Дрожь

Глава 38 Грейс 38 °F

— Это кем же надо быть, чтобы так поступить с ребенком? — поморщилась мама.

Не знаю, что заставило ее сморщиться: то, что я ей только что рассказала, или больничный запах мочи и дезинфекции.

Я пожала плечами и заерзала на больничной койке. Не знаю, зачем меня вообще сюда привезли. Рану у меня на руке не пришлось даже зашивать. Единственное, что мне было необходимо, — увидеть Сэма.

— Это какая же у него теперь искалеченная психика. — Мама хмуро посмотрела на экран телевизора над кроватью, хотя он был выключен. Моего ответа дожидаться она не стала. — Ну конечно же. Конечно, искалеченная. Иначе и быть не может. Такое никому даром не проходит. Бедный мальчик. У него был такой вид, как будто ему по-настоящему больно.

Я очень надеялась, что к тому моменту, когда Сэм закончит говорить с медсестрой, мама прекратит разглагольствовать на эту тему. Мне не хотелось вспоминать его изломленные плечи, неестественную форму, которую приняло его тело под воздействием холода. И еще я очень надеялась, что Сэм поймет, почему я рассказала маме о его родителях. Это было лучше, чем если бы она узнала правду о волках.

— Я же тебе говорю, мама. Эти воспоминания действительно очень для него болезненны. Естественно, что он психанул, когда увидел у себя на руках кровь. Это же классический условный рефлекс, или как его там. Можешь посмотреть в Интернете.

Мама обхватила себя руками.

— Хотя если бы его там не было...

— Ну да, я бы погибла, и все такое прочее. Но он там был. Почему все вокруг распсиховались куда больше меня?

Отметины, которые оставили на моей руке зубы Шелби, большей частью успели уже превратиться в уродливые ссадины, хотя на мне все заживало далеко не так быстро, как на Сэме, когда его подстрелили.

— Потому что ты лишена инстинкта самосохранения, Грейс. Ты прешь вперед, как танк, воображая, будто ничто на свете не может тебя остановить, пока не столкнешься с танком побольше. Ты уверена, что тебе нужно встречаться с человеком, у которого такое прошлое? — Маме, похоже, по душе пришлась ее собственная теория. — У него может случиться нервный срыв. Я читала, что они могут начаться в двадцать восемь лет. Он может быть почти нормальным, а потом внезапно слететь с катушек. Ты же знаешь, я никогда раньше не указывала тебе, как жить. Но что, если... если я попрошу тебя не встречаться с ним?

Такого я не ожидала.

— Я отвечу, что, поскольку до сих пор ты не слишком часто проявляла обо мне материнскую заботу, никакого права распоряжаться моей жизнью сейчас у тебя нет. Мы с Сэмом вместе. Это не обсуждается.

Мама вскинула руки над головой, как будто пыталась помешать танку-Грейс переехать ее гусеницами.

— Ладно. Как хочешь. Только будь осторожна, хорошо? Бог с ним. Пойду поищу чего-нибудь попить.

На этом ее родительский порыв иссяк. Она изобразила материнскую заботу: привезла нас в больницу, понаблюдала, как медсестра обрабатывает мои раны, и попыталась отговорить меня встречаться с психом — и упорхнула. Моей жизни определенно ничто не угрожало, так что она могла быть свободна.

Несколько минут спустя дверь со щелчком отворилась, и к моей постели подошел Сэм, бледный и усталый в зеленоватом больничном освещении. Бледный, но в человеческом обличье.

— Что они с тобой делали? — поинтересовалась я.

Губы его искривились в безрадостной улыбке.

— Наложили повязку на рану, которая с того момента уже успела затянуться. Как ты все ей объяснила?

Он покрутил головой в поисках мамы.

