Искушение любовью

Глава 12

Джессика вздохнула с облегчением, когда сэр Марк молча открыл дверь и жестом пригласил ее войти. Он снял с нее плащ и повесил его на крючок. Все так же молча провел ее по длинному коридору; однажды ей уже приходилось по нему идти. Они вошли в гостиную. Он указал на кресло перед камином. Снаружи уже стало немного холодать, но здесь, в доме, царил настоящий холод. Сэр Марк быстро и мастерски разложил поленья в камине, взял маленькие мехи и раздул тлевшие угли. Появились первые язычки пламени.

Он проделал все ловко и проворно и ни разу не коснулся ее, ни случайно, ни намеренно. И Джессика была этому рада.

Затрещал огонь. Сэр Марк подвинул каминную решетку и повернулся к гостье. Он внимательно посмотрел ей в глаза, потом перевел взгляд на судорожно стиснутые, мраморно-белые руки.

— Вы продрогли, — заметил он. Его тон был таким сухим и бесстрастным, как будто они не целовались как безумные всего пару часов назад. Можно было подумать, что между ними нет никаких отношений, кроме шапочного знакомства. — Не хотите ли чаю?

— Нет. — Она вцепилась в юбку. — Спасибо. Нет. Я не люблю чай.

Должно быть, в ее голосе прозвучало что-то не совсем обычное, потому что он склонил голову набок и взглянул на нее с любопытством. Но расспрашивать тем не менее не стал.

— Кофе? Теплого молока?

— Полагаю, порто у вас не найдется? — спросила Джессика. Слова вырвались у нее против собственной воли.

Но сэра Марка, кажется, не удивило и не оскорбило желание леди испробовать столь неженский напиток. Его глаза весело сверкнули. Он вышел из комнаты; до Джессики донеслись шорохи и скрипы, звуки открываемых и закрываемых дверей. Наконец сэр Марк снова возник на пороге. В руках он держал два бокала из зеленого стекла и запыленную бутылку.

— Порто нет, — объявил он. — Но… — он приподнял бутылку, — у меня нашлось местное яблочное бренди. Вы его когда-нибудь пробовали?

Джессика покачала головой.

Сэр Марк вытащил пробку из бутылки и плеснул немного янтарной жидкости в бокал.

— Это местная традиция, — объяснил он, передавая ей бокал — их пальцы не соприкоснулись, — и налил себе порцию побольше.

Ей и в самом деле требовалось успокоить нервы. Всего-навсего маленький глоток. Джессика уже чувствовала себя неловко из-за того, что пришла сюда.

Он поставил бутылку на маленький столик и сел на диван. Можно было сказать, что он сел рядом, но… это был очень длинный диван, а сэр Марк устроился на противоположном конце от Джессики. Если бы она полностью вытянула руку, а он вытянул свою, то все равно они едва дотянулись бы друг до друга. И тем не менее по спине Джессики пробежала легкая дрожь. Они сидели… почти рядом. Она почувствовала, как прогнулись подушки, когда он откинулся назад, и погладила ладонью шелковую обивку.

— Ваше здоровье. — Он поднял бокал и сделал глоток.

Джессика неуверенно понюхала жидкость. За сладким ароматом яблока крылось что-то еще, что-то резкое, грубоватое и как будто сырое. Запах щекотал ее ноздри.

— Сэр Марк, — с подозрением спросила она, — вы что, хотите меня напоить?

— Я налил вам меньше дюйма. — Он поднял бровь. — А вы что, совсем не умеете пить?

Джессика сжала губы. Эти слова прозвучали как вызов.

— Я могу выпить столько, что вы окажетесь под столом, — заявила она. Но участвовать в этом состязании ей не хотелось. Она поднесла свой бокал к губам и тоже сделала глоток.

Она ожидала, что на вкус это будет нечто вроде сидра, мягкое и согревающее. Но язык и горло обожгло, словно огнем, Джессика едва сумела проглотить бренди и отчаянно закашлялась. Это было совсем не похоже на бархатистые, благородные, хорошо выдержанные напитки, вроде тех, что пьют в клубах джентльмены. Это был простой грубый алкоголь, крепкий, с резким вкусом, который предпочитает простой рабочий люд, когда желает повеселиться. Эффект от выпитого оказался мгновенным. Джессика почувствовала, как внутри у нее стало тепло и уютно и как все заботы и печали вдруг отступили.

