Год длиною в жизнь

Глава 14

Пытаясь наверстать упущенное, я трудился над головоломкой вплоть до момента, когда подошло время ехать в аэропорт. Хорошо, что нам не пришлось вновь собирать вещи. Два наших саквояжа так и стояли неразобранными с прошлого раза.

Чувствовал я себя отвратительно, но старался не подавать виду, чтобы Белла ни о чем не догадалась. Я буквально чувствовал, как рак расползается по моему телу, поражая один орган за другим, — так термиты прогрызают старый дом насквозь. Но, учитывая, какую беззаветную привязанность выказала Белла, согласившись провести наш медовый месяц во Вьетнаме, дабы исцелить мою душу и совесть, потребовалось бы нечто большее, нежели рак, чтобы остановить нас.

Если наши последние поездки и научили меня чему-нибудь, так это тому, как важно сменить обстановку и обзавестись совместными воспоминаниями с теми, кого любишь, — а рак может проваливать к дьяволу!

Я залез в Интернет и принялся бродить по Всемирной паутине. Барбадос означал «бородачи» и получил свое имя от фиговых деревьев, растущих на острове и обвитых воздушными корнями так, словно у них отросли бороды. Если верить фотографиям, это был настоящий рай на земле. «Самое время побывать в нем», — подумал я.

Заручившись помощью Райли, я составил планы, уложил вещи и сохранил задуманное в тайне.

Белла терзалась любопытством вплоть до того момента, как мы свернули на насквозь промерзшую автостоянку перед зданием аэропорта.

— Ладно, — сказала она. — Я знаю, что мы отправляемся в путешествие. Но куда?

— Прекращай суетиться, — рассмеялся я. — Я не забыл прихватить с собой твои перчатки и шарфик. Скоро все узнаешь.

Мы зарегистрировались у стойки номер 11 на рейс 7438, пункт назначения — Барбадос.

— Ох, Дон! — воскликнула она и едва не задушила меня в объятиях.

В самолете я поделился с Беллой недавно обретенными знаниями.

— Барбадос был основан племенем конусоголовых[32], которое впоследствии покорили каннибалы. Скорее всего, они съели их, а потом уже их самих завоевали испанцы, позже, в свою очередь, колонизированные англичанами. Я решил, что для тебя это будет в самый раз!

Белла рассмеялась.

— Можешь не сомневаться!

Перелет дался мне нелегко, но вот мы сделали круг над неровным и гористым клочком земли, и, выглянув в иллюминатор, я увидел долгие мили пляжей белого песка. Подтолкнув Беллу локтем, я кивнул на остров внизу и прошептал:

— Добро пожаловать на Барбадос.

Ослепительную белизну песчаной береговой линии то и дело нарушали коралловые рифы. Мы привели спинки кресел в вертикальное положение, пристегнули ремни безопасности и улыбнулись друг другу. Там, где суша встречается с морем, всегда можно отыскать маленький кусочек рая.

В аэропорту полным ходом шла реконструкция, так что из самолета мы вышли прямо на летное поле, а к входу в здание нам пришлось пробираться сквозь нагромождение строительных лесов. Жара оказалась почти такой же удушающей и безжалостной, как и во Вьетнаме. Я расстегнул воротник рубашки и оглянулся на Беллу, которая пыхтела и обливалась пОтом. Заметив мой взгляд, она улыбнулась:

— Уж лучше снег, знаешь ли.

Таможенный досмотр проводили два офицера, которые, судя по их лицам, в душе проклинали свою работу. Учитывая, что кондиционеров здесь не было, я не взялся бы их за это винить. Окинув нас недовольными взглядами, они проштемпелевали наши паспорта.

— Благодарю вас, — сказал я, обращаясь к девушке.

Мне почему-то показалось, что она готова была разорвать меня на куски. «Тебе самое место в салоне по продаже автофургонов для пожилых путешественников», — подумал я и подозвал носильщика, чтобы он перенес наш багаж наружу, к обочине.

Такси доставило нас из аэропорта в округ Сент-Майкл, расположенный между Бриджтауном и Спейтстауном.

Отель стоял на самом берегу, но снаружи выглядел весьма невзрачно. Впрочем, едва переступив порог, я сразу же уразумел, почему пришлось отвалить за него такие деньжищи. Внутреннее убранство поражало великолепием и роскошью — не исключено, что именно он был на фотографиях в рекламном проспекте.

