Фараон и наложница

Проблеск света

Из глубин раненого сердца Радопис вырвался вздох, и она сказала про себя: «Как жаль, что я стала безразлична к людям. Однако они не собираются забывать меня или оставить в покое теперь, когда я очистилась от прошлого и сонма мужчин». Боже милостивый, неужели жрецы обвиняют ее в том, что этот дворец поглощает их краденое богатство? Она с удовольствием уединилась в своем дворце, больше ни с кем не общалась, никогда не выходила в свет, где текла повседневная жизнь. Радопис не догадывалась, что ее имя с таким негодованием передается из уст в уста фанатиками, пользовавшимися им в качестве лесенки, дабы по ее ступеням взобраться так высоко, что можно больно задеть обожаемого ею возлюбленного. Радопис не думала, что царица преувеличивает, даже если заговорить ее побудила не одна причина, ибо куртизанке уже некоторое время было известно, что жрецы опасались, как бы фараон не отнял у них земли, к тому же она собственными ушами услышала во время праздника Нила, как эти люди выкрикивали имя Хнумхотепа. Не оставалось сомнений, что за пределами тихого и прекрасного мира, в котором она уединилась, находился еще один, более голосистый мир, где бурлили страсти, сеявшие беды и озлобление. Ей стало мрачно на душе после долгих мирных и радостных месяцев, подобных которым в ее жизни никогда не было. Радопис чувствовала, что в ее душе, переполненной любовью и привязанностью, просыпается сострадание к возлюбленному. Сейчас, когда ее постигло нежданное большое горе, она вспомнила, как однажды Ани говорил, что стража является единственной вооруженной силой, на которую фараон может положиться. Тогда Радопис встревожилась и спросила, почему его священное величество не набирает солдат и не создает мощную армию.

Она целый день не выходила из своих покоев, пребывая в угнетенном расположении духа, и не отправилась, как обычно делала, в летний павильон позировать скульптору Бенамуну. Ей стала невыносима мысль о том, что придется с кем-то встречаться или неподвижно сидеть перед молодым человеком, пожиравшим ее ненасытными глазами. Она никого не принимала до самого вечера и не испытывала покоя до тех пор, пока не увидела, что в дверях спальни появился боготворимый ею возлюбленный в свободно ниспадавших одеждах. Из глубин души Радопис вырвался вздох, она протянула руки к нему, и он, как и прежде, прижал ее к своей широкой груди и в знак приветствия радостно запечатлел на ее устах поцелуй. Затем фараон сел рядом с ней на кушетку и расчувствовался, отдаваясь течению приятных воспоминаний, какие воскресил в нем Нил, пока нес его ладью к белому дворцу.

— Где осталось прекрасное лето? — вопрошал он. — Где остались изумительные бессонные ночи на ладье, когда та плывет сквозь тихую ночь, а мы лежим в каюте, отдаемся страсти, ласкаемые нежным ветерком, и слушаем игру музыкантш, мечтательными взорами следя за грациозными движениями танцовщиц?

У нее не было сил поддержать воспоминания фараона, но ей не хотелось, чтобы он оставался одиноким в своих чувствах или мыслях.

— Не торопись, мой любимый, — сказала Радопис. — Красота заключена не в лете, не в зиме, а в нашей любви. Ты убедишься, что зима тепла и нежна до тех пор, пока горит пламя нашей любви.

Фараон хрипло рассмеялся, по его лицу и телу пробежала дрожь.

— Как ты красиво выразилась. Подобное остроумие желанно моему сердцу больше, чем слава всего мира. Однако скажи мне, что ты думаешь, если нам устроить небольшую охоту? Завтра отправимся в горы, побегаем за газелями и развлечемся, пока не насытим свой хищный дух.

Мысли Радопис начали разбредаться.

— Да осуществится твоя воля, мой любимый.

Он внимательно посмотрел на нее и сразу догадался, что ее язык обращается к нему, а мысли витают где-то далеко.

