Игры на острове

ГЛАВА 17

— Нет, я не разрешаю охоту на дикого кабана. Единственный вид щелкающей команды, которую вы можете прислать, — это команда с камерой, — сердито кричала по телефону Нелл. — Бэйзил вырвался и, насколько мне известно, убежал. Запросите департамент с предложением предоставить вам муляжную голову дикого кабана, если она вам так нужна. Но вставлять яблоко в зубы Бэйзила вам не придется.

— Весь сценарий крутился вокруг того, что шеф-повары будут создавать рецепты блюд для мяса дикой свиньи, — горько пожаловался Патрик М. Койнингэм. — А это означает полную переделку сценария.

— Ничего, справитесь, — вставила Нелл без всякого раскаяния. — Кажется, я припоминаю, что мы должны были за два дня организовать новую программу, когда Гордон совершил эту несчастную промашку с мужиком из Йоркшира, прославляя его как «человека, который был шефом в Шеффилде»!

Нелл содрогнулась при одной только мысли, что и Тэлли будет представлен «Тэлом, человеком из Талиски». Уже сейчас она почти слышала бессмысленное хихиканье Гриля, произносящего эту фразу! А Патрику она еще сказала:

— А у вас впереди для переделки сценария по крайней мере неделя.

С тех самых пор как Бэйзил уложил Клода и нырнул в заросли рододендронов, от кабана не осталось ни следов, ни щетинки, и Нелл была довольна этим. Кроме того, ей очень не понравился взрыв гневного возмущения продюсера, которому она сообщила, что кулинарные изыски его звезд будут приготовлены из живности из сарая:

— Я уже записал хор Королевского колледжа в Кэмбридже, который исполнил «Рождественский гимн в честь кабаньей головы»! — повторял снова и снова Патрик.

— Ну что же, возвращайся в Кембридж, и пусть они споют тебе «Добрый Король Венцеслав», — жестко сказала Нелл. — Строка «принесите мне плоть и принесите мне вина» должна всех взять за душу. Или «Песнь Вассаила». В ней, например, упоминается о «пудинге с винными ягодами». Я уверена, что уж супер-пудинги с винными ягодами шеф-повары смогут как-то придумать!

Еще какое-то время Патрик М. проклинал дороговизну импортированной из Италии туши дикого кабана, а потом в ярости бросил трубку. Давненько Нелл не удавалось так повеселиться, разговаривая по телефону.

Невзирая на угрозы Патрика, через четыре дня, как и было условлено, появились электрики и монтажники, чтобы установить кухни для соревнующихся шефов в гостиной (гостиная таким образом превращалась во временную студию с черными занавесками) и собрать в ней сложное осветительное оборудование. Всюду бросалось в глаза название «Горячий Гриль» с ярким изображением железного гриля, окруженного языками пламени, живо и не очень приятно напоминая Нелл о прошлом. На Талиске она не смотрела ни единого выпуска программы. Это было блаженное облегчение — не страдать еженедельно из-за обязанности обеспечивать тем, что после съемок передачи выбрасывалось в отходы. Нелл пугал тот момент, когда ей придется вновь встретиться с Гордоном Грилем и приветствовать его в «Талиске». Выпускающая команда и конкуренты должны были находиться в гостинице три дня. Нелл с трудом представляла себе, как она выдержит семьдесят два часа с эгоистическим Ги-Ги?

За два дня до записи он прибыл со своей женой Нормой, бывшей танцовщицей, которая когда-то еженедельно крутилась в шифоне и блестках, сопровождая соревнующихся к камере, чтобы они встретились с Гордоном Грилем, еще в его первой программе «Я хочу». Это было шоу вопросов и ответов недовольных своей семейной жизнью мужей и жен, и, хотя критики обвиняли программу в том, что она вызывает разводы, она-то и создала семью Гриля.

«Гриль говорит: «Я хочу» — гласили заголовки на страницах, посвященных шоу-бизнесу, и брак оказался прочным, но бездетным. Десять лет совместной жизни не принесли потомства, и, в традиции многих знаменитостей (которые публично рассказывают о своих проблемах в надежде, что «другие могут представить, как они страдают, но теперь не в одиночестве»), Гордон с Нормой давали интервью и сделали выступление знаменитостей в интересах Комитета помощи бездетным парам «Ребенок». Это была еще одна черта Гриля, которая не нравилась Нелл, ибо она подозрительно относилась к мотивам этих публичных поступков.

Грили прибыли вскоре после ленча, когда Нелл находилась в офисе, подписывая поздравительные открытки на Рождество. Завидев знакомую всем до боли физиономию Гордона с этими его близко посаженными карими глазами, расплющенным носом и тщательно причесанными волосами, маячащую над столом регистратора, она отступила назад, позволив Энн Соутар покончить с формальностями.

— Настоящая красота, — с восхищением сказал, чуть заметно, по-американски, растягивая слова, новоприбывший, обращаясь к регистратору. — Нам просто не терпится погулять по острову.

— Я люблю острова, — добавила с волнением в голосе его жена. — Что-то необыкновенное чувствуешь, когда окружена водой со всех сторон, верно? Я очень надеюсь, что программа это передаст, Гордон.

Озабоченность пробежала по ее красивому овальному лицу, обрамленному короткими темными кудрями, тронутыми сединой. Норма Гордон была одета в алую шерстяную куртку, такие же по цвету рейтузы, в короткие сапоги и выглядела так, будто могла бы немедленно скатиться на лыжах с горы.

Подписывая регистрационную карту, муж улыбался ей теплой улыбкой, отразившей взаимопонимание, не требующее слов.

— Милая моя, я все сделаю, чтобы она все передала. Не могу же я разочаровать своего главного болельщика, как можно? Нам нужно будет взять Нелл в гиды на прогулку, и вот тогда мы сможем это место прочувствовать.

