Желанная герцогиня

Глава двенадцатая

Хотелось бы сказать, что я уникальна во всем, но некоторые вещи, мне все же оказались не под силу. Как бы я ни старалась, как бы искренне ни желала помочь. И как сильно бы ни выкладывалась, я все же человек, пусть и одаренный уникальной для этого, утратившего корни, мира магией.

Мы потеряли двоих человек, младшего жреца и жрицу, которые были сопровождением Авеша и Шевы. И гораздо горше от того факта, что именно мне пришлось выбирать чьи нити подпитки от моего дара оборвать, чтобы спасти остальных.

Я рациональна до мозга костей. Я циник. В прошлой жизни так точно, разве к концу меня немного смягчили внуки, только с ними я позволяла себе выпускать эмоции и поддаваться их влиянию.

Однако…

Здесь же, с учетом нового тела, молодого и горячего, стало казаться, что я в этих эмоциях потону и навсегда заглушу свой разум. Будто давно усыплённые совесть, чувства справедливости и альтруизм, пробудились от длительной спячки в троекратном объеме.

Потому что я до последнего цеплялась за этих двоих незнакомцев, которые в будущем могли добавить проблем как мне, так и моим людям. Но я все равно держалась за них, я до последнего не желала принимать то решение.

Даже когда Тирхан, стоя передо мной на коленях, кричал и требовал оборвать связь, даже когда он плакал и уже сорванным голосом продолжал просить одуматься, даже тогда, когда на кону стояла уже моя жизнь…

Мне кажется в тот момент на грани были все мы: я и шестеро человек, за чьи жизни я держалась, потому что как объяснить то, что я видела?

Я не просто видела их лица, я откуда-то знала каждого из них, чем они жили, как они жили, к чему стремились и чего желали… Они все хотели жить, хотели семью…

Издевательство Священной Пары или просто стечение обстоятельств, но сопровождение Авеша и Шевы состояло сплошь из молоденьких жрецов и жриц, буквально недавно выпустившихся из Храма Знаний[11].

Я должна была это сделать.

Я видела, что Шева и Авеш готовы уйти на новый виток перерождения, но… Я не могла их отпустить, только не тех, кто был приближен к мужу Дариолы. Не тех, кто возглавлял столичный храм врагов…

Они уверенно говорили о начале войны, а значит, в их расположении сведения, важная информация, которая поможет не только мне, но королевству Амриарн. У них есть связи, есть знакомства, их слово весомо! Что могли рассказать вчерашние послушники? И кто бы стал их слушать?!

Я оборвала две нити, сразу ощутив облегчение — магическая нагрузка перераспределилась между оставшимися, и уже целительская магия Тирхана выдернула меня в реальность, привела в сознание.

Тогда мы все также находились под открытым небом. Тогда именно меня первой лечил учитель и продолжал делать все то время, что я сомневалась. Потому что я была связующим звеном. И только после того, как я избавилась от двоих человек, как от балласта, стабилизировала остальных и себя, Тирхан смог наконец перестать тратить силу и дар на меня, и перейти к лечению удерживаемых мной людей.

И в последствии я тысячу раз задавалась вопросом: как сильно меня изменила магия, как сильно на меня повлияла Колыбель?

Почему я, осознавая близость смерти и крайнюю необходимость принятия того жёсткого решения, продолжала цепляться за тех, от кого зависели уже наши жизни?

Почему не думала о сыне, который важнее всего? Почему даже сейчас, спустя неделю после той ночи, я все еще чувствую пустоту и горечь? Разве в том, что с нами случилась была моя вина?

Разве обстоятельства, в которых мы оказались, зависели от меня? Ведь я тоже была выдернута в неизвестность, босая и в одной сорочке, мне никто не дал времени подготовиться и не предупредил о том, что меня ожидает.

Так почему? Откуда появились эти ненужные чувства? И зачем они мне, если этой реальности, этому месту и даже миру, куда сильнее необходима не добрая, наивная и ласковая Анастейза, а та самая циничная, местами грубая и прямая как палка, Анастасия Падловна?

