Энчантра

— Эта история может изменить твоё мнение обо мне, — предупредила она.

Он бросил на неё взгляд искоса:

— Ты даже не представляешь, что я сейчас о тебе думаю, проказница.

Это правда.

— История длинная, — вновь попыталась она.

— Время у нас есть, — сказал он.

— Ладно, сдаюсь, — отозвалась она. — Полагаю, мне всё-таки придётся объяснить, кто такой Фэрроу.

Он усмехнулся. Видно было, что именно этого он и добивался. Что только подтверждало: мужчины любят сплетни и драму ничуть не меньше женщин.

— Я впервые встретила Фэрроу Генри, когда мне было пятнадцать. Я пробралась на благотворительный бал в Hotel Monteleone, неподалёку от Ройал-стрит. Тогда это было моё второе любимое место в Новом Орлеане. Столько утончённых людей, за которыми можно было наблюдать.

Она вспомнила женщин, которых видела на таких приёмах, как они повлияли на её вкус — на любовь к роскошным вещам… и на отвращение ко всему паранормальному.

— Я заметила его почти сразу, — продолжила она. — Во-первых, он был единственным, кто хотя бы приблизительно был моего возраста. А во-вторых — он явно затевал неудачное ограбление, пытаясь утащить целую бутылку бурбона из-за стойки. Ну и я решила вмешаться.

— Удивительно, — буркнул Роуин.

Она пнула его здоровой ногой и продолжила:

— Бармен его заметил и уже собирался выкинуть вон, но, к счастью, я очень хорошо умею падать в обморок.

Роуин фыркнул:

— А как можно хорошо научиться падать в обморок?

— Носить корсеты.

— М-м-м, — усмехнулся он. — Продолжай.

— В общем, я отвлекла внимание. Бармен бросился ко мне, а Фэрроу успел улизнуть с бутылкой. Когда я чудесным образом пришла в себя, начала его искать — но нигде не нашла.

Хотя жаль, что всё было не так. Она уставилась в звёзды, сжав зубы, чтобы досказать историю. Несмотря на то что Фэрроу продолжал являться ей в кошмарах почти каждую ночь, вслух рассказывать о нём было куда болезненнее.

Что-то коснулось тыльной стороны её ладони — пальцы Роуина.

Ласковое. Утешающее.

Она глубоко вдохнула.

— Я шла домой и решила зайти на набережную. Это моё любимое место в Новом Орлеане. Под звёздами, в свете газовых фонарей, глядя на воду, я могла притвориться, что стою на краю чего-то большего, а не застряла там, где всегда была. И, как назло — как же любит это судьба, эта жестокая стерва, — именно там я снова встретила Фэрроу. Он был с друзьями. И, конечно, с бурбоном. Впервые я напилась не в Гримм-Мэноре. Он отвёз меня к себе — в роскошный особняк в Гарден-дистрикт. Всё было таким, как в мечтах. Когда его друзья ушли, я впервые осталась с мальчиком наедине. Впервые…

Слова застряли в горле от эмоций.

Её первый опыт не был ни болезненным, ни неловким, ни полным стыда. Фэрроу был добрым. Страстным. Именно таким, каким она себе это представляла в мечтах. Во всяком случае — тогда, в том возрасте.

Он не выгнал её из кровати, как только всё закончилось. Не отказался обнять. И очень долго она хранила память об этой первой ночи, как нечто дорогое.

Роуин ждал, не торопя, и она чувствовала: он слушает. Весь. Целиком.

— После той ночи он пообещал, что мы снова увидимся, — прошептала она. — И правда появился. Всё лето он ухаживал за мной, показывал места, где я никогда не бывала, дарил ощущения, которых я не знала. Его семья — невероятно богатая. Та, у кого сервиз на каждый случай жизни. У кого фамилия красуется на табличках исторических зданий и улиц. Та, что отправляет сыновей в элитные интернаты за границу, чтобы обеспечить им лучшее образование.

— А, — только и сказал Роуин.

Она кивнула в небо.

— Я была убита. Не выходила из комнаты месяц. Маме было всё равно. Офелия — да, но я ей никогда не рассказывала, как далеко всё зашло, так что соврала и научилась прятать правду. Фэрроу обещал писать. И сначала действительно писал каждую неделю. Потом — пару раз в месяц. Потом — последнее письмо на мой шестнадцатый день рождения. И всё. Я годами приходила в себя. Пыталась через других забыть его. В конце концов получилось. Я перестала о нём думать. — Она вырвала пучок травы и стала рвать его в мелкие кусочки. — А потом этот ублюдок вернулся.

Теперь она села, раздражённо перебирая стебли у себя в руках. Роуин тоже поднялся, подтянул колени к груди и, подперев щёку кулаком, уставился на неё.

— Полагаю, дальше всё пошло наперекосяк?

Она горько рассмеялась:

— Он вернулся так, будто ничего не произошло. Будто он не разорвал мне сердце, а я не пыталась годами вычистить его из себя. Я велела ему оставить меня в покое. У меня были другие друзья — Люси, Айрис, Базиль — и мне было хорошо без него. Это была первая компания, где я чувствовала себя своей. И он отравил это. Он с Базилем стали неразлучны. Айрис он познакомил со своим братом, и она влюбилась по уши. Постоянно умоляла меня ходить с ними. Люси была на моей стороне, но у её семьи начались проблемы, и она немного отдалилась.

— Не говори, что ты просто сдалась, — лениво произнёс Роуин.

— Конечно, нет, — фыркнула она. — Я заставила его выпрашивать. Три месяца. Прежде чем согласилась увидеться снова.

— Три месяца? Это почти вечность, — заметил он, пропитав голос сарказмом.

— Без хорошего секса — точно, — буркнула она.

Уголки его губ поползли вверх:

— Попробуй пять лет — и потом поговорим.

Она вытаращила глаза:

— Пять лет?

Он отвёл взгляд:

— У меня были дела поважнее, помнишь? Ну так вот — к твоей истории.

Она почти и забыла, что рассказывала всё это вслух.

— Да. Я согласилась, и он поклялся, что пришёл надолго. Начал работать с дедом, говорил, что готов к серьёзным отношениям. Месяцами я засыпала рядом с ним под его обещания. Что он сделает мне предложение. Построит дом моей мечты. Поможет с семьёй. Потому что Офелия ещё не знала, но мама собиралась ввергнуть нас в полное банкротство. — Дыхание сбилось. — А двадцатого февраля прошлого года он передумал.

Она бросила траву в ручей, наблюдая, как каждый стебелёк оставляет за собой рябь. Разговор с Фэрроу в тот день, она знала, не сотрётся из памяти, пока не станет прахом.

— Он сказал, что его семья слишком благородная, чтобы пустить в родословную кого-то с паранормальной кровью. Что я сошла с ума, если считала иначе. Сказал, что обручен с какой-то девицей в Лондоне. И что мы можем провести ещё две последние ночи. — Лицо её пылало от стыда. — Я написала ему записку: хочу напоследок устроить весёлый вечер, попросила встретиться в шесть ровно внутри одной из платформ для парада Марди Гра. И потом… очень, очень сильно напилась.

— Виски, — догадался Роуин.

— Да, — на глаза навернулись слёзы. — Он нашёл меня с Базилем… в довольно компрометирующем положении. Я хотела, чтобы он почувствовал себя так же отвратительно, как заставил чувствовать меня. Доказать, что я первая забыла.

Глаза Роуина сузились, челюсть сжалась:

— И что он сделал?

Женевьева сглотнула слёзы:

— Назвал меня всеми грязными словами, какие только знал. Шлюхой. Тварью. Демоншей. Какая разница. Эти слова не важны. — Она обняла себя руками. — Я его унизила. А он в ответ поджёг платформу. Запер нас с Базилем внутри.

Губы Роуина приоткрылись в шоке:

— Женевьева…

— Я была слишком пьяна, чтобы использовать магию. Думаю, именно из-за этого в первую ночь я потеряла сознание — когда магия исчезла, нахлынуло то же самое чувство беспомощности. Я это ненавижу.

На лице Роуина промелькнула тень вины.

— Когда нас нашли, у Базиля было обожжено больше половины тела. Я, конечно, восстановилась. Но это заняло недели. А отец Фэрроу заплатил полиции, а потом чек пришёл и в Гримм-Мэнор.

Она снова глубоко вдохнула.

— Базиль попросил меня помочь — вложить деньги из этого «молчаливого» фонда в дорогое зелье, чтобы убрать шрамы. Зелье сработало. А вот чувство вины — нет.

— И ты просто позволила Фэрроу уйти безнаказанным?

— К счастью, теперь у меня есть связи, которых раньше не было. И я использовала их, чтобы отомстить — по-настоящему.

— Надеюсь, ты сожгла его заживо, — жёстко сказал Роуин.

— Почти, — пробормотала она.

Сейлем, если честно, оказался даже слишком воодушевлён идеей сжечь поместье семьи Генри. Несмотря на то, что Женевьева ясно дала понять: в доме не должно быть ни души. Правда, она так и не заставила Сейлема поклясться в этом… и внутри неё теплилась крохотная надежда, что он, возможно, ослушался.

— И в какой именно части этой истории я должен был подумать о тебе иначе? — спросил Роуин.

— Это был вопрос? — уточнила она.

— Да.

— Я не горжусь ни одним эпизодом, — призналась она. — Я мечтаю всё забыть, но не думаю, что имею на это право. Не тогда, когда Базиль до сих пор помнит. С тех пор я пытаюсь отыскать хоть какой-то свет во всей этой тьме… Но, наверное, этот свет мне никогда не достанется. И мне просто нужно это принять.

— Свет не обязательно искать, Женевьева, — сказал он. — Свет там, где ты.

Её пронзило искренностью этих слов. Настолько, что пришлось отвернуться.

— Ты ведь понимаешь, что в случившемся нет твоей вины? — настойчиво произнёс Роуин. — Это всё вина того ублюдка. Фэрроу. Что за идиотское, к чёрту, имя.

— Говорит человек по имени Ровингтон, — отшутилась она без особого пыла.

— Я серьёзно, — произнёс он и дотянулся, чтобы мягко коснуться пальцем её подбородка, заставив взглянуть ему в глаза. Его золотые радужки были предельно серьёзны. — Ты ведь правда знаешь, что не виновата, да?

— Это твой последний вопрос? — прошептала она.

— Женевьева…

— Я не знаю, — призналась она.

Он покачал головой, и в его лице промелькнула тень ярости.

— Надеюсь, это, чёрт возьми, и было твоей ложью.

Глава 28. ЖЕТОН

За следующие несколько часов Женевьева успела сплести столько венков из полевых цветов, что хватило бы на небольшую армию. Один она вплела в собственные мягкие кудри, а другой — размером поменьше — повязала Умбре на шею, как ошейник. Умбра осталась не в восторге, хотя выглядела куда более довольной, чем Роуин, который сейчас был украшен цветочными гирляндами: одна венчала его голову, другая свисала с шеи, и ещё по одной было повязано на каждом запястье. Нежные пастельные лепестки казались таким контрастом на фоне его татуированной кожи… и всё же, как ни странно, этот контраст лишь усиливал её влечение к нему.

— Прекрати хихикать, — скомандовал он.

Она прижала ладонь к губам, стараясь не рассмеяться вслух. В этот момент он снова прохаживался взад-вперёд по мосту, вызывая волны светящихся рыбок в потоке под ними — всё пытаясь разгадать загадку, оставленную Ноксом.

— Всё дело в белых рыбах, — пробормотал он в который уже раз. — Нет никакой другой причины, чтобы они отличались по цвету.

— Сколько всего таких триггеров? — крикнула она.

— Восемь.

— А в каких появляются белые рыбы? — поинтересовалась она, откидывая в сторону очередной цветочный ободок и поднимаясь на ноги.

— Это случайно. — Он надавил на один из камней, и в воде тут же разошлась рябь. — Первый и второй — только золотые. А вот на третьем появляются белые. Четвёртый — снова только золото. Пятый — с белыми. Шестой — тоже. Седьмой — золото. Восьмой — снова белые.

— А каждый раз белых рыб одинаковое количество? — уточнила она.

Он замер. А потом выругался:

— Да чтоб меня…

Она наблюдала, как он поочерёдно нажимал на те камни, с которых всплывали белые рыбы. И точно — количество каждый раз было разным. Сначала три, потом четыре, где-то пара, а в одном случае и вовсе только одна белая рыбка.

Роуин тут же принялся наступать на камни по порядку — от наименьшего количества рыб к наибольшему. Но ничего не произошло. Тогда он попробовал в обратном порядке. Опять ничего.

— Попробуй в порядке возрастания, но чередуя с другими камнями, — предложила она.

Он кивнул — и начал: одна белая рыбка, все золотые, две белые, снова только золотые… и так далее, пока вся последовательность не была завершена.

И тогда что-то произошло.

Все рыбы одновременно вернулись в реку, и вместо того чтобы исчезнуть вниз по течению, начали плавать медленно, вальяжно. Их золотистое свечение наполнило всё луг.

— Это было… слегка разочаровывающе, — сказала Женевьева, уперев руки в бока. — Я ожидала чего-то поэффектнее…

— Смотри, — перебил её Роуин, указывая на воду.

Женевьева прищурилась, вглядываясь под гладкую поверхность.

Вот она. Одна-единственная алая рыбка.

— Умбра, взять, — скомандовал Роуин.

Лиса, которая до этого вылизывала себя в нескольких шагах от Женевьевы, подняла голову. На приказ Роуина она задрала лапу, поскрёбла венок у себя на шее, пока тот не порвался, а затем ринулась в воду.

Женевьева недовольно цокнула — она старалась над тем венком.

Они смотрели, как Умбра плывёт по течению, держа голову над поверхностью, ловя взглядом алую цель. Когда она нырнула, Женевьева с восхищением подалась вперёд, затаив дыхание.

И Умбра схватила её.

Но в ту же секунду, как зубы лисы сомкнулись на алой рыбке, всё изменилось.

Звёзды на небе начали поочерёдно гаснуть, а затем их свет сменился зловещим кроваво-красным сиянием. То же самое произошло и с рыбами внизу — они теперь испускали не золотой, а багровый свет, превращая всё вокруг в тревожный, болезненный оттенок красного. Будто в крови.

А потом рыбы начали меняться.

Их чешуя потемнела, став чёрной, как ночь. А лица…

Лица всех рыб в одночасье повернулись к Умбре.

И тут Женевьева увидела зубы.

Роуин крикнул имя Умбры в отчаянном предупреждении, но было уже слишком поздно.

Все рыбы метнулись одновременно.

