Желанная и вероломная

Пролог КЕЛЛИ

4 июля 1863 года

Окрестности Шарпсбурга, Мэриленд

Женщина, стоявшая у колодца возле выкрашенного белой известкой фермерского дома, была очень красивой. Густые золотисто-каштановые волосы поблескивали в лучах заходящего солнца.

Они то казались красновато-коричневыми, то приобретали более глубокий оттенок, напоминая соболиный мех. Длинные локоны растекались широкой волной по плечам, обрамляя прелестное личико с широко расставленными серыми глазами, высокими скулами и полными выразительными губами. В изгибе рта таилась неизбывная печаль, она же читалась и в ее встревоженных глазах, лишь подчеркивая тем самым необычайную красоту незнакомки. В угасающем свете уходящего дня она словно олицетворяла собой красоту и изящество мира, будто ангел отдернул занавеску и позволил заглянуть на небеса.

Женщина стояла и смотрела, как они идут.

А они двигались бесконечным потоком, как гигантская змея — сотни мужчин в изодранных серых мундирах, — распространяя вокруг миазмы войны, в которой они потерпели поражение. Верхом на измученных конях или пешие, они растянулись, по словам одного усталого солдата, примерно на семнадцать миль.

Враги. Это шли враги.

Впрочем, теперь она уже их не боялась.

Испугать ее могло бы только одно — появление мятежника.

Испугать, взволновать, разбередить душу. Но подобное полностью исключено, ибо он не участвовал в последнем сражении.

Война для него закончилась раньше. Сейчас он ждал ее исхода за решеткой тюрьмы Олд-Кэпитол.

Будь он на свободе, она не стояла бы сейчас здесь, у колодца, наблюдая ужасную картину отступления, — она бы давно сбежала как можно дальше от этих мест. И уж тем более не осмелилась бы предлагать холодную колодезную воду его поверженным товарищам по оружию.

Он стал врагом не потому, что носил мундир другого цвета, а потому, что жаждал мести.

Именно по ее вине он оказался за толстыми тюремными стенами и надежными решетками, когда дорогой его сердцу Юг проиграл сражение.

Но он вернется, обязательно вернется, чтобы посчитаться с ней.

Вздрогнув всем телом, она только крепче сжала ручку ковша и зачерпнула из ведра колодезной воды, чтобы напоить очередного бедолагу.

Он поклялся отомстить ей. Она до сих пер слышит едва сдерживаемую ярость в его голосе — ему тогда показалось, что она его предала.

Эти отступавшие солдаты были ее врагами, но она не испытывала к ним ничего, кроме жалости. В их лицах — молодых и старых, красивых и некрасивых, залитых потом и кровью — читалась глубокая усталость. В глазах, как в зеркале отражавших их душевное состояние, застыло горе и страдание.

Стояло лето, и после дождей плодородная земля совсем раскисла. После полудня жара начала спадать, повеяло прохладой, и казалось чудовищно нелепым, что среди этого зеленого великолепия бредут, хромают, цепляются друг за друга одетые в лохмотья, израненные, окровавленные, сломленные мужчины.

Колонна двигалась мимо фермы Келли, но время от времени кто-нибудь из пехотинцев делал шаг в сторону и подходил напиться.

Сегодня, четвертого июля, северяне могли наконец торжествовать долгожданную победу. Несколько дней назад под Геттисбергом, маленьким сонным городком в Пенсильвании, им удалось-таки здорово потрепать конфедератов. Великий и непобедимый генерал южан Роберт Ли, о котором слагались легенды, когда он наголову разбил противника при Чанселлорсвилле и Фредериксберге, а также одержал ряд других громких побед, уже давно хозяйничал на Севере. И вот теперь его выбили оттуда.

— Семь бед — один ответ, мэм, — кивнул Келли солдат из Теннесси, с благодарностью принимая ковш холодной воды.

Парень как парень — среднего роста, худощавый, копна густых темных волос на голове, усы и борода… От военной формы на нем остались только выношенные брюки горчичного цвета, выгоревшая рубаха да скатка с постельными принадлежностями и личными вещами через плечо. Видавшая виды шляпа была в нескольких местах продырявлена пулями.

— Мы собирались атаковать Гаррисйург, но у нас не было обуви. Кто-то сказал, что в Геттисберге полным-полно обуви. Мы двинулись туда, и сразу же завязалась перестрелка. Странно. А потом подвалили все сразу: южане — с севера, северяне — с юга.

И к ночи третьего июля началось такое!.. — Он осекся, но затем продолжил:

— Я еще никогда не видел такого количества трупов.

