Дьявол в маске

Глава 9

Прошло уже восемнадцать часов, а Уилл все еще ощущал запах ее кожи, чувствовал соленый вкус ее пота, а в ушах у него звучали ее страстные вздохи.

Она застигла его врасплох, в ее глазах он увидел такое страстное желание, что, даже будучи Железным Уиллом, не смог устоять. Однако ее девственность осталась нетронутой, и эта мысль принесла ему некоторое облегчение.

— Слабое утешение, — буркнул герцог, запуская кием свой шар в оставшиеся шары с такой силой, что они перелетели через бортик и упали с бильярдного стола на пол.

Уилл подошел к буфету, стоящему в Клермон-Холле рядом с камином. Поспешно налив себе на два пальца бренди в хрустальный бокал, он отпил половину одним глотком, потом поставил графин на серебряный поднос и уселся в кожаное кресло у камина.

— Господи, — прошептал он, — как я мог так отреагировать на нее? — Более того, ему хотелось проникнуть в нее так глубоко, чтобы ее страстные крики донеслись до небес.

Но что еще удивительнее — он хотел ее не меньше, чем она его. Его сердце и душа откликались на то, что он читал в ее глазах.

Уилл резко встал и швырнул хрустальный бокал в камин. Бокал со звоном разлетелся на множество мелких осколков, которые дождем посыпались в огонь.

— Быть того не может… — пробормотал герцог. — Просто не может быть…

Ему необходимо было на чем-то выместить свою злость — все равно на чем. Он схватил бильярдный кий, разломил его на две части и швырнул обломки в стену. Затем присел на корточки и закрыл лицо руками, охваченный чувствами, доселе ему неведомыми.

Что с ним происходит?

«Любовь, дурак проклятый. Любовь…» — подумал он не в силах произнести это слово вслух.

Уилл запустил пальцы в волосы, потом встал на ноги.

И это очень опасно. Опасно по многим причинам. Но что еще хуже — это опасно для Люсинды.

Он, Уилл, не мог быть тем мужчиной, который ей нужен, — это несомненно. Можно тома написать о его прегрешениях. Его отец был прав в одном: ему никогда не стать настоящим герцогом.

Более того, он не сможет стать тем агентом, каким должен быть, если в сердце его будут биться такие чувства.

Или сможет?

Уилл оперся о бильярдный стол, глядя на огонь в камине. А может, именно эти чувства и делали его подходящим человеком для такого задания? Ведь теперь у него стало больше жизненно важных причин защищать Люсинду, не так ли?

Он обеими руками ухватился за край бильярдного стола, так что костяшки пальцев побелели. Но это безумие! Сумасшествие! Бесчисленное количество раз ему удавалось устоять перед такими отношениями. Флирт и физическая близость с женщинами помогали ему заполнить пустоту, образовавшуюся за годы его работы на корону и государство.

А если всего этого было недостаточно? Что, если теперь ему требовалось… что-то другое? Но разве часы, проведенные за расследованиями, не лишили его возможности чувствовать?

И все-таки он не мог отпустить Люсинду. Чем больше он узнавал ее, тем больше ему хотелось узнать ее лучше.

Если он поддастся этому сумасшествию, это может стать для него отпущением грехов, началом новой жизни, когда в душе у него будет больше любви, чем отвращения и злости. Но как быть с его прежней жизнью? Его долг перед юными коринфянами нельзя оплатить деньгами.

Оттолкнувшись от стола, герцог прошел к окну и посмотрел на Сент-Джеймс-сквер. В стекле он увидел и свое отражение — волосы взъерошены, нет шейного платка, а щетина на подбородке требовала немедленного бритья. И еще — эти глаза.

«Почти такие же мрачные, как ад, откуда ты и явился», — сказал бы его отец.

— Она не может любить тебя, дурак, — прошептал Уилл, глядя сквозь свое отражение на сквер внизу. Уже зажигали уличные фонари, и спускались сумерки.

«Я мучаю самого себя совершенно напрасно, — вдруг осознал Уилл. — Такая женщина, как Люсинда, не может полюбить такого мужчину, как я».

