Горечь рассвета

XV. Джонни. На дереве



Все это, конечно, очень хорошо, только как же хочется жрать.

Мне кажется, мой желудок урчит так сильно, что слышно на всю округу. Иду, выглядывая под ногами хоть что-то съедобное, но откуда на этой мёртвой земле взяться еде? Я согласен даже грызть кору и обгладывать кости, что в огромном количестве валяются под моими ногами, но только проблема в том, что коры нет, а есть только обугленные стволы несчастных деревьев. А на костях совсем нет мяса — максимум, куда сгодились бы они, так на изготовление украшений для женщин диких племён. Я-то, конечно, привычный чувствовать сосущую пустоту в желудке, но в последний раз такой голод ощущал в глубоком детстве. На помойке иногда по несколько дней приходилось сидеть на одной воде, без крошки хлеба во рту, но, став постарше, всегда мог стащить немного еды или подрезать кошелёк, обеспечив этим себе несколько недель сытой жизни.

Иногда я скучаю по прошлому — за тем видом адреналина, что дарило воровство. Наверное, кто бы что ни говорил, а ворами не становятся — ими рождаются. Или вернее другая фраза, что "бытие формирует сознание"? И если да, то был ли у меня шанс стать другим человеком — чище, лучше, порядочнее — не окажись я в младенчестве на помойке? Есть ли во всём мире человек, способный ответить на мои вопросы? Не уверен. Я пытался найти ответы у Генерала, но даже он не в силах был помочь.

Когда же закончится моё путешествие через этот омерзительный Лес? Сил моих уже нет смотреть на это пожарище и дышать смрадом, что ошибочно именуется воздухом. Стараюсь идти быстрее, нигде не останавливаясь и ни на что не обращая внимание, но когда-то наступит предел моему упорству, и в один не слишком прекрасный момент просто упаду на землю, не в силах сделать ни единого шага.

Отчего-то мне сейчас всё чаще вспоминаются сказки моей дорогой Иоланты. Особенно часто в памяти всплывает рассказ о доблестном рыцаре, которого ограбили на ярмарке и он не смог вернуться к своему войску, потому что вместе с деньгами у него украли перчатку его возлюбленной дамы — ту вещь, ради которой он, собственно, и воевал. Для него это был не просто ничего не значащий предмет гардероба, для него это был символ любви — того, что где-то в мире ещё остался человек, ожидающий его возвращения. Рыцарь поклялся найти воришку и вернуть назад дорогую сердцу вещицу. До самой смерти скитался бедняга по земле, его конь давно испустил дух в заморских странах и даже кости скакуна истлели, рыцарь совсем отощал и состарился, но все искал заветную перчатку. И только в самом конце жизненного пути, уже ощущая запах близкой смерти, он снова вернулся на исходную точку своего путешествия. В том городе, где его ограбили, он в окне лавки старьевщика увидел то, что так долго искал. Но было уже слишком поздно и, обезумев, рыцарь умер на следующее утро. Говорят, перчатка до сих пор выставлена в витрине, и никто не хочет ее покупать, а кто и купит по глупости, стремится вернуть поскорее обратно.

Почему именно эта сказка чаще других вспоминается? Почему я постоянно слышу в голове голос Иоланты? Я так отчетливо помню, как ее голос, мелодично разливающийся по округе тихой безлунной ночью под аккомпанемент сверчковых трелей и потрескивания догорающего костра, будоражил воображение.

Наверное, вспоминаю эту сказку чаще других, потому что напоминаю себе этого несчастного рыцаря, ищущего то, что, наверное, не стоит искать. Нам всем нужны символы, ради которых мы живем, сражаемся, умираем. Мой символ — это свобода. Но, наверное, мои поиски будут столь же успешны, как и поиски той перчатки.