Он посмотрел вопросительно на Энн, видимо, не зная, — что за фигура маячит позади нее в тени.

— Мисс Маклин где-то здесь?

Нелл заставила себя выступить вперед и улыбнуться.

— Она здесь, прямо перед вами, Гордон, — быстро сказала она, протягивая руку. — Добро пожаловать в «Талиску».

Явлением изящной блондинки Гордон был явно озадачен, когда он ждал увидеть толстуху-шатенку, но со своим изумлением справился быстро и показал свои знаменитые зубы:

— Простите, Нелл, ради Бога. Я вас не узнал. — Он взял ее руку и тряхнул хорошенько перед тем, как указать на свою компаньонку. — Вы, по-моему, даже не встречались с моей женой Нормой, верно? Норма, это Нелл Маклин, владелица этого сказочного места.

— Ну да, совладелица, — пробормотала Нелл, встряхнув руку Нормы. — Да, мы не встречались, а это удивительно, если учесть, сколько времени я проработала с Гордоном.

— Я редко бываю в студии, — откровенно призналась Норма, обращаясь к Нелл. — Знаю, как это тяжело — сконцентрироваться, когда столько моментов для возможного конфликта. Жена может быть дополнительным раздражителем. Но эту рождественскую передачу я не хотела пропустить. Гордон ждал ее с большим нетерпением.

Нелл почувствовала, что оттаяла от этой горячей, искренней женщины, которая так откровенно привязана к мужу и гордится его успехами. Имя ее соответствовало ей полностью, это очевидно — настоящая Норма, красивая уравновешенная голова которой, по-видимому, не сделалась придатком телевизионного «знатока каламбуров и противней» с дурной репутацией! И в ее присутствии Гордон казался совсем другим: тихим, не таким самоуверенным и более («Ладно, снова пусть будет это же определение», — подумала Нелл), более нормальным.

— Я слышала, что вы хотели бы прогуляться с гидом, и я, конечно, с большим удовольствием сопровожу вас. Я подожду вас здесь, в офисе. Когда вы устроитесь на месте, спускайтесь прямо сюда.

Все время, пока водила Гордонов по гостинице и вокруг, Нелл была как на иголках, мрачно ожидая, что Гордон отпустит какие-нибудь остроты в отношении достопримечательностей острова, но в его комментариях звучали только выражения удовольствия и одобрения без всяких подозрительных прикрас. Был единственный драматический момент, когда внезапный порыв ветра обдал их холодом и ударил по ушам, и тогда он ухватился за густую седеющую шапку волос на голове.

— Ох, Гордон, — воскликнул он, — крепче держи волосы!

Норма заразительно засмеялась, а Нелл воскликнула с искренним удивлением:

— А я и не знала, что это нужно! — А потом осознала, что же она ляпнула и запылала от смущения, рассердившись на себя, что так оплошала. — Простите, — пробормотала она, — я не хотела вас обидеть.

Гордон, все еще прижимая волосы к голове, засмеялся.

— Ветер — самый худший враг носителей париков, — с грустью сознался он. — По счастью, в студиях ветра нет, но на лысых головах отражается свет телевизионных софитов. Мне хочется думать, что мой парик — это вопрос как практичности, так и тщеславия.

— Этот парик очень хороший, — посмотрев на него, сказала Нелл в смятении. А на самом деле — когда-нибудь сталкивалась она с настоящим Гордоном Грилем? Был ли он лысым, и к тому же приятным человеком?

— На самом деле, ему нечего беспокоиться о лысине, — сказала преданная Норма. — Я всегда ему повторяла, что людям все равно, как он выглядит: они ведь привязаны к нему как к личности.

— Парик иль не парик, вот в чем вопрос! — сострил Гордон, в котором блеснула та его личность, которая существовала на экране. — Боюсь, любимая, что на самом-то деле они привязаны к имиджу. — Он положил руку жене на плечо и повернулся к Нелл: — А вот эта та, которая вселяет уверенность, что он у них есть. Каждое утро она натягивает на меня это нечто жалкое, и он сидит как влитой.

Нелл так и не поняла, говорит ли он о своем характере или о своем парике, как в этот момент раздался радостный возглас Нормы:

— Смотрите — корова! Ну, не прелесть ли?

Они остановились за фермой, и из одного стойла с любопытством выглянула темная рогатая голова, моргая карими глазами. Когда они подошли поближе, их приветствовали протяжным «му-у».

— Это Марсали, — сообщила Нелл своим гостям. — Мы держим двух коров. Обычно они пасутся целый день, даже зимой. Конечно, пока не выпадет снег. Но Марсали скоро телиться, так что мы ее держим в стойле.

— Она стельная? Ох, просто чудесно! — Норма, как танцовщица, которой когда-то и была, прошла, сохраняя равновесие, по самой нижней жерди, огораживающей стойло, и, перевесившись через самую верхнюю, потянулась похлопать Марсали по гладкой спине. Сразу за ласкающей рукой выдавался туго натянутый и вздувшийся живот коровы. — Когда же будет теленок?

Нелл пожала плечами:

— Точно не знаю. Думаю, к Новому году. Наш животновод-пастух Мик — крупный специалист.

— Просто отлично! — весело воскликнула Норма, глядя на мужа сияющими глазами. — Как бы я хотела, чтобы мы, когда он родится, еще были здесь!

Гордон успокаивающе похлопал ее по плечу:

— Что ж, этого никто не знает, но, может быть, еще рановато.

Он посмотрел спокойно на Нелл и доверительно сказал ей:

— Сами мы не можем иметь детей. Поэтому даже сама мысль о рождении и родах чрезвычайно волнует. Нам трудно было прийти к согласию, чтобы выбраться сюда на Рождество, но сейчас мы этому рады.

