ГЛАВА 28

Дороги, ведущие к Лондону, были белыми от рождественского снега, и на улицах горели костры. Торговцы и изготовители свеч не успевали готовить товар — полагалось зажигать высокие восковые свечи перед Мадонной с младенцем Иисусом в церквах, а короткие сальные свечи зажигали дома во время пирушек. Лотки ломились от сладостей и были украшены омелой и остролистом. В Лондон продолжали прибывать сани и телеги со всей страны с индейками и откормленными гусями. Отцы и сыновья наконец оказались дома, вернувшись с бесконечных войн, и люди снова смеялись. После долгих лет бестолкового правления и постоянных стычек с баронами, казалось, что занимается новая эра надежды! И принесла эту надежду женщина! Женщина, рядом с которой был сильный мужчина, выполнявший ее приказания.

Проявилась неожиданная черта в характере королевы, о которой не подозревал никто, так хитро она прятала за привлекательной наружностью хрупкой и нежной женщины, которая столь нравится мужчинам.

Черта эта изумляла людей, и они начинали уважать королеву еще больше. Она так долго ухитрялась скрывать свою силу. Теперь стоило ей только выехать из дворца, как ее окружали доходящие до исступления толпы, которые могли до бесконечности приветствовать ее.

Ей уже было больше тридцати, но от успеха она словно помолодела. Когда она улыбалась, ее глаза сверкали, как рождественские звезды. Морозный воздух румянил ее щеки. Ее дети собрались вокруг нее, и тогда простые подданные верили, что перед ними сама Мадонна, и она спустилась к ним с неба, чтобы помочь им в тяжкой жизни.

Изабелла Прекрасная могла добиться от них всего что пожелает.

Они думали, что теперь есть кто-то, кто занимается делами государства и способен довести их до конца. Именно французская королева Изабелла вскоре после своего возвращения дала отпуска большинству слуг двора, чтобы они смогли побывать дома. Она старалась усвоить тот английский язык, на котором говорили простолюдины. Она понимала также, что иностранные солдаты, какую бы пользу они ни принесли стране, все равно не могли долго оставаться в этом островном государстве. Отпраздновав Рождество, они вернутся в Геннегау!

Томас Плантагенет, граф Линкольн, получил герцогский титул своего отца Ланкастера и, приехав в Лондон для участия в коронации, до этой церемонии должен был посвятить в рыцари молодого принца. Изабелла оказала честь сэру Джону Геннегау и попросила его принять участие в этой церемонии. Как сильно желал Эдуард сам пожаловать рыцарство своему сыну! Многие об этом думали! Казалось, что о нем забыли в суете и хлопотах подготовки к церемонии. Все, кроме немногословного юноши, который был в центре всех хлопот.

Изабелла получила подтверждение этому, когда она, устав от портных и парикмахеров, вышла подышать перед обедом свежим воздухом и погреться на слабом зимнем солнышке. С дворцового двора смели весь снег и вывели из конюшни прекрасного мерина, которого сэр Джон Геннегау подарил своему будущему родственнику — молодому английскому королю. Нужно было осмотреть сбрую, чтобы конь хорошо выглядел во время завтрашней процессии. По просьбе старшего грума Нед уселся на него, и все осматривали сбрую и вышитую бархатную попону. Он ездил на нем по кругу. Вокруг стояли его друзья, оруженосцы и грумы, они осматривали коня и всадника, делали замечания, давали советы. Лорд Беркли, которого Нед полюбил, вышел вперед, когда королева и некоторые из ее дам спустились вниз.

— Мадам, эту лошадь только что приручили, и она очень высока в холке, но я уверен, что Его Высочество сможет справиться с ней даже среди кричащей толпы! — уверял он королеву. Он заметил ее волнение по поводу того, что лошадь может оказаться слишком непослушной для ее сына.

Нед проехал по кругу еще раз, ничего не сказав матери, потом спешился и погладил лоснящуюся шею мерина.