Никогда. — Взгляд солдата был устремлен на дно ковша, и в глазах его застыла неизбывная тоска.

— Может быть, это предвещает конец войны? — высказала предположение Келли.

Парень поднял глаза и, неожиданно протянув руку, прикоснулся к ее волосам. Она испуганно отпрянула.

— Простите, мэм, — извинился незнакомец. — Просто я В жизни не видел таких красавиц. Ваши волосы похожи на шелк, а лицо как у ангела. Спасибо, мэм. Мне пора. — Он отдал ей ковш и уже хотел было уйти, но обернулся и добавил:

— Не думаю, что война скоро закончится. Ваш генерал — Мид, кажется? — наверняка идет за нами следом. Да, а мы разбиты и обескровлены… Даже старый волк преследует захромавшего оленя. Правда, Мид почему-то не торопится. А нашему генералу Ли только дай шанс!.. Нет, едва ли война закончится в ближайшее время. Будьте осторожны, мэм. Берегите себя.

— Вы тоже! — крикнула она ему вслед.

Он кивнул и печально улыбнулся.

Следующий погибавший от жажды тоже не прочь был с ней поговорить:

— Мэм, мне здорово повезло, что я остался в живых.

Просто-напросто, задержался из-за своей хромоты — в первом же бою получил пулю. Третьего июля генерал Ли обратился к нам с вопросом, сможем ли мы прорвать линию обороны северян у каменной гряды. Бригадный генерал Джордж Пикетт, конечно, сразу же бросился выполнять негласный приказ. Мэм!

В моей роте — да нет, черт возьми, во всей бригаде! — с тех пор никого не осталось в живых! За несколько минут погибли тысячи.

Он покачал головой, погрузившись в воспоминания.

— Тысячи! — повторил он. Он пил из ковша, и его руки в изодранных грязных перчатках тряслись мелкой дрожью. Напившись, он отдал ей ковш. — Спасибо, мэм. Премного вам благодарен.

День подходил к концу. Разбитые войска генерала Ли все еще тащились по проселочным дорогам Мэриленда. Келли с ужасом внимала рассказам измученных солдат, но тем не менее не покидала своего поста. Она теперь по собственному опыту знала, что творится на поле боя, потому что менее года назад была свидетельницей разгоревшейся здесь битвы. У нее на глазах гибли тогда солдаты и в сером, и в синем.

Именно тогда он и появился.

Девушка не осмеливалась думать о нем. По крайней мере сегодня.

Она бы так и стояла у колодца, но к вечеру заплакал Джард пришлось вернуться в дом, чтобы покормить и перепеленать его А потом Келли снова застыла с ковшом в руке, удивляясь тому, как быстро пролетел день.

Спускались сумерки, но солдаты все шли и шли. Она вслушивалась в названия незнакомых мест, где они сражались: Литл-Раундтоп, Биг-Раундтоп, Девилз-Ден…

Совсем стемнело. Услышав цоканье копыт, Келли насторожилась. По спине отчего-то пробежали мурашки. Она оглянулась и, увидев молодого белокурого всадника на тощей чалой лошади, вздохнула с облегчением. Он спешился и, приблизившись к ней, поблагодарил ее, даже не взяв в руки ковш.

— Все же есть Бог на небесах! После всех ужасов, которые мне довелось вынести, такая ангельская красота! Спасибо, мэм, — сказал он, и она улыбнулась, хотя вся дрожала, ибо он напомнил ей другого. — С благодарностью принимаю воду из ваших рук. — Он отхлебнул из ковша и сдвинул на затылок фетровую кавалерийскую шляпу с загнутыми вверх полями.

Шляпа тоже вызвала воспоминания.

— Вы сочувствуете южанам, мэм?

Келли молча покачала головой, встретившись взглядом с его темно-карими глазами.

— Нет, сэр. Я верю в нерушимость Союза, — наконец ответила она. — Но сейчас мне больше всего хочется, чтобы закончилась война.

— Хорошо бы! — кивнул кавалерист, опираясь на сруб колодца. — Еще одна подобная баталия… — Он передернул плечами, не закончив фразы. — Мэм, это ужасно! Настоящий кошмар. Великий стратег Ли впервые разрабатывал эту операцию без помощи Джексона Каменная Стена. А Джеб Стюарт завел нас, кавалеристов, слишком далеко в тыл противника, чтобы собрать необходимые генералу Ли сведения. — Молодой человек вздохнул и смахнул пыль со своей шляпы. — И мы оказались лицом к лицу с войсками генерала союзных войск Джорджа Кастера. Нарочно не придумаешь, а?

