История первого дракона

Глава 04. Мысли о вечном

До рассвета я провалялась в палатке, потом, не выдержав, выбралась наружу. Ганс, возившийся у костра, одарил меня удивлённым взглядом и кивнул в знак приветствия. Я кивнула в ответ и направилась к озеру умываться. А на самом деле мне просто не хотелось встречаться взглядом с командиром нашего маленького отряда.

У которого нет выбора. Интересно только, в чём?

В словах того мужчины я не усомнилась ни на секунду. Наверное, зря. Но… не верить ему я физически не могла, как тому странному духу, отправившему нас с Сержем в этот отсталый мир и впихнувшему в эти непонятные тела.

Но это лирика, а что он мне сказал нового? Практически ничего. И так было понятно, что вляпалась по самые кисточки на ушах. Гансу не стоит доверять? Да на него один раз посмотришь, и хочется спрятаться подальше: особист — он особист и есть. Остальные не пойдут за мной? Мать вашу, мне их и вести-то некуда! А рыцарь… На работающего по заданной программе робота он похож, вот что. Так что, наверное, не предаст, если программа не даст сбой.

Ещё один важный для меня факт: во сне я была человеком, а мой странный собеседник утверждал, что внешность не имеет значения. Конечно, у меня сейчас весьма обаятельные ушки и совершенно потрясающий хвост, но при этом нет никакого желания встречаться с блохами в собственной густой шерсти, а противоблошиных ошейников тут ещё не изобрели. Но могут ли его слова означать то, на что я надеюсь? Что у меня есть шанс опять стать человеком?

Впрочем, перспектива остаться в этом потенциально блохастом виде ещё не самое страшное. Тем более, наверняка же местные с чем-то подобным сталкивались, вполне могли научиться бороться. Или, может, здесь вообще нет блох? Или есть, но мой вид не трогают? В общем, обычные бытовые мелочи, и мысли мои опять пошли не в ту сторону.

Куда более важным вопросом казались некие "обстоятельства", в которых оказался наш проводник. Но этого, боюсь, мы в скором времени не узнаем: наш мастер плаща и кинжала вряд ли ответит на прямой или косвенный вопрос. А чтобы провоцировать его на оговорки и из них делать выводы, у меня ума недостаточно.

Что заинтересовало меня сильнее всего, так это личность незнакомца, способ появления его в моём сне, странная симпатия ко мне и слова о войне, которая должна быть остановлена.

Итак, личность. Незнакомец знает о рыцаре, знает его природу куда лучше моих спутников и даже самого рыцаря. И вообще, кажется, очень много знает о реальном положении вещей в этом мире. Опять же, это его внедрение в мой сон… Сомневаюсь, что на такое способен каждый встречный, и аборигены мирно разгуливают по снам своих соседей, друзей и знакомых. Какой-нибудь сильный маг, близкий к политике?

Интересно, местные маги образуют гильдии? На эту тему надо аккуратно расспросить Зойра. От рыцаря вряд ли будет толк: откуда ему-то знать, кто разбирается в причинах и законах его существования?

Дальше, неожиданная симпатия ко мне, то есть человеку на первый взгляд совершенно постороннему. Пугающий факт, имеющий сразу несколько доказательств. Во-первых, само его явление в мой сон. Вряд ли это было так уж просто. Скорее, весьма больно и мучительно. А, во-вторых, он сел ко мне на подлокотник, гладил меня по щеке и смотрел неотрывно, будто желая насмотреться впрок, или будто мы очень давно не виделись! Да и сама цель визита весьма сомнительная: если он хотел о чём-то предупредить, почему совсем ничего не сказал по делу? Не мог? Не мог, о чём прекрасно знал. Но зачем-то всё-таки явился. Конечно, о неземной любви речь вряд ли идёт, но слишком уж много личного сквозит в его отношении.

Пугает же эта симпатия по многим причинам. Мы никогда не виделись, но он откуда-то меня знает. Или он подглядывал (что просто, но маловероятно и, честно говоря, смешно), или влюбился с первого взгляда (это уже не просто "маловероятно", а откровенная чепуха), или с кем-то меня перепутал (что тоже вряд ли — ну, не может быть человек с таким взглядом круглым идиотом!), или я похожа на ту, кого он знал и, не побоюсь этого слова, любил. Есть, правда, ещё пара вариантов, но про них даже думать страшно — вдруг накаркаю? Вроде предыдущих воплощений моей души и прочих ужасов.

А война и вовсе ничем хорошим не пахнет. Я терпеть не могу не то что войны — обычные бытовые ссоры! А слово "война" — или, как принято говорить сейчас у меня на родине, "вооружённый конфликт", — вызывает массу противоречивых негативных эмоций. Я слишком много прочитала литературы про Великую Отечественную, а ещё у меня очень богатая фантазия, и найти хоть что-то хорошее в этом любимом развлечении хомов сапиенсов мужского пола я не могу. Поэтому согласна: войну нужно остановить, уже хотя бы потому, что я "за мир во всём мире", пусть и, в отличие от движения пацифистов, искренне уверена, что этот самый мир в человеческом обществе может установить только жёсткий тоталитарный режим. Из разряда "не хотите жить мирно — заставим".

