Грешный

Глава 11

Свадьба была великолепной. Невеста трогательно роняла слезы, не стесняясь присутствующих, вся церемония была буквально пронизана обожанием, которое питал к своей суженой жених. Несколько раз Джейн чувствовала, как к горлу предательски подступали слезы. Бедняжка напоминала себе, что должна быть счастлива за Анаис. Она искренне радовалась за подругу, но на языке все равно ощущался слабый привкус горечи.

Джейн думала о том, на что это может быть похоже: стоять рядом с любимым человеком перед алтарем, видеть слезы счастья в его глазах, не скрывать чувств, делиться своим счастьем с окружающими. При виде благоговения, которым озарилось красивое лицо Реберна, когда Анаис под руку с отцом направлялась к нему, у Джейн перехватило дыхание. Вот это истинная любовь!

Боль, сожаление и ревность наполнили душу несчастной компаньонки. Ей так и не удалось познать любовь, не говоря уже о таких чувствах, которые связывали Анаис и Реберна. Наблюдать за этой изумительной связью двух любящих сердец и знать, что никогда не испытаешь ничего подобного, — это было настоящей пыткой, самым жестоким испытанием из всех, что выпадали на долю Джейн.

Скользя взглядом по столу с гостями, предвкушавшими щедрую свадебную трапезу, подружка невесты снова взглянула на счастливую пару, сидевшую напротив. Реберн что–то нашептывал на ушко любимой, Анаис в ответ улыбалась и смущенно краснела. Не стесняясь открыто демонстрировать свои чувства, жених прижался губами к виску суженой и нежно провел кончиком пальца по ее зардевшейся щечке.

— Полагаю, перед тем, как мы приступим к еде, уместно будет произнести тост, — зашептал низкий мужской голос совсем рядом с Джейн. Это было неожиданно и безжалостно, словно удар плетью, и она немедленно встряхнулась от грустных размышлений.

Уоллингфорд! И как Джейн могла забыть, что это грубое животное сидит рядом с ней? Стоило ему подвинуться на своем стуле или случайно коснуться руки или бедра Джейн, как все ее тело начинало трястись, будто от заряда тока. Почему же бедняжка все еще реагировала на присутствие графа физически — и это после того, как он оскорбил ее столь омерзительным образом? Как там он ее назвал — маленькая мышь? Серая, унылая, пресная…

Гордость Джейн все еще была уязвлена воспоминаниями о несносных колкостях графа. Горькие слезы обиды уже готовы были хлынуть из глаз, но ей удалось отогнать их усилием воли. Нет, Джейн Рэнкин не плачет, особенно из–за мужчины! За свою нелегкую жизнь она пролила так много слез, что их запас, видимо, исчерпался. И теперь Джейн просто нечем было плакать в ответ на жестокую оценку, сорвавшуюся с уст Уоллингфорда. Даже если то, что он сказал, было правдой.

Джейн была такой, какая есть, и ничто не могло изменить ее внешность, добавить ей физической привлекательности. Как любила повторять леди Блэквуд, «Бог создает нас, определяя каждому его предназначение». Джейн никогда не подвергала сомнению справедливость этого утверждения — до тех пор, пока не почувствовала влечение к этому прекрасному темному ангелу, лорду Уоллингфорду.

Гораздо важнее внешности была для мисс Рэнкин ее индивидуальность. Ей не хотелось меняться, превращаться в кого–нибудь другого. Она любила эту Джейн — сильную, независимую личность. Человека кристальной честности, чистоты, порядочности. Она была медсестрой, женщиной достойной профессии. И именно это, как думалось Джейн, должно было вызывать к ней интерес, а совсем не внешность.

Ричарду, казалось, была по душе простота, даже заурядность ее облика. В компании доктора Инглбрайта Джейн не приходилось волноваться за состояние прически или аккуратность платья, как это делали другие женщины ее возраста. Она просто была самой собой, и не нужно было притворяться, пытаясь соответствовать мужским идеалам и фантазиям.

И все–таки Джейн никак не удавалось выкинуть из головы больно ранившее ее замечание насчет унылой серой мыши. О, граф умел заставить страдать! Сейчас он ничем не напоминал того пациента, о котором она с такой любовью заботилась. В нем не было ничего от Мэтью. Этим мужчиной всецело управлял циничный Уоллингфорд.

— Так как насчет тоста? — снова забормотал лорд. — Или вы решили игнорировать меня? Или, быть может, вы заняты думами о том, какую же отвратительную рифму я подобрал к своему любимому словечку?

Джейн скользнула по лицу этого дьявола во плоти неодобрительным взглядом, и он бесстыдно захихикал:

— Как вы думаете, что сделают все эти старые перечницы, когда я произнесу слово «трахаться»?

— Если они еще не потеряли рассудок, наверняка врежут вам по голове своими сумочками.

— А что сделаете вы? — спросил граф, встречаясь с ней взглядом.

— Ничего. Я и не жду от вас ничего иного, кроме возмутительно низкого поведения. Думаю, ваша отвратительная манера говорить не может оскорбить меня больше, чем она уже это сделала. Я готова ко всему, к любой вашей выходке, милорд. Я лишь надеюсь, что моя подруга, невеста, тоже готова к этому.

— Давайте вместе будем на это надеяться, — проворчал граф. — Итак, позволите мне начать или предпочтете, чтобы я к вам присоединился? Как говорится, леди первые, я полагаю?

Все тело компаньонки напряглось, когда с уст лорда слетело это слово — «леди». Уоллингфорд сказал его не язвительным тоном, каким обычно сыпал свои возмутительные упреки, не привычно растягивая слова, но Джейн знала: это было завуалированное оскорбление. Она не была леди.

