Я не могла открыть глаза. К векам будто подвесили две тяжеленные гири, и они никак не хотели подниматься, но, если честно, я не хотела видеть, как вокруг снуют пернатые тени. Я чувствовала кожей их присутствие, ощущала каждое прикосновение и скольжение острых когтей по одежде, скрип камней под мощными лапами, тяжелое сбивчивое дыхание и запах.
Запах старой крови и плесени.
Жар то усиливался, то спадал, лихорадка разжимала когтистые лапы, позволяя мне вздохнуть свободно, но только для того, чтобы через пять-десять минут напасть снова, с удвоенной силой.
Я не чувствовала канарейки и верила, что крохотная птичка полетела за помощью, но откуда ей взяться в этом, всеми богами забытом, городе? Моя участь — остаться здесь навсегда. Стать пищей для крылатых тварей, превратиться в кости и тлен, стать удобрением для черного дерева, что тянет соки из остатков древнего мира.
Может, это к лучшему.
Я освобожу магистра от себя, сниму с его плеч эту ношу, неподъемный груз ненужной любви.
Простите, магистр, я больше не могу сражаться. Я так невыносимо устала, простите меня…
У боли есть тысячи обличий, и сегодня она показала их все. Рвала меня на кусочки, выкручивала мускулы, изводила жаждой, холодом, сыростью. Она поселилась во всем моем теле, накатывала раз за разом, мутила рассудок, проносилась под веками красной волной бесконечной агонии.
Но смерть не приходила.
Лучше бы птицы разорвали мне горло на месте! Лучше бы сожрали, выпотрошили, только бы не оставляли в темноте и неизвестности!
Время тянулось, а избавление ко мне не спешило.
С трудом разлепив веки, я поняла, что лежу на спине, а над головой — низкий серый потолок, испещренный трещинами и выбоинами. Слабого света, исходящего от плесени на стенах было достаточно, чтобы не чувствовать себя в ловушке непроницаемой тьмы.
Пол подо мной был влажный — я ощущала пальцами тонкую прослойку воды, от которой нестерпимо несло кровью и желчью.
Вставай…
— Не могу, — прошептала я пересохшими губами.
У моих подчиненных нет понятия «не могу». Вставай, Канарейка…
— Просто оставьте меня.
Глаза защипало от злых непрошенных слез. Тяжелые соленые капли текли по вискам и оседали в волосах. Хоть пореву напоследок, и то хорошо.
Вставай, Флоренс…
Почему мне просто не дадут уйти? Саджа, разве я так много прошу?
Наверное, слишком многого. Раз я выбрала такую нелегкую дорогу, то и смерть мне полагается мучительная, правильно? Полная борьбы и страданий. Видимо, «справедливость» богини именно так работает.
Жар откатился, позволив мне перевернуться на бок и приподняться на локте.
Это даже не пещера, меня просто бросили посреди долбаного коридора!
Под ладонью что-то громко хрустнуло, острые осколки впились в руку, а в нос ударил резкий нестерпимый смрад, будто я случайно раздавила сгнивший фрукт. Закашлявшись, я с трудом подавила накатившую тошноту и осмотрелась по сторонам.
Тут были и другие тела. И некоторые даже выглядели свежими.
В трех футах в стороне лежал мужчина. Точнее, я предполагала, что это мужчина — лицо несчастного было безжалостно обглодано, от кожи и мускулов остались одни лохмотья, облепившие потускневшие кости, но телосложение и рост никак не могли принадлежать женщине.
И таких костей вокруг было множество. Большие и маленькие, скелеты животных, панцири жуков, как в жилье Эрты. Все шло в дело, питало пернатых охотников.
Среди останков что-то блеснуло, и я подняла с пола вытянутый серебристый предмет, по форме напоминавший стандартный пистолет гильдии.
— Хм, если это и правда оружие…
Пошарив пальцами по корпусу, я нажала на крохотный выступ, и в ладонь выпала самая обычная обойма.
— Только не говори мне, что ты тут провалялся тысячу лет, — я ощупывала ствол и рукоять, пытаясь определить материал, но безуспешно. Форма знакомая, а пушка явно не из какого-то известного мне мира. В обойме оставались три патрона, но я слабо верила, что они все еще были пригодны для стрельбы.
Впрочем, лучше, чем ничего.
От нахлынувшей слабости подогнулись колени, а мир растекся в стороны разноцветными волнами. Жар пробрал меня от пяток до кончиков волос, стиснул сердце с такой силой, что пришлось опереться рукой на стену.
Тусклый свет играл со мной злые шутки, вырисовывал на камнях причудливые зигзаги. Тени метались под ногами, разинув беззубые рты, рассматривали меня тысячами глаз.