Отель располагал тремя бассейнами с ярко-синей водой, ниспадающими уступами к океану подобно гигантскому скалистому водопаду.

— Какая прелесть! — тихонько ахнула Белла и обняла меня.

Мы распаковали вещи и первый день привыкали к новому окружению. Странно и смешно, но об этом периоде у меня сохранились лишь отрывочные воспоминания: поздний завтрак, который показался мне отвратительным из-за того, что на ломтиках сыра выступила влага, а на картонной упаковке с теплым молоком злорадно ухмылялась коза; британцы и австралийцы, целыми семьями фланирующие вокруг бассейнов; подносы с клубничным и банановым дайкири. До сих пор перед глазами у меня стоит ловкий аферист, пытающийся впарить доверчивым простакам на пляже поддельные драгоценности, и то, как я отогнал его от Беллы, словно он был продавцом подержанных жилых автофургонов. Трижды мы сталкивались с уборщицей. Из ее ломаного английского я понял, что ее зовут Роза и что она работает на трех работах. Я до сих пор без труда представляю, как моя красавица жена полулежит в шезлонге под пальмовым деревом, читает книгу и смеется. Здесь все пахли кокосовыми орехами и улыбались во весь рот. Ленч подали а-ля шведский стол с хот-догами и цыплятами, зажаренными на вертеле. Есть я не мог, хотя и сумел скрыть это от Беллы. Меня жутко тошнило с момента посадки в аэропорту, и вовсе не от перелета. Прошу прощения за столь красочные подробности, но в моем стуле появлялось все больше крови всякий раз, когда удавалось опорожниться. А иногда мне казалось, что я проглотил целую пригоршню толченого стекла. В такие моменты я принимался практиковать то самое пресловутое глубокое дыхание, считая про себя: «Раз, тысяча… два, тысяча… три, тысяча».

Белла спросила:

— Тебя тошнит?

— Немножко, — солгал я. Мне не хотелось портить ей настроение; помочь она все равно ничем не могла.

Самое же главное заключалось в том, что я умирал, и ничто на свете не могло этому помешать. Следовательно, мне не оставалось ничего иного, как выражался мой друг Билл Хатчинс, кроме как «…гоняться на этих железяках до тех пор, пока у них не отвалятся колеса, и пересечь финишную черту на последних каплях бензина, искореженными… и с оторванными дверцами».

На закате первого дня несколько местных аборигенов, только что сменившихся с работы, пригласили меня сыграть с ними в крикет на пляже.

— Идем же, приятель! — крикнул мне худой как спичка парень с длинными дредами, махнув в мою сторону плоской битой.

Искушение было слишком велико, и я поднялся с пляжного кресла. Медленно шагая к ним по пляжу, я предупредил:

— Я играл в бейсбол еще ребенком.

Отбивая мяч, я промахнулся трижды, чем заслужил всеобщий хохот. Подняв голову, я увидел, что Белла вооружилась фотоаппаратом и смеется вместе с ними. Солнце медленно скрывалось за горизонтом, и над морем распустился фантастический закат. Полагаю, молодежь приняла во внимание мой возраст и сделала мне скидку. Несколько раз глубоко вздохнув, я с пятого раза попал наконец по мячу, и он улетел в океан.

— Ур-ра-а! — закричала моя жена, а парни по очереди поздравили меня.

Для таких бедняков они выглядели потрясающе счастливыми. Вели они себя дружелюбно и спокойно и, судя по всему, не слишком терзались сомнениями в завтрашнем дне. Я смотрел, как солнце окунается в океан, разбрасывая по небу краски, каких я еще никогда не видел. Родившись в раю, мои новые друзья получили Божье благословение в наследство и знали об этом.

— Пора ужинать, — окликнула меня Белла.

Подняв голову, я увидел, что она машет мне рукой. По телу пробежали мурашки, и я спросил себя: «Господи, чем я заслужил такую женщину?» Оказывается, я по-прежнему люблю свою жену столь же пылко, как и в тот дождливый день, когда мы встретились впервые.

Ресторан отеля представлял собой открытую веранду, залитую ярким светом свечей и белозубыми улыбками тех, кто ужинал под его гигантской соломенной крышей. Ужин явно считался мероприятием официальным, попасть в ресторан можно было только по предварительному заказу, и мне, хотя я и чувствовал себя ужасно усталым и больным, не хотелось ничего пропустить. Ритмы местного оркестра и легкое разочарование, написанное на лице жены, заставили меня прикусить язык и выдавить улыбку. Судя по ответной улыбке Беллы, оно того стоило.