Внезапно столь неуместные сейчас боль и обида в который раз нахлынули на несчастную, и ей оставалось лишь презирать себя за эту уязвимость.

— Пожалуйста, сначала вы, — тихо прошептала Джейн.

Избегая снова встречаться с ней взглядом, Уоллингфорд отодвинулся и встал из–за стола, высоко подняв бокал шампанского.

— Тост для счастливой пары! — громко, торжественным тоном возвестил он.

Гости притихли и потянулись к своим бокалам, их пристальные взоры сосредоточились на фигуре Уоллингфорда и его харизматичном обаянии.

— Однажды я сказал Реберну, что истинная любовь напоминает призрак. Все только и твердят об этом чувстве, но мало кто его видел.

Первые же слова графа вызвали оживленное щебетание, и Джейн заметила, как несколько почтенных джентльменов из числа гостей понимающе закивали.

— Но Реберн, — продолжил Уоллингфорд, — стал счастливейшим из смертных, потому что он видел любовь. У него есть то, чего так страстно желают многие мужчины, то, что суждено обрести лишь избранным.

Джейн во все глаза смотрела на Уоллингфорда, стоявшего совсем рядом, и ее рот от изумления открывался все шире. И все это говорил Уоллингфорд? Или по дороге к церкви какая–нибудь озорная лесная фея посыпала ему на голову волшебной пыли, превратив бесчувственного негодяя в человека с совестью? С душой?

«Это же Мэтью!» — нашептывал Джейн нежный голос. Сейчас возлюбленный казался таким, каким был в моменты их страсти — когда думал, что рядом не она, а кто–то красивый и достойный его.

— Я всегда думал, что мужчины говорят о любви только для того, чтобы сделать свои чувственные потребности более приятными, а заодно и для того, чтобы заполучить хороший секс.

Над столом пронеслось хихиканье, раздались смешки, но гости в один миг успокоились, стоило голосу Уоллингфорда зазвучать в мягком, почти философском тоне.

— Теперь я знаю, что подобное мнение далеко не всегда верно. Я видел силу любви, ее власть, способную навеки связать двоих людей, предназначенных друг для друга. Ты заставил меня поверить в это, Реберн. — Уоллингфорд поприветствовал счастливую пару, еще выше подняв бокал с шампанским. — Я предлагаю выпить за лорда Реберна и его прекрасную невесту, виконтессу Реберн. За истинную любовь! — добавил он, сделав внушительный глоток из фужера. — Навечно!

— Навечно! — радостно подхватили гости.

— Навечно, — тихо повторила Джейн, внимательно изучая Уоллингфорда, медленно опустившегося на свой стул. Нет, сейчас рядом с ней сидел не тот наглец, который так грубо загонял ее в угол в кабинете! Это был Мэтью, мужчина, которого она так отчаянно хотела на протяжении всех этих недель.

Сама мысль о том, что человек, пробудивший ее женственность, находился в обличье самого отпетого мерзавца Лондона, смущала Джейн. Как же могло такое прекрасное, чувственное создание сочетаться с подобными грубостью и жестокостью?

— Ваша очередь, полагаю, — произнес граф, и уже знакомый сильный заряд тока сотряс тело Джейн. Дрожащими руками она потянулась к своей шелковой сумочке и вытащила оттуда маленький кусок тонкой веленевой бумаги.

— Позвольте мне, — предложил Уоллингфорд, поднимаясь и помогая отодвинуть стул Джейн так, чтобы ей было удобно стоять. Компаньонка заметила, что граф не вернулся на свой стул, а отошел в сторону и встал там, сцепив руки за спиной и пристально глядя на нее.

Осознав, что сейчас на нее смотрят все гости, Джейн неловко закашлялась и сдвинула очки на нос. Она боялась даже мельком взглянуть на впечатляющей длины стол, по обе стороны которого сидели элегантные пары.

Люди статуса. Люди денег. Люди, что–то представляющие собой.

Стоя совершенно одна и чувствуя, как глаза всех присутствующих обратились на нее, Джейн понимала: никогда еще она не выглядела столь неуместно, неподобающе обществу. Никогда еще Джейн не ощущала себя такой неудачницей, как теперь, на свадьбе подруги, в присутствии двадцати влиятельных богатых пар, и это осознание разрывало ее душу на мелкие кусочки.

Джейн чувствовала, как темный взор Уоллингфорда жег ей спину. Граф внимательно наблюдал за ней и, несомненно, чутко улавливал ее неловкость. Интересно, получал ли он удовольствие, замечая дискомфортное состояние Джейн? Может быть, он размышлял о том, как унылая маленькая мышка оказалась здесь, среди всех этих великолепно одетых женщин? Или просто смотрел, как пышная грудь леди Берроуз бесстыдно выпирает из корсета? Сравнивал ли он прекрасную, роскошную прическу графини и ее модный наряд с ярко–рыжими волосами бедной компаньонки, ее тусклым, заурядным платьем?

Ах, как же Джейн не соответствовала этому светскому обществу, какой же ничтожной она себя ощущала! Эмоции едва не выплескивались через край, и Джейн попыталась собрать в кулак всю свою волю, весь свой характер, все свои самоуверенность и внутреннюю силу, которыми она так гордилась. Мисс Рэнкин не заботилась о внешности и одежде — все это не определяло достоинство женщины, никак не относилось к нему. Только душевные качества, то, что находится внутри, определяет ценность человека.

Джейн поймала взгляд леди Блэквуд, которая ободрительно подмигнула ей уголком глаза. Это была по–настоящему материнская поддержка, которая в мгновение ока помогла Джейн унять сильное волнение и благополучно приступить к выполнению обязанностей подружки невесты. Сдержанно улыбаясь, она развернула бумагу, которая беспомощно затрепетала в ее руках. Беспокойство компаньонки снова стало очевидным, и чем больше она старалась унять нервную дрожь, тем сильнее бился в конвульсиях тоненький лист бумаги.