Одна проблема. Кто и с кем воюет? Не похоже ведь, что где-то поблизости идут масштабные боевые действия, а тот странный тип во сне утверждал, что мы идём верным путём. Да и как я-то могу с конфликтом помочь? На всякий случай нужно уточнить у рыцаря, но что-то подсказывает мне, не всё так просто.

И нельзя забывать про некие странные запреты, наложенные на моего незнакомца непонятно кем. Он ведь явно хотел рассказать, и говорить не мог не от недостатка времени. И кровь у него пошла потому, что оговорился! И уж никак не про моих спутников: слишком мелкие сошки для такого уровня, вот что мне кажется. Война. Вот о чём он не мог говорить. Кого с кем? А леший знает! Но наша поездка с этим как-то связана.

Эх, прижать бы к стенке Ганса, и выбить из него правду! Надо Сержу предложить, он же историк, он, наверное, знает какие-нибудь пытки, применявшиеся в древности. Даже я знаю, а уж ему сама специальность велит!

Тьфу, ну вот куда меня опять понесло?

С этой мыслью я развернулась на середине озера, до которой успела добраться неторопливым брассом, и шустро погребла в сторону берега, по дороге пытаясь избавиться от кровавых картин разборок с Та" Лером, назойливо встающих перед глазами и весьма успешно отвлекающих от серьёзных мыслей. Там, у самой кромки воды, сложив руки за спиной, неподвижно стоял наблюдавший за мной Серый рыцарь.

Видимо, этот не-мёртвый кошак решил стать моей тенью. Неплохо у него получается. Только вот воду он, кажется, недолюбливает.

Я выбралась на берег в стороне от рыцаря, чтобы не забрызгать его, и хорошенько отряхнулась. Видимо, у этого тела остались основные рефлексы: отряхнуться по-звериному получилось весьма уверенно, и оказалось очень удобно. А вот, скажем, дома, когда я, дурачась, пыталась провернуть подобное, выходило плохо.

После я завернулась в полотенце (запасы с далёкой родины) и подошла к ушастой нежити.

— Сер, ты можешь сказать мне, куда мы сейчас едем? — в лоб спросила я.

— Могу. Мы едем в место, которое называется Кхемеш. Это древний храм, посвящённый забытым сейчас богам и построенный народом, от которого не осталось даже воспоминаний. Говорят, построен он был в день появления мира теми, кто поселился здесь первым. Но которое уже тысячелетие это просто руины.

— Какая прелесть, — сдавленно проговорила я. — Ладно, второй вопрос. Кто тебя прислал мне помогать?

Он очень долго молчал, пристально меня разглядывая и слегка подёргивая хвостом, будто принимал какое-то очень важное решение. Наконец, когда я уже решила, что он просто "завис", и ничего конкретного я не добьюсь, рыцарь вдруг оттаял и ответил.

— Увы, Сияющая, я не могу ответить на этот вопрос. Даже Вам.

— Почему?

— Я не посмею.

— То есть? — опешила я. Интересный поворот сюжета.

— Это табу. Я не могу его нарушить, я просто Серый рыцарь.

— Ну, и на том спасибо, — я вздохнула и принялась за одевание.

Ладно. Попробуем разобраться без него.

Идёт некая непонятная мне война, предположительно, "холодная". В этой войне неизвестным пока образом замешан мой ночной гость, причём, кажется, гостю этому весьма несладко приходится, и он явно не является хозяином положения. Может быть, в осаде. Может быть, в плену, под арестом или под чьим-то жёстким контролем. Тот тип явно знает многое, если не всё, меня интересующее.

Далее, рыцарь тоже многое знает о происходящем (сам же говорил!). Он является рядовым солдатом, не может ослушаться чьего-то приказа. Предположительно, приказ отдавал тот же человек, который его ко мне приставил, и который является командиром всех этих рыцарей. Уж не мой ли ночной гость? Хотя, может быть, командир тут не причём, и табу носит иной характер; религиозный, например.

Наша миссия как-то связана с этой войной. Вряд ли мы идём в разваленный храм кому-то там молиться; особенно учитывая, что даже рыцарь не в курсе, кому оный храм посвящён. Наверняка, мы идём, чтобы или что-то туда отнести (что вряд ли), или — забрать. Может, какой-то артефакт, книги. Может, вовсе какую-то архиважную фреску срисовать. Или Зойр там должен что-то поколдовать? Вот если бы магом был Ганс, тогда вероятность необходимости на финише сильного колдунства была бы велика. А так…

Кто, с кем и за что воюет? Кто тот ночной гость? Кто и зачем приставил ко мне рыцаря? Какова наша цель в этой поездке? Или, хотя бы, что такое случилось с Гансом, что у него нет выбора? Шантаж, месть, угроза жизни?