За воспоминаниями не заметил, что уже почти добрался до заветной цели — Города, где мы сможем, будет на то воля Провидения, наконец, встретиться. Айс наверняка уже добрался — он же самый прыткий из всех. Интересно, в Городе получится найти хоть что-то пригодное в пищу? Потому что хорошо же будет наше микроскопическое войско, в муках подыхающее от голода. Пятеро голодных солдат — еще тот сюжетец достойный театра абсурда.

Сказать по правде, я соскучился по ним. Особенно по Марте — она ведь была мне самым лучшим другом. Нет, никакой любви я к ней не питал, равно как и она ко мне. Но дружба — это ведь тоже форма любви, только без секса, но иногда именно дружба способна выдержать всё, в отличии от любви. Айс бушевал, конечно. Роланд однажды даже попытался избить меня. Смешно было на них смотреть. Эта парочка не могла жить спокойно — вечно делили игрушки. Марта была для них точно такой же игрушкой, красивым трофеем. Как будто она бесчувственная кукла, которой можно вертеть на своё усмотрение.

Взбираюсь по стволу на верхушку дерева. Оно совсем тощее, с тонкими обугленными ветвями, но лезть по нему довольно удобно. Мне нужно осмотреться немного по сторонам, потому что от голода, кажется, совсем утратил, какие бы то ни было навыки спортивного ориентирования. Раньше-то мне не было равных в нахождении кратчайших путей, а сейчас начал, видно, терять сноровку.

Я лезу, обдирая по пути руки почти до крови. Форма моя все больше напоминает кусок грязной половой тряпки и сейчас, по всей видимости, изорвется окончательно. Плевать, главное понять, где вообще нахожусь и куда двигаться дальше.

Наконец влезаю на самую верхушку, рискуя каждую секунду свалиться вниз, и тогда меня уже никакой врач не заштопает. Даже Ингрид, у которой, кстати, золотые руки. Ну да ладно, не об этом сейчас. Оглядываюсь, изо всех сил напрягая зрение. А, вон и Город! Даже с такого расстояния видно, что на себя прежнего он похож с большой натяжкой — сейчас это свалка какая-то, а не цветущая столица довольно большого государства. Понимаю, что нужно слезать, а не то точно свалюсь к чертям — когда до заветной цели рукой подать преступно ломать шею на финишной прямой. Последний раз оглядываюсь по сторонам и краем глаза замечаю что-то странное: что-то болотно-зеленое копошится на границе Леса. Видно плоховато даже мне, но не узнать нашу форму у меня и в следующей жизни не получится. Это точно кто-то из ребят! И судя по тому, что фигуры довольно миниатюрные, это точно наши отважные барышни.

Ингрид и Марта явно чем-то заняты, но мне с такого расстояния не рассмотреть. Охваченный радостью, наплевав на все меры предосторожности и чувство самосохранения, почти кубарем лечу вниз, подхватываю с земли рюкзак и бегу к ним. Главное, не разминуться, но я хорошо запомнил их местонахождение. В экстренных ситуациях моя реакция фантастическая. Хочется заорать от счастья, что я все-таки кого-то нашел, но подавляю в себе порыв — не хочу пугать их и привлекать к себе ненужное внимание того, о ком стараюсь лишний раз не вспоминать. Ещё не пришло время нашего свидания.

Все-таки права была Иоланта — всего можно добиться, если сильно захотеть. Доблестный рыцарь всю жизнь искал перчатку и все-таки нашел. И пусть для этого пришлось потратить весь остаток дней, но он не сдался. Вот и я нашел тех, кого искал.

Пока бегу в голове стучит только одна мысль, бьётся в черепную коробку раненой птицей: "Только бы не разминуться". Я не знаю, каким именно путём девушки собираются идти в Город — Лес в этом плане предоставляет неограниченное количество возможностей. На его тропках можно тысячу лет ходить мимо друг друга и ни разу не столкнуться.

Нужно торопиться. Ломая на своём пути ветки проносящихся мимо деревьев, я, наверное, наделал много шума, но мне хочется, чтобы они услышали — я рядом, они больше не одни.

