Колдунья

Глава 6

— Где Данте? — Хлоя соскользнула со своего пони и, нахмурившись, оглядела двор. То, что пес не поджидал ее у ворот и не кинулся навстречу своей хозяйке, едва она появилась, было просто непостижимо.

Хьюго спешился и крикнул Билли. Парень появился со стороны псарни, размахивая пустым ведром. Он поставил ведро и подошел к ним, совсем не такой сонный как обычно.

— Я кормил собак, сэр. — Он пригладил вихор и уставился с нескрываемым отвращением на кобылу торговца репой. — А это чего?

— И ты еще спрашиваешь, — возмутился Хьюго. — Где собака мисс Грэшем?

Билли почесал голову.

— Ну, точно и не скажу. — Он махнул в сторону насоса. — Я, значит, привязал его вон тама. Но когда я шел есть, так его уж там и не было.

— Он разорвал веревку?

Билли покачал головой:

— Не похоже на то, сэр. Вроде веревка сама развязалась.

— Не говори глупостей! — Хлоя решительным шагом прошла к насосу. Веревка была совершенно целой. — Ты, наверное, слабо привязал его.

— Он вернется, девочка, — сказал Хьюго, увидев выражение ее лица. — Давно его уже нет, Билли?

— Наверное, с час, сэр.

— Бьюсь об заклад, что он гоняется за кроликами в лесу, — попытался успокоить ее Хьюго. — Как только стемнеет, он вернется, голодный как волк и весь в грязи.

Хлоя расстроенно нахмурилась.

— Я поищу его после того, как позабочусь о Росинанте.

— Ты окрестила жалкую клячу Росинантом? — Хьюго расхохотался. — Ах ты, глупое создание!

— Росинант тоже выглядит довольно плачевно, — возразила Хлоя. — И вообще мне всегда нравилось это имя. Ведь скоро он поправится, и имя станет более уместным, правда же?

Она почесала свесившего голову мерина между ушами.

— Билли, приготовь кашу из отрубей. А я займусь его ранами.

Хьюго, повернувшись к дому, спросил с некоторой заинтересованностью:

— Кстати, а какого имени удостоился попугай?

— Фальстаф, — тут же ответила Хлоя. — Я уверена, что он вел совершенно распутный образ жизни.

Хмыкнув, Хьюго вошел в дом.

Хлоя промыла раны Росинанта, накормила его и устроила в стойле, щедрой рукой положив ему сена.

— Я все-таки поищу Данте, — сказала она, входя на кухню. — Уже темнеет.

Хьюго, добравшийся наконец до бутылки с бургундским, отогнал мелькнувшую было мысль о том, что ему следует оставить вино и проводить ее.

— Возьми с собой Билли, поскольку это его вина.

— Что, если я не найду его? — Ее глаза стали лиловыми.

— Тогда я пойду с тобой после обеда, — пообещал он. — Но через полчаса ты должна вернуться.

Хлоя пришла назад точно в срок, но с пустыми руками, грустно села за стол и нехотя принялась за еду, которую Самюэль поставил перед ней.

— Что-то не так с едой? — резко спросил Хьюго. Она покачала головой:

— Нет, извините, я просто не голодна.

— Это что-то новенькое, — сказал Самюэль непонятно кому.

— Выпей вина. — Хьюго наполнил ее стакан. — И ешь свой обед. Это тебе только кажется, что ты не хочешь есть.

Хлоя набила рот курицей, которая поначалу показалась ей безвкусной, как опилки. Вино она пила с большим энтузиазмом, а после второго стакана немного повеселела. В конце концов, Данте был молодой и здоровой собакой, и надо было дать ему возможность побегать на воле, беря след.

— Несносное животное! — сердито воскликнула она и взяла еще кусочек, решив, что бессмысленно голодать только потому, что это непослушное создание занялось тем, от чего приходит в восторг большинство собак.

— Так-то лучше, — одобрил Хьюго. — Что ты собираешься сделать с ним, когда он наконец решит вернуться?