Прежде чем Роуин успел нырнуть с моста за своей беспомощной Фамильяркой, серебряные перила начали извиваться, как живые, протянулись к нему, обвили торс — и сжались. Клетка.

Женевьева не успела подумать, что делает. Всё, что она видела — это агония в глазах Роуина, его отчаянные попытки вырваться, чтобы спасти Умбру… и клубящаяся тьма крови, расползающаяся в центре реки.

Она нырнула.

Щиколотка по-прежнему болела, бок саднил после удара Охотничьим Клинком Реми, но она не останавливалась. Как и надеялась, пираньи не обратили на неё внимания, продолжая кружить в безумии, зацикленные только на Умбре и алом сиянии приманки.

Она поняла, что времени почти не осталось, как только оказалась рядом. Чем ближе Женевьева подплывала, тем гуще становилась кровь, затуманивая зрение, мешая разглядеть алую рыбину в пасти Умбры.

Но вот — янтарные глаза, чёрные лапы, отчаянно барахтающиеся в воде.

Женевьева схватила Умбру как могла — за бока, за спину, и вырвала её из центра роя. Прижав лису к себе одной рукой, другой она отталкивалась, гребла, изо всех сил стараясь добраться до берега.

Пираньи бросились вдогонку.

Она слышала, как её платье рвётся, будто кто-то сжирал его живьём, слышала, как клочья ткани увлекают её вниз. А затем — зубы. Острые, мелкие, беспощадные. Они вонзались в плоть, и Женевьева закричала, выпустив последний воздух из лёгких в сотнях пузырьков. Она билась в воде, чувствуя, как её кровь смешивается с речной.

Но хватка на Умбре не ослабевала. А зубы Умбры по-прежнему сжимали алую рыбку.

Когда они наконец добрались до берега, Женевьева на последних силах забросила Умбру на сушу. И в ту же секунду, как только алая рыба оказалась вне воды, пираньи отступили. Их чешуя снова обрела золотое свечение.

А Женевьева… осталась в реке. С истекающим кровью телом.

Мир начал темнеть.

Сознание тонуло в тумане. Мысли рассыпались. Что было сном, а что — реальностью, уже невозможно было различить. Но, по крайней мере, в этот раз она не видела огня.

Нет. Сейчас было только…

холодно.

Звон колоколов разносился вокруг, сливаясь с замедляющимся биением её сердца.

— Она такая холодная, — прорычал низкий голос.

— Она потеряла слишком много крови, — отозвался другой.

Что-то мягкое и пушистое прижалось к её боку, а горячие ладони осторожно убрали волосы с лица. Женевьева попыталась что-то сказать, но слова не вышли.

— Я держу тебя, — прошептал первый голос. — Я не отпущу.

— Это будет дорого тебе стоить, — проговорил кто-то тихо.

— Забирай жетон, — пообещал знакомый голос. — Только помоги ей.

— А если я откажусь? И она умрёт? — вкрадчиво поинтересовался первый.

Молчание.

Через мгновение — резкий, электрический укол пробежал по коже. Женевьева не могла пошевелиться, но ощутила, как ощущение расползается от кончиков пальцев и охватывает всё тело. Магия. Незнакомая, жгучая. Её хотелось почесать, хотелось закричать, но она оставалась недвижима.

— Потерпи, — прошептал знакомый голос. — Ещё чуть-чуть.

Тишина. Волны магии продолжались.

— Я тебя раскусил, — снова раздался мягкий голос.

Опять — ни ответа, ни реакции.

Женевьева не знала, сколько времени прошло, прежде чем зуд наконец исчез.

— Ты должна выжить. Ради меня, — произнёс тот голос, который дарил тепло.

— А что я получу за это? — попыталась спросить она.

Пауза. Долгая.

— Что ты хочешь? — почти шёпотом.

— Что-то настоящее, — сказала она.

Тишина.

Глава 29. СВЯТИЛИЩЕ

Тёплое, уютное тепло охватывало Женевьеву сзади, а крепкая тяжесть надёжно обвивала её талию. Ей никогда не было так комфортно. До тех пор, пока что-то влажное и шершавое не провело по её щеке.

Язык Умбры.

— Фу, — застонала она, открывая глаза и смахивая слюни Фамильярки с лица. — Умбра, хватит.

На мгновение Женевьева застыла, когда её сознание окончательно уловило, кто именно лежит позади неё. Роуин. Он приподнял руку, позволяя ей повернуться лицом к нему, и она с облегчением отметила, что в комнате достаточно темно, чтобы не было видно, как горят её щёки.

— Ты занял мою сторону кровати, — хрипло заметила она.

— Безупречное наблюдение, — пробормотал он.

Она легонько шлёпнула его по руке, которую он так и не убрал с её талии.

— Что, чёрт возьми, произошло?

— Ты потеряла много крови. Температура тела опустилась до опасного уровня для смертной.

— И нельзя было просто укрыть меня одеялами? — проворчала она, осматривая себя. Платье, как она и ожидала, снова исчезло, вместо него была надета одна из его рубашек, кожа тщательно очищена от крови.

— Так было проще убедиться, что ты действительно согреваешься, — пояснил Роуин.

Улыбка медленно расползлась по её лицу, а он в ответ метнул на неё раздражённый взгляд, но Женевьева не верила ни единому слову его объяснения.

— Ну, спасибо тебе за такую заботу, — сказала она.

— После того, что ты сделала ради Умбры, ты этого заслужила, — тихо ответил он.

Та искренняя, беззащитная благодарность, которая читалась в его глазах, сжала ей горло.

Она осторожно прикоснулась кончиками пальцев к его щеке.

— Спасибо, что снова спас меня от неминуемой смерти. Или, по крайней мере, убедил свою сестру сделать это.

— Тебе не за что благодарить, — ответил он. — Мы с тобой партнёры. Мы будем спасать друг друга.

У неё перехватило дыхание.

Мы будем спасать друг друга.

Прошло меньше четырёх дней. А он уже стал первым человеком после её сестры, кто действительно был рядом, когда она в этом нуждалась. Каждый раз. И первым, кого она сама хотела спасти.

Она приехала в Энчантру, чтобы найти кого-то похожего на себя. Кто бы понял, каково это — быть чужой в собственной семье. Но нашла всех их — целую семью: шумную, странную, иногда жестокую, но по-настоящему преданную. И, возможно, способную на великое, если их перестанут стравливать друг с другом.

— Но всё равно я хочу сказать спасибо, — продолжил он, как всегда, точно зная, когда нужно вернуть её на землю своим голосом. Будто её разум всегда ждал его слов, даже когда она не была к ним готова. — За то, что спасла Умбру…

— Тебе не за что меня благодарить, — повторила она. — Ты мне ничего не должен, Роуин. Умбра — это часть тебя. А ты…

А ты кто? Не мой. Не по-настоящему. Не в том смысле, который будет иметь значение после этой Игры.

— А я кто? — поддел он.

— Если мы партнёры, — сказала она, — значит, и твоя пушистая заноза тоже идёт в комплекте.

Она бросила взгляд на Умбру, которая сидела рядом и смотрела на неё, не моргая, с таким обожанием, будто Женевьева сотворила целую вселенную.

Прекрасно.

Роуин усмехнулся Умбре и мягко отстранил её в сторону, а затем снова посмотрел на Женевьеву, глаза его потемнели:

— Ладно. Благодарить словами не буду. Но можно я хотя бы покажу, насколько я признателен?

У неё перехватило дыхание. По телу пронеслась дрожь предвкушения, но он всё ещё не двигался. Только ждал. Смотрел.

— Да, — прошептала она. — Пожалуйста.

Он не заставил её ждать. Плавным движением уложил её на спину, нависая сверху, и прижался поцелуем к чувствительной коже под её челюстью, оставляя горячий след на пути к шее. Женевьева увидела, как его тени вновь начинают расползаться по постели, и едва сдержала стон, предчувствуя, как они коснутся её кожи. Он усмехнулся, когда они начали скользить по её телу и под рубашку, вызвав у неё сладкий всхлип. Сердце гремело в груди, когда его руки пошли выше, поднимая ткань всё выше и выше, пока та не оголила изгиб её груди. Его взгляд потемнел, в нём плеснулась такая голодная жажда, какой она никогда не видела ни в чьих глазах.

Он говорил, что сердце не поддаётся логике, что ему нельзя верить. И всё же ей было плевать. Она хотела его до безумия. И если её сердце приведёт её в огонь — пусть так, лишь бы он не переставал прикасаться.

Он резко наклонился и провёл языком по одному из её напряжённых сосков, и разряд удовольствия метнулся между её бёдер, заставив её вцепиться в простыни, чтобы не выгнуться навстречу ему.

— Ты же говорил, что не будешь нежным, — выдохнула она, пока он осыпал её грудь горячими поцелуями, переходя ко второму соску.

— Я долго нежным не буду, шалунья, — пообещал он хрипло.

— Потому что мы просто трахаемся, верно? — бросила она с вызовом.

Он поднял взгляд, задержался. На мгновение — и только тогда в её груди вспыхнула робкая искра надежды.

— Верно, — наконец ответил он.

И волна разочарования накрыла её с головой. Она сама пообещала себе, что справится, что не будет привязываться. Но в эту секунду поняла — солгала. Она могла остановить его прямо сейчас. Но тогда лишилась бы того, что он собирался ей подарить. А это казалось ещё больнее.

Прежде чем разочарование успело захлестнуть её полностью, он склонился и нежно прикусил её сосок. Её тело выгнулось от удовольствия, вырвался сдавленный стон. Его тени обвили запястья и лодыжки, натягивая её тело, пока она не оказалась полностью в его власти.

Он посмотрел ей в глаза:

— Ты умеешь щёлкать пальцами?

— Что? Да, — удивилась она. — Зачем?

— Покажи.

Она щёлкнула. Тени не ослабли.

— Если не сможешь говорить — щёлкни, понятно? В любой момент. Я остановлюсь.

Интересно, чем он таким собирается заняться, что нужна такая предосторожность?..

Будто услышав её мысли, он пояснил:

— Ковин — большой поклонник этого. У него вкусы куда более садистские, чем у меня. Но запасные сигналы — никогда не лишние, особенно когда рот… занят.

Женевьеве пришлось сглотнуть очередной стон. Только от его слов по телу разлилось тепло. Он снова склонился к её груди, языком лаская чувствительные соски, заставляя их напрячься почти до боли, пока влага под ней не стала предательски пропитывать простыни. Он держал вес на предплечьях, не давая ей того трения, которого она жаждала.

— Прикоснись ко мне, — прохрипела она.

— Я уже прикасаюсь, — лениво обвёл он языком её сосок.

— Тогда трахни меня, — вырвалось у неё с хрипом.

Он опустил руку между их телами, едва касаясь её самого чувствительного места. Она попыталась потянуться к нему, но тени только сильнее натянули её руки и ноги, полностью распластав. Он хмыкнул и выпрямился, вставая на колени между её разведённых ног, и с наслаждением окинул взглядом её измождённое тело.

— Я не собираюсь тебя трахать, — сказал он, проводя рукой по округлостям её живота. — Пока нет.

— Но…

— Я же сказал: это моя благодарность. Позволь мне показать, что значит быть объектом моей признательности, шалунья.

Он опустил ладонь ниже, медленно, мучительно, пока его палец не скользнул по её пульсирующему клитору.

— Если ты думала, что я упрям в бою — подожди, пока узнаешь меня в постели.

Она едва понимала, что он говорит — разум размывался, как и всё вокруг. Он давил на её клитор, массируя медленно, но с точностью, от которой её извивы становились всё яростнее, а тени — всё крепче. Не отрывая большого пальца, он ввёл в неё два пальца, и она закричала от облегчения, когда он начал двигаться — медленно, глубоко, без пощады, каждый раз нащупывая ту точку, от которой у неё темнело в глазах.

— Пожалуйста, — задыхалась она. — Мне нужно…

— Что тебе нужно? — пробормотал он, глядя, как она корчится. — Говори чётко.

— Хочу, чтобы ты меня попробовал, — сказала она. Голос, прозвучавший из её уст, был чужой — низкий, хриплый, наполненный похотью. — Хочу, чтобы ты… обожал меня.

Он усмехнулся.

— Я из Ада. Поклонение не в моей природе.

И тут же опустился между её ног, коснувшись языком её самой горячей, пульсирующей точки.

— Но пока ты в моей постели — я сделаю из неё святилище.

— Чёрт, — выдохнула Женевьева, задыхаясь от экстаза.

Несколько новых отростков теней отделились от остальных, скользя по её коже, обвиваясь вокруг сосков, запутываясь в волосах, пока Роуин продолжал неумолимо ласкать её языком. Он был мастер своего дела — кончиком языка он водил медленные круги по её клитору, доводя её до грани. Но как только она почти достигала разрядки, тени сжимались чуть сильнее — до боли, перехватывая дыхание, лишая её кульминации и отбрасывая назад. Она чувствовала, как он улыбается, когда опускался ниже, к самому её входу, и снова начинал доводить её до безумия.

Он пожирал её так долго и без пощады, как и обещал, что Женевьева уже начала опасаться, что просто не выдержит. А когда волна оргазма вновь нависла над ней, он снова отступил — тени удержали её от вершины.

— Клянусь, я тебя убью, — прорычала она сквозь зубы.

Он лишь рассмеялся и отстранился.

— Глубокий вдох, шалунья, — сказал он с хрипотцой, голосом, пропитанным желанием. — Он тебе пригодится.

Его тени скользнули по её телу вниз — все, кроме тех, что удерживали её запястья и лодыжки, — и добрались до её самого сердца. Роуин наблюдал за ней, опираясь на колени, полуприкрыв глаза, в то время как его магия ласкала её, доводя до нового предела. А когда тени вошли в неё, заполняя её до краёв — ровно так, как она мечтала, — Женевьева закричала.

Оргазм захлестнул её волнами — одна за другой, вновь и вновь, пока она не потеряла остатки дыхания, пока из неё не вытянули всё. И только тогда, когда она начала приходить в себя, тени рассеялись, словно дым, а Роуин бережно коснулся её щиколоток, массируя покрасневшую от давления кожу. Она тяжело дышала, силясь хоть как-то собрать мысли в голове.

Он лёг рядом, всё ещё в одежде, но она сразу ощутила его возбуждение, прижимающееся к её бедру, когда он протянул руку, чтобы теперь заняться её запястьями.

— Ты в порядке? — спросил он.

Она повернула к нему лицо, взгляд всё ещё затуманенный.

Он улыбнулся с самодовольной ухмылкой. Она только фыркнула в ответ:

— Ты слишком собой гордишься.

— А ты слишком довольна, чтобы жаловаться, — парировал он.