— Как ты собираешься назвать его? — спросила Изабелла. У нее на языке вертелось несколько подходящих имен.

Но Нед повернулся к ней с обидой и удивлением.

— Только «Дорогой Друг», мадам! — был его ответ.

Изабелла почувствовала, как будто кто-то вылил на нее ушат ледяной воды. Она представила себе крепкого мальчика, обожавшего деревянную лошадку, которую смастерил для него отец. Ее раздражала его верность традициям, и Изабелла подумала, что для него все лошади всегда будут называться «Дорогой Друг». Она также поняла, что даже в суете и среди репетиции завтрашней церемонии коронации одинокий отец в Кенилуорте, проходивший ту же церемонию много лет назад, не был забыт. Изабеллу охватила паника бессилия, и ей ничего не оставалось, как надеяться, что когда они поедут по украшенным гирляндами улицам и колокола Аббатства весело зазвонят, большинство жителей города не будут вспоминать старого короля с сожалением.


Но если даже такие и были, они никак не проявили себя, когда юный Эдуард III ехал на свою коронацию в день Рождества. Изабелла сидела на церемонии и лила слезы, которых не могла скрыть. Она плакала, потому что, хотя коронация и означала начало новой жизни, к которой они все так стремились, все же это была лишь странная замена той великолепной жизни, о которой она так мечтала в самом начале. И еще потому, что прятала под усыпанным драгоценностями платьем письмо от своего супруга, в котором он умолял ее разрешить ему провести Рождество с детьми. Она не забыла, что Рождество означало еще и воссоединение семей. Это была такая малость, о которой умолял свергнутый король, чье самое малейшее желание прежде выполнялось без всякой заминки. Он так хотел увидеть детей, что даже обратился с нижайшим почтением к своей неверной жене, о которой недавно сказал, что мог бы ее загрызть зубами, если бы не было другой возможности расправиться с ней.

Изабелла написала вежливое послание, которое отправила в Кенилуорт с одним из слуг Линкольна. Она рассказала Эдуарду о детях… Написала также, что с удовольствием привезла бы их к нему сама, но Парламент запретил ей это.

Чтобы не вспоминать о нем, она распорядилась продолжать праздники после Рождества до самого Крещения. В Вестминстере веселились вовсю! Она также позаботилась, чтобы во время праздников кормили и старались развеселить простой люд. Из благодарности и по политическим соображениям она предложила, чтобы Эдуард III пожаловал благородному сэру Джону пожизненную ренту и сделал щедрые подарки его родственникам. Особенно повезло дамам, сопровождавшим ее из Валансьена. Она понимала, что они станут хорошо отзываться об английском дворе родителям Филиппы. Тот факт, что за подарки заплатили из остатков приданого самой девушки, не был известен никому, кроме ее доверенного казначея.

Как только фламандцы отбыли восвояси, Парламент назначил Регентский Совет во главе с ее кузеном Линкольном, состоящий из 12 епископов и 12 пэров. Среди них был Томас Братертон, теперь глава Геральдической Палаты Англии, и Эдмунд Кентский. Изабелла была довольна, что среди них много ее кровных родственников. Они были Плантагенетами, одних с ней французских корней, с ней и покойной королевой Маргаритой. И все это тесно связало Изабеллу с ними и королем Эдуардом II. Те замечания, которыми они обменивались в тесном семейном кругу, так отличались от осторожных слов, с которыми выступали в палатах Парламента.

Изабелла была довольна, что регентство официально находилось в руках людей, выбранных Парламентом. Она была абсолютно уверена, что настоящая власть будет в ее руках и руках Роджера Мортимера. Но Мортимер был в первую очередь солдатом, и по прошествии нескольких недель Изабелла поняла также, что она все больше и больше полагается на советы Орлетона, епископа Херфорда. Правда, она не чувствовала к нему того расположения, что испытывала к Эймеру де Валенс из Пемброка.