Какой-то экипаж подкатил к парадной двери и остановился. Герб Клермонов можно было лишь с трудом разглядеть в тусклом свете сумерек.

— Черт побери! — прорычал герцог, наблюдая, как слуга соскакивает с облучка и спешит открыть дверцу кареты. — Только этого не хватало…

Его брат Майкл появился первый. Он потрогал свой шейный платок, пригладил и без того безукоризненно причесанные волосы, потом протянул руку кому-то, сидевшему в карете.

Тут появилась женская рука в изящной перчатке, а потом — плечо, задрапированное ярко-красной шалью. И наконец, на тротуар ступила леди Клермон, мать Уилла. Под капором можно было разглядеть серебристые пряди в ее темных локонах. Она постарела с тех пор, как он в последний раз видел ее. Но все-таки никто не смог бы отрицать, что герцогиня все еще потрясающая женщина, несмотря на свой возраст — ей было уже пятьдесят пять.

Она остановилась, оправляя юбки, и посмотрела на дом. На лице ее отразились смешанные чувства.

Уилл отвернулся от окна и медленно пошел к двери, он не спешил встретиться с нежданными гостями. Но он прекрасно знал, как трудно было его матери решиться приехать сюда. Воспоминания о ее жизни с отцом в этом доме были очень болезненными. И ему, Уиллу, сейчас меньше всего хотелось встречаться с членами семьи.

В коридоре он увидел Смизерса — слуга был потрясен, о чем свидетельствовали его поджатые губы.

— Ваша светлость, — начал Смизерс, шагая в ногу с Уиллом, — ваша семья…

Уилл невольно засмеялся; по крайней мере, он всегда знал, чего ждать от верного слуги. Странно, но от этой мысли ему стало легче, и он похлопал Смизерса по спине.

— Да, моя семья. Я знаю. Спасибо, Смизерс. Хотя… Знаешь, этим мог бы заняться Петерсон.

— Позвольте сказать откровенно, ваша светлость, но герцогине и лорду Майклу требуется особый уход, а Петерсон в этом деле не силен, знаете ли.

Тут уж Уилл расхохотался.

— Да, Смизерс, полагаю, ты прав.

Теперь, когда все стало на свои места, Смизерс откашлялся и принялся за дело.

— Ваша светлость, могу ли я предложить Розовую комнату для вашей матушки и…

— Делай, как считаешь нужным, Смизерс, — перебил Уилл.

— Хорошо, сэр, — ответил слуга и быстро направился к лестнице.

«Ох, если бы Смизерс мог так же хорошо управлять и моей жизнью», — подумал Уилл. Немного постояв в холле, он направился в фойе.

Когда был жив отец, приготовления к ужину проводились с предельной тщательностью. Полагалось зажечь свечи, которые отбрасывали теплый свет на всю комнату. А еду следовало готовить так, чтобы она была аппетитной и вкусной. И весь штат слуг всегда ужасно переживал за то, как приготовлено и подано каждое блюдо. Хрусталь, фарфор и начищенное столовое серебро сверкали, а скатерти и салфетки всегда были накрахмалены до хруста и идеально отглажены.

Но Уиллу совсем не нравились блюда, которые подавали в этой богато обставленной комнате, а картины с пасторальными сценками, висевшие на стенах столовой, еще больше раздражали его.

Поэтому самым первым его распоряжением после того, как он унаследовал титул, было следующее: никогда не подавать еду в этой столовой.

Уилл с удовольствием наблюдал, как отцовское кресло закрывали голландским полотном, а столовое серебро он раздал уличным мальчишкам, которых нашел в доках. Сначала они подозрительно посмотрели на него, когда герцог явился с мешком сокровищ, но быстро изменили свое мнение о нем, когда он начал раздавать мальчишкам вещи, на которые те могли бы прокормиться в течение целого года.

Если бы отец увидел такое, это убило бы его. Именно поэтому Уилл так и поступил.

Теперь брат и мать сидели за круглым столом в гостиной. Сидели, как ни в чем не бывало. И Уилл вынужден был признать, что не подумал о своих близких.

