Грязные игры

Глава 1

Взволнованно, как маленькая девочка, впервые приглашенная на детский костюмированный бал, Шэрон разорвала яркую упаковочную бумагу с фирменным логотипом «Харви Николза».[1] Стоя возле окна своего кабинета в здании Трибюн-Тауэр, она поднесла темно-синий жакет от костюма к красному с синеватым отливом платью, которое, собираясь на службу, надела под шубу из серебристой лисы. Лучи утреннего солнца весело заиграли на золотой отделке.

Ни одна из ее старых вещей не подошла бы для сегодняшнего сверхважного заседания совета директоров, назначенного на девять утра. Темно-синий к ее любимым цветам не относился: Шэрон предпочитала более яркую одежду, однако нынешний день был из ряда вон выходящим. У нее просто не оставалось иного выбора, кроме как облачиться в новый костюм от Ральфа Лорена.

Шэрон хотела выглядеть в нем женщиной не только деловой, но еще и ловкой, искушенной. На подгонку костюма ушла целая неделя – как Шэрон ни старалась, ускорить этот процесс ей не удалось. Более того, у портнихи маленького ателье при универмаге хватило наглости заявить, что она справилась бы с работой в сто раз быстрее, если бы Шэрон не трезвонила ей, а ее секретарша каждую минуту не подгоняла ее.

Между тем Шэрон позвонила в ателье лишь однажды, а Роксанна, секретарша, вообще находилась в отпуске всю последнюю неделю. Портниха считала себя весьма расторопной, а потому обвинения в медлительности восприняла в штыки. Шэрон в ответ пригрозила тиснуть разоблачительную статью про «Харви Николз» в подвластной ей газете. Однако дама, занимающаяся связями универмага с общественностью, тоже в долгу не осталась, высокомерно заявив, что подобная статья им – что комариный укус слону. Не говоря уж о том, что вряд ли среди клиентов их фирмы найдутся люди, читающие «Дейли трибюн».

Как бы то ни было, портниха согласилась открыть салон пораньше, чтобы присланный из «Трибюн» курьер успел забрать костюм Шэрон до начала заседания совета директоров.

Без десяти девять… времени на то, чтобы переодеться, уже в обрез. По счастью, накраситься Шэрон успела еще в машине. Сейчас она лишь слегка поправила макияж: подрумянила щеки с выпестованным в солярии загаром и обвела губы контурным карандашом. Затем она сбросила платье, оставшись в красном лифчике «Анжелика», поясе и черных, в тон туфлям на шпильках, чулках.

Шэрон чем-то походила на Мэрилин Монро, однако ее соблазнительные пропорции портил жуткий целлюлит, из-за которого поверхность ее бедер и живота приобрела некоторое сходство с лунным пейзажем. Натянув пиджак, она с некоторым усилием застегнула пуговицы на груди, туго сдавленной узким, не по размеру, бюстгальтером.

Шэрон любовно оглядела золоченую отделку, с восхищением отметив ее сходство с эполетами, – это был ее фирменный стиль, призванный внушать уважение к ее персоне.

Без пяти девять Шэрон стала натягивать юбку, которую по ее просьбе портниха должна была удлинить на один дюйм. Икры и колени – Шэрон это твердо знала – были у нее красивые, а вот бедра явно подкачали. И вдруг она увидела такое, что кровь в ее жилах застыла, а в следующий миг она испустила вопль, который эхом раскатился едва ли не по всему гигантскому зданию. Юбка была укорочена до предела! Теперь она едва доходила до края чулок и совершенно не скрывала ее позорных бедер. Выглядело это совершенно непристойно.

Перед мысленным взором Шэрон возникла неприятная сцена, произошедшая неделю назад в салоне «Харви Николза», когда она примеряла костюм. В то мгновение, когда, выйдя из примерочной кабинки, она очутилась перед огромным, в полный рост, зеркалом, которого так страшатся многие женщины, из соседней кабинки выскользнула другая женщина в точно таком же костюме – женщина, которая была моложе Шэрон на десять лет и стройнее на четыре размера. Это была Джорджина Харрисон, женщина, которую Шэрон ненавидела лютой ненавистью.