Когда были потрачены последние деньги из наследства Вильяма Геннегау, именно Орлетон помог ей присвоить более половины доходов страны. Он назвал это ее наследством. Он также объяснял любому, кто посмел критиковать их, что такова всего лишь маленькая компенсация королеве за все то, что ей пришлось перенести при власти Деспенсеров, и заявил, что это сделано в знак благодарности женщине, которая принесла мир их стране.

Однако спокойствие закончилось слишком быстро. Перед Пасхой Роберт Брюс возобновил наступление у северных границ. Мортимер хотел перевезти Эдуарда из Кенилуорта.

— Что будет, если шотландцы тайком проберутся туда и захватят его в качестве заложника, как Черный Дуглас хотел сделать с вами в Братертоне? — говорил он, приведя Орлетона в ее покои после заседания, как он это часто делал в последнее время.

Изабелла удивленно отвела взгляд от реестровой книги ее управителя. Как истинная француженка, она всегда сама проверяла все расходы.

— Они могут забраться так далеко на юг, до самого Уорвикшира? — спросила она. — Какую пользу в качестве заложника может принести он, смещенный с трона?

— От него будет мало толка, мадам, вы совершенно правы, — согласился Орлетон. — Но они могут использовать его в качестве пешки, чтобы вызвать симпатию у бывших его верноподданных. «Поддержите моего дорогого обиженного английского брата!..» Далеко не все люди полностью согласны с его свержением.

Изабелла заложила лист закладкой и стала слушать с удвоенным вниманием.

— Мой дорогой лорд епископ, вы разве не слышите их приветствий каждый раз, когда я или мой сын выезжаем? — спросила она, улыбаясь и стараясь говорить спокойно.

— Конечно, Ваше Величество. Но я говорю только о местах, удаленных от Лондона, — поспешил он успокоить Изабеллу. — Все же нам необходимо помнить еще об одном — новый герцог Ланкастер назначен главой Совета. Это делает необходимым его частое присутствие в Лондоне, так что он не сможет часто бывать со своим, ну, так сказать, гостем и наблюдать за ним должным образом.

— В любом случае, у него всего лишь один глаз, — мрачно заметил Мортимер, начал бить носком сапога по горящему полену в камине. — И когда он в Кенилуорте, то позволяет Эдуарду Плантагенету ездить с ним верхом на охоту, и тогда все арендаторы снимают шляпы, и женщины Уоркшира с обожанием смотрят на бывшего короля. Ваш супруг, дорогая Изабелла, слишком хорош, когда сидит на коне. Кроме того, он может скакать вдвое быстрее, чем его так называемая охрана.

— Вы хотите сказать, что кузен Линкольн слишком добр к нему? — холодно поинтересовалась Изабелла.

— Он действительно позволяет ему слишком большую свободу, и это плохо для вашей безопасности. Если Эдуард сбежит и создаст новую партию…

Мортимер был очень хитер и имел на нее чересчур сильное влияние. Ее постоянно влекло к нему…

— Куда вы отошлете его? — почти робко спросила она.

— Подальше на запад. Если удастся, то по ту сторону Северна. Куда-нибудь в поместья, где люди повинуются мне так же естественно, как дышат.

— Но мы не должны обижать Линкольна, — напомнил им Орлетон.

— Если мы что-то изменим, он или Эдмунд обязательно расскажут Неду, — начала возражать Изабелла. Ей так не хотелось, чтобы Эдуарда перевели из ее земель в дикие места Уэльса.

— Ему об этом необязательно знать, — заявил Мортимер. — Я возьму отряд, чтобы подавлять волнения на границе с Шотландией, и это самый подходящий момент для повзрослевшего принца поехать на север и испытать себя в сражении.

— Я не сомневаюсь, что вы не сможете удержать его от этого, — заметила Изабелла. Она чувствовала, что на смену ее прежнему стыду за супруга приходит гордость за храброго сына.

— Из Неда выйдет хороший солдат, — согласился Мортимер. Когда ушел епископ, он сел рядом.

Изабелла всегда была ему рада, она отложила реестровую книгу в сторону.