— Понимаю, — ответила Нелл, придя в еще большее замешательство от этой неожиданной стороны настоящей личности Гордона. О том, что Грили бездетны, она знала, потому что об этом в прессе сообщалось, но никогда не задумывалась, как они это переносят.

— Мы надеемся, что будет телочка, — добавила Нелл из желания хоть что-то сказать. — Тогда мы ее сможем оставить и увеличить молочное стадо.

— А если это будет мальчик-бычок? — боясь худшего, спросила Норма.

— Мы его не сможем очень долго держать, — виновато сказала Нелл.

Пока Норме не удалось задать еще вопрос о дальнейшей судьбе бычка, Гордон спросил:

— Что здесь произошло?

Он направился к другому концу сарая, где разломанная деревянная перегородка все еще являла доказательство бегства Бэйзила.

— Вот это место, где мы держали дикого кабана, — призналась Нелл. — Он убежал, как вы, может, знаете.

— Да, знаю, — отозвался Гордон. — Это была отличнейшая новость! Нам никогда не нравилась идея ради программы забивать дикого кабана, верно, Норма?

— Ни в коем случае не хотели, — заверила она.

— И я думаю, что зрителям это тоже бы не понравилось. А где сейчас кабан?

Нелл засмеялась:

— Мы не знаем. По острову ходила команда операторов телевидения, пыталась его разыскать, но с тех пор, как он вырвался, его не видели. Он, может, даже уплыл на материк.

— А с ним все будет в порядке? — обеспокоенно спросила Норма.

— По-видимому, да, пока он не начнет рыть чью-нибудь картошку или двинется на их свиней! Думаю, что наш сосед — фермер Дункан Мак-Кэндлиш — может прибегнуть к оружию, если его свиноматки опоросятся щетинисто-колючими поросятами!

— Все-таки давайте надеяться, что он примет все меры предосторожности! — сказал Гордон. — Не хочется думать, что кабан вырвался из «Горячего Гриля» только для того, чтобы закончить дни в виде наперченной отбивной.

— Что же шефы вместо этого будут готовить? — спросила Нелл.

Гордон насмешливо ей улыбнулся:

— Сценарий испещрен заметками по поводу «запекающегося гуся» и шефов, берущих «гусака-простака» с подноса с ингредиентами, так что вы можете сделать вывод, что зрители будут «хихикать-гоготать», а хор будет петь «Приближается Рождество…»

— «…И жиреет гусь!» — в унисон весело допели Нелл с Нормой, и обе рассмеялись.

— Верно, — одобрительно кивнул Гордон. — В программе будет все, что бы вы хотели узнать о гусях и гусятинке, но боитесь спрашивать.

— Это вы все сами себе пишите? — не удержалась от вопроса Нелл.

— Что? Остроты? — Гордон с удивлением посмотрел на неё. — Разве вы, Нелл, никогда не-посещали заседания, где готовятся сценарии? Лучшие пишу я, а остальные выходят из-под пера комитета. — Он сделал комическую гримасу. — И если вы верите в это, значит, вы поверите во что угодно.

Вторая половина дня, проведенная с Грилями, полностью изменила отношение Нелл к «Горячему Грилю» и его ведущему. Она была озадачена и поражена, что, проработав с Гордоном Грилем столько времени, его не знала, не понимала, заблуждалась на его счет. Сейчас она поняла, что Гордон Гриль, который ей известен, — всего-навсего имидж. Ухмылка вкупе с париком составляют маску, за которой прятался реальный человек, а сценарий, заполненный остротами, служил средством для того, чтобы скрыть скромность истинной жизни Гордона и его ничем не примечательную ординарность. Человек этот был хамелеоном. Его личность в программе была фальшивой; попросту имидж, созданный только для камеры; характер «больше, чем жизнь», который мог беспрепятственно проходить через барьеры технического оборудования и хитроумной электроники и выглядеть с экрана живой, остроумной личностью, тогда как настоящий Гордон Гриль должен был исчезнуть.

Среди группы создателей программы, набившейся в мини-автобус и прибывшей вечером накануне записи, была и Кэролайн, все еще загорелая после трехнедельного «медового месяца», проведенного на Багамских островах.

— Нелл, до чего было чудесно, — призналась она. — Мы только и делали весь день, что лежали голые, плавали и… ну, сама понимаешь. Дэйви фантастически выглядит — весь загорелый, на самом деле. Я имею в виду — весь-весь! Ни единого белого пятнышка!

— Что ж, ты и сама выглядишь просто классно, — заверила Нелл свою приятельницу. — Ты по-настоящему счастлива?

— Да! Могу рекомендовать замужнюю жизнь — ты должна тоже ее узнать. Какие-нибудь новенькие мужчины не принюхиваются тут, когда у тебя появилась новая сексуальная фигура?

— Нет. Так ты считаешь, что у меня фигура женственная? Я начинаю думать, что похудела чересчур. — Когда Нелл выговорила эти слова, она ушам не поверила, что слышит собственный голос. Никогда бы ей раньше не пришло в голову, что когда-нибудь она сможет признать, что в своем голодании так быстро и так далеко зашла.

— Ну, мне хотелось это сказать, — отозвалась виноватым тоном Кэролайн. — Но я решила, что ты мне башку свернешь и обвинишь в зависти или еще в чем-нибудь.

Нелл от души рассмеялась.

— Ага, так ты меня, должно быть, считаешь двуличной стервой, — сказала она. — Но знай — ты права. За неделю, или около того, я вполне могла так и поступить с тобой, но сейчас нет. Возможно, в этом деле с фигурой нужно найти золотую середину. Теперь надеюсь, что смогу этой середины держаться.