Она отвела взгляд. Он был прав. Слишком довольна для чего-то, что, по словам обоих, должно было быть просто сексом. Он мог легко переключаться — здесь он был её любовником, за дверью снова будет кем-то другим. Но она внезапно осознала: никто другой, ни один человек, не сможет заставить её чувствовать то же самое. И это было страшно.

Я не позволю ему сломать меня.

— Мне нужно в ванну, — пробормотала она и, сев, проигнорировала тот факт, что ноги у неё были, как вата. Натянув рубашку, она направилась к ванной, но услышала, как Роуин тоже встал с кровати.

— А ты куда? — спросила она, обернувшись с приподнятой бровью.

Он прошёл мимо и направился к чёрной чугунной ванне, занимающей всю заднюю стену, открыл воду и сказал:

— Грейв не знает о проходе между нашими комнатами. Но даже несмотря на это, я не оставлю тебя одну, пока ты не оправишься.

— Я не позволю тебе смотреть, как я купаюсь, — фыркнула она.

Он ухмыльнулся:

— Тогда остаётся только Умбра. Она, к слову, отказалась покидать тебя с тех пор, как ты её спасла.

Женевьева посмотрела вниз — и действительно, лисица с нежностью тёрлась мордой о её ноги.

Вздохнув с капитуляцией, Женевьева пробурчала:

— Ладно. Пусть лисица останется.

— Полотенца под раковиной. Бери любое мыло, — сказал Роуин и вышел, оставив её с Умброй наедине.

— Хоть отвернись, пока я не залезу в воду, — бросила Женевьева лисице.

Умбра как будто кивнула и развернулась к шкафу со свежим бельём. Женевьева чуть расслабилась и повернулась к ванне, расстёгивая рубашку Роуина. Она стянула с себя горячую ткань, уронив её на пол, и без промедления вошла в ванну, вздохнув от удовольствия, когда горячая вода окутала тело, снимая напряжение с ноющих мышц. Она сразу же потянулась к одному из флаконов с мылом, стоящих на бортике ванны, вылила в ладонь немного перламутровой жидкости и начала растирать по телу. Разглядывая свою кожу, она пыталась найти следы от укусов пираньей — и не нашла ни одного.

Эллин — точно моя любимица.

Но внутренние шрамы остались. Женевьева не знала, удастся ли ей когда-нибудь забыть, как острые зубы впивались в её плоть. И уж точно больше никогда не хотела видеть ни одной рыбы.

Она опустилась глубже в воду, полностью погрузившись под поверхность. Но едва её лицо оказалось под водой, воспоминания о реке и пираньях нахлынули снова. Паника вспыхнула в груди. Она зажала рот, пытаясь закричать, и зашевелилась, хватаясь за край ванны, чтобы вынырнуть.

Но не успела — две сильные руки подхватили её и вытащили на поверхность.

Она закашлялась, с трудом открывая глаза сквозь капли, грудь вздымалась в попытке набрать воздух. Слёзы жгли, но она изо всех сил старалась их не отпустить.

— Женевьева, ты в безопасности, — сказал Роуин, присев рядом, убирая волосы с её лица. — Я здесь. Всё хорошо. Никаких рыб. Никакой реки. Ты здесь.

Его голос действовал как бальзам. Как и его прикосновения. И от этого ей захотелось разрыдаться ещё сильнее.

Она медленно успокаивала дыхание. Он не отвёл взгляда. Ни разу не опустил глаза ниже лица. И только тогда она поняла — она ведь всё ещё была совершенно обнажённой.

Она подтянула колени к груди, обхватив их руками, и попросила дрожащим голосом:

— Можно мне, пожалуйста, полотенце?

Он кивнул и уже через несколько секунд вернулся с самым большим полотенцем, которое она когда-либо видела. Он развернул его и натянул между собой и ванной, отвернув голову в сторону, чтобы ей было комфортнее встать. Когда она выпрямилась, он аккуратно укутал её в мягкую белую ткань.

Когда полотенце плотно облегло её тело, он протянул руку, помогая ей выбраться из ванны. Она взяла её, расплескав воду по белоснежному мраморному полу.

— Прости, — пробормотала она, когда он вздохнул и начал спускать воду из ванны. — Я правда не хочу постоянно всё вокруг превращать в хаос.

Он бросил на неё выразительный взгляд — с сомнением, но без раздражения. Потом взял ещё полотенец, чтобы вытереть лужу. И почему-то это простое, почти домашнее действие заставило что-то потеплеть у неё внутри. Женевьева резко отвернулась к туалетному столику, притворившись, будто занята волосами. Она отодвинула угол полотенца, прикрывающего зеркало, и взглянула на своё отражение. Один взгляд — и она издала пронзительный визг, снова накрыв стекло, пока никто больше не успел увидеть это ужасающее зрелище.

— Что случилось? — спросил он, появляясь у неё за спиной.

Она указала на спутанные комья в своих вьющихся каштановых волосах:

— Мои волосы.

Пальцы вцепились в пряди, она отчаянно пыталась распутать их, но всё только ухудшалось. Ком в животе затянулся. Без ножниц это было не решить — и при этой мысли слёзы, сдерживаемые в ней последние дни, наконец вырвались наружу.

— Нет, нет, нет… — всхлипнула она, трясясь от отчаяния.

Это было слишком. Чересчур в точку. Эмоции — спутанный клубок. Секс — сплошная путаница. Хотя она клялась, что никаких нитей не будет. И теперь вот волосы.

Роуин тяжело вздохнул, отстранив её руки от запутавшихся локонов.

— Магический кинжал в плечо и кровопотеря — ни слезинки. Почти съедена пираньями — всё спокойно. А несколько узлов в волосах — и…

— Легко тебе говорить, когда ты каждый день просыпаешься, выглядя вот так! — огрызнулась она, резко поворачиваясь к нему.

Он приподнял бровь, с дерзкой полуулыбкой:

— Вот так — это как?

Слёзы отступили, но раздражение только усилилось:

— Ты прекрасно знаешь, как. Я не собираюсь стоять тут и говорить тебе, какой ты привлекательный. Ты и так это знаешь.

— Пока это только привлекательность, — кивнул он и положил руки ей на плечи, разворачивая обратно к зеркалу, поверх которого всё ещё было накинуто полотенце. Его слова вызвали в ней укол гнева, но он уже открыл ящик и достал тонкий гребень.

— А что, ужасно, если мне вдруг начнёт нравиться общество собственного мужа? — спросила она с показной иронией, но внутри затаила дыхание, ожидая ответа.

Может, это от того, что она чуть не умерла, или от того, как он потом её ласкал, но рядом с ним она чувствовала слишком много. И дело было вовсе не только в том, насколько он был чертовски красив.

— Не двигайся, — бросил он. — И да, было бы ужасно. По множеству причин. Это игра, Женевьева.

Она снова повернулась к нему, и тут его тени вырвались наружу, обвившись вокруг её запястий и талии, прижимая её к краю раковины. Он наклонился над ней с утомлённым взглядом.

— Перестань вертеться, или станет ещё хуже, — велел он.

Она попыталась вырваться, но его тени не шелохнулись.

— Да твою же… Что случилось, а? Настроение у тебя испортилось ещё до того, как ты выбралась из кровати. Что я сделал?

— Ничего, — сказала она, едва не задыхаясь от слов. — Ты был… есть… чёрт. Я не знаю, когда ты вдруг стал терпимым за эти дни, но мне это не нравится. Я же говорила — я не умею в это. Я не умею притворяться. Не могу делать вид, будто ты только что не подарил мне лучший оргазм в жизни… Ой, только не улыбайся! — Она злобно прищурилась, заметив, как он прикрывает самодовольную ухмылку кашлем в кулак. — Этот брак — всего лишь игра. А я чувствую себя пешкой, а не игроком.

— Скажи, что тебе нужно. И это будет сделано, — спокойно произнёс он.

Она сглотнула. Его близость, его голос, его тени, обвивающие её кожу, — всё это сводило её с ума. Мысли путались.

— Я разрешаю тебе просить что угодно — и ты вдруг решила замолчать? — пробормотал он, приближаясь.

— Я… я не думаю, что мы должны продолжать интимную связь, — прошептала она. — Не уверена, что… смогу…

Справиться с этим — хотела сказать она, но в памяти всплыло предложение Нокса, и она вдруг поняла: может, нужно просто переосмыслить происходящее.

— С этого момента всё, что мы делаем, — только для публики, — сказала она. — Никаких «спасибо», если нет зрителей. Нокс говорил со мной до того, как ты нашёл Грейва в библиотеке — он предложил, чтобы мы с тобой… сделали представление для публики поинтереснее. Так что если ты всё равно собираешься разрушить мне всех будущих любовников, я хотя бы хочу что-то с этого получить. Я хочу выиграть Фаворита.

Хотя бы будет оправдание, почему мне так нестерпимо хочется его прикосновений.

Его лицо стало безмятежным, почти каменным.

— Если этого ты хочешь, — произнёс он.

Она кивнула, и его тени мягко развернули её, позволяя ему снова заняться её волосами. Ленты теней аккуратно сняли полотенца, освобождая обзор, и Женевьева наблюдала в зеркале за тем, как он работает.

— Но если ты снова меня перебьёшь, с узлами будешь разбираться сама, — добавил он.

Но по тому, как нежно он прикасался к её волосам, она знала — он не всерьёз.

И она не сказала больше ни слова.

На то, чтобы распутать все узлы в её волосах, у Роуина и его теней ушёл почти час. Женевьева с восхищением наблюдала за их движениями — завораживающе ловкие, мягкие, точные. Наверное, она тоже стала бы любовницей из разряда легендарных, если бы у неё было пять дополнительных пар рук.

И всё же в этой заботливости было нечто, что вызывало у неё бешенство. Одну минуту — она будто ничего для него не значит. А в следующую — он так трепетно о ней заботится? Захотелось укусить его ещё раз.

Когда он добирался до последних прядей, она, наконец, спросила:

— Откуда ты вообще так хорошо это умеешь?

Ни разу за всё это время он не потянул слишком сильно, и это было поразительно — учитывая, как чувствительна её кожа головы, о чём знала вся её семья.

— Раньше я расчёсывал Эллин, — ответил он. — Наша мать не всегда могла быть рядом, а у остальных моих братьев терпения не хватало.

Он отложил гребень на край столешницы и позволил ей повернуться лицом к нему.

Его взгляд задержался на её лице дольше, чем обычно, прежде чем он отступил назад и окинул взглядом результат.

— Всё. Теперь ты вполне сможешь показаться на ужине.

— Ужин? А сколько времени?

Он сунул руку под жилет, вытащил изнутри карманные часы, открыл крышку и ответил:

— Почти пять. Спала ты не так уж долго.

— Знаешь, — сказала она, — самое ужасное в том, чтобы каждую ночь почти умирать — это то, что вообще перестаёшь понимать, сколько времени прошло. Я даже не назову сегодняшнюю дату.

— Двадцать третье, — сообщил он, накрывая зеркало полотенцем.

Женевьева застыла. Роуин приподнял бровь, насторожившись.

— Завтра у меня день рождения, — осознала она.

— Что? — Он метнул в неё тяжёлый взгляд. — Почему ты раньше не сказала?

— А раньше бы тебя это волновало? Хотя, помнится, я упоминала, что тебе стоит поискать какой-нибудь редчайший подарок ко дню рождения.

Он нахмурился:

— Я подумал, ты говоришь в коде. Про лекарство.

— Так и было, — подтвердила она. — Но день рождения — тоже правда.

— Ладно. Тогда мне нужно кое-что подготовить, — сказал он, направляясь в свою спальню. — А ты — одевайся. У нас будет праздник.

— А что насчёт спектакля? — поддразнила она, следуя за ним.

Он обернулся через плечо:

— Спектакля?

— Ага. — Женевьева кивнула. — Может, в этом году подарком ко дню рождения станет титул Фаворита.

Глава 30. ВЕСЬМА УБЕДИТЕЛЬНО

23 марта

Накануне моего дня рождения. И я напрочь о нём забыла. Сейчас я должна бы наслаждаться оперой в Teatro Argentina в Риме — сестра подарила билеты. А вместо этого я решила приехать в эту проклятую дыру. Впервые в жизни я встречу день рождения без мамы и Офелии. Без праздничного гамбо с андуйской колбасой, без пудинга из белого шоколада. Если бы Роуин не напомнил мне о дате, я бы так и не вспомнила.

Роуин настоял, чтобы я позволила ему и остальным устроить мне праздник — в их стиле. В основном потому, что нет никакой гарантии, что я переживу следующий раунд Охоты и доживу до завтра. Мрачно, но если будет торт — я не возражаю.

Похоже, у семьи Сильверов строгие традиции на дни рождения. Поскольку его братья и сёстры в последние годы празднуют исключительно в Аду, он пропустил все их торжества. Он пообещал, что сегодняшний ужин будет, по меньшей мере, восхитительно весёлым.

Хотя, конечно, всё это меркнет на фоне главного события — мы с ним вот-вот начнём срывать друг с друга одежду прямо в коридоре, у всех на виду: и его семьи, и извращённой публики Нокса. Надеюсь, шоу получится достаточно ярким, чтобы удовлетворить изголодавшуюся публику. И ту голодную жажду, от которой я никак не могу избавиться.

X, Женевьева

Женевьева защёлкнула крошечный замочек на дневнике в форме сердца и сунула его обратно на дно сундука. Аккуратно прикрывая его вещами, она краем глаза заметила книгу, взятую из библиотеки — ту самую, где был раздел о Багровой гнили. Она пообещала себе заглянуть в неё до следующего раунда Охоты. Или хотя бы взять её с собой, чтобы, когда они с Роуином окажутся в укрытии, у неё было хоть какое-то развлечение.

А это значит, что придётся сказать ему, что она хочет помочь. Даже когда Охота закончится — если ей удастся выжить — она всё равно хочет помочь.

А ещё… мне нужно будет поговорить с ним о письмах, — подумала она. — Тех самых, что он писал своей семье. И об конвертах из поместья Гримм…

Она была уверена, что это именно те конверты, в которые она клала письма для Баррингтона… но с какой стати Роуину их хранить?

Она поступила правильно, настояв, чтобы между ними больше не было «ничего без обязательств». Дело было не только в том, как он мог быть нежным и заботливым в один момент — и тут же заявить, что всё это «просто секс». Нет, всё было глубже. Она открылась ему, рассказала свою самую тёмную тайну… а он, судя по всему, всё ещё скрывал от неё свои.

— Готова, беда моя? — прозвучал голос Роуина с порога.

Женевьева вздрогнула, услышав его. Её нервы вспыхнули от раздражения и одновременно от предвкушения. Он оставил её с Умброй, пока сам готовился к «празднику» с остальными в столовой — сразу после их небольшого представления.