Она снова кашлянула и посмотрела на невинно выглядящую золотистую жидкость.

— Вы могли бы меня предупредить. Это чистый яд.

— Это тоже местная традиция. — Он улыбнулся, но улыбка тут же исчезла, как только он взглянул ей в глаза. — И по правде говоря, у вас был такой вид, будто вам не помешало бы взбодриться. Мне показалось, что это самое подходящее средство. — Он отхлебнул еще бренди и посмотрел на ее руки, сжимавшие бокал. Потом перевел взгляд на ее лицо. — К тому же… я пытаюсь утопить в вине свое лучшее «я».

Огонь? Совсем не бренди вызвало пламя в его глазах, в этом Джессика была уверена. Она могла бы опьянеть от одного лишь его взгляда. Это темное, тяжелое желание. Страсть. Ее было столько, что она выплескивалась наружу.

Джессика сделала еще один глоток. Легче было глотать эту расплавленную магму, чем смотреть на него. Все самое лучшее и доброе в ее жизни заключалось в Амалии.

— Вам повезло, — горько сказала она. — Лучшее «я». У меня такого нет.

Он взял бутылку и налил себе еще немного.

— Не добродетель приводит мужчин и женщин к греху, сэр Марк, — заметила Джессика. — Наоборот, их бросают друг к другу все худшее, что в них есть. А хорошее сдерживать незачем. И незачем топить.

Она не осознавала до конца, чего хочет, пока не произнесла эти слова. Кажется, именно поэтому она и пришла. Не из-за безрассудной страсти, не ради физической близости, а за чем-то, что было гораздо глубже и интимнее, чем просто желание.

Она пришла за утешением.

Сэр Марк отпил еще немного.

— Хотите еще? — невозмутимо предложил он.

Джессика нерешительно потерла шею.

— Удивительно, но я еще не совсем сожгла кожу в горле, так что… почему бы и нет. — Она протянула ему свой бокал.

Он поднял бутылку, но не взял бокал у нее из рук, а придвинулся ближе, не отрывая от нее глаз. Он обхватил ее пальцы своими. Если бренди было обжигающе горячим, то внутри Марка находилась, должно быть, раскаленная топка. Удерживая ее руку, он налил ей немного, и Джессика поднесла бокал к губам, притянув к себе и его ладонь. Его бедро оказалось совсем близко; она едва могла дышать. Она не смела сделать глоток. Он был рядом, он был живой и теплый, и от любого его прикосновения оживали ее самые тайные видения.

— Что вы делаете?

— Я размышляю, — тихо произнес он. — Думаю о правильном и неправильном.

Он провел пальцами по ее руке и обхватил локоть. Ее пальцы тоже сомкнулись на его руке. Она невольно подалась к нему; по всему ее телу пробежали восхитительные мурашки. Он осторожно отнял у нее бокал и поставил его на пол, рядом с бутылкой.

— Я вижу, вы сделали выбор в пользу правильного, — дрожащим голосом заметила Джессика.

— Не уверен, — прошептал он и склонился к ней. Она почувствовала, как его дыхание щекочет ей шею, а руки обвивают талию.

Откуда он узнал, что сейчас ей требуется именно это? Что разговор разорвет ее сердце на маленькие кусочки?

Как он понял, что нужно погладить ее подбородок большим пальцем и взять ее лицо в свои ладони? Как догадался, что больше всего на свете ей хочется прижаться лбом к его лбу? Любой другой мужчина ни на секунду не задумался бы о том, чтобы сделать ей хорошо. Он не стал бы обнимать и успокаивать ее, а поспешил бы заявить на нее свои права.

— Вы дрожите, — заметил сэр Марк.

— Я получила дурные известия.

Он не стал настаивать на том, чтобы она немедленно все рассказала. Он не требовал от нее ничего, и от этого Джессика чувствовала себя плохой и порочной. Она пришла к нему за утешением, и он сразу, не раздумывая, предложил ей помощь. Как и днем, к ее горлу вдруг подкатила тошнота, а руки опять затряслись.