— Уверена, что сможешь. Особенно если будешь счастлива, — воскликнула Кэролайн. — Счастье — это великий улучшитель фигур. Взгляни на меня — я за медовый месяц прибавила три фунта, а Дэйви говорит, что я от этого стала лучше. И полагаю, я должна ему поверить.

Подняв голову, Нелл посмотрела на свою счастливую подругу:

— Да, да, дорогая, ты должна ему верить. Никогда ты так отлично не выглядела!

Стоя перед зеркалом, когда переодевалась к обеду, Нелл еще раз очень критически оглядела себя. В зеркале она увидела блондинку, стройную, как тростинка, одетую в облегающее голубое платье из кашемира, но была ли это настоящая Нелл Маклин, тот самый неуклюжий медвежонок шестнадцатого размера? С тех пор как у неё не стало оправдания, что она должна стать «персоной для телекамеры», она должна была спросить себя, какое из ее самовыражений — истинное? Была ли она полным, веселым экстравертом, любящим поесть и выпить, или же она была худым, апатичным булимиком, который любит наряды и макияж на лице? Всякий раз, когда ее рвало (а она должна была со стыдом признаться, что делала это три или четыре раза в неделю), не освобождалась ли она (говоря метафорой) от одной из своих настоящих сущностей? Было ли ее освобождение рвотой важным отличительным признаком той, в кого она превращалась? Или же настоящая Нелл Маклин была той, которую еще нужно отыскать… Кто же тогда появится, когда ей удастся булимию победить? Станет она эльфом или слонихой?

Нелл опомнилась, сообразив, что отель переполнен людьми с телевидения, ожидающими обеда. И она пошла вниз, на кухню.

— Что вы теперь думаете о Глазе-Ватерпасе, когда встретились с ним снова? — поинтересовалась она у Калюма, наблюдая, как он старательно готовит нежный мусс из морского гребешка, который должен был открыть обеденное меню в этот вечер.

— Насильник, невежда, такой же, как всегда, — пробормотал шеф и потянулся за своей сбивалкой, чтобы закончить приготовление соуса из яиц и лимонного сока к муссу.

— Я думаю, он изменился, — наблюдая за Калюмом, заметила Нелл. — Кажется, что он теперь способен с кем-то согласиться.

— Возможно, это вы сами изменились.

Шеф сосредоточился на сотейнике и, видимо, не обратил внимания на ее пронзительный взгляд:

— А теперь, пожалуйста, оставьте меня! Этот соус свертывается как черт!

— Точно, как от Патрика М.! — воскликнула Нелл. — У него есть способность свертывать молоко на расстоянии двадцати шагов!

Нелл быстро пошла прочь и прямо уткнулась в объект своего поношения, уже входящий в кухню.

— Ужасная заминка! — воскликнул еще более красный, чем всегда, Патрик, в волнении ероша волосы. — Мне нужно поговорить с Калюмом: один из участников болен гриппом.

В этот вечер ожидалось прибытие трех шеф-поваров, которые должны были конкурировать между собой в специальной программе на Рождество. Пять минут назад новость о том, что эта кулинарная когорта неполная, дошла до ушей Патрика.

Нелл решительно блокировала его продвижение.

— Извини, Патрик, — с твердостью в голосе сказала она. — Именно сейчас Калюм ни с кем говорить не будет. Тебе нужно подождать, пока закончится обед.

— Я только хочу его спросить, не войдет ли он в команду. Как ты думаешь, он захочет? Последний раз, когда он был, он с Гордоном чертовски заедался.

«Неудивительно, что у Патрика волосы редеют, — подумала Нелл. — Его это окончательно доконает».

— Думаю, в последнее время он был просто великолепен, но сейчас ты не сможешь у него спросить, а то из-за тебя у него испортится соус. Пойдем-ка выпьем.

Нелл дружески взяла под руку не ожидавшего такого поворота событий продюсера и повела его назад, через столовую, к бару, который собрал устроителей программы. Тэлли, гремя бутылками, управлялся с напитками с помощью веселого Мака (что на него было не похоже), и такое добродушие Мака заставило Нелл заподозрить, что он накурился травки.

«Он может тут среди народа с телевидения большое дело завертеть, если снова раздобыл травку, — подумала она. — Но вдруг полиция пронюхала? Этого только нам всем не хватало! Пока их тут будут снимать — облава на наркотики!»

— Мак, по-моему, снова нанюхался. Как ты считаешь? — спросила Нелл вполголоса у Тэлли, когда рыбак отошел настолько, чтобы не расслышать. — Он выглядит счастливым, как Ларри.

— Да, с тех пор как снова пришел, он похож на собаку с двумя хвостами, — раздраженно ответил Тэлли. Но я даю голову на отсечение — он не курил. Что-то случилось. Флора в столовой — почему бы тебе у нее не спросить?

Нелл бросила на брата испытующий взгляд. В противоположность Маку, Тэлли выглядел напряженным и озабоченным.

— Успокойся, ради Бога, — посоветовала она брату. — Я на минуту. Патрик хочет попросить Калюма соревноваться в «Горячем Гриле». Один из шеф-поваров заболел гриппом.

— Вот это отлично, — отозвался Тэлли, налив тоник сразу в два стакана и взмахнув головой, чтобы отбросить с глаз прядь волос. — Ему от этого одна только польза. А сейчас иди поговори с Флорой, Нелл, пожалуйста. Я не могу уйти из бара.

Флора протирала стекло, когда к ней подошла Нелл; сапфирово-синие глаза Флоры сияли так же ярко, как всегда. В зимние месяцы она согласилась, когда потребуется, обслуживать и столы, в дополнение к обязанностям экономки.

