Идеальный питомец для космического генерала (СИ)

Глава 43

Когда шоу возвращается в эфир, ведущий неожиданно меняет свою манеру общения. Он внезапно становится уважительным, старается говорить мягко, переходит к безопасным темам.

— Что ж, господин премьер-министр, можете рассказать нам, какие нас в ближайшее время ждут изменения? Многие опасаются повышения налогов. Обоснованы ли эти опасения? — спрашивает он, будто ничего не было. Будто двадцать минут назад он не пытался разрушить мою репутацию и стереть жизнь подчистую.

Передо мной возникает дилемма. С одной стороны, я бы мог ответить на его вопрос и продемонстрировать себя с профессиональной стороны. Но с другой, продюсеры этого канала попытались устроить из моего интервью настоящее телешоу со скандалами и разоблачениями. С какой стати я вообще должен переживать о своих ответах. Предвижу, что аудитория ждёт продолжения истории с питомцем, конфликтов и сенсаций. И я решаю дать ей что-то подобное.

— Прежде чем мы продолжим, вы не хотите принести извинения? — спрашиваю я, глядя в глаза ведущему.

— Извинения? — повторяет он, словно бы забыл, что означает это слово.

— Да, — киваю я. — За то, что в прямом эфире перед множеством зрителей попытались выставить меня извращенцем. Я не могу просто так проигнорировать подобный выпад в мою сторону.

— Не воспринимайте всё так болезненно, премьер-министр, — неловко улыбается ведущий. — Мы ничего такого не имели в виду. К нам просто попали странные фото, потому мы и задали вопрос. Работа у нас такая — задавать вопросы.

— Знаете, есть такая старая поговорка: «Каждому слову — своё место и время», — я сжимаю подлокотник кресла. — К примеру, слово «смерть» само по себе нейтрально, и означает лишь прекращение жизни. Однако из уст судьи оно может звучать как приговор, из уст вождя, как приказ к наступлению. Слова — это орудие в руках представителя средств массовой информации, именно поэтому вы должны быть с ними осторожны.

— Какая глубокая мысль, — ведущий нервно посмеивается.

— И именно поэтому, если вы не имели чего-то в виду, то вам нужно прямо об этом сказать, — продолжаю я, всё больше нагнетая обстановку. — И извиниться за возможное недопонимание.

На самом деле, мне не нужны его извинения. Всё равно в них не может быть ни толики искренности. Но я очень зол сейчас на себя и на тех, кто вынудил меня обороняться, а потому продолжаю давить.

Ведущий запинается. На долю секунды в студии снова становится так тихо, что слышно, как кто-то в аппаратной кашляет. Ведущий пытается улыбаться, но я вижу, как дёргается жилка на его виске.

— От себя лично и от нашего канала я приношу вам извинения, — говорит он натянуто.

— За что именно? — я всё ещё продолжаю смотреть на него напряжённо.

— За то, что мы поставили под сомнение вашу репутацию, — заканчивает он нехотя.

Почти на полминуты в студии снова повисает тишина. Я выдыхаю, но тяжесть внутри никуда не девается. Я не знаю, что ждёт меня дальше. Даже если мне удастся уладить явный конфликт интересов с секретной службой, мне всё равно придётся искать другие способы донесения информации до кирийцев.

Планер на автопилоте уносит меня с паркинга телецентра. Город проносится мимо. Но я почти ничего не вижу в лобовое стекло — только блёклое отражение собственного лица, слишком спокойного на фоне того, что происходит внутри. Я вымотан настолько, что даже вспышка уведомления на коммуникаторе вызывает у меня раздражение. Нехотя я открываю его и понимаю, что оно от верховного главнокомандующего.

«Поздравляю. Сегодня ты стал настоящим политиком, — пишет он. — Надеюсь, ты усвоил урок. И чтобы впредь ты не думал о всяких глупостях, я забрал твоего питомца».

Я перечитываю текст дважды, но от этого он не меняется. Каждое слово царапает мозг и впивается в него, словно рыболовный крючок. На секунду мне кажется, что мир замирает. Потом приходит ужас. Ледяной волной он заливает грудную клетку. Я с трудом втягиваю воздух. Пальцы вздрагивают над экраном, перед глазами всё расплывается.

Я отключаю автопилот и беру управление на себя. Турбины взрываются, на приборной панели вспыхивают предупреждения о превышении допустимой скорости и о резком изменении курса. Мне плевать. Я не жду, когда система распознает мою биометрию и автоматически перестроит маршрут. Я проталкиваюсь сквозь поток планеров, как сквозь вязкую жижу. Я не могу терять ни секунды. Я должен быть рядом. Должен успеть.

Когда я подлетаю к участку, вижу с высоты замок — он кажется спокойным как всегда. Никаких внешних признаков вторжения. Всё, пожалуй, даже слишком тихо. Ни одного дрона поблизости. Ни одного подозрительного планера. Я открываю дверь планера, не дождавшись полной посадки. Он зависает в воздухе, а я уже бегу к входу. Сердце быстро стучит где-то в районе горла. Дверь распахнута настежь. На коврике под ней следы чужих грязных ботинок.

Я врываюсь внутрь. Мои шаги гулко раздаются в полупустых комнатах. Я уже и забыл, каково это — не чувствовать чьего-то присутствия в доме. Прохожу через гостиную, заглядываю в кухню, спальни, в кабинет. Вижу следы крови в комнате на втором этаже. Понимаю, что она принадлежит Таше и судорожно выдыхаю.

— Всё нормально. Крови немного, всего несколько капель. Значит, она точно жива, — повторяю я себе. Но дрожь в руках никак не унимается.

На всякий случай проверяю оставшиеся комнаты. Везде пусто. Её и вправду забрали. Я стою посреди спальни, не в силах пошевелиться. Свет Версона скользит по полу, вычерчивая прямоугольники оконных рам. Всё кажется неправильным. Слишком привычным и спокойным. Я сжимаю кулаки.

— Нет, нет, нет… — вырывается у меня едва слышным, надломленным шёпотом. Я мотаю головой, медленно, словно бы отказываясь принимать происходящее.

Её забрали. Как вещь, как инструмент наказания. Верховный не просто отомстил мне за то, что я влез, как он считает, не в своё дело. Он послал сигнал. Показал, кому принадлежит власть. Но если верховный надеется, что этим он поставил точку — он ошибается.