Если она совратит праведника, то непременно попадет в ад. Но если ад действительно существует, свое место в нем она заработала уже давно. Вот что означало быть падшей женщиной. Потерять всякую надежду оказаться в раю.

Никакой надежды на рай не осталось… кроме его запаха, его рук. Спасение заключалось только в его губах, осторожно коснувшихся ее шеи. В его чуть-чуть грубоватых, очень мужских ладонях, гладивших ее плечи.

Когда ее пальцы нашли его подбородок, он вовсе не почувствовал себя осужденным на вечные муки грешником. Она приподняла его голову и заглянула ему в глаза. Их губы встретились; она обняла его за плечи, как будто не хотела отпускать; он держал ее нежно и бережно, будто хрупкую драгоценную вещь, которую легко сломать.

И это было прекрасно. Он совсем не удерживал ее. Каждой своей новой лаской он словно спрашивал разрешения; на каждое прикосновение его губ она могла ответить «да» или «нет», по собственному желанию, он не настаивал, а предлагал.

И ответ был только один. Да. Ее язык отвечал «да», «да», — говорило ее жаркое сбивчивое дыхание, «да!» — кричали ее руки, впивавшиеся в его плечи.

Его ладони спустились ниже, гладя ее стан, и Джессика почувствовала, что ее тело пылает, словно в огне. Его губы скользнули по ее подбородку и приникли к шее. Он обхватил ее грудь и нежно сжал ее. Его движения не были ни неуверенными, ни искушенными; он как будто бы медленно — мучительно, невыносимо медленно — изучал бесценное украшение и боялся, что нечаянно его сломает.

— Джессика, — прошептал он, уткнувшись ей в шею.

Он нашел бусинку ее соска, и Джессика прерывисто вздохнула, когда он обвел ее большим пальцем. Удовольствие пьянило и обжигало, словно бренди, и уносило все неприятные мысли, все, что она хотела бы забыть.

Ее руки погладили шерстяную ткань его жилета. Торопливо нащупывая пуговицу за пуговицей, она расстегнула их все и добралась до накрахмаленной льняной рубашки, согретой теплом его тела. Она вытянула край из брюк и прильнула ладонями к гладкой горячей коже.

Она провела рукой по его животу и груди, и он застонал. Она погладила его еще, чувствуя, как от ее прикосновений напрягаются и твердеют его мускулы. Другой мужчина давно бы опрокинул ее на спину…

Он снова поцеловал ее шею.

— Сегодня днем я дал себе обещание никогда не видеться и не разговаривать с вами, — прошептал он.

— Почему же вы изменили свое решение?

Он пожал плечами:

— Вы ждали меня у дверей. И моей первой связной мыслью при виде вас было — значит, плевать на все обещания. Достаточно было одного вашего появления, как вся моя решимость разлетелась в пух и прах. Может быть, вы мне совершенно не подходите, но я никак не могу с вами расстаться.

— Я чувствую то же самое. Для меня вы самый неподходящий на свете мужчина. Хуже просто быть не может.

— Значит, я такой плохой?

— Вы слишком хороший. — Ее горло судорожно дернулось. — Сэр Марк, деревенские сплетники были ко мне достаточно добры. Я… была близка с мужчиной, который не являлся моим супругом. — Она запнулась, но заставила себя договорить: — Больше чем с одним мужчиной.

— В самом деле? — Он даже не сделал попытки отодвинуться.

— Мои моральные устои далеко не так тверды, как должны бы быть. Конечно, вы уже заметили это сами.

— Если бы у вас в самом деле не было никаких моральных устоев, вы солгали бы мне не задумываясь, без всяких угрызений совести. Как вы считаете, должен ли я знать о вас что-то действительно важное? Что-то по-настоящему ужасное, возможно?

— О, сэр Марк. Я даже не знаю, с чего начать рассказ о том, какая я ужасная. Я совершила уже так много ошибок, что просто теряюсь. — Она пожала плечами. — И дело не только в моей… недостаточной целомудренности.

— Видимо, предполагается, что это должно меня озаботить.

— А вас это не заботит?

Отблески пламени освещали его лицо, и Джессика заметила, что оно странно искажено.

