Таху

Радопис беспокоили и терзали разные тревожные мысли, она потеряла надежду на сон. Она снова встала со своего ложа, неспешно приблизилась к окну и, широко распахнув его, застыла перед ним, словно статуя. Она расстегнула заколку, скреплявшую волосы, и те мерцающими волнами накрыли шею, плечи, белую рубашку черной как ночь мантией. Радопис вдохнула влажный ночной воздух и оперлась локтями о подоконник, опустила подбородок на ладони рук. Ее глаза блуждали по саду и остановились на Ниле, катившем свои воды за стенами. Стояла мягкая темная ночь, все время дул нежный ветерок, под его напором листья и ветки послушно раскачивались. Вдали Нил казался черным пятном, на небе высыпали мерцающие звезды, излучавшие бледный свет, который тонул в море мрака, едва достигнув земли.

Сможет ли темная ночь и оглушительная тишина хотя бы немного успокоить и развеять ее тревоги? Увы, ей казалось, что она больше никогда не обретет покоя. Радопис принесла подушку, положила ее на подоконник, прижалась к ней правой щекой и закрыла глаза.

Вдруг она вспомнила слова философа Хофа: «Если все жалуются, какой тогда смысл надеяться на перемены? Довольствуйся своей участью». Из глубин ее души вырвался вздох, и она печально спросила себя: «Неужели и в самом деле нет смысла надеяться на перемены? Неужели люди никогда не перестанут жаловаться?» В ее груди зарождалась буря, предвещавшая неповиновение. Ей хотелось, чтобы та унесла в небытие ее настоящее и прошлое. Тогда она сможет убежать и найти спасение в неизведанных, таинственных землях, лежавших за горизонтом. Как же ей обрести уверенность и душевный покой? Радопис мечтала о таком времени, когда не надо будет печалиться, но ее мучили дурные предчувствия, она опасалась всего.

Однако ей было не суждено остаться наедине со своими мыслями, ибо послышался тихий стук в дверь спальни. От неожиданности она насторожилась и оторвала голову от подушки.

— Кто там? — спросила она.

— Это я, моя сударыня, — ответил знакомый голос. — Мне можно войти?

— Входи, Шейт, — сказала Радопис.

На цыпочках вошла юная рабыня. Она удивилась, видя, что госпожа бодрствует и еще не ложилась.

— Что случилось, Шейт? — спросила Радопис.

— Сюда явился человек и дожидается позволения войти.

Радопис нахмурилась, едва скрывая свой гнев.

— Какой еще человек? Выпроводи его немедленно.

— Как, моя госпожа? Он из тех, перед кем дверь этого дворца никогда не закрывается.

— Таху?

— Да, это он.

— И что привело его сюда в столь поздний час?

В глазах рабыни сверкнули озорные искорки.

— Моя госпожа, очень скоро ты узнаешь это.

Жестом руки Радопис велела пригласить его, и рабыня ушла. В дверях тут же показался высокий, широкоплечий командующий. Он приветствовал куртизанку поклоном, затем подошел и смущенно посмотрел ей в глаза. Радопис не могла не заметить, что его лицо побледнело, лоб наморщился, а глаза смотрели мрачно. Не промолвив ни слова, она подошла к тахте и села.

— У тебя усталый вид. Работа изнуряет тебя?

Таху покачал головой.

— Нет, — резко ответил он.

— Ты сам на себя не похож.

— Правда?

— Не притворяйся. Что с тобой?

Таху знал все, в этом не было сомнений, спустя мгновение Радопис тоже узнает, расскажет он ей об этом или нет. Он боялся снизойти до дерзости и заговорить, ибо ставил на карту свое счастье и опасался, как бы она не выскользнула из рук и не исчезла из его жизни навсегда. Если бы Таху смог одолеть ее силу воли, все оказалось бы проще, но он уже не надеялся на это, его терзали приступы отчаяния.

— Ах, Радопис! Если бы ты только любила меня так сильно, как я тебя, тогда мне было бы легко умолять тебя во имя нашей любви.

Радопис никак не могла понять, к чему ему прибегать к мольбам. Она всегда считала его настойчивым человеком, кому претили всякие просьбы и мольбы. Таху никогда не разочаровывался в соблазнительных прелестях ее тела. Что же так расстроило его? Радопис опустила глаза.

