Холодный

Глава 7

Студенчество

Арсений

Передо мной стоит маменька, смахивая слезы. Вот и закончилась моя редкая побывка дома. Неделя — и я уже должен ехать, куда приказано.

Уже четвертый год как я студент одного из «высших» факультетов Императорского Университета. Собственно, я уже доучился, осталось несколько лет практики. Спуску студентам тут не дают. Если сказали — вынужден подчиниться. Вот и сейчас, мой личный слуга загружает в карету необходимые вещи. Жаль, непозволительно брать с собой слуг, он бы мне в пути кстати пришелся. Велено через пять дней прибыть в Древолесье — это южная из деревень, относящаяся к северной губернии. Ох, и гиблое, говорят, место! Матушка снабдила меня провиантом да иконку с молитвой к сердцу вложить велела.

Тятя и вовсе свой трофейный нож пожаловал. Не думал, что он с ним когда-нибудь расстанется. Так далеко я уезжаю впервые, да еще и места там глухие, временами непроходимые, но ехать надо. Эпидемия в деревне. Профессор желает, чтобы мы боевое крещение прошли там, через год уже оперимся, как он сказал, и сами практиковать должным образом обязаны будем еще год под его присмотром. А этот весь год в разъездах по нуждающемуся люду и проведем, набираясь опыта на деле.

Маменька бросается на меня, рыдая с причитаниями. Тятя, погодя, ее отстраняет и хлопает меня по плечу, давая знать, что пора…

Выбегает моя белокурая сестрица и с завистью смотрит на карету. Молчит. Тятя ей вчера строго-настрого наказал: не сметь больше со мной проситься. Впервые в мой отъезд она такую истерику закатила: просила не уезжать, а если поеду, грозилась, что одного меня никуда не пустит.

Ее глазами везде видятся приключения да волшебные путешествия, наполненные опасностями. Наверное, из-за того, что дальше столицы она ни разу и не выезжала. Разве что в крепостные деревеньки, но и даже их она находила захватывающими!

Не выдержав взгляда голубых глазенок, нагнулся и поцеловал в макушку, окруженную причудливой корзиной из кос.

Запрыгиваю в карету и сажусь.

— Братик! Привези мне сладкое лакомство, не местное. — Кричит, пытаясь угнаться за каретой, смахивая подхватываемые ветром кристальные капельки слез.

— Привезу, Пуговка. — Кричу ей в ответ, высунувшись из кареты, а у самого ком под горлом — дышать мешает.

Опосля, как карета завернула за угол, скрыв издалека уже плохо различимую фигурку сестры, я прикрыл занавеску рукой и отодвинулся от окна.

Благо, семья у меня одна из самых влиятельных и мне позволительно с комфортом добраться самому. Причем, сразу на место, без общих сборов и очередей на экипаж. Хоть матушка давно и лишилась многих привилегий, пойдя против воли отца с замужеством, однако, дядюшка, души не чаявший в своей младшей сестренке, взойдя на престол, снова сделал ее вхожей во дворец. От возврата остальных почестей и переезда в столицу она сама отказалась, ответив, что нам и так спокойно и счастливо живется. Нужно сказать, не слукавила. Даже дядюшка при всей своей занятости у нас пару раз гостить останавливался, говоря матушке, что только в нашем доме он может расслабиться и немного побыть собой.

Мое негласное положение дало возможность прихватить множество необходимых вещей. Даже пимы* с полушубком маменька с собой направила. Хотя в горы нас вести точно не собираются, да и погода стоит жаркая, временами душная. Нужно сказать, девок при доме, собирая меня в дорогу, она погоняла знатно.

Неделя в дороге — утомительно. Хорошо, что в карете, да постоялые дворы на ночь выручают, но чем дальше, тем постоялые дворы плоше. Вот вчера и вовсе просто лавку в избе Ванька урвал и то, пока имя господское не назвал, не давали. Чудные они тут, боязливые все. Говорят, разбойники в этих краях ошиваются, да повезло мне. Видать, матушкина икона оберегает. Хотя сама дорога чем дальше, тем хуже. Ванька там уж который мат гнет да толку в том?

— Пррр… — Карету тряхануло.

— Ванька, чего у тебя там?

— Колесо, барин не выдержало. Чай не столичные дороги.

— Будто ты эти столичные дороги видал.

— А как же-ж. Чай батюшка ваш, Осип Анисимович, не пешком до столицы добирается. Это вы, барин, обычно верхом путешествовать соизволите.