— Если бы я знал, что вы приедете, Смизерс явно следил бы затем, чтобы ужин был подан в столовой, — сказал он, отрезая кусок баранины и отправляя его в рот.

Герцогиня пригубила вина и улыбнулась сыну.

— То, что хорошо для тебя, хорошо и для нас, Уильям, — спокойно ответила она.

— В том-то и проблема, — возразил Уилл, бросая нож и вилку на стол.

— Довольно утомительно постоянно спорить на одну и ту же тему, не правда ли? — в раздражении заметил лорд Майкл Рэнделл. Его лицо — точная копия Уилла — выражало неодобрение.

Герцог посмотрел на младшего брата — так и задушил бы его, если бы не любил настолько сильно. В детстве они были неразлучны, и их юношеские проделки выводили из себя почти всех гувернанток к югу от Римского вала[4]. А потом ненависть отца к старшему сыну возросла настолько, что Уилл отдалился от Майкла, чтобы уберечь мальчика от неприятностей.

Это помогло, хотя Майкл так и не понял, почему Уилл это сделал, он подумал, будто старший брат разлюбил его и предал. Казалось, он до сих пор не смог понять, что произошло тогда на самом деле. Не понял, что Уилл принес в жертву свою любовь к младшему брату.

Уилла очень огорчила утрата братского уважения. Но осознание того, что мать не делала ничего ради него, уязвило его еще сильнее. Отец мог обращаться с ним холодно, наносить ему обиды, злиться на него, а мать просто присутствовала при этом, ничего не предпринимая, хотя, возможно, душа у нее при этом болела за сына.

Ребенком Уилл часто удивлялся отношениям между родителями. Они с братом считали мать умной и уверенной в себе, но властный отец легко доводил ее до слез. Этого Уилл не мог понять, и ему это очень не нравилось.

— Как долго вы намерены пробыть в городе? — спросил Уилл, не обращая внимания на замечание брата.

Морщинка между бровей герцогини исчезла, она была рада сменить тему.

— Ну… думаю, это полностью зависит от тебя, Уильям.

Уилл осушил свой бокал вина и жестом показал слуге, что тот может убирать его тарелку.

— Ты ведь знаешь меня, мама. Я весьма гостеприимный хозяин. Оставайтесь столько, сколько пожелаете, эта старая развалина такая же ваша, как и…

— Нет-нет, — перебила мать. — Ты меня не понял. Мы узнали о твоем ухаживании за леди Люсиндой Грей и — понадеялись, что наше присутствие вскоре потребуется.

— Черт побери…

— Уильям, не забывай о манерах, пожалуйста, — упрекнула его мать, входя в роль строгой родительницы.

— Но я — того же мнения, — пробормотал Майкл, цепляя на вилку кусочек артишока.

Уилл поставил локти на стол и проворчал:

— Вы хотите сказать, что сплетникам хватило времени на то, чтобы распространить подобную чушь даже в Дербишире?

— Не понимаю, почему ты так расстраиваешься, Уильям. Ведь это — прекрасные новости, разве нет? — проговорила мать. — Кроме того, Дербишир не так уж далеко от Лондона, как тебе известно. А сплетники, о которых ты говоришь, — мои лучшие друзья. Так что я была бы тебе очень признательна, если бы ты говорил о них с большим уважением. Ведь если бы не они, мы ничего бы не узнали. А это очень расстроило бы меня.

Одного взгляда на лицо матери было достаточно, чтобы Уилл понял: он сделал ей очень больно — ведь ей пришлось узнать новости, касающиеся семьи, не от него.

Почувствовав угрызения совести, Уилл покосился на младшего брата. Но Майкл молча смотрел на него с совершенно бесстрастным выражением лица.

— Вы зря потратили время, — сказал наконец Уилл.

— Я убеждал ее в этом до посинения, но мама и слышать ничего не хотела, — ответил брат. — По какой-то причине мама склонна верить людям, что бы они ни говорили. Я даже вообразить не могу, что ты вдруг женишься. И Бог свидетель, я счастлив и дальше исполнять герцогские обязанности — без титула, конечно. Так что ты можешь… Извини, Уилл, так чем ты сейчас занимаешься?