— Я люблю вас обоих, — вздохнула она. — Как бы мне хотелось, чтобы вы ладили друг с другом!

— Он едва разговаривает со мной, да и то лишь в тех случаях, когда не может этого избежать! — с обидой выпалил Мортимер, посадивший Неда на трон.

Изабелла ласково погладила его руку.

— Чего ты можешь ожидать от него, когда ты занял место его отца? — тихо спросила она. — Может, тебе стоит попытаться не слишком оскорблять его достоинство? В последнее время я несколько раз видела, как ты во время официальной церемонии шел рядом с ним. Остальные также обратили на это внимание. Даже я, его королева-мать, иду на два шага позади него!

Мортимер в бешенстве отбросил ласковую маленькую ручку.

— Ты считаешь, я должен ползать у его ног, как жалкая собачонка? Я, тот, без чьей помощи ему бы пришлось ждать трона еще много-много лет! Ты же сама только что сказала, что я занял место его отца. В любом случае, твой драгоценный сынок — всего лишь долговязый мальчишка!

Изабелла вскочила и тут же села в кресло, высоко подняв голову.

— В нем течет кровь Капетингов и Плантагенетов! — надменно отрезала она.

— А я — Мортимер, и во мне течет кровь старых английских королей! Мне повинуется весь северный Уэльс, теперь пришла очередь Англии! — бушевал Мортимер. Он вскочил и ногой отшвырнул стул. Но уже в следующую минуту чуть не задушил ее в своих объятиях.

— Мы с тобой всегда начинаем ссоры! — шептал он, покрывая ее лицо страстными поцелуями. — Проклятая гордость! У каждого из нас ее хватает на двоих. Но я говорил тебе раньше, что мне не нужна серая мышка вместо женщины. Говорил, моя радость, не правда ли? И когда ты злишься, наши объятия бывают еще более страстными!

Изабелла, как всегда, покорилась его властным объятиям. Потом она спросила:

— Если не Линкольн, то кому можно было бы доверить охрану Эдуарда?

— Возможно, сэру Томасу Гурни или сэру Джону Мальтраверсу из Дорсета. Он был вместе с нами в изгнании, — предложил Мортимер. У него был спокойный и равнодушный голос, но Изабелла сразу поняла, что он долго обдумывал эту проблему и уже решил ее для себя.

— Мне совершенно не нравятся эти люди, — заметила она. — Мальтраверс сражался вместе с моим дядей Ланкастером в Боробридже и потом вынужден был покинуть страну. Он должен ненавидеть Эдуарда, ты поэтому выбрал его?

Мортимер не ответил, но вытащил пергаментный свиток из кожаного кошеля, прикрепленного к поясу. Ей показалось, что то был какой-то указ, и она увидела там имя Гурни. Мортимер положил пергамент перед ней, как бы предлагая ей подписать указ. Изабелла покачала головой и пошла к окну. Она не желала иметь с этим ничего общего.

— Его должен подписать король. Но Неду тоже не нравятся эти люди, и мне кажется, он не станет подписывать.

— Он упрям, как мул, — согласился Мортимер, хорошо помнивший, как упорно отказывался сын надевать корону живого отца.

В комнате царила тишина, но каждый из них продолжал осмысливать случившееся. Мортимер знал, что если Изабелла все же капитулировала перед ним, то потом без колебаний действовала ему на пользу — как бы забыв о недавних сомнениях и спорах.

Наконец она отвернулась от окна.

— Полагаю, я смогу убедить Неда, — сказала она таким ласковым и мягким как шелк тоном, какой она пускала в ход, чтобы замаскировать свои истинные чувства и замыслы. Поймав на себе вопросительный взгляд любовника, она утвердительно кивнула.

— Та девушка, Филиппа, в которую он влюбился… Если не нажать на Вильяма Геннегау, то он согласится отдать за Неда лишь старшую дочь. Для нас-то они все одинаковы, но для Неда… Я пообещаю ему, что попрошу мою сентиментальную кузину Жанну, чтобы она помогла убедить Вильяма. Нед будет мне очень благодарен и, надеюсь, пойдет нам навстречу.