— Когда, как теперь, рыбы не очень много, это будут дополнительные деньги, — объяснила она Тэлли. — Зимой мы еле сводим концы с концами.

— Сегодня вечером Мак кажется очень радостным, — наблюдая за ее работой, заметила Нелл, следя, как Флора, взяв другой бокал, стала протирать его белой льняной салфеткой. — Вы оба светитесь, как неоновые. Снова на травке?

Кроме того, что Флора откровенно сияла, она особенно хорошо выглядела в форменном платье официантки голубого цвета, цвета скабиозы, обслуживая гостей во время обеда. Оно подчеркивало ее медные волосы и нежную прозрачную кожу, а высокая грудь, выпирая, натягивала ткань тесноватого лифа.

«Она даже Либби заткнула за пояс, — подумала Нелл. — Неудивительно, что Тэлли по ней сохнет».

— На травке? — недоуменно переспросила Флора. — A-а, вы имеете в виду марихуану? Нет, нет! — засмеялась она с удовольствием. — Это уже позади, с этим покончено. — Ее мягкий акцент, казалось, сделал смешным само предположение. — Мы просто счастливы, вот и все. У нас хорошие новости.

— Что ж, это просто отлично, — с радостью в голосе отозвалась Нелл. — Что-то такое, чему мы можем все порадоваться?

Флора покачала, головой:

— Но только не сейчас. Может быть, позднее. — На ее губах задержалась улыбка Моны Лизы, и она больше ничего не добавила.

В истинных традициях представителей средств информации команда, делавшая программу, в этот вечер наклюкалась от души. Когда без долгих уговоров Калюм согласился заменить заболевшего шефа-конкурента, Патрик заходил на голове. Грили настояли на том, чтобы всех присутствующих угостить за их счет выпивкой, и, довольные, уселись со всеми вместе, в шумной компании электриков, постановщиков, операторов и звукооператоров, вспоминающих прошлые триумфы, поражения и победы вещания. Затем, устав от заезженной колеи, изрядно уже поднадоевшей, Кэролайн принесла магнитофон и поставила пленку с рождественскими песенками, и вскоре все уже подпевали, изменив слова песенок так, чтобы они подошли к случаю:

Так что, оказывается, не одна только Нелл понимала, что Гордонов Грилей было двое!

На следующий день, когда команда снимала с вертолета все открытие по плану, ей удалось снять кадры с Бэйзилом, искавшим желуди на опушке старого дубового леска на северной оконечности острова. В конце концов дикий кабан смог-таки появиться в программе, только живым, а не мертвым! Во вступлении, упоминая сыр Талиски, Гордон настоял, чтобы показали съемки Марсали, отельной коровы, и сам старательно выкинул из сценария всякие замечания о телятине, хотя не мог устоять перед заимствованием пары дежурных фраз, сопровождавших появление коровы, таких, как «вдали от яслей» и «мычащая скотина». Как было согласовано во время подписания контракта, Тэлли с Нелл должны были судить шефов-конкурентов, что предоставило благоприятную возможность Гордону всюду и везде комментировать происходящее со ссылкой на Маклинов так: как они пережили «двойное беспокойство», решившись согласиться на съемки программы в гостинице, как должно быть их судейство «двуликим» и «дважды справедливым» — по сравнению со всяким другим судейством. «Достойно иронии, — размышляла Нелл, — что именно я, которая раньше подсовывала судьям столько несъедобных ингредиентов, теперь сама оказалась по ту сторону, с дегустаторами. И еще больше иронии судьбы в том, что я, придумавшая фразу «Так проходит Глория!» — из-за выпачканного рвотой автомобиля, теперь должна буду наверняка проделать то же самое. Хотя, Бог даст, не в дороге и не на чью-нибудь приборную доску…»

В связи с включением в число конкурентов в последнюю минуту Калюма возникло одно осложнение. Едва ли Маклины могли бы выбрать своего собственного шеф-повара победителем в конкурсе — иначе их бы обвинили в пристрастности. В конце концов Патрик придумал способ, чтобы они не могли распознать, кто же из шеф-поваров готовил блюдо, так что их решение должно было быть непредвзятым. После взаимных уступок и компромиссов все устроилось, и, казалось, все складывалось так, чтобы телепередача была успешной.

Однако утром в день записи, после завтрака служащих гостиницы, Флора остановила Тэлли и спросила, не может ли она с ним переговорить. В большом недоумении, он прошел с ней в свою квартиру и уже собрался крепко поцеловать ее «с добрым утром» (чего они не могли сделать на людях), как она выплеснула свои новости.

Флора, увернувшись от его губ, быстро сказала:

— Я беременна.

Тэлли пришел в восторг. Схватил ее за руки:

— Беременна? Флора, какое чудо! Боже, это же замечательно. Ребенок! Фантастика! Когда ты узнала это?

— Неделю назад. Я ездила к врачу.

— Почему же ты мне ничего не сказала? Думала — я рассержусь? Что ты! Я рад безумно! Честное слово — так рад. Флора, что с тобой?

Судя по ее виду, ей было не по себе. Она отдернула руки и стала вертеть пуговицу на жакете костюма экономки.

И он обеспокоенно спросил:

— Все ли в порядке? Как ребенок?

— Ну да, все отлично. Врач сказал, что я очень здоровая и не должно быть никаких осложнений.

Тэлли вздохнул с облегчением:

— Это очень хорошо. Когда родится ребенок?

— В июне, — ответила она, все еще играя пуговицей. — В середине июня.

— Наверняка родится на мой день рождения. И это, должно быть, не случайно! — Тэлли сделал в уме быстрые подсчеты и, помрачнев, нахмурился: — Но тебя не будет почти три месяца.

Он потянулся и обнял Флору за плечи, пристально глядя в ее большие темно-синие глаза:

— Почему ты мне раньше не сказала? Беспокоишься за Мака?