Проснувшись раньше Беллы, я вышел на небольшой балкончик, нависающий над пляжем. В предрассветных лучах восходящего солнца я принялся читать один из многочисленных рекламных проспектов отеля:

…Барбадос родился на свет из сахара и рома в те времена, когда здешние моря бороздили пиратские корабли. История острова пронизана фольклором, а архитектура фортов и крепостей щедро разбавлена импозантными особняками в стиле королей Якова и Георга. Мы предлагаем вам уникальную возможность обратиться к корням гордой и мужественной нации, сумевшей подняться над своим незавидным прошлым. Барбадос славится природными достопримечательностями: подземными пещерами с водопадами и озерами, приливными заводями, цветочными лесами, мангровыми болотами и такими автохтонными видами животных, как, например, зеленая мартышка. Карибские острова вообще считаются местом обитания необычных и выдающихся людей. Позвольте им увлечь себя своими колоритными рассказами, неуемной энергией и любовью к жизни. Приезжайте к нам на остров и…

Белла заворочалась на кровати, и я вернулся к ней.

После завтрака мы отправились на прогулку и наткнулись на старика, сгребающего водоросли, выброшенные на пляж волнами.

— Доброе утро, — приветствовал я его.

— И вам доброго утра, — с улыбкой ответил он, — а заодно и славного дня и спокойного вечера.

— Спасибо на добром слове.

— Меня зовут Дэвид, — сказал он. — Если вам что-нибудь понадобится, смело обращайтесь ко мне, хорошо?

Я остановился.

— Собственно говоря, мы с женой решили совершить экскурсию по вашему замечательному острову, но смотреть на его достопримечательности из окна автобуса нам не хотелось бы.

Он оперся на грабли и внимательно взглянул на меня, но ничего не сказал.

— Мы хотели бы взглянуть на ваш остров глазами людей, которые живут здесь, и…

— Понятно, — сказал он и ненадолго задумался. — У меня есть друг. Его зовут Филипп. На острове он знает каждую пядь, но… — Он явно смутился и умолк, подбирая слова.

— Да?

— Но он берет сто пятьдесят долларов США в день.

— Что ж, это разумно, — заявил я. — Когда он сможет заняться нами?

— Я могу устроить так, что на экскурсию вы отправитесь уже завтра утром.

— Отлично. Значит, у нас впереди целый день.

Как и было обещано, на рассвете Филипп поджидал нас у ворот отеля. Распахнув заднюю дверцу «тойоты» для Беллы, он протянул мне руку для рукопожатия.

— Доброе утро, сэр, — сказал он.

Я с радостью убедился, что его английский лучше моего.

— Доброе утро, — ответил я, — но, прошу вас, не называйте меня «сэр». Я — Дон, а вот эту симпатичную леди зовут Белла.

И Филипп, и Белла заулыбались. Он кивнул и сказал:

— Что ж, очень хорошо, Дон и Белла, а теперь я устрою вам экскурсию по острову.

И после еще одного рукопожатия мы устремились прочь от роскоши, которой наслаждались два дня, к нищете, какой я еще никогда в жизни не встречал.

Пока мы ехали, я попросил Филиппа рассказать нам о своей родине. И он начал свое повествование:

— Первым поселением на Барбадосе стал Хоултаун, первоначально носивший имя Джеймстаун в честь короля Англии Якова I. Название Хоултаун он получил оттого, что рядом с ним, на небольшом канале, корабли разгружались и кренговались. Однако первым морским портом и торговым центром Барбадоса стал Спейтстаун. Долгие годы он пребывал в запустении, но теперь, к счастью, началось его возрождение. В нем появились прекрасные отели, рестораны и даже собственная картинная галерея.

Он рассказывал, а наше с Беллой внимание привлекли жалкие лачуги без окон с крышами из жести и голые дети, бегавшие по грязным улочкам босиком.

Первую остановку Филипп сделал у баобаба в районе Сент-Майкл.

— Из маленького семени может вырасти большое дерево, — сказал он и распахнул перед Беллой дверцу, приглашая нас выйти из машины и рассмотреть его получше.

Дерево было гигантским.

— Еще его называют хлебным деревом с липким мякишем, — пояснил наш гид. — Чтобы обхватить его ствол, понадобится пятнадцать взрослых мужчин.

