Железное сердце

Глава 12

Когда Люба удалялась в выделенную для отдыха комнату, остальные все еще веселились, отмечая праздник, Любе ничуть не близкий и даже напротив совсем чужой и непонятный. Останавливать ее не пытались, Джайзер сказал напоследок длинную бесполезную речь с большим количеством слов, которая вкратце сводилась к тому, что ей стоит отдохнуть и пусть она не волнуется, теперь все будет расчудесно и закончится сплошными плюшками. Впереди только солнце, небо и вода, ну просто рай нерукотворный.

Странно, но когда Люба раздевалась, ложилась спать и натягивала на голову одеяло, она думала не об изменениях, которые произошли в ее собственном теле, а о Бостоне. И это были очень непривычные мысли. С какой-то стороны она его даже понимала. Как можно остаться вменяемым, если ты вырос среди таких, как Джайзер? Как можно быть человечным, если ты не человек? Как не воспользоваться своим преимуществом, когда легко и безнаказанно можешь это сделать? Когда это для тебя естественно, так же как для человека дышать?

Разве можно воспринимать его как обычного молодого человека? Он другой. И он, и Эсфиль, и Лазурь. И Донго, от которого бросает в дрожь. И Джайзер, который закрыт столькими слоями мотивов и намерений, что возможно и сам давно забыл, к чему шел.

С самого начала их сомнительного знакомства, Люба каждый поступок Бостона считала поступком человека, далекого от воспитания и принятых в обществе норм морали. Он угрожал, чтобы добиться своего и это смотрелось отвратительно, но теперь, когда ясно, что… нет, на самом деле вовсе не ясно, но почему-то Люба с изумлением поняла, что уверена, будто он не стал бы ее принуждать. Не посмел бы.

Тем вечером, в комнате, он бы остановился, скажи она хоть слово.

И тогда, на берегу, Эсфиль стояла, растерявшись от Любиных слов, но полностью убежденная в том, что Бостон не способен принуждать девушку к сожительству. Да, он дурак, но не подлец.

Почему вдруг Люба стала ей верить? Может потому, что ей этого хотелось?

Она крепко сжала в кулаке угол одеяла. Непонятно, к чему все это. К чему думать? Если раньше Бостон был недосягаем по причинам, разводящим в разные стороны людей — различные социальные слои, деньги, власть и разные цели, то теперь они отодвинулись друг от друга еще дальше, как существа разного вида. Невозможно представить рядом человека и обезьяну, даже если вторую одеть в человеческую одежду и научить кушать вилкой.

Но как же хочется ошибиться! Ведь она многого не знает!

И Джайзер со всеми своими играми…

И смесь тоски, которую вызывает любая, даже случайная и мимолетная мысль о существе, о котором Люба ничего не знала. Ведь что на самом деле известно о Бостоне? Что он нагл, избалован, непредсказуем и ненадежен? Это все, наверное, так и есть, но ведь за фасадом кроется что-то еще. Конфликт, который явно развел старших и младших «камуфляжных людей» по разные стороны баррикад, план Джайзера по симбиозу и мир, где никто не умирает, но который все равно полон потерь.

Букет цветов, подаренных старушке.

Слова «это неправильно» в момент, когда их не ждешь.

— Ты слишком хрупкая, — сказал ей однажды Бостон и она не поняла тогда, что имелось в виду. Теперь все тайное всплыло на поверхность и одновременно появился вопрос — сможет ли она понять его сейчас?

И захочет ли?

Хотя этот вопрос как раз не имеет смысла, потому что существовала вторая причина того, что её не пришлось бы ни к чему принуждать. Такая цельная, реальная, такая категоричная и отлично нейтрализующая все остальные.

Она сама этого хотела.

— Где ты? — шепотом спросила Люба перед тем, как провалиться в темный и незнакомый сон.

— Эй…

Люба подскочила, как будто ее укусили за пятку, хотя Лазурь всего лишь провела рукой по одеялу.

— А, это ты.

Люба пробежалась пальцами по собственному лицу, потому что ночью ей снилось, будто оно закрыто тонкой жестяной маской и как бы она ни улыбалась, улыбка остается невидимой. И она знала, что выражение маски меняют не движением мышц, а чем-то другим, мысленным приказом, силой воли, но у нее все равно ничего не получалось.