— Ничего, — сказала Хлоя. — А чем я могла бы ответить ему? Он же не знает, что делает что-то не так… — да ведь ничего плохого он и не делает. Он просто ведет себя как собака.

Однако даже выпитое вино не могло полностью вытеснить ее сомнения: неужели Данте сам захотел так надолго расстаться с ней?

К полуночи она опять была в смятении, а Хьюго — в замешательстве. Взяв с собой Билли, они втроем прочесали ближайшие поля при свете фонаря, осторожно прошли через сухой, как порох, лес и звали Данте, пока не охрипли. И снова поиски закончились безрезультатно.

— Ложись спать, девочка. — Хьюго устало прислонился к двери кухни. — К утру он — само раскаяние будет у двери.

— Вы не знаете его, — сказала она дрожащим голосом, в котором звенели слезы.

Хьюго уже довольно хорошо изучил повадки Данте и поэтому был уверен, что Хлоя права. Столь длительное отсутствие пса, беспредельно преданного любимой хозяйке, было плохим знаком. С ним явно что-то случилось. Однако он не стал еще больше волновать Хлою.

— Тебе пора уже быть в постели, — повторил он. — Сегодня мы больше ничего не можем предпринять.

— Но как же я могу спать? — воскликнула она, меряя кухню шагами. — А если он ранен… или попал в капкан? — Она закрыла лицо руками, как бы отгоняя мысли о страданиях Данте.

— Горячее молоко с бренди, — заявил Самюэль, ставя масляную лампу на стол, — и она тут же заснет, как дитя.

— Тогда подогрей молоко, — сказал Хьюго. Он взял Хлою за плечи и строго распорядился:

— Иди наверх и готовься ко сну. Я принесу тебе кое-что, чтобы ты быстрее уснула. Иди. — Он повернул ее, быстро шлепнув сзади. — Ты ничем не поможешь Данте, если всю ночь будешь метаться по кухне.

В этом был определенный смысл, и, кроме того, она ужасно устала. День был длинным и утомительным, да и ночь не обещала спокойствия. Хлоя еле дотащилась до спальни, надела ночную рубашку и села у шляпной картонки, пытаясь найти утешение, глядя на Беатриче и ее уже гораздо более симпатичный выводок.

Хьюго, оставшийся на кухне, хотел было плеснуть в молоко опиум вместо бренди, но вспомнил об Элизабет, которая так быстро к нему привыкла. Возможно, подобная склонность передается. Он щедро плеснул в кружку бренди, а Самюэль добавил молока.

Держа в руках «снотворное», Хьюго поднялся наверх и негромко постучал в дверь угловой комнаты. Когда он вошел, Хлоя все еще сидела на полу. Она подняла голову и посмотрела на него. На ее бледном лице потемневшие от печали глаза казались просто огромными. Он вспомнил, что она еще очень молода и ранима, но тут же решил, что семнадцать лет — достаточно зрелый возраст для того, чтобы справиться с эмоциональным стрессом из-за потерявшейся собаки, и не стоит чересчур явно проявлять к ней жалость.

— В постель, девочка. Утро вечера мудренее.

Она не спорила.

— Просто мучает неизвестность, — сказала она, вставая. — Я могла бы смириться с его смертью… но очень тяжело думать, что он сейчас где-то мучается в одиночестве.

Она убрала волосы с лица и серьезно посмотрела на него:

— Только не подумайте, что для меня страдания собаки важнее страданий людей. Просто я очень люблю Данте.

Ну что ж, он был прав: она действительно сумеет справиться со своим огорчением… Но все же ее облик был пронизан печалью, и ему захотелось как-то утешить ее. Бессознательно он обнял девушку, и она в ответ, почувствовав его участие, крепко обвила руками его талию, прижавшись головой к груди. Ладонью он приподнял ее подбородок и нагнулся.

