Его

Глава 12.

Кэт.

Вода перестала испаряться. Длинные пальцы Гейба степенно, осторожно теребили узелки в моих волосах. Он гладко зачёсывал их назад горячей водой, и все мысли, проплывавшие у меня в голове, потихоньку вымывались вместе с остатками шампуня.

Моё самоубийство. Возникло ощущение, будто с тех пор прошла целая вечность. Как давно это было? Семь лет назад?

Я солгала Габриелю. Безусловно, мой отчим был жесток по отношению ко мне. Он избивал мою мать, а иногда и меня. Но онемение начало расползаться по моему телу задолго до этого.

Первой ушедшей эмоцией стала радость. Однажды она скрылась в неизвестном направлении, и, хотя я думала, что она вернётся, этого так и не произошло. Я пыталась разыскать её, но в один день прекратила поиски. Я забыла, каким было это чувство, или же причины, по которым искала его.

А после ушла печаль. Не осталось ни грусти, ни разочарования. Когда происходило что-то плохое, я заставляла себя хмуриться, словно меня заботило, что наша сборная по бейсболу проиграла или персонаж в фильме умер. Мне было всё равно, даже когда мои тесты стали возвращаться ко мне с провальными оценками.

Последним оказался гнев, за который я цеплялась всё это время, повышая голос на мать из-за явных недостатков отчима. Затем, когда меня покинул даже гнев и я осталась наедине с пустотой, барьер в моих мозгах не давал мне почувствовать хоть что-нибудь.

Как-то раз я прочитала, что существуют люди, которым не по силам ощутить боль на собственной шкуре. Они могли коснуться раскалённой плиты и ничего не почувствовать. Со мной же происходило что-то подобное, но это касалось всего. Дело было не в том, что чувства на самом деле исчезли. Нет. Они были похоронены так глубоко во мне, что я даже не пыталась думать о том, что может произойти, вернись они.

Печаль и счастье затонули в тканях моего тела. Спрятались под незримыми слоями кожи. Как завёрнутая пустая коробка, которую положили под рождественскую ёлку, лишь бы подразнить.

Разверни меня и найди пустоту.

Рука Габриеля спускалась по моей шее, вымывая на этот раз мочалкой каждый дюйм моей кожи. Здесь, в ловушке этого дома, в ловушке этой ванной, мои мысли не могли сосредоточиться ни на чём, кроме ощущений, рождавшихся от его рук на моём теле. Я не беспокоилась о необходимости набрать часы работы или накопить достаточно денег, чтобы погасить свои счета. Единственное, о чём мог думать мой разум, — это он.

И прости меня, Боже, мне было так хорошо.

Он был злом? Истинным злом? Или, может, добром, убивающим, как он утверждал, злых людей? Я не знала, да и моему телу было всё равно.

Его руки опустились ниже, минуя грудь, и я издала небольшой вздох, когда он задел мочалкой мой сосок. Гейб наклонился вперёд. Я слышала его дыхание рядом с ухом, видела его тёмные волосы, отражающиеся в ряби воды. Но он не проронил ни слова.

Нет, он не издал ни звука, за него это сделали его руки. Переложив мочалку из одной руки в другую, он своими пальцами придал моей груди чашевидную форму, скользнув вперёд и назад, позволяя весу качнуться в воде. После этого его палец порхнул выше, прослеживая круг вокруг моего уже эрегированного соска.

Он знал, что я чувствовала. Должен был знать. Моё дыхание стало поверхностным, и он уже делал подобное раньше на кухонном столе. Сейчас, правда, он был куда ласковее, а его ласки словно нежным ветерком порхали по моей коже. Набрав в другую ладонь воды, он поднёс её к моей ключице, туда, где на моей коже покоились серебряные сердца, и позволил горячей воде медленно стечь вниз.

Прежде я боролась с ним. Боролась с ремнями, удерживающими меня. Сейчас меня ничего не удерживало, но всё же я не боролась.