Мой брат знал Кастсра по Уаст-Пойнту. Тогда он был чуть ли не последним учеником в группе, и тем не менее, когда потребовалось, сумел сдержать наш натиск. Конечно, он не смог обратить нас в бегство. Я с самого начала войны воюю под командованием полковника Камерона, а его ничто не остановит!

Не такой он человек. Даже смерть ему нипочем, смею вам доложить, потому что Камерон просто не боится смерти. И все же…

— Камерон? — перебила его Келли.

Кавалерист вопросительно изогнул бровь.

— Вы знаете полковника, мэм?

— Мы… встречались, — едва слышно произнесла девушка.

— Значит, вы его знаете! Полковник Дэниел Дерю Камерон — я им восхищаюсь, мэм! Свет не видывал другого такого отважного кавалериста. Говорят, он многому научился у индейцев. И вообще из тех офицеров, кто во время боя не прячется за спинами солдат. Камерон всегда в гуще битвы…

Келли с сомнением покачала головой:

— Но ведь он в тюрьме!

Кавалерист презрительно фыркнул:

— Как бы не так, мэм! Его упрятали в Олд-Капитол в Вашингтоне, но он не пробыл там и двух недель. Его ранили здесь, в битве под Шарпсбургом, но стоило ранам затянуться, как он улизнул из тюрьмы под носом у охранников-янки, черт побери! Извините, мэм, за грубые слова, но я очень давно не бывал в дамском обществе. Полковник Камерон вернулся в строй еще прошлой осенью, и все крупные сражения — в Бренди-Стейшн, под Чанселлорсвиллем, под Фредериксбергом — мы выиграли под его командованием. Скоро он будет здесь.

Ночь дышала теплом, а ей почему-то стало холодно. Отчаянно захотелось броситься наутек и бежать, бежать, но она не могла двинуться с места.

Судя по всему, кавалерист ничего не заметил. Не почувствовал, что сердце у нее на миг остановилось, а потом бешено забилось. Она вдруг перестала дышать, а потом стала хватать ртом воздух, как рыба, вытащенная из воды.

Дэниел на свободе! Он уже очень, очень давно на свободе.

Он участвовал в сражениях, как и подобает каждому солдату.

Может быть, он забыл о ней? Может быть, простил?

Нет. Нечего даже и рассчитывать.

— Ну, мне пора, — бросил ей кавалерист. — Вы ангел милосердия в море скорби. Благодарю вас.

Он поставил ковш на сруб колодца и, ссутулившись, двинулся дальше.

Ночной ветерок ласково защекотал ее пылавшее лицо.

И тут раздался знакомый голос — глубокий сочный баритон. Не только в словах, но и в тоне его сквозила насмешка.

— Ничего себе, ангел милосердия! Наверняка не обошлось без доброй дозы мышьяка в колодце?!

Сердце Келли бешено забилось и вдруг разом оборвалось.

Он жив, здоров и на свободе!

Надо же, он здесь! Видимо, прятался за изгородью, чтобы она его не видела, а теперь вот перед ней, держит под уздцы чистокровного скакуна, который некогда был превосходным кавалерийским конем, но ныне, уподобившись всем прочим коням конфедератов, отощал и с испугом смотрит своими огромными карими глазами.

Боже, при чем тут лошадь?!

Ведь здесь Дэниел!

Он ничуть не изменился — все такой же высокий и стройный. Серый мундир, желтый пояс, сабля на боку… Коричневатые брюки заправлены в черные кавалерийские сапоги, сейчас грязные и стоптанные до предела. На голове — низко надвинутая на лоб шляпа с задорно покачивающимся плюмажем.

Келли подняла взгляд.

О эти синие глаза! Черные как смоль ресницы, упрямые дуги черных бровей… Он неторопливо оглядывал ее с ног до головы, оценивая, осуждая, вынося приговор. Он так и полыхал яростью, которая, казалось, вот-вот выплеснется через край. Его красивое лицо стало еще красивее, обветрев и покрывшись в ходе войны волевыми морщинами. Прямой нос высокие, четко очерченные скулы, чувственные губы…

— Привет, ангелок, — тихо процедил он сквозь зубы.

Только бы не подать виду, только бы не упасть! Она ни в чем не виновата, хотя он никогда этому не поверит. Впрочем, какая разница? Она просто не может сдаться на его милость, потому что сам он никогда не сдавался.

«Приди в себя! — приказала она себе. — Дыши глубже!

Ты не дождешься от него снисхождения. Так не выказывай, что боишься его, ибо он тотчас воспользуется этим. Он кавалерист, а значит, отлично знает тактику боя».