Я схожу с ума…
Может, это безумие двоедушников решило проявить себя?
Шатаясь, я побрела в неизвестность, прижимая пистолет к груди. Три пули — это прекрасно. Две — для врагов и одну — для себя. Только бы рука не дрогнула в самый ответственный момент, только бы палец не сорвался с курка.
Две — для врагов и одна — для себя.
Отлично. Так и сделаю.
Цепляясь онемевшими пальцами за камни, я упрямо переставляла ноги, но все не видела просвета и ничего не слышала.
Птички все повымирали что ли, твою мать?
Кое-где попадались ответвления. Короткие коридоры с крохотными круглыми комнатками в конце. Здесь каждый шаг сопровождался громким хрустом, а под подошвами сапог крошились остатки скорлупы.
Я в гнезде. Меня притащили, чтобы кормить новый выводок?
Тогда где все птицы?
Ответ казался очевидным. Они все брошены на уничтожение незваных гостей в городе, так что в гнезде, возможно, остались только несколько тварей, чтобы сторожить кладки.
Не так уж и страшно. Все хорошо, нормально…
Ведь у меня есть целых три пули.
Постепенно коридор расширился, выведя меня в квадратный зал, сто на сто ярдов, не меньше. В потолке зияла круглая дыра, из которой вниз лился свет, выхватывая из сгустившейся темноты еще больше костей.
Что-то хлюпнуло впереди. Точно кто-то раздавил сапогом переспевшее яблоко. Воздух раскрасился красным, щедро сдобренный охрой и гнилостной зеленью. Я будто могла видеть цвет, чувствовать его вкус на языке, ощущать малейшие колебания мира.
Вот что-то треснуло, и звук растекся перед глазами вязкой оранжевой гущей. Пронзительный визг ударил по ушам и вспыхнул в воздухе маковыми кляксами.
Волна цвета набирала обороты, трески, всхлипы и визги бились об меня, как вода бьется о прибрежные камни, и в бесконечном водовороте красок, которых просто не могло быть, я различила зыбкую тень.
Это была непроницаемая, абсолютная чернота, оплетенная красными лентами.
И эта чернота не отрываясь следила за мной.
Шаг вперед. Нечто текло, как вода, парило над тысячами костей, тянуло ко мне конечность, а в глубине убийственного мрака, как угли костра, вспыхнули глаза. Жуткие, совершенно дикие, нечеловеческие.
Вскинув пистолет, я выстрелила почти не целясь. Сковавшего меня ужаса хватило бы и на тысячу человек, и на мгновение в дальнем уголке черепной коробки мелькнула мысль, что я совсем-совсем не хочу умирать.
Я не готова уйти, еще не время…
Выстрел прошелся по самому краешку тени, даже не замедлил ее, и я уже собиралась нажать на курок снова, как перед лицом нечто раскинуло крохотные желтые крылья.
Канарейка истерично чирикала и всячески отвлекала!
Стоп…
Канарейка?
И никакой помощи я не вижу, значит, и не нашла она никого.
Рука с пистолетом опустилась вниз, неподъемной тяжестью потянула к земле.
Вот и все. Наверное, Саджа услышала мои молитвы.
Тень нависла над головой, сверлила меня пристальным взглядом, а потом опустилась на колени и коснулась моей щеки, стирая дорожки от слез. Если это и есть смерть, то не такая уж она и страшная.
Только сделай все быстро, прошу.
— Флоренс, — проговорила смерть, и ее голос показался мне до боли знакомым. Он растекся в воздухе золотой патокой и укутал меня теплым коконом, пробрался под одежду, под кожу, к самому сердцу.
Из мутной черноты проступили знакомые черты. Острый подбородок, высокие скулы, прямой нос, излом тонких губ. На влажном от пота лбу скрутились смоляные завитки волос. На бледной щеке — кроваво-красный росчерк, как раз там, где пуля коснулась тени.
«Шрам останется», — подумала я вяло.
И разрыдалась, как ребенок.
Меня колотило от страха и облегчения одновременно, а вместе со слезами выходила горечь и боль, и усталость, а пальцы так отчаянно цеплялись за черную куртку магистра, что швы должны были вот-вот разойтись. Я оплела его шею, как вьюнок, напрочь позабыв о всех наших договоренностях и условиях, и даже если бы сейчас он на меня прикрикнул, я бы все равно не смогла расцепить онемевшие пальцы.
— Не плачь, храбрая птица, — прошептал магистр, поднимая меня на руки. — Мы выберемся, вот увидишь. Ты только не плачь так, не надо.
— В-вы пришли, — от рыданий голос изломался и просел, превратившись в задушенный хрип. — Пришли за мной…
— Конечно, пришел, — мне показалось, что магистр улыбается. — Разве могло быть иначе?