Несколько вопросов, и ответ на хотя бы один из них мог бы существенно прояснить ситуацию. Где бы только взять его, тот ответ!

С этими невесёлыми раздумьями я вернулась к лагерю. Точнее, к тому месту, где он был; мужчины уже сноровисто паковали вещи.

— Василиса, — окликнул меня Зойр, седлавший лошадь. — Позови, пожалуйста, Михаэля, а то он загулял. Он где-то вон там, у ручья, — маг махнул рукой в нужном направлении.

Я пожала плечами и вновь покинула полянку. Хоть какую-то пользу обществу принесу, а то всё утро занималась исключительно собственной закалкой и малопродуктивными размышлениями.

Михаэль обнаружился действительно возле ручья, журчащего на дне небольшого оврага. Парень сидел на камне под деревом, и я на него практически наткнулась; не наткнулась бы, могла бы и не найти, кричать почему-то не хотелось.

— А, Михаэль, вот ты где! Меня тут как раз послали тебя найти… Ты чего? — ошарашенно уточнила я, когда разглядела внимательнее, чем он занимался.

Воин вздрогнул, с трудом оторвал взгляд от ручейка и сфокусировал его на мне.

— Вася? Что такое?

— Ну, вообще меня за тобой отправили, мы собираемся. Ты что делаешь?

Он опустил взгляд на свои руки и легко рассмеялся.

— Ты об этом? — он легко крутанул в пальцах нож, которым только что резал собственное предплечье. Неглубоко, но и царапиной подобное назвать уже было нельзя. — Не волнуйся так, я не собирался себя убивать.

— Да я вообще ничего подумать не успела, — честно призналась я, некультурно разглядывая руку, окольцованную узкой алой лентой, образованной вытекающей из ранки кровью. Вся кожа предплечья была испещрена тонкими белёсыми шрамами.

— У меня много странностей, — он пожал плечами. — Я просто поил нож своей кровью. Им это нравится, да и мне тоже доставляет удовольствие.

— Откуда ты знаешь, что ему это нравится? — мрачно уточнила я. Вот только психа, с ножами разговаривающего, на мою голову и не хватало для полного счастья.

— Не знаю, — он беспечно пожал плечами. — Мне так кажется. У меня несколько ножей, у всех свои характеры. И у каждого есть своё имя, — он весело подмигнул мне, слизнул собственную кровь с пореза, а остальное смыл водой из ручья. После чего присосался к ране. Правда, уже без всякой жути: как большинство людей, порезав палец, машинально суют его в рот, чтобы остановить кровь.

— И давно с тобой такое? — уточнила я, уже несколько оправившись от первого впечатления. Подумаешь, нравится ему руки себе резать! Себе же, а не окружающим. У каждого свои отклонения. Правда, у некоторых какие-то совсем уж отклонённые… Но, к примеру, если сравнивать с тем же Серым рыцарем, это всё такие мелочи!

— Давно, — Михаэль пожал плечами и поднялся с камня, отряхиваясь. — Понимаешь, когда мне было тринадцать лет…

— Ты же говорил, что не любишь вспоминать первые годы своей жизни? — на всякий случай напомнила я. А то мало ли, сейчас он под влиянием момента проговорится, а потом меня прирежет ночью, осознав, что натворил. Или, по меньшей мере, очень расстроится.

— Не люблю, но ты же вроде уже не совсем посторонний. К тому же, ты хорошая, и вряд ли начнёшь проявлять чрезмерное любопытство или сюсюкать со мной. В общем, если коротко и без лишних душещипательных подробностей, в тринадцать лет я лишился разом всей своей семьи — матери, отца, четырёх сестёр. Я в тот день поругался с матерью и сбежал из дома, а ночью увидел сон, как они все умирают, и следом за ними — я. С тех пор я часто вижу вещие сны, и довольно часто — тот самый сон, с собственной смертью в конце. Всё осложняется тем, что я не могу определить, вещий он, или просто навязчивый кошмар? Это, — он кивнул на свою руку, на которой уже застёгивал рукав рубашки, — просто способ вернуться в реальный мир, почувствовать себя живым. Он действительно очень неплохо помогает, без него было труднее.

— Мама дорогая, — ошарашенно пробормотала я. Вот так вот. И я ещё жалуюсь на своё непонятное тело и странных типов во сне! Вон, этот парнишка — между прочим, мой ровесник, — раз за разом переживает смерть близких и свою собственную, зная, что это вполне может оказаться вещим сном, и говорит об этом настолько будничным тоном. А я всё утро рефлексирую из-за какого-то разговора, не могу в себя прийти. — Как ты ещё не свихнулся при такой жизни?

