Грязные игры

Глава 18

Поначалу Джорджина даже не обратила внимания на убожество арендованной ею лачуги – уж слишком великолепен был окружающий вид. Белоснежный песчаный пляж тянулся почти до самой веранды. Вправо от домика дугой выгибалась живописная бухта океана, влево громоздились высоченные скалы. Позади на многие мили простирался девственный австралийский буш. Изумительная была картина. Мерно рокотали набегающие волны, слышался разноголосый щебет неведомых птиц.

Войдя в свое жилище, Джорджина увидела, что жилая комната в домике всего одна, причем совмещенная с кухней. Посередине располагался диван с видом на бухту, у стены стояла двуспальная кровать. В задней части дома была ванная. Огромное, без занавесок окно смотрело на океан. На веранде пристроились два плетеных кресла-качалки. Воздух был напоен ароматом эвкалиптов и запахом морской соли.

Время клонилось к вечеру, но, несмотря на зиму и свежий бриз, было довольно тепло. Джорджина отважно сбросила одежду и, совершенно обнаженная, кинулась в ледяную воду. Это было великолепно. Безлюдный пляж и весь берег принадлежали ей, «Трибюн» со всеми проблемами растворилась где-то в миллионах миль отсюда. Впервые за много месяцев Джорджина смогла расслабиться.

Искупавшись, она прошла на веранду и, устроившись в кресле-качалке, откупорила бутылку шардонне. Смеркалось, и птичий гвалт усилился. На пол веранды спикировала юркая трясогузка. Джорджина улыбнулась – ей вдруг показалась, что суетливая птаха, тряся длинным хвостиком, упрекает ее в лени. «Что ж, перед сном прогуляюсь по берегу», – решила она.

От дома к скалистым утесам вела плохо утоптанная дорожка. Преодолев пару миль, Джорджина вышла к деревянной хижине, напоминающей ее домик. На пороге сидел высокий седовласый старик в потрепанной широкополой шляпе, шортах и сапогах. Ничем не примечательный, если бы не его свита. Джорджина остановилась, пораженная. Старика со всех сторон окружали сороки, причем одна из них сидела на его плече, в то время как он гладил ее, издавая звуки, удивительно напоминающие сорочий стрекот. Этот человек разговаривал с сороками!

Не желая прерывать интимную беседу, Джорджина повернулась и пошла обратно.

Посреди ночи она вдруг проснулась в холодном поту, не понимая, где находится. Ей вновь приснился кошмарный сон, который преследовал ее уже не первый год. Она стояла в своем кабинете, когда послышался страшный грохот и пол заходил ходуном. Повсюду метались охваченные паникой люди.

– В башню самолет врезался! – послышался истошный вопль. – Дом рушится.

Джорджина беспомощно вцепилась в какую-то колонну, и пол вдруг ушел из-под ее ног…

После этого, как ни старалась, уснуть она больше не смогла. Проворочавшись до пяти утра, встала, оделась и медленно побежала по обнаруженной накануне тропе. Занимался серый рассвет, прохладный воздух звенел от птичьего гомона. Завернув за поворот, Джорджина остолбенела: буквально в десятке шагов от нее на лужайке мирно паслись кенгуру. Они дружно задрали головы, еще не видя пришелицу, но учуяв ее запах. Джорджина застыла.

– Если вы не будете шевелиться, они не убегут, – послышался за ее спиной голос с характерным австралийским акцентом. Джорджина резко обернулась. Кенгуру тут же сорвались с места и огромными прыжками унеслись прочь.

– Вы тот человек, который дружит с сороками, – узнала Джорджина.

– Угу, – кивком подтвердил старик. – Меня зовут Брайан. Брайан Птичник, – добавил он со смешком. Кожа на его улыбчивом и бронзовом от загара лице была морщинистой от возраста и привычки щуриться на солнце.

– Рада с вами познакомиться, Брайан. А меня зовут Джорджина.

– Заходите ко мне, – пригласил он. – Я познакомлю вас со своими домочадцами.

Он двинулся по тропе к своему дому, а Джорджина последовала за ним, лишь в первое мгновение спросив себя, а все ли у нее в порядке с головой, коль скоро она так охотно позволила первому встречному увлечь ее куда-то. Но уже через несколько минут, подойдя к дому старика, она совершенно успокоилась. Навстречу им взлетела стайка из семи или восьми черных с белым птиц.

