Королева его сердца

Пролог

Замок Хартфорд, Англия, 1538 год

Он прибыл сюда, заранее преисполненный уверенности втом, что она ему не понравится.

Крайнее честолюбие молодого человека двадцати двух лет вынудило его согласиться на помолвку с шестилетней изгнанницей. Впрочем, окажись на его месте другой не менее пылкий юноша, он едва ли бы поступил иначе. Он заранее был готов к чувству презрительной жалости при первом же взгляде на нежеланную избранницу, тем более что для личной встречи, на которой она упорно настаивала, ему пришлось пожертвовать экспедицией в Новый Свет.

И все же что-то в сидевшей перед ним девочке подкупало Данте Альберто Тревани, безуспешно боровшегося с ее настойчивым стремлением завоевать его расположение. Сдерживаемое волнение заставляло трепетать все ее худенькое тельце, от макушки склоненной головы с водопадом волос червонного золота, аккуратно стянутых сзади поношенной голубой лентой, до стиснутых словно от боли пальцев.

Девочку звали Елизавета Тюдор – по крайней мере Данте полагал, что мог называть ее печально известным именем английских королей. И хотя Генриху VIII, к его большому сожалению, пришлось признать эту рыжеволосую девочку незаконным ребенком, он тем не менее пошел на явное унижение, устраивая для нее эту тайную помолвку.

– Для вас, итальянцев, я – неудачный выбор, – тонким голосом пролепетала Елизавета на безупречном французском языке. – По словам моей гувернантки, я должна выйти за вас замуж потому, что ваша родственница высмеяла предложение моего отца о женитьбе на ней, и вот теперь вы стоите здесь, разглядывая мою королевскую персону, и не торопитесь уходить.

Данте с трудом удержался от улыбки. Взрослые забияки робели перед его громадным ростом, богатырским телосложением, внушавшими страх, и славой самого жестокого из капитанов гвардии Карла V. Она же, едва сдерживая волнение, осмеливалась оскорблять его, бросая ему вызов. Эта маленькая головешка могла бы вспыхнуть яростным пламенем, если бы он разразился грубым хохотом.

Данте решил проявить галантность.

– Посланец вашего отца не ошибался, когда говорил мне, что я найду вас такой же рассудительной, как четырнадцатилетняя девушка. И вы совершенно правы в своем суждении по крайней мере об одном итальянце – меня считают очень жестоким человеком. Следовательно, я заключаю, что для такой маленькой девочки, как вы, ваши суждения о характере превосходны… ваше высочество.

На ее худеньком личике расцвела улыбка, и она зарделась от похвалы, а еще более – от произнесенного им титула, что было для нее приятной неожиданностью. С какой легкостью ему удалось привести эту девочку в восхищение! Данте судорожно сглотнул, невольно вспоминая собственное страстное желание внимания, не оставлявшее его, пока он не повзрослел и не ступил на трудные дороги жизни. Когда Елизавета наберется жизненного опыта, радовать ее будет уже не так легко.

– Мне говорили, что я намного опережаю свой возраст, – с достоинством ответила малышка.

Она, казалось, ждала новых поощрений. Чувствуя себя обязанным к этому, Данте не находил нужных слов.

– Совершенно с вами согласен хотя бы потому, что вы так прекрасно говорите по-французски, – нашелся молодой человек. – Что до меня, то я должен признаться, что не могу говорить по-английски, не вызывая взрывов смеха. Меня приводит в ужас правильное использование всех этих «thee» и «thou» и необходимость добавлять к словам «-eth» или «-est».

– А я не представляю, как можно заставить язык произносить итальянские слова. – Лоб Елизаветы прорезала тонкая морщинка. – Немедленно примусь за изучение итальянского.

– Я тоже приложу все силы к тому, чтобы овладеть английским, как письменным, так и устным. В конце концов мужчина, надеющийся прийти к власти через свою невесту, должен выучить язык своих подданных.

И он перешел на свой комический английский, желая развеселить собеседницу:

– Клянусь овладеть всеми этими «thees» и «thous», а также «-eths» и «-ests».

