Фрау Маман (СИ)

9

Спустя какое-то время Мирославу отпустило, дышать стало легче, хотя копья из сердца никто не вытащит, какое-то время. Никита без умолку болтал, рассказывая о своей жизни, периодически останавливаясь и навязывая ей свои поцелуи. Сопротивляться не хотелось, но и удовольствия ей это не приносило. К двум часам ночи, когда позади остались три с половиной часа бессмысленного вышагивания по окрестностям, парень стал более настойчив в своих нежностях. Обнимал грубее, постоянно терся всем телом, явно намекая на тесноту в области ширинки.

— Никит, мне пора домой, — не выдержала Мира, с одной стороны ругая себя за тупые чувства к Косте, а с другой за то, что не остановила эту мерзкую возню Зыкина раньше.

— Опять убежишь от меня? — театрально надул губы ухажер, отчего его лицо в момент потеряло для нее привлекательность.

— Не опять, а снова, как говорит Фрау Маман, — хмыкнула Мирослава и сморщила носик, упрекая себя за слабоволие и глупые поступки.

— Я хочу тебя, Мира, — решив брать штурмом, произнес Никита.

— Это не взаимно. Прости.

— Тогда зачем ты гуляла со мной? Позволяла больше, чем другим… Я не мальчик, Мир. Будет справедливо, если мы доставим друг другу удовольствие, — настаивал рыжий, сжимая тиски вокруг Мирославы сильнее.

— Отпусти, — процедила сквозь зубы Иванова, стараясь не поддаться панике.

— И не подумаю, — ухмыльнулся Никита и попытался поцеловать ее насильно.

Извиваясь в его руках, она не предполагала, что лишь сильнее раззадоривает его. Повалив Миру на траву возле закрытой школы, куда они забрели ранее, он грубо срывал пуговицы на ее джинсах, дергал за кофту, разрывая горловину, оставлял засосы на шее и ключицах. Страх преобразовался в тошноту, когда он грубо перевернул девушку на живот и стал стягивать штаны, вместе с трусами.

— Нет! — закричала Иванова. — Отстань от меня! Прекрати!

— Будет круто, Мира, — бормотал возбужденный Никита. — Еще добавки попросишь.

Неизвестным чудом, выбившаяся из сил от бесконечного сопротивления, зареванная Мирослава смогла ударить козла в пах ногой со всей силы, и пока тот завыл, повалившись на спину, вскочила и бросилась бежать в темноту, натягивая на ходу штаны.

Затаившись под листами шифера, что стояли наполовину заросшие травой у кирпичной стены строения, девушка зажала себе рот рукой, стараясь не издавать ни звука.

Едва светало, а Иванова все еще боялась выбраться из своего убежища, не прекращая трястись, не представляя, как покажется людям. В самобичевании хотелось остаться в этой норе до вечера, а потом прятаться на сеновале, рассказывая всем байки, что болит живот или голова, а может подвернула ногу.

— Славунтич! — недалеко послышался родной голос, и у Миры вырвался сдавленный всхлип, а следом полились слезы.

— Ира! — что есть силы крикнула Иванова и почему-то вновь зажала себе рот рукой, словно это могло навредить ей, выдать, все испортить.

Первым она увидела Ромашку, который просунул голову в проем и тут же выругался.

— Она тут, — крикнул он в сторону и протянул руку, но Мира боялась выходить, не желала покидать темноту. — Мирочка, давай. Выходи. Что за прятки?

— А ну отойди! — скомандовала Василькова и тут же залезла под листы шифера. — Эй, это я. Пойдем домой, Славунтич. Все будет хорошо.

— Не могу, — разревелась подруга и повалилась в родные руки.

— Пусть Костя на машине приедет, — дала указание Ира Ромашке.

— Нет! — выкрикнула Мира. — Нет!

— Ладно-ладно, но давай тогда выбираться, хорошо? Я кроме твоей мордашки зареванной ни хрена не вижу тут, — бубнила родная душа, вытаскивая на свет свое сокровище.

— Он хотел… А я… И он… И пусть Ромка свалит, — застопорилась Иванова, не желая показываться.

— Ромашка, все, иди, — скомандовала подруга.

— Да нихуя! — возмутился Рома. — Вдруг что-то надо будет.

— Свали в туман, я сказала, — заорала Василькова, теряя терпение, и Роман, махнув рукой, поспешил уйти.