— Радопис, — сказал он, — клянусь коршуном, соединившим наши сердца, что сегодня какая-то дума отвлекает тебя от меня.

Она посмотрела на него печальными глазами и не могла вымолвить ни слова. На его лице появилась тревога, и он заключил:

— Чутье не подвело меня. Твои глаза не лгут. Что ты утаиваешь от меня?

Из глубин сердца Радопис вырвался вздох. Нервно теребя правой рукой его накидку, она тихо сказала:

— Я поражаюсь нашей жизни. Как мало мы знаем о том, что нас окружает, будто живем в пустынном и необитаемом мире.

— Нам так хорошо, моя любимая. Что для нас мир, если не вечный шум и мнимая слава? Мы так долго жили напрасно, пока не встретили любовь. Что тебе не дает покоя?

Радопис снова вздохнула и с печалью в голосе сказала:

— Что нам покой, если вокруг люди бодрствуют и не могут сомкнуть глаз.

Фараон нахмурился, в его глазах мелькнул огонь, и в душе он понял, что ее что-то беспокоит.

— Что печалит тебя, Радопис? — с тревогой спросил он. — Поделись со мной своими мыслями, разве мы, кроме любви, ничего больше не обсуждали?

— Сегодняшний день не тот, что вчерашний, — ответила она. — Кое-кто из моих слуг, ходивших по базару, рассказывал мне, будто видел группу разъяренных людей, тихо шептавшихся о том, что ты растрачиваешь свое богатство на мой дворец.

На лице фараона появилось гневное выражение, и он увидел призрак Хнумхотепа, витавший над его тихим и мирным раем, омрачавший безмятежную жизнь в белом дворце и угрожавший его безопасности. Гнев фараона рос, его лицо обрело цвет Нила во время наводнения, и он с дрожью в голосе спросил:

— Тебя это беспокоит, Радопис? Горе этим бунтарям, если они не прекратят свои злодеяния. Однако не позволяй, чтобы это омрачало наше счастье. Не обращай внимания на их вой. Забудь о них и думай только обо мне.

Фараон взял ее руку и нежно пожал ее, Радопис взглянула на него и с мольбой в голосе сказала:

— Мне тревожно и досадно. Я страдаю оттого, что дала людям повод осуждать тебя. Такое ощущение, будто в меня вселился таинственный страх, причина которого неведома. Мой повелитель, влюбленная женщина склонна поддаться страху из-за малейшего пустяка.

— Как ты можешь бояться, если я держу тебя в своих объятиях? — с нежностью в голосе спросил ее фараон.

— Мой повелитель, они взирают на нашу любовь с завистью и затаили обиду на этот дворец за то, что в нем царят привязанность, спокойствие, уют. Пребывая в состоянии печали и тревоги, я часто спрашиваю себя: «Какое отношение к любви имеет золото, которым меня осыпает возлюбленный?» Не скрою, я возненавидела золото, настраивающее людей против тебя. Как ты считаешь, этот дворец останется нашим раем, если пол и стены станут голыми и безобразными? Если блеск золота отвлечет их взгляды, мой повелитель, то озолоти их руки, дабы они ослепли и проглотили свои языки.

— Не говори так, Радопис. Ты вызываешь в моей памяти то, о чем мне не хочется слышать.

— Мой повелитель, — с мольбой в голосе сказала Радопис, — золото вот-вот погубит наше счастье. Одно твое слово — и все будет спасено.

— И что же это за слово?

Радопис казалось, будто фараон начинает уступать и догадываться о серьезности положения.

— Верни им земли, — радостно произнесла она.

Фараон сердито покачал головой.