Я присвистнул и наклонился, чтобы прочесть надпись на деревянной табличке:

…баобаб дланевидный (Adansonia digitata). Одно из двух взрослых деревьев на Барбадосе. История гласит, что это замечательное дерево с обхватом в 44,5 фута (13,6 м) было привезено из африканской Гвинеи примерно в 1738 году, то есть возраст его превышает двести пятьдесят лет. Его ствол в форме кувшина идеально подходит для хранения воды, что объясняется засушливым климатом его родной африканской саванны.

Филипп не добавил более ни слова, чтобы не отвлекать нас от созерцания исполина. Белла наклонилась ко мне и прошептала на ухо:

— Не забудь поблагодарить Дэвида, когда вернемся в отель. Филипп — прекрасный экскурсовод.

— Так и есть, — согласился я. — Не забуду.

Местом нашей второй остановки стала церковь прихода Сент-Джеймс в Хоултауне. Филипп откашлялся и рассказал:

— Построенная в 1847 году, эта церковь в приходе Сент-Джеймс принадлежит к числу четырех старейших на острове. На южной паперти висит колокол с надписью «Благослови, Господи, короля Вильгельма, 1696 год». Он старше американского Колокола свободы на пятьдесят четыре года.

Преисполнившись любопытства, жена увлекла меня за собой, и мы принялись осматривать очередную достопримечательность. Стены церкви были расписаны старинными фресками, окна забраны цветными витражами, а на задворках церковного двора притаилось заброшенное кладбище.

Мы вырулили на длинную аллею, ведущую к аббатству Святого Николая, и впереди показался хорошо сохранившийся особняк с искривленным коньком крыши по голландской моде и высокими дымовыми трубами.

— Поместье построено в 1660 году, — пояснил Филипп. — Стены бутовой кладки из булыжников, скрепленных раствором яичного белка и коралловой пыли. Цемента в те времена еще не существовало.

Он остался у машины, а мы с Беллой купили билеты и вошли внутрь.

Нас провели мимо ужасающих своими скотскими условиями помещений для рабов в старую конюшню, где мы, сидя на металлических стульях, посмотрели документальный фильм 1930 года выпуска о жизни на плантациях сахарного тростника. Призванный привлекать и вдохновлять туристов, он произвел на Беллу совершенно противоположное впечатление. Она пришла в ужас. Когда мы возвращались к особняку, местный гид заявил:

— История наших рабов весьма занимательна.

Белла остановилась и схватила меня за руку:

— Давай уйдем отсюда немедленно. Прошу тебя!

Я согласно кивнул и напоследок оглянулся на старые помещения для рабов, гнувших спину на сахарных плантациях. У меня в голове не укладывалась жестокость, с которой предположительно цивилизованные люди совсем еще недавно обращались с себе подобными.

Филипп улыбнулся, когда увидел, что мы решительно возвращаемся к машине.

— Почему-то я ничуть не удивлен тем, что вы не пожелали там задерживаться, — сообщил он, распахивая перед Беллой заднюю дверцу. Когда мы вновь выехали на дорогу, он пустился в объяснения: — Учитывая, что для производства рома требовался сахарный тростник, первыми бесплатную рабскую силу из Западной Африки сюда стали завозить голландцы. Они набирали рабов в Сьерра-Леоне, Гвинее, Гане, Кот-д’Ивуаре, Нигерии и Камеруне, хотя многие из них погибали в пути. А те, кто все-таки добирался до места назначения, оказывались в полной зависимости от безжалостных и жестоких плантаторов. Чтобы удовлетворить все возрастающую потребность в живой силе, приходилось прибегать и к похищениям, и к ссылке сюда осужденных преступников.

Белла молча смотрела в окно, и тогда Филипп остановил машину и повернулся к нам.

— Сейчас кое-что будет, — пообещал он.

Мы вышли из машины и увидели, что на пальму, зажав в зубах мачете, с ловкостью обезьяны карабкается какой-то человек. Одним ударом он срезал два кокоса и соскользнул вниз, чтобы приветствовать нас. Держа орех левой рукой, он принялся вращать его, одновременно ловко делая надрезы своим ножом. Вот он нанес последний удар, воткнул соломинку в маленькое отверстие и протянул кокос Белле.

Она приняла подношение. Пока мужчина проделывал ту же операцию для меня, Филипп прошептал:

— Знаете, он хотел бы получить по доллару за каждый.

Я вручил мужчине честно заработанные деньги и взял соломинку губами. Кокосовое молоко оказалось прохладным, освежающим и по вкусу немного напоминало дыню с привкусом орехов — даже мой желудок не вспыхнул жарким пламенем, чего я всерьез опасался.