От того ли, что я знаю, что могла бы их спасти имея больше знаний, опыта в управлении собственного дара и Священной Колыбелью? Дух ведь показывал, что я всегда могу позаимствовать накопленную за века спячки в этом месте энергию, да с последствиями для земель, но… Я так и не научилась! Я занималась чем угодно, но только не овладением собственного дара, предпочтя отодвинуть все занятия на зимнее время!

А теперь у меня и хранитель не отзывается, и двойная могила появилась…

И, скорее всего, погиб морф…

Во всяком случае, я думала так позавчера, а сегодня… Сегодня у меня было слишком много причин, чтобы считать, что морф умирает. Я устало смахнула пот со лба и посмотрела на сына. Он беспокойно ворочался во сне.

Та ночь сказалась на всех. И на мне, и на спасенных, и на домочадцах. Илюшка хандрил и буквально угасал у меня на глазах, первое время я была уверена, что это из-за того, что он скучал по морфу… Он и в прошлый-то раз мне устроил сказочные дни, когда ворон выполнял поручение, а теперь-то… Когда и у меня сердце ныло от мысли: как там морф?

Впрочем, вся его ярость была обрушена на Интену с Люси, я почти три дня в сознание не приходила, а потому отдувались домашние.

Хуже всех пришлось Тирхану, у которого на руках и так пациенты имелись, а тут еще Илюшка затемпературил. И кроме температуры больше никаких признаков болезни не имелось. Температура, плохое настроение и все.

К тому моменту, когда я смогла не только проснуться на пару минут, а вполне сносно перемещаться по комнате, Илья уже не имел температуры, а вот с настроением и общим состоянием… Была труба.

Сколько бы я ни вглядывалась сколько бы ни пыталась прощупать его своим даром, понять, что же с ним такое происходит — не могла. Будто из него кто-то силы выпивал. Да только кто? И каким образом?

Его состояние чем-то напоминало мое, когда я отчаянно держала нити чужих жизней, и в ход уже шла моя жизненная энергия. На мне это очень сказалось. Три дня беспамятства, лихорадки, сильная потеря веса…

А если учесть, что наш дар одинаков, то логично предположить, что Илья неосознанно настроился на кого-то и удерживал душу этого человека на грани, однако…

Нитей не было! Я не видела их. Ни я, ни Тирхан, хотя учитель утверждал, что я однозначно должна буду такое увидеть, потому что Илья мой сын, потому что дар одинаков! Но нити не было…

А вялое состояние сына — да. Потеря аппетита, веса — да… И морф пропал…

И если вчера я еще гнала мысли о том, что Илья каким-то образом удерживал жизнь нашей пропажи, то сегодня уже не сомневалась. Илюшка совершенно точно делился своей жизненной силой. И единственный, к кому он был привязан — морф.

Но вот каким образом? Где эта чёртова нить?!

Я вновь и вновь проклинала свою самоуверенность. Стоило учиться! Стоило гораздо больше учиться магии!

— Что же ты делаешь, — прошептала, беря на руки сына.

Было ли мне жаль морфа? Было! Помогла бы ему, если бы могла? Да. Но не за счет сына!

Илюшка слишком маленький, чтобы брать ответственность за чужие жизни! Какого лешего магический дар Ильи так рано активировался?!

Оборвала бы я эту нить, если бы видела? Без сомнений!

Конечно, я никогда не забуду тот страшный выбор, который мне пришлось сделать, но…

Сама же за него и отвечу! Однако отдавать своего сына, только потому что Илюшка обладает тем же даром, что и у меня, я не согласна! Священная Пара совершенно точно оборзела!

И да, мне нравился морф, и да, мне было его бесконечно жаль, я благодарна ему за помощь, судьба у него страшная, однако… Это не я напялила на него радрак, не мне и платить за его жизнь!

— Как же ты с ним связан, золотце… — я рассматривала сына, но как бы ни старалась, ничего не видела. Немного рассеянное зеленое свечение по всему телу Илюшки, и все…

Никаких нитей, уходящих вдаль, ничего.