Флора поежилась, сбросив его руки:

— Нет, Тэлли, не беспокоюсь. Он в восторге. Дождаться не может, когда папашей сделается.

Тэлли был ошеломлен. Он сильно встряхнул головой, отказываясь слышать то, что услыхал:

— Но отец же не он. Это наш ребенок — и мы должны пожениться, — выговорил он, заикаясь, подыскивая нужные слова.

Флора отрицательно покачала головой:

— Нет, Тэлли. Я уже замужем. Десять лет, как мы с Маком об этом молимся. Это наше дитя, Мака и мое. К тебе никакого отношения оно не имеет.

Тэлли схватил ее и сжал ее плечо:

— Что ты говоришь — «к тебе не имеет никакого отношения»? Ты же знаешь, это же неправда! Прожив десять лет с Маком, ты не забеременела, а сейчас беременна. Это мой ребенок, Флора. И ты это знаешь. Должен быть мой!

Она покачала головой, оставаясь стоически спокойной при виде его растущего волнения:

— Нет. Я замужем за Маком. Он мой муж, и он отец моего ребенка.

— Да это смешно. Болтовня какая! Он должен быть мой! — Тэлли кричал уже почти истерично. — Есть тесты — мы можем сделать тесты крови! Флора, я тебя люблю и люблю нашего ребенка. Он мой, и я имею право!

— У тебя нет права, Тэлли, — упрямо отчеканила она. — Бог услышал наши молитвы. Мак — отец ребенка, точно так же, как я — его мать.

— Бог? Да какое ему до этого дело? Это ведь не божественно-чистое понятие. Этот ребенок зачат здесь, в моей постели, под моей крышей. И это не от Бога, и не от Мака, а от меня! Флора, не можешь ты со мной такое сделать. Не можешь!

Тэлли бессильно упал в кресло, лицо его побледнело; он смотрел на Флору умоляющим взглядом:

— Я люблю тебя.

У нее на лице отразилось сильное сожаление. Она села напротив Тэлли, положив руку на живот.

— Что я могу поделать? — мягко спросила она. — Женщина знает, кто отец ее ребенка, и отец этого ребенка — Мак. Не осложняй, Тэлли. Мы так долго грешили с тобой, а сейчас должны остановиться. Все, ты понял? Все, хватит.

— Как это — все? Как можно? — спросил он дрожащим от сдерживаемого рыдания голосом. — Я люблю тебя. Только подумай, Флора, подумай об этом. Вы женаты десять лет. Десять лет без всякой беременности, а сейчас ты ждешь от меня, что я тебе поверю, что это ребенок Мака, что произошло чудо, как в сказке. Отец вашего ребенка — я, и ты знаешь, что это так. Я поговорю с Маком — он поймет. Он не захочет стать отцом ребенка другого мужчины.

Упрямое выражение на лице Флоры сменилось сильным волнением и вызовом. Она в раздражении встала.

— Ты не скажешь ему, Тэлли, — наклонившись над ним, сказала Флора резко. — Потому что, если ты хоть словечко скажешь, ты его убьешь. Ты знаешь, что для него значит этот ребенок. Он на седьмом небе — такой гордый и счастливый. Это может его убить — думать, что мы с тобой были… что тут могут быть какие-то сомнения, его это ребенок или нет. Ты не можешь такое с ним сделать, знаю, что не сможешь, — Флора умоляла, но в то же время была настойчива. От старания его убедить она даже дрожала всем телом. — А если ты так поступишь, я от этого отрекусь. И он поверит мне, потому что он хочет мне верить, и ничего не изменится. Даже если он меня бросит, я за тебя не пойду. Это ребенок Мака. Он меня взял в жены, когда я умоляла его забрать меня от отца. Он знал, что тот человек делал со мной, и он меня спас. Я в долгу перед ним, Тэлли. Я должна ему родить ребенка.

До Тэлли сразу не дошло, о чем она говорит.

— Он спас тебя — от твоего отца? Что ты хочешь сказать? Ты говоришь, что твой отец тебя насиловал? Инцест — ты это имеешь в виду?

Флора кивнула, лицо ее пылало от стыда и гнева.

— Это бывает. И я не единственная девушка на острове, которая пострадала. Я не хотела тебе говорить, не хотела, чтобы кто-то узнал. Но Мак знал, и он меня вывез оттуда, взял меня в жены, любил меня и уважал. Понимаешь сейчас — или нет? Это его ребенок. И я ему его должна!

В эту минуту Тэлли понял, что произошло. Он сидел неподвижно, щеки его побелели, в глазах стояли слезы. Красивое лицо искривилось от отчаяния. Сейчас он понял, что вся их любовная связь была фарсом: Флора его никогда не любила.

— Ты это сделала с целью, — прошептал Тэлли, все еще никак не умещая в уме то, что подсказала интуиция. — Ты меня никогда не любила. Все это было для этого? — Он указал на ее живот, в то место, где был его ребенок. Но какие же планы и махинации она обмозговала и сотворила, чтобы достичь взаимопроникновения клеток, такого важного! — Как ты могла это сделать? Ты меня использовала. Господи! Только сейчас я все понял! — Тэлли уронил голову на руки, по его лицу побежали слезы, но голос звучал хрипло: — Ты только затем ко мне пришла, чтобы забеременеть. И это все, что было. Какой же я круглый дурак! — Голос его сел и стих, а сам он затрясся в рыданиях.

Флора хотела его утешить, но не смогла. По ее щекам тоже потекли слезы.

