что графом движет не слепое увлечение своей возлюбленной, а несколько иные мотивы.

Когда де Лораге стал именовать свою любовницу графиня де Тонно его намерения стали понятны, потому что «тонно» (бочка) и «бариль» (бочонок) значат почти одно и то же, а слово «бариль» созвучно слову «Барри».

В наказание за эту проделку графа изгнали из Версаля. Пострадала и мадам Гурдан. Ей запретили впредь посылать своих девиц в Фонтенбло, а это означало для нее большие финансовые убытки и было несправедливо, потому что мадам Гурдан не имела представления о намерениях графа де Лораге и ни в чем не была виновата.

Жанна на мадам Гурдан не обижалась и вскоре добилась отмены запрета на торговлю девицами. Однако и Жанна заразилась торжественностью окружавшей ее обстановки, и все заметили, что теперь на людях мадам дю Барри ведет себя вполне прилично и сдержанно, что еще совсем недавно показалось всем просто невероятным и странным.

Наедине с Луи она оставалась такой же, как и прежде, а король и не хотел, чтобы она стала какой-то другой.

Когда все поняли, что мадам дю Барри останется при дворе надолго, вокруг нее начала складываться партия сторонников, оппозиционная партии Шуазеля. Партию мадам дю Барри возглавили Ришелье и его племянник герцог д'Айгюлон, и цель у этой партии была одна— сокрушить

Шуазеля.

Герцог де Вогюон, и Репе де Мопеу присоединились к этой партии, которая вскоре стала известна под названием «партии баррьенов».

Начался новый год, а соперничество между фавориткой короля и его первым министром все еще не утратило своей остроты.

Король подарил Жанне дю Барри прелестный маленький дворец, который он задумал вместе с мадам де Помпадур. Там, в Малом Трианоне, он избавлялся от суеты двора и мог отдыхать, ведя образ жизни скромного владельца усадьбы.

Оба они — и король, и Жанна — обожали это место. Их жизнь здесь казалась обоим такой простой, бесхитростной, далекой от всяких интриг и треволнений. Они принимали своих ближайших друзей в маленьком зале, выходившем окнами в сад, и делали вид, что обходятся без слуг. В этом им помогал «летучий стол», искусное изобретение Лорио. Такие столы опускались под пол, когда требовалась перемена блюд (а на месте опустившегося стола появлялось металлическое устройство в виде розы). Когда же уставленные блюдами столы были готовы к подъему, металлическая роза раскрывалась и ускользала, освобождая место столу. Луи не уставал восхищаться этим занятным изобретением.

— Здесь, в нашем малом Трианоне, — говорил он, — мы можем жить в полном уединении.

Такое желание короля могло означать, что, будучи далек от пресыщения Жанной, он относится к ней так же, как в свое время относился к мадам де Помпадур.

Двор полагал, что рано или поздно или мадам дю Барри, или Шуазелю придется расстаться с королем. Все отлично понимали, что эти соперники непримиримы. Ни мадам дю Барри, ни Шуазель ни на какие уступки друг другу не пойдут. Время шло, а интерес к их соперничеству не ослабевал. Мадам дю Барри достался ее Трианон, зато Шуазель добился не так давно согласия на брак дофина с младшей дочерью императрицы Марии Терезии.

Друзья Шуазеля предрекали, что когда эрц-герцогиня Мария Антуанетта прибудет во Францию, влияние мадам дю Барри пойдет на убыль, потому что Мария Антуанетта будет надежным союзником Шуазеля, сыгравшего решающую роль в переговорах о браке между ней и дофином. Дофин ненавидел фаворитку деда, Аделаида тоже ненавидела Жанну, не отставали в этом от Аделаиды и ее сестры Софи и Виктория. Когда невеста дофина вникнет во все обстоятельства и присоединится к дофину и мадам Аделаиде, а там — и ко всей партии Шуазеля, сумеет ли Жанна дю Барри сохранить свое нынешнее положение?

— Франция, — воскликнула мадам дю Барри, войдя в апартаменты короля, — я придумала, что вы подарите мне на Новый год.

Луи улыбнулся. Как полна она жизни! Глядя на нее, он забывал о своих шестидесяти...

— И что же вы придумали? — спросил он.

— Сейчас скажу. Вы ведь любите мадам де Мирепо?

— Пожалуй, — согласился он.

— Тогда все в порядке. У нее так много долгов, что она потеряла надежду выплатить их когда-нибудь сполна. Ее гложет страшное беспокойство. Так вот — я хочу, чтобы вы подарили мне на Новый год Нантские ложи, а я бы тогда отдала их мадам де Мирепо, и всем ее заботам пришел бы конец. Вы согласны?

Король не спешил с ответом и похоже было даже нахмурился. Нантские ложи приносили весьма весомый доход в виде арендной платы за торговые заведения в Нанте. Принадлежали они (до ее недавней смерти) герцогине де Лораге. Король покачал головой.

— Боюсь, мадам Мирепо такого подарка не получит, поскольку я уже подарил Нантские ложи другой особе.

Лицо Жанны вспыхнуло.

— Но я уже пообещала ей!

Луи пожал плечами и отошел к окну. Жанна топнула ногой.

— Измените свое решение!

— Я не меняю своих решений, — холодно сказал Луи, глядя в окно.

Обернувшись, он увидел, как побледнела и изменилась Жанна в лице, и быстро подошел к ней.