– Это и есть мои домочадцы, Джорджи, – улыбнулся Брайан.

Одна сорока вспорхнула на его плечо.

– Вот это Хромуша, – сказал он. – Хромуша, познакомься с Джорджи. Мне пришлось ей шину на лапку накладывать, – добавил Брайан. – Перебил кто-то. Обожаю сорок. Они как люди. Видите вон ту малышку? Ее зовут Шарлин. Она у нас молодая мама, двоих сорочат вырастила. А пара ее – вон тот амбал. Я его так и назвал – Амбал.

Брайан зашел в хижину, вскоре вышел, неся в ладони фарш, и начал кормить сорок. Хромуша отказалась от подношения.

– Нечего клюв воротить, – одернул ее хозяин. – Больше ты у меня ничего сегодня не получишь. Вот, смотрите, первыми кормятся родители. Затем дядья и тетки. В сорочьей семье лишь одна пара верховодит, остальные соблюдают иерархию.

В лачуге послышался громкий гвалт.

– Что там? – полюбопытствовала Джорджина.

– Мои пациенты требуют есть. Заходите, сами увидите.

В убогом жилище целая стена была занята стеллажами с выстроившимися на них клетками. Примерно четверть из них была занята разнообразными птицами.

– Это мой лазарет, – пояснил Брайан. – Люди отовсюду приносят мне раненых пташек. Я их выхаживаю, а потом отпускаю. Так мне и Хромуша досталась. Лапку залечила, но так ко мне привязалась, что теперь и улетать не хочет. Мисс Линн – так я мою старуху зову – постоянно ворчит, вот мне и приходится почти все время тут с ними проводить.

– Вы не против, если я еще раз загляну к вам сегодня вечером? – спросила Джорджина.

– Я здесь с утра до вечера, – ответил Брайан. – Приходите, буду рад.

Так и завязалась дружба между престарелым любителем птиц из буша и молодой женщиной из далекого Лондона.

Келли играла в брошенную жену. Для встречи с Монтэгом она нарядилась во все черное. Мини-платье без рукавов от Шанель с жакетом, отороченным белой каймой. Волосы Келли уложила на затылке, оставив длинные белокурые пряди лишь по бокам.

Нью-йоркский офис Монтэга выглядел точно так, как Келли и представляла: современный и баснословно дорогой. Первая беседа, по телефону, носила сугубо предварительный характер, и во время сегодняшней встречи Келли рассчитывала изложить адвокату все свои претензии к Дугласу.

Адвокат встретил ее у дверей и, проводив в свой кабинет, усадил за огромный стол из стекла и металла. На дальнем его конце возвышалась ваза с живыми лилиями. Эти цветы неизменно вызывали у Келли аллергию, и она, не дожидаясь слез, вынула из сумочки от Шанель изящный платочек, украшенный кружевами.

– Простите меня, мистер Монтэг, – пробормотала Келли, – но от этих цветов у меня слезы градом льют – аллергия. – В последнее время она много плакала, а потому была рада возможности выдать покрасневшие и распухшие глаза за аллергию. – Давайте сразу перейдем к делу. Я хотела бы покончить со всеми формальностями как можно быстрее.

– Прекрасно понимаю, миссис Холлоуэй, насколько все это болезненно для вас, – учтиво кивнул адвокат.

– Сомневаюсь, – сухо ответила Келли. – Впрочем, это не имеет значения. К вам я обратилась лишь потому, что вы считаетесь лучшим из лучших. Я не хочу, чтобы пресса упивалась, смакуя детали моего развода. И я не жадная: я хочу лишь, чтобы финансовые условия были для нас справедливыми.

– Для «нас», миссис Холлоуэй? – переспросил адвокат, приподняв брови. – Мое вознаграждение будет оплачено из кармана вашего мужа, пусть это вас не беспокоит.

– Говоря «нас», я имела в виду себя и своего ребенка, – процедила Келли. – Ваше вознаграждение меня совершенно не волнует.

– Извините, я не знал, что вы ждете ребенка. Это совершенно меняет дело. Вы ведь хотите, чтобы я затребовал от вашего мужа сумму, достаточную для пожизненного содержания – вашего и ребенка, так?