— Ты ошибаешься, Тэлли. Я не только для этого тем занималась. И тебя не дурачила. Я тебе говорила после того, как ты чуть не утонул, что я тебя полюбила, и я любила и люблю. Но я поклялась Богу, что, как только забеременею, я прекращу наши отношения. Прости меня, Тэлли, — тихо сказала Флора, повернулась и ушла из комнаты, тихо затворив за собой дверь.

Из Салака в «студию», чтобы поучаствовать в записи программы, пришли не взбудораженно-возбужденные зрители. Дизайнеры и декораторы поработали в поте лица, и гостиница была украшена так, как это могло быть в далекие годы Викторианского процветания: гирляндами веток вечнозеленых деревьев и сосны, перевитых и обвязанных лентами, свисавших вниз со столбиков большой парадной лестницы и развешанных вдоль панелей в холле, где огромная ель была украшена нитями серебряных бус, игрушками и разноцветными, с булавочную головку, фонариками. На этом фоне соревнующиеся шеф-повары были представлены перед камерой, а затем отведены в импровизированную «студию» — гостиную, где должна была пройти сама викторина. Кроме Калюма, здесь был повар-гомосексуалист, среднего возраста, шеф-владелец отеля из Озерного края и полная дама, повариха из Девона, которая завоевала награды за превосходные чаи в своем фермерском доме. Верный своей личине перед камерой, Гордон Гриль их всех разозлил тем, что сразу же дал им прозвища. Они сделались: Веселой Диковиной, Девонской Дорой и Калюмом-Находкой, и он с большим удовольствием и смехом, объединил их вместе под названием «Озера, Чаи и Надменный корифей».

Стоя среди зрителей и наблюдая за первой частью записи, Нелл должна была отметить, что тут было некое насилие, но все-таки не могла удержаться от смеха. Смех отвлек ее мысли от Тэлли, который сидел рядом с ней и был похож на кандидата для отделения интенсивной терапии. Когда же он не пришел на ленч, она пошла его искать и обнаружила безмолвно сидевшим у себя в гостиной: глаза вспухли от слез, а между колен была зажата уже початая бутылка виски.

— Что, черт возьми, произошло? — спросила Нелл огорченно. — Ты так выглядишь, будто наступил конец света.

— П-п-почти наступил, — пробормотал Тэлли, с трудом кивая в пол. — Наступил конец… моего света.

Из-за выпитого виски голос его звучал неразборчиво и охрип из-за приступа отчаяния, которое охватило его после ухода Флоры. Мужчины не плачут — в это Тэлли всегда верил, а у него (уж определенно!) с пятилетнего возраста никогда не возникало желания поплакать. Но теперь он узнал, что мужчины плачут, и с огромным физическим страданием. Это страдание вырвалось из него, как из вулкана лава, и великая любовь, которая выросла в нем за шесть месяцев, прошла за считанные минуты, а его оставила эмоциональным инвалидом, древней развалиной. Думать сейчас он мог только о том, как заглушить свою боль.

— Что случилось? — снова спросила Нелл, в панике соображая, сможет ли она с ним разобраться и его вытрезвить за то время, которое остается до записи. — Что же произошло?

Она присела на ручку кресла и осторожно положила на плечи брата руку. К ее изумлению, Тэлли повернулся к ней и, охваченный новым приступом рыданий, как ребенок, зарылся лицом в ее подмышку. Сидеть ей было неудобно (и не только в смысле некоторого смущения), но она не отстранилась. Наоборот, Нелл сидела, неловко похлопывая брата и бормоча слова утешения, а в уме у нее проносились мысли и предположения о причине этого внезапного и общего упадка физических и духовных сил.

Подобно тысячам молодых людей, вышедших из английской системы общественной школы, Тэлли прошел через жизнь, скрывая чувства, становясь циничным и злословным, отказывая себе в эмоциональных подъемах и спадах, для того чтобы избежать всяких осечек в контроле, которые могли бы привести к потере лица. Этому методу обучали в школах-интернатах с первых дней, когда сильное страдание от разлуки с отчим домом маскировалось путем приобретения твердости духа, и это ускорялось из-за бессердечных насмешек мальчишек, которые, будучи всего-навсего чуть постарше жертвы, сами прошли через такие же муки, уготованные им предыдущим набором учеников. Платой за это было проявление цинизма и равнодушия — потому что какое же удовольствие дразнить мальчишку, если он или не реагирует, или отвечает на насмешки остротой или шуткой?

Мужчины, воспитанные в такой среде, превосходно работают в большинстве кабинетов и офисов Британского правительства и в канцеляриях Городского совета Лондона, но у таких хладнокровных есть один великий недостаток: они не могут справиться с настоящим стрессом. Как карточный домик, развалился и фасад крутого Тэлли.

— Ты плачешь из-за Флоры? — Нелл осторожно нащупывала причину, повысив голос, чтобы ее было слышно за рыданиями брата. — Это, должно быть, из-за Флоры… Кто же еще мог бы тебя привести в такое ужасное состояние? — Она обращалась главным образом к себе самой, не особенно ожидая, что Тэлли ее слышит, занятый своими слезами.

— Она ведьма, — выдохнул Тэлли, глотая воздух. — Расчетливая, хладнокровная ведьма!

Он поднял голову, будто внезапно осознав, где та покоилась, закрыл лицо ладонями и при этом столкнул бутылку так, что та покатилась. Нелл подхватила ее, подняв к свету, чтобы посмотреть, сколько там осталось. Четверть. Сколько же в ней было, когда он начал?

— Что же Флора натворила? — спросила Нелл, ставя бутылку на стол рядом с собой. Когда Тэлли не отозвался, она попыталась снова: — За ленчем она хорошо выглядела. Я только что ее видела.

Тэлли поднял голову и посмотрел на сестру покрасневшими глазами.

— Она стерва, — сердито выдавил он.