Все соберутся в столовой ровно в семь. Значит, нам надо выйти туда хотя бы без пятнадцати.

Она была не готова. Не только к предстоящей сцене. Она была ещё даже не до конца одета.

Платье, которое она выбрала, было тем самым, о котором говорила Офелии — собиралась надеть его в оперу. Бархат цвета морской волны, идеально подходящий к её глазам. Заниженная талия, с заострением чуть ниже пупка. Глубокое декольте в форме сердца выставляло на показ немалую часть её груди, но длинные рукава возвращали наряду хоть каплю скромности — пышные на плечах, они сужались к бицепсам и дальше по руке. Корсет на спине нужно было шнуровать — а сама она с этим не справлялась.

— Женевьева?

— Мне нужна помощь, — вздохнула она, когда он вошёл в комнату. — Поможешь зашнуровать?

Он перешёл комнату молча, осматривая платье, и принялся за работу. Когда его пальцы случайно коснулись обнажённой кожи её спины, пока он продевал ленты в шёлковые люверсы, по её телу пробежала дрожь.

— Глубокий вдох, — велел он, и она подчинилась, чувствуя, как он затягивает ленты, а затем завязывает их аккуратным бантом.

Она отошла от него и сделала лёгкое кружение.

— Ну как? Не слишком вычурно?

Он долго ничего не говорил, его золотистые глаза скользили по ней, будто раздевали её заново — и от этого в животе вспорхнули проклятые бабочки.

— Нет. Совсем не вычурно.

Она скорчила недовольную мину. Это было не то, что она хотела услышать. Вот «великолепно», «ошеломляюще» или хотя бы «безупречно» — это другое дело.

— Готова? — повторил он.

Нет, снова нет, но она всё равно кивнула.

Он, похоже, уловил её колебание.

— Только ты и я, беда моя. Всего пару дней назад ты ненавидела меня за то, что я, цитирую, «чертовски грубый ублюдок», помнишь? Просто направь эту страсть в нужное русло — и никто ничего не заподозрит.

Она ведь действительно это говорила, да? Но это было до всего, что произошло в его постели. Теперь фраза «ненавижу его» казалась… неправильной. Вот кого она по-настоящему ненавидела — так это Фэрроу. Оливково-зелёный цвет. Влажность. Ворон.

А к Роуину… она испытывала раздражение. Или нет — нечто более сложное. Она больше не знала, в какую категорию его отнести. Они ведь не муж и жена. Но и не друзья. Или всё же?..

— Только не увлекайся слишком, — перебил её мысли Роуин.

Она прищурилась.

— А почему ты решил, что именно я буду тем, кто увлечётся?

Он фыркнул, будто мысль о том, что это может быть он, была абсурдной. Звучало как вызов. И она это подхватила.

Как только Роуин вывел её в фойе, он увёл её в тёмный угол между колонной у входа в бальный зал и смежной стеной. Он развернул их тела так, чтобы она оказалась прижатой к стене, а он — наклонился над ней, прямо напротив одного из огромных зеркал.

Сколько бы она ни старалась сохранить спокойствие, воспоминания о его губах на её теле всего несколько часов назад заставили сердце забиться чаще. Она целовалась со многими — двадцать семь человек, если быть точной, — но, за исключением Фэрроу, ни один из этих поцелуев не остался в её памяти. И хотя всё это должно было быть притворством, тело её явно отказывалось понять этот момент. То, как сердце дрогнуло, когда Роуин провёл подушечками пальцев по её челюсти и под подбородком, заставляя её поднять лицо к нему, — было неопровержимым доказательством.

— Расслабься, беда моя, — прошептал он прямо у неё уха, и в тот же миг его тени начали обвивать их, мягко касаясь её волос, обвивая её талию. — Забудь, кто может наблюдать. Сосредоточься только на мне.

Она уставилась ему прямо в глаза.

— Вот так, — пробормотал он. — И помни, если хочешь остановиться — просто щёлкни пальцами. Если что-то станет слишком… интенсивным.

— Взаимно, — прошептала она.

Он усмехнулся:

— Думаю, тебе вряд ли придётся об этом волноваться, беда моя.

Снова этот вызов.

Улыбка на её губах сначала была невинной. Сладкой. Она расправила плечи, опираясь о стену, и едва заметно подалась бёдрами вперёд — не вызывающе, просто чтобы устроиться поудобнее. Кудри были заколоты в небрежный французский пучок, но несколько прядей обрамляли лицо — и именно с ними она стала играть, обвивая пальцами, извиваясь, будто случайно.

— Знаешь, что я думаю, мистер Сильвер? — проворковала она, взглянув на него из-под густых ресниц и постукивая указательным пальцем по нижней губе, как будто задумалась. Специально, чтобы он посмотрел ей на рот. Это работало. Каждый раз.

— И что же ты думаешь? — его голос стал чуть ниже.

— Я думаю, нам стоит показать всем, насколько ты готов встать передо мной на колени, — пропела она, сдвинув бёдра вперёд, теперь сильнее прижимаясь к нему.

Она слегка покачалась, будто просто сменила стойку, но, заметив, как его зрачки расширились, а под поясом начала расти твёрдость, она поняла — он в её власти.

— Хочешь, чтобы я встал на колени, беда моя? — хрипло отозвался он. — Тогда я встану. Но сначала…

Он направил тени обвить её бёдра и в одно плавное движение приподнял её, заставив обхватить его талию ногами, даже не коснувшись её руками. Ладони он прижал к стене по обе стороны от её тела — демонстрируя, что способен свести её с ума, не прикасаясь.

Он наклонился и впился жгучим поцелуем в её обнажённую ключицу, в то время как другие щупальца теней зарылись в её волосы, лаская кожу головы, виски, чувствительные впадины на затылке. К тому моменту, как его губы добрались до шеи, кольцо в его губе соблазнительно скользило по её коже. Всё её тело дрожало от желания. И когда он коснулся нежного участка за левым ухом, тени скользнули вверх по внутренней стороне её бёдер, приближаясь к пульсирующей точке между ног. Её тело выгнулось к нему. Грудь налилась и умоляла о прикосновении. Возбуждение пропитало её нижнее бельё — всё внутри неё искало давление, которого так не хватало. Он надавил напряжённой эрекцией сквозь брюки прямо на тот самый чувствительный пучок нервов под её юбками — и в тот же момент обвил её шею кольцом теней, сжав так, что она захрипела, не в силах выпустить стоны, рвущиеся наружу.

— Чёрт, — прохрипела она, почти задыхаясь, чувствуя, как он усмехается у её щеки.

— Тише, — приказал он, и тени сжались ещё сильнее.

— Я ведь стараюсь быть тихой⁠—

Её непокорность была тут же наказана — кольцо теней сжалось сильнее, и она всхлипнула, мечтая, чтобы его тени сжимали и другие места. Она никогда в жизни не испытывала столько ощущений одновременно — и ей было нужно больше.

Она впилась ногтями в его плечи, когда его губы опустились к её челюсти, осыпая её поцелуями, и он снова прижался к ней. Тени забрались ещё выше под платье, едва касаясь её белья. Она не удержалась и снова застонала — и тогда всё давление исчезло. Всё, кроме мучительного сжатия на шее.

Её терпение лопнуло.

Она схватила его за рубашку, притянула его к себе и впилась в его губы с голодной жадностью. Их поцелуй был яростным, языки переплелись, пальцы Женевьевы скользнули в его волосы, запутались в длинных прядях и потянули — в отместку за всё его дразнящее поведение. Он на вкус был точно таким же, как пах — мёд с острыми нотками желания. Он с удовольствием застонал, и она проглотила этот звук, потянув его сильнее — его тело отозвалось с жаром, ещё крепче прижимая её к стене.

Когда он чуть отстранился, чтобы дать им обоим перевести дыхание, она прикусила маленькое золотое кольцо в его губе и осторожно потянула зубами.

По тому, как напряглась каждая мышца в его теле, и по проклятию, вырвавшемуся у него с губ, она поняла — ему это чертовски понравилось.

Она хихикнула, и он снова впился в её рот, заглушив смех страстным поцелуем. И, наконец, наконец-то, он коснулся её. Одна рука поползла вверх, задирая подол платья до бедра, а вторая легла ей на щеку, наклоняя голову под лучшим углом, чтобы углубить поцелуй. Мышцы её живота судорожно сжались, когда его ладонь приблизилась к источнику её возбуждения, и только железная сила воли не дала ей умолять его коснуться её там, где жажда стала невыносимой.

Когда она, задыхаясь, отстранилась за очередной дрожащий глоток воздуха, его губы не остановились ни на миг — скользнули по щеке к её уху, и он прошептал:

— Я… я ведь всегда был прав насчёт тебя. Ты — сплошная беда для меня.

— Пора тебе встать на колени, — выдохнула она, и только это смогла произнести.

Он аккуратно поставил её на ноги и подчинился. И она бы соврала, если бы сказала, что это не было самым захватывающим зрелищем в её жизни.

Он медленно поднял подол её платья, задрав его до самого живота, и коснулся губами её внутренней стороны бедра.

— Ты увере⁠—

Остальное так и не было сказано — кто-то громко откашлялся. И в тот самый момент Женевьева почувствовала, как кольцо на её пальце обожгло кожу. Они оба резко повернули головы — и увидели Эллин, чьё лицо было искривлено от явного потрясения, и Севина, весело посасывающего леденец и ухмыляющегося во весь рот. А за ними… Грейв. Его лицо выражало неподдельное отвращение.

Женевьева с вызовом уставилась на него в ответ. Как будто он вообще имел право её осуждать.

— С днём рождения, без сомнений, — заметил Севин и, хлопнув в ладоши в замедленном, издевательском аплодисменте, удалился.

Роуин отстранился от Женевьевы, пока Эллин продолжала стоять на месте. Она привела в порядок платье, а он бросал на сестру настороженные взгляды.

— Любопытно, — протянула Эллин, бросив на Роуина взгляд с каким-то странным, многозначительным прищуром. Женевьева не до конца поняла, что это значило.

Когда его родня наконец скрылась в направлении столовой, Роуин повернулся к Женевьеве, слегка кивнув с одобрением:

— Хорошая работа, беда моя, — пробормотал он и направился за остальными.

Глядя ему вслед — ни разу не оглянувшемуся — Женевьева осознала, что он был абсолютно прав: она была той, кто потерял контроль.

И больше всего на свете ей хотелось потерять его снова.

Глава 31. ТРАДИЦИИ

Столовая была украшена центральной композицией из роз — розовых и золотистых. На каждом стуле лежали тарелки в тон, а по центру стола тянулось пышное, аппетитное пиршество, пестрое и ароматное. Розовый и золотой шёлк свисал со всех стен, скрывая зеркала.

— Мы уже достаточно устроили шоу в первых двух раундах, — заметил Роуин, когда она обратила внимание на последнее украшение. — Думаю, мы заслужили передышку.

Женевьева заняла место рядом с ним за столом, напротив явно повеселевшего Севина. Но прежде чем тот успел поддеть её за сцену в коридоре, появился Реми — и тут же перетянул всё внимание на себя. Поскольку Реми никого не выбыл в своём раунде, это, судя по всему, означало, что теперь его будут дразнить до конца вечера. И хотя он выглядел так, будто предпочёл бы быть где угодно, только не здесь, он остался — подальше от Роуина.

Когда за столом собрались все, последним подтянулся Ковин, — началось веселье. И, честно говоря, вряд ли стоило удивляться тому, что семейные традиции Сильверов в день рождения были сущим хаосом.

— А разве не я должна решать, как мы празднуем? — спросила Женевьева, когда все начали препираться, с чего начать.

— Если ты собираешься стать Сильвер, дорогуша, придётся смириться с тем, что день рождения — это общее дело, — назидательно сказал Севин. — Мы празднуем так, будто это день рождения у всех.

Она скрестила руки.

— Потому что?

— Потому что, если дать одному устраивать всё по-своему, кто-то другой начнёт истерику и выпустит в дом стаю Адских гончих, — пояснил Роуин, бросив выразительный взгляд на Севина и Ковина. — Проще позволить им делать, что хотят.

Она тяжело вздохнула:

— Ладно. С чего начнём?

С… праздничного окорока.

Чтобы выбрать, кто удостоится чести его нарезать, все встали вокруг стола и начали передавать огромный кусок мяса по кругу, как в игре «горячая картошка», пока не остался один Ковин. Женевьева вылетела в первом же раунде — под недовольное ворчание остальных — потому что уронила окорок. Отказалась его дальше держать: не собиралась пахнуть ветчиной весь вечер. И уж тем более есть её после того, как она побывала на полу. Ну серьёзно.

После ужина — который, к слову, оказался весьма вкусным, несмотря на то, как ей не хватало маминого гамбо — появился Баррингтон. В руке у него была маленькая коробочка с розовым бантом.

— Дети, — поприветствовал он остальных, а затем кивнул Женевьеве и протянул подарок. — Просто шоколад. Любимые твоей матери. С днём рождения, девочка. Хотя должен признаться — дата твоего рождения для меня весьма неудачна.

— Почему? — спросила она, отложив подарок, стараясь не думать о том, что он связан с её мамой.

— Потому что каждый раз, как мы отмечаем день рождения, отец получает нож в спину — подарок от нас всех, — объяснил Ковин, пока лицо Баррингтона заметно напряглось. — Теперь ты тоже Сильвер. Так что считается.

Женевьева уже собиралась спросить, шутит ли он, как вдруг из кухни вышел Грейв, неся в руках семь огромных ножей.

— Чёрт, — выдохнула она, в изумлении уставившись, а Роуин едва сдерживал ухмылку.

— Ладно, у кого самый лучший секрет — тот и начинает, — объявил Севин. — Эллин сделал предложение Гарет Серпентайн на балу-маскараде.

Эллин тут же вспыхнула, как пион, а все повернулись к ней в изумлении.

— Севингтон Сильвер, ты, грёбаный сплетник! Кто тебе это сказал?

Севин ухмыльнулся:

— Я не раскрываю свои источники.

— Наша младшенькая выходит замуж! — Ковин поднял бокал вина.

— Я не сказала «да», придурок, — фыркнула Эллин.

— Почему нет? Семейство Серпентайнов — один из самых могущественных кланов демонов в Аду, — заметил Реми с места у стены. — Может, если бы ты вышла за одного из них, в следующем году смогла бы попробовать обойти систему.

— Я не собираюсь вступать в их семейку. Они — пережиток прошлого. Их традиции делают наши похожими на норму, — отрезала Эллин. — Ковин бы подтвердил — он ведь уже давно трахается с Несcой Серпентайн.