— Почему — "не свихнулся"? — рассмеялся он. — Вполне себе. Просто мои отклонения при поверхностном взгляде незаметны. Да и окружающим вреда не приносят. Знаешь, на мой взгляд, жить на грани помешательства и смерти гораздо интереснее, чем прозябать в сытости и довольстве. Я успел попробовать и то, и другое. Конечно, мне жаль моих родных, и сны эти удовольствия не доставляют, но… Зная, что такое смерть, начинаешь куда сильнее ценить жизнь. У Зойра тоже свои проблемы с головой, и в результате нам вдвоём очень комфортно. Знаешь, почему Ганса сопровождать вызвались только мы двое? Он сразу сказал, что это будет "лёгкая прогулка", а в среде наёмников данные слова принято трактовать как заявление о практически полном отсутствии шансов на выживание. Самая лёгкая дорога в нашем ремесле всегда ведёт к смерти. Почему пошёл Прах — не знаю. Мне кажется, ему просто нечего терять. Или он знает больше нашего. Мне только не понятно, почему вы с Сержем пошли?

Я душераздирающе вздохнула. В среде наёмников, видишь ли, свои трактовки степени опасности. Голову готова заложить: этот особист историку всё точно так и сказал, про лёгкую прогулку. Кто ж знал, что у них всё шиворот-навыворот с глубокой философией?

— Да так получилось, — честно ответила я. — Видимо, Серж, когда нанимался, просто не так понял нашего командира. Случайно, можно сказать, но что-то менять всё равно уже поздно. С вами тремя понятно, а сам Ганс?

— Не знаю, — Михаэль беспечно пожал плечами. — Но от него тоже пахнет обречённостью.

— Где вы пропадали? — наше возвращение встретили недовольным ворчанием, но воин только отмахнулся, а с меня вовсе никакого спроса. Странно только, что рыцарь не увязался за мной, и потом не побежал искать. Знал, что я недалеко, и со мной ничего не случится? С него станется.

— Сергей, не могли бы Вы уделить мне минутку своего драгоценного внимания, — официальным тоном начала я, пристраивая свою лошадку рядом с мерином друга, когда удостоверилась, что остальные заняты своими делами и своими разговорами; Прах с Гансом уткнулись в карту, что-то оживлённо обсуждая, а Михаэль с Зойром, тихо посмеиваясь, беседовали о чём-то отвлечённом. Надеюсь, не обо мне.

— Что случилось? — вздохнул друг.

— У меня к тебе сразу несколько новостей. Как нетрудно догадаться, все плохие. С чего начать?

— Сначала, — гаргулья махнул когтистой лапой.

— Во-первых, сказанная тебе при найме на работу фраза "лёгкая прогулка" является местным эквивалентом нашего "полный песец". Проще говоря, мы с тобой нанялись в компанию к смертникам, которые не очень-то планируют возвращаться. Это мне только что Михаэль рассказал. Во-вторых, мы вляпались в какую-то серьёзную и крупную войну, и это уже обобщение информации из разных источников.

И я неторопливо и обстоятельно рассказала другу всю последовательность событий начиная с ночного кошмара, со своими выводами из всего этого. Умолчав, впрочем, о некоторых деталях разговора с тем типом из сна; почему-то всем не хотелось делиться даже с лучшим другом. В особенности, той странной нежностью, с которой относился ко мне незнакомец.

— М-да, — протянул Серёга, когда я закончила свой рассказ. — Кажется, тот дух сделал всё, чтобы мы таки погибли в бою, ты не находишь?

— Нахожу, подставил по максимуму. Но его тоже можно понять, — вздохнула я. — Понять бы ещё, что теперь со всем этим делать?

— Очень хочется узнать что-нибудь про того типа из твоего сна. И почему он вдруг решил тебя предупредить?

— Может, я и правда кем-нибудь отмеченная? — я хмыкнула. — То есть, не я, а та, кому это тело принадлежало раньше. У твоего же боевые рефлексы сохранились, значит, оно раньше в каком-то виде жило. Так, может, и моё тоже? Вряд ли, конечно; во сне-то я была в своём нормальном облике, но кто знает.

— Неприятная версия, но не лишённая логики. Хотя, в нашей с тобой ситуации поминать логику невежливо. Куда только делись законные обитатели этих тел?

— Ой, да мало ли возможностей? Мозг умер, тело в прекрасном состоянии — идеальный донор. А мы с тобой реципиенты, только нам пересадили абсолютно всё. Или, может, для нас эти тела вообще клонировали; мы же не знаем возможностей того странного духа. Этот вопрос меня, честно говоря, интересует меньше всего. Главное, чтобы они не появились в самый неподходящий момент требовать свои организмы обратно.

А дальше мы уже ехали молча. Вроде как и обсуждать нечего до следующих известий, и на отвлечённые темы разговаривать после такого не тянет. Так что каждый любовался окрестностями и думал о своём.

С участью потенциального смертника я, к собственному удивлению, смирилась сразу и почти безболезненно. Наверное, глубоко в душе я с самого начала ожидала подобного: не похож был тот странный дух, что с нами разговаривал, на доброго дядю, готового подарить нам новую безоблачную жизнь за просто так. Чтобы выжить, надо постараться, и это справедливо: спасибо, что вообще дали второй шанс!