Келли никак не могла унять дрожь в руках, но выглядела невозмутимой; она спокойно стояла и смотрела с вызовом. Однако отнюдь не благодаря своему мужеству, а только потому, что буквально приросла к месту от страха.

Она никогда не сомневалась, что снова увидит его. Ночами, лежа без сна, она порой молила Бога, чтобы из памяти стерлось все то, что испортило их отношения. Много ночей она мечтала о нем, вновь и вновь переживая сладкий восторг их единения.

Но никогда не удастся заставить его поверить ей. Война отобрала у нее почти все, но еще осталась гордость: она ни за что не станет унижаться и упрашивать.

Судя по всему, война напрочь лишила его сострадания. Значит, и она будет столь же хладнокровна.

Лучше бы она и в самом деле его предала! Тогда теперь ненавидела бы так же сильно, как, по-видимому, он ее.

— Язык проглотила? — язвительно произнес он с виргинской протяжностью. — Очень странно. Разве ты меня не ждала?

Приблизившись, он показался ей еще выше. Несмотря на видимую худобу, плечи его как будто стали шире, а грациозность движений усиливала угрозу.

«Беги! Беги сию же минуту!» — подсказывал ей внутренний голос.

Но бежать было некуда.

Он джентльмен, напомнила она себе. Офицер кавалерии. Один из последних рыцарей, как называли своих кавалеристов южане. Воспитан в духе преклонения перед женщинами. Его учили превыше всего ценить свою честь; именно честь, справедливость и долг — те принципы, согласно которым следует жить.

Его учили быть милосердным…

Но в глазах, смотревших на нее сейчас, милосердия не было.

Она чуть не вскрикнула, когда он потянулся к ней, но тут же онемела от испуга.

Дэниел взял из ее рук ковш, зачерпнул холодной колодезной воды и с наслаждением сделал глоток.

— Странно, что вода не отравлена. Может быть, в ней есть хотя бы битое стекло? — хмыкнул он.

Их разделяло всего несколько дюймов. На какое-то короткое мгновение сердце ее забилось от радости: пусть Камерон думает что угодно, пусть не верит ей, лишь бы был жив. Потому что в тот незабываемый час, который они провели вместе, она его полюбила.

И ничто — ни цвет мундира, ни различия в их убеждениях и верованиях — не сможет повлиять на чувство, что поселилось в глубине ее сердца.

Она любила его все долгие месяцы войны, любила, несмотря на то что он только сильнее уверовал в ее предательство, ожесточившись в это суровое время.

Она любила и боялась его одновременно, и вот теперь он снова перед ней. Так близко, что ощущаются даже тепло И запах его тела. Похудевший, осунувшийся, в поношенной одежде, он тем не менее красив и благороден.

Дэниел, подойдя еще ближе, буквально пронзил ее своим жгучим взглядом. Голос его — хрипловатый и низкий — дрожал от волнения.

— Вы словно привидение увидели, миссис Майклсон. Ах да, вы, должно быть, надеялись, что я к этому времени уже стал привидением, давным-давно пав на поле брани и обратившись в пыль? Нет, ангелок, как видишь, я здесь. — Он на мгновение умолк, затем снова саркастически улыбнулся. — Черт возьми, Келли, ты все так же красива!

Надо бы просто-напросто тебя задушить — вцепиться в это красивое горло и задушить. Но ведь даже если тебя не будет, ты по-прежнему будешь мучить меня!

Она гордо расправила плечи и решительно взглянула ему в глаза, моля Бога не оставить ее.

— Полковник, пейте и, будьте любезны, езжайте своей дорогой. Это территория Союза, и ваше присутствие здесь нежелательно.

К ее удивлению, он не сдвинулся с места. Что ж, она не сдастся на милость победителя, все давно решено. Келли величественно развернулась и прошествовала к дому с высоко поднятой головой.

— Келля! — окликнул Дэниел гневно.

Она ощутила его голос как прикосновение страждущего, которое отозвалось в душе и сердце страхом и вновь проснувшимся желанием.

Келли бросилась прочь, боясь оглянуться. Только бы поскорее добраться до дома!

Вбежав в дом, она закрыла дверь на засов и прислонилась к ней спиной.

— Келли! — снова крикнул он.

Она затаила дыхание и отскочила в сторону, потому что он забарабанил в дверь кулаком. Закусив губу, она попятилась вглубь комнаты. Должно же быть какое-то место, где можно спрятаться?!

Неужели он ее задушит? Нет. Пусть даже идет война, но ведь солдаты мятежников не душат женщин-янки.

