Двор холода и звездного света (ЛП)

Глава 15

Фейра

Мне еще нужно было найти или даже придумать, что подарить Рисанду на Солнцестояние.

К счастью, Элейн незаметно подошла ко мне за завтраком, когда Кассиан еще спал, как убитый на диване в гостиной, Азриэль куда-то пропал, хотя он уснул на диване напротив генерала, возможно, из-за лени и опьянения, ведь мы выпили предостаточно прошлой ночью, им не хотелось перебираться в крошечную спальню, которую мы выделили для них на время Солнцестояния. Мор выбрала мою старую спальню, не обращая внимания на беспорядок, который я оставила, а Амрен вернулась в свою квартиру, когда мы, наконец, заснули рано утром. Мой мэйт и Мор еще спали. Они заслужили этот отдых. Как и мы все.

Но Элейн, казалось, тоже не могла уснуть, как и я, особенно после моего ужасного разговора с Нестой, что даже вино, которое я выпила вернувшись домой, не помогло. Моя младшая сестра спросила не хочу ли я прогуляться по городу, предоставляя мне прекрасный повод отправиться за покупками.

Неловко, я чувствовала себя неловко и эгоистично, совершая покупки, даже если это для любимых мной людей. В этом городе и за его пределами оставалось еще так много людей, у которых почти ничего не было, и каждый момент, что я проводила, разглядывая витрины и проводя пальцами по различным товарам, раздражал меня.

— Я знаю, что это нелегко для тебя, — Элейн рассматривала ткацкий цех через, который мы проходили, любуясь прекрасными гобеленами, коврами и одеялами изготовленными в стиле Ночного двора: Веларис во время Звездопада; скалистые, дикие берега северных островов; храм в Цесере; символы двора, три звезды, венчающих вершину горы.

Я отвернулась от настенного покрытия, изображающего последнее.

— Это не так просто?

Мы говорили почти шепотом, больше из уважения к другим, любуясь работами.

Карие глаза Элейн осмотрели на символы Ночного двора.

— Покупать вещи без крайней необходимости.

В задней части сводчатого, отделанного деревянными панелями магазина, ткацкий станок зашумел, щелкнул и темноволосая ткачиха продолжила свою работу, останавливаясь только для того, чтобы ответить на вопросы клиентов.

Это пространство настолько отличалось от лачуги, что принадлежала Ткачихе в лесу. Стрыге.

— У нас есть все, что нужно, — призналась я Элейн. — Кажется слишком много подарков.

— Это их традиция, — возразила Элейн, ее лицо все еще было румяным от мороза. — Они сражались и погибли на войне. Возможно, это лучший способ выразить благодарность, а не чувствовать себя виноватой. Помнить, что этот день для них что-то значит. Независимо от того, кто приобрел, а кто потерял, через праздник и подарки, мы чтим тех, кто сражался за само его существование, за мир, который сейчас есть в городе.

На мгновение я просто смотрела на свою сестру, удивляясь ее мудрости. Не новое пророчество. Просто ясные глаза и открытое лицо.

— Ты права, — сказала я, снимая символику двора, весящую передо мной.

Гобелен был соткан из ткани настолько черной, что, казалось, поглощал весь свет. Символы, однако, были нанесены серебряной нитью-нет, не серебряной. Своего рода радужной нитью, которая переливалась искрами цвета. Как сплетенный Звездный свет.

— Ты думаешь этот? — Спросила Элейн. Она ничего не купила за час, который мы провели вместе, но она останавливалась достаточно часто, чтобы подумать и по рассматривать товары. Она сказала, что ей был нужен подарок для Несты. Она искала подарок для нашей сестры, независимо от того, соизволит ли Неста присоединиться к нам завтра.

Но Элейн, казалось, была более чем довольна просто наблюдая за гудящим городом, наслаждаясь фейским светом сверкающим на гирляндах между зданиями и над площади, пробуя любую сладость, предложенную продавцами, слушая уличных музыкантов, играющих возле, теперь уже, молчаливых фонтанов.

Словно моя сестра тоже искала оправдание выйти из дома сегодня.

— Я не знаю, кому я его подарю, — призналась я, проводя пальцами по черной ткани гобелена. В тот момент, когда мои пальцы коснулись бархатной мягкой поверхности, они, казалось, растворились в ней. Словно материал действительно поглощал весь цвет и свет. — Но… — я посмотрела в сторону ткачихи, сидящей на другом конце комнаты, возле еще одной ткани, наполовину сотканной на ее ткацком станке. Оставив свою мысль незаконченной, я направилась к ней.

