Измена. Он полюбил другую

Глава 22

Яна

Когда Степан Алексеевич сказал мне подойти к нему сегодня, я подумала, что это обычный осмотр для оценки промежуточных результатов химиотерапии. Но чем ближе наша встреча, тем больше подозрений закрадывается в голову.

Каким-то образом я заставляю свои ноги двигаться и рассеянно следую за медсестрой, пока не понимаю, что Вадима рядом со мной нет. Когда я поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него, я понимаю, что он тоже все чувствует. Он ужасно бледный и дышит слишком часто. То же самое я чувствовала после того, как подтвердилось, что опухоль злокачественная. Потом еще раз, когда подтвердилось поражение лимфатических узлов.

Повернувшись и подойдя к мужу, я беру его за руку и сжимаю ее, заставляя обратить на себя внимание. Вадим все еще такой красивый. Возраст сделал его только привлекательнее. Сосредоточив свои мысли на нем, я успокаиваю сердце и замедляю дыхание.

— Вадим, сделай медленный, глубокий вдох, иначе потеряешь сознание, — тихо говорю я. — Сейчас мне очень нужно, чтобы ты был рядом.

Страх в его глазах рассеивается, и он наконец-то видит, что я стою перед ним. Он кивает, и хотя его подбородок дрожит, он старается держать себя в руках.

Мы проходим вглубь кабинета и садимся рядом, крепко держась за руки. Медсестра только качает головой, но ничего не говорит.

Хотелось бы мне сейчас свалиться в обморок, лишь бы не слышать новости, не знать, насколько все плохо, остаться в счастливом неведении со своими надеждами решить все малой кровью.

Папки, лежащие на столе, искушают меня почти до предела. Если в этой стопке есть моя история болезни, то все ответы, которые мне нужны, находятся именно там. Единственная причина, по которой я не копаюсь в них прямо сейчас, заключается в том, что по этическим соображениям мне запрещено лезть в карты других пациентов. И еще потому, что где-то за нашими спинами маячит медсестра.

— Какие побочные эффекты? — внезапно спрашивает Вадим, отвлекая меня от желания выяснить все подробности диагноза самостоятельно.

— Что? — я не понимаю, о чем он говорит.

— Ты сказала, что побочные эффекты могут быть чем-то серьезнее. Какие симптомы?

Я не хочу говорить. Не потому, что снова собираюсь держать все в тайне, а потому, что пытаюсь сдержать собственный страх, не давая ему почву для роста. Но я уже и так скрыла от мужа достаточно.

— У меня были боли в груди и кашель. Но это может быть из-за ослабленной иммунной системы.

— Может, — с задержкой соглашается Вадим. В голосе нет уверенности.

— Извините, что заставил вас обоих ждать, — говорит Степан Алексеевич, заходя в кабинет и закрывая дверь. Он садится за свой стол и открывает ящик, чтобы достать мою карту. Открыв папку, он изучает результаты слишком долго, чтобы новости могли быть хорошими. Я закрываю глаза и сжимаю руку Вадима. Он сжимает мою ладонь в ответ, разделяя мой страх и делясь своей силой.

— Вы уже и так все знаете. Не надо подбирать слова, просто скажите мне.

— Сразу видно настоящего медицинского работника, — Степан Алексеевич улыбается, но это грустная улыбка. — Ваш сухой кашель во время лечения обеспокоил меня, поэтому я попросил коллегу поднять ваши снимки с прошлой недели, чтобы еще раз взглянуть на них, и прислать мне результаты как можно скорее. Мне грустно сообщать вам, Яна, но рак вашей груди дал метастазы в правое легкое. Как вы знаете, если рак груди переходит в другой орган, это меняет ваше лечение в долгосрочной перспективе.

Я едва могу дышать и воспринимать информацию. Вадим — это якорь, который удерживает меня в теле. Это сон или реальность? Я одновременно ничего не чувствую, но ощущаю слишком многое.

— Сколько времени у меня есть, прежде чем я пройду точку невозврата? — это мой голос, но я понятия не имею, как задала вопрос, учитывая, что мой мозг явно не работает.

Степан Алексеевич выглядит неловко. Когда онколог выглядит неловко, невозможно настроиться на позитивный лад.

— Вы знаете, я не могу вам этого сказать, Яна. Мы продолжим курс химиотерапии, а затем определим варианты хирургического вмешательства для удаления опухоли из вашей груди. Мы должны посмотреть, как опухоль реагирует на препараты. В вашем легком есть несколько участков, которые химиотерапия, надеюсь, стабилизирует. После операции потребуется еще курс.

Когда я смотрю на Вадима, я вижу, что он хочет задать много вопросов, но грамотно сформулировать их никак не получается. Расплывчатый подход «подожди и увидишь» плохо сочетается с его потребностью все исправить прямо сейчас. Но он ничего не может сделать с этой ситуацией.

Лекарства от моей прогрессирующей болезни не существует. Есть только лечение, которое, надеюсь, предотвратит рост и распространение опухоли. Если бы мы обнаружили болезнь раньше, мои шансы были бы намного выше.

Вадим еще не понимает, что не может меня спасти. Он не может меня вылечить.

Он не может заставить рак исчезнуть.

Единственная гарантия во всем этом двусмысленном сценарии — этот монстр однажды убьет меня. Как сказать мужу и сыну, что я умру?

— Мы можем получить второе мнение, Яна. Найти другую больницу, — Вадим поворачивается ко мне, в итоге просто игнорируя моего врача.

Я качаю головой.

— Мне не нужно второе мнение, Вадим. Я знаю, что это правда. Боли в груди, сухой кашель. Все логично.

