Холодный

Глава 2

За час добежал до деревни с лекарем. Стою поодаль. Боязно. Как бы ледов не натворить… Для начала попробую подышать у дома да и решусь войти.

Прошло пять минут. Постучать бы пора? Не пришлось… — дверь сама открывается и…

— Долго еще на пороге мяться будешь?

Я растерялся, поднатужился и выдавил:

— Нет-с, здравствуйте, дедушка.

В ответ услышал смешок.

— А сам-то кто будешь? Молодчик, должно полагать? Михалыч я! Что приключилось-то, что столько под дверью терся? Просто так ко мне на ночь глядя люди не ходють.

Я помялся, вот оно общение! Первое за восемьдесят лет! Чувствую себя отроком на экзамене. И радостно, что могу поговорить, и волнительно! В книгах оно сейчас по-другому уж пишут, а разговаривать-то как? Да и про обращение мог бы догадаться. Сколько раз отражение свое в реке ловил, когда умывался да пил в ней? Ну раз так, да уж не молодчик я, и разговор можно иначе повернуть, тем более, что смотрит Михалыч на застывшего и мракующего меня уже подозрительно.

— Издалека я, добрый человек. Внучка моя в горах соскользнула. Лежит без сознания, стонет. Переломов, кажись, не видать, но вся в ранах, а окромя них в синяках, а я сделать ничего не могу. Вот за лекарствами пришел да советом.

— Я так скажу. — Помялся с ноги на ногу Михалыч и напустил на себя толковый вид.

— В город ее надобно, в больницу. Там ее отходють и вылечут, а я только и могу дать, что в городе брал, да трав и мазей своих, — если уж никак. А потом все равно в город вам надобно. Здесь только на два дня лекарств хватит. Да скажи той, кто повязки меняет и за ранами следит, — мази свежей два раза на дню накладывать, не то кровь плохая станет, и не поднять тебе внучку тогда. Да шевелиться не давай. Переломы они тоже, разные бывают.

— А бинты и рубаху у вас можно взять? И гребень еще нужен. — Поспешил я попасть в доброе расположение духа, а то мало ли.

Ловлю недоуменный взгляд.

— Ну, смотрю, ты правда, издалека… С бинтами еще помогу, да простыню старую дать могу, прокипятишь. А вот рубахи да гребни — это не ко мне. Давай провожу к Мане-ткачихе. У нее и гребни с бусами имеются.

— Бусы-то мне к чему?

— А ты думаешь, Маня так тебе все быстро и подберет, на ночь-то глядя, коль заинтересованности ееной не будет? Выставит и с утра прийти скажет, а внучка твоя без лекарств ждет.

— Понял. Отвык, что все сложно у вас.

— А у вас? — Да что такое? Теперь снова насмешливый взгляд старика, но хоть добрый. Надо быстрей адаптироваться.

— А у нас по-простому.

Вышли из избы. Стоя на крыльце, Михалыч глубоко вдохнул всей грудью, окидывая взглядом кроваво-красное небо.

— Красота! Столько лет живу, а все закатом любуюсь! И цвет сегодня особо красивый.

— Что ж красивого? Будто кровь разлили. Мне так и то не по себе от него.

— Ты, верно, на войне был? Отец мой, царство ему небесное, тоже не любил. — Я пожал плечами, не найдя, что ответить. Вроде и был во время войны, но вот только совсем в другом месте.

— Далеко изба-то ткачихи?

— Недалече. Деревня-то у нас, коли заметил, всего на две улицы. Идем за мной, да осторожно, тут через проулок крапивы наросло, не пожалься.

Из проулка уперлись в деревянные покосившиеся и некрашеные ворота, зато с резьбой. Вид избы чуть более ладный, но где за провисшую ставню взгляд цеплялся, а где на покосившееся в противоположную сторону от дома крыльцо.

— Поздно, уж и скотина во двор вся зашла, поди подоила уж ее да ко сну готовится. Да ты не переживай, она у нас безотказная, коль денег хорошо заплатишь. Деньги-то есть? — Я утвердительно кивнул.

2.1.1

Стучимся. Выглядывает лицо. Баба на колобок похожа и масляные пятна на лбу и щеках. А вот взгляд, цепкий. Провела им по мне сверху вниз, оценила… Похоже не дотягиваю до желанного гостя. С Михалычем поздоровалась, сразу разулыбалась пожелтевшими зубами.

— Манечка, да ты никак передник новый сшила, — рукодельница ты наша! Загляденье одно! — Причмокнул Михалыч, растопырив руки с пальцами в стороны.