Он хотел ограничиться лишь отеческим поцелуем в лоб, ну, может быть, в кончик носа. Но неожиданно для самого себя поцеловал ее в губы. И в этом тоже не было бы ничего страшного, если бы поцелуй остался лишь легким касанием их губ. Но случилось так, что, как только они прикоснулись друг к другу, кровь опьяняюще забурлила в нем, все мысли исчезли, он чувствовал только теплоту ее кожи через тонкую рубашку, волнение от узнавания изящного изгиба ее тела, трепетавшего в его руках, ощущал мягкость ее груди, прижавшейся к нему. Он еще сильнее сжал ее в объятиях, нетерпеливо и горячо овладев ее ртом, и она ответила: губы ее раскрылись. Исходивший от нее аромат лаванды и клеверного меда обволакивал его, а сейчас к нему прибавился и аромат возбуждения… Он забылся в опьяняющем чувстве, поощряя ее несмелые попытки ответить на его страстный поцелуй, а руки его скользили по ее телу, опускаясь все ниже и ниже, все сильнее прижимая ее к своей возбужденной плоти. Это наваждение длилось довольно долго, а когда он все-таки пришел в себя, то оттолкнул ее рот с внезапной грубостью, граничащей с отвращением. Несколько секунд он взирал на ее распухшие зацелованные губы, ее растрепавшиеся волосы, на ее глаза, горевшие от возбуждения, затем с тихим проклятием он отвернулся и быстро вышел из комнаты.

Хлоя растерянно коснулась своих губ. Ее сердце колотилось, кожа покрылась испариной, руки дрожали. Она все еще ощущала его тело, его руки, ласкавшие ее. Она вся полыхала: ее захлестнул поток ощущений и чувств, которые ранее были неведомы ей.

Потрясенная, она взяла кружку с остывшим молоком и залпом выпила. Бренди тут же захлестнуло горячей волной низ ее живота, и незаметно нега подкралась к ее внезапно отяжелевшему телу. Она задула свечу и забралась в постель, натянув простыню до подбородка. Лежа неподвижно на спине, она бесцельно переводила взгляд с одного предмета, освещенного лунным светом, на другой, ожидая, пока уляжется загоревшийся в ней огонь. Она пыталась понять, что она чувствовала, и то, что только что произошло с ней.

Хьюго медленно спускался вниз по лестнице, проклиная себя. Как он мог позволить себе так безоглядно увлечься? А воспоминания о ее горячем отклике еще больше подстегивали его гнев. Он, ее опекун, человек, которому она верит. Она живет под его крышей, в его власти, а он самым бессовестным образом воспользовался своим положением и ее невинностью.

Самюэль поднял голову, когда Хьюго вошел в кухню, и проследил, как тот схватил со стола бутылку с бренди и снова покинул кухню, громко хлопнув дверью. Самюэль отлично знал своего хозяина, и он сразу понял: произошло нечто такое, что вызвало у Хьюго приступ безудержного гнева. А из этого состояния он порой не выходил подолгу.

Из библиотеки донеслись звуки музыки, Самюэль прислушался и узнал решительные аккорды: хозяин говорил ему когда-то, что это Бетховен. Да, Хьюго был явно охвачен гневом. Когда же им овладевало тоскливое отчаяние, он играл самые грустные отрывки из Моцарта или Гайдна. И все же Самюэль предпочитал гнев — тогда выздоровление хозяина обычно было более быстрым.

Библиотека находилась как раз под окнами Хлои, и звуки пианино отчетливо доносились до нее через открытые окна. Она слышала его игру и прошлой ночью — навязчивая мелодия разбудила бы и мертвого. Но после бренди с молоком сон постепенно подкрался к ней, и она забылась, натянув простыню, на голову.

Она не знала, сколько проспала, но среди ночи что-то разбудило ее. Хлоя присела на постели. Музыка больше не звучала, а ночь казалась еще темнее. Она сидела неподвижно, напряженно вслушиваясь и пытаясь понять, что же ее разбудило. И тут она снова услышала слабый звук. Ошибиться было невозможно. Где-то возбужденно лаяла собака.

— Данте, — прошептала она.

Хлоя спрыгнула с постели, подбежала к окну и прислушалась, определяя, откуда доносится звук. Ее окно выходило на фасад дома, на сторону, противоположную двору, но если выгнуть шею, то можно было увидеть и подъездную аллею, посыпанную гравием, что вела к дороге. Лай слышался откуда-то с аллеи. Но почему? Данте или ранен, или не может откуда-то выбраться.