— У вас самое доброе сердце на свете, — с нежностью сказал он ей. — Не смотрите на меня так печально. Что за радость вам просить у меня то, что вы потом отдадите кому-то другому? А теперь я скажу, кто получит Нантские ложи. Тот — или, вернее, та, — кого я люблю всей душой. Назвать ее имя? Графиня дю Барри — знаете такую?

Жанна, громко расхохотавшись, порывисто обняла короля.

— Ну и разыграли вы меня. Значит, мадам Мирепо получит свои ложи. Ох, Франция, как же я испугалась!

Он с нежностью смотрел на нее. Испугалась? Чего? Не того, что могла потерять в глазах тех, кто знал ее щедрость, нет! Испугалась, что бедная мадам Мирепо не получит своей ренты.

Вскоре после этого случая Жанна просила Луи вернуть ко двору герцогиню де Грамон.

— Я не ослышался? — спросил король.

— Нет, вы не ослышались, — сказала Жанна. — Тут по двору рыщет один мопс с таким видом, точно потерял свою сучку. Жалко пса, а я люблю собак, и Ваше Величество тоже их любит, правда?

— А знаете ли вы, что этот человек — ваш злейший враг? И если есть у вас враг злее, чем он, так это его сестра.

— О, пустяки! Пусть она вернется сюда. Во всяком случае, она больше вредит мне в деревне, чем в Версале. Когда мои враги у меня перед глазами, мне легче справляться с ними.

— Вы совсем не такая, как мадам де Помпадур. Она бы никогда не допустила, чтобы герцогиня де Грамон вернулась в Версаль.

— О, мадам Помпадур! Я никогда не смогу быть похожей на нее, так стоит ли пытаться? Уж какая я есть — такая есть.

— Добрейшая женщина на земле, — сказал Луи.

Герцогиня де Грамон вернулась в Версаль, и Шуазель говорил друзьям, что они с сестрой предпочли бы, чтобы она оставалась в ссылке, а не жила бы при дворе лишь потому, что мадам дю Барри сжалилась над ней.

— Ничего, — не унывал Шуазель, — может быть, эта женщина покинет двор, когда сюда прибудет невеста дофина. Мария Антуанетта будет шокирована присутствием такой вот мадам дю Барри при французском дворе.

Ришелье передал эти слова Шуазеля Жанне, которая разразилась такой бранью, что старый герцог пришел в восторг и долго еще при каждом удобном случае пересказывал «тирады» мадам дю Барри каждому, кто подвертывался ему в качестве слушателя.

Настал день, когда во Францию прибыла невеста дофина — изящная и очень хрупкая молоденькая девушка с рыжеватыми волосами, по виду почти девочка. Луи выехал в Компьенский лес, чтобы приветствовать ее, и пришел от невесты внука в восхищение.

Шуазель и его сестра тоже были восхищены ею. В этой совсем юной, очаровательной девушке они видели своего союзника, который сумеет помочь им сокрушить мадам дю Барри. Возможно, они рассчитывали на то, что король заинтересуется супругой своего внука и забудет Жанну, но этого не случилось.

Жанна присутствовала на ужине королевского семейства, который состоялся в Мюэт. Там ее представили Марии Антуанетте.

В душе мадам дю Барри смеялась над невестой дофина. Ну и ну, думала Жанна. Рыжая, конопатая! Ресницы чуть не белые, почти и не видать. Только и всего что дочь императрицы, а то никто бы и внимания на нее не обратил.

Девушка была вышколена своей матерью, и когда король спросил Марию Антуанетту, каково ее мнение о графине дю Барри, она сразу же догадалась, что он хочет услышать в ответ.

— Я нахожу графиню и красивой, и любезной, — сказала невеста дофина.

Король ласково похлопал ее по руке и высказал уверенность, что они станут друзьями.

Торжества, сопровождавшие женитьбу наследника престола Франции, были воистину пышными и ослепительными. Сверкали впечатляющие фейерверки, и дорога из Парижа в Версаль была забита толпами охотников до зрелищ. Говорили, что Луи старается подражать своему прадеду, не скупившемуся на празднества и церемонии.

Да, говорили недовольные, но времена тогда были другие. Сейчас во Франции не хватает зерна. А почему? Жалуются на плохой урожай, а, может, все дело в тех, кто запасает зерно? Может, скажете, и король тут ни при чем?

Кое-кто задался целью подсчитать расходы на торжества. Вышло что-то около двадцати миллионов ливров.

Двадцать миллионов ливров, когда тысячам людей в одной только столице нечем платить за хлеб! По стране расходились памфлеты. Один из них, «Размышления о свадьбе Его Высочества дофина», особенно популярный в Париже, содержал сведения о расходах на развлечения знати по случаю свадьбы дофина.

Собираясь в ожидании зрелищ, народ не мог сдержать негодования и роптал.

Банкет прошел в Отель-де-Вилль и сопровождался фейерверками на площади Людовика Пятнадцатого. От искр загорелись какие-то строительные леса, и огонь переметнулся на ближайшие здания. Возникла паника. Пытаясь спастись, люди в страшной давке затаптывали упавших. Около восьмисот человек получили увечья в ту ночь, около двухсот погибло.

При свете наступившего дня люди содрогнулись, глядя на трагические последствия ночного бедствия. Площадь была залита кровью убитых и раненых. Народ глухо роптал, возмущенный расточительством тех, по чьей вине возник пожар и погибли люди.

Пройдет не так уж много лет, и это место будет названо площадью Революции. Как смеют аристократы погрязать в роскоши и разврате, когда народ голодает? Вопрос этот уже взбудоражил умы и души простых французов.