— В этом деле ты ничего не понимаешь, Радопис, — резко сказал он. — Я говорил об этом, но к моему слову отнеслись без почтения. Мое повеление выполняется неохотно, и жрецы не перестают сопротивляться. Они продолжают угрожать мне, а уступить им — все равно что проиграть битву, с чем я не могу смириться. Я скорее умру, нежели допущу это. Ты не знаешь, что для меня значит поражение. Это — смерть. Если они одержат победу надо мной и получат то, что желают, ты убедишься, что я стану несчастным, жалким, неспособным ни жить, ни любить.

Слова фараона проникли в ее сердце, и она крепче сжала его руки. Радопис почувствовала, что его тело дрожит. Она могла смириться с чем угодно, только не с его равнодушием к жизни и любви. Радопис отказалась от своего намерения, пожалела о том, что умоляла его, и дрожащим голосом воскликнула:

— Тебя не победят никогда. Никогда!

Фараон нежно улыбнулся ей:

— Я не собираюсь ошибаться или проявлять нерешительность, ты не станешь судьбой, навлекшей позор на меня.

Горячая слеза скатилась по ее щеке.

— Позор никогда не падет на тебя, — задыхаясь, сказала Радопис. — Ты никогда не испытаешь горечь поражения.

Она прижалась головой к его груди и уснула под стук его сердца. Во сне Радопис чувствовала, что пальцы фараона ласкают ее волосы и щеки, но ей недолго было суждено наслаждаться покоем, ибо одна мысль, омрачавшая день, всплыла в сознании, и она, очнувшись ото сна, с тревогой взглянула на фараона.

— Что случилось? — спросил он.

Радопис ответила не сразу.

— Говорят, будто они представляют грозную силу, владеют сердцами и умами народа.

Фараон улыбнулся:

— Однако я сильнее.

Она немного помолчала, затем спросила:

— Почему бы не создать мощную армию, которая будет в твоем повиновении?

Фараон снова улыбнулся и ответил:

— Я вижу, дурные предчувствия снова берут верх над тобой.

Она вздохнула:

— Разве я не слышала собственными ушами, как люди шепчутся между собой, что фараон забирает деньги богов и швыряет их к ногам танцовщицы? Когда люди сходятся вместе, их шепот превращается в громкий крик. Он вырвется наружу, словно злая сила.

— Тебе во всем видится злая сила.

Но она снова обратилась к нему с мольбой в голосе:

— Почему бы тебе не объявить о наборе солдат?

Фараон задумался и долго смотрел на нее, затем ответил:

— Армию нельзя создать без серьезной причины.

Видно, он рассердился и продолжил:

— Жрецы смущены и сбиты с толку. Они чувствуют, что я ими недоволен. Если я объявлю призыв в армию, они встревожатся. Возможно, жрецы, гонимые отчаянием, восстанут и начнут защищаться.

Она задумалась, затем, будто разговаривая сама с собой, сказала:

— Найди серьезный повод и объяви набор в армию.

— Поводы возникают сами по себе.

Радопис почувствовала отчаяние, печально опустила голову и закрыла глаза. Она ведь ни о чем не просила, но вдруг среди полной безысходности ее осенила спасительная мысль. Радопис была потрясена, и когда открыла глаза, в них сияла радость. Фараон удивился, но она этого не заметила, ибо едва сдерживала ликование.

— Я нашла серьезный повод, — заявила она.

Фараон вопросительно смотрел на нее.

— Племена Маасаи, — добавила она.

Он понял, что она имеет в виду, и, отчаянно покачав головой, пробормотал:

— Их вождь заключил с нами мирный договор.

Это не смутило ее.

— Кому ведомо, что происходит по ту сторону границы? Там правит один из верных нам людей. Отошлем ему секретное послание с заслуживающим доверие гонцом, попросим дать ответ, будто там вспыхнул бунт, в провинции идут сражения, а ему срочно требуется помощь. Мы распространим эту весть по всей стране, ты объявишь о наборе в армию, с севера и юга потекут люди, дабы встать под твое знамя. Так ты исцелишь надломленное крыло и обнажишь меч. Так твое слово останется главным, а покорность тебе будет восстановлена.