Загляденье…, (век его не видели еще хотя бы один воздержался), расплылось в довольной улыбке еще шире, приобняло Михалыча и игнорируя меня, потащило его в избу. Я пошел следом, мне не до расшаркиваний. В нос ударил резкий удушливый запах бабьего пота и какой-то кислятины, пропитавшей избу. Я невольно перестал дышать.

— Погоди, погоди, Манечка. Я с человеком. Помощь ему нужна. Рубахи ему нужны да бусы с гребнем для внучки.

— А деньги-то есть? — Насторожено и даже брезгливо бросила она в мою сторону.

Достаю пригоршню золотых, кладу на просаленную скатерть, сдерживая лицо, дабы не сморщить нос. Это какой засранкой быть надо! У одинокого Михалыча в избе и то свежестью да травами пахнет.

— Ты чего? — Михалыч испугано хватает меня за руку и вкладывает назад все, кроме одного, одиноко оставшегося на столе, и все это под огорченный взгляд Мани. Смотрит мне в руку, будто только что от души оторвала, кровные! — На эти деньги избу купить можно. Неужто так отчаялся, что деньги не милы?

— Деньги у меня еще есть, а вот внучка одна. Думаю, новая изба хозяйке поможет сейчас поторопиться. — Я со звоном, демонстративно, кладу эту горсть назад. — И пару сарафанов на стройную фигуру. Она на полголовы пониже меня будет, худая. Ну и что вы там женщины еще носите, добавь. — Чего-то смутился я. Надеюсь, теперь я не способен краснеть?

Губы хозяйки так и застыли в расплывшейся улыбке, а вот глаза с каждым моим словом и делом становились все шире и дружелюбнее. И тут она выдавила из себя с придыханием:

— Господин, думаю, за час управлюсь. Вы только другой раз тоже ко мне обращайтесь. Все для вас в наилучшем виде, как постоянному дорогому покупателю.

— Не больше сорока минут. Внучка ждет. — Решил поторговаться я, и не ради принципа, а о находке уже извелся. — Мы пока с Михалычем лекарства подберем.

Теперь была моя очередь усмехаться, глядя на лицо Михалыча. А Михалыч-то смотрел на меня уже с возросшим уважением! Его подбородок нервно задергался, будто тот намеревался мне что-то сказать, но в результате взял и потянул меня из избы за рукав. Тут же на нижней ступени крыльца затянулся самокруткой, облокотясь на подгнившие, не внушающие никакого доверия, перила.

— Пойдем, а как зовут-то тебя, путник? Ты так и не представился.

— Смысла не видел. Все равно я тут больше не появлюсь.

— И все же. Свое имя я назвал. — Михалыч посмотрел на меня так серьезно, что мне, право, стало неловко.

Леший его знает, как назваться… Свое имя я похоронил далеко в прошлом, совсем не горю желанием его слышать. Живу в лесу как этот Леший. Ну пусть — буду Лешей.

— Леша.

— Апексей, значить. Вот так-то лучше. — Не успел я опомниться, как Михалыч уже жал мне руку и одновременно одобряюще хлопал по плечу, довольно улыбаясь. И куда делась моя хваленая реакция?

— Руки у тебя, Леша, довольно нежные и прохладные, видать работы не видевшие, а одет ты для этого слишком просто, да и денег не жалеешь. Маня вон как перед тобой скалилась да ластилась, а она влияние и силу чувствует.

Ага, и смотрит вопросительно. Вроде и просто мысли высказал, а чувствую, что ответа ждет. Взгляд поймал, не отводит.

— Чувствует твоя Маня, когда деньги на стол ей кладешь. До того и поздороваться не соизволила. Или, постой! — Ты, поди, эту Маню ко мне приревновал?

Ну что, не зря я книжки читал все эти годы. Красиво уходим от щекотливой темы! Может, статься, и невпопад? Стою улыбаюсь, будто намеков про руки не заметил, смотрю как лицо Михалыча краснеет от подбородка до макушки, и он начинает хватать ртом воздух не в состоянии ничего сказать, — эк его прихватило!

— Ну, будет тебе, Михалыч, — я похлопал его по плечу, — пошутил я. Но от вопросов лишних, в твоих же интересах отказаться, тем более ошибаешься ты сильно. — Красочно представляю реакцию Михалыча на мой рассказ про то, что чудодейственная кровь девушки мне руки омолодила да морщины на них разгладила. А деньги я и вовсе по запаху нахожу, да вот делать мне с ними нечего — перебираю от скуки. Вот рассказ про мой возраст или особенности моего организма точно его позабавит, у виска как пить дать покрутит еще и со свистом. Уж нет… Пусть лучше так, губу дует.

Иду ухмыляюсь, выгоняя из головы красочные картинки. И чего веселье неуместное пристало? Михалыч принял на свой счет, тут же подобрался, идет на отдалении трех шагов.