Следующая фраза о том, что он научится так бегло говорить по-английски, что все примут его за настоящего лондонца, прозвучала совершенно невообразимо.

Усилия Данте были вознаграждены веселым смехом девочки. Она протянула свою маленькую ручку. Он пожал ее, скрепляя тем самым их согласие, и ощутил некоторую неловкость, подобно вдвое старшему брату, вступившему в некий тайный детский заговор против своей доверчивой маленькой сестренки. Это ощущение усилилось, когда Елизавета задержала руку в его ладони. К его ужасу, пальчики ее дрожали.

– До сих пор моя старшая сестра Мэри еще ни с кем не помолвлена. Но несмотря на это, именно мой отец настаивал на нашей с вами встрече, чтобы я могла решить, понравились ли вы мне, – доверительно произнесла маленькая девочка.

– Так, значит, это вашему отцу я обязан тем, что не отправился в Новую Испанию, – заметил Данте. Он не мог избавиться от сожаления, что корабль его друга, знаменитого мореплавателя Франсиско Васкеса де Корона-до, отплыл в Новую Испанию без него.

– О! А вам очень хотелось там побывать? – В ответ на короткий кивок Данте она вздохнула и вновь сосредоточила свое внимание на собственной персоне, от которой оно, как уже заметил молодой человек, отвлекалось редко. – Мой отец никогда раньше не придавал значения тому, что я думаю о чем бы то ни было. Как вы думаете… не говорит ли это о том, что он все-таки любит меня?

Ответ на вопрос был ей явно известен, потому что из ее глаз, уставившихся на носки туфелек, закапали слезы.

Сердце Данте сжалось, он словно забыл о чисто деловой цели назначенной встречи и неожиданно для самого себя прижал Елизавету к своей груди, как расхныкавшегося шестилетнего ребенка, каким она на самом деле и была. Он гладил ее по спинке, проклиная себя за минуту слабости, которая почти незаметно, но необратимо изменила его чувства по отношению к Елизавете.

Да, он сам был незаконнорожденным, и сердце его давно превратилось в лед, но, пережив эту минуту, Данте понял, что никогда не сможет исполнять обязанности супруга женщины, оставшейся в его сознании маленькой всхлипывающей девочкой.

И все-таки, как ни крути, ему необходимо было жениться на ней. Итальянцу казалось, что брак с крошечной изгнанницей принесет ему статус и уважение, которых он жаждал всю жизнь. И для Данте не имело ни малейшего значения, придется ли ему исполнять супружеские обязанности.

Залив его рубашку слезами, она наконец снова заговорила:

– Я твердо решила, что никогда не отдам свое сердце ни одному мужчине. Я никогда не полюблю вас, Данте. Надеюсь, что это не заставит вас страдать.

– Вовсе нет, – согласился молодой человек с явным облегчением.

Малышка высвободилась из его объятий, и теперь пристально смотрела на итальянца. Казалось, серый цвет ее холодных глаз сменялся черным, потом ледяной голубизной, потом снова переходил в серый. Они сверкали необычной решимостью.

– Мне хотелось бы вообще избежать замужества, но отец, похоже, так радуется этой помолвке, что, наверное, я должна смириться с этим, – добавила она.

Данте чуть наклонился, чтобы заглянуть ей в глаза. Ему еще не приходилось встречать людей, у которых так быстро менялось бы настроение. За считанные секунды ему пришлось перейти от утешения всхлипывающего ребенка к разговору со взрослым человеком.

– Вы понимаете, Елизавета, что моя кузина Кристина ужасно оскорбила вашего отца, отвергнув его предложение? – спросил он девочку, глядя ей прямо в глаза.

Когда умерла третья жена Генриха VIII Джейн Сеймур, король-вдовец принялся подыскивать себе новую невесту, недвусмысленно объявив во всеуслышание, что его супруга должна придать ему больший вес среди европейских дворов и при этом быть красавицей.