— Яна, советую вам взять несколько дней отпуска на работе. Вам не помешало бы отдохнуть, чтобы обдумать, что делать дальше, — у моего врача благие намерения, но его предложение выглядит так, будто он советует мне как можно скорее привести свои дела в порядок.

— Может, вы и правы.

— Давайте я сам позвоню в отделение интенсивной терапии и попрошу их найти кого-нибудь вам на замену, а вы отправитесь домой, — предлагает Степан Алексеевич.

— Яна, соглашайся. Думаю, нам обоим нужно время, чтобы осмыслить все, что мы только что услышали, — просит Вадим. — Костя знает о твоем раке. Он подслушал ваш с Леной разговор. Нашей семье нужно время, милая.

— Хорошо, да. Как скажешь, — мне нужно позволить Вадиму взять все в свои руки. Я едва могу держаться.

Степан Алексеевич сам договаривается о моем вынужденном отпуске, а я вместо благодарности только отрешенно киваю, пока Вадим благодарит его и прощается. Мне больше не хочется ни говорить, ни задавать вопросы.

Мы выходим из кабинета, оба занятые тревожными мыслями. Я забираю свою сумочку с рабочего места и позволяю увести себя из больницы. Сейчас я не могу подобрать слова, но я так рада, что Вадим был рядом со мной, когда я узнала эту ужасную новость. Ему не нужно ничего говорить или делать, чтобы утешить меня, — то, что он здесь, уже имеет огромное значение.

Вадим не отпускает мою руку до тех пор, пока мы не подъезжаем к дому. Как только мы оказываемся в квартире, я едва успеваю дойти до кухни, прежде чем он хватает меня, поворачивает лицом к себе и заключает в крепкие объятия. Моя щека прижимается к его груди, руки обхватывают его талию, и я чувствую себя в безопасности. Мы стоим так несколько минут, не двигаясь.

Хоть и с неохотой, но через некоторое время мы наконец отпускаем друг друга. Я подхожу к окну, за которым падает снег, и прижимаюсь лбом к прохладному стеклу.

— Поговори со мной. Скажи, о чем думаешь. Не держи все в себе, — просит Вадим.

Я не могу смотреть ему в глаза. Я просто еще не готова. Я даже не уверена в том, что чувствую и о чем думаю, мне просто плохо, больно и страшно. В любом случае, сказать ничего я так и не успеваю.

— Мама? Что происходит? — растерянность и беспокойство в голосе Кости разрывают мое сердце в клочья.

Я не хочу начинать этот разговор. Но он не может больше ждать. Времени, кажется, не осталось. Я поворачиваюсь к Косте и Вадиму лицом, больше не скрывая своих эмоций.

— Садитесь, нужно поговорить.

Мои нервы совсем сдали, и я с тревогой провожу руками по лицу и волосам. На пальцах остаются тонкие запутанные пряди. Все тело пробирает дрожь отвращения. Приходится идти выкидывать клочья волос в мусор. Вадим и Костя, не отрываясь, следят за моими движениями.

— В ближайшие несколько дней нам всем придется привыкнуть к этому, — говорю я, тоже садясь. — Костя, папа сказал мне, что ты знаешь больше, чем я думала. Но, боюсь, у меня есть еще одна плохая новость, которой я должна с тобой поделиться. Несколько месяцев назад я узнала, что у меня рак груди. Сам по себе этот диагноз был достаточно плохим, но с ним можно было справиться с помощью курса химиотерапии и, возможно, нескольких недель лучевой терапии. Но оказалось, что изначально мне поставили неверный диагноз. Рак дал метастазы в легкое. Поскольку он уже распространился, мое состояние более запущенное, чем мы думали сначала. Вы оба должны кое-что понять в связи с изменением диагноза, и нам всем придется признать ужасную правду. От такого рака нет лекарства.

Костя молча, непонимающе смотрит на меня в течение нескольких долгих секунд. Я знаю, что он чувствует. Для семнадцатилетнего подростка понять все жуткие последствия моей болезни — это слишком.

— Лекарства нет? Что это значит, мам?

Я больше не могу сдержать слез. Вадим откидывается на спинку стула и тяжело вздыхает.

— Это значит, что в какой-то момент рак меня убьет.

— Сколько времени у тебя осталось? — Костя задает вопрос шепотом, как будто боится говорить такие слова громко.

— Некоторые женщины живут с этим заболеванием два-три года. Иногда больше пяти лет. В редких случаях до двадцати лет. В диагнозе так много переменных, что сейчас невозможно даже предположить.

Тишина за столом оглушительная. Они не знают, что сказать, и я могу их понять. Перспективы мрачные. И моя способность сохранять самообладание ослабевает.

— Ребята, я знаю, что это очень тяжело. Честно говоря, мне нужно время, чтобы самой осознать происходящее. Я пойду в спальню. Хочу немного побыть одна.

— Ты обещала не сдаваться, — напоминает мне Вадим.

— Я не сдаюсь. Мне просто нужна передышка. А потом все вернется в норму… в то, что при наших обстоятельствах может называться нормой.

Костя встает и обнимает меня. Мой большой, сильный мальчик плачет, как маленький ребенок. Мне нужно быть сильной хотя бы ради моего сына.

— Эй, — говорю я мягко. — Я не сдаюсь, и ты не сдавайся. Что бы ни случилось, все будет хорошо, малыш.

Костя крепко сжимает меня и несколько раз кивает. Прежде чем отпустить, он целует меня в щеку. Я знаю, что он пытается показать, как сильно любит меня, неспособный сейчас говорить. Я отвечаю ему таким же поцелуем в щеку, а затем иду в спальню, чтобы попытаться пережить свои чувства наедине с собой.