Дуется значит, не ошибся я. Но, как-никак, Михалыч мне помочь пытается, а я тут недоразумения создаю. Совсем одичал. В книжках оно все по-другому работает, и моя последняя фраза не возымела никакого эффекта. Он только еще сильней поджал губу, а сейчас шагу прибавил, торопясь прочь.

— Михалыч, да я ж по-доброму… И тебе изба будет!

— Не нужна мне твоя изба, — Осекся Михалыч на последнем слове, испуганно и с надеждой на меня глянув. Даже остановился и развернулся ко мне лицом.

— Ну не нужна, так не нужна, — поторопился согласиться с его словами я, но сочетание безмолвной мольбы в глазах Михалыча, при этом, всем видом показывающего гордость и неподкупную независимость, сделали свое дело, и я не удержался. — Ну, тогда на домишко в два этажа вам с Маней добавлю, и совет вам да любовь. А на маленький, так и быть, больше не предлагаю…

— Да я, да ты, да она…! — Да что ж у меня язык так развязался? Опять Маню приплел. Все что мог выдавить Михалыч в этот момент, он выдавил, но его сменяющиеся эмоции на лице и жесты говорили гораздо больше. Причем последней эмоцией после промелькнувшего негодования, оказалась мечтательность. Он еле сдержал при этом улыбку, потом сразу стал собранным и дельно надутым.

— Ладно, — сжалился я над первым за мои последние полвека собеседником, — Михалыч, человек ты добрый. Мне помог, а я тебе помогу. Тем более деньги мне ни к чему. Трать и поступай как хочешь, а обо мне забудь.

— Забудешь тебя. — Заворчал Михалыч. — Мне еще пятидесяти нет, а ты меня дедушкой обозвал. В краску как красную девицу ввел, а потом еще и сосватал, а теперь уже и так, без женитьбы, дом даришь. Да на што он мне, без семьи-то? — Уже в сердцах и с сожалением воскликнул Михалыч. Наверно, я опять что-то не то ляпнул, понять бы что?

Сейчас я внимательнее к нему присмотрелся. Голова-то чуть седая и еще по природе: белобрысый он. Глубокие морщины от прищура на солнце, и в общем, ну, наверное, погорячился я с дедушкой… Притом, ведь даже не заметил, как его это задело. Сам-то я похлеще выглядел. Несмотря на подтянутое тело, лицо молодым не назовешь. Вот руки теперь молодые, хоть в карманы прячь!

— Михалыч…

— Что Михалыч? Я, жом, за Маней с молодости наблюдаю. А она все прынца ждала. Все ей не глянулись, нос воротила. Так в старых девах и засиделась. У меня уж надежда зрела. А ты явился и по больному! Но сердиться почему-то не могу на тебя. Давай деньги, коли так настаиваешь. Мож, тогда Маня и глянет в мою сторону. Мы вошли в избу Михалыча.

— Вот. Высыпал я две здоровенные пригоршни золота на стол под ошарашенный взгляд хозяина. Прийди и закажи у нее на приличную сумму, а там свидитесь почаще. Может и сложится у вас.

Михалыч молчал, явно обдумывая мои слова. Это как я попал-то! Даже не думал, что такая как Маня приглянется кому, а уж Михалыч мужик крепкий, видный да умный. Вот и поддел ради смеха мужика. Только и остается руками развести, что он в ней нашел? Так ведь не первый год как — с молодости! Другое дело моя внуча. Наверно, первой красавицей была такая хрупкая и черты явно точеные, правильные были… И что за комок какой-то внутри меня бесится, просит быстрее к ней рваться? А мне еще двадцать минут как-то выждать осталось. Я ж по сути не знаю ее, с чего беспокойство такое? Одно могу сказать, что если бы не она, к людям я бы ни за что не решился выйти. А теперь уж с двоими пообщался, и ничего не произошло. Похоже и друга себе завел. Уж не припомню, когда я улыбался, да столько раз на дню, как с Михалычем! Хороший он мужик.

Хотя понимаю, что выходить снова без надобности не решусь, но так от того что поговорил с человеком, на душе тепло стало, будто у костра согрелся.

— Леша? О чем задумался? О внучке?

— И о ней, и о тебе думал.

— А обо мне-то чего?

— Только хорошее. — Улыбаюсь, получив ответную искреннюю улыбку — Травы все собрал?

— На, держи. — Михалыч всучил мне в ладонь стопку синих купюр и поджал пальцами. Я удивленно уставился на деньги.

— На што ты мне их суешь?

— В город тебе ехать понадобится. Там золотом не расплатишься, а то и вовсе за вора примут. Бери-бери. Сейчас такие в ходу.