Ткачиха была Высшей Фэ, фигуристой и бледнокожей. Черные волосы заплетены в длинную косу, которая лежала через плечо на теплом красном свитере. Практичные коричневые брюки и сапоги из короткой шерсти завершали ее наряд. Простая, удобная одежда. Которую я могла бы надеть во время рисования или повседневных дел.

Честно говоря, я носила тоже самое под своим тяжелым синим пальто.

Ткачиха отложила работу, ловкие пальцы замерли и она подняла голову.

— Чем я могу вам помочь?

Несмотря на ее красивую улыбку, ее серые глаза были… пустыми. Не было никакого способа объяснить это. Пустыми и немного отдаленными. Улыбка пыталась компенсировать это, но не могла скрыть тяжесть залегшею внутри.

— Я хотела узнать о гобелене с символикой, — сказала я. — О черной ткани?

— Меня спрашивают об этом, по крайней мере один раз в час, — сказала ткачиха, ее улыбка, не выражала веселья.

Я немного поежилась.

— Извините. — Элейн подошла ко мне, держа пушистое розовое одеяло в одной руке и фиолетовое в другой.

Ткачиха отмахнулась от моих извинений.

— Это необычная ткань. — Она положила руку на деревянный каркас ткацкого станка. — Я называю ее пустотой. Она поглощает свет и создает иллюзию отсутствия цвета.

— Ты сделала это? — спросила Элейн, наблюдая за гобеленом через мое плечо.

Радостный кивок.

— Мой новый эксперимент. Хотелось соткать тьму и посмотреть, смогу ли я сделать ее глубже чем любой мастер до этого.

Сама побывав в пустоте, ткань, которую она соткала, очень хорошо подходила.

— Почему?

Ее серые глаза снова повернулись ко мне.

— Мой муж не вернулся с войны.

Откровенные, открытые слова пронзили меня.

Это была попытка удержать ее взгляд, когда она продолжила:

— Я начала создать пустоту на следующий день после того, как узнала, что он умер.

Рис не просил никого в этом городе присоединиться к его армиям. Они сознательно сделали выбор. Увидев смятение на моем лице ткачиха мягко добавила:

— Он думал, что это правильно. Сражаться. Он ушел с несколькими другими чувствовавшими то же самое, и присоединился к легиону Летнего двора, который они встретили по пути на юг. Он погиб в битве за Адриату.

— Я сожалею, — мягко сказала я. Элейн повторила мои слова, ее голос был нежным.

Ткачиха смотрела только на гобелен.

— Я думала, у нас будет еще тысяча лет вместе. — Она включила ткацкий станок. — За триста лет, что мы прожили в браке, у нас так и не получилось завести детей. — Ее пальцы двигались красиво, умело, несмотря на ее слова. — У меня ничего не осталось от него. Он ушел и пустота родилась во мне.

Я не знала, что сказать.

На его месте могла быть я.

Мог быть Рис.

Эта необыкновенная ткань, сотканная в горе, к которому я ненадолго прикоснулась и больше никогда не хотела познать, содержала утрату, которую я не могла себе представить.

— Я продолжаю надеяться, что каждый раз, когда я рассказываю кому-то, кто спрашивает о пустоте, мне станет легче, — сказала ткачиха. Если люди спрашивали об этом так часто, как она утверждала… я бы не выдержала.

— Почему бы не снять его? — спросила Элейн, сочувствие было написано на ее лице.

— Потому что я не хочу его оставлять.

Несмотря на ее уравновешенность, ее спокойствие, я почти чувствовала, как агония заполняет комнату. Несколько моих попыток в роли Дэмати и я могла бы облегчить это горе, уменьшить боль. Я никогда не делала это ни для кого, но …

Но я не могла. Это было бы нарушением, даже если я собиралась сделать это с хорошими намерениями.

И ее потеря, ее бесконечная печаль-она что-то создала из этого. Нечто экстраординарное. Я не могла отнять это у нее. Даже если она попросит.

— Серебряная нить, — спросила Элейн. — Как она называется?

Ткачиха снова остановился. Она посмотрела на мою сестру. Никаких попыток улыбнуться на этот раз.

— Я называю ее надеждой.

К моему горлу подступил ком, глаза защипало от слез и мне пришлось отвернуться, чтобы вновь взглянуть на этот необыкновенный гобелен.

Ткачиха объяснила моей сестре.

— Я создала ее после освоения пустоты.

Я смотрела и смотрела на эту черную ткань, которая была похожа на яму ведущую в ад. А потом всмотрелась в переливающуюся, живую серебряную нить, отличающуюся от темноты, пожирающей весь свет и цвет.

На его месте могла быть я. И Рис. Так почти и было.