Когда мы допили молоко, мужчина мастерски разрубил кокос пополам, обнажив его сочную белую мякоть.

Глядя на выражение наших лиц, Филипп не выдержал и расхохотался.

Мы поехали дальше на север, и наш общительный гид продолжил свой рассказ:

— Как вы сейчас сами увидите, отвесные скалы из песчаника вздымаются на сотни футов из воды там, где Барбадос приветствует Атлантический океан. На северном побережье острова волны настолько высокие и опасные, что купание там запрещено.

Как выяснилось, он нисколько не преувеличивал. Мы с Беллой добрых полчаса по очереди щелкали затвором фотоаппарата, выбирая самые запоминающиеся виды, а внизу, под нами, на коралловые отмели с грозным ревом накатывался Атлантический океан, порождая у нас незабываемое ощущение первозданной и неуправляемой мощи.

Отсюда мы направились на юг, и вскоре Филипп привлек наше внимание к обезьянам на деревьях.

— Берегитесь! Если зазеваетесь, они в мгновение ока обчистят вас до нитки.

Мы рассмеялись.

— Не верите, да? Ну ладно, сейчас я вам покажу.

Проехав еще примерно сотню ярдов, он остановил машину.

Район поражал своей нищетой и убожеством, но я уже научился доверять Филиппу, поэтому спокойно вылез из автомобиля. На обочине узкой пыльной дороги стоял парень. На голове у него сидела маленькая обезьянка. Филипп взмахом руки подозвал его и вручил мне палочку сахарного тростника.

— Сделайте вид, будто собираетесь ее съесть, — прошептал он.

Так я и сделал. Обезьянка в мгновение ока спрыгнула у парня с головы, подскочила ко мне и вырвала из рук палочку прежде, чем я успел сообразить, что происходит. Филипп схватился за живот от смеха, а обезьянка преспокойно вернулась на место и с аппетитом принялась грызть сладкий тростник.

— Ну, что я вам говорил? Воришки, настоящие воришки! — не переставая смеяться, с трудом выговорил Филипп.

Я дал немного денег парню с обезьянкой, и он позволил Белле сфотографировать, как его любимица сидит у меня на голове. Филипп взглянул на часы.

— Нам пора отправляться к Пещере Гаррисона, — сказал он.

В очереди за входными билетами какой-то грузный мужчина с британским акцентом принялся непозволительно себя вести. Вскоре он разошелся не на шутку и едва не подрался с туристом, который посмел сделать ему замечание. Моей первой реакцией было защитить жену. И тут меня молнией пронзила мысль: «Уже совсем скоро она останется одна». Осознание это было горьким, как никогда ранее.

Начав экскурсию с Центра посетителей и сувенирной лавки, мы на электрических трамвайчиках подъехали к глубокой, темной пещере. Вход был узким, земля под ногами — скользкой. Мы приблизились к стенам чуть ли не вплотную, и я заметил, что они сочатся испарениями и водой.

— Так близко к аду я не оказывался еще никогда, — прошептал я и придвинулся к Белле.

— Прекрати! — скомандовала она и шлепнула меня по руке.

— Пещера Гаррисона является уникальным природным феноменом, — заговорил в интерком наш гид. — Обратите, пожалуйста, внимание на восхитительные сталактиты, свисающие с ее свода, и потрясающие сталагмиты, растущие из земли.

В глубине пещеры обнаружился большой зал, сверкающий россыпями огней.

— Сталактиты и сталагмиты росли и формировались на протяжении тысячелетий. В некоторых местах сталактиты сомкнулись со сталагмитами, образуя зрелищную белую колоннаду, которую вы сейчас видите.

От такого зрелища и впрямь дух захватывало. Белла сделала несколько снимков, и мы двинулись дальше. Пещеры, сменявшие одна другую, были прекрасны, но им недоставало одного — солнечного света.

«А в его отсутствие даже прекрасное не вызывает отклика в душе», — подумал я.

На самом нижнем уровне пещеры нам предложили выйти из вагончиков и полюбоваться водопадом, обрушивающимся в глубокую изумрудно-зеленую заводь. Картина получилась впечатляющей, но, разрываясь между клаустрофобией и дикой тошнотой, я понял, что мне не терпится уйти отсюда.

Белла посмотрела на меня.

— Возьми и меня с собой, — прошептала она.