Вообще моя функция в отряде изначально была очень простой: иди впереди отряда, прикрывая позади идущих товарищей грудью. Потому что (я, кажется, говорил уже об этом) меньше всех остальных боялся смерти. Да, чёрт возьми, я её никогда не боялся, ибо по сути, что есть смерть? Избавление от надоевшей жизни, способ уйти за предел и, может быть, там обрести, наконец, покой. Ведь что такое покой я, например, никогда не знал.

Кости хрустят под ногами, ветки бьют по лицу — сейчас они жесткие, безжизненные, поэтому удары особенно болезненные. Представляю, на кого я похож в изодранной форме и с расцарапанной физиономией. Надеюсь, Ингрид истратила не весь запад антисептика и бинтов. Потому что, вполне вероятно, что после этого забега мне понадобится медицинская помощь.

Пробежав ещё немного, слышу испуганные тихие голоса — наверняка девушки услышали мой топот. Наверняка, думают, что Генерал всё-таки добрался до них.

— Ингрид? Марта? Это вы? — говорю, останавливаясь, чтобы дать им возможность узнать меня. Я слишком хорошо помню, какой величины нож прикарманила Ингрид, чтобы так опрометчиво выскакивать перед ними на поляну с криками: "Сюрприз!" Нет уж, лучше подождать — целее буду.

Сначала ничего не слышу. Зловещая, полная страха и ненависти тишина окутывает, словно саваном. Мгновенно страх пронзает в самое сердце: а вдруг ошибся и на этой поляне, что в нескольких десятках метров впереди, найду не тех, кого ищу, а того, кто ищет меня. Вдруг он наслал на меня морок, как сотни раз до этого. Как в тот роковой момент нашей встречи, о котором я, хоть убей, совершенно ничего не помню.

— Джонни? — Слышу до боли знакомый голос, и мгновенно с сердца падает лежащий на нём мертвым грузом камень сомнения. Становится чуть легче дышать. Это Марта, это ее голос слышу и от этого голоса мне всегда становилось лучше. — Это ты?

Чувствую, что она испугана не меньше моего, а невидимая мне Ингрид сопит так громко, будто вместо неё на поляне поселился медведь-шатун.

— Я, — стараюсь говорить как можно спокойнее, потому что чувствую, что они не верят мне.

— Ты один? — это уже Ингрид. Она всегда была осторожнее и недоверчивее остальных. Ингрид, наверное, самый мнительный человек из всех, кого я знаю. Даже мои помоечные приятели легче относились к жизни, чем эта русоволосая некрасивая девочка

— К сожалению, да.

— Так чего прячешься? Иди к нам! — Марта, кажется, чем-то очень обеспокоена. Какой-то странный голос, не такой, как всегда.

Глубоко вздыхаю, будто перед прыжком, и, не оглядываясь, иду прямо на голос. Мне не терпится обнять Марту. И даже Ингрид хочется до хруста сжать в объятиях, хотя она мне никогда не была особенно близкой, но в такой ситуации мы все — друзья поневоле. Хотя я в принципе не понимаю, как с Ингрид можно дружить?

Через пятьдесят шагов уже могу четко их рассмотреть, но то, что открывается моему взгляду, заставляет на секунду зажмуриться и втянуть ноздрями воздух. Марта лежит на земле, волосы ее спутались, напоминая больше гнездо, чем привычную иссиня-чёрную роскошь. Под глазами мешки, а лицо всё в поту. Я никогда не видел Марту такой беспомощной. Даже не могу представить, что же с ней произошло?