Кристина, вдовствующая герцогиня Миланская, гордилась тем, что связана кровными узами с Карлом V, императором Священной Римской империи. Ее красота воспламенила страсть Генриха. Но Кристина отвергла сватовство английского короля, чем привела его в ярость, напомнив всей Европе о казни второй жены жестокого тирана: «Если бы у меня было две головы, я еще могла бы рискнуть выйти замуж за английского короля, но у меня всего одна, и я не могу на это отважиться!»

В любое другое время Карл был бы рад унижению Генриха – он не мог простить английскому монарху пренебрежение и развод с Екатериной Арагонской, итальянской принцессой, которая была теткой Карла. Однако римский император стремился к установлению мира на континенте, чтобы защитить католическую Италию от неверных турок. Разуверившись в союзничестве Генриха, Карл предложил связать кровными узами два королевских семейства.

Генрих настаивал на браке, без сомнения, все еще лелея мечты о красавице Кристине, но неожиданно Карл предложил Данте в мужья Елизавету, которая после того, как обезглавили ее мать Анну Болейн, была объявлена незаконнорожденной. Таким образом, в мужья незаконнорожденной прочили незаконнорожденного. Карл и Генрих поладили на том, что помолвка эта должна была состояться втайне во избежание всякой видимости того, что сотрудничество Генриха было куплено.

– Наши отцы не слишком-то считаются с нами, – вздохнула Елизавета.

За детским заплаканным личиком Данте разглядел девочку с острым умом, возмущенную необходимостью подчиниться воле ее отца, короля Англии, и его отца, императора Священной Римской империи. Это тщедушное существо, осмелившееся выразить недовольство действиями двух самых могущественных людей в мире, с таким же успехом могло бы восстать и против мужа, взявшего на себя ответственность за его жизнь. Молодому человеку невольно пришло в голову, что Елизавету вполне устроило бы, если бы вслед за помолвкой так и не последовала свадьба.

– Нашим отцам до нас нет дела, – пробормотал Данте. – Просто мы нужны им в данный момент для достижения своих целей.

– Мне кажется несправедливым, Данте, что, презирая нас как незаконнорожденных, они пользуются нами и нашей любовью к ним в своих интересах.

Непостижимо, как эта шестилетняя иностранка так безошибочно уловила характер отношений Данте с его отцом.

С годами между отцом и сыном установился зыбкий мир, хотя Данте служил в армии отца и постепенно завоевал уважение Карла, став его надежным доверенным лицом. Эта помолвка с ребенком из Тюдоров подтверждала высокую степень доверия Карла, потому что провал попытки установления мира на континенте мог бы погрузить Европу в пучину жестокой религиозной войны.

И в случае ее успеха Генриху VIII не оставалось бы ничего другого, как обратить на Елизавету свой благосклонный взгляд. А это означало, что невеста Данте могла бы принести своему жениху больше земель, чем он нашел бы себе в Новой Испании, а также титул, богатство и уважение, принять которые непосредственно от отца, не желавшего публично признавать его своим сыном, ему мешала упрямая гордость. Его чутье заставляло не соглашаться с такой несправедливостью.

– Отец доверяет мне многие важные дела, – сдержанно ответил Данте девочке.

– После помолвки наши отцы больше не будут сердиться друг на друга.

– Вы совершенно правы. Это очень важный шаг, особенно если учесть, что и вы, и я занимаем в настоящее время довольно жалкое положение.

Елизавету привело в негодование его замечание:

– Я уже заслужила право возвышаться над всеми другими.

История малышки была итальянцу известна: ее сослали в отдаленное поместье, лишили всякого внимания со стороны отца, английский народ гневно осуждал ее как отпрыска печально знаменитой Анны Болейн. Ни одна живая душа не заметила бы отсутствия этого существа, если бы оно исчезло с лица земли. И неудивительно, что Елизавета жаждала признания своей значимости. Он слишком хорошо ее понимал, обуреваемый тем же стремлением.

– Может быть, вам не следовало бы придавать такое большое значение этой помолвке, Елизавета.

– Она уже получила одобрение моего отца. – На личике Елизаветы отразилось сильное волнение. – Чтобы доставить ему удовольствие, я выйду за вас замуж, и ни за кого другого, Данте Альберто Тревани.