— Прочь, Дэниел! Возвращайся к своим солдатам, к своей армии — на свой Юг!

Он все-таки вышиб дверь и теперь стоял на пороге, пристально глядя ей в глаза.

— Вот как? Разве нет поблизости доблестных солдат-янки, которые пришли бы к тебе на помощь, как только ты снова заманишь меня в постель?

Схватив со стола кофейную чашку, он» запустила ею в обидчика.

— Убирайся!

Он вовремя пригнулся, и чашка пролетела мимо.

— Убирайся? Как грубо, миссис Майклсон! Ведь я так долго ждал этого момента. Бессонными ночами мечтал о том, чтобы вернуться. Глупец! Да, урок не пошел мне на пользу!

Он сорвал с головы шляпу и швырнул ее на кухонный стол.

— Ну что ж, вот я и вернулся, ангелок. И горю нетерпением продолжить с того, на чем мы остановились. Давай-ка припомним, где это было… Кажется, в твоей спальне? А-а, вспомнил: в твоей постели! Припомни, где именно находились действующие лица?

— Вон из моего дома! — возмущенно оборвала его Келли.

— Ни за что, — произнес он, горько усмехнувшись. — Ни за что, мадам, и не мечтайте!

Полковник решительно шагнул вперед, и ее вдруг охватил жуткий страх. Он ничего не сделает, уговаривала она себя. Только не Дэниел! Он путает, дразнит ее, но и пальцем не тронет…

Нельзя позволять ему прикасаться к ней, иначе она не устоит.

— Не смей! — предупредила она.

— Ну уж нет, пусть хотя бы это вторжение на Север будет успешным, — заявил он, и от его слов у нее мороз по коже пробежал. Он усмехнулся, не сводя с нее недоброго взгляда.

Келли повалила стул, преградив ему дорогу.

— Не смей, черт бы тебя побрал! Ты должен меня выслушать… — начала она.

— Выслушать? — воскликнул он гневно. — У меня нет времени на пустую болтовню, Келли. Я тебя уже послушался однажды…

— Дэниел, не подходи. Ты должен…

— Да, должен закончить начатое. Возможно, после этого я снова смогу спать спокойно.

Камерон схватил ее за локоть, опалив своим синим взглядом. Таким она его еще не знала. Пребывание в лагере для военнопленных и долгие дни войны, несомненно, оставили свой след. Девушка и не подозревала, что он станет таким безжалостным.

— Дэниел, опомнись? — прошипела она сквозь зубы и рванулась прочь.

Он следовал за ней по пятам, вернее, безжалостно преследовал ее, как хищник.

Келли попыталась остановить его, с размаху швырнув вазу.

Но Камерон ловко увернулся, и ваза разбилась о стену. Тут уж полетели ботинок, книга, газета, но тщетно…

Вот и лестница!

Взбежав по ступеням, она едва успела перевести дух, как мужчина поймал ее за волосы. Вырываясь, как дикая кошка, и изо всех сил молотя кулачками по его груди, девушка встретилась с ним взглядом и на миг замерла.

— Давай закончим начатое, ангелок?

— Отпусти меня! — закричала Келли со слезами на глазах.

Он жив, и она снова в его объятиях. Сколько дней и ночей она мечтала об этом! Если бы только он захотел выслушать ее объяснения, если бы понял, чтобы снова увидеть его улыбку, услышать смех…

Нет, он никогда не поверит. Для нее у него остались лишь оскорбительная жестокость и дикая ярость.

— Отпустить? — взревел он. — Помнится, я как-то пытался уйти. Из уважения к нашим убеждениям, к тому, что для нас свято. Но ты помчалась за мной, ангелок, умоляя, чтобы я остался. Помните, миссис Майклсон?

Подхватив ее на руки, он шагнул к кровати и отнюдь не бережно швырнул на постель. Сердце ее бешено колотилось, она пыталась подняться. Боже, как она презирает себя за мерзкий предательский трепет, охвативший все ее тело!

Но разве это имеет значение? Разве что-нибудь имеет значение теперь, когда он вернулся?! Когда она может протянуть руки и снова обнять его? Когда ночь способна снова унести их в страну забвения, где нет ни Севера, ни Юга, где им не помешают ни грохот артиллерии, ни ружейная стрельба, где в воздухе не пахнет порохом, где нет ни боли, ни смерти, ни горечи поражения?

Нет! Она не вправе обнять его и предаться страсти, ибо он жаждет мести, а не любви. Однажды он поклялся, что никогда не причинит ей боли — что ж, придется поверить ему на слово, потому что ей с ним не справиться.