Первая мысль: Ингрид что-то с ней сделала. Ведь она славится своими небывалыми медицинскими навыками. Значит, если может вылечить, то и покалечить также сумеет. Твою мать, я её придушу! Но я гоню прочь от себя эти мысли, потому что Марта — та Марта, которую я так хорошо знал — никогда бы не дала с собой что-то сделать. Было в этой девочке что-то, что заставляло окружающих не только восхищаться её необычайной красотой, но и бояться. Свежо ещё в памяти воспоминание, как однажды она покалечила парня, который пытался проявить к ней излишний интерес. Она дралась с ним на равных, отчаянно и бескомпромиссно, не давая ему ни единого шанса. Не знаю, каким чудом тогда Айсу удалось оттащить вконец озверевшую Марту от практически бездыханного тела незадачливого ухажёра. Наверное, только два человека могли с ней справиться — Айс и Генерал. Ингрид не была ни тем, ни другим, поэтому версия с женской дракой отменялась. Но что тогда?

Взяв себя в руки и сфокусировав взгляд, заметил, что у Ингрид полностью оторван один рукав, а у Марты нога до колена забинтована. Что, чёрт возьми, тут стряслось?

— Ингрид, ты поломала ей ногу?

— Больной, что ли? — смеется Марта, и я расслабляюсь окончательно. У неё всё такой же необыкновенный смех — будто сотни колокольчиков наигрывали волшебную мелодию. Да, я романтик, хоть и неспособен влюбиться. Почему-то этот эмоциональный рычаг заклинило во мне давно и, кажется, навсегда.

Марта для меня словно произведение искусства и лучший друг в одном флаконе — ничего кроме восхищения никогда к ней не чувствовал. Наверное, это хорошо. Я не весть, какой конкурент Роланду, а уж Айсу — тем более. Да и, честно говоря, Марте для полного счастья только моей любви и не хватало — всё остальные беды и горести были у неё в полном комплекте.

Осторожно подхожу ближе.

— Тогда что с тобой?

— То есть с ней могли случиться только мои побои? Больше она ни в какое дерьмо вляпаться не могла? — Ингрид исподлобья смотрит на меня, как всегда в чем-то подозревая. — В своём уме?

— Джонни, Ингрид меня спасла. Я ей теперь своей жизнью обязана.

— От чего она тебя спасла и что с твоей ногой? — Никак не могу понять, что здесь все-таки произошло. — На тебя кто-то напал? Генерал?

— Слава богам, нет. Просто кукла попала ногой в капкан, — отвечает на мой вопрос Ингрид. — Какой-то совершенно дичайший агрегат, который только чудом не оттяпал нашей принцессе ногу до самого колена.

Ингрид зло сплевывает себе под ноги. Ну, чисто белобрысая версия Роланда с сиськами — такой же сгусток злобы и желчи. И как они не сошлись? Им бы вместе легко жилось. Образовали бы коммуну вечно злых людей и плевались в несогласных с их политикой товарищей ядом. Отличная жизнь, диктатура озлобленности в чистом виде. Ну да хрен с ними. Вечно я о какой-то ерунде думаю.

— Марта, это правда? — Хочу услышать именно её ответ, потому что всё-таки не очень доверяю Ингрид. — Не молчи, пожалуйста.

— Джонни, я не пойму, какого хрена ты такой непонятливый? — Ингрид смотрит на меня своими водянистыми глазами. — Она попала ногой в капкан, я её нашла случайно и помогла вытащить ногу. Потом обработала рану, и теперь она отдыхает. Вроде бы всё просто или для тебя эта информация за гранью понимания?

Ох, и язва — такой второй во всём свете не сыскать. Колючая как ёж.

— А как немного отдохну, сразу двинем в сторону Города. Ты вот к нам присоединился, теперь будет, кому меня на руках нести, если идти не смогу. — Марта снова заливисто смеётся, и я невольно заражаюсь весельем. Просто не нужно смотреть на Ингрид, чтобы не испортить себе настроение — вот и весь секрет.

— Ну, у нашего доктора золотые руки, это все знают, — смеюсь в ответ и присаживаюсь рядом с подругой на землю. — У вас есть что пожрать?

Марта ложится щекой на моё плечо и закрывает глаза. Она дрожит, и я чувствую, как сжимается моё сердце от жалости. Почему именно ей было уготовано попасть в такую переделку?