Для нее послужила наградой довольная ухмылка Мортимера. Изабелла вернулась в кресло и с отвращением взяла в руки документ.

— Сэр Томас Гурни и сэр Джой Мальтраверс должны доставить вышеупомянутого сэра Эдуарда Плантагенета в замок Корф в Дорсете, — прочитала она. — Почему Корф?

— Замок принадлежит семье Мальтраверсов. Мне нужно выиграть время до тех пор, пока Гурни или они оба не отвезут его дальше на восток.

Изабелла снова положила пергаментный список на стол. Какая-то частица ее души все еще была на стороне супруга, но ее сочувствие становилось все слабее.

— Роджер, а почему не Беркли? — вдруг спросила она, у нее пробудились подозрения.

— Беркли?

— Да, тот самый прекрасный замок, куда ты меня возил из Глочестера. Я знаю, что он находится на этой стороне Северна, но все они там хорошие соседи и родственники. И Томас Беркли — твой зять. Он будет рад услужить тебе. Мне кажется, что та ужасная лихорадка, от которой он страдает, не позволит ему участвовать в сражениях с шотландцами. Неду он нравится, и он Томасу доверяет. Он охотно подпишет указ о том, чтобы за отцом присматривал сэр Беркли.

Мортимер не умел соображать так быстро. Он стоял молча и пытался осмыслить новую идею.

— Ни у одного мужчины нет такого умного партнера, как ты, — сказал он наконец. Потом он рывком приподнял ее с кресла и пристально посмотрел в глаза.

— Я надеюсь, что твое предложение полностью удовлетворит Неда. А ты, моя дорогая, разве до сих пор не влюблена в своего красавца мужа? — спросил он.

Совершенно не характерная для него вспышка интуиции и крупица правды, содержащиеся в его заявлении, поразили Изабеллу.

— Та любовь, которая осталась во мне, была убита, когда он удрал, бросив меня в Беннокберне, — ответила она.

Но тем не менее жалостные письма, которые Эдуард время от времени ухитрялся посылать, разрывали ей сердце. Когда он оказался в Корфе, письма стали приходить реже. Только размазанные записки на клочках использованного пергамента или на страничках, вырванных из книг. Из писем ей стало ясно, что у него появились трудности с их пересылкой.

Обычно ей письма передавали тайком, и Изабелла редко упоминала о них. Ей не хотелось, чтобы перекрылись последние пути общения с супругом. Но настало время, когда она поняла, что необходимо поговорить с Мортимером об Эдуарде.

— Эдуард написал мне, что мечтает проехаться верхом на лошади, — сказала она Мортимеру, когда свергнутый король оказался в замке Корф.

— Он лишил меня свежего воздуха на много месяцев, когда я сам был заточен в Тауэре, — резко ответил он. — Кроме того, Орлетон прав, говоря, что люди в деревнях уже забыли все его грехи и жалеют его, когда он проезжает мимо них верхом.

— Может быть, ему в таком случае следует меняться своей одеждой с грумом…

Мортимер уставился на нее. Она, наверное, до сих пор представляет, что его окружают слуги. Но он не стал ее разуверять.

— Моя дорогая Изабелла, ему не так-то легко изменить внешность — с его ростом, аккуратно подстриженной бородкой и каштановыми волосами.

Изабелла снова ощутила опасную симпатию к супругу.

— Если бы кто-то мог убедить его сбрить бороду…

— Я уверен, что Гурни может убедить его. И тогда будет безопаснее, если придется переводить его куда-нибудь еще.

Изабелла быстро взглянула на него и увидела; как он хищно улыбается. Она пожалела, что продолжала настаивать на своем. У нее появилось плохое предчувствие.