— Да есть у меня и такие, немного правда. — Я высыпал из карманов штанов ворох разноцветных бумажек номиналом от рубля до ста тысяч рублей. Видишь!

— Цыц! Слушай знающего человека. — Отрезал Михалыч. — Лекарства они дорогие, не укупишь. Купюр не хватит, что делать будешь? Есть у него… — Ворчаливо хмыкнул Михалыч, с деловым видом знающего человека. Раскусил что ль меня?

— Все. Прячь. Я вон, аж два листа тебе расписал что как принимать. Основное еще на словах скажу, по дороге к Мане.

— Идем? — С плохо скрытым нетерпением спрашиваю я.

— Есть еще время. Садись давай. — Михалыч кинул беглый взгляд на табурет у окна. Я не цирюльник, но ровно сделаю.

— Ровно? Ты о чем?

— Не с такой же бородой тебе в город соваться. Или тебе вера какая не позволяет ее стричь?

— Да крещеный я, как все. — Рассеянно соображая к чему он, отвечаю Михалычу.

— Садись. — Уже с нажимом говорит тот. — За бомжа примут. Сейчас подравняю аккуратней. Ты чего сам не стрижешься? Борода до пупа как у попа, а коса как у девицы. Ножниц что ли нет?

— Не сподручно мне. — Промямлил я уже сев. Ну а что? Михалыч дело говорит, да еще и помогает. Сам-то я, и не пробовал стричь никогда.

— Вот, смотрись. — Передо мной образовалось зеркало. — На человека стал походить, даже пару лет сбросил. И ножницы держи. Эти острые. Не отмахивайся, у меня еще одни такие есть. — Встаю и сую ножницы в карман к бумажным деньгам. Не стал отказываться от такого добра, раз настаивают. В хозяйстве оно все сгодиться, особенно сейчас.

— Спасибо. И правда хорошо у тебя вышло.

— А вот теперь идем, время.

2.1.2

Дошли мы быстро. По дороге все успели обсудить, а когда зашли, Маня дошивала последнюю строчку на сарафане. Она мастерски успела подшить и ушить имеющуюся у нее одежду, и та уже лежала в большом холщовом мешке. Недооценил я бабенку. Дело свое знает. Даже тапочки положила сверху на видное место, на мужскую и женскую ногу, — видимо, чтобы я оценил.

Михалыч тщетно старался привлечь внимание Мани на себя. Правильно, деньгами- то с моей стороны пахло.

— Леша, а годков-то тебе сколько? Выправка-то у тебя солдатская да крепкая, видать от горя какого так безвременно постарел да схуднул? Руки у тебя молодые, а лицо в печали глубокой, будто у старика восьмидесятилетнего. — Я невольно сунул руки в карманы и затравлено посмотрел на Маню, все приметила. — Мне так сорок пять, одинокая, всю жизнь серьезного мужика ждала. Я если что и откормить могу, готовлю вкусно да наваристо. — Она неприлично приблизилась, обдав еще более резким запахом пота, от которого уже и так хотелось выть. Теперь смотрела на меня как-то хищно, может это я зря Михалычу бороду поддался стричь?

И это стало дополнительной причиной побыстрее ретироваться. Я повернулся к Михалычу, пожал ему руку и обнял по-братски. Вслух, так чтобы Маня хорошо расслышала, поблагодарил за отзывчивость, за помощь деньгами и пообещал все до копейки вернуть. Поймал от него понимающий и благодарный взгляд и потухший в отношении меня, — от Мани. Быстрее взял мешок с тапочками, пока та не передумала, и вышел из избы, поблагодарив хозяйку. За мной вышел Михалыч, видимо проводить, но я уже бежал и, почувствовав взгляд в спину, резко притормозил, — люди так не бегают, особенно в почтенном возрасте… Но, похоже, поздно… Обернулся… Было уже далеко и стемнело, но эмоции удивления на лице Михалыча своим зрением я уловил. Ну и ладно! Нельзя медлить. Сорвался с места и как никогда быстро побежал к «внуче».

Два дня подряд я давал ей лекарства, вливал настои и менял повязки. Мази оказались неожиданно хороши, и отеки практически спали. Она все еще не приходила в себя, хотя начала говорить в бреду и перестала так неустанно стонать.

Я осторожно переодел девушку в нежную чистую сорочку и прикрыл красивым покрывалом, которое оказалось в мешке от Мани. На глаза наложил повязку с вытягивающей мазью. Они еще сильнее взбухли и выглядели хуже всего, вызывая у меня нешуточные опасения. Вчера к вечеру она начала более шустро шевелиться. Шустро, это по сравнению с тем, что до этого и пальцами не шевелила, а сейчас глядишь, и плечом слабо поведет, но при этом похныкивает, явно от боли. Но и такой прогресс я воспринял как радость. Сегодня даже пыталась перевернуться, через боль шевеля конечностями, и я решился, — как мог аккуратно привязал, опасаясь, что девушка свалится на каменный пол. Не ожидал от себя такой жалостливости. Смотрю сейчас, аж тошно, переживаю. Мож, она, жалостливость, от одиночества скопилась? Себя-то я со студенчества не жалел. Крест свой нес. Даже мысли о сем не возникало в ушлые годы — а ее жалко.

