Его

Глава 16.

Гейб.

Мой котёнок лежал рядом со мной в темноте, стараясь не двигаться. И в темноте моё сердце перекачивало кровь к тому месту под повязкой, где она меня порезала. Но ещё во мраке меня поджидала и тень. Она была там, даже когда я не мог её видеть, потемнев ещё сильнее, когда я потушил свет. Я не мог спрятаться от самого себя в ночи.

Питер Пэн плакал, когда его тень покинула его. Это было до Венди, которая вернула её, удостоверившись, чтобы тень больше никогда его не оставляла.

Если бы я мог оставить свою тень где-нибудь и никогда её не видеть, я бы это сделал.

Моя тень. Эта прокрадывающаяся тьма, которая прикрывает собой всё яркое или хорошее до тех пор, пока не остаётся ничего, кроме единственной вещи: того, что удовлетворит и отгонит её. Она начинает переполнять меня, и тогда я вижу только зло. А когда я убиваю, она отступает.

Я не сумасшедший. Я не шизофреник. Дело не в раздвоении личности или какой-то подобной нелепости. Я не отрицаю ответственности. Мои преступления принадлежат мне, и это я владею ножом. Мой желудок ворчит, желая еды, но я проявляю умеренность, когда ем. Моё сердце изнывает, желая облегчения, но я проявляю умеренность в убийстве.

Нет, тень — это то, что я ношу как плащ, и она растягивается подобно плащу, тяжелеет с каждым шагом, пока не становится нестерпимой. Вот тогда-то я убиваю. Я убиваю. Я. Не тень. И всё же не будь её, мне бы не потребовалось избавление, которое дарует убийство.

Венди удалось пришить тень Питера обратно с помощью нитки и иголки. Могу ли я допустить мысль, что она отрезала её от меня лезвием?

Кэт.

Когда я проснулась, в комнате было темно. Небо за окном было серым, свет проникал по краям штор. Мне хотелось выглянуть на улицу, взглянуть на деревья в полутьме. Лёжа вполоборота на боку, я слегка потянула за ремень, прежде чем осознала, что всё ещё нахожусь в плену. Узел по-прежнему крепко стискивал моё запястье.

Рядом со мной ворочался Габриель. Он уснул, лёжа на спине, оставив меня на долгие часы пялиться в потолок, до тех пор, пока я и сама в итоге не уплыла в беспокойный сон. Сейчас же именно он спал беспокойным сном. Он снова дёрнулся и застонал, одеяло свалялось на его талии, тело скрутилось.

Пот пропитал переднюю часть его футболки, полукруг прозрачной влажной ткани цеплялся за его скульптурную грудь. Его брови были сведены на лбу, выражая такую боль, что мне стало не по себе от вида того, как он корчится. Обе стороны рта в гримасе опустились вниз. Из уголков глаз сочились слёзы, смешиваясь с потом, стекающим по вискам.

Убийца. Похититель. Мучитель. Но, когда метался рядом и снова и снова стонал во сне, он выглядел как ребёнок, который боится темноты.

Он снова перевернулся, и с его губ сорвался всхлип. Он пробормотал что-то нечленораздельное. А следом то, что я сумела расслышать: шёпот, такой горестный, едва ли не разбивший мне сердце.

— Котёнок, — шепнул он и вновь застонал.

Моя рука была туго натянута, но я сумела дотянуться до него пальцами, когда он повернул голову. Я коснулась пряди его волос, поглаживая ту вытянутыми пальцами.

Он перестал стонать. Застыв в неудобной позе, я продолжала гладить его пальцами по голове. Ногтями пробежалась по его волосам, отодвигая в сторону тёмный беспорядок. Его губы шевелились, но теперь с них срывались не слова, а всего лишь безмолвные интонации.

Затем он перевернулся на другой бок, перебрасывая руку через меня и подтягивая меня ближе, как если бы я была подушкой или детской плюшевой игрушкой. Его влажная от пота голова покоилась на моём плече. Его колено расположилось на моём бедре. Вес его был столь реальным, столь до невозможности человеческим.

Был ли он монстром? А была ли монстром я, раз проявляла заботу по отношению к нему? Даже сейчас, привязанная к столбикам кровати, я не могла не думать о том, что являлась узником куда меньшим, чем он сам.

Я склонила голову и нежно поцеловала его в лоб. Горячую кожу, бывшую всё ещё влажной от пота.

— Спи, — прошептала я, и он повиновался.