Меня всё это время занимало другое: личность гостя моего сна. Он никак не хотел идти из головы. Кто он? Откуда это его странное отношение? А самое главное, я постепенно приходила к выводу, что и мне его судьба небезразлична!

Причём настолько небезразлична, что я уже почти сознательно готова "пойти-туда-не-знаю-куда", лишь бы ему помочь. А ещё не отпускало ощущение, что где-то я этого мужчину с тяжёлым взглядом уже видела.

Как бы то ни было, день прошёл спокойно. Преодолев своеобразную границу, обозначенную мёртвым лесом, мы опять попали в совершенно обыкновенный смешанный лес. Правда, в то, что вся нежить и нечисть осталась где-то позади, не верилось. Вероятнее всего, местные обитатели просто ждали ночи, потому что здесь, в отличие от оставшегося позади хвойного леса, день был похож на день, и солнечные лучи существенно поднимали настроение.

Примерно часа через два мне стало очень скучно, поэтому я попыталась организовать товарищей на какие-нибудь словесные игры, вроде "в города". Однако затея провалилась очень быстро; вдвоём с Серёгой играть было скучно, а привлекать окружающих бессмысленно, уж очень разные у нас с ними представления о географии, да и не только.

В итоге я махнула на всё рукой и постаралась расслабиться и очистить голову от всех мыслей. Кошки моего мира — известные лежебоки, большую часть своего времени проводящие если не во сне, то в полудрёме. А чем я хуже? Мерные покачивания лошадиного шага, перекличка лесных птиц, шелест ветра в листве, свежий прохладный воздух — всё это убаюкивало получше любой колыбельной. Стоило устроиться поудобнее, расслабленно уронив голову на грудь и свесив набок хвост, как уютное ватное одеяло сна укутало меня с головой.

По бесконечной шахматной доске с огромными клетками, утопающей в молочно-белом тумане, бежал человек. Бежал, роняя на холодные плиты тяжёлые красные капли, сочащиеся из многочисленных ран, напоминающих следы от ударов плети. Он был почти наг; одеждой окровавленные лохмотья назвать было трудно. Преследователей не было видно, и непонятно, существовали ли они вообще, но мужчина бежал с упорством почти уже отчаявшейся дичи, не оглядываясь и не задумываясь об отдыхе. Бежал давно, а силы жилистого тренированного тела были не безграничны. Ноги ступали уже нетвёрдо, беглец явно выдыхался.

В конце концов он упал, кубарем покатился по чёрно-белым клеткам. Лёжа ничком, человек силился приподняться, но руки дрожали и отказывались держать ставший неподъёмным вес. Наконец, последним усилием мужчина сумел оттолкнуться и перевернуть собственное тело на спину.

Теперь он не пытался двигаться; хрипло дышал, вперив взгляд в безучастную белёсую дымку, и в тёмно-серых глазах отражалась её бесконечная пустота. Он медленно закрыл глаза, и к виску скользнула одинокая слеза — мерцающая, наполненная собственным рассеянным светом.

И на меня навалилось его отчаянье. Беспросветное, безнадёжное отчаянье человека, на глазах которого обращается в прах всё, что было ему дорого, а он ничего не может изменить. Не смог сберечь, не смог защитить, и теперь вынужден наблюдать, как весь его мир обращается в руины.

Это отчаянье давило на плечи куда сильнее усталости и боли, и именно оно не давало ему сейчас подняться с холодных плит бесконечной шахматной доски.

А потом какая-то ветка царапнула меня по уху, и я проснулась.

Вокруг ничего не изменилось. Лошади всё так же шли по лесу, рассекая торсами негустой подлесок. Рядом вышагивала невзрачная кобылка Серого рыцаря, позади пыхтел мерин тихо обсуждающего что-то с магом Сержа. Впереди в гордом одиночестве ехал Прах, а между нами — бок о бок Та'Лер с Михаэлем.

Я искоса пристально вгляделась в мёртвого воина. Тот безразлично смотрел перед собой, и моё пробуждение его явно не интересовало. Позволив себе по этому случаю облегчённый вздох, я тоже уткнулась взглядом в холку лошади.

От страха хотелось плакать. Даже не плакать, тоскливо выть на одной ноте, забившись в угол. Но вместе с этим по рукам и ногам меня сковало оцепенение, а ещё — иррациональная жадность. То, что сейчас мне приснилось, было только моим, и свернувшийся внутри маленький злобный зверёк вцепился в эти образы всеми когтями и яростно шипел на предложение показать их кому-то ещё.

Это снова был он, тот незнакомец, что разговаривал со мной ночью. Что с ним? Откуда его отчаянье? Что это за странное место? Почему я вообще сейчас увидела того мужчину, ведь это наверняка не было его инициативой? Ему явно нужна помощь, но как и чем я могу ему помочь? И… откуда взялась твёрдая уверенность, что этого человека я знаю уже очень-очень давно?