Босая, она выбежала из комнаты, совершенно бесшумно пронеслась по лестнице и через холл. Ударившись пальцем ноги о неровную поверхность каменной плиты, она вскрикнула от боли. И хотя Хлоя тут же подавила крик, звук громким эхом пронесся в тишине дома.

Она прислушалась и с облегчением подумала, что, наверное, никого не разбудила. Данте и так уже доставил достаточно неприятностей, и не хватало только еще вытащить двух сердитых мужчин из их постелей в разгар глубокой ночи.

Она осторожно открыла дверь и выскользнула во двор, тихо прикрыв ее за собой. Небо затянуло облаками, звезды почти скрылись, было совсем темно. Она не знала, который час, и пожалела, что не взглянула на часы в холле.

Заухала сова, а потом вдруг послышался раздирающий вой какого-то, похоже, небольшого животного, охваченного страхом и болью. Но лай прекратился.

Хлоя легко сбежала по ступеням во двор.

Свежий ветерок повеял прохладой приближающегося утра, и по ее телу, прикрытому лишь тонкой ночной рубашкой, пробежала легкая дрожь. Она заколебалась, вспомнив о пальто, висевшем на двери кухни, но, когда вновь услышала донесенный ветром лай, забыла о холоде и побежала по аллее, не обращая внимания на мелкие камешки, впивавшиеся ей в ступни.

Хьюго слышал шум в холле, но он не сразу понял, что это ее голос, сквозь пьяное забытье, в котором пребывал, склонившись над клавишами при свете одинокой свечи.

Он поднял голову, недоуменно моргнул, прислушиваясь, но ничего не услышал, кроме привычного поскрипывания спящего дома. Он потряс головой и вновь уронил ее на скрещенные руки; одним пальцем свободной руки он начал наигрывать мелодию Скарлатти. Но постепенно какая-то смутная тревога все же сменила его полубессознательное оцепенение. Он вновь поднял голову: по прежнему не было слышно ни звука, но у него появилось ощущение, что в доме что-то не так.

Может быть, дело в Хлое? Да нет, она же крепко спит наверху после молока с бренди, совершенно измотанная физически и эмоционально. Он было опять уронил голову, но тут же поднял ее. Оттолкнувшись от скамьи, он постоял несколько минут, раскачиваясь и пытаясь собраться с мыслями. Он решил, что следует подняться наверх и убедиться, что она спокойно спит в своей постели, а потом, может быть, и ему самому удастся забыться сном в собственной спальне.

Слегка спотыкаясь, он сумел обойти все препятствия в библиотеке и вышел в холл. Порыв ветра распахнул входную дверь, не закрытую на замок, и он в недоумении уставился в ее проем. От свежего ветерка его голова значительно прояснилась.

Опять Хлоя! Очевидно, глубокой ночью она отправилась на поиски этой чертовой дворняги и теперь разгуливает по пустынным окрестностям. Неужели у нее нет ни малейшего чувства самосохранения? Он с облегчением обратил негодование на девушку, перестав злиться на себя, и вновь представил ее упрямой, несносной школьницей, с редкой способностью постоянно попадать в разные переделки.

Хьюго направился к двери, и с каждым шагом его поступь становилась тверже по мере того, как опьянение проходило. Он пристально всмотрелся в темноту двора. Ее не было видно. Он не мог точно сказать, сколько времени прошло с тех пор, как он услышал звук, встревоживший его. Это могло быть и пять, и двадцать минут назад, ведь бренди способно творить странные вещи с чувством времени.

Затем он услышал собачий лай — слабый, но отчаянный, доносившийся откуда-то с подъездной аллеи. Это объясняло прогулку Хлои, хотя и не оправдывало ее безрассудства. Почему, черт возьми, она не позвала его?