Что я могла сделать? Вы могли бы спросить об этом. Могли бы простить меня за то, что я сдалась. Я же ничего не могла сделать, ничего существенного. Но правда заключалась в том, что я потратила все свои последние силы на нашу беседу и больше не хотела бороться.

Нет, получилось так, что я больше не хотела бороться. Не тогда, когда он столь неспешно провёл мочалкой по моему соску. Когда легонько сжал грудь, вынуждая меня приглушённо застонать. Боль между ног, от которой я так и не избавилась, возросла, нарастая в горячей воде.

Услышав мой стон, он ткнулся носом мне в голову, прижимаясь губами к нижней части уха. Его руки скрестились на моей груди, крепко удерживая, пока он целовал мою шею чуть ниже уха, вновь вынуждая стонать.

Я таяла в этой ванной, таяла под напором его рук и тепла его дыхания на моей коже. Он ещё раз поцеловал меня, и его язык, вырвавшись, ласково пробежался по мочке моего уха, горячо и влажно скользя до тех пор, пока не накрыл губами мочку, посасывая и по-прежнему поглаживая языком полоску плоти между губ.

— О-ох.

В мыслях я уже придумывала объяснения, строила рассказ, который поведаю миру, как только сбегу отсюда.

Я бы сказала, что сумела заставить его довериться мне. Я хотела обмануть его своим мнимым влечением к нему. Это было бы хорошей историей, да и я, возможно, могла бы сама в неё поверить позднее.

Впрочем, если бы мне пришлось стоять перед Богом, я бы не смогла солгать: я дико хотела его, хотела его язык во многих других местах, не только на ухе. Хотела внутри себя его, этого убийцу, этого похитителя, этого монстра. Я хотела всё, что он мог мне предложить, и даже больше.

Об этом я бы тоже солгала: когда его рука скользнула между моих бёдер, я раздвинула ноги, открывая ему доступ, выгнула спину и снова застонала, в то время как его пальцы нашли меня и двинулись ещё ниже, изгибаясь, оказывая идеальное давление на то местечко, где я так нуждалась в освобождении.

Напряжение лизнуло мои нервы, когда его рот опустился на мою ключицу, облизывая, посасывая, выдыхая на мою шею то горячим воздухом, то холодным. Два его пальца скользнули в моё тело, и я захныкала вместе с тем, как он задел зубами моё плечо. Его губы были мягкими, лакомыми и грешными, ох, какими же грешными.

Он застонал вместе со мной, когда его пальцы толкнулись глубже, а затем обратно. Его дыхание состязалось с моим собственным. Моим выбором было поцеловать этого мужчину, и я ошиблась, а наказанием моим стала боль, которую он отправил пробежаться по моим конечностям кончиками своих пальцев. Он прижимался ими к тому местечку, где боль всё возрастала и возрастала, но никак не взрывалась, нет, потому что каждый раз, когда я оказывалась близко, он отступал, оставляя меня изгибаться в его руках, будучи не в силах найти освобождение.

Он поцеловал краешек моей челюсти, пальцами обрабатывая меня. Давление во мне всё возрастало и возрастало, походя на жар, растягивающий воздушный шар. Я была на пределе, нервы вибрировали чистым желанием. Боже, я никогда не признаюсь в этом позже, однако желанию, разрывавшему меня, было неважно, кто тот мужчина, который зарождал во мне это желание к себе, его не беспокоило, был он прав или виноват. Я жаждала только освобождения. Давление было столь сильным. Невероятно сильным.

Мои бёдра взбрыкнули напротив его руки, расплёскивая воду за бортики ванной. И вдруг он исчез. Я задохнулась, когда его рука отпрянула от меня. В одну секунду его ладонь была тут, а в следующую — нет, и моё тело осталось таким пустым, таким открытым. Я ухватилась за его руку, но он уже выбрался на поверхность.

— Что… Почему… — я запнулась.