— И сюда бы добрался, если бы не маменькины припасы. Никакой мерин вьючный без телеги не увезет. Уж сутки бы как на месте был, а тут трясись в этой коробке да люд разбойный по лесам привлекай.

— Вы на матушку не серчайте. Кто ж как ни она, о вас вспомнит да позаботиться? С малых лет вас побаловать любит.

— Палку надобно большую взять, ось приподнять. — Не пожелал я продолжать тему.

— Колесо с виду цело. Делай, давай, да поедем.

— Барин, Вы бы подсобили чуток. Оно бы дело быстрее пошло.

— Я ж в парадном костюме, уж на прибытие переоделся. Тут верст пять осталось. Уже и пешком дойду. — Повернулся я лицом в сторону деревни и тут же услышал взмолившийся голос.

— Барин, смилуйся, не бросай меня одного в лесу с пожитками.

— Неужто испугался? Страшно?

— Страшно, барин! С детства один в лес не хожу. Вот тебе крест. Нянька меня с малолетства байками про лесную нечисть да разбойников стращала. Теперь страх как боюсь. Да и разбойники тут поговаривают…

— Что-ж, думаешь я тебя от разбойников оберегу, чертяга? Отодвинься. Тебя и колеса чинить стращали? Откуда кучер такой безрукий?

— Тык я в пастухах раньше ходил да корзины плел, не приучен.

— Вот тут подсоби. — Указываю, где придержать надобно. — Зато барин твой ко всему приучен. — Ворчу я себе под нос. — И колесо приладить и в лесу пропитание добыть. Сади на ось давай. Вот так, ровнее… У тебя руки из какого места растут? Держи тут, я там сам прилажу… Запачкаться из-за тебя пришлось…

— Барская это доля — все знать и уметь.

7.3.1

— Ой ли? Скажу батюшке, чем я за тебя занимался — взашей тебя выгонит.

— Ну, барин! Я в чем другом пригожусь. — Состроил он гримасу больше подходящую выпрашивающей драгоценность девице.

— Ага, с ложкой, к обеду. Это ты, я смотрю, завсегда. Живот-то вон, как у доброго купца висит. Садись, да за колесом поглядывай. Доедем на место, а там найду кого толкового, колесо новое справить, да ось заменить.

Забираюсь назад в карету и откидываюсь спиной на мягкую обивку, обтянутую кожей. Перевожу взгляд на испачканные руки, затем на одежду и велю Ваньке притормозить, коли ручей или лужу какую завидит. В фляге вода еще часа два назад закончилась. Руки хоть и обтер об траву, а не то… привык я к чистоте, даже не знаю, как я в той деревне приживусь. Надеюсь обещанная изба и впрямь справная.

Уже через пару минут понимаю, что даже мягкая обивка мою голову не спасает. Карету трясет в разные стороны так что я как неваляшка по разным сторонам заваливаюсь. Не выдерживаю отодвигаю занавеску в сторону и хватаюсь за окно. Так хоть тряска не меньше, но хоть глазам раздолье.

Да… Смотрю из кареты на верхушки деревьев. Птиц в этих лесах много водится. Едешь, а со всех сторон щебет да трели доносятся. Глушь, она и есть глушь… Заморосило… Дорога на удивление поспокойнее пошла, но то и дело от Ваньки слышались причитания, что вот-вот в следующей низине мы точно завязнем и подмоги ждать неоткуда. Я прикрыл окно и опустил занавеску, избавляя себя от громкости его трепа и прикарнул.

— Дотянули, барин! Счастье-то какое! Просыпайтесь! Колесо вот-вот бы и того!

Я по-солдатски подскочил и шустро высочил из кареты, чуть не поскользнувшись на склизкой после дождя земле. Ну и деревенька… В такой еще точно бывать не доводилось. Дома от амбаров не отличишь. Все постройки стоят кругом, огороженные одним общим забором с одним въездом, он же выезд. Посередине, на образовавшейся площади, — колодец, телеги и мелкий скот бродит. Вытоптано так, что даже трава не растет. Забор тоже от загона не отличишь, не привычный в наших деревнях штакетник, а вбитые деревянные колья с прилаженными к ним толщиной с руку палками. Один ряд на уровне колена, другой — на уровне груди.

— Ты лошадью займись да за вещами поглядывай. А я отметиться пошел да с жильем разобраться.

— Будет сделано, барин!

Я направился к группе знакомых лиц уже меня приметивших. Кто поклон отвесил, кто рукой махнул.

