Королева его сердца

Глава 18

Глориана пошевелилась, полупроснувшись от щебетания за окном какой-то назойливой птицы. Спросонья она что-то пробормотала, чуть приоткрыв глаза. Царила полная тьма, а это означало, что прошло не больше часа или двух с того момента, когда мистер Блу буквально силой вывел ее из сарая, пообещав, что присмотрит за Кристель. «Не стоило просыпаться в такую рань, – корила она себя, – напуганная птица могла бы немного подождать со своим чириканьем, поскольку в это время года рассвет наступает здесь ужасно рано».

Она закрыла глаза, хотя понимала, что это бесполезно. Все равно ей больше не уснуть, так как голова ее была полна многочисленных забот. Кристель. Головорезы Ножа Мясника. И конечно, Данте. Главным образом Данте – и не только потому, что он отправился охранять ее землю, а потому, что он должен был скоро уехать, и спать хоть одну лишнюю минуту, которую она могла бы провести с ним, казалось ей преступлением.

Она попыталась выбраться из постели, но сон еще не совсем оставил ее, и она ударилась коленом о туалетный столик.

– Прости, – прошептала она, подумав, что разбудила Мод.

Но поскольку ответа не последовало, она решила, что шум от удара был не очень сильным. Кроме щебетания птицы, вообще никакого шума не было слышно, в том числе и ритмичного дыхания спящей Мод. Но так было потому, что постель Мод была пуста. Накануне поздно вечером Мод сидела на краю кровати, зажав в руке старую туфлю для хождения по канату, когда Глори вошла в комнату, вернувшись из сарая. Ее не первой свежести щеки казались непривычно розовыми. Она вытащила из угла свой сундук, и теперь крышка его была откинута и не закрывалась, как будто Мод сначала опустошила его, а потом затолкала всю свою одежду обратно как попало. Глори буквально упала на свою кровать, слишком уставшая, чтобы спросить Мод о ее волнении – не случилось ли чего между нею и пастухами Питера, проявлявшими особое внимание к Мод за обедом.

Пустая постель Мод говорила о многом. Что толкнуло женщину перерыть весь свой гардероб, а потом ускользнуть в середине ночи? Она сама боролась с таким же желанием, думая о Данте, спавшем в одиночестве в недостроенном доме, который предназначался для любви. Глори подняла глаза и заметила, что они либо привыкли к темноте, либо испуганная птица все-таки приблизила рассвет. Квадрат неба в рамке окна понемногу светлел, превращаясь из черного в угольно-серый, а затем и вовсе в кусок серого бархата. Мистер Блу думал, что если Кристель сохранит жеребенка до того момента, когда лазурное небо рассеет мрак, мать и младенец будут жить. Протирая сонные глаза, Глори направилась в сарай, надеясь на чудо.

Входя в сарай, она услышала жужжащий напев миссис Блу. Звук этот наполнил ее тоскливой завистью. Миссис Блу, как и Мод, оставила ее ночью, чтобы уйти к своему мужчине. Как прекрасно, должно быть, иметь на это право! Отец и мать Глори никогда так не уединялись. Не судьба, видно, и ей переживать эти минуты простого человеческого счастья, а единственный мужчина, который был ей так дорог, исчезнет скоро навсегда.

Миссис Блу встретила ее улыбкой и показала ладонью на солому рядом с собой.

– Я не хочу занимать место вашего мужа, – шепотом возразила Глори.

Она мельком взглянула на Кристель и облегченно вздохнула, когда поняла, что кобыле стало лучше. Кристель даже приветствовала ее движением ушей и глотнула немного воды из ведра. Стойло Близзара было пустым; это означало, что Данте все еще не вернулся с дозора.

Миссис Блу снова показала на солому.

Глори подумала, что мистер Блу, как и многие пожилые мужчины из цирка, считал для себя обязательной предрассветную прогулку. И не только ради разговора – ведь любой разговор с миссис Блу мог носить только односторонний характер.

Глориана откинулась на сложенные за ее спиной мешки. Жужжание миссис Блу стало как-то мягче и перешло постепенно в какую-то мистическую мелодию. Кристель одобрительно заржала.

– Я думаю, что с ней будет все в порядке, – заметила Глори. Миссис Блу с улыбкой кивнула.