Он с удивлением слушал ее и поразился, как такая мысль ему никогда не приходила в голову. Фараон редко задумывался о необходимости сильной армии, поскольку военная обстановка не вынуждала к этому, и считал, да и сейчас держался такого мнения, будто ропот духовенства не таит в себе опасности, устранение каковой потребовало бы крупной военной силы. Но он все же пришел к убеждению — отсутствие оной лишь на руку этим людям и толкает их сочинять петиции, громко выражать недовольство. Он узрел в незатейливой мысли Радопис блестящий повод и всем сердцем ухватился за него. А когда он увлекался чем-нибудь, то целиком посвящал себя новой затее, отдавал ей свои силы с одержимостью, близкой к безумию, и уже не обращал внимания ни на что другое. Именно поэтому он с восторгом заглянул в глаза Радопис.

— Какая замечательная мысль, Радопис, — сказал он. — Блестящая идея.

— Мне ее подсказало сердце, — ответила она с воодушевлением. — Ее легко довести до конца, не труднее, чем поцеловать меня твоими сладкими устами. Нам остается лишь хранить эту мысль в тайне.

— Да, моя любимая. Разве ты не видишь, что твой ум, подобно твоему сердцу, — драгоценный клад? Ты права, нам остается лишь молчать и найти заслуживающего доверия гонца. Предоставь это мне.

— Кто станет твоим гонцом к принцу Канеферу? — спросила она.

— Я выберу кого-нибудь среди преданных мне распорядителей.

Радопис не доверяла его разросшемуся двору не по причине, диктуемой логикой, а потому что сердцем испытывала отвращение к месту, где обитала царица. Она не смела выразить своих опасений, но не представляла, кто может стать таким гонцом, если его выбирать за пределами дворца фараона. В довершение всего она хорошо понимала, что о роковых последствиях такого шага даже страшно подумать, если секрет раскроется. Радопис чуть не поддалась отчаянию и была готова совсем отказаться от тайной и опасной затеи, как вдруг вспомнила доверчивого, как дитя, молодого человека с радостными глазами, который работал в летнем павильоне. Вспомнив о нем, она почувствовала странное облегчение, ибо молодой человек был искренен, наивен и чист. Сердце юноши стало храмом, в котором днем и ночью ей устраивался ритуал поклонения. Вот ее гонец. Он заслуживал доверия. Она тут же обратилась к фараону и уверенно сказала:

— Позволь мне самой выбрать гонца.

Фараон повеселел.

— Как же ты сегодня несносна. Ты очень переменилась. Интересно, кого же ты выберешь?

— Мой повелитель, тот, кто влюблен, испытывает много опасений, — напомнила она ему. — Моим гонцом станет художник, который украшает летний павильон. По возрасту он молод, однако в душе совсем ребенок. У него сердце непорочной девственницы. Художник всей душой предан мне, к тому же на его стороне самое большое преимущество — он не вызовет подозрений, поскольку ничего не знает. Для нас гораздо лучше, если тот, кто доставит наше послание, не имеет представления о его серьезном и опасном содержании. Если мы не отступим перед страхом, то одолеем все опасности целыми и невредимыми.

Фараон согласно кивнул: он не мог отказать ей. Что до Радопис, то облака сомнений рассеялись, хотя все случилось не совсем так, как ей сначала хотелось. Она пришла в восторг и не скрывала своей радости, не сомневаясь, что скоро удастся забыть обо всем и жить в белом дворце любви, предоставив его защиту мощной армии, перед которой весь мир ощутит свою беспомощность.

Замечтавшись, она склонила голову, и ее красивые волосы радовали глаза фараона. Он обожал волосы Радопис, его пальцы начали играючи развязывать узел, волосы каскадами опустились на ее плечи. Фараон взял их руками, глубоко вдохнул их запах, игриво зарылся лицом в них, и возлюбленные полностью скрылись под ними.