– Нет, – сказала Келли. – Я хочу только, чтобы у меня было где жить, а также хватало денег на воспитание ребенка. Все должно быть сделано таким образом, чтобы в дальнейшем я могла жить, никогда больше не слыша имени Дугласа Холлоуэя.

– Боюсь, это будет непросто, – признался Монтэг, откидываясь на спинку мягкого кресла. – Отец по закону имеет право видеться со своим ребенком. Любой суд предоставит ему это право.

Келли посмотрела в окно, из которого открывался завораживающий вид на знаменитые манхэттенские небоскребы. По иронии судьбы таким же видом она любовалась, когда познакомилась с Дугласом.

– Учитывая, что муж предлагал мне миллион фунтов стерлингов за аборт, отцовских чувств к ребенку он питать не будет, – сухо бросила Келли, прижимая обе ладони к животу.

Несколько минут они молчали, и тишину в кабинете нарушало лишь мерное жужжание кондиционера и завывание ветра за окном.

Наконец Келли заговорила:

– Я хочу, чтобы вы дали знать Дугласу – развод должен состояться в крайне сжатые сроки и без всякой суеты. Если мой супруг начнет упираться, то я устрою ему самый громкий и скандальный бракоразводный процесс в истории этой страны. Если же он попытается войти в контакт с моим ребенком, – голос Келли зазвенел, – я его уничтожу. Вы меня поняли?

Пятничный вечер, Трибюн-Тауэр. Пит Феретти ворвался в кабинет Шэрон, громко распевая: «Я влюблен, я влюблен, я влюблен!» – и принялся вальсировать по комнате.

Шэрон поморщилась.

– Прошу тебя, Пит, только не сейчас, – попросила она. – Я готовлю гребаную передовую в воскресный номер.

Выпроводив Хорька, Шэрон закурила очередную сигарету и задумалась. Ждать оставалось уже не долго. Смертоносное досье на Дугласа было закончено, она сама сняла с него копию. Теперь ей нужно было только набраться терпения. Ровно две недели оставалось до следующего заседания совета директоров – судьбоносного дня для Шэрон. Дуглас споет свою лебединую песню, а Джорджина в последний раз сядет в кресло главного редактора.

А в портфеле «Дейли» была самая разрушительная «бомба» за последние годы. Идеальное время, чтобы нанести удар.

– Ну хорошо, давайте начинать, – нетерпеливо скомандовала Шэрон. – Что там у вас?

Они собрались вокруг небольшого стола в ее кабинете. Стол был загроможден фотографиями Эммы, а на диванчиках были разложены многочисленные фотоснимки Дианы и ее отца, графа Спенсера. Работа над материалом держалась в строжайшей тайне, посвящены в нее были лишь Дейв Лейбер, редактор отдела новостей, Стив Дейнсон, его заместитель, и Фил Платтман, художественный редактор. Ну и, разумеется, сама Шэрон.

– Пока все факты подтверждаются, – сказал Лейбер. – Нам удалось найти старого чудака, который в молодости служил у графа Спенсера – загонял дичь на охоте. Он помнит красавицу Стеллу. Подтвердил также, что она в то время служила официанткой в пабе «Надежда и якорь». Похоже, он и сам был в нее влюблен, как и все вокруг. Красотка была просто писаная: потрясающий бюст, бедра и все такое, но только она никого к себе на пушечный выстрел не подпускала. Намекала, правда, что с графом они «дружат», но особенно на сей счет не распространялась. А потом вдруг таинственно исчезла. До него только слухи дошли, что она в положении и живет с ребенком в Бирмингеме.

– Отлично, – похвалила Шэрон. – Что-нибудь еще? – От возбуждения она раскраснелась и курила одну сигарету за другой.

– Фамилия отца в свидетельстве о рождении ее дочки не проставлена, – продолжил Дейв Лейбер. – Нам посчастливилось разыскать одну дамочку, которая жила по соседству со Стеллой в Бирмингеме. Она подтверждает, что та приехала с грудным младенцем на руках и несколько лет работала в каком-то баре. Говорила, что муж умер, оставив их с ребенком без средств к существованию. Родственников у нее нет, родители давно умерли. Иными словами, никаких документальных подтверждений ее рассказа у нас нет, но и никаких противоречий найти не удалось.

– А что насчет писем? – спросила Шэрон.