— Тебе же он когда-то нравился. Я помню, как он приветствовал тебя за день до бегства из Беннокберна. Мы тогда встретились в первый раз…

— Я был верен ему, но я терпеть не могу слабаков, неумех и извращенцев. Ты не беспокойся! Он сможет покататься на свежем воздухе на будущей неделе, когда Гурни и Мальтраверс сопроводят его в Бристоль.

— Бристоль так далеко от Беркли!.. Почему ты постоянно переводишь его из замка в замок? Да еще в такую жуткую погоду?

— Так нам будет удобнее. Я решил переправлять его ночью.

Изабелла видела, что на его губах играет зловещая улыбка, и перестала задавать вопросы, а просто добавила:

— Если ты собираешься таким образом избавиться от него, у тебя ничего не выйдет. Не следует издеваться над ним, Роджер. И у него хорошее здоровье, он здоров как лошадь.

Но Эдуард был всего лишь человеком, а апрель был таким дождливым и холодным. Возле Лондона и то развезло дороги. И было нетрудно вообразить, во что могли превратиться проселочные дороги на западе. Всякий день, когда дождь стучал в дворцовые окна и завывал страшный ветер, мысли Изабеллы возвращались к супругу. Она представляла себе, как он едет верхом — промокший и усталый, и, дрожа, всматривается в темноту.

В тот вечер она послала за своими любимыми французскими музыкантами и самой лучшей группой актеров, потому что хотела отвлечься от мыслей о супруге. Но незадолго до полуночи она, взяв с собой Жислен, отправилась с ней по длинным переходам в гардеробную низложенного короля. Они шли в сопровождении нескольких придворных дам и единственного пажа со свечой. Королева перебрала оставшиеся там вещи. Хотя все его драгоценности и наиболее дорогие одежды были уже убраны во время коронации их сына, многие из знакомых ей вещей все еще были аккуратно разложены в огромных дубовых сундуках или висели на крючках в его гардеробной. Когда их вынимали и встряхивали, воздух наполнял запах мускуса, который он просто обожал. Изабелла боялась обернуться — вдруг сзади она увидит его, стоящего в тени и с укоризной глядящего на нее. Она быстро выбрала его самый теплый плащ для верховой езды, его любимый кафтан с вышитыми розами, подбитый мехом, из коричневого бархата и сапоги из алой кордовской кожи. И распорядилась сложить их в переметные сумы, чтобы отправить с посыльным для его путешествия в Бристоль. Ее дамы с любопытством смотрели на нее и гадали, для кого предназначены все эти роскошные вещи? Тогда Изабелла громко и небрежно сказала Жислен, чтобы всем было слышно:

— Бог велит радеть о сирых и убогих в такую ужасную стужу!

«Сирым и убогим был изложенный король Англии», — подумала она.

Изабелла также вспомнила, что он обожал медовые марципаны, и послала пажа, чтобы тот выпросил целую корзиночку у его молодого сладкоежки-сына. Она представляла, как приятно будет Неду внести свою лепту, подарив сласти отцу.

Она была довольна, что позаботилась о том, как скрасить пребывание узника в Бристоли. Но Мортимер сказал ей, что Эдуарда нельзя слишком долго содержать там из-за того, что люди начали плести заговоры в его пользу. Боже мой, ну почему эти люди не понимают, что их благие намерения могут только повредить свергнутому королю? Спустя неделю или две после его прибытия в Беркли Изабелла вернулась с вечерней службы и обнаружила, что в ее покоях ждет Нед. Он стоял у огня. Пламя играло на его золотом обруче и рыже-золотистых волосах и отражалось на пергаменте, который он держал в руках. Изабелла заметила, что он очень взволнован — он так резко повернулся к ней. Королева выслала всех из покоев.

— Это… от моего отца, — сообщил он, подавая лист пергамента. — Весточку привез один из грумов Глаунвилля.

— Кто такой Глаунвилль?

— Управитель милорда Беркли, мадам.

— Да, я помню его.

Изабелла забеспокоилась: «Что мог сообщить Эдуард их сыну?» Но, взглянув на пергамент, увидела стихи.