Все разом повернулись к Ковину в изумлении, и Женевьева была уверена — у неё на лице было бы то же выражение, если бы она знала, о ком именно идёт речь.

Эллин довольно усмехнулась:

— Я приберегла это для особого случая.

— Несса? — Баррингтон сверкнул на него глазами. — Ковингтон, ты хоть представляешь, что с тобой сделали бы Серпентайны, если бы узнали⁠—

— Прекрасно представляю, отец, спасибо, — резко отрезал Ковин.

— Вот видите? Архаика, — повторила Эллин. — Гарет может трахать кого угодно, и никто даже бровью не поведёт.

— Гарет не унаследует империю Серпентайнов. Всем наплевать, что он делает, — заметил Севин.

— Да хоть что, — буркнула Эллин.

— Ладно, Ковин, твоя очередь — выкладывай секрет, — подтолкнул его Роуин, и Женевьева заметила, как под столом у него нервно подпрыгивает нога.

— Грейв уже несколько месяцев не навещает мать, — объявил Ковин.

Лицо Грейва исказилось яростью, глаза метнулись в сторону брата:

— Я знал, что ты за мной следишь, ублюдок.

— Я как раз хотел это с тобой обсудить, — вставил Баррингтон, обращаясь к старшему сыну.

— Как будто мне есть дело до твоего мнения, — рявкнул Грейв, прежде чем перевёл взгляд на Севина: — Это Реми украл твою кровь.

— Я знал, — воскликнул Севин и тут же бросился на брата, ударив его кулаком в плечо. — Куда ты её дел?

— Даже не надейся, — продолжил Грейв. — Он обменял её на «Дыхание демона».

— Реми, — упрекнула Эллин. — Ты не слишком стар для таких скучных развлечений?

— Да, хватит быть малышом, переходи к тяжёлой артиллерии, — поддел его Ковин.

— «Дыхание демона» было не для меня, — пробурчал Реми.

— Для друга, конечно, — рассмеялся Севин.

Реми не удостоил его ответом.

— Реми? Секрет? — подстегнула Эллин.

— Пас, — лениво бросил он.

— Ладно, Роуин? Женевьева? — Эллин перевела взгляд.

— Нет, спасибо, — выпалила Женевьева в тот самый момент, когда Роуин спокойно сообщил:

— Я убил Седрика Рэтблейда на балу-маскараде, а Севин помог избавиться от тела.

— Я так и знал, что ты вытащишь этот козырь, — проворчал Севин.

Грейв поперхнулся вином, а лицо Баррингтона стало багровым. Эллин же сияла от восторга.

— Я голосую за Роуина, — провозгласила она.

— Ты что сделал?! — взревел Баррингтон, повернувшись к сыновьям.

Севин пожал плечами:

— Поверь мне, он это заслужил.

— Связываться с наследием Деймоники — это просто напрашиваться на неприятности, — прорычал Баррингтон. — А с Рэтблейдом? Вы оба что, с ума сошли?

— Мы скинули тело в гущу высших вампиров, — спокойно ответил Роуин. — Если слухи и пойдут, все подумают, что Седрик не выдержал посвящения, а вампиры перестарались.

Пока Баррингтон разражался чередой проклятий, а остальные начали голосовать за обладателя лучшего секрета, Женевьева наклонилась к Роуину и прошипела:

— Ты убил его, потому что он хотел причинить мне боль?

— Он тронул мою жену без разрешения, — процедил тот. — Я бы убил его и за меньшее. Даже если это означает, что Деймоника теперь против меня.

— Что такое Деймоника? — спросила она.

— Престижное тайное общество демонов, — вмешалась Эллин. — Как университетский клуб с зловещими плащами и секретным рукопожатием. Задницы редкостные. Но вечеринки устраивают невероятные. Севин всегда мечтал вступить.

— Зачем? — Женевьева уставилась на Севина.

— Ты что, не слышала про вечеринки? — осклабился он, но улыбка не дотянулась до глаз. Женевьева вспомнила, как он держался в стороне на балу, и вдруг подумала: с Севином всё куда глубже, чем кажется на первый взгляд.

— Ладно, Роуин, — процедил Баррингтон. — Похоже, ты победил в этом году.

Роуин расплылся в улыбке, поднялся из-за стола и подошёл к ножам, которые Грейв аккуратно разложил в центре. Женевьева наблюдала с замиранием, как он взял один из клинков и направился к отцу. У неё возникло нехорошее предчувствие.

— С днём тебя, мать его, рождения, миссис Сильвер, — сказал Роуин и вонзил нож отцу прямо в рёбра.

Женевьева ахнула, но Баррингтон даже не пошатнулся — лишь слегка поморщился. Бессмертная выносливость по-прежнему вызывала у неё благоговение.

Севин радостно рассмеялся:

— Добро пожаловать в семью, Виви. Не забудь загадать желание на каждый нож.

Роуин вернулся на своё место, а остальные начали вставать, чтобы выполнить ритуал. Баррингтон стиснул зубы, но не отпрянул и не издал ни звука. Когда остался последний нож, Ковин протянул его Женевьеве:

— Даже не думай, — отрезала она.

— Тогда мой! — тут же воскликнул Севин.

Когда последний удар был нанесён, Баррингтон, кривясь, процедил:

— С днём рождения, Женевьева.

А потом вытащил из себя ножи и вышел из комнаты, оставляя за собой кровавый след.

Женевьева смогла вымолвить только одно:

— Я не понимаю эту семью.

Но в другой жизни, наверное, я бы и правда хотела быть её частью.

— Это он нас всех втянул в эту грёбаную игру, — пояснила Эллин, пожав плечами. — Так что пусть хоть иногда и пострадает.

— Ладно, кто готов к торту? — радостно спросил Севин.

Через час Женевьева и Роуин вернулись в его комнату — переодеться и немного отдохнуть перед следующим раундом Охоты. Он снял простыни со своей кровати, пока она вытаскивала шпильки из растрёпанных волос.

— Хочешь, помогу? — спросил Роуин, когда закончил, приподняв бровь: она как раз мучительно пыталась дотянуться до шнуровки на спине.

Она замерла.

— Ты что, специально так туго затянул, чтобы потом самому и распускать?

Но на его лице не было и намёка на усмешку. Он просто сделал жест, чтобы она повернулась, и она прикусила губу, не понимая, в каком он сейчас настроении. Он медленно потянул за один из шнурков, развязал узел, потом аккуратно и тщательно расплёл корсет, пока тот не ослаб настолько, что она наконец смогла нормально дышать.

— Сыграем в «Две правды и ложь»? — вдруг предложил он.

Она удивлённо развернулась к нему.

— Хорошо.

— Тебе понравилось? Какой твой любимый день рождения? И какой момент сегодняшнего вечера был лучшим?

— Это было… интересно, — ответила она на первый вопрос. — Совсем не то, что у нас дома. Мама всегда готовила моё любимое блюдо, а я играла с Офи. Наверное, лучший день рождения — тринадцатый. Тогда мама впервые разрешила мне самой сходить в город.

Пока она говорила, он снял жилет, аккуратно сложил его и положил на комод. Потом снял туфли и галстук.

— А лучший момент вечера… — Она замолчала, пытаясь не смотреть, как он расстёгивает рубашку.

Твои губы на моём теле. Безусловно.

— Когда Ковин проглотил нож размером с моё предплечье, — солгала она.

На самом деле этот момент был совершенно ужасным и не вызывал желания повторить.

— Его стандартный трюк, — усмехнулся Роуин. Но по его взгляду она поняла: он знает, что это была ложь. Впрочем, умолчал.

— Твоя очередь, — бросил он.

— Ты правда ненавидишь своего отца так же сильно, как все остальные?

На другой вопрос у неё пока не хватало смелости.

— Всё не так однозначно, — ответил он. — Но иногда — да. Не за то, что он однажды поступил опрометчиво, испугавшись за жизнь жены. А за то, что после этого даже не пытался быть рядом. Он слишком стыдится того, к чему нас приговорил. Но, ошибся ты или нет — если обрёк свою семью на проклятие вроде Охоты, то должен хотя бы смотреть им в глаза чаще, чем два раза в год.

Женевьева кивнула.

— Моя мать никогда не рассказывала нам об отце — о том, как встретила его в Фантазме, о проклятиях, что разрушили нашу семью, о долгах, повисших на нашем доме. А потом умерла и просто… оставила нас. Она нас бросила. Меня — вообще без подготовки к жизни.

Роуин скрестил руки на обнажённой груди и облокотился на комод, погружённый в размышления.

— Тяжело осознавать, что те, кто должен был нас защищать, могут оставлять самые глубокие раны.

Женевьева тяжело вздохнула. С этим ей приходилось мириться слишком долго.

— Наверное, именно поэтому я так упрямо пошла внутрь, несмотря на твои предупреждения, — призналась она. — Я хотела найти тех, кто похож на меня. Хотела встретиться с твоим отцом, надеясь, что его связь с моей матерью даст мне хоть какие-то ответы — почему она… сделала то, что сделала. Но вместо этого я выяснила⁠—

— Что он не лучше? — закончил Роуин.

— Ага, — кивнула она, отчётливо выделив финальный звук. И попыталась вернуть лёгкость в голосе: — Сколько у нас осталось до полуночи?

— Меньше часа, — ответил он.

— Пойду переоденусь. В этом платье мне точно не убежать, — она указала на себя.

— Женевьева?

Она обернулась:

— Да?

— У тебя осталось ещё два вопроса.

А я, между прочим, именно их и избегала. Спасибо, что напомнил.

— Не уверена, что мне есть что ещё спросить, — ответила она чуть слишком непринуждённо.

— Ложь, — сказал он. — Ты — бездонный колодец вопросов, Женевьева Гримм.

Она пожала плечами:

— Может, колодец пересох.

Она попыталась пройти мимо него. Он преградил путь.

— Ты раздражаешь, — проворчала она.

— А ты нарушаешь правила игры, — парировал он. — Ты хочешь, чтобы между нами было доверие? Тогда задай вопрос. Какой он?

Почему тебе так легко воспринимать всё это как просто секс, а я… не могу? — подумала она. Но вслух сказала совсем другое:

— Почему в твоём столе лежат письма из поместья Гримм? Мои письма.

Он застыл. Но прежде чем успел ответить — пробили полночь.

ТРЕТИЙ РАУНД ОХОТЫ

Глава 32. ОТРАЖЕНИЯ

В её сознании перезвон позолоченных часов Энчантры окончательно слился с понятием Ада.

Челюсть Роуина оставалась сжата, когда они, почти впритык, спустились к церемонии выбора. Он не сказал ни слова.

В комнате возник Нокс.

— Говорят, у кого-то сегодня день рождения, — заявил Дьявол, усмехнувшись Женевьеве. — Надеюсь, ты загадала желание, миссис Сильвер.

— Загадала, — парировала она. — Больше никогда не видеть твою физиономию. Так что, считай, ты его только что испортил.

Улыбка Нокса заметно натянулась, зато Севин и Ковин прыснули со смеху. Роуин же так и не посмотрел на неё.

Эллин негромко прочистила горло:

— У меня есть жетон, который я хочу использовать, Нокс.

Тот перевёл взгляд с Эллин на Роуина и обратно, но ничего не сказал, когда она достала багровую рыбку — ту самую, за которой Женевьева с Умброй чуть не погибли. Только теперь это была уже не рыбка, а небольшая драгоценность в форме рыбы, размером с ладонь.

Эллин небрежно бросила жетон, и Нокс поймал его в воздухе.

— Эллин получает иммунитет в этом раунде, — объявил он. — А теперь, остальные…

Он поднял Охотничий Клинок, как и в прошлые разы, и на этот раз лезвие устремилось прямиком к Севину, который довольно ухмыльнулся.

Нокс махнул ему:

— Игра?

— Изоляция, — ответил Севин, затем бросил взгляд на Женевьеву и подмигнул. — Считай это моим подарком ко дню рождения, Виви. Не благодари.

— Ну всё, ублюдки, увидимся позже, — зевнула Эллин, неспешно разворачиваясь. — Я иду в ванну. На долго. Так что даже не думайте врываться.

Остальные начали расходиться, кроме Севина, которому по правилам предстояло подождать десять минут. Роуин повёл Женевьеву по лестнице, молча. Наверху их уже ждал Умбра.

— Изоляция? — наконец спросила она. — Значит, мы должны выбрать одну комнату и оставаться в ней весь раунд, верно?

Это был один из типов игр, о которых он рассказывал ей ещё до свадьбы. Теперь же, пока он вёл её по коридору с дверьми, он даже не потрудился ответить.

— Ты ведёшь себя, как обиженный ребёнок, — пробормотала она, когда он потянулся, чтобы открыть одну из дверей слева.

Но прежде чем он это сделал, она встала между ним и дверью:

— Я туда не войду, пока ты не поговоришь со мной.

— Женевьева, у нас восемь минут, чтобы выбрать укрытие, — предупредил он.

— Ого. Ты довольно быстро сдался в своём молчаливом протесте, — съязвила она. — Вот бы ты знал, сколько моя мать могла не разговаривать, когда злилась.

Он метнул в неё мрачный взгляд, затем схватил за руку и повёл дальше по коридору — в ту самую ванную на втором этаже, где он застал её с Седриком на балу-маскараде.

Закрыв за ними дверь, она спросила:

— То есть теперь нам придётся торчать здесь весь раунд?

— Магия не заблокирует нас, пока не истечёт отведённое время, — ответил он, накрывая полотенцем зеркало над раковиной. Потом повернулся к ней, скрестил руки. — Ты рылась в моих вещах.

— Ну да. Я же тебе уже говорила, — напомнила она.

— Ты сделала это снова, — уточнил он.

— Возможно, — призналась она, крутя его перстень у себя на пальце.

— Эти письма не для твоих глаз, — сказал он с укором, но виноватый оттенок в его взгляде лишал слова остроты. — Ты всё это время знала про проклятие?

Проклятие. Он имел в виду…

— Подожди. Подожди, — выдохнула она, замирая. — Ты говоришь о проклятии на приглашении, которое привело меня сюда? Эти чёртовы вороны — это была твоя идея?

Она вспомнила, как мелькнула мысль, когда она нашла письма его братьям и сёстрам: почерк там показался ей до боли знакомым…

Приглашение.

— Это ты пригласил меня сюда? — осознала она.