Однако он выжил, а муж ткачихи-нет. Мы выжили, а их история закончилась. У нее не осталось ничего от него.

Мне повезло-так невероятно повезло, что я не могла жаловаться. Тот момент, когда он умер, был худшим в моей жизни, скорее всего, таким и останется, но мы выжили. Эти месяцы это преследовало меня. Все, от чего мы так бежали.

И этот праздник завтра, этот шанс отпраздновать его вместе…

Невозможная глубина темноты передо мной, маловероятное пренебрежение надеждой, пронизывающей ее, прошептала правду прежде, чем я узнала ее. До того, как я узнала, что хочу подарить Рису.

Муж ткачихи не вернулся домой. Но мой смог.

— Фейра?

Элейн стояла рядом со мной. Я не слышала ее шагов. Не слышала ни звука.

Галерея опустела. Но мне было все равно, когда я снова подошла к ткачихе, которая остановила свою работу еще раз, услышав мое имя.

Глаза ткачихи слегка расширились и она поклонилась.

— Моя Леди.

Я проигнорировала ее слова.

— Как? — Я указала на ткацкий станок, полуобработанный кусок ткани, принимающий форму на его раме, на искусство на стенах. — Как вы продолжаете творить, несмотря на свою потерю?

Заметила ли она дрожь в моем голосе, она не показала этого. Ткачиха только сказала, ее грустный, печальный взгляд, встретился с моим:

— Я должна.

Простые слова пронзили меня.

Ткачиха продолжила:

— Я должна творить, иначе все было напрасно. Я должна творить, или я сойду с ума от отчаяния и никогда не покину свою кровать. Я должна творить, потому что у меня нет другого способа выразить это. — Ее рука легла на сердце, и мои глаза горели от слез. — Это тяжело, — сказала ткачиха, ее взгляд не отрывался от моего, — и больно, но если я остановлюсь, если я позволю этому ткацкому станку замолчать… — она отвела взгляд, чтобы посмотреть на ее гобелен. — Тогда не будет никакой надежды, сияющей в пустоте.

Мои губы задрожали, ткачиха протянула руку и сжала мою, ее мозолистые пальцы были теплыми.

У меня не было слов, ничего, чтобы передать то, что вспыхнуло в моей груди. Ничего кроме,

— Я хотела бы купить этот гобелен.

***

Фейра

Гобелен должны были доставить в городской дом уже сегодня.

Мы с Элейн еще около часа бродили по различным магазинам, прежде чем сестра отправилась во дворец нитей и драгоценностей.

А я рассеяла в заброшенную студию в Радуге.

Мне было необходимо нарисовать все то, что пробудилось внутри меня в цехе у ткачихи.

Так прошло три часа.

Некоторые картины получались быстро. Некоторые я начинала рисовать карандашом на бумаге, размышляя над выбором холста и красок.

Я нарисовала скорбь, которая читалась в истории ткачихи, и ее потерю. Я рисовала все, что зарождалось внутри, позволяя прошлому пролиться на холст, и с каждым взмахом кистью приходило желанное облегчение.

Случился маленький сюрприз, когда меня поймали.

Я едва успела спрыгнуть со стула до того, как открылась входная дверь и вошла Рессина, со шваброй и ведром в руках. У меня точно не хватило времени спрятать все картины и припасы.

Рессина, к ее чести, только улыбнулась, остановившись.

— Я подозревала, что именно вы будете здесь. Я видела свет прошлой ночью и подумала, что это можете быть вы.

Мое сердце ужасно стучало, лицо обдало жаром, но я улыбнулась.

— Простите.

Фейри грациозно пересекла комнату, даже с чистящими средствами в руках.

— Не нужно извиняться. Я как раз собиралась провести уборку.

Она поставила швабру и ведро у одной из пустых белых стен.

— Почему? — Я положила свою кисть на палитру, расположенную на соседнем стуле.

Рессина положила руки на свои узкие бедра и осмотрела помещение.

Из вежливости или из-за отсутствия интереса, она не слишком долго рассматривала мои картины.

— Семья Полины не заявляла о продаже, но я не думаю, что она, хотела бы, чтобы это место пылилось.

Я прикусила губу, неловко кивнув.

— Простите… за то, что не пришла в вашу студию прошлой ночью.

Рессина пожала плечами.

— Опять же, не нужно извиняться.

Так редко кто-то за пределами внутреннего круга говорил со мной с такой непринужденностью. Даже ткачиха стала более официально разговаривать после того, как я предложила купить ее гобелен.

— Я просто рада, что кто-то использует это место. Что вы его используете, — добавила Рессина.