Последним пунктом нашей программы стала Статуя Раскрепощения. Когда мы подъехали вплотную, я ничуть не удивился тому, что Филипп приберег ее напоследок.

Памятник символизировал разрушение цепей рабства в момент освобождения.

— Хотя рабство официально было отменено еще в тысяча восемьсот тридцать четвертом году, — пояснил Филипп, — за ним наступил период четырехлетнего становления, когда свободные уже люди продолжали работать по сорок пять часов в неделю за возможность жить в крошечных хижинах, которые предоставляли им плантаторы.

Мы с женой лишь покачали головами.

— Празднование свободы от рабства состоялось в тысяча восемьсот тридцать восьмом году, после завершения периода становления, когда более семидесяти тысяч барбадосцев африканского происхождения вышли на улицы, распевая народные песни.

Филипп указал на табличку у подножия статуи:

Больше никакой порки и издевательств,

Ура Джин-Джин, ура!

Сама королева приплыла из Англии,

Чтобы освободить нас.

Больше никакой порки и издевательств,

Ура Джин-Джин, ура!

— Многие барбадосцы называют эту статую «Бусса» — по имени раба, который поднял восстание против рабства в тысяча восемьсот шестнадцатом году.

Уже на обратном пути в отель Филипп подвел итог экскурсу в историю своей родины:

— Барбадос оставался британской колонией вплоть до тысяча девятьсот шестьдесят первого года, когда ему была предоставлена внутренняя автономия. Полную независимость остров обрел лишь в шестьдесят шестом году, но по-прежнему поддерживает связи с метрополией через институт генерал-губернаторства.

Я вручил Филиппу сто пятьдесят долларов плюс щедрые чаевые и рассыпался перед ним в похвалах.

Он кивнул в знак признательности.

— Говорят, что знание — сила, друг мой. Чем больше людей узнают, что такое страдание, тем выше вероятность, что оно более не повторится, верно?

— Верно, — ответила Белла, и мы пожелали ему удачи.

Остаток недели растворился в болезненном тумане, но я все-таки выжил, сосредоточившись на заразительной улыбке жены.

Водные забавы включали кайтинг, полеты на водном парашюте, каякинг, подводное плавание с аквалангом и катание на гидроцикле. Я подумывал было о том, чтобы прокатиться еще и на аквабайке, но потом отказался от этой идеи, заявив Белле:

— Одно падение, и мне конец.

Она согласилась со мной.

Островная музыка являла собой любопытное смешение калипсо и регги. Оркестров здесь была масса, впрочем, как и клубов, где можно было танцевать ночь напролет. Хотя особенно буйные пляски я игнорировал, мы с Беллой все же станцевали несколько медленных танцев.

А по утрам я разговаривал с Розой, нашей уборщицей. Из ее речи я разбирал три-четыре слова за один раз, но и этого было достаточно, чтобы понять, что живется ей несладко.

— После здесь, две работа еще. Для колледжа, моя дочь, — говорила она, делясь со мной своими мечтами и планами, и в ее темных усталых глазах светилась материнская гордость.

Покупка местных сувениров превратилась для Беллы в любимое времяпрепровождение. Узкие улицы и безумный стиль вождения, практикуемый местными таксистами, превращали это занятие в отчаянное и дерзкое предприятие. Мы побывали на табачной фабрике и понаблюдали за тем, как местные жители сворачивают гигантские высушенные листья в плотно скрученные сигары. Я приобрел две штуки, одну для себя (хотя курить ее не собирался), а вторую — для Майкла. Местная художественная лавка специализировалась на статуэтках ручной работы и картинах, большинство которых были выдержаны в ярких, сочных красках и изображали либо море, либо работников на сахарных плантациях. Белла приобрела небольшую акварель для Райли и ромовые бабы для всех остальных, а еще в первый же день купила пару серег с морскими ракушками.

В последний день нашего запоздалого медового месяца мы заказали завтрак в номер, и уже в шесть утра в нашу дверь постучали. Белла встала, чтобы открыть. Но за дверью никого не было. Оказалось, что сотрудники отеля перепутали номера и обслужить надо было постояльцев напротив.

До завтрака у нас оставался еще целый час. Когда я пошевелился, Белла заявила:

— В следующий раз вставать будешь ты.

