Дрожь

Глава 63 Грейс 22 °F

Потом я еще не раз видела Оливию после того, как оставила записку на машине ее родителей. Она периодически мелькала в сумеречном лесу, зеленые глаза Оливии делали ее мгновенно узнаваемой. Она никогда не бывала в одиночестве: другие волки оберегали ее, наставляли, защищали от первобытных опасностей пустынного зимнего леса.

Мне хотелось спросить ее, не встречала ли она его.

По-моему, она хотела сказать мне «нет».

За несколько дней до рождественских каникул и моей запланированной поездки с Рейчел мне позвонила Изабел. Не знаю, почему она позвонила, вместо того чтобы просто подойти к моей новой машине; я видела, как она сидит в одиночестве в своем джипе на другом конце школьной стоянки.

— Как дела? — поинтересовалась она.

— Нормально, — отозвалась я.

— Врешь. — На меня Изабел не смотрела. — Ты ведь понимаешь, что он мертв.

Признать это по телефону было легче, чем лицом к лицу.

— Понимаю.

На противоположном конце обледенелой стоянки Изабел захлопнула телефон. Она завела мотор и подъехала ко мне. Щелкнул замок пассажирской двери, и стекло с жужжанием опустилось.

— Садись. Поехали покатаемся.

Мы прокатились по городу и купили себе кофе, а потом, поскольку на парковке оказались свободные места, остановились перед книжным. Изабел долго смотрела на витрину, прежде чем выйти из машины. Мы выбрались на обледенелый тротуар и остановились перед витриной. Она была ярко украшена к Рождеству. Традиционные северный олень, имбирные пряники и «Эта прекрасная жизнь»[7].

— Джек любил Рождество, — произнесла Изабел. — Дурацкий праздник. Я его больше не праздную. — Она кивнула в сторону магазина. — Не хочешь зайти? Сто лет туда не заглядывала.

— Я не была там после того, как...

Я осеклась. Произносить это вслух мне не хотелось. Зайти в магазин хотелось, а произносить это вслух — нет.

Изабел распахнула передо мной дверь.

— Я знаю.

В сером свете безжизненного зимнего дня книжный магазин казался другим миром. Голубые и свинцово-серые полки сменили цвет. Свет казался прозрачным, беспримесно белым. Откуда-то сверху лилась классическая музыка, но все перекрывал гул обогревателя. Я взглянула на парнишку за прилавком — долговязого и темноволосого, склонившегося над книгой, — и на миг в горле у меня встал ком, такой колючий, что не сразу получилось его проглотить.

Изабел больно дернула меня за руку.

— Пойдем поищем книги про то, как растолстеть.

Мы отправились в кулинарный раздел и уселись на пол. Ковер был старый, вытертый. Изабел устроила грандиозный беспорядок, стаскивая с полок стопку за стопкой и запихивая их потом обратно как придется, а я растворилась в аккуратных буковках заголовков на корешках, рассеянно выравнивая книги на полках.

— Хочу научиться правильно толстеть. — Изабел протянула мне книгу о выпечке. — Что скажешь?

Я пролистала страницы.

— Тут все в граммах, а не в стаканах. Придется тебе купить электронные весы.

— Ну уж нет. — Изабел запихнула книгу на первое попавшееся место на полке. — А эта?

Книга оказалась о тортах. Восхитительных шоколадных коржах, лопающихся от малиновой начинки, золотистых бисквитах, прослоенных воздушным масляным кремом, сочных чизкейках, истекающих клубничным нектаром.

— Торт в школу не возьмешь. — Я передала ей книжку про печенье. — Попробуй вот эту.

— Это идеальный вариант, — возмутилась Изабел и отложила книгу в сторону в отдельную кучку. — Ты что, не знаешь правил шопинга? Рациональный подход тут ни к чему. Главное — убить побольше времени. Я чувствую, придется мне учить тебя искусству разглядывания. Ты в нем определенно профан.

Изабел учила меня разглядывать кулинарные книги, пока я совершенно не извелась и не ушла бродить по магазину, оставив ее в одиночестве. Ноги сами привели меня к обитой бордовым ковром лестнице на второй этаж.

Из-за серости за окном чердак показался мне темнее и теснее, чем я его запомнила, но двухместный диванчик стоял все на том же месте, и невысокие стеллажи с книгами, в которых копался Сэм, тоже. Я так и видела, как он сидит перед ними на корточках, выискивая ту самую книгу.

Делать этого не следовало, но я села на диванчик, откинулась на спинку, закрыла глаза и изо всех сил вообразила, что позади меня лежит Сэм, что я нахожусь в кольце его надежных рук и в любой миг могу почувствовать на своей щеке его теплое дыхание, колышущее мои волосы и щекочущее мне ухо.

Я почти чуяла его присутствие. Мест, где до сих пор сохранился его запах, оставалось не так много, но я почти улавливала его — а может, просто так сильно этого хотела, что он мне чудился.

Я вспомнила, как Сэм уговаривал меня принюхаться в кондитерской. Признать свою истинную природу. Теперь я погрузилась в запахи книжного магазина: ореховый и табачный аромат кожи, цветочный запах чистящего средства для ковров, сладковатый душок черных чернил и чуть отдающий бензином — цветных, шампунь мальчика-продавца за прилавком, духи Изабел, отголоски запаха наших с Сэмом поцелуев на этом диване.

Мне хотелось, чтобы Изабел застала меня в слезах, ничуть не больше, чем ей хотелось, чтобы я застала в слезах ее. У нас с ней теперь было немало общего, но о слезах мы не говорили никогда. Я утерла лицо рукавом и выпрямилась.

Я подошла к полке, с которой Сэм тогда взял ту книгу, и принялась просматривать корешки, пока не нашла нужный. Я вытащила томик. «Стихи». Райнер Мария Рильке. Я поднесла его к носу, чтобы убедиться, что это тот самый экземпляр. Сэм.

Я купила его. Изабел купила книжку про печенье, мы поехали к Рейчел и напекли гору крошечных печеньиц, старательно избегая разговоров о Сэме и Оливии. Потом Изабел отвезла меня домой, я заперлась в кабинете с томиком Рильке и принялась читать.

Две жизни: ты не с этой и не с той,

И жизнь твоя то ввысь парит, то дремлет,

То молча ждет, то все вокруг объемлет —

То камнем обернувшись, то звездой.[8]

Мне кажется, я начинала понимать поэзию.