Злая, как фурия, Ира потирала переносицу, буравя впереди себя горизонт. Насыпь скрывала их от посторонних глаз, а вода в пруду помогла Мире немного привести себя в порядок.

— Убью сука, — прошипела Василькова. — Я думала, ты из-за Беса рыдаешь…

— Говоришь как Ромашка, — тихо засмеялась Мирослава. — Хочу договориться с тобой, только ты не ори и не истери.

— Начало впечатляющее, — съязвила подруга.

— Ир, надо сделать вид, что ничего не произошло. Я уверена, что он больше ко мне не подойдет, — начала Иванова.

— Конечно не подойдет, с того света не возвращаются.

— Перестань! Он ничего мне не сделал. Просто, я сильно испугалась, вот и все. Если ты меня любишь, пожалуйста, сделай, как я прошу. Не хочу, чтоб твой брат узнал об этом, понимаешь? Получается, сама согласилась и ушла с этим придурком, а теперь еще сопли на кулак мотаю, — уговаривала Мира.

— Думаешь, всю эту красоту в кавычках не видно, да? У тебя плечо — один большой синяк! Шея поцарапана и штук пять засосов сине-фиолетовых… — выругалась Ира и запустила пятерню в волосы, а подруга порадовалась, что та не видит ее бедра и живот. — Вот же, гондон…

— Ты мне поможешь, или мне бежать из деревни? — не выдержала пострадавшая, боясь за необдуманные поступки подруги.

— Конечно помогу, — обреченно сказала та и притянула к себе Иванову. — Что будем делать?

— Принеси новую одежду и тональник. Много тональника. Будем гримировать, а иначе Фрау Маман разнесет деревню, а папа Гера перегрызет горло тем, кто решит скрыться от первой атаки, — грустно, но с теплом в голосе усмехнулась Иванова.

Два дня все шло по плану. Никто ни о чем не догадывался, а прогулки подальше от центра и строго под конвоем Иры объяснялись не иначе, как «хотим побыть вдвоем». Каждое утро, пока все спали, заботливая подруга гримировала жертву насилия, матерясь, как сапожник. Синяки расцвели во всей красе, так что приходилось на шею повязывать косыночку, дебильно улыбаясь на все вопросы о смене имиджа.

Все время проводили у бабы Лизы, потому что лучше быть высмеянной Гориным, чем гнев Фрау Маман, направленный на все живое.

Обсыхая на берегу озера, лежа на покрывале, Мирослава закрыла глаза и улыбалась. Прятать от Иры следы вандализма на своем теле бессмысленно, потому что спали, ели, купались и жили вместе.

— Что это? — вопрос Кости шуруповертом вкрутился в мозги Ивановой, она боялась открыть глаза, все ее страхи начинали воплощаться, не хватало только голоса Фрау Маман с другой стороны.

— О чем ты? — как можно беззаботнее спросила, стараясь не сбить дыхание.

— Откуда на твоем теле…

— Практикую БДСМ, — прервала его девушка, все еще не глядя.

— Считаешь, это смешно? — стальные нотки злости примешались к вопросу.

— Ерунда. Упала с мотоцикла, — нашлась с ответом Мира и наконец открыла глаза. Он возвышался над ней, как Гулливер над лилипутом. И все еще оставался самым желанным. Самым красивым и невозможным. Но чужим…

— По-твоему, я не могу отличить банальный засос от ушиба? — цинично усмехнулся Костя.

— По-моему, — выбирая слова, чеканя каждое слово, боясь навлечь ненужные разборки и проблемы, медленно говорила Иванова, — это не твое дело. Следи за своей невестой, Бес.

Кто бы знал, чего ей стоили эти слова. Внутри все сжималось и переворачивалось с ног на голову, сердце ухало, грозя пробить грудную клетку, хотелось плакать и… к нему, в руки.

И все же сказанного не вернешь, он ушел, не оглянувшись, легкой, пружинистой походкой, словно скинул с плеч ненужный груз, а Мира еще долго проливала слезы рядом с убаюкивающей ее Ирой.

Жить и дышать стало легче, когда через неделю уехал Никита, а следом за ним и Горин, забрав родителей и суженную. Праздничных посиделок не устраивали, потому что баба Лиза, с видом знатока и на правах старшей, сказала, что раньше июля — августа, когда свои помидоры поспеют, затеваться с праздником не стоит. На том и порешили.