— О нет, — пробормотал он. — Я думаю только о том, что… — Он склонился к ней, и она не могла не податься в его сторону, не откликнуться на призыв — тело словно делало это само. Ее корсаж терся о его грудь, ее пальцы ласкали его плечи, и воздух, который она вдыхала, вдруг превратился в огонь.

— Вы думаете только о том, что… — выдохнула она.

— О том, что вы захотите хранить верность мне, — прошептал он.

Он потянул ее платье вниз, обнажив плечо, и Джессика почувствовала, что ее тело пронзило острое, сродни боли, удовольствие — такое острое, что она даже вскрикнула. Он всего лишь погладил ее ключицу, ничего больше, невинное прикосновение, от которого вряд ли можно потерять голову. Но это были его пальцы, его ласки, и от этого все ощущения становились мощнее в сотни раз. Он не сводил с нее глаз, и она не знала, куда деться от этого жгучего взгляда.

— Если бы это был кто-то другой, я бы решила, что вы пытаетесь подчинить меня себе.

— Если бы это был кто-то другой, вы бы не позволили ему это сделать, — возразил он. — Но я — это я. И я не хочу никакого подчинения. Я просто обещаю вам, что так будет.

Обещания… в такие моменты, как этот, мужчины могли пообещать Джессике что угодно, и она давно научилась забывать о случайно вырвавшихся словах. Но обещание Марка касалось совсем другого. Он легонько поцеловал ее в губы — нежно, совсем не требовательно. Этот человек никак не вписывался в ее картину мира.

— Однажды вы сказали мне, что с вами я в безопасности. — Джессика прильнула к нему и потрогала его руку сквозь тонкий лен рубашки. Его тело было восхитительно твердым и мускулистым. — В целомудрии есть одна ужасная вещь — нельзя касаться другого человека. Не то чтобы предаваться страсти, а просто дотрагиваться.

Он ничего не ответил, только закрыл глаза.

— Когда я жила дома, со своими сестрами, прикосновения были для меня чем-то естественным. Каждый вечер кто-то заплетал мои волосы в косы перед сном, обнимал, желая спокойной ночи. Утром возле умывальника я могла толкнуть локтем сестру, чтобы она поторапливалась.

Кажется, она так и не смогла забыть, почему вообще пришла сюда сегодня, несмотря на то что изо всех сил старалась об этом не думать. Он осторожно погладил ее по волосам. Утешение. Она пришла за утешением, и он давал ей его.

— После того как я покинула свою семью, я нашла подругу, — снова заговорила она. — Ее звали Амалия. Она была… она тоже не была праведницей, как и я. Она преподала мне урок. Жестокий урок — но такой, какой был мне нужен. Она спасла мне жизнь. Целых семь лет она помогала мне держаться за эту жизнь. Оставаться на плаву. Она была моим единственным другом — настоящим другом, на которого я могла положиться в любом горе и любой беде.

Джессика почувствовала, как в глазах у нее защипало. Слезы, которые никак не могли пролиться раньше, теперь туманили ее взгляд.

— Сегодня я получила известие, что произошло несчастье. — Она глубоко вздохнула. — И теперь я осталась одна — совсем одна. Дружеских, невинных прикосновений больше нет. Еще до этого, раньше, я… мне иногда так не хватало простого тепла, душевности, что я… отдала бы все на свете — сделала бы все что угодно, лишь бы ощутить его хоть на минуту.

Он притянул ее к себе. Ее тело замерло в предвкушении поцелуя, но он просто обнял ее и прижал к своей груди, поглаживая спину. Его руки двигались очень медленно, как будто он старался запомнить на ощупь каждый позвонок. Она чувствовала его дыхание на своей щеке. Она бессильно закрыла глаза и приникла к нему.

Всего лишь невинное объятие. И в то же время… нет. Он резко вздохнул:

— Нет. Нет, это неправда.

— Правда. Я так изголодалась по теплу и ласке.

— Я не это хотел сказать. Вы не одна.

И это тоже было обещанием. Его тело было напряжено от еле сдерживаемой жажды. Его пальцы казались якорями, не дававшими ему сорваться и унестись в открытое море. Она знала: одна лишь ее ласка, один маленький поцелуй — и его желание вырвется на свободу. Одно движение отделяло ее от победы. А после победы… даже это объятие останется в ее памяти как нечистое и порочное. Все то долгожданное тепло, которое она ощущала сейчас, будет обесценено и смешано с грязью.