Оказалось, что профессор обещал быть позже из-за неотложных дел. Вместо себя, на первое время, он прислал ассистента. Тот уже бывал тут месяца два назад. Тогда тут хворь, говорят, другая была. И что не так с этой деревней?

7.3.2

Да и этот, ассистент, очень уж мне не нравился. Весь в себе, бурчит под нос. Не понять себе или тебе говорит. Во времена учебы никогда толком ничего не пояснял, а на все вопросы недовольно бурчал, отсылая к книгам. Благо, говорил каким, а иногда даже называл страницу и параграф. Но с его профессионализмом и гениальностью не поспоришь. Вот и молчат все.

Хорошо, что я прибыл одним из первых. Нормального жилья тут отродясь не видели. Нам выделили несколько землянок на пятнадцать человек и одну, по их меркам, добротную избу. Барин в ней останавливается коль приезжает на охоту и нам позволил. Хозяева же остальных изб перебрались на ночлег к соседям, собираясь изредка заглядывать — для порядку…

To, что в этой избе мне место обещано было, только барин-то и знал да профессор наш. Передал ли ассистенту? Так, кто заселился бы, и доказывай, что твое… У нас на курсе студенты не чураются: за годы так передружились, что и за бастарда, и за наследника королевской крови одинаково вступятся, если случай будет. Только вот есть и обратная сторона медали — бастард тот, как и любой низкородный в нашем кругу, со мной на равных спорить будет. Мне, если уж начистоту, такое даже по- душе всегда было, но не сейчас.

Хворые лежали в отдельной избе с жаром и непонятной сыпью. Местный знахарь лежал там же в беспамятстве.

Сегодня я как мог увиливал от контакта с больными. Пока не приедет профессор, рисковать нет смысла. Все равно оценить некому. Да и как лечить и что за хворь такая, я не знал. Однако, беспокоясь о людях все же выяснил, что Никон Кузьмич, так звали ассистента, дает им какое-то свое новое лекарство на основе плесени, и оно уже начало помогать. Вообще Кузьмич странный. Давно бы в профессора выбился, да больно нелюдимый. Должность его волнует мало. Все, что волнует так это лаборатория, где он проводит свободное от сна время. Однако, несмотря на должность, среди преподавателей он пользуется уважением и какой-то неприкосновенностью, что ли. Мы, студенты, ему как кость поперек горла, мешающая делом заняться. Да и мы, как можем, его по кривой дуге обходим.

Так вот. Пользуясь скоростью прибытия, положением и приглашением хозяина уже как пару дней назад, я остановился в этой избе.

Изба по местным меркам огромная, рубленная. Об местном убранстве говорить не приходится. Все деревянное, топорной работы. Однако, жаловаться мне было грех, даже такая привычная вещь как кровать, стоящая в моей горнице в количестве двух штук, оказалась в этих краях невидалью. В землянках только печки да лавочки, а особо «везучим» и коровья шкура на полу досталась. Что уж говорить о наличии личных комнат, когда некоторые дома, как и здешние бани, топились по-черному и не имели даже отдельной от жилья кухни или кочегарки. Нужно ли говорить, что эти дни я как никогда ловил завистливые взгляды. Да сейчас я сам себе завидовал — это учитывая мой достаток и положение до приезда сюда! В моей избе было аж три горницы. Одна для профессора Быстрова Архипа Николаевича, другая, как выяснилось, для Кузьмича, как негласно между собой мы величали ассистента. А третья, так уж и быть, — стала моей. Хотя не то что соседство, а сам факт нахождения Кузьмича в деревне, меня совсем не радовал.

Я столкнулся с ним на пороге избы и выслушал нелицеприятные слова в адрес студентов, как паразитов, пролезающих в профессорское жилище. Стиснув зубы, я примирился с таким соседством и старался ничем не выдать свое отношение к этому ворчливому чудаку. Вчера за ужином из вежливости я поделился с ним провиантом, направленным маменькой, он смягчился и утром даже не бросил в мою сторону привычного гневного взгляда. Казалось, жизнь налаживается, через день должен прибыть профессор, да и больные, как за ужином сказал разгорячившийся от французского вина Кузьмич, идут на поправку. Появилась надежда, что совсем скоро нас распустят или отправят на практику в столицу. Однако, сегодня к обеду, на третий день моего пребывания, вышла неувязочка.

+++

— Позвольте. Вы, как порядочный человек обязаны уступить мне комнату. — Говорила единственная студентка, затесавшаяся в мужской «монастырь».