— Мне будет довольно сложно идти по стопам лорда Уоллингфорда, — начала Джейн, издав неловкий смешок, — потому что я не обладаю подобным красноречием. Мне не хватает того же магнетизма и хорошо подвешенного языка.

Последнюю фразу Джейн буквально промямлила, пытаясь отвесить неловкую шутку. До ушей выступающей долетели шепот и хихиканье женщин, и ее лицо тут же зарделось от смущения. «Продолжай же! — пронеслось в голове Джейн. — Нужно поторопиться, чтобы потом снова усесться за стол и поскорее забыть об этом унижении».

— Я произнесу не свои слова, это стихи Элизабет Барретт Браунинг. Они наиболее полно описывают то, что я сейчас чувствую. — Откашлявшись, Джейн поднесла бумагу к лицу и начала читать строки, которые набросала пару часов назад:

Люби меня, мой милый, просто так.

Не говори, сколь сладостна улыбка,

И нежен тон речей, и явна красота…

Вот годы пролетят, и я уже не та —

Всему на свете суждено меняться.

Поймешь ты скоро бренность бытия,

Исчезнет все, но лишь одно нетленно —

Любовь, что пронесем через года.

Так будем рядом, вместе — навсегда!

Опустив бумагу, Джейн обернулась и с нежностью посмотрела на Анаис и лорда Реберна, рука которого трогательно, словно защищая, обвивала плечи невесты.

— В этом и есть назначение истинной любви. Взаимных чувств, способных пройти через горе и радость, через красоту и увядание. Такова любовь, не имеющая начала и конца, любовь, которую мы все имеем счастье наблюдать сегодня. За лорда и леди Реберн. Пусть они будут вместе — отныне и навеки!

— Верно! Верно! — оживились многочисленные гости, звеня бокалами. — Отныне и навеки!

Анаис поднялась со стула, заключив Джейн в объятия, и та крепко прижала невесту к своей груди.

— Спасибо, моя дорогая Джейн, — всхлипывая, прошептала Анаис. — Я буду помнить эти слова всю свою жизнь!

Кивнув, Джейн еще крепче обняла подругу, мельком заметив, как Реберн благодарно пожал руку Уоллингфорда. К ее изумлению, граф обнял друга и наклонился к нему, чтобы сказать что–то на ухо. Ах, как же она хотела знать, что Мэтью пожелал Реберну!

— Довольно, довольно, — нетерпеливо прервал выражения теплых чувств лорд Уэзерби, отец Реберна. — Еда начинает остывать.

Счастливая пара и свидетели послушно уселись на свои места. Джейн взяла салфетку и положила ее на колени, тщательно стараясь избегать прикосновений к Уоллингфорду, внушительная фигура которого занимала почти все место между их стульями. Глубоко вздохнув, Джейн потянулась за бокалом — и замерла на месте, едва не выронив из руки хрустальный кубок, когда ее взгляд встретился с парой ядовито–зеленых глаз. О, эти неприятные, подлые зеленые глаза! До боли знакомые, навечно запавшие в память зеленые глаза! Не в силах унять трепет во всем теле, Джейн отвела глаза от насмешливого взгляда лорда Терстона.

— Разрешите мне, — мягко предложил Уоллингфорд. Взяв у Джейн бокал с шампанским, граф поставил его на белую льняную скатерть. — Вы продрогли? — спросил он, заметив, как дрожит соседка по столу. — Если вам будет угодно, я попрошу одного из лакеев закрыть окно.

Посмотрев на Уоллингфорда, Джейн увидела, как его пристальный взгляд скользит между нею и лордом Терстоном, который продолжал бессовестно таращиться на свою бывшую жертву.

— Нет, благодарю вас, — тихо пробормотала Джейн, встревоженная непосредственной близостью Терстона и непривычным беспокойством, прозвучавшим в голосе Уоллингфорда.

Мэтью промолчал в ответ, продолжая внимательно изучать Терстона и свою соседку. Джейн ясно чувствовала его любопытство и, казалось, даже слышала вопросы, которые граф задавал сам себе. Должно быть, он гадал, откуда эта занудная, мрачная прислуга знает столь известного аристократа, члена парламента?

— Бекон? — осведомился Уоллингфорд, протягивая ей серебряный поднос.

— Нет, не стоит, спасибо.

— Все это шампанское на пустой желудок не сослужит вам хорошую службу, дорогая, — протянул граф, возвращаясь к привычке издевательски растягивать слова. — И, поскольку нам необходимо играть важные роли свидетелей еще несколько часов, это было бы крайне нежелательно.

Стрельнув взглядом в сторону графа, Джейн взяла вилку и наколола на нее кусок бекона.

— Смышленая девочка, — прокомментировал он с хищной улыбкой.

Погрузившись в грустные раздумья, Джейн осознала, что Мэтью ушел и снова вернулся Уоллингфорд, с его черствостью и грубостью. Впрочем, это было даже к лучшему. Ей было гораздо легче презирать Уоллингфорда, чем Мэтью. Если он и на оставшуюся часть уик–энда останется Уоллингфордом, Джейн будет гораздо легче сосредоточиться на своей главной задаче — избегать встречи с Терстоном.

— Итак, расскажи мне, — попросил Мэтью, стремительно кружа невесту в затейливом танце, — историю своей подруги.

— Джейн? — перепросила Анаис, с трудом переводя дыхание.

Стоя у входа в танцевальный зал, Реберн несколько раз метнул в друга сердитые взгляды, и Мэтью замедлил темп танца из уважения к деликатному положению ее светлости.

