Эдера 2

ГЛАВА 7

Когда Отторино проснулся, солнце уже стояло высоко. Он приподнялся на локте, посмотрел на часы — было четверть одиннадцатого.

И в этот самый момент зазвонил телефон, стоявший на тумбочке. Дель Веспиньяни взял трубку.

— Алло...

— Это Адриано,— послышался из трубки голос Шлегельяни,— ну, ты уже проснулся?

— Да,— Отторино сладко потянулся и, встав с кровати, подошел с трубкой радиотелефона к окну.— Ты ведь обещал отвезти меня в аэропорт...

— На такси экономишь?

Дель Веспиньяни после этих слов своего университетского приятеля показательно обиделся.

— Ну, у меня, может быть, к тебе самые что ни на есть дружеские чувства и преддорожные разговоры, а ты меня обижаешь, — произнес Отторино. — Так тебя ждать или нет, Адриано?

— Хорошо, — немного подумав, ответил Шлегельяни. — Когда подъехать?

Граф посмотрел на часы.

— Самолет через два часа. Сейчас закажу завтрак в номер... Ну, через час будь у гостиницы.

— Ладно, — ответил Адриано. — Только не опаздывай...

Шлегельяни неспешно вел свою «Лянчу» по запруженным автомобилями утренним улицам итальянской столицы, залитым ярким солнцем. Плиты старинной выщербленной мостовой, которые, наверное, видели и легионеров Септимия Севера, и Савонаролу, и Александра Борджио, и воинство Наполеона, под прямыми лучами казались ровными и ослепительно-белыми, хотя на самом деле они были желтыми и ноздреватыми.

— Что-то ты задумчив, — заметил Адриано, когда «Лянча» остановилась у светофора.

— Не выспался,— буркнул Отторино.

— У тебя что — тоже зуб разболелся?

Дель Веспиньяни отрицательно помотал головой, не очень-то довольный такими назойливыми расспросами.

— Нет.

— По-моим наблюдениям, бессонницей страдают преимущественно в двух случаях — когда что-нибудь болит, или когда совесть нечиста,— заметил Шлегельяни, включая первую передачу.

— Просто спать не хотелось, — отмахнулся граф дель Веспиньяни

Адриано улыбнулся.

— Просто так, без причин?

— Ну, считай, что есть причина.

Однако Шлегельяни никак не унимался.

— И она связана ...

Резко обернувшись, Отторино сказал:

— Послушай, замолчи... Ты готов вывести из себя кого угодно...

Вид у него был настолько желчный, что Шлегельяни предпочел замолчать, чтобы не выводить своего университетского приятеля из себя.

Отторино действительно был мрачен — он вновь не выспался, и это отразилось на его настроении.

И, чтобы как-нибудь развеселить себя, а заодно и отомстить Адриано за его достаточно неуместные вопросы о причинах бессонницы, Отторино произнес:

— Кстати, отсутствие сна — не всегда так скверно, как кажется...

Шлегельяни удивленно поднял брови.

— То есть?

— Лежишь, вспоминаешь всякие приятные вещи... То, что было пять, десять, даже двадцать лет назад.

— Ну, и...

— Я вспомнил, как мы учились с тобой в Болонье,— заметил Отторино, — помнишь, наверное, наш с тобой третий семестр?

Лицо бывшего шефа спецслужбы немного помрачнело — теперь он был не рад, что завел со своим приятелем этот разговор о бессоннице и ее причинах.

Ведь он прекрасно понимал, о чем теперь будет говорить Отторино...

Да, на третьем семестре занятий в Болонском университете с Шлегельяни произошла история, о которой, судя по всему, ему было очень неприятно вспоминать.

Дело в том, что еще во время учебы в Болонском университете к Отторино приехал отец, и приятель сына. Адриано, сразу же не понравился Клаудио.

Клаудио всячески стремился дать понять Отторино, что общество Шлегельяни ему в тягость, однако единственный сын пренебрег сонетом.