Такое заявление вызвало у него ощущение неловкости. Данте не собирался выпускать из рук свою удачу, и все же так смело заявлять о немыслимости любого вмешательства значило искушать судьбу.

– Мы не можем объявить о нашей помолвке раньше чем через десять лет. За это время может случиться многое Например, ваш отец пожалеет, что пообещал вас мне, и найдет другого, более достойного человека.

– Мой отец не слишком-то интересуется моей жизнью. Я могла бы заслужить его внимание, если бы вела себя очень хорошо и выполняла все его желания.

Он воздержался от дальнейших предостережений. С трудом верилось, что Генрих когда-либо снова озаботится ее судьбой.

И все же его не оставляло чувство смутного беспокойства Ему хотелось предостеречь Елизавету, убедить, что она не должна рассчитывать на единственный раз и навсегда выбранный ею самою путь, если, конечно, девочка – подобно Данте – не готова к любым неожиданностям.

– Про меня говорят, что я слишком тщательно взвешиваю все возможности, прежде чем остановиться на том или ином решении, – медленно начал он. – Я научился благоразумию, наблюдая за своей матерью, которая могла наслаждаться жизнью тем больше, чем больше набиралась опыта. Она всегда прощала себе ошибки, совершенные из свойственного ей мягкосердечия, говоря при этом: «Порой обстоятельства вынуждают нас принимать решения, которые лишь разрывают нам сердце». Не позволяйте себе, Елизавета, становиться жертвой обстоятельств.

– Меня называют очень своевольной и упрямейшей из всех девочек. Мое сердце непроницаемо. Я никогда не выйду замуж ни за какого другого мужчину, кроме вас, – выпалила маленькая девочка.

Он легонько приложил свой палец к ее губам, но сделал это слишком поздно, чтобы удержать Елизавету от повторения ее обета. Что ж, так тому и быть. Данте стремился к этому браку всеми силами, однако за десять лет много воды утечет, и не в его власти было знать, какие сюрпризы уготовит судьба за такой срок. Внезапно в ее глазах появилась тревога:

– Вы, несомненно, будете выглядеть таким же мужественным и внушающим страх, как сейчас. А я? Я ничем не примечательна. Да через десять лет вы меня просто не узнаете.

Данте знал, что все женщины, независимо от возраста, жаждут признания своей красоты. Он взял ее руку в свою, всеми силами пытаясь найти хоть что-то запоминающееся в ее детском личике и незрелых формах:

– О, у вас такие красивые, изящные ручки, Елизавета. А ваши волосы – сплошное золото, сквозь которое будто солнце струится… Вашим волосам будут завидовать все женщины на свете.

– Волосы Тюдоров, – с грустью проговорила она. – Мой отец не может отрицать, что у меня такие же волосы Тюдоров, как и у него.

Данте снова ощутил прилив жалости:

– Вот видите, я всегда узнаю вас по этим красивым рукам и по вашим волшебным волосам. А что это за украшение? – Он осторожно прикоснулся к усыпанной драгоценными камнями вещице, спускавшейся на цепочке с ее тонкой шейки.

– Это любимый браслет моей матери. – Елизавета прижала браслет к груди с радостным волнением. – Посмотрите, Данте, это черепаха! Браслет пока еще мне велик, и поэтому моя гувернантка приспособила к нему цепочку, чтобы я могла носить его у самого сердца.

Вещь была превосходна, в форме изящной черепахи со сверкающими бриллиантовыми глазами – литое золото с наложенным на него зеленым эмалевым панцирем.

– Я узнаю вас и по этому браслету. Наденьте его к нашей следующей встрече.

– Я надену его… – Она словно замерла, сжав губы, четкая линия которых говорила о ее решимости. Чуть нагнувшись к Данте, малышка понизила голос до шепота: – Я намерена надеть его в тот день, когда стану королевой Англии.

Да, честолюбием ее Бог не обидел! Возможно, они с Елизаветой никогда не полюбят друг друга, но будут верно служить друг другу. Двое незаконнорожденных, завоевывающих место под солнцем, которого были лишены еще при рождении. Данте улыбнулся:

– Auguri, ragazzina corragia. Это значит: «Удачи тебе, храбрая маленькая девочка». Вот и ваш первый урок итальянского.