Подруги с радостью стали ходить в клуб и даже устраивали дикие танцы, выводя Ромку из состояния равновесия. А кто бы выдержал, если Ирка терлась об Иванову как стриптизерша о шест, томно поглядывая на своего возлюбленного. Сеновал теперь стал их спальней, а Мира приняла наследственные корни папы Геры, заделавшись цербером, который всеми способами не пускал в сарай домочадцев.

Середина июля выдалась жаркая. С упорством следопыта Мирослава ползала в помидорной грядке, выискивая спелые плоды. Дед так вкусно ел их, что слюна тянулась у нее до самого пола. Разрезал на четыре части, медленно, обстоятельно, не спеша, присаливал с каждого бока дольки, отрезал ломоть белого кружевного хлеба и ел, причмокивая, не стесняясь чавкать и вытирать губы мякишем. От этого ритуала внучка глаз оторвать не могла, как под гипнозом переводила глаза от рук деда до рта, а тот ржал, а потом цыкал на нее, мол, подавиться можно от такого внимания.

— Мирка! Геть сюды! — крикнул дед Василий, обувая галоши. — Метнись до Кузьмича. Второй дом от сельпо. Забери у него провода для аккумулятора.

— Срочно? — пыхтела внучка, заглядывая под кусты.

— Мать твою через сидельник! Немедля! Мне за них Николаич магарыч обещал, — вдалбливал старик в непутевую голову.

— Иду уже! — и тихо добавила: — Алконавт… только вчера на пилораме бухал.

— А енто не тваво ума дело, нахалюга! — рявкнул дед, показывая, что слух у него лучше, чем у собаки. — Не семейство, а наказание одно.

Ира с Ромашкой уехали в город за подарком его маме на день рождения, а Мира осталась, потому что надо же прикрыть подругу. С утра, после того как проводила влюбленных, успела бабе Лизе белье постирать, убрать в сарае, а после обеда рванула к себе, где уговорили поесть борща, а потом еще дед со своими помидорами, чтоб его!

Природу не беспокоили палящие лучи солнца, а сорняки у тропинок и дорог достигали роста взрослого человека. Колорадский жук нещадно пожирал ботву картошки, отчего каждые пару недель селяне выползали на борьбу с вредителем. Ладные, свежепокрашенные заборы пестрели издали, удивляя фантазией хозяев. Сквозь трещины в асфальте пробивалась растительность, образовывая кочки под ногами и заставляя спотыкаться невнимательных прохожих.

Шагая по центральной улице, здороваясь со всеми любопытными бабками и друзьями, Иванова широко лыбилась, пока перед ней не возник тот, о ком старалась не думать. Под его нечитаемым взглядом, окутавшим с головы до ног, предательское сердце чуть не остановилось, а потом забилось в немыслимой скорости, щеки заалели, дыхание сперло.

— Привет, — от неожиданности она поздоровалась первая и поспешила проскочить мимо.

— Слава… — позвал ее Костя, стараясь поймать за руку, едва они поравнялись, но она отшатнулась и сорвалась на бег.

Вернувшись со злополучными проводами, Мира зарылась на сеновале, где уснула, обуреваемая своими страданиями, радостью, горем и никуда не ушедшей любовью.

Выползая из сарая вялая и разбитая, очередной раз зевая и боясь свернуть челюсть, Иванова шаркала ногами по вздыбившейся местами плитке, то и дело теряя шлепанцы. Хотелось пить и снова спать, будто она медведь, что случайно проснулся среди зимы. В растрепанных волосах торчали соломинки, напоминая гнездо глухаря, халат помялся, как и ее лицо после сна, а глаза все еще закрывались в полудреме.

— А вот и явление Христа народу, — расхохоталась Фрау Маман, сидя на скамейке веранды, едва заметив дочь на тропинке к дому.

— Это не явление… это зомби, — едва не завалившись на очередном препятствии, буркнула Мира.

— С тобой на сеновале рота желторотых призывников кувыркалась что ль? — пощады не ожидалось.

— Если бы… — зависнув над колонкой, Иванова жадно пила, морщась от брызг холодной воды, отклячив задницу, как заправская путана на трассе.

— Костенька! Вот так сюрприз! — радостно пробасила Фрау Маман, теряя интерес к своему чаду.