Старый граф Клаудио дель Веспиньяни сразу же оказался хозяином положения.

Он сочинил для себя, что Шлегельяни — американец, и весь вечер вел с ним тонкую одностороннюю игру, объясняя ему всякий раз чисто итальянский термин, переводя лиры в доллары и любезно адресуясь к нему фразами вроде: «Мистеру Шлегельяни это, наверное, покажется весьма провинциальным, по вашим американским понятиям...», «Разумеется, у нас я Италии совершенно не те масштабы...», «На огромных пространствах, к которым так привыкли у вас...», — а Адриано чувствовал, что его принимают за кого-то другого, но никак не мог устранить это недоразумение — Клаудио и слова не давал ему вставить.

В течение всего ужина Шлегельяни искательно заглядывал старому графу в глаза, надеясь найти в них подтверждение, что это — всего только изощренная шутка, но встречался со взглядом, исполненным столь безмятежным добросердечием, что оставался сидеть совершенно обескураженным.

Один раз, правда, Клаудио зашел слишком далеко. Он сказал Шлегельяни: «Боюсь, что живя в Болонье, вы сильно скучаете без вашей национальной игры...» «Без моей национальной игры?..» — удивился Адриано, сперва ничего не поняв, а затем сообразив, что ему представилась отличная возможность все поставить на свои места. «Что вы имеете в виду?..» — поинтересовался Адриано. В тот момент взгляд старого графа сделался на минутку очень сосредоточенным, но затем подобрел. Это был взгляд игрока, открывавшего против фуля покер. «Без вашей национальной игры»,— повторил Клаудио. «Какой же?..» «Имею в виду родео,— после чего безудержно засопел носом, кряхтя и утирая нос салфеткой.— Это, если я не ошибаюсь — объездка диких мустангов? Учеба в Болонье, как я понимаю, отнимает у вас стишком много времени?..»

Тогда Адриано, поняв, что ему так и не удастся переубедить старого графа, поспешно поднялся и принялся прощаться. «Всего доброго,— сказал Клаудио на прощание,— когда вы еще раз будете в нашем полушарии, обязательно заходите в гости...»

Чтобы как-нибудь сгладить достаточно щекотливую ситуацию, спровоцированную Клаудио, Отторино вызвался проводить своего товарища.

«Чего это он мне наговорил?..» — спросил Адриано, удивленно глядя на молодого дель Веспиньяни. «А что?..» — улыбнулся тот. «Он явно принял меня за американца. Посоветовал обязательно посетить Колизей, Форум, посмотреть в Риме собор святого Петра, флорентийские фрески и Пизанскую башню... Чудно как- то...» «Ничего,— ответил тогда Отторино, пряча улыбку,— иногда это с ним случается... Я и сам его не всегда понимаю...»

Да, Шлегельяни не очень-то любил вспоминать тот эпизод — тогда, после беседы со старым графом дель Веспиньяни он чувствовал себя, точно оплеванный, впервые поняв, что при желании унизить человека можно не грубо, а очень изящно и даже, если так можно выразиться, со вкусом.

Иногда, когда его колкости переходили всякие границы. Отторино, прекрасно зная больные места Адриано, желая урезонить своего товарища, с подчеркнутой вежливостью обращался к нему «мистер Шлегельяни».

Вот и теперь, мстительно улыбнувшись, дель Веспиньяни произнес:

— Мистер Шлегельяни, а ты помнишь, как в последнем семестре разъяренные дамы окунули тебя в бассейн фонтана на площади?

Да, эта страница учебы в Болонье также не вызывала у Адриано положительных эмоций.

Дело в том, что во время учебы в университете Адриано имел неосторожность написать в местной газете разгромную статью о феминизме, утверждая, что высшее предназначение женщины — дом и семья; к его удивлению, статья эта очень не понравилась феминистически настроенным студенткам — а их, как выяснилось, было в Болонском университете не так уж и мало во всяком случае, куда больше, чем это можно было себе предположить.