— Анастейза, детка, — позвала Интена, входя в спальню, отчего спящая в кресле Люси вздрогнула и причмокнула губами, но не просунулась. Тоже умаялась, бедная, — давай Илюшку мне, тебе бы еще поспать…

— На том свете высплюсь. — Буркнула ей, не пытаясь гасить свое беспокойство и панику. — Тирхан все еще караулит Дариолу?

Интена посмотрела на спящую Люси и покачала головой.

— Нет, я уложила его спасть. Ее светлость сегодня еще не просыпалась. С ней и детьми все хорошо. Со всеми все хорошо. У вас получилось сохранить их жизни.

— Только окончательно разбудить никого не выходит. Просыпаются на пару минут, и дальше дрыхнут, — Я злилась на собственную беспомощность. На то, как кривился во сне сын, и я готова поклясться, что от боли! Да что ж это такое! — Одна я бодрствую.

— Анастейза, ты же знаешь, вы все тогда чуть за грань не ушли. Тирхан…

— Да знаю я, знаю! А сейчас у меня сын на грань собрался, и я ничего сделать не могу!

Интена вскрикнула и в мгновение ока оказалась возле меня.

Я не стала противиться ее рукам, сходу начавших щупать сына. Она волнуется о Илюшке не меньше моего.

— Анастейза, может это все же зубки?

— Интена, посмотри на него еще раз. Посмотри, и вспомни в каком состоянии была я. Ничего не напоминает?! Я даром своим поклясться готова, Илья связан с морфом, и удерживает того, не давая умереть!

Королевство Нармад, Деревня Лихоманки

Ледяная вода, обрушившаяся на тело, заставила ворона распахнуть глаза.

Мутным от боли взглядом морф окинул пространство.

Яркое освещение на краткий миг ослепило его, но все же мужчина смог осмотреться.

Он находился в явно наспех и грубо сколоченной из дерева клетке, которая стояла на столе обветшалого дома, прямо напротив окна, в котором брезжил рассвет.

Даже если бы не клетка, сил, чтобы взлететь у морфа не было. Он сейчас и подняться бы не смог.

И все же мужчина был горд тому, что сумел помешать Дамруку Нармадскому. Морф знал, что тем, кто напал на герцогиню и людей, спасенных ею, — король Нармада.

Его память хранила знание о том, что страшный артефакт когда-то был надет именно им. И в отличие от всех остальных, Дамруку не грозит опасность от радрака. Почему? Ответа морф не имел. За какое преступление получил артефакт на шею тоже не помнил.

Но лицо этого человека навсегда отпечаталось в его сознании. Как и эмоции, которые отзывались в нем при взгляде на Дамрука. Убойная смесь из отвращения, чувства опасности, омерзения и…обреченности.

Морф жалел лишь об одном: получив смертоносный удар, направленный прямо на герцогиню и жрецов, он не пал там же замертво. Или хотя бы не оказался в руках женщины, что смогла бы достойно его оплакать.

Но нет. Он и выжил, и оказался в плену.

Жалкий, едва ощущающий собственную жизнь.

Как вышло, что он все еще жив? Дело ли в герцогине? Которая, даже находясь далеко от него, продолжает удерживать его измученную душу в хлипком теле?

Виктран не знал наверняка, однако не испытывал благодарности. Здесь и сейчас морф отчетливо сознавал — он проиграл.

Живым ему не выбраться. А уж Дамрук постарается, чтобы и смерть не оказалась ни стремительной, ни легкой.

Ничтожный человечишка сорвёт свою злость на всех, кто упустил его добычу. И сомневаться в том, что спасенные леди Анастейзи люди, и есть законный трофей Дамрука, не приходилось.

Хриплое дыхание ворона можно было принять за надтреснутый жуткий кашель: когда гортань сжимается болезненным спазмом и само дыхание причиняет нестерпимую боль.

Сколько он так провалялся без сознания?

Это могла быть все еще та веха, конец ночи и начало новой вехи — раз уж рассвет брезжит в окне, а могло пройти несколько вех. Виктран не знал наверняка.

Как и не очень понимал почему все еще жив и для чего Дамрук привел его в чувства.