— Я сказал, что ты — моя ноша, — произнёс он. — Из-за того, как ты сюда попала. Я никогда не хотел, чтобы всё обернулось так. Мой отец не собирался читать эти письма, Женевьева. А даже если бы прочёл, он бы понял, что это не почерк твоей матери. Это первое, что я проверил. Но я слишком долго пытался найти кого-то, кто поможет мне найти лекарство. И даже если понял, что это писала не Тесси, я подумал, может, Офелия…

Мир перевернулся под ногами Женевьевы. Она отшатнулась на шаг назад:

— Офелия?

— Я думал… — начал он.

— Конечно, это приглашение было предназначено для Офелии, — перебила Женевьева со смехом. — Ну конечно. Даже проклятие не могло быть адресовано мне.

— Женевьева, я не знал, что ты существуешь, — попытался объясниться он. — Ты хоть представляешь, насколько я благодарен за то, что именно ты вошла в ту дверь, и⁠—

— Нет, — перебила она. — Не надо. Не ври. Ты хотел, чтобы я ушла. Ты бесился, когда я ослушалась и не покинула замок.

— Да, бесился, — согласился он. — Пока не встретил тебя. Ты упрямая, и голова у тебя каменная, и воля железная. И, возможно, ты мой единственный шанс выбраться из этой Игры. Я отправил то приглашение, потому что пытался спасти свою семью. За это я извиняться не собираюсь.

— Тогда тебе хотя бы следовало извиниться за то, что ты скрывал это, — резко сказала она. — Ты сам говорил о доверии, а сам до сих пор прячешь от меня правду.

— Я знаю, — произнёс он. — Но я так долго живу в этом Аду. Или в полном одиночестве, или с семьёй, которая хочет меня убить. И, видимо, это здорово мешает мне учиться доверять, даже если я и стараюсь. Тебе, может, легко говорить со мной обо всём, но⁠—

— Кажется, что легко, потому что я, как бы это ужасно ни звучало, начала тебя любить, Роуин! — выпалила она. — Ты понимаешь, насколько это катастрофа? Последний раз, когда я открыла кому-то сердце, он… он…

— Я — не он, — прорычал Роуин. — Я хочу найти этого ублюдка, содрать с него кожу и сжечь заживо за то, что он сделал с тобой. Не смей меня с ним сравнивать.

Женевьева сглотнула от этой ярости — настоящей, чистой. Но всё же сказала:

— Ты — не он. Но когда я влюблялась в него… ты думаешь, он казался таким человеком, каким оказался в конце? Ты сам сказал мне не доверять сердцу. У меня остаётся только одно — доверять твоим поступкам. Тем словам, которые ты говоришь, — и тем, которые утаиваешь. Я отдала тебе доверие, клятвы, верность в этой игре. А что ты дал мне взамен? И не смей говорить ничего, связанного с сексом.

Он посмотрел на неё с видом обречённого, но произнёс только:

— Ты права.

Она не ожидала этого ответа.

— Мне следовало найти момент и рассказать тебе, что приглашение написал я. Возможно, мне стоило сильнее стараться, чтобы ты ушла с самого начала. Но мне нужно, чтобы ты продолжала пытаться доверять мне. Дашь мне ещё один шанс?

Она сглотнула. В его голосе звучала искренность.

— Нам нужно возвращаться в зачарованные комнаты, — напомнил он. — Пошли.

Он снова повёл её по коридору — к той самой двери, которую хотел выбрать ранее. Когда открыл её и жестом пригласил войти, у Женевьевы отвисла челюсть.

Внутри раскинулся мрачный лес из изогнутых чёрных деревьев и… зеркал.

Прекрасно.

Зеркала были повсюду. Куда бы она ни посмотрела — везде отражения. Десятки версий её самой. Ни одно из которых не было совсем правильным. Деревья оплетались ветвями, спускающимися до земли, с массивными листьями оттенков серого и чёрного. Эти деревья напоминали ей старые дубы с родины — те, что легко было карабкаться и чьи ветви обвивались испанским мхом.

Роуин закрыл дверь, а Женевьева, ступая по ковру из листьев, подошла к особенно большому зеркалу впереди. Её отражение в нём казалось зловещим. Она была в том же белом платье, с тем же лицом и волосами… но глаза — полностью чёрные. Ни радужки, ни зрачков, ни белков. Только бездонная тьма.

Роуин подошёл сзади, и она увидела, что его взгляд стал таким же. Безжизненная пропасть. Женевьева поёжилась.

— Как ты думаешь, что это всё значит? — прошептала она, когда между ними появилась Умбра, уставившись в зеркало с любопытством, словно не могла понять, что это за штука.

Если такое возможно, взгляд лисы казался ей ещё более жутким. Наверное, потому что чёрные глаза на фоне теневой шерсти сливались слишком уж органично.

Умбра тихо пискнула и убежала от зеркала. Женевьева последовала за ней, пробираясь глубже в лес, мимо десятков отражений. Они напоминали ей Призраков из Фантазмы — осязаемых, но неестественных.

В одном дереве, прямо в стволе, было вмонтировано овальное зеркало — в нём она была с белыми волосами и в чёрном платье. В другом, квадратном, её глаза стали золотыми — как у Роуина. Одно зеркало показывало её с рожками, венчающими голову.

Но именно одно заставило её остановиться.

Отражение изменилось: теперь её глаза стали ледяного, до боли знакомого цвета. Голубые. Цвета Гримм.

Она подошла ближе, коснулась пальцами собственной кожи под глазами. Никогда раньше она не замечала, насколько похожа на сестру — даже когда у Офелии были точно такие же синие глаза. Но сейчас она видела это ясно. Насколько они были схожи. Какой могла бы быть её судьба, если бы она родилась старшей, а не Офи.

Её накрыла волна благодарности к сестре — за то, что та была той дочерью, которой Женевьева никогда не смогла бы стать. Иногда она задумывалась, не сломался бы она под тем давлением, что обрушилось на Офелию.

Надо будет подарить Офи что-нибудь действительно хорошее… если я её снова увижу.

Нет. Когда. Потому что я выберусь отсюда. Даже если Роуин — скрытный засранец, я протащу его к финалу так же, как он протащил меня к алтарю.

Ветка хрустнула под ногой — Женевьева вздрогнула, но, обернувшись, увидела только Роуина.

— Как думаешь, где тут искать жетон? — спросила она, когда он подошёл ближе.

Он пожал плечами:

— Я бы искал что-то неуместное в одном из зеркал, но их тут, наверное, тысяча.

— И в каждом — что-то странное, — заметила она.

Он кивнул:

— Я сказал Умбре следить за входом. Она даст знать, если Севин покажется. Так что можно пока устроиться поудобнее. У нас впереди двенадцать часов.

Они встретились взглядами, и в её голове эхом отозвалось «с днём рождения, Виви», как бы в насмешку. Взгляд Роуина стал жарким, притягательным. Ей захотелось сказать, чтобы он забыл ссору, поцеловал её снова, отвлёк от всего этого водоворота чувств, в котором она утопала каждый божий день. Но в то же время — она не знала, где они стоят. Доверяет ли ему. И имеет ли это вообще значение, если в любом случае им предстоит играть вместе.

Она вздохнула и села у ствола одного из деревьев. В голове — полнейшая каша.

Роуин остался стоять, переминаясь с ноги на ногу, словно ждал, когда она скажет, что ему можно подойти ближе.

— Роуин?

— Да?

— Ты был серьёзен, когда сказал, что хочешь, чтобы я дала тебе ещё один шанс доверять тебе? — спросила она.

— Да, — ответил он. Без тени сомнения.

— Тогда расскажи мне всё, что ты знаешь о Багровой гнили, — произнесла она, похлопав по месту рядом с собой. — Я хочу понять, как она повлияла на твою мать.

Он раньше отказывался говорить обо всём, что касалось его матери, но если он действительно хочет, чтобы она ему доверяла — нужно же с чего-то начать.

Он кивнул:

— Хорошо.

Сев рядом, бок о бок с ней, он начал говорить. Женевьева перевела взгляд на зеркало напротив. Оно было самым большим из всех, что она видела — почти шесть футов в высоту, с резной рамой в стиле барокко, как у ворот Энчантры. Отличия в отражениях бросались в глаза сразу, и Женевьева закатила глаза, узнав игру, которую вновь затеяла магия Нокса. Они были одеты в свои наряды с бала-маскарада. Роуин — тёмный лис, она — позолоченный кролик.

И, возможно, это должно было быть самым пугающим отражением из всех. Хитрый лис, сидящий вплотную к настороженному зайцу. Зайцу, что доверчиво прижался к хищнику.

Но Женевьева не могла избавиться от мысли, что настоящий лис стал бы преследовать.

А не расставил бы сверкающую ловушку, не заманил бы её в неё самую — и не сжёг всё, во что она только начинала верить, дотла.

Глава 33. ЛИС ГОВОРИТ

— Очко в мою пользу, — с гордой ухмылкой объявила Женевьева, когда её маленький серый камешек грациозно подкатился вплотную к большому плоскому камню.

Роуин недовольно хмыкнул — его четвёртое поражение подряд. Он утверждал, что раньше никогда не играл в бочче — хотя вряд ли эта импровизированная версия была хоть сколько-нибудь близка к оригиналу — но, по правде говоря, он просто не понимал, что значит бросать мягко.

Они провели первые пару часов, обсуждая всё, что было известно о Багровой гнили. Он рассказал ей все слухи о её происхождении. Объяснил, как Гниль медленно вплетается в кровь демона, так что сама его жизненная сила становится тем, что разрушает его изнутри. Временное средство, которое Нокс вводил его матери после Игр, очищало её организм, но с каждым годом Гниль возвращалась — снова и снова, пожирая её изнутри.

Его готовность и терпение в ответах на все её вопросы постепенно уняли остатки сомнений в его намеренном молчании насчёт проклятого приглашения. Помогало и то, что он действительно пытался выгнать её из Энчантры в день прибытия — и что неоднократно уговаривал Эллин спасти ей жизнь. К тому же трудно было оставаться на него в обиде, когда она знала, каково это — нести в себе множество тайн. Сколько из них она утаивала от Офелии на протяжении лет? И сколько ещё скрывала до сих пор?

После столь тяжёлой беседы Женевьева предложила сыграть во что-нибудь — чтобы разрядить обстановку.

— Чёрт, — пробурчал Роуин, когда его очередной камешек откатился в сторону.

На этот раз она всё-таки сдержалась и не расхохоталась:

— Ты просто ужасен в этой игре.

— А ты, похоже, не умеешь достойно побеждать, — упрекнул он, бросая остальные камешки на землю. — Давай сыграем во что-нибудь другое.

— Какой ты соревновательный, — усмехнулась она. — Ну ладно. Во что хочешь играть? Или… хочешь заняться чем-нибудь другим?

В его золотом взгляде мелькнула опасная искорка:

— Ты намекаешь на что-то конкретное, миссис Сильвер?

Женевьева огляделась:

— Ну, как по мне, сейчас самое подходящее время показать нашей аудитории, насколько хорошо мы… работаем в команде.

Жар в его взгляде вспыхнул ярче, и она мгновенно поняла, что только что сама напросилась на «выступление», которое будет куда жарче предыдущего.

— Ты уверена? — прошептал он, мягко убирая прядь волос с её лица. — Хочешь показать им всё?

— Да, — ответила она твёрдо. Без колебаний.

Честно говоря, Женевьева раньше никогда не задумывалась о том, смутила бы её такая демонстрация. Конечно, она знала, что уже устроила нешуточное представление для наблюдателей Нокса — но ведь они были тогда полностью одеты. И всё же, Женевьеве всегда нравился секс. И выражение своей сексуальности. А почему бы и нет? Маскарадники ведь не стеснялись устраивать оргии у всех на виду — сомнительно, что её действия хоть кого-то шокируют.

Тем более, с тем голодным взглядом, которым сейчас смотрел на неё Роуин, она вообще не думала ни о ком другом.

— Ты когда-нибудь играла в «Лис говорит»? — спросил он, начиная медленно обходить её по кругу.

Она скрестила руки:

— Разве это не детская игра?

— Только не в той версии, в которую будем играть мы, — промурлыкал он.

В зеркале перед ними отражался его силуэт в маске, повторяя хищные, выверенные движения. Лис до кончиков пальцев.

Она встретилась с ним взглядом, приподняла подбородок и спокойно сказала:

— Покажи мне.

Улыбка Роуина стала шире:

— Лис говорит: сними платье.

Жар в её крови вспыхнул мгновенно.

Что ж. Переходим сразу к главному.

Он продолжал кружить вокруг неё, сцепив руки за спиной и пристально наблюдая за каждым её движением. Женевьева потянулась к вороту платья, развязала атласный бант, затем, не торопясь, расстегнула каждый из обтянутых тканью пуговок, тянувшихся до самого пупка. Когда воздушная ткань платья мягко упала к её ногам, устилая лесной пол, ей было всё равно, что она снова губит одно из своих любимых платьев. С выражением, с которым Роуин смотрел на неё, было ясно — оно того стоило.

— А теперь — сними остальное, — велел он.

Она не сдвинулась с места, с лукавой полуулыбкой подняв бровь. Она ведь знала правила этой игры. Он улыбнулся в ответ:

— Лис говорит.

Тогда она сняла и тонкую сорочку, и нижнее бельё, и снова оказалась совершенно обнажённой, в то время как он был одет с головы до ног. Это могло бы показаться неравным положением, но по тому, как его тело мгновенно отреагировало на её наготу, она понимала — несмотря на видимую власть, истинная сила была у неё.

Он встал перед ней, положив руки ей на бёдра, слегка раздвинул их носком ботинка. Она подчинилась, хоть он и не произнёс вслух ни слова.

— Лис говорит… — прошептал он, склоняясь к её уху. Холодок от его пирсинга обжёг кожу, и она вздрогнула. — Введи в себя палец, красавица.

Она тут же ощутила, как её всё внутри заливает теплом. Неудивительно, что существо из Ада может быть столь грешно сладостным, но всё же, с какой лёгкостью он доводил её до этого состояния, поражало её каждый раз.

Она подчинилась. Скользнула пальцем внутрь, один раз, другой, а затем, облизнув губы, провела по набухшему, пульсирующему центру между ног —

— Нет уж, — одёрнул он её, мгновенно схватив за запястье. — Я не говорил трогать себя там. Если ты не соблюдаешь правила, последует наказание.

— А это только раззадоривает, — прошептала она.

В ответ он издал низкий, угрожающе-привлекательный звук где-то глубоко в груди:

— Веди себя хорошо, неприятность. Иначе наша игра быстро закончится, и ни один из нас не получит желаемого.

Она показала ему язык — и была неприятно удивлена, когда он неожиданно прикусил его. Она вскрикнула, выдернув язык из его зубов, и поспешно провела по нему губами, чтобы снять жжение, пока он довольно ухмылялся.

— Веди себя, — повторил он.