Шестнадцатый размер метнул на размер номер двенадцать испепеляющий взгляд.

Обе дамы давно и открыто враждовали между собой в офисах газет, входящих в группу «Трибюн». Обстановка примерочной была для обеих в новинку, однако на их воинственный дух это не повлияло.

– Послушай, крошка, надеюсь, ты не рассчитываешь, что мы будем щеголять в одинаковых костюмах? – процедила Шэрон. – Тем более что и слепому видно, кому из нас он больше к лицу, – добавила она тоном, не терпящим возражений.

Не дав ошеломленной сопернице и рта раскрыть, она вручила опешившей кассирше свою кредитную карточку…

– Стерва! Сука гребаная! – истошно завопила Шэрон, осознав масштабы постигшей ее катастрофы. Имя виновницы вычислить было несложно – Джорджина! Она успела приобрести костюм еще раньше и тоже отдала его в переделку, вот портниха обе юбки и укоротила.

Более болезненного и чувствительного удара ей никогда прежде не наносили. В куцей до нелепости юбчонке Шэрон выглядела жирной. Чудовищно жирной.

– Вся беда в том, Дуглас, что в моем кресле сидят сразу трое! – кипятилась Джорджина. – Теперь я прекрасно понимаю, каково было бедняжке Диане! На меня давят со всех сторон, но я не собираюсь с этим мириться.

Холлоуэй знал, что Джорджина рассвирепеет, но не ожидал, что до такой степени. Ему оставалось только радоваться, что он догадался выбрать местом встречи «Руф террейс», модный бар в районе Найтсбридж. В этом месте Джорджина не осмелится учинить скандал. С другой стороны, если это вдруг случится, здесь их никто не узнает.

Нельзя сказать, чтобы Дуглас Холлоуэй любил этот бар. Слишком уж досаждали ему местные завсегдатаи – узколобые неандертальцы, которые трясли здесь своими бумажниками. Из-за них «Террейс» приобрел печальную славу, и приличные люди обходили его стороной.

Дуглас Холлоуэй предпочитал обстановку строгой роскоши, отмеченную печатью успеха. Среди таких мест он особо выделял отель «Баркли»,[2] находившийся всего в нескольких кварталах от «Террейс», но казалось, их разделяла целая галактика. «Баркли» устраивал Дугласа не только пышностью обстановки, но и исключительно высокими ценами (благодаря им он был недоступен многим), а также близостью к «Харви Николзу». Последнее означало, что во время его вечерних встреч в коктейль-баре, которые происходили едва ли не ежедневно, Бекки могла совершать покупки в многочисленных бутиках и магазинах, открытых до самой ночи.

Дугласу было приятно сознавать, что в эту самую минуту любимая женщина, стараясь угодить ему, выбирала продукты для ужина: придирчиво оценивала качество суши, внимательно рассматривала грибы, доставленную невесть откуда свежую чернику.

За одним столом с ним сидела Джорджина – темный деловой костюм, на губах ярко-алая помада, в руке «Кровавая Мэри», двойная порция, с острыми пряностями. Холлоуэй с первых минут встречи заподозрил, что «Кровавую Мэри» Джорджина заказала исключительно для того, чтобы привлечь его внимание к своим губам. Что ж, губы и впрямь были того достойны. Дуглас и прежде не раз представлял, как целует эту женщину.

Он опаздывал уже на десять минут и привычно обвел оценивающим взглядом посетителей бара. Знакомых он не увидел. Вот и прекрасно. Эту встречу важно было сохранить в тайне.