Два лица. У нее как будто стало два лица и уже неизвестно, с каким из них она появилась на белый свет изначально.

— Вставай, — мягко сказала Лазурь.

Люба подняла на нее глаза.

— Как ты попала в комнату?

Та быстро пожала плечами. Странное платье, как будто из крошечных пушистых кусочков ваты, склеенных между собой, повторило движение плеча, белоснежные распущенные волосы заскользили следом.

— Я подумала, лучше я тебя разбужу, чем он.

— Ты похожа на Белоснежку, — неожиданно заявила Люба. — Я видела однажды похожую на детском утреннике, правда, ты гораздо красивее. Не пробовала никогда играть?

— Где? — ошарашено выдавила Лазурь, удивленно расширяя свои изумительно синие глаза.

— В детских спектаклях. Там всегда не хватает настоящих принцесс.

Голова у гостьи неожиданно опустилась, волосы скрыли лицо.

— Я никогда не была на детских утренниках.

И что-то было в этих словах настолько беззащитное и тоскливое, что Люба не стала расспрашивать дальше.

— Значит, ты прошла сквозь стену? — буднично поинтересовалась она, покосившись на запертую дверь и проводя рукой по голове, потому что не мешает проверить, не появилось ли у нее вместе с маской второго черепа. К счастью, нет.

— Ну да.

— Уже утро?

Лазурь скользнула к окну и остановилась. Платье тяжело заколыхалось, как плывущее по небу толстое облако. Утро еще и не думало наступать, за окном темнело ночное небо, смешанное с лучами цветного городского света.

— Он едет.

Кто едет, Любе стало понятно без слов. Она тут же поднялась, ища глазами одежду.

— Ты побудешь со мной?

Лазурь пожала плечами.

— Джайзер не позволит. Но я не потому пришла.

Люба уже натягивала джинсы.

— Хочу предупредить. Все знают, зачем едет Бостон, — Лазурь не отводила глаз от раскинувшегося над городом неба.

— И зачем же?

— Чтобы послать Джайзера, смотря тому прямо в глаза. На остальное ему плевать.

Люба грустно усмехнулась. Она и не думала, что он приедет за ней.

Правда не думала? Натянув футболку, она встала возле Лазури и посмотрела вперед. Город еще спал, серый, укутанный туманом.

— Зачем тогда из меня сотворили незнамо что?

Рядом, прямо за стеклом, вздохнул ветер. Они повернули друг к другу головы.

— Не в том дело. Бостон едет сделать то, чего хочет больше всего на свете — послать его. Но понимаешь, я давно знаю Джайзера… все мы его давно и хорошо знаем. Он никогда не ошибается, даже если все обстоятельства против, всё вопит и визжит, что грядет неминуемый и неизбежный провал. Бесполезно. Он все равно окажется прав.

Ее глаза стали пустыми, как серость за окном.

— Я его за это ненавижу.

Люба молча поправила футболку, стараясь разгладить складки, которые конечно без утюга не разгладишь. Но зато куда легче думать о состоянии своей одежды, или внешности, или о красоте платья Лазури, или о ее глазах, в общем, о чем угодно, только бы не о том, что ждет впереди, когда Бостон схлестнется с Джайзером.

— Пошли.

На этот раз встречу гостя запланировали в гостиной. Джайзер развалился на кресле по одну сторону овального бежевого ковра, а по другую стояло второе, пустое кресло и даже вопросов не возникало, для кого именно оно предназначалось.

Лазурь растворилась еще на входе, Люба оглядела гостиную и в расстановке мебели сразу нашла свое место на сцене — простой стул со спинкой у стены, поставленный так, чтобы видеть обоих участников. Она не помнила, висели ли здесь раньше картины, но сейчас стена была совершено пустой, серой и холодной. Отличный фон. А у другой, прямо за Джайзером, располагались длинные витрины, все полки которых были уставлены различными хрустальными фигурами, красиво переливающимися на свету.

Люба молча прошла на свое место, села и положила руки на коленки. Оставалось только ждать.

Больше всего в комуфляжниках ее пугала их неподвижность — когда те застывали на месте и на их телах жили только глаза, или шевелились одни только волосы, или из окаменевших губ вылетали вполне человеческие слова. У Джайзера даже сквозь прикрытые веки с шипением вырывались и вспыхивали белые искры, которые иногда перепрыгивали на окружающие предметы, затухая в ворсе ковра или тая в глубине хрусталя.