— Это та же давняя песня.

Ее слова, хотя и были правдивы, все же разгневали его.

— Я это знаю, — выкрикнул он. — Но я повторяю свои слова ради настоящего. Ах, твое сердце словно опустевшая пещера на дне ледяной реки.

Радопис была знакома с подобными сравнениями, но ее голос дрогнул от беспокойства, когда она заговорила.

— Разве я когда-либо отказывала тебе в том, что ты желал?

— Радопис, никогда. Ты подарила мне свое очаровательное тело, которое создано для того, чтобы причинять страдания мужскому роду. Но я всегда жаждал покорить твое сердце. Радопис, какое же у тебя сердце. Оно не покоряется безудержным бурям страсти, будто и вовсе не принадлежит тебе. Как часто я спрашивал себя, пребывая в смятении и отчаянии, какие недостатки делают меня недостойным тебя? Разве я не мужчина? Нет, я само воплощение мужчины. Все дело в том, что у тебя нет сердца.

Ей совсем не хотелось спорить с ним. Она слышала эти слова не впервые, однако обычно он произносил их со злой иронией. Сейчас, в этот поздний час, его голос дрожал, в нем звучали гнев и обида. Что могло его так распалить? Желая услышать объяснение, Радопис спросила:

— Таху, ты явился в столь поздний час лишь для того, чтобы сказать эти слова?

— Нет, я пришел не ради этих слов. Меня привела более серьезная причина, и если любовь окажется бессильной, то пусть меня выручит свобода, которой ты, видно, очень дорожишь.

Радопис с любопытством смотрела на него и ждала, что он скажет дальше. Таху больше не мог выдержать напряжения и решил немедленно перейти к сути. Он заговорил с ней спокойно и твердо, глядя ей прямо в глаза.

— Тебе следует покинуть этот дворец, бежать с острова Биге как можно скорее, пока не наступил рассвет.

Радопис была потрясена. Она смотрела на него, не веря своим глазам.

— Таху, что ты такое говоришь?

— Я говорю, что ты должна исчезнуть, если не хочешь потерять собственную свободу.

— И что же угрожает моей свободе на этом острове?

Он стиснул зубы, затем спросил ее:

— Разве ты уже не лишилась одной ценной вещи?

— Ах, да. Я осталась без одной из золотых сандалий, которые ты подарил мне.

— Как это произошло?

— Коршун схватил ее, пока я купалась в пруду. Однако я ума не приложу, как может исчезнувшая сандалия угрожать моей свободе.

— Не спеши, Радопис. Коршун унес сандалию, это правда. А ты знаешь, где он выронил ее?

По тому, как Таху говорил, она поняла, что ответ ему уже известен.

— Таху, откуда мне это знать? — шепотом откликнулась она.

Он вздохнул:

— Сандалия упала фараону на колени.

Его слова отдались в ее ушах грозным эхом и завладели всеми ее чувствами. Все остальное стерлось в сознании Радопис. Она растерянно смотрела на Таху и не могла вымолвить ни слова. Командующий внимательно вглядывался в ее лицо со страхом и подозрением в глазах. Он не знал, как она восприняла эту новость и какие чувства вспыхнули в ее груди. Таху не смог удержаться и тихо спросил ее:

— Моя просьба пришлась не к месту?

Радопис не ответила. Видно, она не слушала его. Она тонула в океане смятения, а волны бились о ее сердце. Молчание Радопис испугало его, Таху был не в силах вынести этого, ибо он прочел то, с чем его сердце отказывалось примириться. В конце концов терпение Таху иссякло, и гнев заставил его перейти к обороне. Он прищурил глаза и закричал на нее:

— Женщина, в каком мрачном царстве витают твои мысли на этот раз? Разве ужасная новость не тревожит тебя?

От его громкого голоса она вздрогнула всем телом, в ее сердце вспыхнуло негодование. Радопис уставилась на него с ненавистью в глазах, однако она подавила гнев, ибо намеревалась сама распорядиться своей судьбой.

— Тебе эта новость видится в таком свете? — холодно спросила она.

— Радопис, я понимаю, ты делаешь вид, будто не понимаешь, что все это означает.