Многие считали Дугласа Холлоуэя человеком холодным и расчетливым, безразличным и даже жестоким. Будучи генеральным директором компании, он управлял газетами, входящими в группу «Трибюн», железной рукой начальника концлагеря. Полезных людей он всячески поощрял. Слабаков безжалостно изгонял. Дивиденды «Трибюн» росли из года в год, и акционеры на Дугласа молились. Формально он подчинялся совету директоров и его председателю. Фактически же Дуглас был главным боссом, и все это знали.

Его путь наверх был тернист, и прокладывал его Дуглас при помощи бесконечных интриг, ухищрений и манипуляций. Манипулятором же он был гениальным – прекрасно разбирался в людских слабостях и знал, кого и чем припугнуть. Эмоции других людей он умело использовал, причем в последние годы делал это чисто машинально. Одного он не учел – Джорджина отличалась редкостной наблюдательностью. За годы работы в «Трибюн» она хорошо изучила свойственную Дугласу манеру воздействия на подчиненных и теперь сама пользовалась тем же приемом.

Завидной внешностью Дуглас Холлоуэй не обладал. Высокий и худощавый, при ходьбе он не только семенил, но и ступал, слегка сгорбившись, опустив плечо, словно нес тяжелый груз в одной руке. Красавчиком его могла бы назвать разве что родная мамаша. И тем не менее Дуглас не сомневался в собственной неотразимости, причем чувство это с годами в нем только крепло. Возможно, оно порождалось ощущением его почти безграничной власти. Вряд ли Холлоуэй хоть раз за последние годы вспомнил долговязого и нескладного юношу из канадской провинции, каким он был когда-то. Тот юноша и мечтать не смел заговорить с девушкой, а не то что пригласить ее куда-нибудь.

Вот почему Дуглас не слишком удивился, когда, лавируя между столиками запруженного посетителями бара, получил весьма недвусмысленные предложения от двух женщин подряд. Улыбнувшись собственным мыслям, он невольно вспомнил красавицу Бекки, элегантную, богатую, идеально воспитанную женщину.

– Стакан минеральной воды, – заказал Дуглас официанту, чмокнув Джорджину в щеку. – Без газа, без лимона, но со льдом.

– Неужели вы совсем не пьете? – спросила Джорджина с плохо скрытым недовольством. – Никогда не позволяете себе расслабиться?

«Так, нужно бы настроить ее на шутливый лад», – подумал Дуглас, устраиваясь напротив. Он сразу заметил, что Джорджина взвинченна. Да, сегодня она настроена весьма серьезно, и улыбки от нее не дождешься.

– Нужно, пожалуй, почаще приходить сюда, – улыбнулся он. – Сразу две женщины начали ко мне клеиться. Одна – у дверей, вторая – у стойки бара. Видишь эту роскошную блондинку? Одни ноги чего стоят!

– Дуглас, – с напускной снисходительностью промолвила Джорджина. – Первая – типичная потаскуха, а вторая – вообще мужик.

Дуглас поперхнулся.

– Откуда ты знаешь?

– Брюнетка с вырезом до пупа обслуживает постоянных посетителей бара. Это знают все. Да, она недурна, но и услуги ее стоят недешево. Что же касается того парня, то часто ли приходилось вам видеть блондинок в туфлях двенадцатого размера? Сами подумайте.

Втайне Дуглас воспринимал подобную критику со стороны Джорджины с удовольствием. Правда, она была единственной женщиной на свете, не считая Бекки, которой это позволялось. Так уж у них повелось издавна.

Об этой встрече Джорджина Харрисон, главный редактор «Санди трибюн», попросила его сама. Дело крайне срочное, так она сказала его секретарше, но встретиться они должны не на службе. В повестке дня два вопроса: глобальные перемены или заявление об ее отставке.

Да, похоже, Джорджину здорово допекли. Но первым делом Дуглас взял с нее обещание до их разговора не предпринимать никаких решительных шагов. Он хотел попытаться отговорить ее от ухода. Обстановка в редакции и без того была довольно неустойчивой.