Нет. Она была одна, и она не могла себе позволить об этом забыть. Какое безрассудство, какой ужасный самообман — верить в то, что в тебе действительно кто-то нуждается. В последний раз почувствовать невинную ласку. Она лелеяла это ощущение и боялась его отпустить. Было бы так просто запустить пальцы за пояс его брюк и завершить начатое — и, затягивая финал, она делала огромную глупость. В конце концов, главное правило, которое внушила Джессике Амалия, правило, которое вошло в ее плоть и кровь, было: Выживай. Выживай любой ценой.

Теперь ей предстояло жить за них обеих.

Он обнимал ее до тех пор, пока ее дыхание не стало ровным, а судорожно сжатые пальцы не расслабились.

Сейчас у нее не было ни воли, не решимости. Один раз — первый и последний — можно поддаться слабости. Сегодня она никак не могла предать и погубить его.

Джессика с усилием подняла руку и погладила его по щеке.

— А сейчас… — прошептала она. — Сейчас, думаю, мне пора домой.

Сегодня она его отпустила.

Алые лучи заходящего солнца заливали спальню Марка. Они били в глаза, ослепляли, и когда он пытался смотреть в окно, то видел лишь смутный силуэт холма в малиновых тонах. Сквозь яркий свет невозможно было разглядеть детали.

Он отвернулся от окна, но картинка все равно осталась в голове, словно отпечаталась в его внутреннем зрении.

Точно так же было и с Джессикой. Когда она находилась рядом, то слепила глаза, так что он не мог видеть ничего вокруг. А когда нет… ему стоило всего лишь закрыть глаза — и она стояла перед ним улыбаясь среди поля одуванчиков.

Вожделение было Марку не в новинку. Оно даже не было его врагом. Это чувство напоминало скорее назойливого странствующего торговца, который всегда появляется не вовремя и начинает громко колотить в дверь, требуя, чтобы ему открыли. В такой ситуации могло быть только два выхода. Нужно было заткнуть уши и тихо надеяться, что нежданный гость уберется восвояси. Или, если сделать этого не удалось, впустить его и попытаться отделаться незначительной тратой. Откупиться, получить что-то ненужное и совсем не то, чего тебе хотелось бы на самом деле, просто чтобы тебя оставили в покое.

После событий дня и вечера желание не оставило Марка. Оно словно укоренилось глубоко внутри и не давало ему покоя постоянной пульсацией во всем теле.

Сквозь открытое окно в комнату ворвался свежий вечерний ветерок, но даже это прохладное дуновение не смогло остудить его похоть. Он хотел Джессику так, как никого и никогда. И был только один способ успокоить разбушевавшуюся плоть.

То, что он собирался сделать, тоже считалось грехом. Поморщившись, Марк развязал галстук и бросил его на кровать. Он знал, что поступает нехорошо. Но это был типичный случай с котятами. Лучше совершить меньший грех сейчас и сбросить напряжение, чем потерять голову в следующий раз, когда он увидит Джессику. А они обязательно увидятся еще раз. И еще раз. И еще.

Солнце лишало его зрения, но Марк мог проделать все даже с закрытыми глазами — все равно он видел совсем другую картину. Не глядя, он стащил с себя рубашку и расстегнул пуговицы на брюках.

В его воображении была она, Джессика. Шпильки выскальзывали из ее волос, и черные кудри рассыпались по мраморно-белым плечам. И она была одета не в темно-красное платье, как в тот момент, когда они сидели рядом на диване, а в тончайшую полупрозрачную черную сорочку, краешек которой он сумел разглядеть. Сорочка подчеркивала волшебные изгибы ее тела.

Когда его брюки упали на пол, он представил себе, как снимает юбку с Джессики. Как приподнимает подол и открывает щиколотки — о, однажды он уже видел их! — и другие сокровища, которые еще не успел лицезреть. Стройные икры. Упругие бедра. Теперь он уже не мог сдерживать свое вожделение, оно поднялось до предела и готово было выплеснуться через край. Его кожа горела.