— Майкл, помолчи, пожалуйста, — проговорила герцогиня. — И вообще мы — одна семья. Только, это и важно.

Больше Уилл вынести не мог. Тем более что день был для него очень напряженным.

— Мы можем закончить на этом? — спросил он.

— Да, конечно, — кивнула мать.

Майкл тоже кивнул.

Герцогиня же подождала, пока слуга уберет ее тарелку, потом вдруг с улыбкой спросила:

— Так когда же мы сможем познакомиться с леди Люсиндой?

— Черт побери… — со вздохом пробурчал Уилл.

— Люсинда, сегодня даже Царь Соломон показался бы более разговорчивым, чем ты, — с укоризной сказала Виктория.

Услышав смешок тети Шарлотты, Люсинда подмигнула ей и посмотрела на карты, которые держала в руках.

— Ах, извините… Боюсь, я замечталась. — Люсинда пошла «четверкой» червей. Она чувствовала, что у нее начинается головная боль, и поморгала, прогоняя туман перед глазами.

Виктория фыркнула, прежде чем положить на стол свою карту.

— Замечталась? Да, конечно… Предполагаю, что об этом Железном Уилле. Скажи-ка, тебе так уж необходимо встречаться с его семьей?

— Но ведь нет необходимости быть такой холодной, Виктория, — запротестовала Шарлотта. — Мы с матерью герцога Клермона когда-то дебютировали в свете один год. Знаешь, это было нечто… Она была настолько неординарна, пока…

Шарлотта посмотрела на книгу, которую держала на коленях, водя пальцем по странице.

— Пока — что? — спросила Люсинда, ей вдруг ужасно захотелось узнать как можно больше об Уилле. Но ей также очень не хотелось, чтобы это заметили ее тетушки.

Шарлотта взяла зеленую ленточку и заложила ею страницу в книге. И только потом ответила:

— Пока она не вышла замуж за отца нынешнего герцога.

— И что же?.. Что случилось после этого?

— Этот человек довел ее до того, что она перестала быть самой собой, — неожиданно заявила Виктория. Она внимательно изучила карты, лежащие на столе. Потом посмотрела на сестер и племянницу. Все вопросительно смотрели на нее, ожидая продолжения. — Ну… я сама с ней не знакома, но по слухам, которых было множество, эта женщина до замужества была необыкновенно веселой и жизнерадостной. А потом превратилась в жалкую пленницу…

Люсинда посмотрела на Шарлотту.

— Это правда?

— Боюсь, что так и было. Хотя в тот год за ней ухаживали самые подходящие холостяки, она влюбилась в Клермона. — Шарлотта положила книгу на столик, стоящий рядом, и поправила на плечах мягкую шерстяную накидку. — Да и кто бы мог винить ее за это? Ведь он — герцог. К тому же он был чертовски хорош собой.

— И обаятелен, — прибавила Бесси. Она склонила голову, и ее глаза затуманились от воспоминаний о днях молодости. — Ах, какой же он был обаятельный!..

— Да, действительно, все это было при нем. И даже больше того, — продолжала Шарлотта. Но к несчастью, за его улыбками… и красивым фасадом скрывалась черная душа, чёрная, как болото в декабрьскую ночь. И никто не верил, что он, женившись, прекратит свои интрижки с другими женщинами.

— Никто, кроме его будущей жены, — резко заявила Виктория. — Увы, она полюбила этого повесу, невзирая на все слухи о его похождениях. И потом всю жизнь расплачивалась за это, бедняжка…

Люсинда, не глядя, положила на стол какую-то карту.

— Значит, он так и не остановился?

— Ах, все было совсем наоборот. Если верить сплетникам, то герцог мучил свою жену не только своими интрижками, но еще и оскорблял ее, а при случае даже и бил.

— Но она ничего не могла поделать, — сказала Шарлотта. — Его светлость грозился отобрать у нее все, даже детей, если она осмелится ослушаться его.