Что, кто, как, почему — вопросы толпились в голове, наползая друг на друга, боролись за жизненное пространство с остервенением скорпионов в банке, вызывая мучительную мигрень. Столько вопросов, и совсем ни одного ответа.

Впрочем, нет. Одно я знала точно; это был не просто сон, не шутки подсознания под влиянием событий дня. Можно сколько угодно пытаться убеждать себя, что отчаянье его — это квинтэссенция того, что Михаэль говорил об обречённости всех участников нашей экспедиции. Можно найти в шахматной доске выражение моих размышлений об идущей в этом мире огромной войне, о которой простым смертным ничего неизвестно, а в бесконечной дымке — моё неведение относительно абсолютно всех законов мира. Даже само повторное появление незнакомца в моём сне можно было объяснить тысячей причин: я думаю о нём, или даже отчаянно влюбилась с первого взгляда. Всё это не отменяет главного: я знаю, что всё это было на самом деле. Пусть, не совсем так, и не бежал он никуда, задыхаясь в липком тумане. Но его боль, отчаяние и эта одинокая слеза — настоящие.

Успокоиться и взять себя в руки получилось далеко не сразу, да и не до конца. Честно говоря, на это ушёл весь день, и когда, уже в сумерках, поступила команда об организации лагеря, она оказалась неожиданной: я настолько закопалась в себя, что полностью абстрагировалась от реальности и напрочь забыла о необходимости отдыха.

— Ты ночью-то спать сможешь? — подколол меня Серж, когда мы, поставив лагерь, расселись у костра. — Весь день носом клевала.

— Ты несправедлив к Сияющей, — вдруг подал голос рыцарь, сидевший в излюбленной позе в метре у меня за спиной. — Она почти не спала.

— Да ладно? — искренне удивился мой друг не столько известию, сколько самому факту участия Серого рыцаря в разговоре. — А чем же она занималась?

— Думала, — коротко откликнулся тот и вновь замолчал, посчитав своё объяснение исчерпывающим. Я ехидно показала другу язык.

— Да, представь себе, я действительно умею это делать, и весьма неплохо! — с вызовом заявила я.

— Я верю, верю, не надо так нервничать, — хмыкнул неконфликтный Серёга, с удовольствием грызя бедренную кость мелкого оленя, добытого нашим котом буквально по дороге.

Встреча с оленем меня, кстати, утешила: с живой дичью проблем нет, значит, ничего слишком уж опасного поблизости не наблюдается.

— И о чём же ты думала? — провокационный вопрос задал любопытный, как я уже успела заметить, Михаэль. Это любопытство в нём соединялось с истинно детской непосредственностью, и без того молодой воин порой казался проказливым мальчишкой. Очень обаятельным, несколько избалованным и весьма сообразительным.

— Да так, о всяком-разном. Например что это за храм, в который мы идём?

— Храм? — неподдельно удивился Зойр.

— Плато иногда называют Храмом Времени, — спокойно пояснил Та" Лер. — Вроде бы там действительно когда-то имелось некое сооружение религиозного характера. Даже, говорят, на имеющихся там камнях есть следы обработки, и при доле фантазии в их нагромождении можно различить очертания поистине циклопического сооружения.

— А-а-а, — понимающе протянул Михаэль, глаза которого радостно сверкнули. — Знаю! Я легенду слышал об этом храме. Рассказать?

— Это где ж ты её слышал? — хмыкнул маг. — Да ещё так, что этого не слышал я.

— А ты спать уже ушёл, — безмятежно откликнулся черноволосый воин, сладко потягиваясь. — Я уж не помню, где дело было. Но история запомнилась.

— А она не очень страшная? — мрачно поинтересовалась я. Мне и без страшилок на ночь предстоящий сон казался тяжким испытанием, и я элементарно боялась ползти в палатку. А если этот ненормальный воин с теми непередаваемыми интонациями, которые иногда проскальзывают в его речи, начнёт рассказывать всякие ужасы, я не только в палатку залезть не смогу. Я сяду под бок к Рыцарю, и ходить в туалет буду только в его сопровождении. И фиг он меня когда-нибудь сумеет оторвать от собственного хвоста, в который я вцеплюсь для вящей надёжности.

— Да ну, скажешь тоже, — улыбнулся Кромм. — Легенда как легенда. Я почему запомнил-то! Песня там красивая ещё была… но это я вам потом спою.

— А ты ещё и петь умеешь? — растерялась я. — При всех твоих прочих талантах?

Михаэль только загадочно улыбнулся, а Зойр от комментария не удержался.

— И ты бы слышала, как он это делает! — мечтательно хмыкнул он. Однако, номер. Изящный убийца — отличный певец, а маг с лицом матёрого уголовника — вдохновенный меломан. Впрочем, я уже скоро перестану хоть чему-нибудь удивляться.