— Как ты несправедлив. Разве столь важно, что сандалия упала фараону на колени? Думаешь, он убьет меня за это?

— Разумеется, нет. Но он взял сандалию в руки и спросил, кто ее хозяйка.

Радопис почувствовала, как ее сердце затрепетало.

— Фараон получил ответ на свой вопрос? — поинтересовалась она.

Глаза Таху застлал туман.

— При этом присутствовал один человек, которому не терпелось поставить меня в неловкое положение, — ответил он. — Парки распорядились так, что он стал мне и другом и врагом в одно и то же время. Этот человек ухватился за удобный случай и нанес мне предательский удар, рассказав фараону о твоей пленительной красоте, посеяв тем самым семя вожделения в его сердце и воспламенив страсть в его груди.

— Софхатеп?

— Тот самый — он мой друг и враг. Он пробудил соблазн в сердце юного фараона.

— И что фараон собирается делать?

Таху скрестил руки на груди и громко заговорил:

— Фараон не тот человек, кто довольствуется желанием, если нечто придется ему по вкусу. Если ему что-то понравится, то он непременно заберет это себе.

Снова воцарилась тишина, женщина стала добычей пламенных чувств, а в груди мужчины вселился страшный кошмар. Таху все больше злился, видя, что она ведет себя сдержанно, не проявляет ни тревоги, ни страха.

— Неужели ты не понимаешь, что это ограничит твою свободу? — гневно спросил он. — Радопис, свободу, которую тебе так хочется сохранить, о которой ты так печешься. Твою свободу, которая разбила столько сердец и погубила столько душ. Эта свобода привела к тому, что боль, горе и отчаяние стали казнями, обрушившимися на мужчин, коим довелось побывать на острове Биге.

Радопис не понравилось, как он расписывает ее свободу, и она дала волю своему возмущению.

— Как ты смеешь обрушивать на меня столь ужасные обвинения, если единственная моя вина заключается в том, что я отбросила лицемерие и не соврала одному мужчине, будто люблю его?

— Радопис, а почему ты не любишь? Даже Таху, могущественный воин, бесстрашно ринувшийся навстречу опасностям во время войны на юге и севере, воспитанный в колесницах, и тот любит. Почему ты не любишь?

Радопис загадочно улыбнулась.

— Интересно, дано ли мне ответить на твой вопрос? — спросила она.

— Сейчас меня это не интересует. Я не ради этого пришел сюда. Я хочу узнать, что ты собираешься делать.

— Не знаю, — спокойно ответила она с поразительным смирением.

Его глаза горели, словно раскаленные уголья, и гневно пожирали ее. Таху охватило безумное желание разбить ее голову на кусочки, но тут Радопис вдруг посмотрела на него, и он тяжело вздохнул.

— Я думал, что ты начнешь ревностно защищать свою свободу.

— Как по-твоему, что я должна делать?

Он сложил руки в мольбе:

— Бежать, Радопис. Бежать до того, как тебя увезут во дворец правителя, словно рабыню, и поселят в одну из его бесчисленных комнат, где ты станешь жить в одиночестве и рабстве, дожидаться своей очереди раз в году, коротать остальное время в печальном раю, который в действительности окажется жалкой тюрьмой. Радопис, разве ты создана для подобной жизни?

Она в душе тут же воспротивилась подобному вызову своему достоинству и гордости и дивилась, в самом ли деле ее ждет столь несчастная жизнь.

Неужели в конце пути ее ждет такая судьба — ее, за кем толпами ухаживали сливки египетского мужского рода? Неужели ей придется оспаривать с рабынями любовь фараона и довольствоваться комнатой в царском гареме? Неужели она полюбит мрак после света, забытье после славы? Неужели она станет довольствоваться рабством после того, как вкусила неограниченную власть? Увы, какая отвратительная мысль, невообразимый конец. Но станет ли она бежать, как того желает Таху? Будет ли она счастлива после бегства? Неужели Радопис, пред кем все преклонялись, чьей красотой не обладало ни одно женское лицо, чьему телу не было равных, станет бежать от рабства? Кто же тогда сможет покорять мужские сердца и властвовать над ними?

Таху приблизился к ней.