— Не надо! — приказала она. — Даже не думай..

Но он вдруг оседлал девушку и до боли сжал ее запястья.

— О чем, по-твоему, я думаю, Келли? — спросил он, пронзая ее жестким взглядом.

— Не знаю. А о чем?

— Все вышло бы по-другому, если бы янки не использовали тебя в качестве своего орудия, — пробормотал он. — Неужели ты не помнишь, как хорошо нам было вместе?! Здесь, именно здесь! Мне сразу же понравилась твоя спальня: и мебель темного дерева, и белизна оконных занавесок и постельного белья. И мне понравилась ты… Никогда не забуду твои волосы: они как солнечные лучи сверкали на подушке — мягкие, душистые, такие соблазнительные… блестящие как шелк. А глаза! Продолжать, Келли? Я вспоминал тебя, находясь среди военнопленных, я вспоминал тебя, когда замышлял побег. Я мечтал о твоих поцелуях, Келли. У тебя такие чувственные губы!.. Точеная шея и красивая грудь… Я без конца вспоминал твое тело и хотел тебя, как еще никогда и никого не хотел! Ведь когда ты прикасалась ко мне, я словно бы умирал и возносился на небеса. Черт побери! Я тебя любил. Среди этого хаоса ты стала для меня островком мира и покоя. И я верил тебе — подумать только! — рядом с тобой я вдруг вновь ощутил, что жизнь прекрасна. Глупец!

— Дэниел… — в отчаянии прервала его Келли.

— Оставь! — бросил он резко.

Она почувствовала, как сжались его бедра. Сердце ее снова учащенно забилось.

— Оставь, — повторил он. — Молчи. И не говори, что ни в чем не виновата. Я скажу, о чем я думал все эти месяцы. Я думал, что ты предательница и заслуживаешь кары, уготованной каждому предателю. Мне хотелось задушить тебя. — Он провел тыльной стороной ладони по ее шее.

Она затаила дыхание как завороженная, прислушиваясь к его словам. — Но никогда не смог бы этого сделать, не смог бы обезобразить твою красоту. И тогда я решил тебя пристрелить. Долгими темными ночами я обдумывал различные способы расправы с тобой за предательство, Келли. Но знаешь, о чем я думал чаще всего?

Он приблизил к ней обиженное, злое лицо. Вот когда ей следовало бы бешено сопротивляться, стараться вырваться.

Но она только прошептала:

— О чем?

— О том, как бы снова увидеть тебя, оказаться на этой кровати. Я вспоминал твое тело и твою улыбку, когда ты щедро мне себя отдавала, все — сердце, душу, тело. Знаешь, твои глаза в такие моменты становятся серебристыми…

Он провел пальцами по кружевному лифу платья, Келли не шевелилась. И он снова заговорил:

— Мне захотелось узнать, какая ты теперь, когда я ненавижу тебя так же сильно, как раньше любил.

Она наконец опомнилась и попыталась залепить ему пощечину, но он перехватил ее руку.

— В таком случае можешь ненавидеть меня сколько угодно, болван! — воскликнула она сердито. — Можешь не давать мне возможности объясниться, не оставлять в покое, не прощать, не проявлять сострадания…

— Проявлять сострадание? Уж лучше сразу застрелиться, Мадам! — с горечью воскликнул Дэниел.

— Самодовольный мерзавец! — бросила она ему в лицо. — Ненавидь меня, а я буду тебя презирать. Как был моим врагом, так врагом и остался! Ты сейчас на территории Союза. И пропади ты пропадом, если дождешься от меня другого отношения! — уже во весь голос заорала девушка. Злость прибавила ей сил и та умудрилась вывернуться.

Камерон моментально водворил ее на место.

Задыхаясь, она накинулась на него, словно дикая кошка, и вдруг, обессилев, затихла, с ненавистью глядя ему в глаза.

Теперь положение ее ухудшилось, ибо он навалился на нее всем телом.

— Ну, Келли, сегодня ты от меня не уйдешь. И тем более не предашь, — горячо прошептал мужчина.

— Я не буду твоей!

— Будешь.

— Только с помощью насилия, — презрительно бросила она.

— Сомневаюсь.

— Не обольщайся!

— Я ждал этого долгими холодными ночами, и я получу тебя.

— Как бы не так! — крикнула она. — Ты не ударишь и не принудишь меня силой, потому что когда-то клялся в этом. Не такой ты человек, Дэниел, уж я-то тебя знаю…

— Черт побери, ты меня совсем не знаешь! Да и не знала никогда!