Он пошел вниз по аллее в направлении звука. Деревья, росшие вдоль аллеи, образовывали арку, совершенно поглощая неяркий свет луны, с трудом пробивавшийся через облака. Хьюго напряженно всматривался вперед, пытаясь различить в темноте ее силуэт или хотя бы услышать звук ее шагов. Постепенно лай приблизился и стал еще более отчетливым, но и более отчаянным. Должно быть, пес где-нибудь застрял. Хьюго ускорил шаги. Почти в полном мраке он двигался уверенно, поскольку знал все изгибы и повороты аллеи, как свои пять пальцев.

Он несколько раз позвал Хлою, но ответа не последовало. Вероятно, сосредоточившись на поисках Данте, она больше ничего вокруг не воспринимала. Он вышел из тени деревьев в конце аллеи, и тут лай прекратился. От дурного предчувствия он ощутил внутри холодок. Сам не зная почему, Хьюго побежал к разваливавшимся колоннам ворот. Когда он почти приблизился к ним, снова раздался быстро прервавшийся крик.

Хьюго бросился к узкой дороге перед имением, он отчаянно всматривался в темноту. Лай, раздавшийся вновь, показался ему оглушающим в ночной тиши. Примерно в ста ярдах от себя он наконец различил двигавшиеся силуэты. Отчаянный крик вновь прервал лай, и тени людей сплелись, словно в каком-то безумном танце.

В этот самый момент задремавшая луна показалась из-за облаков, и в ее бледном свете Хьюго почудился блеск ножей.

Это наверняка Джаспер — другого объяснения просто невозможно было найти. Пробираясь через кусты, он думал только об одном: сам он безоружен. Что бы там ни происходило, это было опасно: один невооруженный мужчина не сможет противостоять троим… Троим? Нет, четверым. Но, приблизившись, Хьюго заметил, что четвертый человек лежал на земле, словно бесформенный сверток.

Ему нужно было как-то разделить их. С одним он мог бы справиться и без оружия, но их-то было больше! Он уже слышал их голоса и лай Данте, который то рычал, то взвизгивал. А затем он различил голос Хлои, такой же негодующий, как и в момент ее спора с продавцом репы. Она кричала на них, требуя оставить ее собаку в покое! Он почти ничего не видел, так как луна опять скрылась, и мог лишь догадываться, что девушке каким-то образом удалось освободиться. Моля Бога, чтобы у нее хватило сил отвлечь их еще на какое-то время, он пополз на животе по направлению к ним и вскоре оказался на месте потасовки.

Данте почуял его запах и снова начал отчаянно рваться с веревки, которая, как теперь понял Хьюго, удерживала его. Кто-то выругался и повернулся к собаке, занося над ней нож.

Хлоя молниеносно кинулась к мужчине, схватила его руку и вонзила в нее зубы. Нож со стуком упал на каменистую землю в шести дюймах от Хьюго.

Он незаметно завладел ножом, пока двое других мужчин пытались справиться с Хлоей, накинув ей на голову одеяло, а она отчаянно билась в удушающих складках материи. И тут Хьюго, добравшись до собаки, резким движением рассек веревку, удерживавшую пса. Данте, ставший свободным, набросился на одного из мужчин, державших Хлою, и вцепился ему в горло. Тот упал, издав истошный крик, полный ужаса. Итак, один повержен, другой безоружен. Хьюго прыгнул на спину третьего мужчины и вонзил нож в его плечо. Мужчина резко повернулся, на лице его было написано полное изумление, а рука дернулась к плечу. Хьюго нагнулся и быстро выдернул нож у него из-за пояса.

Он точно не знал, полностью ли он разоружил своих противников или у кого-нибудь из них еще был пистолет. И в любом случае ему по-прежнему противостояли трое, значит, шанс победить, даже учитывая помощь Данте, был недостаточно велик. Медлить было нельзя. Внезапность действий оставалась его последней картой.

Хлоя все еще пыталась выпутаться из одеяла, и он просто поднял девушку, перекинув ее легкое тело через плечо, и вновь, петляя, нырнул в кусты. У него не было никакого желания стать движущейся мишенью для стрелка из пистолета. Данте рванулся за ним, и Хьюго возблагодарил Бога за то, что пес на этот раз на его стороне, несмотря на бесцеремонное обращение с его хозяйкой.