— Да, мисс Рэнкин, — бросил Уоллингфорд как бы невзначай, боясь выказать чрезмерный интерес.

Несмотря на то, что Анаис считалась подругой Мэтью на протяжении многих лет, она была, прежде всего, женщиной — а женщины, как известно, становятся хитрее и проницательнее дьявола, когда речь заходит о любовных делах и устройстве счастья подруг.

— Джейн — компаньонка моей тети и самая лучшая моя подруга, ближе ее у меня на всем свете нет — кроме Реберна, разумеется.

— Естественно, — сдержанно отозвался Мэтью. «И охота же ей копаться в этой грязи!» — пронеслось у него в голове. Но конечно, граф едва ли решился бы произнести это вслух: подобная фраза наверняка задела бы чувства Анаис. Черт возьми, он и сам не понимал, почему так интересовался унылой мисс Рэнкин и ее не менее унылой историей!

По правде говоря, эта компаньонка привлекла внимание Мэтью в ту самую секунду, когда она вышла на террасу и прервала его беседу с леди Берроуз. Это произошло еще до того, как Уоллингфорд понял: именно мисс Рэнкин была тем язвительным дерзким существом, которое потопталось на его купюре.

Мэтью внимательно наблюдал за подружкой невесты во время свадебной трапезы. Его удивляла собственная реакция на присутствие невзрачной серой мыши, невольное любопытство, которое та вызывала. Но еще более поразительной графу показалась немая сцена между мисс Рэнкин и лордом Терстоном, свидетелем которой он невольно стал. Напряжение между ними было таким явственным, таким очевидным… Оставалось только теряться в догадках, что же могло произойти между столь разными людьми.

— А давно твоя тетя наняла мисс Рэнкин?

— Думаю, примерно четырнадцать лет назад, — ответила Анаис, пока Мэтью кружил ее в венском вальсе. — Джейн — самая преданная компаньонка моей тети и моя самая верная подруга.

— И она не работает где–то еще, не так ли? — полюбопытствовал Мэтью. Когда Анаис странно посмотрела на приятеля, тот счел нужным объяснить: — Мне показалось, что я видел ее где–то прежде, поэтому и спрашиваю.

— Нет, она работает только компаньонкой. Волна отчаяния накрыла Мэтью с головой. Да, он никак не мог примириться с мыслью, что мисс Рэнкин — на самом деле Джейн, его медсестра. Компаньонка была некрасивой и мрачной, совсем не такой, какой он представлял себе свою таинственную возлюбленную. И все же граф то и дело смотрел на эту, совсем другую Джейн и не мог отделаться от мысли, что именно она сидела тогда на его кровати. Возможно, эта женщина была с ним в карете, и именно ее тело он ласкал, доводя до пика блаженства.

Боже праведный, Мэтью едва ли мог поверить в то, что наконец–то отыскал ту, что трепетала в его объятиях, когда он нежно прикасался губами к самой сокровенной частичке ее тела… Мисс Рэнкин была слишком холодна и отстраненна. Джейн казалась мягкой, нежной и бесконечно женственной, от нее веяло теплом. Нет, эта серая мышка просто не могла ею быть!

— А где ее семья? — спросил Мэтью. Его взгляд скользнул мимо Анаис в сторону одинокой фигуры, сидящей в углу танцевального зала. Огромная пальма в горшке почти скрывала убежище пресной мышки от посторонних глаз.

— О ее семье рассказать почти нечего. Возможно, мне не стоит тебе говорить…

«Еще как стоит! — пронеслось в голове Мэтью. — Вероятно, ты действительно не можешь выдавать чужие секреты, но, черт возьми, ты просто обязана это сделать!»

— Джейн была бы очень расстроена, если бы ты узнал…

— О, тогда понимаю, — с досадой отозвался он. — Должно быть, тебе действительно не стоит делиться этим со мной. Не думаю, что сильно ей понравился, зачем же вызывать еще большую антипатию к себе.

Голубые глаза Анаис вспыхнули ярким огнем, в них показалась искорка заинтересованности. Неужели Мэтью решил добиваться расположения ее подруги? Анаис была заинтригована. Судя по выражению лица невесты, она уже планировала свадьбу Мэтью со старомодной и некрасивой мисс Рэнкин!

— Моя тетя натолкнулась на нее совершенно случайно. — Анаис заговорщически понизила голос, чтобы другие танцующие пары не могли их нечаянно подслушать. — Однажды вечером, у своего городского дома, тетя заметила Джейн, всю сжавшуюся под проливным дождем.

Мэтью изумленно поднял бровь:

— Она ведь не собиралась что–нибудь украсть в этом доме?

— Она рылась в мусорном контейнере, искала объедки, оставшиеся после ужина. — Анаис с грустью взглянула на друга. — Разумеется, моя тетя не могла прогнать ее прочь. Вместо этого она предложила Джейн покровительство и работу.

Буря странных эмоций бушевала в душе Мэтью. Ужас, стыд, вина, сочувствие — все эти непривычные Уоллингфорду чувства, казалось, вот–вот взорвутся у него изнутри. Граф снова думал о Джейн — своей медсестре, и эти воспоминания медленно уничтожали его. Мэтью повторял себе, что мисс Рэнкин не имеет к ней отношения. Компаньонка не могла быть его любимой. Джейн ушла. Она покинула его.

— Все, что я знаю о родителях подруги, — это то, что ее отец был аристократом, а мать — его любовницей. Думаю, в прошлом Джейн пришлось несладко, ведь она выросла в борделе Ист–Энда. Ее мать прыгала от мужчины к мужчине, ища покровителя. Джейн, конечно, следовала за матерью, но никакой защиты от ее любовников не видела. Боюсь, Джейн не раз была предоставлена сама себе.