Раздраженная таким неинформативным обозначением Флоры, Нелл поднялась и прошла в другую дверь, к Тэлли на кухню: она была безукоризненно чиста. Не было никаких доказательств недавнего чаепития, ни крошки песочного печенья или грязных чашек. Она намочила кухонное полотенце в холодной воде и принесла его, чтобы приложить к пылающим щекам брата. Холод, по всей видимости, немного привел его в чувство.

— Ну, раз ты не хочешь мне говорить, что случилось, по крайней мере скажи, ты как, сдрейфил? — сказала Нелл, — Собираешься ли ты все-таки собраться с силами, чтобы участвовать в программе во второй половине дня или нет? Я думаю, что тогда нам нужно сообщить Патрику…

— Ну нет! — возразил Тэлли и, подняв руку, взял у сестры полотенце и стал вытирать им сердитое лицо. — Ничего никому не говори. Через несколько минут я буду в форме.

Он уже как будто ровнее стал дышать.

— Ладно, но вид у тебя — увы. Может, холодный душ тебя приведет в чувство? — Безучастной и бесчувственной Нелл не хотела выглядеть, но знала наверняка, что команда, создающая программу, и оборудование, стоимостью в десятки тысяч фунтов, дожидаются на первом этаже, когда они придут.

— Давай, поднимайся. — Нелл, ухватив Тэлли за руку, потянула его, и он встал легче, чем она ожидала, потом слегка подтолкнула брата к ванной. — Ну, иди. Прими душ и побрейся, а я тебя подожду.

У двери Тэлли обернулся к ней и сказал хриплым голосом:

— Уведи Флору отсюда. Когда спущусь — не хочу с ней внизу встречаться.

Подставив лицо и грудь под струю воды, он зажмурил воспаленные глаза, защищаясь от струи воды. «Я себя чувствую как те пилоты на войне в Персидском заливе, которые проверяют снаряды Саддама Хусейна», — думал Тэлли, почти что ожидая, что обнаружит на теле следы мученичества. Все тело было воспалено и болело, как бы пораженное молниеносным и болезненным вирусом. «Этот вирус — Флора, — громко уточнил он, обращаясь к кафелю, ответившему ему эхом. — Она мной завладела, а потом продала, как скотину. Быка-производителя — вот кого она из меня сделала. А могла с таким же успехом просто взять у меня сперму, как делает осеменитель. Это было бы честней — вместо того чтобы делать вид, что меня полюбила. Заставить меня себя полюбить — как жестоко и подло. Надеюсь, что ребенок станет у них кукушонком в гнезде. Мечтаю просто, что, когда он подрастет, он их возненавидит. И пусть он убьет их прямо в постели!»

Страдание выходило из него и смывалось потоком воды. Не вдруг, не сразу вернулся прежний, верткий, циничный Тэлли, но по крайней мере он уже больше не чувствовал себя так, что может взорваться и исчезнуть в этой черной дыре, образовавшейся у него в голове. Пока он обматывался полотенцем ниже пояса, ему пришло в голову, что в свое время с женщинами обращался дерьмово, но никогда не посягал на их уникальную индивидуальность, как это сделала Флора. «Она же украла его гены! Да это вовсе не любовь во второй половине дня, это же чистый грабеж средь бела дня!»

Так что, хоть это был не на все сто процентов Тэлли, но он собственной персоной сидел рядом с Нелл на съемке для «Горячего Гриля». Заглянув в пропасть, он первым не выскакивал, норовя опередить события, зато выбрит был тщательно.

Когда, однако, подошло время судейства и поставило перед ними задачу выбора между роскошной «Сладостью гуся», замечательным гусем с крыжовником и пряным рисом с запахом манго под названием «Коронование Гуся», Тэлли чрезвычайно растерялся, не мог собраться с мыслями или хотя бы сделать какое-либо стоящее замечание. Все, что он смог — это заставить себя попробовать по кусочку от каждого блюда и, сидя под софитами, постоянно думал о Флоре и ребенке, который был его и не его.

Теперь получилось как бы перевернутое изображение прежнего телевизионного появления Нелл и Тэлли вместе — во время инцидента с путешественниками Нового Века. Единожды посмотрев на свое изображение на мониторе, Нелл уже поняла, что сейчас она как раз того размера и с такой фигурой, которую так любят камеры, так что, хладнокровная и улыбающаяся, она появилась и стала делать любезные замечания по поводу каждого блюда, заявив, что все они, каждое по-своему, изысканны и уникальны. Увлекая за собой Тэлли и Гордона, Нелл из всего представленного выбрала гуся в крыжовнике главным образом потому, что то, что это гусь Калюмов, было маловероятно. И точно — он оказался произведением Девонской Доры, так что сияющая повариха из фермерского дома с благодарностью получила и почетный титул «Рождественский шеф-повар года», и премию в виде поездки в страну знаменитого «паштета из гусиной печенки» рядом со Страсбургом, которой в большой спешке заменили прежний оригинальный приз в виде недельной охоты на дикого кабана в Апеннинах. «Удачи Бэйзилу за его побег, — подумала Нелл. — Насколько приятней будет этой толстушке Доре среди «паштета из гусиной печенки», чем если бы она оказалась среди ружей и диких вепрей!»

Калюм тоже был доволен, победив в разделе викторины и беспрерывно сопротивляясь при избиении Гордоном Грилем его измочаленной от употребления шуткой по поводу Калюма-Находки.

Когда запись была окончена, Нелл, как только позволили приличия, тотчас же отправилась в дамский туалет и засунула пальцы в рот, оправдывая свой поступок тем соображением, что всякий, столкнувшись с неимоверной жирностью блюд, которые ей пришлось съесть по обязанности, испытал бы то же самое. И Нелл очень сомневалась, способна ли она будет когда-либо отведать гусятины вновь.