А Келли все же не сомневалась, что, несмотря на горячую голову, у Камерона благородное сердце.

И сейчас он просто-напросто руководствуется первобытным инстинктом.

Он коснулся губами ее губ. Какой настойчивый поцелуй! Келли не могла ни увернуться, ни уклониться, потому что он вцепился ей в волосы и не давал пошевелиться. Она попробовала соскользнуть вниз и забарабанила кулаками по его спине, но он и внимания не обращал на сыпавшиеся удары, так что в конце концов она утомилась. У нее не осталось сил дышать и разумно мыслить, даже сердиться уже было невозможно. На руку врагу в сером мундире играли ее долгое одиночество и, конечно же, любовь.

Губы ее наконец раскрылись под требовательным напором его языка. Горячий, влажный, настойчивый, он воспламенял все чувства девушки, обследуя ее рот, изучая нежные изгибы. Его прикосновения требовали от нее отклика и, казалось, проникали до глубины души.

Вырваться она уже не пыталась.

— Келли… — раздался вдруг его горячий, страстный шепот. — Черт побери, я не позволю тебе сломить меня! — тут же в ярости воскликнул он.

Глаза его загорелись, пальцы безжалостно вцепились в предплечья. Теперь она не знала, овладеет ли он ею в гневе и ненависти или же выругается и, взяв себя в руки, встанет с постели.

Впрочем, это уже не имело значения, поскольку в этот момент комната вдруг наполнилась громким сердитым криком. Высоким, вибрирующим и чрезвычайно требовательным. С каждой секундой крик усиливался, выражая высшую степень возмущения.

Дэниел тотчас замер на месте. Никакие усилия Келли не смогли бы остановить его так внезапно.

Он вопросительно прищурил глаза:

— Что это?

Она замерла, стараясь не выдать своего волнения, потом выскользнула, и он даже не попытался ей воспрепятствовать.

— Это… это Джард, — пролепетала она.

Он все так же ошеломленно глядел на нее, словно пытался расшифровать какую-то тайнопись, которая на самом деле таковой не является.

— Ребенок, — выдохнула она, соскочила с кровати и торопливо двинулась в детскую.

Джард сбросил с себя одеяльце. Ручки и ножки так и мелькали в воздухе. Широко раскрыв маленький ротик, он требовал внимания.

Келли взяла его на руки.

Дэниел, войдя за ней следом, так и застыл в дверях. Он во все глаза смотрел теперь на малыша.

Келли инстинктивно прижала ребенка к груди, но Дэниел, не обращая на нее внимания, протянул руки к мальчику.

— Дай мне его, Келли! — тоном, не терпящим возражений, проговорил он.

Чтобы не причинить вреда ребенку, она отдала ему сына. Что ж, пусть посмотрит.

Дэниел, не обращая внимания на протестующий крик Джарда и мельтешившие в воздухе ножки, вынес его на свет в коридор. У Келли ноги подкосились от страха, пока он тщательно осматривал младенца. Вот Камерон перевел взгляд с раскрасневшегося от гнева личика на крошечные ножки, а затем, пристроив ребенка у себя на руке, потрогал густые, черные как смоль волосики. Ярко-синие глаза Дэниела как в зеркале отразились в синих глазках мальчика.

— Это мой ребенок! — воскликнул Камерон охрипшим от волнения голосом.

Затем повернулся и вышел из комнаты.

С ее ребенком. Его ребенком. Их ребенком!

Она осталась стоять в полной растерянности. Нельзя позволить ему уйти! Джард — всего лишь грудной младенец, Дэниел не умеет с ним обращаться. Какая жестокость!

А Камерон уже спускался вниз по лестнице.

— Дэниел! — У нее наконец прорезался голос. Откуда только силы взялись: бросилась за ним следом и остановила его у самого выхода. — Что ты делаешь? Немедленно отдай его мне! Он плачет, потому что хочет есть. Дэниел, прошу тебя! Ты соображаешь, что делаешь?

— Это мой сын!

Келли не знала, что и предпринять, она совсем перепугалась.

— Откуда тебе знать…

— Еще бы мне не знать! А ты будешь дурой, если станешь отрицать, — спокойно отозвался он.

— Дэниел, верни мне ребенка!

— Его место в Камерон-холле, — твердо произнес мужчина.

Келли от удивления даже рот раскрыла.

— Но ему едва исполнилось два месяца! Ты не умеешь заботиться о нем, Дэниел! — Из глаз Келли покатились слезы. — Он плачет от голода, верни его, пожалуйста!

Несмотря на жуткий крик младенца. Камерон лишь улыбнулся в ответ.