— Очевидно, она — незаконнорожденная? — осведомился Мэтью.

Граф представил себе Джейн маленькой брошенной девочкой, почувствовав, как больно жалят душу укоры еще оставшейся в нем совести.

— Да, так и есть. Но ее происхождение не имеет значения, — ответила Анаис, глядя Мэтью прямо в глаза. — Оно не имеет значения, как для моей тети, так и для меня. Джейн очень дорога мне, поэтому ее родословная не важна и для Реберна. Уверена, мой друг, что в этот уик–энд печальное прошлое Джейн не будет волновать и тебя.

— Разумеется, нет, — тихо подтвердил Мэтью, обиженный тем, что Анаис в нем сомневается. — Ты ведь знаешь: когда нужно, я умею быть довольно очаровательным.

— Очарование — совсем не то, что ей нужно, милорд. Преданность и постоянство — вот что требуется Джейн. Умоляю тебя, как своего давнишнего друга, оставь ее в покое! Не нужно легкомысленно заигрывать с Джейн или пытаться ее очаровывать ради собственного развлечения.

Танец закончился, и Мэтью подвел Анаис к мужу.

— Обещаю тебе, Анаис. Я оставлю ее в покое. Я ее не хочу. Она мне не нужна.

Но, даже сказав это, Уоллингфорд продолжал искать взглядом Джейн. Нет, она действительно была не нужна ему — точно так же, как и остальные женщины. И все же, несмотря на все отговорки, граф вдруг оказался перед компаньонкой и протянул ей руку:

— Вы позволите?

Глаза мисс Рэнкин по–совиному сощурились под очками.

— Позволю — что?

— Пригласить вас на танец, — раздраженным тоном сказал Мэтью. — В конце концов, именно это нужно делать на свадебном балу.

— Компаньонке леди не полагается танцевать, — горделиво фыркнула собеседница, окидывая взором кружащихся в танце гостей.

— Но подружке невесты и шаферу надлежит потанцевать.

— Нет, спасибо, — твердо отрезала компаньонка тоном, не признающим никаких возражений.

— Пойдемте, вы должны это сделать, — пробормотал Уоллингфорд, встревоженный ее отказом. Еще ни одна женщина прежде не отвергала его приглашения на танец. И черт его побери, если бесцветная старая дева станет первой!

Крепко схватив мисс Рэнкин за руку, Мэтью потянул ее со стула, зная, что сидящая совсем рядом пожилая покровительница пристально наблюдает за ними из–за ветвей пальмы. У Джейн перехватило дыхание, когда она буквально налетела на графа. Тот застыл на мгновение, будто пригвожденный к полу видом компаньонки — в пылу борьбы ее бюст, тесно стянутый лифом платья, едва не вывалился из корсета.

«Какие большие, великолепной формы, округлые груди!» — невольно пронеслось в голове Мэтью.

— Что вы себе позволяете? — прошипела мисс Рэнкин.

— Пытаюсь убедить вас потанцевать со мной, — обескураженным тоном произнес лорд. О боже, какие греховно притягательные формы скрывались под ее уродливым платьем! Продолжая бороться с непокорной подружкой невесты, Мэтью мог ощущать их чувственность, сочность и пышность. Невольно реагируя на соблазнительность тела компаньонки, достоинство графа под брюками стало твердеть и набухать. Он пытался запретить себе тереться о ее бедра, но не мог.

— Я уже отклонила ваше предложение, — резко бросила мисс Рэнкин, отбрасывая руку наглеца, которая было легла пониже ее спины. — И, могу вас заверить, вам точно не удастся меня убедить.

— Нет, я настаиваю! — продолжал уговаривать Мэтью. Внезапно он почувствовал, что ноющую боль под брюками может успокоить лишь восхитительное тело этой женщины, движущееся в такт с его телом. — Вот увидите, вам понравится!

Упрямица впилась в него своим острым взглядом:

— Разумеется, не понравится.

— Нет, вы получите подлинное удовольствие!

— Я не танцую.

— Но сегодня будете танцевать! — воскликнул граф, снова хватая ее за руку.

Мисс Рэнкин прикрыла глаза, словно страдала нестерпимой боли.

— Я не танцую, милорд, потому что не знаю, как это делается, — отрывисто произнесла она, прицельно жаля собеседника каждым своим словом. — Ну что, довольны? Я — на самом деле маленькая и ничтожная, как вы и сказали. Я — унылая серая мышка, неспособная даже потанцевать. А теперь отпустите. И перестаньте смотреть на меня подобным образом. Мне не нужна ваша жалость.

— Поверьте, я не хотел оскорбить вас! Джейн фыркнула и гордо вскинула подбородок:

— Конечно, вы только и ищете повод, чтобы меня унизить. Видимо, такова моя расплата за то, что привела вас в замешательство этим утром, в присутствии вашего последнего завоевания.

— Она — не мое последнее завоевание, — вспылил Мэтью. Какого дьявола эта занудная компаньонка заставляет его чувствовать себя таким возмутительно вульгарным и грязным всякий раз, когда она смотрит на него вот так через очки? Боже праведный, что она с ним делает? Уоллингфорд едва мог сдерживать свой внезапный безумный порыв. Еще мгновение назад граф презирал эту серую мышь, теперь же он ясно чувствовал эрекцию, а заодно с ней и горячее желание схватить ее ладонь и запихнуть себе под брюки.

— Вы ведь назначили ей свидание этим утром, — сказала Джейн вкрадчивым голосом. — И теперь вы утверждаете, что лгали тогда?

