Избранница герцога

Глава 16

Элинор купалась в своих мыслях в тишине, они текли весьма прихотливо. Она затеяла опасную игру с Вильерсом. А почему бы и нет? Зачем отказывать себе в удовольствии?

Приятно флиртовать с тем, кто только учится этому, учится юмору и изяществу. Он хочет обладать, она хочет играть, но на грани, на волосок отпадения. Она чувствовала, как наполняется счастьем зияющая пустота, оставшаяся в ней после разлуки с Гидеоном.

Пусть даже она и не любит Вильерса, ей довольно этой одуряющей похоти, охватившей ее. Она наслаждалась самой мыслью об этом, хотя должна была гнать ее от себя. Почти любая девушка из общества была бы в шоке, заметив в себе такое. Похоть являлась исключительно мужской привилегией. Леди имели право испытывать лишь платонические чувства до скрепления брачного документа, да и после многие не могли позволить себе выглядеть в глазах мужа слишком естественными.

Ее Гидеон был юн, красив и строен. Вильерс обладал мужским обаянием.

Она хотела его и не стыдилась этого. Она также не стыдилась того, что одновременно продолжает любить Гидеона и нежится в той самой их копне сена, находясь в объятиях Вильерса.

— Я надену облегающий французский лиф, — объявила она Вилле после купания. Лиф был выполнен из тончайшей бледно-лиловой тафты и сидел без единой морщинки. Достаточно было провести рукой по канареечножелтым пуговкам спереди, и вся красота вываливалась наружу.

— Вы уверены? Однажды вы сказали, что никогда не наденете его, потому что корсет под ним будет слишком заметен, — сказала Вилла.

— Можешь не подавать мне корсет. Моя грудь достаточно упруга и без него.

Вилла на миг замерла, но спорить не стала.

— Леди Энн не выйдет к ужину, — сказала она, доставая шкатулку с косметикой.

— Что с ней? Она больна?

— Слегка. После вчерашнего ужина. Мэри сказала, что на сегодня она заказала себе только куриный бульон.

Элинор усмехнулась про себя, сестра явно перебрала накануне с шампанским и пуншами. Раскрыв шкатулку, она принялась экспериментировать. Для начала старательно обвела тушью глаза, подкрасила брови и ресницы и стала похожа на насупленного барсука. М-да, она явно не такая умелица, как Энн.

— Вы слегка перестарались, — заметила бдительная Вилла.

— Я похожа на барсука? — с усмешкой спросила Элинор.

— Скорее на саму смерть. Эти круги возле глаз, бр-р!

Элинор, вздрогнув, принялась снимать свою боевую раскраску. Она оставила совсем чуть-чуть туши на глазах, положила немного румян на щеки и губы. Закончив, она залюбовалась собой в зеркале.

Ее наряд был революционным по сравнению с жесткими атласными лифами на корсетах, которые вытеснила французская мода. Эти легкие французские лифы появились еще в прошлом году, но ей и в голову не приходило купить себе нечто подобное. А ее сестра купила.

Это хорошо, что у нее есть такая сестра, которая схватывает все на лету.

Вилла уложила ее волосы волнами и завитками и украсила фиолетовыми блестками, превосходно оттенившими ее глаза. Долой смерть, долой барсука — она отлично выглядит! Она даже послала воздушный поцелуй себе самой в зеркале, от чего Вилла прыснула, не удержавшись.

— Я не слишком экстравагантна? — спросила она у нее, собираясь подняться.

— Нет, у вас все прекрасно, более чем прекрасно.

«Более чем, — отметила про себя Элинор. — Она намекает, что я похожу на шлюшку». Эта мысль ее взволновала.

— Меня огорчает лишь то, что мы теперь не в Лондоне и здесь недостаточно джентльменов, готовых пасть к вашим ногам, — заметила Вилла.

— Не уверена, что мне это нужно, — сказала Элинор. — Ты сама хотела бы этого?

— О, это совсем не для меня, — покачала головой Вилла.

— Почему?

— Потому что я не леди. Вы можете иметь у своих ног четырех или пятерых, а мне довольно и одного у скромного очага.

— Мне тоже нужен только один, — сказала Элинор.

— О, это будет большое упущение с вашей стороны, — сказала Вилла, покачав головой. — Вы так красивы и богаты, у вас столько платьев! Для каждого джентльмена найдется свое, и не одно. Нужно веселиться. Джентльмены должны оспаривать друг у друга право на ваше внимание, они должны сражаться из-за вас.

— Но они будут сражаться ради своих чувств или ради моих? — поспешила уточнить Элинор.

— И ради своих, и ради ваших, — ответила Вилла. — Они ценят дороже то, что нелегко досталось. Чем больше соперников, тем желаннее леди. Она же в итоге может гордиться собой и своей славой.

— Не думаю, что это можно отнести к Вильерсу, — возразила Элинор. — Он ищет мать для своих детей.

— Но от вас он ждет отнюдь не материнских чувств, — улыбнулась Вилла.

Вильерс бросал последние взгляды на свой образ в зеркале, пока Финчли терпеливо стоял рядом, держа запасной шейный платок на вытянутой руке. На тот случай, если господин пожелает заменить тот, что уже на нем. Господин был в своем любимом камзоле цвета свежей весенней зелени с пурпурным виноградным орнаментом. Волосы его были зачесаны назад и перевязаны бледно-зеленой лентой.