У Хлои хватило ума лежать спокойно, несмотря на потрясение и очень неудобный способ передвижения. Она не видела ничего вокруг и могла лишь догадываться о том, что произошло. Но она точно знала, кто держит ее, и слышала горячее дыхание Данте, поэтому лежала спокойно, стараясь не чихнуть.

Звуков погони слышно не было. Хьюго замедлил шаг, когда они выбрались из кустов на центральную аллею поместья Денхолм. Тут Хлоя начала шевелиться, стараясь поднять Руки, чтобы освободить от одеяла голову.

— Лежи спокойно. — Это был резкий приказ.

Она открыла было рот, чтобы ответить, но слова ее потонули в густом ворсе одеяла, набившемся в рот, и она лишь громко чихнула.

Хьюго произнес какое-то слово (она никогда раньше его не слышала) и ускорил шаг. Он не собирался останавливаться и распутывать ее, пока они не окажутся дома за крепко запертыми дверями.

Данте, отчаянно виляя хвостом, взлетел по ступеням в дом. Казалось, что недавнее испытание, выпавшее на его долю, никак не отразилось на его неуемной энергии. Хьюго захлопнул двери и накинул тяжелый железный засов, которым он редко пользовался. Только после этого он поставил Хлою на пол и стянул с нее одеяло.

— Кто это был? — спросила она. — Зачем кому-то понадобилось похищать Данте? Может быть, они посчитали его очень ценным, как вы думаете? Я знаю, что он необычный, но…

На какой-то момент Хьюго опешил: она так и не поняла, что охотились именно за ней. Да и как ей было это понять! Она почти напрочь была лишена самомнения, и ей наверняка казалось более вероятным, что кто-то охотится за ее любимой собакой, нежели строит козни против нее.

Ее лицо было розовым и разгоряченным, пряди волос прилипли к щекам, глаза широко распахнуты, скорее от удивления, чем от страха. Она откинула волосы назад и нетерпеливо взглянула на Хьюго: она ждала ответа.

У Хьюго просто сердце перевернулось. Она достаточно настрадалась от одиночества и безучастности окружавших ее людей, не стоило усугублять ее боль объяснением, что это и на этот раз ее собственная семья желала ей вреда, что родственники видели в ней одно достоинство — ее состояние.

Он отчаянно сопротивлялся возникшему желанию крепко обнять ее и прижать к себе.

— У меня нет ни малейшего понятия, почему какому-то сумасшедшему взбрело в голову утащить это нелепое животное, — взорвался он. — Ради всего святого, только посмотри на себя. Тебе уже было сказано, что нельзя бегать полураздетой, в одной ночной рубашке. И где, черт возьми, твои туфли? Ты же насмерть простудишься. И вообще, почему ты, черт возьми, не подумала, что делаешь? Почему ты не позвала меня, когда услышала лай Данте?

Данте навострил уши и завилял хвостом.

А Хлоя внезапно для самой себя сделала такое, чего впоследствии так и не смогла объяснить.

В тот самый вечер, только чуть раньше, Хьюго разбудил в ней женщину, затем на нее напали и испугали, и она вся дрожала от гнева и страха. А потом ее спасли так же внезапно и грубо, как и напали. Всем этим она была так потрясена, что ей стало казаться, что ничего обычного с ней уже никогда не случится.

Вместо ответа на его вопрос, следуя слепому инстинкту, она обняла Хьюго за талию и посмотрела на него снизу вверх, прижав голову к его груди. Глаза ее потемнели от переполнивших ее чувств.

— Пожалуйста, не сердитесь, — попросила она умоляюще, и голос ее был полон такой чувственности, которая не могла оставить Хьюго равнодушным. — Пожалуйста, Хьюго.

Больше Хьюго не в силах был сопротивляться. Его руки обвились вокруг нее; ладонь мягко легла на изгиб ее щеки.