Лекарства на третий день, то-бишь сегодня, — закончились. Остались травы и мази. Как и говорил Михалыч, — нужно в город. Как бы мне ни не хотелось выходить снова к людям, оставлять девушку без должного лечения по меньшей мере жестоко. На всякий влил в нее сонное успокоительное по рецепту того же Михалыча — толковый мужик.

Я помылся, надел новую одежу, которую нашел на дне мешка от Мани. Взял кошель с современными деньгами. Эх, если бы не Михалыч… Их у меня не так много как золота, но хватить должно. Готов!

Подошел напоследок к девушке. Вздохнул. Приятно смотреть, — впервые спит спокойно. Отвар Михалыча, видимо, так благостно действует. Да и на поправку пошла сударыня. Оставлять боязно, — идти тоже. Стою, успокаиваю себя тем, что все обойдется и там, и здесь…

Через два часа темнеет. Как раз успею к рассвету вернуться. Михалыч говорил, что аптеки в городе сейчас круглосуточно работают. Главное, чтобы находка без меня не очнулась. А то, после того что с ней было, напугается в темноте, если ей не объяснить, что на глаза мазь наложена и никто ей зла не желает.

Спрыгнул с пещеры напрямик, на противоположную вершину горы. Ну как, для горы она маловата, а для холма высоковата. Пусть холмом будет. Спускаешься, один склон пологий да травой поросший местами. А сама вершина широкая, как поляна, даже цветы тут по весне каждый год распускаются. Вершина метров на пять ниже выступа в мою пещеру. Спускаться быстро и удобно, а вот назад, домой, хитрой дорогой пробираться приходится. Опускаюсь осторожно. Одежа новая, не повредить бы. Не было печали, теперь за одежу эту трястись. Обновки оно завсегда жалко. Оно, жом, и с детства родительские наказы в голову вбиты. Жили мы в большом достатке, да тятя все же пару раз порол за обновки, когда я к деревенским мальчишкам в лапту играть убегал да возвращался с изодранными коленками, а то и того хуже — изодранный и в золе. Мальчишкой я спокойным нравом никогда не отличался. Эх… столько лет минуло, а все вспоминаю ту пору. А вспомнить-то больше и нечего, разве что книги прочитанные, да за столько лет столько книг у меня в голове смешалось. Лишь единицы за живое взяли да помнятся…

Вот уж и со склона сбежал. Бегу мимо оврага, где находка моя лежала. Запах крови так все и стоит. Скопился в сырой низине, хоть и слабеет уже. Еще немного и через самую чащу пробираться буду, а там и пуще припустить можно. Дорога в город от деревни «Лесовичи» прямая лежит, людьми проложенная. Михалыч-то живет в другой стороне, на юге от горы в «Лопухах», а я бегу за северо-восток, в этом направлении самый ближний и самый небольшой город.

А вот бежать быстро оказалось неудобно. Вся беда в этих пошитых, видать по современной моде, синих штанах. В длину сели отлично да и застегнулись без особого труда, а вот остальное так обтянули, что шаг шире страшно сделать. Пока бежал, вспомнил все известные мне ругательства и тысячу раз корил себя, что к людям решил нарядиться. На што? Лучше уж в свободных портках, чем в этом. Тьфу…

Когда я добрался до города, может потому что немного отвлекся от дум, уже не так опасался контактов с людьми. Хотя, если быть честным с собой, привычная напряженность до конца меня не покидала. Относительно спокойно нашел аптеку, ориентируясь на порывы ветра, доносящие стойкий запах лекарств. Большая чистейшая стеклянная витрина, как в мои времена у швейных лавок была, только тут вместо модных платьев, вывески просвечивают с надписями и картинами. Над входом светящаяся вывеска — та и вовсе придала какой-то робости. Не мой это мир. Не мое время. Но делать нечего, нужда. Перемялся с ноги на ногу да вошел. Ничего ужасного кроме ударившего в нос разнообразия запахов, бесспорно взявших первенство у удушливых запахов городской улицы, не произошло. Я прошел прямо по проходу к впереди стоящей за прилавком девушке.

— Мне лекарство нужно. Вот это. — Передал я листочек от Михалыча молоденькой аптекарше.