— У меня есть консервы в рюкзаке. Я с перепуга тогда их все сгребла. Думала, если у меня будет еда, то вы будете активнее стремиться меня найти. — Её голос тих и печален и от этого ещё горше.

Интересно, кто занимает сейчас её мысли. Об Айсе, который наверняка всё ещё живёт в её сердце. Или о Роланде? Вечная загадка женского сердца — мне её никогда не разгадать.

— Может, Айс нашёл другой источник пропитания, — говорит как всегда до безумия корректная Ингрид. — Может, ему нахрен твои консервы не сдались? Кто его знает, как там, на подступах к Городу? Может, есть, что жрать, вот он и не ищет тебя. Да и вообще, Марта, сама понимаешь, ему слегка насрать на нас всех. Да чего это слегка? Полностью насрать.

— Ингрид, твою мать! — Вскакиваю и смотрю ей в глаза. Она с усмешкой отвечает на мой взгляд, а я борюсь с желанием её огреть чем-нибудь прямо по зубам.

— Что, Джонни? В чем-то со мной не согласен? — ледяным тоном интересуется эта змея.

— Что же ты за человек такой? — Я в ярости от того, что она не умеет заткнуться, когда нужно. — Почему не можешь просто помолчать, когда тебя никто не спрашивает?

— Ребята, успокойтесь! — орет Марта и пытается встать, правда, безуспешно. — Не нужно ссориться. Мы не для того живы остались, чтобы сейчас перегрызть друг другу глотки! Уймитесь и сядьте! Будем есть. Ингрид, давай нож — откроем консервы.

Точно, жратва! Не знаю, существует ли Бог, но кто-то явно услышал мои молитвы. Ингрид шумно сглатывает, явно думает о том же. Насколько бы отчаянными, злыми и отмороженными мы ни были, но без еды обходиться, ещё не научились.

Мы одновременно садимся по обе стороны от нашей покалеченной соратницы и заворожено смотрим, как она достает из потрепанного рюкзака банку за банкой. Чёрт, а эта крошка и правда умеет думать башкой, а не только любовными центрами организма.

— Ого, Марта, запасливая ты задница! — в восхищении присвистывает Ингрид. — Такое чувство, что ты сюда запихнула годовую продуктовую корзину.

— Ну а что вы хотели? Всё равно мы бы рано или поздно встретились. Никто же не знает, как долго нам придётся скрываться, а без еды хороши же мы будем, — смеётся Марта, глядя, как мы, словно под гипнозом, наблюдаем за движениями её ловких рук.

На пятидесятой банке я окончательно сбился со счета. Ничего себе!

— Ладно, дорогуша, прячь всё обратно, оставь немного. Поедим и тогда придумаем, как нам дальше тебя тащить. — Видно, что Ингрид уже не в силах сдерживать голодные позывы. Будь её воля, небось, всё бы схомячила в одно лицо.

— Как-нибудь дотащим, — говорю я. — Все будет хорошо.

Ингрид хмыкает:

— И что же ты, Джонни, такой грёбаный неисправимый оптимист? — принимается смеяться Ингрид. — Что, на помойке вместе со страхом смерти из тебя и пессимизм вышибли?

Меня веселят её слова, и не упускаю возможности ответить колкостью:

— А из тебя монашки что вышибли?

— Красоту и способность хоть кому-то нравиться.

Ингрид заливается смехом. Он у неё на удивление приятный, и я ловлю себя на мысли, что вообще впервые слышу, как Ингрид смеётся. Сегодня какой-то необычный день: я нашёл наших барышень, пожру, наконец, и еще услышал смех того, кто не умеет это делать в принципе. Марта не остается в долгу, и вот мы уже смеемся втроем.

Но у меня такое чувство, что это не последние сюрпризы на моём пути. И не факт, что все последующие окажутся столь же приятными.