– Это скорее записки, а не письма. Мы вручили их графологу, а для сравнения дали автограф покойного Спенсера. Графолог не может сказать ни да ни нет. Оригиналы, с которых снимали ксерокопии, были старыми и помятыми. Вдобавок подписаны записки были только заглавной буквой «С», так что и подпись нам сличить не удалось. Но один вывод можно сделать совершенно определенно: записки писал влюбленный в Стеллу мужчина.

– А что говорит Эмма?

– Она впервые услышала обо всем этом от матери лишь два года назад, когда застала ее в слезах с фотографией графа Спенсера в руке. Прежде Эмма полагала, что ее отец погиб в автомобильной аварии. Она подтвердила, что Стелла была буквально помешана на королевской семье, и поначалу Эмма думала, что мама просто огорчена из-за смерти отца принцессы Дианы. Но лишь когда погибла сама Диана, мать открыла Эмме тайну ее происхождения.

– Превосходно! – воскликнула Шэрон, потирая руки. – Я хочу побольше подробностей о том, как Эмма обожествляла Диану, как она затаив дыхание следила по телевизору за ее брачной церемонией, вырезала и бережно хранила все газетные сообщения, а потом, после смерти Дианы, ездила к Кенсингтонскому дворцу на похороны.

– Но Эмма не говорила ничего подобного, – возразил Лейбер.

– Скажет, – отрезала Шэрон.

– Нашим юристам это не понравится, – предупредил он.

– Чихать я хотела на этих юристов! – процедила Шэрон. – Если бы мы обращали на них внимание, то наша газета не напечатала бы ни единого стоящего материала. У вас все?

– Нет, – ответил, качая головой, Лейбер. – Стелла и Эмма хотят получить все деньги до публикации материала. Причем двадцать пять тысяч – сразу по подписании договора…

– Как, черт побери, они еще договор не подписали? – взвизгнула Шэрон. – Ах вы, ублюдки! Чтоб сегодня же все было подписано, мать вашу! Вы поняли?

Лейбер лихорадочно закивал.

– А остальные деньги они желают получить накануне публикации, – закончил он. – В противном случае пригрозили отдать материалы в «Сан». Что делать?

– Как что?! – завопила Шэрон. – Договор пусть подписывают – и немедленно! Если ты облажаешься, Дейв, то вылетишь отсюда так быстро, что пикнуть не успеешь. Прими все их условия. Это первая «бомба», которую ты раздобыл, и ты за нее головой отвечаешь. А теперь выметайтесь отсюда оба, а я пока решу с Филом вопросы о фотографиях.

Фил Платтман был одним из редких сотрудников, которые пользовались доверием Шэрон. Они проработали вместе много лет и великолепно знали друг друга.

– Ну как, Фил, что тебе чутье подсказывает? – осведомилась она, когда дверь за Дейвом и его заместителем закрылась.

– Думаю, нам в любом случае терять нечего, – ответил Фил. – У нас будут письменные свидетельства Стеллы и ее дочери. Все факты, можно сказать, подтверждаются. Опровергнуть их показания можно одним-единственным способом: если Чарльз или одна из сестер согласится пойти на генетический тест, в чем я очень сомневаюсь.

– Простодушие миссис Андерсон лично мне показалось наигранным, – сказала Шэрон. – Она совсем не та невинная овечка, которой прикидывается. Но нас это не интересует – статью мы опубликуем. Мне позарез не хватает такой суперсенсации. Как ты находишь фотографии?

– Они потрясающие, – заверил Фил. – Эмма чрезвычайно похожа на Диану, а после того как с ней поработает гримерша, она станет Дианой. У меня есть точная копия подвенечного наряда Дианы, который она наденет, а еще несколько ее знаменитых костюмов я добуду для сеанса фотосъемки непременно.

– А фотографии паба и муниципальной квартиры ты уже подготовил?

– Завтра мне их доставят. Между прочим, Эмма не натуральная блондинка, – добавил Фил.

– Как и Диана, – мгновенно нашлась Шэрон.

– Фотограф, которого мы разместили в одном отеле с этой парочкой, подкараулил Эмму, когда она расхаживала по номеру в белом лифчике и набедренной повязке. Кстати, на ляжке у нее татуировка.

– Нам только татуировки не хватало! – Шэрон сплюнула. – Распорядись, чтобы гримерша ее замазала.