Прекрасное очень часто вызывает страх.

А иногда — настоящий ужас.

— Кто я теперь? — спросила Люба, но он не пошевелился и через несколько минут стало понятно, что ответа не будет. Неважно, кто она, может после вчерашнего эксперимента она и стала похожей на них, но она все-таки не такая и сейчас не имела никакого значения. Джайзер ждал Бостона.

Чего скрывать, Люба тоже его ждала.

И вскоре Бостон пришел. Вначале где-то далеко бабахнула дверь, а потом по коридору загромыхали шаги, сопровождающиеся каким-то дребезжанием. Двойная дверь распахнулась и на пороге возник типичный байкер в коже, железе и в черных очках. Если бы Любе не позвонил Сашка, она скорее всего не признала бы в незнакомце того самого Бостона, с которым из-за своей слабости и неосторожности умудрилась познакомиться довольно близко.

Ботинки еще несколько раз громыхнули по паркету и Бостон, издавая кожаный скрип и распространяя запах бензина и смазки, опустился в кресло напротив Джайзера, закинул ногу на ногу и потянулся к очкам. В отличие от остальных комуфляжников он не замирал, его глаза жили, мышцы напрягались, губы зло дергались и он казался живым — таким живым на фоне всех остальных, что Люба чуть не застонала от облегчения.

Он тут же повернулся в ее сторону.

— Ты видишь? — впервые подал голос Джайзер.

Люба не знала, что они видят, ее взгляда гость упорно избегал, предпочитая смотреть ниже подбородка, но Бостон прищурился и его губы стали прямой линией.

— Плевать.

— Ты видишь, что ее суть такая же, как твоя? Я знаю, видишь. А еще ты сам прекрасно знаешь, что это первый случай, когда мы встречаем женщину с задатками городской сути! Не природой, которая есть у каждой, а самой настоящей техники! Ты способен представить, какая это редкость?

— А-а-а… так ты сделал мне новую игрушку? Не, — он небрежно махнул рукой. — Оставь ее себе.

Люба не поверила. Да, их знакомство было далеко не простым и радужным. Да, они казались очень разными и поступали друг с другом очень плохо. Они оба были не правы. Но одно она знала точно — Бостона тянуло к ней так же сильно, как её к нему.

— Она будет жить так долго, как ты захочешь.

Теперь Любин взгляд метнулся в Джайзера. Это что еще такое? Теперь они заявят, что иначе она умрет?

И все же ей хватило ума промолчать. Не лезть в чужую партию.

— А иначе? — поинтересовался Бостон и Джайзер нахмурился, будто такого вопроса не ждал.

— Иначе она проживет обычную человеческую жизнь.

Бостон принялся методично стучать сложенными очками по колену.

— Ты видишь, что твоя суть сможет поддерживать ее в нынешнем состоянии достаточно долго, чтобы мы успели найти способ сделать ее бессмертной?

— Хм. Поддерживать?

— Заряжать ее.

— Хммм. И каким же образом я должен ее заряжать? — развязно ухмыльнулся Бостон

— Нет, я не настолько извращенец, — ухмыльнулся в ответ Джайзер. — Достаточно просто подержать за руку. Но и другие… прикосновения сработают.

Очки остановились, а Бостон на мгновение замер. Потом его губы раздвинулись.

— Пошел ты!

Он закинул руки за голову, потянулся и откинул голову, разминаясь, как будто сидел дома, на своем собственном диване в окружении любимой семьи.

Любин взгляд остекленел.

Бостон неторопливо поднялся, а в гостиной появились другие — Лазурь привычно устроилась на диванчике у стены, Донго у окна, еще один в строгом костюме — возле Донго.

— Джайзер, ты все еще делаешь попытки меня купить? — Бостон подошел к Донго и молча протянул ему руку. Тот быстро протянул свою, улыбаясь на редкость приветливо.

— Все еще не поверил, что единственное, чего я от тебя хочу — забыть раз и навсегда о твоем существовании?

Мужчине Бостон просто кивнул и повернулся к дивану.

— Забыть про тошнотворную морду, мерзкий голос, место жительства и привычки портить другим жизнь? Нет такой вещи, — подчеркнул он, — ради чего я изменил бы этому своему желанию. Ты понял?