И вот однажды, сидя у себя в комнате, он услышал призывные крики:

— Адриано! Адриано!

«Такое громкое общественное признание,— как выразился потом сам Шлегельяни,— Это были феминистически настроенные девицы из нашего университета.

И чем больше они кричали, тем больше сами робели».

Тогда Адриано, высунувшись в окно, поинтересовался, чего же девицы от него хотят. Девицы желали, чтобы он вышел из дому, что Адриано и сделал. По словам самого Шлегельяни, одна из девиц принялась ругать его на чем свет стоит, на что не потерявший терпение Адриано сказал: «Я не держу на вас зла, но я не так ненасытен, как вам может показаться, и со всеми вами мне явно не справиться. Возвращайтесь, когда будете одна, уважаемая синьора». Девицы начали ругаться еще больше. Это слегка разозлило Адриано, и он сказал им несколько достаточно обидных слов, после чего разъяренные девицы схватили юношу и поволокли его к фонтану, в воду которого и бросили, словно мешок с крупой. Адриано, выйдя из воды, улыбнулся и, не растерявшись сообщил им следующее: «Дорогие синьорины! Если бы вы хоть немного разбирались в сексуальной психологии, то поняли бы, что мне очень даже приятно очутиться у вас в руках, и это доставляет мне удовольствие самого что ни на есть предрассудительного свойства. А потому каждую из вас, кто согласится стать моим партнером в удовольствии, прошу меня схватить. С другой стороны, если вами движет менее изученная и не столь распространенная потребность видеть меня купающимся, сделайте милость, тихо и мирно проследуйте со мной к фонтану...»

После чего, как ни в чем не бывало, раздевшись, он вновь окунулся в воду фонтана...

Да, это воспоминание было не слишком приятным для Шлегельяни — Отторино заметил, как после упоминания о «бассейне фонтана» лоб его университетского приятеля прорезала глубокая складка.

— Это тебе так кажется,— произнес Адриано,— эти костлявые курицы только думали, что обидела мена. На самом деле они предстали в самом жалком виде. Я абсолютно уверен, что все они или почти все благополучно вышли замуж, и теперь стирают, готовят для своих мужей-конторщиков, ездят на своих малолитражках за покупками... Но по праздникам, когда собираются вместе, обязательно вспоминают, как когда-то, осмелев, выкупали будущего шефа спецслужб в фонтане, и их сопливые дети всегда восхищаются: «Вот какими смелыми были в свое время наши дорогие мамочки!..»

Неожиданно для Адриано Отторино согласился с Ним.

— А что им еще остается?

Остававшееся до аэропорта время приятели молчали. «Лянча» остановилась у здания аэровокзала, и Шлегельяни помог Отторино выгрузить багаж.

— Ну, всего хорошего, — произнес он и, немного подумав, добавил: — И помни, что того, что совершилось, уже никак не изменить...

Отторино грустно покачал головой — он понимал, что именно имел в виду Шлегельяни, говоря эти слова; во всяком случае, не тот эпизод двадцатилетней давности, когда разъяренные девицы искупали его в бассейне...

Послышался голос диспетчера, многократно усиленный динамиками:

— Объявлена посадка на рейс Рим — Ливорно. Посадка состоится у второго терминала.

— Ну, спасибо, что довез, — произнёс Отторино, — всего хорошего. Звони.

— И ты звони, — ответил Адриано, пожимая руку дель Веспиньяни.

Шлегельяни хотел было еще что-то сказать, но, видимо, передумал и, кивнув на прощание, зашагал в сторону своего автомобиля...