— Мужчина может изменить свое мнение, — веско изрек Уоллингфорд. Кстати, он только что изменил свое мнение о мисс Рэнкин — и сделал это в одно мгновение.

— Горбатого, милорд, могила исправит.

— Что, черт возьми, это значит?

— Это значит, что вы — такой, какой есть. Не стоит утруждать себя тем, чтобы стоять рядом со мной и притворяться, что вы — джентльмен. Вы бесконечно далеки от этого образа.

Мэтью силился подыскать подходящий по колкости ответ, когда солнечный луч, бивший сквозь окно, уступил под натиском тяжелой серой тучи. Со странной смесью изумления и ужаса он наблюдал, как причудливая игра света преобразила лицо Джейн. Боже праведный, какая безупречная форма лица, какой великолепный блеск ее зеленых глаз, сияющих под уродливыми очками…

— У вас нет ни капли совести, сэр. Ни единого проблеска морали. Вы не заботитесь ни о ком, кроме самого себя и своих удовольствий.

— Вы ничего не знаете обо мне! — прорычал он, невольно изучая лицо дерзкой компаньонки.

— Вы тоже ничего не знаете обо мне, — произнесла она мягким голосом, в котором отчетливо слышалось страдание.

Этот голос, знакомый ангельский, тихий, ласковый голос! Тот самый, который Мэтью слышал во снах. Это был голос Джейн. Господь всемогущий, это действительно была она!

Медленно, не в силах прийти в себя от изумления, Уоллингфорд взял ее за лицо пальцами. Боже, каким же глупцом он был! Она, должно быть, смеялась над ним — тем, кто желал свою нежную Джейн и презирал эту Джейн? Что же, она чувствовала самодовольство, свое превосходство над ним?

Яростные эмоции, вызванные столь очевидным предательством, закипели в крови графа, и он с трудом остановил себя от желания сжать ее подбородок своей железной хваткой.

Черт побери эту Джейн, она знала, кто он! Еще бы ведь Мэтью не скрывал свои черты под вуалью! Он не скрывал от женщины, которую считал своей возлюбленной, ничего. А она стояла прямо перед ним и вела себя так, словно они никогда не встречались, ни когда не разговаривали, никогда не прикасались друг к другу.

Уоллингфорд едва не задохнулся от ярости. Граф отчаянно боролся со своим гневом, едва ли способный видеть хоть что–то, кроме того памятного дня в карете, когда он так страстно желал Джейн. Когда откровенно говорил о себе и позволил ей на короткий миг осветить свою душу. О Боже!

Что Джейн чувствовала всякий раз, вспоминая о том дне, в который Мэтью расправился с ее корсажем и припал губами к ее восхитительной груди? Думала ли об этом с удовольствием? И потешалась ли над ним теперь, высмеивая в глубине души то, каким проклятым болваном он был все это время? Должно быть, мисс Рэнкин наслаждалась своим триумфом в тот день, когда топтала его деньги — а заодно и его чувства?

Черт, кто бы мог подумать! Его прекрасная, страстная Джейн скрывалась под броней этого серого, унылого чудовища!

Повинуясь дикому порыву, Уоллингфорд молниеносно схватил ее за запястье и безжалостно потянул за собой. Осознавая, что никто не обращает на них внимания, он потащил несчастную за собой, к двери, которая вела в пустой холл. Игнорируя протесты мисс Рэнкин, граф силой вел ее за собой, пока они не добрались до еще одной двери. Одним махом распахнув эту дверь, он впихнул туда Джейн, подтолкнув ее рукой в спину. Дверь захлопнулась, и Мэтью заметил, как напряглось все тело мисс Рэнкин, когда этот звук эхом отразился от стен комнаты.

Уоллингфорд обезумел от ярости, разгадав вероломство Джейн. Что это она о себе возомнила? Не свяжись Мэтью с ней, и он не превратился бы в посмешище. Не было бы этой унылой женщины, издевающейся над ним. И он никогда не испытал бы этой мучительной боли, неустанно думая, что Джейн нарочно скрылась от него, а потом… насмехалась над ним!

Мисс Рэнкин дернулась вперед, пытаясь сбежать, но граф тут же подскочил к ней и прижал к двери. Ограничивая движения Джейн, он придвинулся к ней совсем близко и теперь касался ее тела своими грудью и бедрами. Скользнув рукой по спине компаньонки, граф решительно повернул ключ в замке.

Джейн беспомощно захныкала — от страха, от скрытого в глубинах души страстного желания. Мэтью не понимал ее чувств, да его это особенно и не заботило. Он собирался наказать ее за обман — здесь и сейчас. Компаньонка понесет кару, а потом она обязательно ответит на все вопросы Мэтью, уж он ее заставит! Уоллингфорд просто не выпустит ее из этого треклятого кабинета до тех пор, пока не убедится: ему рассказали все, что он должен знать о Джейн Рэнкин и ее обмане.

Пальцы графа сжались на талии компаньонки, он привлек коварную дамочку еще ближе к себе. Уоллингфорд видел, как безумно вращались ее глаза, чувствовал порыв теплого воздуха, доносящийся при ее дыхании. Граф видел, как пальцы мисс Рэнкин в ужасе сжали ткань юбки.

— Вам нравится смеяться надо мной? Вы считаете, что ваша маленькая игра удалась?

Глаза Джейн вспыхнули гневом, но она предпочла благоразумно держать язык за зубами. Что ж, впечатляющий самоконтроль. Мэтью спрашивал сам себя, как долго еще она сможет сдерживаться. Разумеется, в этом вопросе он сам не шел с компаньонкой ни в какое сравнение — и униматься не собирался.

— Я знаю о вас все, Джейн, — зловеще зашептал Мэтью ей на ухо. — Все.

Глаза мисс Рэнкин сердито сверкнули.