— Я занимаю комнату по праву. Тем более, уже два дня как ее обжил и вещи разложил.

— Но!

— Почему я должен уступать место той, которую вообще сюда не звали? Профессор выбрал наиболее способных студентов, в которых видит перспективу. — Отрезал я.

Остальные грызли гранит науки в стенах университета, рискуя окончить его без рекомендаций и с более низкими отметками.

А эта Прасковья у меня в печенках сидит… Слишком вездесуща, слишком активна. С толстенной косой перевязанной лентой, упрямо переброшенной через плечо. А ленты-то каждый день разные, как и ее настроение. Хотя, наверное, сейчас я это со злости. Иногда она меня восхищает. Не каждый мужик может похвастаться ее упорством и знаниями. А еще красива: ростом на палец ниже меня, плотная — кровь с молоком. Глаза большие, выразительные, да и в отличие от большинства барышень, эта же, не смущаясь, одевалась в штаны и сапоги на мужской манер. Сила в ней чувствовалась… Но ее пышный бюст, усыпанный рюшей и каменьями, четкая талия, переходящая в плавные очертания низа, не позволяли воспринимать ее наравне со студентами мужского полу.

Взгляд каждый раз цеплялся за неподобающие места, смущая и вырывая из нутра бурю возмущений ее дерзостью в одежде.

Она перекинула русую косу на другое плечо одним движением головы, и решительно на меня посмотрела.

— Настоятельно прошу вас, все же оставить комнату. — Снова за свое!

— Вы очень находчивы, милостивая государыня. Давить на честь и благородство, прибыв позже назначенного срока… Выдвигать требования только потому, что вам самовольно вздумалось приехать сюда? Не находите это низким?

— Позвольте! Вы мужчина! Вам не составит труда расположиться с остальными.

(Без редактуры)

— Вы имеете ввиду в землянках? О, нет! Те, кто приехал до вас, вместе со мной и там поселился, — уже имели честь быть покусанными земляными блохами! Разрешите предложить Вам, барышня, лично осчастливить одно из этих жилищ, если считаете их приемлемыми для того, чтобы отправлять туда вашего покорного слугу. — Съязвил я не удержавшись. Она сейчас так яростно дышала, что казалось вот-вот, эти мелкие многочисленные пуговички, идущие вниз от глухого воротника- стойки через до предела обтянутую тканью грудь, не выдержат и пулями разлетятся в стороны, при ее очередном глубоком, яростном вздохе. Я даже опасливо покосился на них.

— Да как вы смеете так смотреть на меня! Взбесилась пуще прежнего незваная гостья, претендующая на жилье, отвесив мне оплеуху.

— Что здесь происходит? — Вернулся в избу Никон Кузьмич, огласив нас громогласным окриком. Недовольно прожигает нас взглядом, как будто смотрит на пару растявкавшихся псов.

— Никон Кузьмич. Я не в силах разрешить ситуацию, в которую меня ставить сей благородный… Даже не знаю, какое, сударь, для вас слово станет уместным. — В меня стрельнули взглядом.

— Сударыня, постыдились бы. — Вдруг сказал Кузьмич. — Вы сюда для какой цели приехали? Жильем обжиться, али науку постигать? Вон берите простынь и делите горницу. Она большая, да и кровати в ней две, как я погляжу.

— Да как вы можете такое мне предлагать? — Взорвалась она. — Я благородная…

— Землянки все заняты. — На полуслове строго отрезал ее Кузьмич. — Еще пол слова, и оба, в конюшню на стог устраиваться пойдете, вместе с Тишкой и крысами.

— Мы как сговорившись кивнули, — это даже на поклон больше смахивало.

К больным, надеюсь еще не подходили? — Вдруг смягчился он.

— Зашла… Меня женщина попросила подсобить. Ей не сподручно было. Так я пока вещи не сгрузила, сбегала…

— Оно похвально конечно, самопожертвование. А знали ли вы что за болезнь? А кие средства защиты вы при этом использовали? Вдруг учительским тоном начал Кузьмич.

— Да какие? Я же только голову придержала да лекарства влила по-быстрому, потом за вещами и сюда.

— А вы, Арсений, сейчас, той самой немытой рукой, получили пощечину. Почитай оба в контакте были. Болезнь сильная. Пол деревни уж в землю скосила, а вы по- быстрому. — Заворчал он. — Хоть в курсе сколько люду померло тут и в деревне соседней? Пошлите… Будете за глупость рассчитываться. — Мы гуськом пошли с его горницу, пардон, уже лабораторию. — Вот вакцина. Помните практику? Ваша задача ввести ее друг другу. Да, именно друг другу. Вы прежде всего врачи, и вас не жилье должно волновать, а как больных вылечить и самим продержаться.