— Рассказывай давай, у тебя здорово получается, — и он всё с той же мечтательной физиономией завалился на спину, закрывая глаза. И Михаэль начал рассказывать.

Когда-то давно-давно, когда этот мир был совсем юн, пришёл Бог. Точнее, нет. Бог создал этот мир, сделал в него шаг, и мир ожил.

Тогда Бог был один. Он создал много всего; разумных существ, города, искусства и науки. Бог был добрый, поэтому он не стал создавать болезни и войны, беды и потери. Жители мира любили своего доброго бога и строили для него чудесные храмы. Это были годы счастья и процветания мира.

Потом Бог ушёл. Сначала всё было хорошо; он иногда уходил гулять в другие миры, и со всеми делами прекрасно управлялись его помощники, мудрые светлые сущности.

Но случилось страшное: бог не вернулся. Не вернулся ни через год, ни через сто лет. Жители мира звали, а он не пришёл. Помощники без присутствия своего властелина истаивали, как истаивает с годами любое, даже самое мощное заклинание, созданное даже самым могучим богом.

Смертные устали жить без бога, и придумали себе новых богов. Так иногда случается; не высшие сущности создают себе паству, а сами верующие порождают своими молитвами божество. Такой бог чаще всего неспособен создавать новые миры, он жив, пока живы его создатели. Новые боги принесли новые порядки. Борясь за власть над умами живых, они научили и своих последователей сражаться, неся их "единственно верное" учение. Разные виды, придумав своих богов или вовсе отказавшись от религий, разобщились и стали врагами.

На протяжении тысяч лет продолжается такая жизнь. Мир раздирают войны во имя богов, небесных и земных, провозгласивших себя царями и императорами. От древнего времени расцвета не осталось в душах живых даже памяти. И лишь некоторые из них глубоко в своих сердцах хранят смутные образы этого рухнувшего мира, неосознанные и неощутимые, но заставляющие их стремиться к тому порядку, который был тогда. Методом проб и ошибок, не понимая своих поступков и не видя своей настоящей цели, ощущая лишь её жалкий отблеск. Такие становятся великими поэтами, героями, учёными, правителями. И все они обречены, потому что не осталось в этом мире силы, способной уберечь его от всё глубже прорастающего в душах семени раздора.

И все эти годы Храм Времени отсчитывает часы и минуты, прошедшие с того момента, как в этот мир пришёл его создатель, до последнего мгновения, когда хаос пожрёт эту землю и это солнце. Он стоит там, где нога Бога впервые коснулась земли своего творения, и помнит всё, что видело небо над ним.

Такая вот очень простая и грустная сказка, пугающе правдивая и не самая страшная. Хотя… спорное утверждение. А потом Михаэль запел.

Песня, впрочем, повторяла содержание легенды, только была более оптимистичной. Ничего конкретного, правда, неизвестный поэт не обещал, но он точно был уверен, что всё будет хорошо. Потому что добрый бог, создавший этот мир, слишком любил его и своих детей, чтобы они все просто так погрязли в пучине хаоса.

Но всё это было второстепенно; самое главное, как он пел.

Что там современная мне эстрада! Да все оперные дивы и примадонны обоих полов в тот миг, когда этот тонкий изящный юноша открыл рот, должны были дружно захлебнуться собственной желчью от зависти, потому что никто из них никогда не сможет так спеть. А величайшие барды всех времён с почтением сняли бы шляпы.

И дело не в его голосе; не такой уж он был и великолепный, хотя, бесспорно, красивый. Дело в его сердце. Глазах. Душе. Он пел, полностью растворяясь в словах и незатейливой мелодии. Здесь и сейчас не было молодого воина, не было нас, не было этой поляны. Только безграничная шахматная доска — Время, и сменяющие друг друга на ней многочисленные фигуры всех цветов радуги. Люди и боги, города и империи; всё рождалось и обращалось в прах на этой доске.

Песня кончилась. А я совершенно внезапно обнаружила себя сидящей на земле, обеими руками вцепившуюся в крепкую холодную руку Серого рыцаря, будто ребёнок в родительскую ладонь в поисках защиты.

Я встретила задумчивый взгляд не-живого воина, и он очень тихо проговорил со странной мягкой улыбкой, не вяжущейся с его потусторонней сущностью и обликом.

— Кому угодно, но не тебе, Сияющая, бояться вечности. Я поспешно отвернулась и спрятала ладони в карманы.

Отчего-то меня с головой поглотила волна настолько сильного смущения, будто под воздействием песни я воина по меньшей мере попыталась изнасиловать, а не просто схватила за руку. Так что мысли уточнить, что имелось в виду, у меня даже не возникло: спасибо хоть, отреагировал он спокойно, сделав вид, что ничего не случилось. Да на самом деле ничего и не случилось, просто я довольно мнительное существо.

— Ну, что я говорил? — прерывая всеобщее оцепенение, Зойр сел, с торжеством оглядывая пришибленных и ошарашенных слушателей. — Первый раз особенно пробирает. Михаэль — тот ещё талант.