Он выглядел, как и положено его титулованной особе, ненавистным и всевластным герцогом, владельцем многих земель, держащим вооруженную орду для их защиты. Выглядел человеком, не подверженным случайным и неподобающим эмоциям. Одна из них называлась стыд, а другая — страх. Он не знал ни того, ни другого, пока не узнал, что с его незаконнорожденными отпрысками все не так хорошо, как он думал.

В тот же миг он ощутил себя больным и слабым. А это недопустимо!

И то, что Элинор ведет себя с ним, как ей заблагорассудится, тоже недопустимо! У него нет времени учиться флирту, он должен принять важное решение. Ему нужна надежная жена и мать его детей, а не ветреная, хотя и пылкая любовница. Бог свидетель, его дети слишком много натерпелись, они заслуживают лучшего будущего. У него заходили желваки на скулах, когда он снова представил себе тот свиной хлев и Тобиаса, бродящего за канализационной решеткой под Темзой.

— Перчатки, ваша светлость, — напомнил Финчли.

— Рано, я еще должен заглянуть в детскую.

Вильерс с трепетом потянул на себя соседнюю дверь.

Эти новые девочки, найдет ли он ключ к ним? С Тобиасом они уже отлично нашли общий язык. Но дома остались еще один сын и одна дочь, с которыми ему было пока очень непросто.

Первое, что он увидел, отворив дверь, — это золотое облако волос Лизетт, сидевшей в качалке перед камином. Она что-то напевала своим чарующим, чистым голосом, который слегка притушила, исполняя колыбельную.

— Спи спокойно, малыш, не вертись на самой вершине, слышишь, ветер гуляет в долине... — пела она.

Люсинда и Филлинда калачиком свернулись у нее на коленях в белоснежных ночных сорочках.

Когда ветер качает твою колыбель,

Тихо лежи, не тряси постель.

Сук треснет, и она упадет с кроны зеленой в водоворот...

Завидев Вильерса, она остановилась на мгновение, и тут же маленькая ручонка потянулась к ее золотистым прядям: «Пой же, пой», — потребовала, вероятно, Люсинда, как самая бойкая.

Вильерс просиял от умиления. Ему редко пели эту песню. Его няня была слишком горда своей ролью наставницы герцогского отпрыска, чтобы еще и петь.

Но мама поймает, на крону вернет,

Где птичка поет и гнездышко вьет.

Здесь ее дом, а твой — в долине,

Он тебя ждет, спи, мой любимый.

Когда лягут сумерек тени,

Мама возьмет колыбель в тот славный дом,

Где всего теплее.

Пусть ветер качает сосны в долине,

У нас есть кров и уголь в камине.

Вильерс видел, как ослабла детская ручонка, отпуская локон Лизетт. Теперь уже обе девочки спали, убаюканные ее сладким голосом. Она шевельнулась с намерением встать и уложить их в кроватки. Но Вильерс захотел сделать это сам.

Его дочки. У них были черты его бабушки, ее фиалковые глаза. И они были так свежи и так сладко посапывали во сне своими розовыми одинаковыми носами.

— Осторожнее, не разбуди их, — сказала Лизетт, стоя у его плеча.

У стены стояли две одинаковые кроватки, и он сначала хотел разложить их по своим местам. Но не сделал этого. Он опустил их в одну кроватку и, отступив на шаг, залюбовался ими вместе с Лизетт.

Две одинаковые малышки... Они переглянулись, как добрая супружеская чета, когда Люсинда закинула свою ручонку на плечо сестры, словно защищая ее.

— Когда они вырастут, у тебя наступит беспокойное время, — заметила Лизетт. — От женихов не будет отбоя.

— Меня беспокоит другое, — заметил Вильерс, — они могут быть отторгнуты светом.

— Если бы они были мои, я научила бы их пренебрегать мнением света, — сказала Лизетт.

— Этому не так просто научиться, — сказал он.

— Лондонский свет полон глупых ничтожных персон. Я поняла это и отвернулась от него. Им он тоже ни к чему.

— А как же мой герцогский титул? — спросил Вильерс.

— Титул как титул, что в нем особенного?

— Ты не уважаешь его? — удивился Вильерс. — Ты — дочь герцога?!

— Мой отец весьма безразличен к своему титулу, почему же я должна думать иначе?

Вильерс мысленно представил себе герцога Гилнера. Это был превосходный член палаты лордов. По всем статьям.

— Твоей матери не стало. Прошло уже несколько лет. Неужели он не подумывает о женитьбе?

— Не подумывает, — спокойно ответила Лизетт. — Он даже желает, чтобы его прямая наследственная линия пресеклась. Титул перейдет к моему кузену.

— Как странно, — задумчиво произнес Вильерс и осекся, заметив, что Лизетт приложила палец ко рту.

— Спускайтесь вниз, — прошептала она, — а я еще немного побуду здесь, пока не вернется няня.

Вильерс счел за благо подчиниться ей.

— Кстати, я всегда слышал только начало этой песни, — заметил он. — Эти два куплета в конце мне совершенно неизвестны.

— Я сама сочинила их, охотно призналась Лизетт. — Мне никогда не нравилась эта страшилка про падающую колыбель. — От волнения она стала теребить пальцы. — Почему я должна пугать собственного младенца, Леопольд?

Она называла его Леопольдом с такой легкостью, словно они были близки.

Почему же это было так сложно Элинор?