Все то время, что морф приходил в себя и осматривался, тем же самым занимался и король Нармада, — рассматривал своего пленника.

Один момент показался морфу странным: в небольшой комнате они были только вдвоем. Странным, потому что Виктран откуда-то точно знал, мерзавец обожает зрителей и тех, кто будет пресмыкаться перед ним, восхваляя любое действие короля. Особенно, когда речь идет о поверженном враге. А морф именно таковым и являлся.

Так почему же они сейчас наедине?

— Живучий, — впервые за долгое время король Нармада заговорил. — Мразь живучая. Или же радрак утратил свои свойства?

Ворон в клетке вздрогнул. Рядом с герцогиней артефакт всегда вел себя иначе, но здесь… в этой клетке… Что будет, пожелай Дамрук испытать силу радрака? Сиплый хрип вырывался из его груди. Морф понимал, что последует за сказанным.

— Лайдер, веди! — громко приказал король.

В голосе Его величества отчетливо угадывалось предвкушение. Он словно ребенок, которого впервые привели в театр, ожидал представления.

Двери комнаты открылись, слуга Дамрука швырнул на пол человека.

Ворон поморщился, ощутив терпкий аромат пота, крови и грязи. Виктран закрыл глаза, он точно знал, что произойдет дальше.

Однако как бы ни храбрился, как бы ни настраивался покорно принять боль, и как бы не пытался отдалиться от происходящего, не слушать голос короля, его приказы и стоны смертника, у него не получалось.

Он слышал все. Каждое слово, каждый хрип и стон. Мольбу обреченного человека.

Его всхлипы и попытки приблизиться к королю Нармада. Морф не видел, но прекрасно слышал, что тот буквально полз, явно желая поцеловать сапоги короля, тем самым вымолив свою жизнь.

Виктран знал, что это бесполезно. Не знал приговоренный, в нем все еще теплилась надежда и вера в то, что выполнив странный приказ короля, ему сохранят жизнь.

Момент, когда несчастный мужчина, следуя словам Дамрука, открыл дверцу клетки и схватил его, стал для морфа взрывом.

Прикосновение дрожащей руки молнией прошибло его тело. А дух, что и так едва цеплялся за жизнь, затянуло в водоворот мучительной боли.

Он умирал вместе с пленником Дамрука. И если для второго подопытного смерть наступила яркой вспышкой, чей приход за стремительностью несчастный и осознать не успел, то для морфа агония растянулась в вечность.

Виктран утратил последние крохи своего «я», утратил разум. Он и так был раздробленным, много непомнящим, но в этот раз, все было гораздо хуже. Морф больше не считал себя ни живым, ни мертвым, ни человеком, ни морфом. Он был агонией. Его душа страдала, а его тело сотрясало от судорог. Душа морфа двигалась словно по заколдованному, замкнутому кругу, раз за разом ускоряя и прибавляя темп мучительных ощущений. И выбраться или разорвать этот круг не представлялось возможным.

Сквозь калейдоскоп диких ощущений, какофонии звуков, слившихся то ли с его хрипом, то ли и вовсе с шумом из далекой реальности, которую морф не ощущал, до него доносились голоса…И становились громче, отчетливей на фоне остального кошмара…

— Ты свет моей души, милый… — шептал ласковый встревоженный голос, — вернись домой, прошу тебя…

— Где же тебя носит?! — глухо вопрошал мужской. — Лишь бы жив…

Виктран вслушивался в молитву женского голоса, и пусть не мог разобрать половину слов, ему казалось, что боль утихает, гаснет…

Нет, она не прошла, она пульсировала как огонёк в лампадке из видений…

Морф и сам не знал, почему вдруг стал видеть образы в непроглядной раньше тьме… Он видел немолодую, но красивую женщину, от нее словно исходил свет, теплый и такой родной. Она уложила голову на ладони в мольбе у лампадки, а ее горячий, полный любви шепот ввинчивался в его измученное сознание…

Огонек в лампадке трепетал словно от ветра, пусть находилась она в изолированной без окон комнате и сквозняку неоткуда было взяться.