— Секундочку. Все есть. С вас полторы тысячи рублей. Расчет наличными?

— Деньгами, а хочешь, золото отсыплю. — Улыбнулся я неловко.

— Золотом, к сожалению, не принимаем. — Заулыбалась девушка.

— Ну тогда принимай, пересчитывай. Высыпал я на прилавок свое богатство из кошелька.

— Хорошая шутка. — Улыбнулась мне продавщица. — Ну и раритета тут у вас! Сохранились же бумажки. Уже два раза после деньги поменялись. Такие крупные… И не жалко, что пропали? Или на память?

— На память, — нашелся я, видя, как девушка ловко выбирает синие бумажки по пятьсот, которые мне тогда всучил Михалыч. — Давайте вот этими новенькими.

— Как изволите.

Вообще очень вежливая, душевная барышня. Поинтересовалась, ничего ли я не забыл, возможно, намекая на возраст… Даже перечислила, как понимаю, самое потребное. Кое-что купил, раз уж в городе. И сиропы ту всякие и еда даже есть. Все растолковала. Вдвойне спасибо Михалычу: открыл глаза на сколько я сейчас выгляжу. А то я бы себя так юнцом рядом с людьми и ощущал, — как говорится, на чем остановился, на том и замер… Я, как положено старцу, чтобы подбодрить девочку, ответил:

— Ничего, деточка, спасибо. Обязательно ходить только к тебе теперь буду. — И одарил ее улыбкой. Она в ответ аж засветилась! Вот так! Доброе слово — оно чудеса творит! Это я, кстати, в книжке вычитал.

Прихватил лекарства, сиропы и даже аптекарской еды, развернулся и пошел к выходу. Чудеса, говорите, творит? На стене прямо у выхода, слева от очков, висело зеркало… И на меня из него смотрели! Я выругался такими словами, которых сам не знал…

Из зеркала на меня удивленно смотрел подтянутый, ладный добрый молодец. А вот кожа под одним ухом и чуть ниже, расширяясь клином по шее уходя вниз за воротник, «красовалась» дряблым старческим видом… Невольно провел по ней рукой, четко ощущая границу подушечками пальцев… И что-то под коленками аж зазудело, переходя в непреодолимое желание дать деру.

Из аптеки я вылетел как ошпаренный, тяжело дыша, и посверкал пятками по направлению к дому, игнорируя звоночки в голове, о намерении зайти в магазин…

Это же вчера! — Я судорожно начал вспоминать, озарившись догадкой. — Когда она застонала… Я как раз ее бинты застирывал и в очередной раз выжимал… Поторопился к ней, закрутив тряпку, не рассчитав силы, а брызги от скорости в лицо полетели. Помню, я их той же тряпкой наскоро и стер, когда к ней бежал, услышав шевеление. Получилось, я с одной стороны и спереди шею тоже протер, убирая брызги.

Как же я сглупил! Ведь специально же крови ее избегал, когда на руках заметил изменения… Как же так?! Что же это за тело у меня такое? Видать ищет способ взять свое? Я-то побыстрее состариться и помереть собирался, надеясь, что это возможно, — не место таким как я в этом мире. И что теперь я за гибрид? Здесь молодо, а здесь висит все как под крылом у щипанной курицы?

Ладно, спокойно… Несмертельно, помереть успею. Вот книжек новых почитать побольше времени будет, да «внучку», теперь, наверное, «сестрицу», отхожу. Мысль вызвала улыбку. Может оно и неплохо, — мне еще пожить? Да и кто мой срок знает? А находка жить будет, — теперь уже не сомневаюсь! Я с заботой прижал к себе пакеты с лекарствами и побежал дальше.

Пока бежал, в голове возникла безумная идея. Вертелась в голове и так и сяк, но до порога так меня и не оставила.

Стремительно залетел в пещеру проверить свою догадку. Приподнял краешек повязки с мазями. Очередной раз для себя отметил, что хуже всего выглядят ее глаза, и мази с лекарствами именно здесь не справляются. Но сначала решил опробовать догадку на ее руке, на небольшом, но глубоком порезе. Резанул свою руку и приложил к ее ране. Зашипело, и пошел дым, как от кипения. Я испугался, отскочив, но тут же вернулся посмотреть — ожога не было, напротив, рана на руке затянулась, будто ее и не было. И что удивительно, моя кровь, смешавшись с ее, впиталась в руку, словно бесцветная мазь…

Это сказка какая-то! Я, конечно, предположил, но и подумать не мог, что сработает, да еще так резво! И тут взял страх: «А вдруг я ее заражу, а вдруг с ней случится как со мной»? Врагу не пожелаешь! Но ведь я уже сделал, не подумав, значит уже случилось?