Первый день, проведенный супругами Давила на новом месте, пролетел, как сладкий сон — может быть, даже слишком сладкий; Эдера и Андреа тонули в меду, забыв о жале. Жизнь то двигалась вместе с небольшой парусной яхтой, не «Ливидонии», а другой яхты, чисто прогулочной, которую, как оказалось, Отторино любезно предоставил своим гостям, то ныряя, неслась моторным катером через лагуну, оставляя за собой радужный пенный след, уже потом, после продолжительного времени, у Эдеры осталось от нее воспоминание разогретого солнцем песка, прохладных мраморных покоев старинного палаццо, и воды, воды повсюду, плещущей о гладкие камни и отбрасывающей солнечные зайчики на высокие расписные потолки; дыни с окороком на балконе в жаркий полдень, горячих гренков с сыром и коктейля в баре палаццо, который Джузеппе Росси собственноручно приготовил для гостей...

— Интересно, что же именно предложит тебе дель Веспиньяни? — спросила Эдера у своего мужа, когда вечер уже зажег над Ливорно первые звезды.

Тот пожал плечами.

— Какая разница?

— Тебе что — неинтересно?

— Интересно, — ответил Андреа, глядя на пустынную площадь перед палаццо,— очень интересно... Но, в принципе, мне интересна любая работа...

— Что-то Отторино запаздывает, — произнесла Эдера после непродолжительной паузы. — Обещал ведь быть сегодня.

И, словно в подтверждение слов Эдеры, прозвучал телефонный звонок — резкий, пронзительный.

Трубку, как и всегда, взял Андреа.

— Алло...

— Добрый вечер, — послышался с того конца провода такой знакомый уже голос. — Ну, как у вас дела?

— Спасибо, — сдержанно поблагодарил Отторино гость, — просто отлично.

— Если вы еще не спите, Андреа, — вкрадчиво начал дель Веспиньяни, — то поднимитесь ко мне на яхту... Надо поговорить...

Андреа растерянно произнес:

— Хорошо...

— Может быть, вы слишком устали, и разговор отложим до завтра?

— Нет, нет, что вы, не обеспокоитесь, — ответил Андреа, — я сейчас буду...

— Когда вас ждать?

— Минут через пятнадцать, — ответил Андреа и повесил трубку.

Порт находился не очень далеко от палаццо дель Веспиньяни — во всяком случае, для того, чтобы прибыть на «Ливидонию» вовремя, Андреа даже не понадобилось брать такси.

Андреа поднялся на яхту, ставшей уже такой знакомой за эти дни, и направился в каюту хозяина.

Граф выглядел немного осунувшимся и уставшим — во всяком случае, так показалось самому Андреа.

— Как вы слетали? — поинтересовался Андреа, понимая, что он первым должен начать разговор.

Дель Веспиньяни пожал плечами.

— А-а-а, — протянул он, — ничего... Честно говоря, у меня всегда портится настроение после того, как я бываю в больших городах вроде Рима или Милана.

— Вам не нравятся большие города?

— Терпеть их не могу, — поморщился Отторино, — пыль, грязь, вонь автомобилей, отвратительные физиономии — все куда-то спешат, все торопятся, будто бы в жизни им ничего больше не остается, кроме как спешить и торопиться... Когда я смотрю на римлян — особенно в часы пик, у меня всегда возникает ощущение, будто бы люди эти забыли что-то самое главное в жизни, и никак не могут это главное вспомнить... А вам так не кажется?

В тот вечер Андреа был далек от философских рассуждений, и потому ответил:

— Их, этих людей, можно понять, синьор — у всех проблемы, работа, семьи...

— И это становится главным, — со скрытым раздражением ответил граф, — особенно работа... Да, они сидят в своих прокуренных конторах с девяти до четырех, занимаются делами, которые, по сути, никому не нужны, а потом спешат домой, варят кофе, проглатывают свой грошовый обед, принимают гостей; сами ходят в гости, сплетничают, судачат о вещах, по большому счету, им недоступных — о политике, истории, искусстве, красивых женщинах, — лицо дель Веспиньяни тронула презрительная улыбка.

— Вы считаете, что красивые женщины, то есть право судить о них доступно лишь избранным? — недоуменно спросил Андреа.