— Тихон, а тебе чего?

— Странно это барин…, — замямлил незаметно вошедший Тихон, — корова вторая за неделю уж подохла. Что же это такое твориться, — запричитал Тихон. — Люди мрут, скот тоже… Что за напасть такая?

— Пойду разберусь. Похоже скот колоть и жечь надо.

— Да как же… Мы ж только им и живем… Че ж жечь, съедим хоть… — Снова запричитал Тихон подталкиваемый Кузьмичем. Тут Кузьмич повернулся и грозно выдал:

— И чтобы до моего возвращения вакцину вкололи и комнату поделили, а если жизнь не дорога, отправлю к коровам больным на побывку. Я тут с вами нянькаться не намерен, уяснили?

— Д-да, — прониклась Прасковья, потеряв оставшуюся решительность. Вдруг совершенно по-другому на меня посмотрев.

— Кузьмич никогда не шутит. Обещание он свое подавно сдержит. Что делать будем? — Решил я дать возможность высказаться когда-то дерзкой барышне.

— Давайте Вы мне вколите, — потом, я вам. Я уколов жуть как боюсь… Если вам решусь поставить, боюсь потом сама уже не дамся. — Дрожащими губами сказала она.

— Вот кто вас просил приезжать сюда.? Вы же понимали, что тут не место столь нежным созданиям? Не дамские здесь условия, понимаете? — Она виновато потупилась.

Я подхватил стеклянный пузырек, обработал стерилизованную иголку в спирте и одел ее на большой стеклянный шприц с железным поршнем, в котором уже была заготовлена вакцина.

— Запомнила объем? Столько же мне должна вколоть будешь. — Она бледнея кивнула, протянув вперед руку и зажмурившись.

— Боюсь, это внутримышечно вводится. — Сказал я, сам смутившись. Конечно я уже не раз делал уколы и стару и младу, но было что-то неловкое в том, что сейчас мы должны были поставить их друг другу. — Она открыла глаза и теперь смотрела на меня растерянным округлившимся взглядом.

— Я не буду смотреть, — решил заверить я смущенную девушку.

— Нет, лучше смотри… — те! — Выпалила она, переходя на крик и тут же залившись краской.

— Хорошо, что ты в штанах. Юбки задирать я не привык. — Сказал я и тут же смутился двузначности моих слов. Она стояла ко мне спиной и хорошо, что мы не видели лица друг друга. — Не переживайте, достаточно приоткрыть лишь небольшой участок мышцы. — Специально выразился термином чтобы не смущать ее и себя еще больше.

— Все! — Победным голосом сообщил я, прикладывая марлю к пострадавшему месту.

— Спасибо. Было не так больно, как я ожидала. — Сказала Прасковья, со стоящими слезами в глазах.

— Может тебе воды?

— Нет! — Открестилась она неожиданно испуганно. И тут же пояснила. — Давай уже закончим и пойдем комнату делить, а то вдруг вернется скоро.

— Тут стерильные иголки. Шприц здесь только один, вот этот. Остальные наверно забрали чтобы больных лечить.

— И как у Кузьмича получилось за два с небольшим дня, в своей комнате целую лабораторию организовать? — Просковья заворожено рассматривала убранство комнаты, состоящее из колб пробирок, пузырьков и баночек. Видимо хочет успокоится. Глубоко вздохнула. — Приступим! Нарочито громко сказала она, взяв шприц иголку, обработав и приступив к набору вакцины.

Одно неловкое движение трясущихся рук и вакцина разбивается об пол. В шприце успело набраться лишь пол дозы.

— Я все сейчас же залью спиртом и уберу. Тут еще такой же пузырек есть! Нарочито бодро сказала она. Постараюсь не разбить его. — To ли пошутила, то ли всерьез сказала Прасковья.

Нужно сказать, рука у нее легкая. А вот лекарство стало расходиться нестерпимым жжением. Я стараясь не подавать вида поковылял в комнату. Она шла тоже ничем не выдавая боли. Понятно почему у нее слезы в глазах стояли и флакон из рук выпал. Но дойдя до комнаты я не выдержал, бросился на кровать и заорал дурниной.

— Ты чего? — Резво подбежала она.

— Лекарство расходится. Ааа ты кааак терпишь?