— Радопис, что ты скажешь? — с мольбой в голосе спросил он.

Ею снова завладел гнев.

— Командир, разве тебе не стыдно подстрекать меня на бегство от твоего повелителя?

Ее едкая насмешка глубоко задела Таху за живое, и он отшатнулся от неожиданности.

— Радопис, мой повелитель еще не видел тебя, — выпалил он, чувствуя, как горечь подступает к его горлу. — Что же касается меня, то я давно потерял свое сердце. Я пленен бурной страстью, не знающей пощады, она приведет меня лишь к гибели. Меня раздавят позор и унижение. В моей груди бушует огонь, причиняющий мучительную боль, он жжет еще нестерпимее при мысли о том, что я могу навеки потерять тебя. И если я и умоляю тебя бежать, то делаю это ради спасения своей любви, а вовсе не ради того, чтобы предать его священное божественное величество.

Радопис не обращала внимания ни на его сетования, ни на торжественные заявления о верности своему повелителю. Куртизанка еще испытывала недовольство тем, что Таху задел ее гордость, и, когда тот спросил ее, как Радопис намеревается поступить, она резко потрясла головой, словно пытаясь избавиться от засевших в ней злобных сплетен, и холодным, лишенным сомнений голосом ответила:

— Таху, я не собираюсь бежать.

Таху застыл на месте, на его мрачном лице читались изумление и отчаяние.

— Ты готова смириться с позором и унижением?

— Радопис никогда не узнает, что такое унижение, — ответила она с улыбкой на устах.

Таху вышел из себя.

— Да, теперь я понимаю. В тебе проснулся старый бес. Бес тщеславия, гордости и власти нашел приют в твоем холодном сердце и наслаждается, видя боль и мучения других. Он вершит судьбами мужского рода. Этот бес услышал имя фараона и взбунтовался, а теперь пожелал взвесить свои возможности и власть, доказать, что нет ничего выше его проклятой красоты, не считаясь с разбитыми сердцами, загубленными душами, разрушенными надеждами, которые он оставляет на своем пути. Ах, не покончить ли мне с этим злом одним ударом кинжала?

Радопис спокойно взирала на него.

— Я никогда ни в чем не отказывала тебе, к тому же я всегда предостерегала тебя от соблазна.

— Этот кинжал, наверное, успокоит мою душу. Разве Радопис вправе рассчитывать на лучший конец?

— Неужели Таху, командир войска фараона, может ожидать более печального конца? — спокойно возразила она.

Таху долго смотрел на нее суровым взглядом. В это решающее мгновение он почувствовал смертельное отчаяние и безвозвратную утрату, но не дал гневу взять верх над собой и жестоким, ледяным голосом произнес:

— Радопис, как ты неприятна. Сколь отвратительную и коварную душу ты обнажила. У того, кто считает тебя красивой, есть глаза, но он слеп. Ты противна, ибо мертва, а там, где нет жизни, исчезает красота.

Жизнь никогда не струилась в твоем теле. Твое сердце так и не познало тепла. Ты мертвец с совершенными чертами лица, но все же мертвец. Твои глаза так и не познали сострадания, твое сердце никогда не испытывало жалости. Твои глаза и твое сердце сотворены из камня. Ты мертвец, будь ты проклята! Я должен возненавидеть тебя и жалеть о том дне, когда полюбил тебя. Я хорошо знаю, что ты будешь властвовать и покорять повсюду, куда бы ни занес тебя этот бес. Но однажды ты с грохотом рухнешь на землю, и твое сердце разлетится на множество кусочков. Все обречено на подобный конец. Какой тогда мне смысл убивать тебя? К чему мне взваливать на себя тяжкую ношу, убивая живой труп?

Сказав эти слова, Таху ушел.

Радопис прислушивалась к его тяжелым шагам до тех пор, пока ночная тишина не окутала ее. Она снова вернулась к окну. За ним царила кромешная тьма, только звезды глядели вниз с вечной головокружительной высоты. Среди этой торжественной, проникавшей всюду тишины ей показалось, будто в глубинах ее сердца тайны перешептываются между собой.

Нет, неправда, она не умерла, жизнь в ее теле била ключом. Это было не мертвое тело.

Загрузка...