Подлила масла в огонь и сегодняшняя статья в утреннем выпуске «Телеграф», в которой утверждалось, что Джорджина уже ушла в отставку. За последние три года Холлоуэй уволил, выпихнул или принудил уйти целую дюжину главных редакторов изданий, входящих в группу «Трибюн». Вот почему его недруги из лагеря соперников – а их было предостаточно – воспользовались новостью, чтобы порезвиться вволю. Одни заголовки чего стоили:

Джорджина и Шэрон Хэтч, главный редактор «Дейли трибюн», не сошлись характерами, а сейчас вообще враждовали в открытую. Холлоуэя, как ни удивительно, конфликт этих влиятельных женщин вполне устраивал, ведь дрались они из-за него, за место его фаворитки, подобно ревнивым женам в гареме султана.

Дуглас гордился тем, что первым из крупных газетных воротил отважился назначить женщин сразу на два ведущих поста. И доверие его окупилось с лихвой, ибо таланта обеим было не занимать. Но сейчас эти строптивые самки сцепились не на жизнь, а на смерть.

Ему предстояло любой ценой спасти положение. Добровольный уход еще одного главного редактора стал бы для Дугласа увесистой оплеухой, не говоря уж о том, что Джорджина была одной из немногих его союзниц. Терять ее он не хотел.

Газета «Санди трибюн» была типичным таблоидом, причем самым процветающим во всем его царстве. По тиражу она далеко обошла «Дейли трибюн», да и доход от рекламы был в ней несравненно выше. Нет, не мог он рисковать курицей, несущей золотые яйца.

Всю дорогу, пробиваясь через запруженные автомобилями лондонские улицы, Дуглас ломал голову, как найти подход к Джорджине. Он и мысли не допускал об ее отставке. Может, поиграть на благородстве? «Как ты можешь… после всего, что я для тебя сделал?!» Прежде это срабатывало. Нужно воззвать к ее чувству долга, чуть-чуть пожурить, но главное – изобразить искреннюю обиду.

– Я просто поверить в это не могу! – сказал он, глядя на Джорджину в упор. – Как ты могла выставить меня на всеобщее посмешище? – Для пущей убедительности он взял ее за руку. – Кто допустил утечку информации? Каким образом в «Телеграф» пронюхали о твоем уходе?

Джорджина прекрасно знала, каким образом в «Телеграф» пронюхали об этом. Она сама поместила туда эту заметку. Редактор колонки светских новостей была ее подругой и с удовольствием откликнулась на просьбу помочь. Эта публикация сразу повысила ее акции. Увольняться Джорджина не собиралась, однако знала, что Дуглас этого панически боится, а потому чувствовала теперь себя на коне.

– Обещаю сделать все, чтобы приструнить Шэрон, – продолжил Дуглас. – Она от тебя отцепится и перестанет вмешиваться в твои дела. Ты останешься в «Санди» полной хозяйкой. Положись на меня, Джорджина. Я хочу, чтобы ты осталась. Ты должна остаться. В конце концов, ты передо мной в долгу.

Джорджина поморщилась. Она давно ожидала, что Дуглас напомнит ей о том, как в свое время извлек ее из небытия. Правда, за семь последних лет Джорджина, по ее мнению, расплатилась с ним за это полностью. Впрочем, Дуглас Холлоуэй не тот человек, который когда-либо согласится, что получил долг сполна.

«Только не позволяй ему заманить себя в эту ловушку! – с бешенством внушала себе Джорджина. – Ни малейшего послабления, иначе он тебя живьем проглотит. Старый интриган. Стой на своем. Делай вид, что не расслышала. Не выказывай ни благодарности, ни страха».

– Я вас поняла, Дуглас, – сказала она. – Но вы меня не убедили.

– Даю тебе честное слово, – торжественно заверил он, чувствуя, что худшее уже позади. – Шэрон ведь просто помочь старается.