— Я думаю, Полине вы бы понравились.

Я молчала. И опомнившись начала собирать свои вещи.

— Я уже ухожу. — Я подошла к стене, чтобы поставить еще свежую картину. Портрет, над которым я думала некоторое время и отправила его в карман между мирами, вместе со всеми остальными работами.

Я наклонилась, чтобы собрать остальные материалы.

— Вы можете оставить их.

Я замерла.

— Это не моя студия.

Рессина прислонилась к стене.

— Возможно, вы могли бы поговорить об этом с семьей Полины. Они не будут против продажи.

Я выпрямилась, забрав с собой сумку.

— Возможно, — я подстраховалась, отправив остальные предметы и картины в это карманное царство, не заботясь о том, врезались ли они друг в друга, когда я направлялась к двери.

— Они живут на ферме в Дунмере, на берегу моря. На случай, если вас это заинтересует.

Вряд ли.

— Благодарю.

Я практически чувствовала ее улыбку, когда подошла к входной двери.

— Счастливого Солнцестояния.

— И вам тоже, — бросила я через плечо, прежде чем выйти на улицу.

И врезаться прямо в твердую, теплую грудь моего мэйта.

Я отскочила от Риса, ругаясь, хмурясь от его смеха, когда он сжал мои руки, чтобы удержать.

— Куда-то собралась?

Я насупилась, но взяла его под руку и направилась на оживленную улицу.

— Что ты здесь делаешь?

— Почему ты выбежала из заброшенной галереи, словно что-то украла?

— Я не выбегала, — ответила я, сжав его руку, заработав еще один глубокий, хриплый смешок.

— Значит, ты шла подозрительно быстро.

Я молчала, пока мы не достигли проспекта, который спускался вниз к реке. Тонкие льдины проплывали по бирюзовым водам. Под ними вода текла не так быстро, как в теплые месяцы. Словно Сидра впала в сумеречный зимний сон.

— Там я рисовала, — сказала я, наконец, когда мы остановились на дорожке у реки. Влажный, холодный ветер пролетел мимо, растрепав мои волосы и Рис спрятал выбившуюся прядь за ухо.

— Я вернулась туда сегодня и была поймана художницей, Рессиной. Но та студия принадлежала фейри, которая не пережила нападение этой весной. Рессина убирается от своего имени. От имени Полины, на случай, если семья захочет продать помещение.

— Мы можем купить его, если ты хочешь рисовать в уединении, — предложил он, тонкий солнечный свет, заблестел на его волосах. Никаких признаков крыльев.

— Нет, нет, дело не только в уединении… само место прекрасно. Я чувствую это. — Я покачала головой. — Я не знаю. Картины помогают. В смысле, помогают мне. — Я выдохнула и всмотрелась в его лицо, которое было мне дороже больше всего на свете, слова ткачихи эхом прозвучали в голове.

Она потеряла своего мужа. А я нет. И все же она ткала и творила. Я прикоснулась к щеке Риса, и он склонился ближе к моей руке, когда я тихо спросила:

— Как думаешь, это глупо, размышлять о том, что живопись может помочь и другим? Не мои картины, я имею в виду. Что если обучать живописи людей, которые борются с сами собой так же, как и я.

Его взгляд стал мягче.

— Я не думаю, что это глупо.

Я провела пальцем по его скуле, наслаждаясь каждым сантиметром контакта.

— От этого я чувствую себя лучше, может и другие тоже смогут это почувствовать.

Он молчал, даруя мне то общение, которое ничего не требовало, ничего не просило в замен, пока я гладила его лицо. Мы обрели связи меньше года назад. Если бы все пошло не так во время последней битвы, сколько бы горя навалилось на меня? Я знала… знала то, что являлось для меня глубочайшим ударом.

Я наконец убрала руку от его лица.

— Как думаешь, кто-нибудь придет? Если бы было доступно пространство для обучения?

Рис наблюдал за мной, всматриваясь в мои глаза, а затем поцеловал в висок, его губы были теплыми против мое охлажденного лица.

— Полагаю, тебе нужно проверить.

***

Фейра

Рис проводил меня до двери, ведущей к квартире Амрен, прежде чем уйти на еще одну встречу с Кассианом и их Иллирийскими командирами в военном лагере Дэвлона.

В нос ударил ужасный запах.

— Здесь пахнет… интересно.

Амрен, сидевшая на длинном рабочем столе в центре комнаты, ухмыльнулась мне и указала присесть на кровать с балдахином.

Помятые простыни и разбросанные подушки подтверждали причины посторонних запахов.

— Ты могла бы открыть окно, — сказала я, махнув на стену на другом конце квартиры.