Я кивнул и вновь провалился в сон. Но мне показалось, что не успел я смежить веки, как стук раздался снова. И тут выяснилось, что я не могу пошевелиться, — у меня отнялись ноги. Мое измученное тело и душу накрыла паника, и я взмолился про себя: «Прошу тебя, Господи, только не здесь. Не сейчас!» Наконец что-то произошло и я смог опустить распухшие ступни на пол. Мне потребовалось некоторое время, но я встретил официанта в ослепительном сиянии приоткрытой двери. Оглянувшись на спящую Беллу, я испытал чувство невыразимой благодарности к своим несчастным ногам за то, что они не подвели меня. Подписав чек, я одарил боя щедрыми чаевыми — как, впрочем, поступил бы на моем месте любой, кому довелось испытать подобное чудо на себе.

Затем я принял душ и, выйдя из ванной, обнаружил, что Белла уже ждет меня. Она протянула мне руку, сжатую в кулак. Я подставил ладонь, чтобы принять сюрприз, и она вложила в нее сережку из морской ракушки. Подняв голову, я увидел, что вторая покачивается у нее в ухе.

— И что это должно означать? — полюбопытствовал я.

— Ты знаешь, какой сегодня день? — вопросом на вопрос ответила она.

Я принялся судорожно размышлять и подсчитывать даты.

«Нет, сегодня — не годовщина нашей свадьбы и не день рождения, ее или мой».

Сдавшись, я пожал плечами.

— Сегодня ровно двенадцать месяцев и один день с того момента, как доктор Райс сделала свой прогноз!

— А я все еще жив, — пробормотал я, и глаза мои увлажнились.

— Да, — подтвердила жена, и ее глаза тоже наполнились слезами.

— Значит, чудеса все-таки случаются.

Белла бросилась в мои объятия.

Хотя Белла и возражала, ссылаясь на мое плохое самочувствие, я все-таки настоял на том, что мы должны отпраздновать столь знаменательное событие подводным плаванием с дыхательной трубкой. Мы поднялись на борт здоровенного катамарана под спиритические ритмы регги. Капитан оказался австралийцем, двое членов его экипажа — местными аборигенами, а остальные шесть пар отдыхающих, как и мы, отмечали годовщину своей свадьбы.

Мы направились к одному из коралловых рифов, когда я увидел, что матрос с длинными дредами прыгнул с носа судна в воду и поплыл назад к берегу. Через несколько минут он вернулся с мешком рыбы, похожей на сардинки.

— Это еще зачем, как ты думаешь? — поинтересовался я у Беллы.

Она лишь пожала плечами, надевая маску и ласты.

Я влез в спасательный жилет и принялся наполнять его воздухом, пока не стал похож на человечка с эмблемы шин «Мишлен». Белла расхохоталась, но я не собирался рисковать, учитывая свои нынешние физические возможности. Да и плавание никогда не было моим коньком. Пока я прилаживал ласты, тот же самый смельчак пробежал по палубе катамарана и нырнул уже с кормы, безо всякой маски и трубки. Я ждал, что он вот-вот появится на поверхности, но его все не было. Я перешел на другой борт, но матроса не было и там. Еще через несколько секунд его голова уже покачивалась на волнах, как поплавок, и он довольно улыбался во весь рот.

— Спускайтесь сюда, — сказал он. — Вам здесь понравится.

Вслед за Беллой я осторожно окунулся в теплую воду, словно древний старик, каким не мог представить себя и в самом страшном сне, и какое-то время качался на волнах, пока не убедился, что утопление мне не грозит. Затем, взяв в рот загубник трубки, я перевернулся на живот, опустив маску в воду.

Передо мной открылся мир совершенно чужой и незнакомый, но мир прекрасный и волшебный, в котором над коралловыми горными грядами порхали разноцветные рыбки. Я успел сделать пару глубоких вдохов, прежде чем увидел матроса. Наш приятель сидел на самом дне, небрежно помахивая рукой, в которой была зажата сардинка. Прошло несколько секунд, и над ним в ожидании угощения закружила огромная морская черепаха. Должно быть, рот у меня приоткрылся от изумления, потому что в него попала вода. Я закашлялся, и пришлось выдувать соленую влагу из дыхательной трубки.

А матрос тем временем подвел морскую черепаху так близко к нам, что мы смогли потрогать ее. Я чувствовал необыкновенный покой и легкость во всем теле, безо всяких усилий скользя по воде и держа за руку любовь всей своей жизни.

Обследовав второй риф, мы сумели самостоятельно подняться на борт катамарана, усталые, но безмерно довольные.

— Фантастика… — только и сказал я Белле.