— Я не сержусь, — пробормотал он, добавив почти как молитву, — но как бы я хотел рассердиться…

— Поцелуй меня. — Она встала на цыпочки, обвила руками его шею, а ее маленькие ладони уже притягивали к себе его лицо.

Хьюго резко вздохнул, услышав эту мягкую, но в то же время настойчивую просьбу, и все его благие намерения рухнули. Ее губы больше не были похожи на губы невинной семинаристки. Она пахла молоком и бренди, невинностью и опытом, и ее тело в его руках было одновременно и мягким и волнующим, напряженным и полным решимости.

Он коснулся рукой холмика ее груди, поглаживая через рубашку твердый бутон ее соска. Она задрожала у него в руках, рот ее открылся, а тело выгнулось навстречу его ладони.

Хлоя плыла в бурном море ощущений. Это было так же, как и раньше, с тем первым поцелуем, но на этот раз она не хотела, чтобы эти ощущения прервались, она жаждала пройти весь путь до конца. Не испытывая никаких сомнений по поводу своей реакции, она жадно прикасалась к нему, упиваясь непривычными запахами его тела.

Он приподнял ее, не отпуская ее губ, и вместе с ней опустился на кушетку. Ее ночная рубашка приподнялась на бедрах. В нетерпении он обнажил ее до талии, наклонился, чтобы поцеловать ее, чтобы прикоснуться к шелковой заросли внизу ее живота.

Хлоя тихо вскрикнула, когда он нашел средоточение ее чувственности. Она испытала безумное возбуждение, кровь ее бурлила от несказанного наслаждения.

Он нежно приподнял ее и стянул с нее ночную рубашку через голову, и она упала обратно на бархатные подушки уже совсем обнаженная. Хлоя прикрыла глаза, наслаждаясь ощущением своей наготы и пульсирующим чувством возбуждения.

Она протянула к нему руки, и он накрыл ее своим телом, губы их вновь встретились, охваченные безумной страстью, которая затмила все, кроме непреодолимого желания. Она инстинктивно прижалась к его возбужденной плоти, а ее язычок нежно пробежал по его губам, задержавшись в уголке.

Хьюго потянул завязки на бриджах, она стала помогать ему, стягивая одежду и затем, жадно исследуя его тело под рубашкой, опускаясь все ниже к узким бедрам, а затем обхватила пылающую, пульсирующую плоть, поднявшуюся ей навстречу.

В какой-то момент Хьюго замер над ее жаждущим телом — смутное чувство сомнения вновь пробилось сквозь страсть и желание. Он замер и посмотрел на нее: глаза ее были закрыты, лицо запрокинулось в восторге. Густые золотистые ресницы дрогнули и приподнялись, и ее глаза, словно полуночное небо, были полны мольбой и страстью одновременно.

— Прошу тебя, — прошептала она, поднимая руку и дотрагиваясь до его рта.

И он уступил. Нежно овладевая ею, он замер, почувствовав сопротивление ее девственности. Но ее руки обхватили его, настойчиво подталкивая, и он повиновался ей с тихим вздохом облегчения. На какое-то мгновение Хлоя почувствовала, что не может дышать, но, когда преграда была преодолена, она тихо вскрикнула, вдохнув полной грудью.

Хьюго коснулся уголка ее рта, погладил влажные виски и вновь положил руку ей на грудь, скользя большим пальцем по податливому и отзывчивому соску. Он почувствовал, она расслабилась, стала открытой, и он осторожно продолжал ласкать ее.

Наслаждение бушевало в ней, затрагивая каждый нерв Она стала двигаться вместе с ним, ощущая радость слияния бутон наслаждения начал распускаться, и ее мышцы напряглись в ожидании чего-то неведомого ей. Затем он почти оставил ее, и она лежала под ним, напряженная, как тетива лука. Он улыбнулся, глядя на нее и понимая, что она чувствует. Резко и решительно он вновь слился с ней, и бутон превратился в распустившийся цветок.

Прошло много времени, прежде чем она зашевелилась под ним, и мягкая истома, разлившаяся по ее телу, отступила. Она постепенно стала приходить в себя. Хлоя вновь почувствовала тяжесть тела Хьюго, который лежал, уткнувшись в подушку, и, внезапно застеснявшись, коснулась его спины там, где его рубашка прилипла к спине.