Пить и спать перехотелось моментально, прикинув свой внешний вид, жалобно пропищав, Мира бросилась в направлении сарая, выражаясь нелестно о мастерах, клавших плитку, и об обуви, слетающей на ходу. Обежав сеновал, она рванула в сторону пилорамы, сама не понимая, что делает и зачем, не оглядываясь. Пробежав насыпь дороги, едва не сбив соседку с ведрами, полными дробины, запнувшись о цепь привязанного на поляне телка, скатившись в репейник у овражка, она остановилась перед огромными раскрытыми воротами ангара, стараясь восстановить дыхание.

— Война началась чёли? — постукивая соленым огурцом о горлышко банки, спросил дед Василий, сидя за импровизированным столом в виде бочки, покрытой газетами.

— Почти… — задыхаясь, ответила внучка, уперев ладони в колени и чувствуя, как репьи на трусах неприятно колют задницу. Подлое растение успело и под подол залезть.

— Мирка, ты вылитая кикимора, — закряхтел дед, тыкая на девушку пальцем своим собутыльникам.

— Доброго дня! — бодрый голос Горина за спиной вызвал у нее немую досаду и обреченно прикрытые глаза.

— И тебе не хворать, Костик, — заулыбался Василий Тимофеевич беззубым ртом. — Надолго пожаловал?

— Как получится, — пока велись «светские» беседы, Мирослава перебиралась ближе к тропинке, что через поле вела к мельнице, а там и до дому рукой подать.

Не отвлекаясь от расспросов, Костя схватил беглянку за руку и крепко сжал, призывая смириться с неизбежным.

— Такая смешная, — улыбался он, отдирая репейники от ее одежды, вытаскивая солому из волос, стоя около своей машины, куда утянул Миру сразу, как попрощался со стариками. — Нога сильно болит?

— Нет, — только сейчас она обратила внимание на ссадину на колене, которую получила, упав в овраг.

— Зачем ты бегаешь от меня, Слава? — тихо спросил он, убирая последние травинки и заправляя растрепанные локоны ей за ухо.

Глядя на него, под лучами стремившегося в закат солнца, она изнывала от желания запустить пальцы в его волосы, обнять, прижаться щекой к груди, почувствовать губами, как бьется вена на его шее, ощутить себя желанной, важной, нужной и… любимой. Она соскучилась. Его глаза примагничивали к себе, топили в глубине, приоткрытые губы завораживали и притягивали…

— Нельзя быть таким… — прошептала Мира, теряя остатки самообладания.

— Каким?

Она молчала, кусая губы, сжимая кулаки, борясь с собой, обижаясь, злясь на весь мир за свое несчастье и соблазн в лице стоящего рядом мужчины. Чужого мужчины.

— Каким? Ответь мне, Слава, — настаивал он, поглаживая ее плечи и предплечья теплыми ладонями.

— Сказочным, красивым, сильным, невозможным, чужим… и до боли желанным… Доволен?! — выпалила Мира, и вывернувшись из его рук, бросилась домой, смахивая дрожащими ладонями соленые слезы.

Вечер обещал стать адским испытанием. Впервые Мирослава уговаривала Иру оставить ее дома, ссылаясь на диарею и кашель одновременно, героизм требовал перезарядки, а времени прошло мало. Под пристальным взором и комментариями Фрау Маман пришлось сдаться, получив небольшую отсрочку в пару часов, пока влюбленные голубки будут поздравлять родителя Ромашки.

Ополоснув тело под холодной водой летнего душа, благодаря заботливым стараниям папы Геры, разбавившего едва теплую воду ледяной из колонки, Иванова привела себя в божеский вид и поспешила показаться в клубе. План мыслился простым — помаячить пять минут на всеобщем обозрении, а потом, до полного сбора всех любителей, погулять, скрыться в неизвестном направлении. А что? Давно обещала зайти к своей тетке, что жила на краю деревни, возле кладбища. Кстати, именно из-за местоположения дома она не спешила в гости, но сегодня не тот случай.

Возвращалась она от Любы, той самой тети, что по возрасту всего на восемь лет старше самой Миры, около двух часов ночи. Несколько рюмок вишневой настойки расслабили тело и краснотой осели на щеках и губах, заставляя хихикать от глупых мыслей и побуждая к приключениям. То состояние, когда не пьян в хлам, но весел.