Упомянутый талант сидел, потупившись, донельзя смущённый. Однако было видно, что ему приятно такое внимание.

— К чёрту драки! — воодушевлённо хлопнул себя ладонями по коленям Серж. — Михаэль, иди в барды! Нельзя такой талант в землю зарывать.

— Может быть, лет через пять, — улыбнулся герой вечера. — Если доживу.

— Умение отказать в мягкой форме — это тоже талант, — вскользь заметил Ганс с тонкой улыбкой.

— То есть, это меня вежливо послали, — вздохнул гаргулья с напускной печалью. — А вот мы сейчас спросим мнения прекрасной половины населения нашего мира. Вась! Вася, приём!

— А? — вскинулась я. — Кто, я?

— Ты что, спишь что ли? — опешил мой друг.

— Нет, я до сих пор под впечатлением, — огрызнулась я. — Что такое?

— Как ты думаешь, Михаэлю стоит бросить мордобой и начать карьеру барда?

— Я думаю, Михаэль сам разберётся с этим вопросом, — поморщилась я. — Ему лучше знать, что делать со своими стихами и песнями. Как говорится, жираф большой, ему видней.

— Это ты плохую цитату привела, — хихикнул крылатый. — Там, помнится, всё не слишком хорошо кончилось. А с какими стихами Михаэль должен разобраться?

— Со своими, — я вздохнула. — Не знаю, мне почему-то кажется, что наш воин должен писать стихи, причём неплохие.

— Ну… так, немного, — окончательно смутился Кромм под скрестившимися на нём взглядами. — Но читать не буду! — решительно тряхнул гривой парень. — Они слишком грустные. Вася, а кто такой этот Жираф, которого ты упомянула?

— Э-э-э… — синхронно протянули мы с Серёгой, задумчиво переглядываясь. Вот попали так попали.

— Это долгая история. В общем, если в двух словах, жил один гаргулья по имени Жираф, он влюбился в человеческую девушку. Все были против, но один старичок в человеческом поселении сказал, что Жираф большой, ему видней. Они поженились и ушли жить к эльфам, потому что их родня отказывалась признавать такой странный союз. А потом у них дочь замуж за эльфа вышла, а они оба расстроились, — стараясь не вдумываться в собственные слова и мысленно прося прощения у великого поэта, я, как могла, перевела события песни на понятный слушателям язык. Серж тихонько похрюкивал и всхлипывал, изо всех сил пытаясь не расхохотаться. — Это придуманная история, песня такая, вроде басни. Там ещё в конце мораль, что пусть Жираф и был не прав, но виноват на самом деле не он, а тот, кто крикнул из-за своего забора: "Жираф большой, ему видней"[2].

— Очень странная история, — прокомментировал наш командир с выражением растерянности на слегка перекошенном лице. Видимо, пытался представить получившегося на выходе мутанта. У меня это, к слову, в оригинальной версии тоже получалось с трудом.

— Нет, ну, если отвлечься от деталей, действительно забавная басня, — хмыкнул Зойр. — Про горячность, свойственную юности, и последствия пассивности старшего поколения. А вы эту песню целиком не помните?

— Нет, — почти в ужасе затрясла головой я. Песню-то я помнила неплохо, но петь… увольте. И дело даже не в том, что я ни играть, ни петь не умею. Просто это краткое содержание можно перевести, хоть и коряво, а пояснять слушателям каждое слово, начиная с названия несуществующего тут континента, очень не хотелось.

Видимо, друга посетили те же мысли, потому что он также отрицательно замотал головой, хотя как раз Серж-то на гитаре играть умел, и вполне неплохо. Правда, это было, когда у него ещё когтей не было, а сейчас в его лапищи хрупкий инструмент давать элементарно жалко.

На этой вполне позитивной ноте мы и разбрелись по своим местам.

Впрочем, я в палатку (любезно поставленную Сержем) всё равно уползала с тяжёлым сердцем на дрожащих лапах, ожидая подвоха в виде всяческих жутких кошмаров. Однако, ничуть не бывало; ужасы мне показывать отказались. Хоть спала я и беспокойно, но ничего конкретного в этих снах не было, сплошной сумбур и сумятица. То ли в моём личном кинотеатре кошмаров случился санитарный день, то ли сознание задавило своим хроническим ничегонепониманием подсознание, и то, придушенное, выдало вот такую ерунду.

Ещё несколько дней мы ехали без приключений, как общественных, так и моих личных, во сне. Правда, насторожила такая ситуация только меня. Михаэль отмахивался словами "и не такое бывает", Серж называл параноиком. Но в мозгу настойчиво свербела мысль о нашей участи потенциальных смертников. Получалось, если сам по себе путь не столь уж рискованный, все неприятности будут ждать нас в его конце, и тогда шансы выжить действительно стремительно падают. Впрочем, наверное, именно поэтому наше предприятие является безнадёжным. Знать бы ещё, куда и для чего мы идём!