– Помочь! – воскликнула Джорджина, и рядом с ней тут же, словно по волшебству, выросли два официанта. – Бокал шампанского! – потребовала она.

Дуглас отвел глаза в сторону. Эмоциональных женщин он обожал, а вот истеричных побаивался. Вспышка Джорджины скорее напоминала истерику, нежели всплеск эмоций.

– Ей по минутам известно, когда я выхожу обедать, когда провожу совещание, а когда в туалет забегаю – губы накрасить, – свирепо отчеканила Джорджина. – И я знаю, кто ее осведомитель. Этот ублюдок Феретти сообщает ей о каждом моем шаге. В пятницу, например, стоило мне отлучиться на совещание по маркетингу, как Шэрон мигом очутилась на моем этаже и принялась дотошно расспрашивать одного из моих репортеров насчет подробностей дела о двойном убийстве, которое мы освещаем. Абсолютно ясно – она пыталась украсть материал для «Дейли». Мало того что мы конкурируем с воскресными выпусками других газет, так теперь мне и свои пытаются подножку подставить… Нет, Дуглас, ничего не выйдет. Не дело редактора «Дейли трибюн» совать свой нос в дела «Санди». Если, конечно, вы не решили, что «Дейли» будет выходить семь раз в неделю.

– Ты и сама знаешь, Джорджина: когда-то я всерьез рассматривал такую возможность, – спокойно ответил Дуглас. – Однако мне так и не удалось придумать схему, при которой обе газеты сохранили бы свое лицо, а рекламодатели не утратили бы к нам интерес. Да и прочие наши доходы от этого зависят. С другой стороны, небольшие перехлесты нам выгодны – это экономит средства. Вот почему Шэрон и пытается перекачивать кое-какие материалы из «Санди» в «Дейли».

Как и все остальные главные редакторы, Джорджина отлично знала: Дуглас мечтал, чтобы в конечном итоге все подвластные ему газеты перешли на ежедневную форму выпуска. Начать операцию он намеревался со скромных середнячков из группы «Геральд», продолжить мощными «Дейли» и «Санди трибюн», а завершить всеми остальными.

Благодаря одному сослуживцу из финансового отдела, который был перед Джорджиной в долгу, она знала, что Шэрон уже разработала детальный план перехода на ежедневный выпуск и собиралась представить его Дугласу в одиннадцать часов следующего утра. Поэтому Джорджина и решила, что должна опередить соперницу и перехватить инициативу. А Холлоуэй пусть еще помучается.

– В газете может быть лишь один главред, Дуглас. А нормально работать, когда газету разрывают на части, попросту невозможно. Поэтому либо я остаюсь и делаю газету такой, какой я ее вижу, либо увольняюсь. Это мое последнее слово.

– Хорошо, хорошо, – закивал Дуглас. – Положись на меня, Джорджина, я все улажу. Тебе дадут зеленый свет. «Санди» крепко стоит на ногах. Возможно, не все у нас еще гладко, но мы на верном пути. Тираж растет из года в год, реклама приносит нам все больше денег. Лишь одно я бы тебе посоветовал: будь построже с сотрудниками. Не забывай ни на минуту – лучше внушать страх, чем быть любимым.

– Только не надо пичкать меня цитатами из Макиавелли, Дуглас, – отмахнулась Джорджина. – Ваши воззрения на власть мне и так хорошо известны. Кстати, если уж на то пошло, то Макиавелли говорил также, что самая эффективная политика борьбы с заговорщиками – это такая политика, которая не вызывает ненависти.

– Ты ведь знаешь, насколько я на тебя полагаюсь, – продолжил Дуглас, как будто не слышал ее реплики. – В нашем деле безграничное доверие – редкость. Прошу тебя, давай оставим все как есть. Не увольняйся. Не бросай нас. – В его голосе прозвучали умоляющие нотки.