— Сильно сомневаюсь.

Он медленно улыбнулся и провел кончиком пальца по ее шее:

— Лондонская больница Медицинского колледжа, верно? Вы ведь работаете там, в ночные смены, не так ли?

Лицо Джейн стало мертвенно–бледным, но, к удивлению графа, она так и не отвела от него, свой пристальный взгляд.

— И там вы заботились обо мне, ведь правда?

— Вы ошибаетесь.

Палец Мэтью уже гладил пульсирующую точку на ее шее.

— Тогда я еще испустил свое семя в вашу руку, помните? Разве вы забыли, что чувствовали, когда мой член был в вашей маленькой ладони, когда я ласкал ваши груди? — Губы графа коснулись уха Джейн. — И мой язык был в вашем влагалище, помните?

Не в силах вырваться, она снова захныкала, а Мэтью застонал от досады. Черт побери, ну почему он опять ощущает возбуждение, прикасаясь к этой чувственной, теплой, атласной коже? К этой обманщице следует чувствовать не вожделение, а ярость — ведь она даже сейчас отрицает, что была той самой Джейн, которая разделяла с ним моменты страсти!

Но гнев Уоллингфорда начал отступать под натиском мощного желания. Он не мог отвести взора от губ мисс Рэнкин, не мог помешать себе думать о том, как бы он хотел провести по ее нежной шее своим языком.

— Вы ошибаетесь, — снова прошептала Джейн, нервно облизнув нижнюю губу.

Пальцы графа больно ущипнули ее за талию.

— Не лгите мне, — зашипел он. — Я знаю, Джейн. Я знаю все. И теперь я хочу понять только одно — почему?

Компаньонка прекрасно знала, что Мэтью имеет в виду. Он видел это по ее глазам, расширившимся от ужаса. «Скажите мне, почему вы меня обманули?» — хотелось взреветь Уоллингфорду, но он изо всех сил пытался не поддаваться эмоциям. Он лишь хотел слышать, как Джейн раскроет свой секрет. Ну почему, почему она сделала это? За что наложила такое страшное наказание, заставив страстно желать ту, что не хочет его?

Хорошо, Джейн добилась своего. Как бы Мэтью ни хотелось признавать это, но она заставила его страдать, причинила сильную боль, когда отказалась возвращаться к нему. Эта восхитительная женщина покинула графа после самых прекрасных, самых чувственных отношений в его жизни — и, Боже праведный, как же он презирал это ощущение брошенности! Как ненавидел признавать свои слабости! И как же Мэтью не хотелось сейчас соглашаться, что эта женщина, эта холодная, расчетливая женщина сделала все, чтобы больно ранить его, чтобы пробудить в нем давно похороненные в глубинах души чувства, чтобы заставить его выпустить эмоции из–под контроля. Все эти мысли буквально сводили графа с ума, заставляли его кипеть от злости.

— Скажите мне, — прорычал Уоллингфорд сквозь сжатые зубы, яростно тряся ее за плечи, пытаясь запугать и заставить наконец говорить. Но Джейн Рэнкин была не робкого десятка. — Скажите это! — потребовал он гневным шепотом, повернув голову так, чтобы слова влетали прямо в ухо Джейн. Его губы нечаянно коснулись мочки ее уха. — Я хочу услышать это из ваших собственных уст!

— Я понятия не имею, о чем вы говорите! А теперь отпустите меня!

Рука Мэтью бессовестно скользнула от талии Джейн выше, и в следующее мгновение его ладонь легла ей на грудь. Уоллингфорд прижался к компаньонке всем телом, теперь его щека касалась ее шеи.

— Вы верите в судьбу, Джейн?

Компаньонка едва не задохнулась, когда Мэтью провел большим пальцем по ее раздувшемуся соску.

— Нет, — пробормотала Джейн так тихо, что граф едва мог слышать ее. — Я не верю вообще ни во что.

— Но когда–то же верили. — Он продолжал беззастенчиво гладить ее грудь. — Однажды вы доверились мне.

— Вы ошибаетесь. Вы принимаете меня за какую–то другую женщину.

Джейн не смогла сдержать стона, когда Мэтью поддался искушению и провел губами по пульсирующей вене, которая выделялась на ее нежной шее. Ох, не стоило этого делать! Он снова демонстрировал свою слабость, хотя не раз давал себе слово никогда больше не быть слабым — по крайней мере, перед этой женщиной.

— Я… я не хочу вас.

Мрачный взгляд Уоллингфорда скользнул от шеи к лицу Джейн. Ее голова склонилась набок, ее глаза позади линз очков были закрытыми, а губы, розовые и надутые, приоткрылись. Повинуясь страстному порыву, он провел пальцем по ее нижней губе:

— Лгунья.

— Я не хочу вас, — повторила Джейн. На сей раз, ее голос звучал тверже, решительнее, словно она старалась убедить не только Мэтью, но и себя саму.

— Вы боитесь мужчин вроде меня, не так ли, Джейн? Признайте это. Я делаю то, что так пугает вас! Я заставляю вас осознавать, что вы — женщина, а я — мужчина.

— Вы не правы, — шептала Джейн, вжимаясь в дверь, чтобы хоть немного отстраниться от графа. Но тот прижимался все ближе и ближе.

— Я знаю, что вам нужно.

— Нет, ничего вы не знаете, — слабо протестовала Джейн. Потеряв дар речи, она лишь отрицательно качала головой, снова и снова шепча «нет» одними губами и продолжая вжиматься в твердую деревянную дверь позади себя. Но Мэтью опять крепко прижался к ней грудью, не давая вырваться.

— Я знаю, чего вы хотите, Джейн. Компаньонка открыла глаза, в волнении моргнула и встретилась взглядом с Мэтью. Ее губы беспомощно задрожали.