Чем я вообще думал? Воодушевился подарком судьбы? Пообщался с людьми и подумал, что все позади? Что я среди них? Как я мог не подумать о последствиях?! Мои ноги резко ослабли, и я осел на пол рядом с постелью.

Около часа я просидел, обеспокоено глядя на девушку, ловя любую реакцию и скорбя о своем поступке, но ничего не происходило…

Я снял повязку с ее глаз и осторожно вытер старую мазь. Не вытягивает… Совсем… Стало еще хуже. Так надулись и расплылись, что жутко смотреть. Как щеки у жабы, даже более жутко, чем при находке. Она определенно их потеряла. И я решился, — моя кровь в любом случае уже попала в ее организм. Снова разрезал, на этот раз обе свои ладони и одновременно приложил их к глазам. Тот же эффект, только сильнее, я снова испугался столь бурной реакции, но руки не убрал, и оно того стоило! Буквально на глазах моя кровь испарялась, выкипая на ее коже и заживляя ее. Глаза немного раскрылись, выпуская все нечистоты, но этого было недостаточно. Я снова разрезал, но не уже успевшие затянуться ладони, а крупные вены чуть выше запястий.

Добавляя добрую порцию крови, я наблюдаю, как ее ткани восстанавливаясь, тут же приобретают форму и нормальный оттенок!

Я засмотрелся открывшимся зрелищем. Теперь я мог рассмотреть черные длинные, чуть подрагивающие ресницы, обрамляющие, казалось, идеальную форму глаз. Даже почти иссиня-черные круги вокруг глаз начали бегло таять от центра. Я не мог поверить в то, что вижу. Будто снежинка, на которую упала капля дождя. Хотя, мне ли удивляться?

Уже через минуту на меня, не моргая, смотрели удивительной красоты — васильковые глаза!

Она так неожиданно их распахнула, а мое лицо в тот момент было так близко, что я замер от неожиданности, не в состоянии управлять даже мимикой. Это была самая длинная в моей нынешней жизни минута. С трудом я отмер и немного отстранился, всем видом пытаясь показать, что меня не стоит бояться.

Думаю, девушка уже некоторое время была в сознании, но ничего не видела и боялась подать голос. Не исключено, учитывая, что с ней произошло. Видимо, поэтому она разговаривала только во сне.

Я улыбнулся ей. Она смешалась, а затем всхлипнула и разрыдалась. Хотела смахнуть слезы, но веревки не дали. Ее мгновенно захватили испуг и паника. И меня, кстати, тоже! Я понял, — она увидела ВСЁ! Сокрушаться о себе времени не было… Я быстро взял себя в руки, поймал ее взгляд и как можно спокойнее, не выдавая волнения, сказал:

— Если хочешь, я тебя развяжу. — Она замерла и недоверчиво на меня посмотрела.

— Веревки — для фиксации возможных переломов, чтобы ты не навредила себе, пока была без сознания. — Опять смотрит. Что еще ей нужно сказать? — Я нашел тебя израненной в лесу. Могу привязывать только на ночь, а то свалишься на каменный пол, лежанка-то высоко. — Все что мог, до кучи собрал…

Девушка несколько раз моргнула и, издав звук, похожий на сглатывание, продолжала смотреть в упор.

— Так тебя развязать? — Она кивнула, а потом помотала головой. И как это понимать? И что творю я, — развязать? Разумнее было скрыть свое существование и место жительства. По внутреннему убранству несложно догадаться, где мы, а если сможет дойти и выглянуть, то и вовсе потом найти меня сможет. Но почему-то сейчас я готов на все лишь бы не видеть паники в ее глазах.

— Я… Мы… — Вдруг начала она свой рассказ и расплакалась. Пока мы говорили, а я в придачу занимался самокопанием, совершенно не обратил внимания на то, что она на эмоциях села, и только сейчас это осознал. Я было дернулся к ней, чтобы ее уложить назад, но она обвила меня руками и расплакалась, притянувшись к моей груди.

И что мне дальше говорить, а главное, что делать? О таком развитии событий я и не думал…

— Может ты что-то хочешь?

— Домой, к маме. — И опять заплакала. Голосок такой, будто колокольчики пытаются пробиться через скрипучий камыш.

— Хорошо. — Тут же поймал от нее полный надежды взгляд. — Как только поправишься и сама сможешь ходить, я провожу тебя домой. — Она сразу приуныла. И очень робко спросила:

— А можно меня только на ночь привязывать или не привязывать вовсе? — С трудом проскрипела она. Слова явно давались ей нелегко. Произнося слова она поднесла руку к горлу и морщилась от каждого произнесенного звука. Я догадался дать ей попить. С первым же глотком она подавилась и закашлялась.