Дуглас ничуть не покривил душой. Джорджина работала у него уже семь лет и была одной из немногих, кому он полностью доверял. Он действительно привык во всем на нее полагаться, зная, что она не подведет его. Да и журналистское чутье было у нее отменное.

Но Джорджина явно устала, и это ощущалось во всем. И виной тому была не только утомительная, на износ, работа в «Санди трибюн», но – и куда в большей степени – постоянные происки Шэрон.

– Может, будет лучше, если вы передадите мои функции Шэрон? – предложила Джорджина. – Воскресный выпуск прикроете полностью и тем самым деньги сэкономите. А «Дейли» будет выходить ежедневно, – закончила она со вздохом.

– Я же тебе сто раз объяснял, почему это невозможно, – терпеливо напомнил Дуглас. – Чтобы выпускать «Санди трибюн», у Шэрон не хватает ни класса, ни мозгов. Это ведь совсем не то, что «Дейли», да и читатель у «Санди» другой. Только тебе это по плечу. Я ни за что не стану рисковать судьбой газеты. И тебя, Джорджина, мне никто не заменит.

Выпив два бокала шампанского, Джорджина наконец сменила гнев на милость.

– Ладно, останусь, но с одним условием, – сказала она. – Я выпускаю «Санди трибюн» и определяю всю ее издательскую политику. Если мне снова будут вставлять палки в колеса, я уйду. Давайте назначим срок – два месяца. Если к тому времени вы не разрубите этот узел, я уволюсь. И поверьте, Дуглас, я слов на ветер не бросаю. – Немного помолчав, она продолжила: – Да, и вот еще что. Тревор Стивенс прозрачно намекал, что не прочь назначить меня главредом «Санди глоуб». Наверное, я завтра позвоню ему и скажу, чтобы он на меня не рассчитывал. Пока, во всяком случае.

– Господи, да как ты только подумать могла, чтобы перейти к этому убожеству! – взорвался Холлоуэй. – За последние полгода они потеряли больше читателей, чем партия тори – своих сторонников на последних выборах. Нет, ты сегодня же перезвони Стивенсу и откажись наотрез.

Он протянул руку к стакану с водой и как бы ненароком посмотрел на часы. Джорджину это взбесило.

– Да, Дуглас, – ледяным тоном бросила она, – уже почти девять. Бекки вас ждет, и я вас сейчас отпущу. Но сначала взгляните на это. – Она раскрыла черный кожаный атташе-кейс и достала из него папку с документами.

Холлоуэй озадаченно нахмурился.

– Ты же говорила, что у тебя два вопроса, а мы уже разобрались с обоими, – недовольно прогудел он.

– Первый вопрос звучал так: либо вы разберетесь с Шэрон, либо я увольняюсь. Возможно, для вас, Дуглас, здесь и впрямь две проблемы, но для меня это одно и то же. А второй вопрос заключается вот в чем. – Она вручила ему папку. – Это мой план перехода на ежедневный выпуск. Хочу, чтобы пример показала именно «Санди». Я сделала все расчеты. Просмотрите первые странички, на большее вас все равно не хватит.

Холлоуэй пробежал глазами титульный лист.

На второй странице были отпечатаны лишь четыре ключевых вывода:

издательские расходы снижаются на 25 процентов;

тираж и годовой доход вырастают на 6 процентов;

доход от рекламы увеличивается на 10 процентов;

общая прибыль вырастает на 20 процентов.

На третьей странице была изображена схема управленческого аппарата. В верхнем прямоугольнике значилось: «Главный редактор – Джорджина Харрисон». Шэрон в схеме не фигурировала.

Холлоуэй закрыл папку и спрятал ее в свой кейс.

– Что ж, на первый взгляд впечатляет. Завтра я покажу это финансовому директору, чтобы он проверил все расчеты.

– С расчетами все в порядке, – сухо сказала Джорджина.

– Что-то я не заметил, какой пост ты оставляешь за Шэрон, – улыбнулся Дуглас.