— Я просто убежден в этом! Красота, в том числе и женская — удел немногих, — резюмировал он, и таким убежденным тоном, что Андреа счел за лучшее не спорить с Отторино.

Граф, немного помолчав, произнес.

— Вот видите эти стопочки для коньяка — семнадцатый век, ручная работа, горный хрусталь? О тогда люди понимали, в чем радость бытия, они были гармоничны со всем, что их окружало и с самими собой. А теперь... Да любой пролетарий с «Фиата» или «Оливетти», любой докер из Ливорно, любой римский или миланский клерк, поставь перед ним это... — граф недоговорил, но Андреа, тем не менее, прекрасно понял, что тот имеет в виду.

Дель Веспиньяни, немного успокоившись, подойдя к бару, открыл его и спросил:

— Не разделите ли со мной ужин?

— Мы с Эдерой только что поужинали, — как бы извиняясь, ответил Давила.

— Вы довольны?

— Граф, вы просто напрашиваетесь на комплименты,— ответил Андреа.

— Я просто интересуюсь, все ли вам тут нравится, — сказал Отторино.

— Спасибо, это просто восхитительно... Но, честно говоря, я очень скучаю...

— О работе поговорим немного попозже, — ответил дель Веспиньяни, доставая бутыль коньяка. — Что вы на это скажете?

— О работе или о коньяке?

— Разумеется, о коньяке, — сказал дель Веспиньяни.— Ведь пить коньяк — куда более приятно, чем работать?

— Как сказать, — уклончиво ответил Андреа, — по мне так лучше работать.

— О, вы неисправимы!

С этими словами Отторино улыбнулся и поставил бутыль на стол.

Андреа пожал плечами — мол, какой уж есть.

— Так как насчет... — дель Веспиньяни кивнул в сторону бутыли.

Немного поразмыслив, Андреа ответствовал:

— Что ж — с удовольствием.

— Отторино позвонил в колокольчик — спустя несколько минут в каюте появился Росси — этот чернявый неаполитанец, казалось, был просто вездесущ; ведь еще недавно, казалось, Андреа видел его в палаццо.

По-лакейски изогнувшись, Джузеппе преданно посмотрел на графа.

— Чего вам угодно?

— Джузеппе, принеси лимонов, да сыру, да пару хороших сигар...

— Каких сигар принести, синьор дель Веспиньяни? — спросил Росси, выжидат77ельно глядя на своего патрона.

— Самых лучших, кубинских,— ответил хозяин и отвернулся к личному секретарю спиной, давая таким образом понять, что разговор окончен.

Когда Росси, поклонившись, ушел, дель Веспиньяни покачал головой и произнес, обращаясь скорее не к собеседнику, а к самому себе:

— И когда я его выгоню взашей? Наверное, одна только Мадонна знает это...

Коньяк был разлит по миниатюрным стопочкам горного хрусталя, и Отторино, подняв свою стопочку, произнес:

— Ну, за успех всех наших начинаний...

Поднял свою стопочку и Андреа.

— За успех...

После того, как коньяк был выпит, Отторино, съев небольшую дольку лимона, произнес:

— Ну, теперь поговорим о делах...

Андреа приготовился слушать.

— Да, синьор...

— Дело в том, мой дорогой друг,— начал граф довольно-таки фамильярно, — дело в том, что я действительно не люблю больших городов... Да, одно время я достаточно долго жил в Милане, когда играл там на бирже, до этого — в Турине, потом, так получилось — в Риме. О, Рим я особенно ненавижу! Эти миазмы, эти перекошенные идиотизмом лица, эти толпы туристов со своими идиотскими фотоаппаратами, жадные до зрелищ... Я очень хорошо понимаю, почему Нерон в свое время приказал поджечь этот отвратительный город. — Сделав такую достаточно продолжительную прелюдию, он внимательным, испытывающим взглядом посмотрел на собеседника, будто бы искал у него поддержки своим словам.