— Холодно, — это все, что она сказала, возвращаясь к…

— Пазлы?

Амрен установила крошечный кусочек к картине над, которой она работала.

— Должна же я делать что-то во время Солнцестояния?

Я не смела возразить, снимая пальто и шарф. В камине у Амрен горел огонь из-за чего стояла ужасная духота. Но ни хозяйка или ее спутник из Летнего двора, которого нигде не было видно, этого не замечали.

— Где Вариан?

— Покупает еще больше подарков для меня.

— Еще?

Небольшая улыбка, ее красные губы поджались, когда она поместила еще один кусочек в свой пазл.

— Он решил, что тех, что привез из Летнего двора, недостаточно.

Это я тоже не хотела комментировать.

Я села напротив нее за длинный стол из темного дерева, рассматривая наполовину законченный пазл, похожий на осеннее пастбище.

— Твое новое хобби?

— Без этой отвратительной книги, которую нужно было расшифровать, я обнаружила, что соскучилась по таким вещам. — Еще один кусочек встал на место. — Это пятый на этой неделе.

— Прошло только три дня от недели.

— Они не достаточно сложные для меня.

— Сколько штук на этот раз?

— Пять тысяч.

— Не выпендривайся.

Амрен выпрямилась, потирая спину и подмигивая.

— Развивает мышление, но портит осанку.

— Хорошо, что у тебя есть Вариан для упражнений.

Амрен рассмеялась, звук был похож на карканье вороны.

— Действительно, хорошо. — Эти серебряные глаза, казались странными, словно в них еще сохранился отпечаток той силы.

— Ты пришла сюда не для того, чтобы составить мне компанию.

Я откинулся на спинку шатающегося стула. Ни один не подходил к столу по стилю. Действительно, каждый из них, казался, словно из разных десятилетий или веков.

— Нет, не для этого.

Вторая Высшего Лорда махнула рукой и снова склонилась над пазлами.

— Валяй.

Я сделала вдох.

— Речь пойдет о Несте.

— Я так и думала.

— Вы с ней разговаривали?

— Она иногда приходит сюда.

— На самом деле?

Амрен попыталась и не смогла поместить кусочек в пазл, ее взгляд метнулся к разноцветным частям, разбросанным вокруг нее.

— В это так трудно поверить?

— Она не заходит в городской дом. Или в дом Ветра.

— Никто не любит ходить в дом Ветра.

Я потянулась за кусочком, и Амрен щелкнула языком в предупреждении не делать этого. Я тут же убрала руку.

— Я надеялась, что ты знаешь о чем она переживает.

Амрен молчала некоторое время, рассматривая кусочки пазлов. Я собиралась уже повторить, когда она ответила:

— Мне нравится твоя сестра.

Хоть кому-то.

Амрен подняла глаза на меня, словно я произнесла это вслух.

— Она мне нравится потому, что не создает проблем. И она не так проста, чтобы находится с ней рядом или понимать.

— Но?

— Без но, — сказала Амрен, возвращаясь к пазлам. — Поскольку она мне нравится, я не собираюсь сплетничать о ее нынешнем состоянии.

— Это не сплетни. Я беспокоюсь. — Мы все. — Она начинает путь, который…

— Я не предам ее доверия.

— Она говорила с тобой? — Слишком много эмоций пронзало меня. Облегчение о того, что Неста с кем-то разговаривает, смущение из-за того, что это была Амрен, и, возможно, даже некоторая ревность, что моя сестра не обратилась ко мне… или к Элейн.

— Нет, — сказала Амрен. — Но я знаю, что она не хотела бы, чтобы я разговаривала о ее жизни с кем-либо. Или с тобой.

— Но…

— Дайте ей время. Дайте ей свободы. Дайте ей возможность разобраться совсем самостоятельно.

— Прошло уже несколько месяцев.

— Она бессмертная. Месяцы не имеют значения.

Я сжала челюсть.

— Она отказывается приходить на Солнцестояние. Элейн будет ужасно расстроена, если она этого не сделает

— Элейн, или ты?

Эти серебряные глаза прижали меня к месту.

— Мы обе, — сказала я сквозь зубы.

— У Элейн полно своих проблем, на которых стоит сосредоточиться.

— Это какие же?

Амрен просто посмотрела на меня. Я проигнорировала ее.

— Если Неста соизволит навестить тебя, — сказала я, старый стул, заскрипел, когда встала с него, забирая пальто и шарф со скамейки у двери, — скажи ей, что это будет очень много значить, если она придет на Солнцестояние.

— Я не даю обещаний, деточка.

Это было лучшее, на что я могла надеяться.