Он спокойно поднял на меня взгляд, и протесты в моём горле погасли. Кто я такая, чтобы требовать у него удовлетворения? Чувство вины затопило моё тело, и щекам стало жарко, куда жарче, чем уже остывающая вода в ванне. Мы уже достаточно долго были в ванной комнате, потому и пена от шампуня успела раствориться в воде.

— Почему ты это сделала? — спросил он.

— Что?

— Почему ты пыталась убить себя?

Я сдержала себя от тысячи ответов. Он уже получил один от меня, но, судя по всему, не тот, который хотел.

— Какая разница?

— Я так привык к людям, которые умоляют меня позволить им жить. Интересно посмотреть, как ты отталкиваешься в другую сторону. Ведь ты хочешь умереть.

— Нет, — выдавила я. На глаза навернулись слёзы: вероятно, от боли, всё ещё мучившей моё тело, чем от каких-либо эмоций. Мне нужно было освобождение, и я собиралась его получить, но чёрт подери, если я начну его умолять. — Больше не хочу.

— Что изменилось, котёнок? — его голос был мягким, сочувствующим, и если бы я не знала его настоящего, то полюбила бы столь же сильно, как и возненавидела за то, что он подвёл меня к грани и оставил там.

— Смерть мне не поможет, — сказала я горько. — Я решила остаться и жить. Я собиралась уйти из семьи. Собиралась отправиться в колледж. Получить хорошую работу. Хорошую жизнь. Конечно, всё это было до того, как серийный убийца пытал меня, заперев в подвале.

— Едва ли пытал. Ты льстишь мне.

Я уставилась на него, разинув рот.

— Ты связал меня…

— И что? Почти подвёл тебя к самому лучшему в твоей жизни оргазму? Ничего себе пытки. Не позволил тебе кончить? Давай сейчас, котёнок. Не искушай меня показать тебе, что такое настоящая пытка.

Я захлопнула рот. У меня не было сомнений, что ему известно, как пытать. Ведь он пытал того профессора несколько дней, прежде чем убить. Разум снова нарисовал тело на столе, разрезы, и в моём горле поднялась желчь. Как я могла позволить этому монстру трогать меня вот так?

— Я бы не пытался убить себя снова, а ты?

— Возможно, — уколола я в ответ. — Как долго ты намерен удерживать меня в плену?

— Ты не пленница, ты покусилась на мою частную собственность. И упала в лесную яму. Ты, скорее всего, уже не выберешься. Это неплохо. Это всего лишь жизнь.

— Жизнь в клетке — это не жизнь.

— Ты смешиваешь свои метафоры, котёнок.

— Я тебе не котёнок, — выплюнула я. — Ты можешь одеть, покормить, искупать меня, как питомца, но я никогда не стану твоим домашним животным.

Он протянул мне полотенце, и я схватила его, быстро оборачивая им своё тело. Ноги тряслись из-за боли между бёдер, пока я стояла.

Он усмехнулся.

— Хорошо, что твои запястья не поранились, котёнок.

— Почему?

— Мы не вернёмся в подвал.

Гейб.

Она шустро вытерлась, после чего закуталась в полотенце, повязав его под подмышками. Её тело было прекрасным, прекрасными были изгибы под махровой тканью. Я облизнул губы, подумав о том, какой бы она была на вкус.

— Ты убьёшь меня? — спросила она.

Её голос дрожал, но в нём всё ещё присутствовал намёк на желание, как бы она не пыталась его скрыть.

— Ты продолжаешь об этом спрашивать. Так ли это важно?

— Конечно, важно.

— Всё это время в ванной ты говорила, что жизнь не имеет значения. Говорила, какая она бесполезная.

Она прикусила губу. О, мой Бог. Я бы поцеловал её туда. Мне тоже хотелось укусить её за губу.

— Я не хочу умирать.

— А я не хочу убивать тебя, котёнок, — ответил я, по-доброму улыбаясь, ну, или надеялся, что по-доброму. — Веди себя хорошо, тогда мне и не придётся.