Её тело буквально вибрировало от желания — то ли прибить его, то ли трахнуть прямо здесь и сейчас. Он отпустил её запястье, и она снова вернулась к приказу: ввела палец внутрь, ахнула от того, насколько была влажной.

— Хорошо, — промурлыкал он. — А теперь… попробуй себя на вкус.

Она не колебалась. Медленно извлекла палец, подняла к губам и с наслаждением облизала, стянув с него влажность с тихим стоном.

Громкий, низкий смешок вырвался у него из груди — и тут она поняла свою ошибку. Он не сказал: «Лис говорит».

Он опустился на колени перед ней с ленивой усмешкой:

— Ты и правда обожаешь наказания, да?

Она не была уверена, стоит ли говорить ему, что вид того, как он встаёт на колени, — это ни разу не наказание. Но в следующий миг кончик его языка описал дразнящий круг вокруг её клитора, и все прочие мысли вылетели у неё из головы.

Она вцепилась в его волосы, ища, за что зацепиться, пока он ласкал её, прикусывал, втягивал в себя — медленно, мучительно, доводя до безумия. Её ноги начали подгибаться, дрожать, пока его язык проникал в неё с такой умелой жадностью, что её глаза закатились.

Она была у самого края, пальцы крепко сжались в его волосах, готовясь рухнуть в оргазм —

— и он остановился.

Он отстранился и встал, медленно облизывая губы и усмехаясь в ответ на её яростное выражение лица.

— Это же наказание, помнишь?

— Это не наказание, это пытка, — прошипела она.

Он проигнорировал её.

— Лис говорит: встань на колени.

Женевьева скрестила руки на груди, не двигаясь с места, пока он обошёл её, разглядывая в отражении их масок. Она на секунду задумалась, сколько ещё пар глаз смотрят на них в эту самую минуту. Возможно, среди зрителей были и те, кто восхищался Роуином на балу, те, кто годами мечтал оказаться на её месте.

Но он — мой.

Её партнёр. Её любовник. Её муж.

Он подошёл вплотную, прижался телом к её спине, его член был твёрдым и упирался ей в поясницу сквозь брюки. Она смотрела в зеркало, как его рука обхватывает её горло, а по плечу скользят его поцелуи. Ладонь крепко сжалась на её шее — уверенно, властно.

— Опять капризничаешь, — прошептал он ей в кожу. — Или слушаешься, или скажи мне остановиться.

Она не хотела слушаться. Но и чтобы он остановился — тоже. Эти две противоположные части её естества боролись между собой, прежде чем она медленно опустилась на колени. Его рука разжалась, давая ей дорогу вниз, и он остался стоять, расставив ей колени так, чтобы получить доступ к её влажному, пульсирующему центру.

В отражении она увидела, как её рот приоткрылся, грудь поднялась в тяжёлом дыхании. Роуин расстегнул брюки и спустил их ровно настолько, чтобы освободить свой член — толстый, напряжённый, с бугристым венозным рельефом. Мускулы его живота напряглись, когда он несколько раз провёл по нему рукой, и в этот момент она заметила золотое кольцо, продетое сквозь головку.

Святая… мать…

Он опустился за её спину на колени, и металл пирсинга едва коснулся её входа — она задыхалась. Одной рукой он обхватил её живот, другой — запустил пальцы в её волосы, обвивая прядь вокруг пальцев. Затем развернул её лицо к себе и поцеловал — жадно, грубо. Она застонала, когда он резко дёрнул за кудри.

— Новая игра, — выдохнул он. — Называется «Тише воды».

Она всхлипнула, когда его рука, ласкавшая грудь, перешла на другую. Он зажал сосок между пальцами, сжимая, пока ей не захотелось кричать. Он отпустил волосы, перебросив их ей через плечо, и направил свой член к её входу.

— Готова? Ко всему?

Она жадно кивнула.

Он вошёл в неё одним плавным движением. Пришлось прикусить губу, чтобы не застонать: он был велик, ей было тесно, и потребовалась доля времени, чтобы привыкнуть. Он поцеловал её в висок, когда начал двигаться — медленно, глубоко. Она положила руку на живот, чтобы чувствовать, как он двигается внутри. А он, в свою очередь, опустил руку между её бёдер, начав рисовать ленивые круги по её клитору. Как только он коснулся этого чувствительного места, она не сдержала стон.

Он цокнул языком и покачал головой.

— Не очень-то тихо, неприятность.

Он убрал руку и в одно резкое движение наклонил её вперёд, прижав лбом к земле. Её спина выгнулась, бёдра приподнялись, и он начал двигаться быстрее, глубже. Женевьева вцепилась пальцами в землю, грязь забивалась под ногти, а губы прикусывали крик. Когда он вцепился в её талию, ей пришлось сдерживать рыдание. Её тело отзывалось на каждую боль — восторгом.

Спустя долгую минуту, наполненную лишь стонами, ударами сердца и звуками его дыхания, он приподнял её, снова обвив ладонью пульсирующий центр между её ног. Этого касания оказалось достаточно — оргазм накрыл её, и она напряглась, замирая от усилия не закричать.

Он усмехнулся, прижавшись губами к её плечу, и продолжил — его движения стали ленивыми, мучительно размеренными. Через прищуренные веки она видела, как он входит в неё в зеркале. Вид их тел в отражении — бёдра, грудь, красные отметины от его пальцев — возбуждал её ещё сильнее.

— На этот раз, — хрипло сказал он, — тебе разрешено произнести моё имя.

И тут он резко прижал пальцами её клитор — сильно. И она закричала:

— Роуин!

Оргазм накрыл её с новой силой, а он выскользнул из неё и начал доводить себя до конца рукой. Но Женевьева не дала ему и секунды — повернулась и, наклонившись, взяла его в рот, слизывая и его семя, и собственную сладкую влагу. Он смотрел на неё, будто впервые в жизни видел чудо.

Когда всё было кончено, она поднялась, облизнулась и прошептала с довольной улыбкой:

— Это была моя любимая игра.

Он смахнул с её лица пыль и грязь, обнял, впился в её губы ещё одним поцелуем. Его ладони массировали те места, где он сжимал её особенно крепко.

— Прости, если оставил следы, — прошептал он.

— Не извиняйся, — ответила она. — Может, в следующий раз я оставлю след на тебе.

Он поднялся, подал ей руку, помог встать.

— Только не кусай, — сказал он с улыбкой.

— А ты такой вкусный, — надулась она.

Он покачал головой, поднял её бельё и протянул ей.

Когда они оделись, она задумалась:

— Думаешь, нам это зачтётся? В смысле — как Фавориты?

— Фаворит может быть только один, — ответил он, застёгивая рубашку. — Нокс может позволить нам выиграть Игру вдвоём, но уж точно не даст два желания из своей сокровищницы.

— А что обычно делает Севин, чтобы победить? — спросила она, разглаживая платье.

Но не успела он закончить фразу, как кольцо на её пальце начало стремительно нагреваться.

— Роуин… кольцо! — крикнула она, прижимая руку к груди.

И в ту же секунду Севин вышел из леса, абсолютно весь залитый чёрной кровью, с широченной ухмылкой на лице.

Женевьева не успела даже вскрикнуть, как мощное тело волка рванулось к ней через лес, срываясь с места со скоростью молнии. Она отшатнулась назад, сердце вмиг застучало в ушах, словно ударный барабан. Пальцы сжались в кулаки, ноги замерли, будто приросли к земле.

— Беги, Женевьева! — крикнул Роуин, бросаясь вперёд.

Но она уже мчалась, инстинкты взяли верх. Листья и влажная почва шлёпали под ногами, ветви хлестали по плечам и волосам. Звуки погони — ритмичные удары лап, хруст под когтями — заполнили весь мир. Лес из зеркал и теней искажался и колыхался на периферии зрения, каждое отражение казалось живым, в каждом — отблеск волчьих глаз.

Я не справлюсь. Я не справлюсь.

И всё же она неслась вперёд, а за спиной раздавался топот и рык.

Умбра мелькнула сбоку, сверкая темной тенью — она уводила волка, сбивая с пути, заминая запах. Женевьева резко свернула между двух искривлённых деревьев, толкнула зеркало, и оно, с неожиданной лёгкостью, скользнуло в сторону, открывая узкий проход. Не раздумывая, она юркнула внутрь.

За спиной что-то взвыло — вопль, полный ярости и нетерпения.

Она пробежала ещё немного и рухнула на колени, тяжело дыша. Пальцы дрожали. Сердце в горле.

Севин… его глаза… он не тот, кем был на балу. Это другой зверь. Другая тьма.

Но где же Роуин?

Она обернулась — и тут же отшатнулась. В зеркале, отражаясь неестественно чётко, стоял не волк, не Севин, а сам Нокс. В его улыбке читалось всё: и наслаждение, и любопытство, и капля разочарования.

— Что ж, моя милая миссис Сильвер, — произнёс он из зеркала, не двигая губами, — начнём настоящий раунд.

Зеркало вспыхнуло белым светом, и всё исчезло.

Глава 34. САМОЗВАНЕЦ

Погоня волка была безжалостной, пока Женевьева мчалась сквозь лес, звуки схватки между Роуином и Севином гремели позади. Умбра неслась параллельно, время от времени оглядываясь, чтобы оценить, насколько близко к ним подобрался Фамильяр Севина.

— На деревья! — крикнула Женевьева лисе. — Надо выбраться с земли!

Она прекрасно понимала, что не сможет обогнать волка — особенно волка, усиленного магией. Но взобраться на дерево — это она умела. Сколько раз она пряталась на ветвях дубов в Новом Орлеане. Она быстро огляделась в поисках подходящего ствола с низкой веткой, за которую можно было бы уцепиться.

Справа, совсем рядом, возвышалось именно такое дерево. Нижняя ветка почти касалась земли, узловатая и прочная — идеальная опора для подъёма. Женевьева ступила на грубую кору, Умбра за ней, её золотые глаза не отрывались от надвигающегося волка. Только она начала подтягиваться, всё ещё ослабевшая после бурной сцены с Роуином, как острые зубы сомкнулись на её лодыжке.

Она взвизгнула и яростно задергалась, пытаясь освободиться. Умбра тут же взметнулась на голову волка, когтями вцепившись в глаза, и тот с яростным рыком разжал пасть. Женевьева взобралась выше, адреналин стучал в висках, как молот. Она спешно огляделась в поисках Умбры — она не спасала эту лису от пираний, чтобы теперь потерять её.

К счастью, Умбра карабкалась по стволу следом, на ветку ниже. Женевьева наклонилась и протянула руку, прижимая лисицу к груди, пока волк, взвыв, пытался лезть следом. Умбра уткнулась холодным носом ей в шею.

— Ну да, я тебя тоже, — пробурчала Женевьева.

Волк, к счастью, оказался не лучшим скалолазом, и она смогла перевести дыхание. Но покой длился недолго — Севин вырвался из чащи всего через пару секунд. Увидев её, стоящую на ветке, он рассмеялся и подошёл, похлопывая Фамильяра по голове.

— Вот это прыжок, — крикнул он, ловко вскочив на нижнюю ветку и подтянувшись повыше. Он остановился, бросив взгляд в зеркало, вмонтированное в ствол дерева, и нахмурился. — Жуткое тут место, согласна?

— Ага, — отозвалась Женевьева, подсаживая Умбру выше и снова начав подъём.

— Детка, выше лезть не поможет, — сказал Севин, совершенно искренне.

— Где Роуин? — потребовала она.

— Сейчас будет, — небрежно ответил Севин, подтягиваясь на следующую ветку. — Потерял его в тенях, когда он вырвался из хватки.

— Почему ты весь в крови? — спросила она, надеясь выиграть немного времени, чтобы придумать, как выбраться.

Осматривая лес, она заметила большое зеркало в дереве напротив. Что-то в нём привлекло её внимание.

— А, точно, — сказал Севин, взглянув на себя. — Я убил Реми. Порез вышел чуть глубже, чем планировал. Хотя… может, и не случайно. После того как вы с ним стали заигрывать в коридорах, мне понадобилось нечто особенное, чтобы выиграть титул Избранного. К тому же он украл весь мой запас леденцов.

Женевьева почти не слышала его. Внимание её было приковано к отражению. Оно не повторяло её движения. Оно наблюдало. Как будто… ждало. Женевьева перевела взгляд на ветку, по которой стояла. Та уходила вниз и в сторону, почти соединяясь с веткой у зеркала. Расстояние — не такое уж большое. Достаточно, чтобы прыгнуть.

Севин что-то сказал, но она уже не слушала. Один шаг. Второй. Она шла по ветке, как по канату.

— Эй! — крикнул Севин и кинулся за ней вверх.

Женевьева с детства славилась отличным равновесием — не в пример своей высокой сестре. Ветка под ногами сужалась, слегка пружинила, но она продолжала. Севин оказался за спиной, подпрыгнул, стараясь сбить её, и она упала на руки, вцепившись в кору.

— Продолжай! — донёсся голос Роуина снизу.

Она наклонилась, увидела его — тень у земли, лицо жёсткое, глаза впились в брата. Женевьева глубоко вдохнула и поползла дальше, платье цеплялось за сучья, руки и колени обдирались. Обернувшись, она увидела, как Севин шагает следом, будто не чувствует гравитации. Руки в карманах, походка лёгкая.

Она рванулась вперёд, добралась до края и прыгнула — к дереву с зеркалом.

Женевьева услышала, как Роуин крикнул снизу:

— Слезай!

И она знала, что должна его послушать. Спуститься на землю, туда, где он сможет её достать. Но что-то внутри неё кричало: добраться до зеркала. До того самого зеркала.

Все остальные зеркала отражали её движения, как и положено. Но это — нет. Она начала карабкаться выше.

— Да что ж ты творишь, Женевьева! — выругался Роуин. — Сейчас не время устраивать мне назло!

Севин рассмеялся:

— Не слушай его, милая. На самом деле ему это нравится. Это его заводит.

— Поверь, это не секрет, — отозвалась она, подтягиваясь как раз в тот момент, когда Севин перепрыгнул следом.

Он был в считанных секундах от того, чтобы её поймать. Возможно, уже мог бы, если бы захотел. Но, похоже, он был уверен, что ей просто некуда деваться. Женевьева повернулась на ветке, глядя прямо в зеркало, и сердце сжалось от ледяного предчувствия. Там была она — в точности такая же, без единого искажения, но взгляд отражения… был осознанным. Зеркальная Женевьева не повторяла её движений — она наблюдала.

Женевьева протянула руку. Отражение всё так же пристально следило, не двигаясь. Она коснулась кончиками пальцев холодного стекла —

— и оно задрожало.