– Не забудьте про свое обещание выучить английский.

– Я найму учителя, который поможет мне разобраться в этих дьявольских «thees» и «thous», «-eths» и «-ests». – Мягкая насмешка вызвала у Елизаветы слабую улыбку, и он поклялся себе, что никогда не скажет ей о том, что дал обещание из корыстных побуждений. Она была всего лишь полусиротой, убитым горем, потерявшим мать ребенком, тосковавшим по отцовской любви. Маленькой девочкой, жившей несбыточными мечтами о том, как она наденет любимый браслет с черепахой в день, когда станет коронованной властительницей. Но наяву, а не в мечтах народ скоро забудет о самом существовании несчастного ребенка. Детские иллюзии Елизаветы будут быстро разрушены и без того, чтобы Данте подбросил хвороста в костер.

Вынужденное десятилетнее молчание внезапно представилось некоей благословенной интерлюдией, дающей Елизавете время созреть, а Данте свыкнуться с мыслью о женитьбе на женщине, к которой он не испытывал никакого влечения. Наступит время расцвета мира по всей Европе – а что еще может быть важнее и благороднее этого! Итак, Данте Тревани оставил этот обман при себе, найдя ему оправдание, и, покидая Елизавету Тюдор, не высказал вслух своих опасений.

Интерлюдия

Мортлейк, Англия, 1544 год

Джон Ди со всей научной беспристрастностью отмечал, что вызванная страхом дрожь в его руках не мешает посыпать песком только что исписанный им пергамент.

Однако эта дрожь могла лишить его руку твердости, необходимой при запечатывании расплавленным воском важного письма, что было совершенно недопустимо. Если бы кто-нибудь посторонний распечатал и разгадал тщательно засекреченное послание, Джону Ди не миновать виселицы.

Он был охвачен тревогой с того самого дня, когда сделал удивительное открытие. Может быть, он не так истолковывал свое болезненное сердцебиение, неприятный медный привкус в пересохшем горле и изнуряющую необходимость то и дело мчаться в отхожее место. Возможно, это был вовсе не страх, а просто сильное волнение, усиливавшее его злосчастный недуг.

– Надо снова перечитать засекреченное письмо, – вслух сказал он себе. Возвращение к обычному порядку научной работы разогнуло его спину, он сел прямее и повторил уже спокойнее: – Да, надо снова перечитать написанное.

Разумеется, никто не мог ни услышать этих решительных слов, ни стать свидетелем его действий. Невозможно было допустить, чтобы кто-нибудь, даже самый преданный слуга, узнал о раскрытой им тайне.

Джон Ди посмотрел на небо через тонко сработанные окуляры невиданного телескопа, позволявшего ему одному разглядывать на большом приближении небесные светила. У него стоял комок в горле от того, что открыли ему небеса, и он сверял увиденное со своими картами, чтобы увериться в своей правоте.

Ошибки нет. Все правильно. По крайней мере с его стороны.

Однако этого нельзя было сказать про династию Тюдоров. Все они должны были безвременно уйти в иной мир, кроме одного лица.

Крепкий, здоровый король Генрих, любимец англичан, должен будет умереть так скоро, что Ди было страшно даже подумать об этом. Болезненному Эдуарду будет суждено последовать за своим отцом всего через несколько лет, оставив трон на короткое время узколицей Мэри. Затем придет черед Елизаветы. Славное царствование продлится больше четырех десятилетий, приведя самого Джона Ди к процветанию при условии… при условии…

При условии, что Елизавета никогда не выйдет замуж. Она, последняя из прямых наследников Генриха, должна править самостоятельно. Не имея мужа, который наставлял бы ее в делах правления и любил бы ее, она обречена умереть без потомства. Это была непомерная плата даже для той, которая так страстно стремилась к короне, что аура этого стремления стала для нее неким дьявольским ореолом.

Оставался всего лишь один пустяк, чтобы достичь победы. И единственным, кто мог это сделать, был Джон Ди.