Глори устроилась на соломе. Теперь она понимала, почему солому используют для подстилки лошадям. Сидеть на ней было очень удобно. Глори словно омывала умиротворяющая мелодия миссис Блу. Веки Глори опустились, и по ней пробежала волна успокоительного тепХа. Но когда ее подбородок коснулся груди, она встряхнулась и выпрямилась, отгоняя сон.

Мистер Блу все не появлялся.

– Где ваш муж? Миссис Блу улыбалась.

– И Мод тоже нет… – Глори прикусила язык, словно осененная ужасной догадкой.

Миссис Блу улыбнулась, отвергая это подозрение, и провела рукой по голове Глори, как сделал бы взрослый человек, которому ребенок задает слишком много вопросов не по возрасту.

Глори знала, что никаких ответов не дождется, а те, кто мог бы хоть что-то объяснить, словно куда-то провалились. Она со вздохом прилегла на солому и задремала.

Данте вцепился в плечо мистера Блу, вместе с ним неотрывно смотревшего через ущелье. Как и говорил Питер, ущелье, которое вроде бы можно было захватить со стороны долины, вблизи действительно оказалось слишком широким.

– Вы сможете это сделать?

– Хороший лучник может с первого раза положить стрелу между двумя каменными глыбами, – заметил мистер Блу. – Но я никогда не пробовал попасть в цель стрелой, к которой была бы привязана веревка. Я не знаю, как это отразится на полете стрелы.

– Вы должны воткнуть ее между глыбами очень надежно, – предупредила Мод. – Веревка должна быть натянута как можно туже – поэтому-то ее и называют тайтропом – от слова «натягивать». И если она провиснет, считайте меня покойником.

– Женщина, я буду просить, чтобы тебя благословил качина.

– О, это мне очень поможет!

– Так ты сможешь это сделать, Мод? – мягко спросил Данте. Мод рассердилась, хотя ее негодование не прогнало выражения беспокойства из ее глаз. – Разве я не надела свой костюм канатоходца?

Действительно, на ней было искусно украшенное драгоценными камнями платье неестественно яркого розового цвета. Оно открывало будившую воображение верхнюю часть тела Мод и расходилось колоколом от талии до уровня ниже колен. Чулки плотно обтягивали ее икры, такие мускулистые, каких Данте не доводилось видеть раньше даже у солдат, привыкших к самым далеким переходам. На ногах у нее были изящные атласные туфельки, такие тонкие и облегающие ногу, что изгибались, как вторая кожа, когда она поднималась на носки.

– Я вижу, не одни цыгане хранят свои костюмы, – с улыбкой заметил он.

Поддразнивание Данте заставило Мод слабо улыбнуться:

– Это мой шанс вознаградить Глори за то, что она взяла меня к себе, сделала меня кем-то вроде члена семьи. Я сделаю для нее все.

– Даже это? Один неверный шаг, Мод…

Она подняла руку, чтобы заставить его замолчать:

– Не нужно тратить время на чтение мне нотаций о необходимости предвидеть все возможные последствия. Давайте ваш динамит.

– Сначала мы с мистером Блу проверим вашу проволоку.

– Никакая это не проволока. Всего лишь засаленная старая веревка.

Казалось, Данте никогда не поймет, что такое проволока. Он осмотрел стрелу, проверил узел на ней и вручил уникальный снаряд мистеру Блу.

– Данте? – Голос Мод дрожал.

– Что?

– Видишь этот сверток, что я оставила там, у камня? Как ты просил, я принесла зеркало. Я хотела, чтобы ты знал, что оно здесь, на случай, если… на случай, если я… потом забуду сказать тебе об этом.

– Мне оно не понадобится, Мод. Я рассчитываю на тебя, но объясню, что от тебя потребуется, позднее… когда ты вернешься.

Она кивнула. Мод еще не знала, что Данте был намерен попросить именно ее осуществить его исчезновение. И для этого были достаточно веские причины. Ехли бы этот дерзкий план увенчался успехом, Глориана была бы только благодарна. Он подумал о тех, с кем Глориана была ближе всего, – это были Мод и ее лошади, отверженные неудачники, когда-то сослужившие ей верную службу. Для него было невыносимо сознавать, что она причислила его к этой коллекции единственно из чувства признательности, и поэтому он решил удалиться.