Она поцеловала меня в соленую щеку.

— Спасибо тебе! Я всю жизнь ждала этого заплыва. И он оказался намного восхитительнее, чем я представляла.

— Извини, что для этого понадобилось столько времени.

— Не говори чепухи! — отрезала она. — Лучше поздно, чем никогда, и только это и имеет значение.

Я кивнул и крепко прижал ее к себе.

На обратном пути нас угостили жареной летучей рыбой и местным коричневым рисом. Лежа, как в гамаке, на толстых сетях, протянутых над самой водой, мы с Беллой пили ромовый пунш из пластиковых стаканчиков, а потом, обнявшись, любовались самым потрясающим закатом, который я когда-либо видел, — может быть, еще более зрелищным, чем в пустыне Аризоны.

— Какая красота, — повторяла Белла, — у меня просто нет слов, какая это невероятная красота…

В то утро, когда мы укладывали вещи, готовясь к отъезду, я застал на пляже Дэвида, сгребающего водоросли, выброшенные на берег вчерашним приливом.

— Как дела, друг мой? — спросил я.

Он оперся на грабли и улыбнулся.

— Иногда я слышу, как люди говорят за моей спиной, что вот, дескать, какой старик убирает пляж… Но вы только взгляните… — И он широким жестом обвел окружающий пейзаж. — Я весь день работаю в раю. Здесь, на Барбадосе, нет плохой работы.

Я кивнул. «Жители Барбадоса теперь делают свой выбор», — подумал я и спросил себя, а так ли это на самом деле. Роза — свободная женщина, но вкалывает, как рабыня, на трех работах, чтобы избавить свою дочь от рабства.

— Сколько стоит обучение в здешнем колледже? — поинтересовался я.

Дэвид внимательно взглянул на меня, словно желая узнать, зачем мне это нужно, но так ничего и не спросил.

— Около тысячи долларов США в год.

Я поблагодарил его за все и отправился помогать Белле запихнуть купленные ею сувениры в наши и без того раздувшиеся сумки.

Когда мы выписывались из отеля, я в последний раз окинул взглядом окружающий меня рай на земле. Все до единого лица здесь были бронзовыми от загара и лучились счастьем, а фигуры словно вышли из-под резца умелого ваятеля. Дружелюбное солнце согревало сердца самых холодных натур. Подобно людям, крепкие пальмовые деревья покачивали кронами в такт ласковому океанскому бризу, а смешение всех цветов радуги порождало ботаническое очарование. Стоя на пляже, словно бы усыпанном сахарной пудрой, можно было бесконечно вслушиваться в шепот океанских волн. Я вновь, в который уже раз, ощутил умиротворение и бесхитростный покой. Ласковые пальцы солнца бережно касались моей кожи, отчего ее легонько покалывало, а солоноватый привкус Карибского моря на губах утолил мою жажду приключений. Я смотрел, как вишнево-багряное солнце скрывается за горизонтом, обещая очередной волшебный день. И хотя нам уже пора было уходить, я не мог сдержать улыбку. Мне не нужно было становиться частью этого великолепия, владеть хотя бы кусочком его или еще раз приезжать сюда. Теперь в самую холодную, темную и полную боли ночь мне достаточно закрыть глаза и обратиться к благословению памяти, чтобы вновь вернуться на Барбадос. Обернувшись, я увидел, что рядом стоит Белла, и обнял ее за плечи.

— Мне и правда очень жаль, что я не привез тебя сюда раньше.

— Хватит об этом. Мы приехали, когда смогли и когда должны были.

— У тебя есть конверт? — спросил я.

Она протянула его мне и добавила:

— Знаешь, ты задумал достойный поступок.

Я пожал плечами.

— Как ты говоришь, лучше поздно, чем никогда.

Вручив конверт администратору за стойкой, я подробно объяснил ей, чего хочу:

— Мне нужно, чтобы его передали из рук в руки Розе, уборщице, которая работает по утрам. Вы понимаете, о ком я говорю?

Девушка улыбнулась.

— У нас только одна Роза. Я позабочусь о том, чтобы она получила его.

Я вернул ей улыбку, не сомневаясь, что Роза получит наш подарок. Администратор не знала, что в конверте лежит тысяча долларов и небольшая записка, которая гласит:

Роза, пожалуйста, воспользуйтесь этими деньгами, чтобы высвободить немного времени и побыть с семьей. Спасибо вам за все. Обслуживание было безупречным.

Дон и Белла ДиМарко