Лицо Андреа было непроницаемым — ведь он приготовился слушать деловое предложение дель Веспиньяни, а не его рассуждения о Вечном Городе и причинах нелюбви к этому городу...

Помедлив, граф перешел к более конкретным вещам — к тем, ради которых он, по сути, и пригласил в этот вечер Андреа на борт «Ливидонии»:

— Так вот, Андреа, то ли потому, что я не испытываю к большим городам особой тяги, то ли по другим причинам, то ли даже потому, что эти чувства — ненависть к современному урбанизированному миру у нас, дель Веспиньяни, как говорится, в крови, вся моя недвижимость раскидана преимущественно в маленьких селениях. Ну, я не говорю о гостиницах на Лазурном побережье, в Монте-Карло, в Ницце, и так далее. Эта недвижимость приносит мне деньги, она для того и предназначена, и потому я там редко бываю. Я имею в виду коттеджи, палаццо, небольшие дачи, виллы... На многих из них я бываю не более, чем несколько недель в году — ведь они находятся на побережье, а «Ливидония» в любом случае сможет доставить меня в любую точку Средиземноморья за несколько дней...

— Стало быть, вы поселились на яхте только из-за неприязни к большим городам? — осведомился Андрее.

Немного поразмыслив, дель Веспиньяни ответил на этот вопрос так:

— Отчасти — да, отчасти потому, что во мне издавна живет тяга к перемене мест... Знаете — эдакое изящное бродяжничество. Сегодня мне нравится в Ливорно, завтра — где-нибудь в Палермо, потом захочется в Неаполь... Не вижу в этом ничего скверного.— Откинувшись на спинку кресла, он вытянул ноги. — Так вот я к чему: очень многие дома мне хотелось бы перепланировать, кое-что — переделать... Интерьер, внешний вид, простая реконструкция... Вот вам подробная карта, а заодно — я технические документы...

С этими словами дель Веспиньяни вынул из выдвижного ящика стола огромную папку и протянул ее Андреа.

Тот, осторожно взяв папку, развернул ее.

— Да тут ведь несколько десятков домов! — воскликнул он.— Неужели...

— Нет, нет, мне совершенно нет нужды все это переделывать,— сказал граф. — Только кое-что... Сперва — кое-что. Скажу вам по секрету, что некоторые дома я собираюсь продать, некоторые — сдать в наем. Знаете ли, жизнь так дорожает...

Андреа, вспомнив и праздничный фейерверк, и костюмированный бал на юбилее дель Веспиньяни, и многое что другое, в глубине души сильно усомнился, что подорожание жизни сильно коснулось Отторино.

— Нет, нет, вы не подумайте, что я шучу или, чего доброго — ввожу вас в заблуждение,— произнес дель Веспиньяни.— Скромная жизнь требует скромных расходов, а такая, какую веду я... Да, наверняка вы со своей очаровательной женой уже пришли к выводу, что я — обычный прожигатель жизни, что я мот, транжир... Ну и так далее. Надеюсь, вы не будете приводить мне статистические выкладки, не будете гневно восклицать, мол, сколько голодных можно было бы накормить, сколько школ и больниц построить только за все это...— он обвел взглядом шикарный интерьер своей каюты. — Ведь жизнь так коротка, так до обидного коротка... Хочется пожить в свое удовольствие...

Андреа, смущенно улыбнувшись, произнес:

— Синьор, вы предложили мне стать вашим архитектором, и я с радостью согласился... Но в мои задачи не входит морализаторство, не входит выяснение моральных аспектов вас и вашей жизни...

— Разумеется, — Отторино покачал головой,— разумеется, мой друг... Так вот, если говорить конкретно: у меня на Сицилии, неподалеку от Палермо, есть имение... Когда-то, судя по всему, оно было очень богатым, но постепенно обветшало и пришло в негодность. Принадлежит оно дель Веспиньяни века с шестнадцатого. Большая усадьба, там же находятся руины какой-то церкви — специалисты утверждают, что древней, меня, честно говоря, это не должно касаться... Не могли бы вы...