Он остановился напротив Лазури.

— Не помнить о тебе, как будто тебя не существует, потому что все, к чему ты прикладываешь свои вонючие лапы, становится несчастным. Насколько бы ты ни был уверен, что строишь свои козни нам во благо, на самом деле ты делаешь нас несчастными.

Лазурь очень быстро подняла на него глаза и Люба постаралась не задрожать от приступа ревности, целиком и полностью бесполезного чувства, тут же поправила она себя. Почему же она не подумала, что камуфляжных людей первым делом должно тянуть именно к себе подобным? Никаких шансов.

— Привет, Лазурь, — чисто улыбнулся Бостон и та зеркальным отражением улыбнулась ему в ответ невеселой и многозначительной улыбкой. Без слов.

Бостон, так и нависая над ней, впервые повернул голову к Джайзеру и впервые посмотрел на него серьезно.

— Снова собираешься кого-нибудь осчастливить? — он ухмыльнулся. — Начни с себя!

Джайзер мерцал, но вид у него оставался совершено невозмутимым и даже скучающим — будто действие шло четко по сценарию, будто все предусмотрено, сто раз отыграно и ничем новым не блещет.

— Так-то… Слабо? Трус!

Бостон снова улыбнулся Лазури.

— Лазурь… Поехали со мной? Покатаю. Выедем за город, развлечемся — и хрен с ним, с нашим строгим папочкой Джайзером!

И снова слово «папочка» прозвучало выразительной, обжигающей издевкой. Любе захотелось зажмуриться и она так бы и сделала, если бы краем глаза не заметила, как Джайзер буквально на секунду крепко сжал зубы. Она внимательнее присмотрелась к парочке у дивана.

Лазурь закинула голову и звонко расхохоталась.

— Бостон, — она протянула руку и погладила его по щеке. Но не так, как гладят любимого человек. Скорее, как любимую собаку. — Вы с ним друг друга стоите, — нежно прошептала она, а потом за секунду ее лицо совершено изменилось на противоположное — яростное и дикое, Лазурь крепко сжала его щеки пальцами, вдавливая их в плоть и резко оттолкнула от себя. — Но не смей вмешивать ее!

Теперь Люба вцепилась в стул еще крепче. Всего секунду назад она почти ненавидела Лазурь, ненавидела той слабой и бесполезной ненавистью, что бывает у проигравших более удачливой сопернице и считала, будто ее присутствия в комнате никто не замечает. А теперь Лазурь смотрела на Любу с пониманием и поддержкой и ненависть ушла, оставляя только боль.

Бостон дернулся, будто хотел обернуться к Любе, но сдержался. Потом молча махнул рукой, раскрывая очки, картинным жестом нацепил их на нос и пошагал к двери.

— Бостон! — Джайзер вскочил, но следом не бросился. — Послушай меня! Мы все знаем, что иного выхода не было. Слышишь? Ты меня ненавидишь? Прекрасно, я могу это понять! Но если ты задумаешься — не сможешь ни признать — у меня не было другого выхода! Ни у кого из нас не было! Мне даже прощения просить не за что! Слышишь меня? Мы сделали то, что должны были сделать! Ради безопасности всех! Ради твоей безопасности! Подожди! Когда же ты поймешь, что я не пытаюсь тебя купить! Я пытаюсь извиниться. Хотя бы так!

Однако Бостон ушел, не попрощавшись, не обратив на слова Джайзера никакого внимания.

Некоторое время в комнате царила тишина, только где-то далеко затихали шаги тяжелых ботинок и совсем по-старинному щелкали часы.

— Ладно, — подал голос Джайзер, усевшись назад и покачивая ногой. — Ну его. Не очень-то и хотелось.

Тогда Люба мгновенно поднялась на ноги, схватила стул и с неожиданной силой зашвырнула поверх головы Джайзера в стенд с коллекцией хрустальных фигур. Радужный дождь с грохотом полился вниз, на пол, Джайзер крепко сжал зубы, но не пошевелился, осколки продолжали скакать по полу, пока не остановились и не сложились в симметричном узоре и только тогда Люба отправилась обратно в свою комнату. Ей надо было побыть одной. Сердце качало воздух, как качественный механизм, точно и сильно, жилы натянулись, как хорошо настроенное устройство и она казалась самой себе настоящей куклой — биороботом из низкобюджетного фильма с хреновым актерским составом и тупым сценарием. Ей досталась слезливая роль бездушного существа, стремящегося стать человеком, чего, естественно, ей изначально не светило. Роль жалкой, никому не нужной, бесполезной твари.