Он взялся одной рукой за резной деревянный столбик, поддерживающий балдахин над кроватью. Другой…

Это был акт физического удовлетворения. Это был грех — не такой вопиющий, как совокупление с женщиной, но тем не менее грех. Но когда его ладонь обхватила напряженное орудие, он даже не вспомнил об этом. Он сжал пальцы сильнее и подумал о пьянящем и сладком вкусе ее губ, о нежности ее рта… она была идеальной женщиной, словно созданной для него, несмотря на все доводы рассудка.

Он чувствовал не уверенные движения своей руки, а прикосновение ее прохладных пальцев. Ее тело было здесь, рядом с ним, под ним, на нем; ее волосы, словно облако черного шелка, струились по его груди. Он подался вперед, как будто и в самом деле искал ее губы.

От этих резких коротких толчков по всему его телу расходились волны наслаждения. С каждым движением он становился все тверже; чувствуя, что завершение уже близко, он открыл глаза и посмотрел в окно, на солнце, которое почти закатилось. Но даже так он продолжал видеть ее, и только ее.

Каждый его мускул был напряжен в ожидании взрыва. Уже совсем на грани он снова закрыл глаза, и на него обрушился целый шквал видений. Ее лицо. Ее губы. Ее плечи. Ее гибкая фигура. И в самом конце, как завершающий аккорд — Джессика, полностью одетая, на самом краю скалы в Фрайарз-Авен. Ее юбки трепещут на ветру, облепляют ноги, и она смотрит вперед, на объятую туманом долину.

Разрядка была мощной и оглушительной, и на несколько секунд он словно перенесся в другой мир. Это было то, чего так жаждало его тело, — освобождение. Давно сдерживаемое желание вспыхнуло и выгорело мгновенно, словно сухое дерево, объятое огнем. Он негромко застонал и содрогнулся в последний раз. Затем открыл глаза, пытаясь перевести дыхание.

Вожделение схлынуло; от него осталось только учащенное сердцебиение и чувство легкости в теле.

В комнате быстро темнело. Небо было уже темно-синим. Марк сделал глубокий вздох и осмелился наконец отпустить столбик кровати. Он прошел к умывальнику с тазом, который стоял в другом конце комнаты. Вода показалась ему особенно холодной, а полотенце грубым, но это было даже хорошо. Он вымыл руки и обтер все тело. Солнце совсем скрылось за холмом, обведя его контур темно-красным.

Теперь, когда похоть больше не мучила его, Марк подумал, что его сознание должно проясниться. Но мысли в голове путались еще больше. Он был один, совсем один в темноте.

И все было плохо.

Слепящее солнце желания закатилось, жар спал, и он ожидал, что ему станет легче. Но на потемневшем небе появились звезды — тысячи, сотни тысяч маленьких серебристых точек, настоящее воплощение мелких раздражающих уколов, терзавших его душу. Это было уже не вожделение, а тоска по ней, ненасытный голод. Все его существо словно молило о ней.

Он добрался до кровати и рухнул в нее. Уже засыпая, опять подумал о Джессике, о том, как было бы прекрасно прижать ее сейчас к себе, поцеловать, приласкать. Не для того, чтобы заняться с ней любовью. А просто… ради чувства близости. Эту жажду невозможно было утолить при помощи своей собственной руки.

Марк открыл глаза и попытался дышать как можно глубже и ровнее. С каждым выдохом он изгонял из себя ее образ. Он рисовал в воображении все самое холодное и неприятное, что только можно было представить, — мрачные темные пещеры под водой, зимние бури, когда трудно отличить небо от земли. Где-то за окном монотонно пел сверчок, и он попробовал сосредоточиться на этом звуке. Перед его глазами была темнота — абсолютная, чернильная тьма, царство теней.

Его ум как будто прояснился, но где-то глубоко внутри он все равно чувствовал подземные толчки. Это была его тяга к ней.

Миссис Фарли — Джессика — была женщиной, неудобной во всех отношениях. Она слишком волновала его. Она не была скромной. Она даже не была респектабельной.

И несмотря ни на что… Марк вздохнул еще глубже и наконец признал правду, от которой он так давно и так безуспешно прятался.

Он был не в силах устоять перед ней.