— Видите, мадам, это написано его рукой. Мелкие прописные буковки и высокие буквы «Эль» с длинным хвостиком, — взволнованно говорил Нед. — Слуга сказал, что милорд Беркли очень хотел, чтобы я прочитал эти стихи.

Нед так волновался, а у Изабеллы просто не хватило знаний, чтобы понять стихи.

— Они же на латыни, Нед, прошу тебя, переведи стихи на французский.

Нед был гораздо выше своей матери. Изабелла держала пергамент, а он читал, глядя поверх ее головы.

— «Мамнум михи контулиттемпоре брамули…» Мой учитель скажет вам, что моя латынь так же спотыкается, как усталая лошадь, но получается что-то вроде того:

Жестокая Фортуна льет

Холодные дожди

Из зимних облаков

На смиренно склоненную главу.

Пред ней застыл ее любимец,

Природа одарила красотою дивной!

Но, отвернувшись от него,

Фортуна не дарует нам добро!

Уходят мудрость и веселье

Увяла прелесть красоты…

— Он никогда не сомневался в своей неотразимости, — улыбнулась Изабелла. Она была рада, что Эдуард не стал ничего просить у сына. — Я также не уверена, что он когда-нибудь был мудрым. Но его красота все же останется при нем.

— Он говорит, что Фортуна отвернулась от него. Почему его перевели из Кенилуорта? Как могла ты и этот дьявол Мортимер так поступить?

Нед выпалил грубые слова с мальчишеской непосредственностью. Потом ему стало неудобно. Он слишком недавно стал королем и был слишком сдержанным, чтобы так разговаривать с матерью-королевой.

Изабелла втайне также сильно волновалась о его отце и не стала делать Неду замечание.

— Ты же знаешь, что мой кузен Линкольн занят государственными делами в Лондоне и не может приглядывать за твоим отцом. Ты не веришь Томасу Беркли, не так ли?

— Я верю ему, но его там нет, мадам! Слуга Глаунвилля сказал, что Томас Беркли заболел в Бредли или где-то еще, когда объезжал свои владения. И что он очень настаивал, чтобы я обязательно прочитал стихи отца.

— Наверное, у Беркли опять началась та страшная лихорадка, которую он подхватил, когда ваш отец и Деспенсер держали его в крепости. Но он все равно сумел передать вам стихи.

Изабелла как бы рассуждала вслух сама с собой. Ей нужно было все обдумать. Молодой Беркли был другом Мортимера, он не обязан был любить Эдуарда, но проявил себя настоящим джентльменом и порядочным человеком. Стихи короля вполне могли быть предупреждением, которое он в отчаянии послал своему сыну. И Беркли напоминал, что Нед должен прочитать его стихи, потому что он сам никак не мог помочь низложенному королю.

«Нет, этого не могло быть!» Наверно, она в последнее время стала слишком впечатлительной. Она вспомнила, что часто раньше наблюдала, как Пьер Гавестон и ее супруг сидели, склонив друг к другу головы, и сочиняли легкомысленные оды о разбитом сердце и об умирающем лебеде.

— Не принимайте слова вашего отца всерьез, Нед, — сказала она. — Я тоже нередко получала от него письма, даже более отчаянные, чем это. Я часто писала ему о детях и послала ему теплую одежду. Раз он находится в замке Беркли — с ним все в порядке. Сын мой, вы только вдумайтесь в его стихи. Они прекрасно написаны и хорошо продуманы. Кроме того, они написаны на латыни, а ваш отец не очень хорошо владеет ею. Я была в замке Беркли и могу себе представить, как он сидит у огня в удобной Зале милорда Томаса, на галерее тихо играют музыканты, и у его ног лежат отличные гончие.

Нарисовав такую мирную картинку, она сама перестала волноваться, взяла пергамент своими тонкими унизанными кольцами пальцами и с насмешливой улыбкой передала его сыну.

— Нет, нет, Нед! Твой отец, который жестоко расправился с моим милым дядей Ланкастером, слишком любит и жалеет себя!

Загрузка...