Люсинда разложила свои карты веером на столе. Нахмурившись, сказала:

— Выходит, она попала в ловушку?..

— Именно так. Честно говоря, тот день, когда герцог неожиданно умер в постели своей любовницы, стал самым счастливым в жизни ее светлости.

— А мальчики? — вдруг спросила Люсинда.

Тетушки переглянулись и помолчали немного. Наконец Шарлотта сказала:

— Дорогая, нам бы не хотелось, чтобы ты… то есть…

— Дурное обращение с ними отца осталось в прошлом. Они теперь взрослые и могут сами принимать решения, плохие или хорошие, — вмешалась Виктория. Потянувшись через карточный столик, она взяла племянницу за руку. — Нам бы не хотелось, чтобы грехи отца повлияли на твое мнение о герцоге.

— Но что же стало с мальчиками? — допытывалась Люсинда. Она уже знала ответ, но, тем не менее, ей хотелось услышать его.

— Ну… ходили разные слухи. Слуги рассказывали другим слугам, а те — своим хозяевам. Говорят, твой Железный Уилл, сам того не желая, всегда принимал на себя главный удар. Якобы он обожал своего младшего брата, во всяком случае, всегда становился на его защиту.

«Может быть, поэтому он и сторонится светского общества?» — подумала Люсинда, начиная кое-что понимать.

Виктория крепко сжала руку племянницы, потом откинулась на спинку кресла из красного дерева.

— Дорогая, все наши откровения не должны влиять на твои отношения с герцогом, — сказала она своим обычным властным тоном. — Не важно, что у него в прошлом. Он такой, какой есть сейчас. И таким, моя дорогая, он и останется.

Свечи слабо освещали комнату, но глаза Люсинды быстро привыкли к полумраку. Лунный свет пробивался в щели между портьерами, отбрасывая тени по всей комнате. Люсинда иногда фантазировала, давая названия теням: эта похожа на минотавра, а та — на овечку. Такая игра часто помогала ей уснуть, но сегодня ничего не помогало.

Сон упорно не шел — Люсинде, лежавшей под теплым кашемировым одеялом, никак не удавалось уснуть.

Приглашение посетить оперу вместе с Уиллом и его семьей лежало рядом с ее подушкой, и тонкая бумага уже помялась, так часто она перечитывала приглашение. День был долгий и трудный, и немало в этом было виновато бренди, которое она по глупости выпила вечером. Но Люсинда прекрасно понимала: ее нынешнее состояние нельзя списать только на спиртное.

Не важно, сколько раз она перепроверяла свои чувства, возвращаясь к событиям прошлых дней или воображая всякие варианты возможного развития событий. Она не сможет отрицать правду: Уильям Рэнделл, герцог Клермон, захватил ее сердце.

— Я люблю его, — прошептала она в подушку, и собственный голос показался ей чужим.

Рассказы, которые она услышала о детстве Уилла, никак не повлияли на нее, хотя именно этого опасались ее тетушки. А вот кое-что другое повлияло…

При воспоминании о приключении в «Олмаке» она и сейчас взволновалась, а сердце у нее гулко заколотилось. Но ведь они не подходят друг другу… Весь свет — а также ее тетушки — считает такой союз немыслимым, невозможным.

Безумным!

Люсинда подергала бежевую ленточку на своей ночной рубашке.

— Ты действительно любишь Уилла?

Она намотала ленточку на палец и потянула.

— Да, люблю.

А может быть, он такой же, каким был его отец, — внешне обаятельный, но внутри настоящий монстр? Он может погубить ее репутацию, не прилагая к этому особых усилий, может оставить ее без поддержки семьи и друзей. Он может просто… не любить ее — эта мысль показалась ей ужасно неприятной.

Герцог мог изменить все в ее жизни, и это очень пугало Люсинду, пугало больше всего.

Она отпустила ленточку и помассировала палец, затекший от тугой ленты.

Ее чувства к Уиллу очень простые. И нежные. Именно этого ей и не хватало — даже тогда, когда она сама не понимала, что ей чего-то не хватает.

— Я люблю его.

Но полюбит ли он ее?