— Рассказала о твоих родителях и сказала, что это у тебя из-за психотравмы. Она поверила. Это хорошо. Ты как? Тебе... — Я сама не очень понимала, какой вопрос хочу задать. — Папа сказал, что она умерла. Шелби. Наверное, на ней раны не заживают так, как на тебе. Все случилось слишком быстро.

Сэм положил руки мне на плечи и поцеловал меня, потом уткнулся лбом мне в лоб, так что мы уперлись взглядами друг в друга и мне стало казаться, что у него всего один глаз.

— Я отправлюсь в ад.

— Что?

Он заморгал своим единственным глазом.

— Мне следовало бы переживать из-за ее смерти.

Я отстранилась, чтобы взглянуть на выражение его лица; оно было странно опустошенным. Я не знала, что на это сказать, но Сэм избавил меня от такой необходимости, взяв меня за руки и крепко сжав их.

— Я понимаю, что должен быть расстроен. Но чувствую только облегчение, что сумел увернуться от этого снаряда. Я не превратился в волка, ты цела, а с ее смертью у меня просто одной заботой стало меньше. У меня такое чувство... как будто я пьян.

— Моя мамочка считает, что ты подпорченный товарец, — сообщила я ему.

Сэм поцеловал меня еще раз, на миг закрыл глаза, потом поцеловал меня в третий раз, совсем легонько.

— Так и есть. Ты хочешь дать деру?

Я не поняла, имеет он в виду дать деру от него или из больницы.

— Мистер Рот? — На пороге возникла сестра. — Вы можете остаться в палате, но вам придется присесть, чтобы мы могли кое-что сделать.

Как и мне, Сэму полагалось сделать несколько уколов от бешенства — стандартная процедура в случае беспричинного нападения дикого животного. Мы не стали сообщать медикам, что Сэм был близко знаком с этим животным и что оно было вовсе не бешеное, а просто злобное. Я потеснилась, чтобы дать Сэму место, и он присел на край кровати, с опаской покосившись на шприц, который сестра держала в руках.

— Не смотрите на иглу, — посоветовала женщина, рукой в перчатке закатывая его окровавленный рукав.

Сэм отвернулся, но взгляд у него был отсутствующий и рассеянный и мысли явно блуждали где-то далеко от иглы, которую сестра в данный момент вонзила ему в кожу. Глядя, как она делает укол, я вообразила, что это лекарство для Сэма — сжиженное лето, впрыснутое прямо ему в вены.

В дверь постучались, и в палату заглянула вторая медсестра.

— Бренда, ты скоро? — спросила она первую. — Ты нужна в триста второй. Там какая-то девица буянит.

— Какое счастье, — с глубоким сарказмом отозвалась Бренда. — Все, вы оба можете идти. Выписку я отдам вашей маме, когда закончу, — добавила она, обращаясь ко мне.

— Спасибо, — сказал Сэм и потянул меня за руку.

Мы двинулись по коридору, и на миг меня охватило странное чувство, что мы снова перенеслись в ту самую первую ночь, когда только познакомились.

— Погоди, — сказала я, когда мы проходили через приемный покой, и Сэм послушно остановился.

Я прищурилась, но женщина, которую, как мне показалось, я заметила в многолюдном зале, исчезла.

— Кого ты высматриваешь?

— Мне показалось, я видела маму Оливии.

Я снова прищурилась, но вокруг были одни незнакомые лица.

У Сэма затрепетали ноздри, а брови еле заметно сошлись на переносице, но он не сказал ни слова, и мы двинулись к выходу. Мама уже подогнала машину к дверям, сама не подозревая, какую услугу оказывает Сэму.

За окнами машины кружились снежинки, крошечные кристаллики холода. Взгляд Сэма был прикован к деревьям, которые обступали стоянку с противоположной стороны, едва различимые в свете фонарей. Я не знала, думает ли он о неумолимом холоде, который сочился сквозь щели в дверях, об искалеченном теле Шелби, которому никогда больше не суждено превратиться в человеческое, или, как я, все еще грезит о воображаемом шприце с жидким летом.