— Я должен буду отправиться на Сицилию?

— Сперва для того, чтобы осмотреться и составить приблизительную смету.

— А когда я должен буду это сделать? В какие сроки, что будет входить в мои обязанности?

Неожиданно дель Веспиньяни произнес

— Давайте сделаем по-другому...

— То есть?

— Как и водится у людей — подпишем контракт, оговорим условия...

— Разумеется, синьор, — ответствовал Андреа, — я согласен.

Как оказалось, контракт, отпечатанный в двух экземплярах на лазерном принтере, уже был готов — так что синьору Андреа Сатти, архитектору, оставалось только поставить под ним свою подпись.

Такой поворот событий немного удивил Андреа — он, внимательно перечитав контракт, протянул его дель Веспиньяно и произнес:

— А вы, Отторино, оказывается, уже все решили без меня...

— Решил не я, решили вы, Андреа, — мягко возразил Отторино.

— ...?

— Когда согласились принять мое предложение, — пояснил дель Веспиньяни, — а я только распорядился оформить это ваше согласие, так сказать, юридически... Или и что-нибудь напутал?

Андреа вновь погрузился в детальнейшее изучение документа.

Нет, все было правильно, и контракт на три года был составлен с соблюдением всяческих необходимых в подобных случаях формальностей.

Что касается вознаграждения, то тут дель Веспиньяни превзошел все самые смелые ожидания — во всяком случае, один только оклад раза в два превышал доход Андреа в самые «жаркие», удачные месяцы.

Правда, настораживало одно: по условиям загодя подготовленного контракта, Андреа должен был очень часто отлучаться из Ливорно.

Граф с усмешкой протянул собеседнику «паркер» с золотым пером.

— Ну, так вы подпишите? Или вас вновь что-нибудь не устраивает?

Андреа отложил бумаги.

— Одну минуточку...

После этих слов дель Веспиньяни всем своим видом выразил разочарование.

— Как — вы недовольны?

— Что вы, что вы, — принялся успокаивать его Андреа,— все просто замечательно...

— Тогда — в чем же дело?

— Понимаете ли, синьор, мне не очень приятно вот это,— Андреа, взяв в руки договор, очертил ногтем пункт, по которому он должен будет отлучаться для «профессиональных работ» в любую точку Республики Италия по первому же требованию работодателя.

Отторино передернул плечами.

— Ну и что?

— Но ведь у меня семья, — сказал Андреа, — жена и двое детей...

Дель Веспиньяни в ответ на эти слова только понимающе заулыбался.

— Разумеется, разумеется, — сказал он, — но я ведь все понимаю, и не буду гонять вас слишком далеко... Да, я ведь с самого начала говорил вам, что моя, так сказать, недвижимость, разбросана по всей Италии — от Альп и до Сицилии. И ее надо держать в надлежащем порядке. А что вас смущает?

— Меня не то, чтобы смущает, — замялся Андреа, — мне просто не совсем удобно...

— И что же?

— Я буду очень скучать без Эдеры, без Лало и Эдерины, — объяснил он. — Не говоря уже о том, как они будут скучать без меня...

— Ну, это не так страшно, как может показаться на первый взгляд. Ваша семья должна понимать, что вы — мужчина, а мужчина должен прежде всего зарабатывать деньги, должен быть кормильцем, должен содержать жену и детей... Это легко объяснимо — не так ли? Это ведь еще во времена первобытных людей, как их там — неандертальцев, кроманьонцев или питекантропов повелось: человек, то есть — мужчина,— произнес Отторино таким тоном, будто бы эти слова были синонимами, и женщины никак не относились к определению «людей», — человек должен принести домой что-нибудь...

Неважно, что именно: тушу мамонта, китовый жир или деньги... А жена уже должна думать, что сделать, чтобы создать своему мужу условия...

— Да, конечно, — пробормотал Андреа, — конечно же, вы правы...