Только одно Но — она не желала участвовать в этом спектакле, так же, как не желал Бостон.

Хотя она не просто закрыла дверь, а еще и заперла замок (кстати, а зачем он в помещении, где все ходят сквозь стены и по воде, аки посуху?) одиночество ей не светило.

Возле кровати соткалась Лазурь, уселась на краешек, прямо возле Любиной головы, но та тут же отвернулась в другую сторону.

— Ты хочешь побыть одной. Хорошо. Но я считаю, что сначала должна кое-что объяснить.

— Не хочу больше ничего слышать.

— Мужчины очень любят играть в свои игры. Кто умнее, кто хитрее, кто сильнее, пусть духом, потому что физически они столкнуться не могут. Тебя больно ударило поведение и слова Бостона, я видела, что ты верила в него. Верила, что ему небезразлична. А теперь думаешь иначе. Но Люба, он приехал к Джайзеру сам, без приглашения, впервые за… за много лет! Он впервые изволил заговорить с ним прямо! Раньше Джайзер был для него мертвым, старым, ненужным прахом, который недостоин даже памяти. Сегодня он изменил своему отношению и приехал к нему. Сам.

— Чтобы просто послать! — пробурчала Люба в подушку.

— Ты хочешь меня слушать?

Она вздохнула. Она должна слушать.

— Да.

— Ты что-нибудь о нас знаешь?

— Вы не люди.

— Наши предки были людьми… Когда-то давно из подростков их сделали такими… бессмертными. Долгое время городские мужчины не знали, что на свете существуют такие же женщины. Они были совсем одиноки. А потом встретились, понимаешь? Но не все так просто, потому что женщин оказалось в три раза меньше.

— И что?

— Мы же бессмертные, — Лазурь усмехнулась, — мы не можем плодиться так же просто, как люди. В природе все предусмотрено, даже мы. Нашей женщине очень тяжело родить ребенка. Для начала нужно отказаться от сути и жить человеческим телом до тех пор, пока наладится менструальный цикл. Потом провести так всю беременность. Потом родить, как обычная человеческая женщина, с болью и воплями. И если хотя бы раз уйти в суть… ребенка нет.

— Это ты к чему?

— Хочу, чтобы ты поняла, что для нас дети — большая редкость, мало кто сможет жить вне сути столько времени. Тебе сложно представить, что значит отказаться от сути даже на день… Но попробуй — представь, что ты свободная, дикая птица, способная легко парить в бесконечном небе, наслаждая солнцем, ветром и простором. И вдруг для получения потомства тебе нужно добровольно просидеть год в тухлой вонючей крошечной комнате в темном подвале, да еще каждый день проходить через непривычные прелести беременности. Тебя будет тошнить, тело ныть, тяжесть, слабость и неуверенность, а в конце всего этого тебя раздерет пополам родами. Нужно быть очень упорной, чтобы не только на это решиться, а еще и удержаться именно в процессе родов. Это удается далеко не каждой. Долго детей вообще не было, и даже когда появились… никто не знал точно, кто они по сути, люди или такие же, как родители? Они же рождены, как люди… Что они могут, на что способны, на кого похожи? Смогут ли они стать подобными родителям — бессмертными или обречены жить и умирать, как простые люди? Что им может помочь, что может подтолкнуть развить полученные от родителей способности? Как спасти их жизнь и обезопасить? Джайзеру пришлось выяснять… долго и утомительно обследовать и изучать детей, пытаясь определить границы их возможностей. Оградить от всего неизвестного. Запереть в крепких стенах, чтобы даже угрозы никакой не возникало. Спасти их во что бы то ни было, ведь изначально дети росли как обычные людские и ничем не давали понять, что какие-то особенные. Это было похоже на концлагерь, только без шанса выбраться наружу.

Люба приподнялась и расширенными глазами посмотрела на Лазурь. Та медленно кивнула.

— Ты правильно поняла. Но все еще хуже. Вначале все это внимание досталось одному-единственному объекту. Бостон — первый ребенок, рожденный у старших. И отдувался за всех.