— Да ничего не терплю. Пощипало минутку с начала, а теперь хорошо все.

— Может я в сосуд попала? Дай посмотрю.

— Ну уж нет. Отойди лучше. И так воздуха не хватает.

— Ты весь красный! Что с тобой? Может непереносимость лекарства? Жди, я сейчас прибегу.

— Никон Кузьмич. Я только поставила он бросился на кровать, сказал, что больно расходится и вес вдруг краснеть начал.

— Что ты ему вколола?

— Что и себе. Правда, простите, один пузырек разбила, пришлось оставшуюся дозу из другого до-набрать.

— Какого другого? — Взревел Кузьмич.

Я почти в состоянии забытья, увидел, как он утягивает ее за собой за ухо.

— Аааа. Вот из этого. — Доносится вопль из-за стены.

— Из этого? Именно из этого? — Разноситься взбешенный рев. — Ты могла хоть откуда, но набрала именно из этого? — Еще более громкий рев и звук пощечины…

— Так он такой же! — Обиженный, но полный страха голос в перемешку со всхлипами в ответ.

— Ты читать училась? Сколько? Сколько ты ему ввела? Боюсь я не успею разработать лекарство.

— Я…

— Отойди уже! — Судя по звону стекла, Прасковью с силой оттолкнули, но я это отметил лишь краешком сознания. — Это вещество я хотел испробовать на больных животных. — В сердцах продолжал Кузьмич. — Все-равно подохнут, а мне шанс панацею добыть.

— Так тут в пузырьке еще около четверти осталось. — Уже совсем уже не о том начала переживать Прасковья. Накатила злость, она передо мной сейчас должна оправдываться и прощения вымаливать всеми силами пытаясь помочь. Я хотел было возмутиться, но боль накатила новой, еще более нестерпимой волной, все мышцы одновременно сковало до боли, а способность думать и вовсе пропала.

— Этой дозы коров на двадцать хватило бы, а ты все в одну жопу засунула, баба безмозглая!

— Да что вы себе позволяете! — Взвыла Прасковья.

— Да, ты! — Захлебнулся от возмущения Кузьмич. — Это был мой самый долгий и не побоюсь — уникальный проект. Мне чудом удалось заполучить доступ в тюремный лазарет и взять кровь у больного редкой болезнью. Уникальный случай, поражающий мозг, но поднимающий иммунитет. Он безумен, но не заражается ни одной болезнью, а его кровь оказалась восприимчивой только одному яду

— Это…

— Кровь я смещал с ядом выделенным краснобрюхой жерлянкой и…, да что я тебе объясняю?! Там такие компоненты! А как я их доставал?! А? — Продолжал негодовать Кузьмич и это негодование помогало удержать сознание, но в то же время будто убаюкивали, что было странно на фоне новой жгучей волны боли, и самопроизвольно принимающих неестественное положение конечностей. — Многие вещества были на вес золота! А ты мой эксперимент запорола, еще и сложнейшую по составу вакцину примешала, угробив человека. Как же я теперь отчитаюсь за смерь подопечного студента?

— Простите…

— Ты понимаешь, что из-за тебя мне могут запретить практиковать? — Срывал голос Кузьмич.

— Я еще жив и все слышу, — хриплю я, почти теряя сознание, но отчаянно пытаюсь за него держаться. Боль, теперь именно она помогает мне в этом. Я начиная различать ее оттенки. Не знал, что могу терпеть такое. Но пока держусь, не позволяя захватить меня мраку. На ум приходит спасительная таблица Менделеева и я начинаю перечислять все ее элементы по порядку не позволяя затуманится разуму. Порядковые номера и свойства элементов, — я проговаривал в уме все, в это же время от боли, дурниной, крича наяву.

— Сейчас, это единственное чем могу попытаться тебе помочь. — Еще один укол, который на фоне боли во всем теле, совершенно не заметен.

Я чувствовал острую потребность в работе мозга. Казалось, остановлюсь, и с этим остановится все мое бытие! Менделеев, таблица… Надо вспомнить, что это?

Свет! Яркий свет. Я сижу…

— Арсений, Арсений. Очнись! — Это просто дурной сон.

— А? Что? Сквозь дымку слез, по-прежнему жадно пытаясь ухватить воздух, улавливаю лицо Ангелины.

Небольшой словарик старинных слов:

* Тятя — так называли отца, в основном крестьянские дети или выросшие в их окружении.

* Пимы, пим. — Валенки, валенок.

Найдете что-то непонятное спрашивайте:))