— Как скажешь, так и сделаем. — Я миролюбиво улыбнулся и отвязал бинты с веревками. Она с видимым с облегчением вздохнула, довольно свободно для лежачего больного потерев места, где только что были бинты, окутанные веревками. — Не пытайся пока сесть. Дать еще глотнуть? — Она кивнула, и я на этот раз сам, дозируя минимальным наклоном кружки, попоил девушку.

— Все, все хватит. Воды у нас много. Через пару минут еще дам. Может, давай разберемся, где у тебя болит? Быть может и фиксировать ничего не стоит? Прислушайся к себе, где больше всего больно?

— А что у тебя с шеей? Болит? — Ввела она меня в ступор вопросом, потянувшись рукой к дряблой стороне шеи.

Прикоснулась! Меня будто молнией пробило… Я слишком заметно для нее вздрогнул…

— Такой… холодный… Ты замерз? Ловлю ее растерянный робкий взгляд, и почему- то именно он задевает за живое.

— Все нормально. — Я резко ответил, не менее резко отвернулся и ушел к очагу, демонстрируя крайнюю надобность гонять в нем перегоревшие угли. — О себе беспокойся, а я сейчас просто приму ванну и буду в норме. — Почему-то захотелось добавить (с твоей кровью) и посмотреть реакцию, как расширятся от страха ее зрачки и дрогнут или же напротив, широко распахнутся ресницы, — но я разумно промолчал. Оказывается, кровожадность моей натуры, как бы я с ней не боролся, вот в таких мелочах, хоть мысленно, да проскальзывает. Хоть мимолетно захотелось увидеть ее животный страх, а ведь только что умилялся ее глазами… При этом понимаю — желание ее защитить тоже никуда не делось.

Неужели дело в том, что я от нее получил? Мое тело все же нашло способ получить живительную влагу, а мне бы пора остановиться, пока не случилось страшное.

Может во мне снова пытается говорить монстр? Это ее касание и взгляд, они подтолкнули меня, задев что-то глубоко внутри. Эта спонтанно вырвавшаяся из меня фраза…

Но если рассудить, — оно и правильно так сделать.

Не ходить же мне наполовину стариком, да и девушке с этого вреда никакого не будет. Не по моей вине корыто полное окровавленных бинтов замачивается.

Как же мне надоело следить за каждым своим шагом, поступком, бояться последствий своих действий.

Я просто должен это сделать. Надо быть более решительным! Все последние события только подтверждают, что я могу это сделать. Хоть раз отброшу свои страхи.

Решил вскипятить воды: все равно нужна, а деловитость показать надо, лишь бы пока не подходить и не поворачиваться лицом к девушке. До сих пор не зная куда деваться от смешанных чувств разворачиваюсь за котелком и вижу как она вздрагивает в момент, когда мы встречаемся взглядом. Выдерживаю взгляд и мужественно иду за водой. Налил, выдохнул, развернулся, — иду назад к очагу, но теперь просто не могу оторвать взгляд от девушки.

Пока мечусь в сомнениях, в очередной раз пытаясь себя понять, она, повернувшись на бок и заложив одну руку под голову, забавно задрав подбородок, внимательно изучает меня взглядом из-под ресниц, явно опасаясь посмотреть на меня открыто. Но это так явно и даже забавно, что прежний я уже давно бы рассмеялся и бросил в адрес девушки колкую умную фразу, однако теперешний я, только что вынырнувший из своего внутреннего мира и это осознавший, просто задавил зарождающуюся улыбку и перевел на девушку вопросительный прямой взгляд.

— У меня все тело болит, даже не знаю где больше, хотя, только что все болело гораздо сильнее. — Наконец, решила ответить девушка на вопрос, который я задал, казалось, уже целую вечность назад. Никакого страха, доверчивый взгляд, немного смущения и благодарность или…? Нет, не силен я в этом…

Ближе к делу. Пора выныривать из дум. Кроме меня никто бинты не сменит. Я подобрался и, снова отвернувшись, отошел к вбитой в скалу ветке, ка которой сушились бинты и ветошь.

— Сейчас буду делать тебе перевязку, заодно осмотрю повреждения. — Какое-то предвкушение? Интерес?

Хотя было бы странно если бы меня не интересовало: повлияли ли мои действия на ее общее состояние и остальные раны? Судя по тому, как она свободно подняла руку к моему лицу, — повлияли еще как! На лопатке, как раз с этой стороны, у нее был слишком сильный отек для таких «ловких» движений и лежания на боку. Сейчас сам все и увижу.

Я взял стираные бинты и подошел к ней. Привычно поднял одеяло и ловким движением руки задрал сорочку.

Столько визга и пощечина! Довольно звонко. Совсем не подумал о том, как буду ее лечить, когда она придет в сознание…