Хьюго медленно сел и молча посмотрел на нее таким опустошенным взглядом, что она похолодела. Она открыла рот, чтобы сказать что-нибудь, — все что угодно, лишь бы нарушить молчание. Однако слова замерли под его пристальным взглядом. И тогда она попробовала улыбнуться.

Хьюго поднялся на ноги. Он стоял у кушетки, молча глядя на нее. Он видел ее обнаженное тело, которым только что обладал. Он видел ее улыбку — обольстительную улыбку любовницы. Ее голос, требующий удовлетворения, все еще звучал у него в ушах. Он все еще ощущал прикосновение ее рук, возбуждавшее, мучительное, волнующее и требовательное… Он видел девушку, доверием которой он пренебрег, девушку, которую он лишил невинности. Но он также видел и обольстительницу — женщину, которая не сомневалась в силе своей красоты и знала, как использовать эту силу.

В его голове замелькали мысли и образы. Он видел Элизабет в ее дочери, но Элизабет была лишена страстей, желаний. Она была чиста и хрупка, как хрусталь, несмотря на все усилия мужа запятнать ее чистоту.

Но дочь Элизабет была еще и дочерью Стивена, человека сильных страстей и желаний. И когда Хьюго смотрел на девушку, лежавшую в раскованной позе, ту, которую он только что сделал женщиной, ему показалось, что в ее крови бушуют страсти ее отца.

Господи помилуй! Да ведь ей бы понравилось в подземной часовне.

Отвратительная мысль тошнотой подкатила к горлу, и перед глазами у него заплясали черные точки… Он схватил брошенную ею ночную рубашку:

— Прикройся!

Отрывистый приказ так потряс ее после долгого молчания, что Хлоя даже не попыталась взять ее у него. Она лежала неподвижно, взирая на него, и растерянность сменила мягкий свет в ее бездонных голубых глазах.

Хьюго бросил рубашку ей на живот.

— Прикройся, — повторил он, — а затем отправляйся наверх в свою комнату. — Он отвернулся от нее, натягивая штаны дрожащими руками.

Не веря своим ушам, Хлоя села, спустив ноги с кушетки. Но сдвинуться с места она не смогла, слишком потрясенная, чтобы что-то делать.

Хьюго резко повернулся:

— Ты слышала, что я сказал?

Он грубо сдернул ее с кушетки:

— Я велел тебе одеться.

Он взял ее рубашку, накинул ее ей на голову и руки продел в рукава.

— А теперь отправляйся в свою комнату.

— Я не понимаю, — прошептала она, скрестив руки и обняв себя за плечи. — Что я сделала? — Ее охватил страх при виде ярости и отвращения, бушевавших в его взгляде.

— Убирайся! Немедленно!

Она выбежала из комнаты, Данте последовал за ней по пятам.

Хьюго стоял, уставившись в пустой камин, а в голове мысли проносились вихрем. Может быть, этого и не было… Может быть, в пьяном угаре ему привиделось все это. Бренди иногда способно на такие штуки, что не всегда потом понимаешь, что правда, а что — фантазия.

Однако отрицание — это всего лишь попытка избежать ответственности, не мог не подумать он, и спустя минуту направился закрыть дверь, которую Хлоя оставила открытой. Он искоса посмотрел на кушетку. На выцветшей бархатной подушке виднелось темное пятно — там, где чуть раньше лежала Хлоя.

Он сел за пианино, не замечая занимавшегося за окнами рассвета. Хлоя не была виновата ни в чем. Ее обольстительное поведение было всего лишь поступком молодой девушки, пробовавшей свои силы. Она не знала силы своих чар и не знала, как устоять перед бурей чувств и желаний, ранее неведомых ей. Он сам должен был контролировать ситуацию. Резкий отпор навсегда бы положил этому конец… А вместо этого…

Хьюго схватил бутылку с бренди и запустил ее в отделанную панелями стенку.