— Тогда — в чем же дело?

— Я буду очень скучать.

— Ну, тогда я попробую вам помочь.

— То есть? — живо поинтересовался Андреа, думая, что теперь дель Веспиньяни что-нибудь изменит в этом пункте контракта.

— Для ваших командировок, Андреа, я обязуюсь предоставлять вам свой личный самолет. Думаю, что со временем вы сумеете и сами научиться управлять им — тем более, что управлять моей двухмоторной «Сесной» не сложнее, чем автомобилем, — добавил Отторино. — Но если что-нибудь не получится, если вы не освоитесь со штурвалом, то у меня всегда есть свой летчик. В самолете достаточно места — как только вам станет невмоготу без Эдеры и детей, вы всегда сможете вызвать их к себе.

Андреа задумался.

— Соглашайтесь, — дель Веспиньяни ободряюще посмотрел на своего собеседника.

Давила уже взял авторучку, чтобы поставить свою подпись, но в последний момент, отложив ее, спросил:

— Не понимаю... Если мне требуется так много ездить, не проще ли было остаться в Виареджо?

Вопрос не застал графа врасплох — наоборот, будто бы он его и ждал.

Прямодушно посмотрев на своего собеседника, он поинтересовался:

— Вам что — не нравится у меня? Или вас что-нибудь не устраивает?

— Что вы, нравится, — поспешил загладить свою невольную оплошность Андреа, — только...

— Что — только?

— Мне кажется, что мы приносим вам, синьор, слишком много хлопот... Куда больше, чем я, наверное, даже предполагаю.

— О, какие пустяки! — воскликнул дель Веспиньяни.— Какая ерунда!

— Я даже не знаю, смогу ли я отработать те авансы, которые вы мне даете...

— Я верю в вас, Андреа, — произнес дель Веспиньяни, наливая себе и собеседнику еще немного коньяка. — Если бы я не верил вам... Впрочем, что объяснять — давайте лучше выпьем!

После того, как стопочки полупрозрачного горного хрусталя были опорожнены, Отторино заулыбался.

— Ну, так что вы решили?

С этими словами он кивнул в сторону контракта, еще не подписанного Андреа — бумаги лежали по центру стола, как раз между дель Веспиньяни и его гостем.

Тот взял «паркер».

В его взгляде, во всех движениях Андреа сквозила такая нерешительность, что Отторино ободряюще закивал.

— Смелее, смелее...

Наконец, когда необходимая подпись Сатти была поставлена, и чернила на контракте высохли, Отторино, весьма довольный тем, что подписание контракта наконец-то состоялось, спрятал один экземпляр в выдвижной ящик стола, а другой протянул Андреа.

— Завтра мы заверим все это у нотариуса...

— Во сколько?

— Приходите ко мне завтра... Ну, скажем, в полдень. Заодно и обсудим подробности вашего сицилийского вояжа. На этот раз — куда более конкретно. Заодно я расскажу, что я желал бы там видеть. Договорились, Андреа?

Давила, немного захмелевший после отличного коньяка, которым угощал его граф, произнес:

— Хорошо, синьор...

После чего поднялся со своего места, давая таким образом понять, что не желает больше напрягать хозяина своим присутствием.

На этот раз дель Веспиньяни не стал его задерживать. Он только сказал:

— Я сейчас распоряжусь, чтобы вас отвезли в палаццо. Уже довольно поздно, а в такое время ходить в Палермо, да еще — в портовом районе — небезопасно ... Я буду волноваться, если вы откажетесь...

И, несмотря на протесты гостя, он вызвал-таки своего водителя, распорядившись отвезти Андреа к самым воротам палаццо.

— Всего хорошего, — напутствовал его граф на прощание,— я думаю, что мы останемся довольны друг другом...

То ли потому, что Андреа в тот вечер немного выпил, то ли по какой-нибудь другой причине, но в словах дель Веспиньяни ему на мгновение почудился какой-то другой, скрытый смысл...