Она ахнула, почувствовав, как по коже прошёл электрический ток магии. Её рука прошла сквозь зеркало. А следом — вся она.

Высокочастотный звон стоял в ушах.

Женевьева оказалась в жутко тихой версии леса, откуда только что сбежала. Первое, что она заметила, — звенящая тишина. Ни звука. Исчез запах листвы и сырости, не ощущалось даже лёгкого ветерка. Дерево, на котором она стояла, казалось точной копией прежнего, но каким-то… более тусклым. Пустым.

И потом — она.

Самозванка. От одного её взгляда у Женевьевы побежали мурашки. Те же лазурные глаза, что у неё… но пустые. Совершенно пустые. Как будто за ними не было ни одной мысли.

— Привет? — прошептала Женевьева.

— Привет? Привет? Привет? Привет? Привет? Привет? — откликнулась самозванка эхом.

Звон в ушах стал невыносимым.

— Перестань, — взмолилась Женевьева, затыкая уши.

— Перестань. Перестань. Перестань. Перестань. Перестань…

Женевьева рванулась вперёд, собираясь зажать ей рот. Но стоило ей коснуться этой кожи — начался настоящий кошмар.

Прямо на глазах внешность самозванки начала мерцать и исчезать, обнажая под собой нечто — тень, искажённую и чудовищную. Лицо Женевьевы буквально стекало вниз, открывая бесформенную тварь, издающую низкий, протяжный стон, от которого кровь стыла в жилах. Существо выглядело почти прозрачным, будто фантом.

Надо бежать.

Но Женевьева замерла, когда внутри груди чудовища — между вьющимися тенями — мелькнул красный свет.

Талисман.

Она сглотнула. Это был камень в форме чёрного сердца. Второй раз за игру она рисковала жизнью ради одного дня иммунитета.

Но какой шикарный подарок ко дню рождения.

— Ну, вперёд, — прошептала она себе под нос.

И тварь завыла.

Стиснув зубы, она рванулась вперёд, вонзая руку в грудь существа. Её пальцы погрузились внутрь, натыкаясь на скользкую плоть и хрустящие кости, пока не нащупали камень. В тот же миг чудовище обрело плотность.

Оно полоснуло когтями по её лицу — вспышка боли вспыхнула в глазу, и всё тут же померкло. Она закричала, вырывая талисман из груди монстра. Тело твари вспыхнуло и обратилось в чёрный дым.

Она задыхалась, прижимая руку к лицу. Единственный уцелевший глаз застилали слёзы. Она метнулась к зеркалу — и плевать, что Севин, возможно, ждал её с другой стороны.

Боль затмевала всё.

Но, ступив за грань портала, она поняла: это не то место, откуда она пришла.

Она вышла совсем из другого зеркала — того самого, что находилось прямо у выхода в верхний коридор Энчантры.

— Женевьева.

Она резко обернулась, всё ещё прижимая ладонь к повреждённому глазу. В другой руке она судорожно сжимала талисман, прижимая его к груди, будто от этого зависела её жизнь.

— Что случилось? — спросил Роуин, подбегая к ней. Он отстранил её руку, чтобы осмотреть рану.

— Я… нашла талисман, — прошептала она сквозь всхлипы, позволяя ему аккуратно коснуться её лица.

По выражению его лица нельзя было понять, насколько всё плохо. Но резкая, пульсирующая боль, отзывавшаяся в виске, и еле заметное, почти рефлекторное сужение его зрачков, когда он посмотрел ей в глаза, подсказали: ничего хорошего.

— Эллин нам больше не поможет, — сказал он с ноткой сожаления. — Но я сделаю всё, что смогу. Нам нужно вернуться в мою комнату.

— А… разве мы не должны дождаться полудня? — прохрипела она. — И где Севин?

— Как думаешь, сколько времени ты была там? — спросил он осторожно.

— Минуты… — ответила она. — Почему?

Он поморщился.

— Ты пропала на часы, Женевьева. Сейчас уже день. Я всё это время хожу по лесу, пытаясь найти хоть какой-то след. Мы с Севином часами стояли напротив друг друга, ни он, ни я не решались напасть, пока он в итоге не сдался и не пошёл охотиться на остальных. Я пытался пойти за тобой, но как только ты прошла сквозь зеркало, оно стало абсолютно чёрным.

Её дыхание сбилось, в горле встал ком, и грудь сдавило от ужаса. Плечи затряслись, когда она попыталась взять себя в руки.

— Эй, ты уже здесь. Всё в порядке, — сказал он, проводя рукой по её волосам, откидывая их с лица. — Ты нашла талисман. Всё сделала идеально.

От его слов у неё перехватило дыхание. Она закрыла глаза и уронила лоб на его ладонь, впитывая прохладу его кожи, тепло его заботы.

— Роуин? — прошептала она.

— Да?

— Спасибо… за то, что ждал меня, — сказала она едва слышно.

Вместо ответа он осторожно поднял её, обняв за бёдра и прижав к себе. Женевьева обвила его талию ногами, прижалась к его шее, спрятала лицо — и позволила себе расплакаться по-настоящему. Кровь и слёзы текли по её щекам, оставляя следы на его коже. Но он держал её крепко.

И она знала — пока он рядом, она не одна.

Глава 35. ЧТО-ТО НАСТОЯЩЕЕ

Роуин сразу предупредил её, ещё до того, как взялся за исцеление: рана, скорее всего, оставит шрам. Но даже зная это, Женевьева была потрясена, когда увидела своё отражение. Когти чудовища оставили на её лице метку в четыре дюйма — от самой брови почти до подбородка. Когда она расплакалась, глядя на изуродованную кожу, единственным утешением, которое он смог ей предложить, стали слова о том, что она вообще чудом сохранила зрение.

Сейлем точно сможет это исправить, — попыталась успокоить себя Женевьева.

Теперь она угрюмо сидела за обедом, склонившись над дневником, в столовой. Роуин предусмотрительно закрыл все зеркала в комнате, чтобы она случайно не поймала отражение, пока ест. Тем временем он и Эллин играли в карты.

24 марта

С днём рождения меня. Двадцать два. Я только что перечитала запись за прошлый год — и поразительно, как же тогда всё было иначе. Я была убита горем. В трауре. Заперта в Новом Орлеане. В поместье Гримм.

Теперь я, конечно, всё так же в ловушке. Только не в доме, а в проклятом поместье с людьми, которых я то ли ненавижу, то ли учусь любить. С мужчиной, который подарил мне лучший секс в моей жизни. С мужчиной, которому я всё ещё не могу доверять. С мужчиной, чьи тайны продолжают всплывать на поверхность.

После всего, что здесь произошло, один маленький шрам не должен волновать меня так сильно… но это же прямое доказательство того, как много изменилось за короткий срок. А я будто бы не изменилась вовсе. Всё такая же тщеславная. Всё такая же уставшая. Я хочу домой, но не уверена, что дом уже способен принести утешение. Что я найду там? Сестру — да. Но и напоминание о том, что у неё есть цель в Новом Орлеане, а у меня её никогда не было. И где моё место в этом всём? Чтобы они могли спокойно быть вместе, Сейлем и Офелия буквально избавились от меня.

Фэрроу хотела избавиться от меня. Моя мать.

Если бы Роуин мог избавиться от меня в начале, он бы так и сделал — несмотря на всё, что чувствует ко мне сейчас. И мне ненавистна мысль, что я начала получать удовольствие от его компании. Что он мне… нравится. А он нравится. Он упрям, напорист, но вместе с тем умен и заботлив. И я боюсь, что даже если я выиграю Охоту и освобожу его, этого будет недостаточно, чтобы он остался. Его вина всегда будет приковывать его к этому месту. Как и моя — к поместью Гримм.

Х — Женевьева

— Женевьева?

Она подняла взгляд от дневника. Роуин и Эллин смотрели на неё с ожиданием.

— Вы со мной говорили? — спросила она, и голос её прозвучал отрывисто.

— Да, — кивнул Роуин. — Хочешь сыграть с нами?

— Нет, спасибо, — ответила она. — Я устала от игр.

Отодвинув стул, она встала, аккуратно спрятала дневник под мышку и направилась к выходу. Роуин и Эллин обменялись выразительным взглядом. И в этот момент, как назло, в комнату завернул Севин, облизывая леденец. Женевьева едва не врезалась в него.

Он отступил в сторону, с лёгкой насмешкой склонив голову, заметив кислое выражение её лица — и шрам.

— Я как раз шёл сказать, что отлично провёл вчера вечер, — заявил он, указывая леденцом на её лицо. — А это выглядит…

— Заткнись к чёрту, Севин, — рявкнул Роуин, губы его скривились от злости.

— Что? — невинно протянул Севин. — Я хотел сказать «круто». Придаёт изюминку. Сразу видно, что она выжила после битвы с чудищем.

— Я и правда выжила после битвы с чудищем, — процедила Женевьева сквозь зубы.

Севин кивнул, снова сунув леденец в рот, и легкомысленно взмахнул рукой, мол, ну вот, я об этом и говорил.

— Иди быть ублюдком где-нибудь ещё, — прорычал Роуин.

— А вы, вроде, трахаетесь? — язвительно бросил Севин. — Я надеялся, что это сделает тебя хоть чуть-чуть терпимее. Хотя бы на время. Смотри-ка, теперь ты даже первый в списке на Избранного.

— И откуда ты это знаешь? — парировал Роуин, выкладывая карту перед Эллин.

— Нокс только что заявился и сообщил, что я рискую потерять титул, — пожал плечами Севин. — Ещё он велел немедленно открыть все зеркала в этой комнате. Именно так и сказал — «немедленно».

Роуин выглядел от этого не в восторге.

— Судя по тому, что я слышал о вашем выступлении в лесу, я подумал, что такое распоряжение тебя только обрадует, — ехидно добавил Севин.

Женевьева скривилась:

— Ты ведёшь себя отвратительно.

— Нет, настоящий моветон — это то, что я поставил деньги против Ковина на то, что Роуин сумеет удержаться от секса с тобой, потому что он поклялся, что никогда этого не сделает, — пожаловался Севин. — И вот мы где.

Женевьева резко повернулась к Роуину.

— Что?

— Я тебя убью, к черту, — процедил Роуин сквозь зубы, глядя на брата.

Севин лишь удивлённо поднял брови.

— А я что такого сказал?

Эллин устало вздохнула и бросила свою руку карт лицом вниз на стол. Затем повернулась к Женевьеве и сказала:

— Эти идиоты устроили тотализатор в тот самый момент, когда Роуин упомянул свадьбу. Ковин поставил на то, что вы с ним переспите, несмотря… на обстоятельства. А Севин — что не переспите.

— Потому что я джентльмен, — вставил Севин. — Но потом Ковин пообещал Роуину половину выигрыша, если вы всё-таки это сделаете, и я сказал…

— Тебе за это платят? — Женевьева уставилась на Роуина в полном изумлении. — Вот почему ты… почему мы…

Роуин тут же вскочил из-за стола:

— Нет. Чёрт, Женевьева —

Но она уже разворачивалась и уходила. Нужно было просто… уйти.

— Чёрт вас подери, — рыкнул Роуин.

— А я что? Это моя вина, что тебе больше двухсот лет, а ты всё ещё не знаешь, как обращаться с женщинами? — откликнулась Эллин.

Женевьева не знала, куда идти, но возвращаться в его комнату не хотелось совершенно точно. Поэтому она отправилась туда, что первым пришло в голову — в живую изгородь.

24 марта

Забудьте всё, что я писала раньше в своём наивном юном порыве. Я его ненавижу.

X, Женевьева

Когда Роуин нашёл её пару часов спустя, она сидела на краю фонтана, дрожа от холода.

— Ты, похоже, твёрдо намерена заработать обморожение, — пробормотал он, подходя, снег хрустел под его сапогами.

— Оставь меня в покое, — отозвалась она. Холод снова сделал её онемевшей, и ей хотелось насладиться этим в одиночестве.

Он скрестил руки на груди:

— Можно мне объясниться?

— Очередной раз, ты имеешь в виду? — Она усмехнулась низко, без капли веселья. — Знаешь, я понимаю, что покопалась в твоих личных вещах, чего, возможно, не стоило делать…

— Возможно? — фыркнул он.

— …но если бы я этого не сделала, ты бы когда-нибудь рассказал мне? Про письма? Про проклятие? Если бы Севин не сказал, ты бы признался, что на нас делали ставки?

— Я не соглашался на этот идиотский подкуп моего брата, Женевьева. Я, вообще-то, сказал им обоим подавиться. Я даже не помнил, что они поставили на нас, потому что обычно половину их чуши пропускаю мимо ушей. Не думаю, что это стоит ставить мне в вину.

Она опустила взгляд на свои руки. Он был прав.

Роуин присел перед ней.

— Женевьева. Посмотри на меня.

Она не подняла головы. Он тяжело вздохнул.

— Я знаю, тебе сейчас кажется, что ты потеряла контроль. Что тобой постоянно манипулируют, играют. Такова уж природа служения Дьяволу, — он покачал головой с горечью. — Но мы с тобой делали выбор сами. Неважно, что они говорят, на что ставят, как голосуют — мы выбрали свой путь. Я не могу представить, как тебе было тяжело. Как изнурительно — думать, что ты, наконец, справилась со своими эмоциями, только чтобы игра снова перевернула всё вверх дном через час. И я знаю, что в этом много моей вины. Но ты — не одна.

Она сглотнула и начала крутить кольцо на пальце, снова и снова.

— У меня теперь шрам на лице, который, возможно, никогда не исчезнет — из-за игры, в которую ни я, ни вы не хотим играть. Я впервые пропускаю день рождения без семьи, без мамы, — её голос дрогнул, — и я слишком много раз была на грани смерти. Выживала только потому, что кто-то другой позволял мне жить. Я больше не хочу выживать. Я хочу жить. Не ради мамы, не ради сестры, не ради кого-то ещё. Я хочу найти причину жить для себя. Что-то настоящее.

Он молчал так долго, что она подняла глаза, чтобы убедиться — он всё ещё здесь.

— Женевьева, ты должна выбрать жить ради себя. Ты — самая настоящая вещь, которую когда-либо сможешь испытать. Твой свет. Твоя решимость. Ты можешь обшарить весь мир в поисках чего-то другого, но этого будет недостаточно, если ты пытаешься убежать от себя. Я не знаю, кто сказал тебе, что ты недостаточно хороша, но этот кто-то был, чёрт возьми, неправ. Ты — больше, чем хороша. Твоё сердце — больше, чем хорошее. Сколько бы раз его ни обжигали. Сколько бы шрамов ни осталось. Оно будет биться дальше — храбро и страстно — если ты только позволишь.