— Ты ведь даже не собиралась сообщать мне о нем!

Девушка покачала головой.

— Нет, собиралась, — пробормотала она сквозь слезы.

— Когда же, позволь узнать? — заорал он что было мочи.

— Ты слова не дал мне вымолвить. Явился сюда со своими обвинениями…

— Ты знала, что я вернусь! Или, может быть, рассчитывала, что я сгнию в лагере для военнопленных?

— Черт побери, Дэниел, я не позволю тебе отобрать моего сына!

— Моего сына. И он будет носить мое имя, — отозвался новоиспеченный папаша и, к ее ужасу, двинулся к выходу.

— Но как ты его вырастишь?! — крикнула она в отчаянии.

— Очень просто — найду ему кормилицу. И часа не пройдет, как все будет в порядке. — Полковник саркастически улыбнулся.

— Ты не посмеешь!.. — едва слышно произнесла она.

— Он Камерон, Келли. И сегодня же уедет на Юг.

— Ты не посмеешь его отобрать! Он мой!

— И мой тоже. Зачатый при весьма печальных обстоятельствах. А теперь он едет домой. Это вопрос решенный.

— Но он дома!

— Нет, его дом на Юге, на реке Джемс.

Сколь ни велика была его ненависть, ей тем не менее не верилось, что он действительно увезет мальчика. Однако Дэниел повернулся, намереваясь уйти.

— Я привлеку тебя к ответственности через суд! — пригрозила она.

— Закона больше нет, Келли, — устало бросил он через плечо. — Есть только война.

Она шла за ним следом. Джард разорался еще пуще, по щекам Келли ручьями текли слезы.

— Я его не отдам! — крикнула она и замолотила кулаками по спине Дэниела.

Он круто развернулся:

— В таком случае собирайся. Придется тебе ехать на Юг, Келли. Потому что мой сын едет именно туда.

Она отступила на шаг, совершенно ошеломленная холодностью его тона.

— Что ты сказал?

— Если не хочешь потерять сына, собирайся. Даю тебе десять минут на размышление. Кто знает, может быть, Мид на сей раз решится на погоню, хотя у бедного дядюшки Эйба[1] едва ли найдется хоть кто-то, способный преследовать Ли. В общем, я ждать не буду: едешь — собирайся.

Юг!

Ну как она поедет в Виргинию?! Еще в самом начале войны Келли решила для себя, на чьей она стороне.

Нет, на Юг ей ехать нельзя, ибо она противница рабства и давно уже поняла, какие цели преследует президент Линкольн.

Первые выстрелы прогремели отнюдь не из-за отмены рабства; война началась потому, что южные штаты решили отделиться, поставив во главу угла свои права. Ну а потом нашлось и множество других причин.

Она не может ехать в Виргинию еще и потому, что Дэниел считает ее предательницей. Потому что относится к ней куда враждебнее, чем любой из генералов северных армий к Бобби Ли.

Она умоляюще протянула руки:

— Дэниел, дай мне хотя бы покормить ребенка. Прошу тебя!

Холодный синий взгляд на мгновение застыл, и он отдал ей ребенка. Наконец-то Джард снова у нее на руках — тепленький, маленький и все еще орущий, он был ей дороже всего на свете! Что по сравнению с ним война или даже гордость, честь, слава?

— Даю тебе десять минут на сборы, — повторил Дэниел. — И жду тебя вместе с сыном. В любом случае Джард едет со мной.

— Но ведь мы с тобой враги!

— Злейшие враги, — вежливо кивнул он.

— А вдруг я снова предам тебя за время пути?

— Я позабочусь о том, чтобы лишить тебя такой возможности, — зловеще пообещал Камерон.

Она твердо выдержала его синий взгляд, потом повернулась и взлетела вверх по лестнице с Джардом на руках. Сердце ее чуть ли не выпрыгивало из груди. Поцеловав сына, она распустила шнуровку платья и высвободила грудь. Затем коснулась рукой его щечки, и он, поерзав, стал жадно сосать.

Огромная любовь к маленькой частичке самой себя вытеснила наконец все остальное. Она порывисто прижалась щекой к головке ребенка. Нет, она ни за что не позволит Дэниелу отобрать у нее сына!

Что бы ни случилось! С чем бы ни пришлось ей, янки, столкнуться на Юге!

Она закрыла глаза. Дэниел не прав. Их сын был зачат в любви.

Не прошло и года с тех пор, как она впервые встретила Камерона.

Кажется, так недавно, но каким же бурным было это время.

На нее нахлынули воспоминания…