– В моей схеме место для Шэрон не предусмотрено, – отрезала Джорджина. – Кардинальные перемены требуют жестких решений, Дуглас. Вы сами меня этому учили.

Дуглас Холлоуэй привстал, церемонно поцеловал ее руку и на прощание попросил пообещать, что завтра утром она соберет персонал и официально объявит, что никуда не уходит.

– По правде говоря, – заметил он, словно спохватившись, – Шэрон в последнее время беспокоит меня. Похоже, она переживает серьезный кризис. То ли за ускользающей юностью гонится, то ли еще за чем-то. Ты видела, в чем она заявилась на заседание совета директоров?

Впервые за весь вечер Джорджина позволила себе улыбнуться.

После ухода Дугласа она жестом попросила официанта подать ей счет, но затем передумала и заказала еще бокал шампанского. Похоже, встреча удалась. Все прошло так, как она и рассчитывала. Дуглас заглотил ее наживку вместе с крючком. Джорджина прекрасно понимала, что предложенный ею план по всем статьям превосходит вариант, который на следующий день собиралась представить Шэрон. В этой битве Джорджина одержала верх и отступать теперь не имела права. Никакой пощады сопернице!

Однако больше всего ее радовало, что, пожалуй, впервые за последние семь лет она не уступила Дугласу и не поддалась на его излюбленную уловку: «Как ты можешь… после всего, что я для тебя сделал?!» И тем не менее ее раздражало, что Дуглас снова пустил в ход свой избитый прием. Но еще больше разозлила ее собственная реакция: она видела Дугласа насквозь и все-таки почувствовала себя виноватой. Это был болезненный щелчок по ее самолюбию.

В лучшие дни Джорджине удавалось убедить себя, что роль Дугласа в ее стремительном взлете не столь уж велика, что она сама всего добилась. Однако в худшие дни она сознавала, что обязана Дугласу всем.

Надо сказать, он часто пользовался этим приемом, всякий раз нанося ей удары ниже пояса. На мгновение Джорджину обуял безотчетный ужас: она вдруг вновь ощутила себя пациенткой психиатрической клиники – той самой, из которой ее вытащил Дуглас.

Третий бокал шампанского уже не казался ей столь приятным. Джорджина оставила на столе банкноту достоинством в двадцать фунтов, встала и решительно направилась к выходу.

По настоянию Дугласа Холлоуэя стекла в его «бентли-турбо» были затемненные, и теперь, когда Джон, его шофер, подруливал к боковому входу в «Террейс», это было как нельзя более кстати. Бекки, невидимая снаружи, уютно расположилась на заднем сиденье, заваленном фирменными пакетами из «Хэрродса»[3] и «Харви Николза».

Дуглас устроился рядом с Бекки, захлопнул дверцу и взял ее за руку.

– Привет, малышка, – проворковал он и погладил ее по округлившемуся животику. Никакого ответного движения его пальцы не ощутили, только тепло, однако одна мысль о том, что любимая женщина вынашивает его ребенка, окрыляла Дугласа.

А Бекки он любил, страстно и безоглядно.

Эта элегантная, гибкая, как пантера, женщина и беременность переносила словно шутя. Если бы не расплывшаяся талия, никто бы и не заподозрил, что она в «интересном» положении.

Нежная и теплая выпуклость под рукой Дугласа разительно отличалась от плоского, как стиральная доска, живота Келли, его жены, которая, чтобы оставаться в форме, ежедневно делала сотню сгибов-разгибов. При одной мысли о ждавшей его сейчас дома Келли, отчужденной и разгневанной, на душе у Дугласа заскребли кошки.

Размеры животика Бекки окончательно уверили его – больше тянуть нельзя. В самое ближайшее время он должен известить Келли о своем уходе. В противном случае досужие журналисты из конкурирующих изданий пронюхают о его тайне и раструбят о ней.