— Что вы знаете?

Он снова коснулся пальцем уст Джейн, но уже нежнее. Ее верхняя губа была немного деформирована, на ней выделялся тонкий шрам. Мэтью не замечал этого прежде, но теперь он не мог удержать себя от желания мягко провести кончиком пальца по неровной коже.

Уоллингфорд снова проявил слабость. Ах, как он ненавидел себя за это! Граф ненавидел и Джейн, заставившую его чувствовать эту слабость и признавать ее. И все же Мэтью не мог запретить своему телу, реагировать на присутствие этой женщины, не мог помешать желанию, узнать все ее тайны, выяснить все, что она так тщательно скрывает.

— Я знаю глубину страсти, которую вы прячете под этой чопорной оболочкой. Я знаю, что за вашими протестами таится безумной силы вожделение.

— Нет, нет, вы ошибаетесь!

— Несколько недель назад вы страстно желали меня, буквально горели в моих объятиях! Думаю, вы мечтали только об одном — почувствовать меня внутри своего тела, очень глубоко. Мне кажется, вы все еще хотите этого.

— Я не хочу вас, — снова еле слышно хныкнула она.

— Для чего лгать, если я могу почувствовать, какова истина, в дрожи вашей руки. Я могу видеть это по тому, как трепещут ваши губы. Ощутить запах страсти в тепле, исходящем от вашего тела, которое пропитано возбуждением. Никто лучше меня не даст вам то, что вы так жаждете, Джейн, — настойчиво произнес Мэтью, почти вплотную придвинувшись к ее губам.

Схватив Джейн за руку, Уоллингфорд прижал изящную ладошку к своей груди, потом провел ею по своему камзолу. Джейн наверняка почувствовала, как яростно билось его сердце, как тяжело, прерывисто он дышит! Но Мэтью было все равно. Ему было совершенно не важно, что эта женщина поймет, с каким неистовством он жаждет обладать ею! В этот момент Уоллингфорд не заботился ни о чем — просто хотел, чтобы она тоже прикасалась к нему.

Сжав запястье Джейн, Мэтью провел ее рукой по своей груди, потом спустился ниже, к своему плоскому и твердому животу. Наконец граф опустил ее ладонь на пояс своих брюк.

— Не нравится, когда кто–то напоминает о том, что у вас есть потребности и желания? Но они ведь у вас есть, не так ли, Джейн? Там, в больнице, в карете, вы занимались тем, чего на самом деле хотите. Вам необходимо быть с мужчиной, который касался бы вас, целовал бы вас, нашептывал бы вам нежности на ушко. Вы мечтаете быть наполненной мужчиной.

Мэтью потащил руку Джейн еще ниже, заставив почувствовать, каким твердым было его главное достоинство под шерстяными брюками. Накрыв ладонь Джейн своей, он дал ей понять, что вырываться бесполезно. Компаньонка все еще выглядела непокоренной, но уже не пыталась вырвать свою руку из–под его ладони. Джейн могла бы это сделать, если бы хотела, — сейчас Мэтью лишь держал ее руку в своей. Встретившись с графом взглядом, Джейн задышала так часто, что он уже мог ощущать прикосновение ее вздымающейся груди к своей.

Закрыв глаза, Уоллингфорд стиснул зубы. Сейчас граф смаковал это восхитительное ощущение, которое вызывала рука Джейн, лежавшая на его раздувшемся стволе — хотя тот и был все так же невинно прикрыт брюками. В это мгновение Мэтью был таким чертовски твердым, он с такой силой желал ощутить свою плоть в ее плоти. Но чья это была плоть — мисс Рэнкин или его чувственной Джейн? Он окончательно запутался.

Все это казалось нелепым, абсурдным. Еще каких–то три часа назад Мэтью презирал эту серую мышь. А теперь он едва мог противиться соблазну, поднять юбки компаньонки и войти в ее сладостное тело. Определенно, Уоллингфорд уже не владел собой, он утратил способность мыслить здраво. Вожделение, стремительно бежавшее по венам графа, приводило его в ужас. Он со страхом признавал, что никогда прежде не ощущал себя таким потерянным во время секса, никогда так не томился, не тосковал по женщине.

Прижимаясь к ней так беззастенчиво, глядя в ее распахнутые глаза и пухлый, приоткрывшийся в приглашении ротик, Мэтью чувствовал себя чертовски взбудораженным. Это был такой насыщенный эмоциями, такой эротический момент! Граф все больше проникался чувственностью, которую она — Джейн — пробудила в нем.

— Признайтесь, Джейн, — прохрипел Уоллингфорд, — мысль о наших соединенных телах восхищает вас. Но вы для чего–то притворяетесь, осуждая меня, хотя в глубине души жаждете той страсти, которую я могу подарить вам. И я ее подарю, обязательно.

— Нет, вы не сделаете этого!

— Я обязательно добьюсь от вас или страсти, или правды, которую вы так упорно скрываете от меня. Возможно, я даже получу и то и другое.

Мэтью резко отпрянул от Джейн и увидел, как страсть в ее взоре померкла. Глаза компаньонки потускнели, в них появились холодность и враждебность. Теперь он оставил Джейн — жаждущую страсти и страдающую из–за неосуществившейся мечты, возбужденную и сбитую с толку. Лучше и придумать было нельзя. С таким сильным противником, как эта Джейн, всегда важно было самому сказать решающее слово.

Расположившись так, чтобы его член перестал тереться о брюки, Мэтью фыркнул от с трудом сдерживаемого вожделения и вновь охватившего его гнева. Выходя из кабинета, он отчаянно выругался. И где там Реберн держит этот проклятый бренди?