Морф отмечал это вскользь… Штрихами, смутными мазками, неясными, но иногда яркими тенями…

Его видения менялись хаотично. Теперь вместо женщины Виктран видел уставшего, в ходах мужчину, разом постаревшего.

И кто бы морфу ответил, почему он был уверен, что мужчина резко постарел… Поза незнакомца была практически идентична позе ранее увиденной им женщины. Разница была лишь в одном. Мужчина находился в хорошо освещенном кабинете, а его подбородок покоился на кистях рук, глаза были закрыты, но губы словно у пустоты вопрошали:

— Где же ты? Будь живым, пожалуйста…

Если бы морфу не было так больно, если бы им не владела апатия, он непременно бы задался вопросом: кто же эти люди?

Почему он видит их, и почему же ему так хочется опуститься перед молящейся женщиной, до зуда хочется уложить свою голову на ее колени и дождаться нежной ласки — поглаживания по его волосам, лбу и щекам; а затем целовать ее ладони… Словно так и было всегда, словно именно так и правильно…

Откуда возникло желание заключить мужчину в крепкие объятья и непременно пообещать, что вернется, что еще не сдался.

«Не сдался?» — эта мысль вялым эхом билась в его сознании, отзываясь новым залпом боли.

Не сдался…сдался…сдался…лся…

Миг, когда его сердце зашлось в припадке, а затем резануло острой болью, огонь в лампадке женщины потух, а мужчина в кабинете схватился за горло, словно больше не мог сделать и вдоха…

Сознание Виктрана померкло, исчезло все: чувства, мысли, его просто не стало…

Будто кто-то резко погасил его душу и тело, как свечу…

Он думал так, он был уверен в том, что его больше нет, и, возможно, этот последние сознательные мысли перед тем, как его душа предстанет на суд Священной Пары…

Так и было, на долю мгновенья, показавшейся измученному болью морфу, вечностью… Покой, которого он интуитивно страстно желал, ему в ближайшее время обрести было не суждено…

Яркий луч зеленого света пробивался сквозь боль и тьму, будто преодолевал расстояние и время, прогрызал себе путь отчаянно, яростно, чтобы непременно дотянуться к душе Виктрана, пробить его тело и якорем закрепиться в его сердце.

Это он не дал угаснуть сознанию. Это он продлил его существование, и продолжил держать морфа буквально на Грани…

Время потеряло свое значение. Виктран далеко не сразу сообразил, что его тело кто-то трогает, сначала с опаской, затем грубо, ломая крылья, вырывая перья…

Боль красной пеленой затопила его существо, но зеленый луч продолжал крепко держать, продолжал удерживать и рассеивать пелену…

Он будто звал за собой, требовал сознание Виктрана отдалиться от физического тела, дать уставшей душе каплю тепла и спокойствия, чтобы сохранить, чтобы дать шанс выжить. Звал туда, где нежно ворковала женщина… Ее голос звенел колокольчиком, сначала нежным переливом — лился чарующей мелодией, которую хотелось слушать вечно. Мелодия будто залечивала раны, поглаживала морским бризом, освежая и даря спокойствие…

Виктран не знал сколько прошло времени в этой неге, самое время исчезло, растворилось в мелодии и ощущении любви.

Но когда мелодия стихла и голос зашелся в тревоге и бессильных слезах, Виктран встрепенулся. Все его существо прошило множеством острых игл. Тревога, злость и ярость чужого и далекого голоса будто стали его личными.

Он злился вместе с той женщиной, плакал вместе с ней и страстно чего-то желал. Чего же?

В момент, когда морф понял, что означает зеленая яркая нить, его сердце пропустило удар.

Чужая магия, детская… Его на Грани жизни и смерти удерживает необученный одаренный. Удерживает во вред себе, и это голос его матери звучал в сознании Виктрана. Ее боль и страх прошивали его иглами. Ребенок…

Чужой? Или сын? Виктран думал о том, что если дитя удерживает его душу, значит они связаны… Значит они семья… А если так, то…

Нить необходимо оборвать! Немедленно!