Мистер Блу изготовился и прицелился. Губы его шептали молитву, когда он, сильно оттянув тетиву, выпустил стрелу. Она с каким-то воем рассекла воздух, смотанная у ног мистера Блу веревка со свистом размоталась, и наступила тишина.

– Тяните, – внезапно охрипшим голосом выдавил приказ Данте.

Все трое принялись тянуть веревку к себе, и никто из них, казалось, не сомневался в точности прицела мистера Блу. Но вот они ощутили сопротивление веревки, крепнущее с каждой секундой. Они стали тянуть сильнее, и веревка поднялась с земли на высоту их рук.

– Дерево, – скомандовал Данте.

Они завели ее вокруг ствола крепкой сосны и напрягли все силы, пока веревка не превратилась в туго натянутую струну.

– Закрепите ее, – выдохнула Мод. – Она схватилась за веревку и попробовала подергать. Горло ее вовсю работало; она судорожно глотала, а когда заговорила, голос ее показался незнакомым: – Хорошо. Я могу по ней прогуляться.

Когда Кристель слизала с руки хозяйки пригоршню овса, Глори поняла, что опасность миновала.

Миссис Блу улыбнулась и вышла из сарая с довольно важным видом, натолкнувшим Глори на мысль, что она отправилась готовить грандиозный завтрак. Глори немного постояла, почесывая Кристель за ушами, ласково повторяя ее имя и вспоминая, как оно не понравилось Данте.

Наверное, он устал, оставаясь на страже всю ночь. Она выглянула из сарая, надеясь увидеть Данте, отправлявшегося завтракать, но вокруг дома крутились лишь несколько помощников Питера. Она поморгала и посмотрела снова – одним из мужчин, потягивавших кофе, был пожилой работник, к которому, как думала Глори, ходила ночью Мод. По спине Глори забегали мурашки.

Она побежала к дому, едва замечая приветственные возгласы ковбоев. Промчалась через кухню, мимо миссис Блу – в спальню. Мод там не было. Сердце Глори бешено заколотилось, она прижала ко рту кулак. Этот ковбой… Она хотела спросить у него, не видел ли он Мод, но такой вопрос мог выдать предположение Глори о том, что они провели ночь вместе. О, да черт с ней, с репутацией Мод, она напрямик спросит его, был ли он с ней.

Но где они могли бы провести эту ночь? Мод не выносила саму мысль о скалах и насекомых, и было маловероятно, что она согласится назначить свидание на открытом воздухе. Амбар сожгли головорезы Ножа Мясника. Сарай был не тем местом, где можно было бы рассчитывать на уединение, поскольку там всю ночь кто-то находился около Кристель.

Фургон.

Ей следовало бы подумать о нем сразу. Господи, да Мод, конечно, улеглась спать в нем, особенно если вспомнить, как не понравился ей дом на ранчо. Глори вернулась обратно через дом и через толпу мужчин. Их приветствия сопровождали ее до самого фургона. Она ухватилась за щеколду и распахнула дверь.

– Мод?

Ее встретили тишина и пыль, серебрившаяся в луче ворвавшегося через дверь солнечного света. Дверца тайника в углу была открыта. Ее зеркало исчезло.

– Нет. – Она вышла из фургона в смятении, потрясенная пропажей.

– Доброе утро, мисс Глори.

Глори едва заметила появление Питера, настолько занята была своими мыслями. Мод пропала. Зеркало исчезло. Куда-то подевался мистер Блу. Все еще не вернулся Данте, хотя другие, что были в дозоре, давно возвратились. Все было как-то связано одно с другим, но как?

– – Похоже, день будет прекрасным, – заговорил Питер. Бодрость неунывающего фермера показалась ей отвратительной, вызвав у нее желание поколотить Питера, чтобы он замолчал и дал ей подумать.

Мод, зеркало, мистер Блу, Данте. Она сцепила руки и безмолвно всматривалась в простор долины. Обшарила глазами и кольцо гор. Ничего.

Ущелье… Оно выглядело как-то по-иному.

Она сделала несколько шагов по направлению к горе.

Это не помогло ей лучше разглядеть ущелье, но начинавшийся восход смог это сделать. Небо заливало золотисто-оранжевым светом, высветившим тонкую черную линию, протянувшуюся через ущелье. И что-то или кто-то, казавшийся на таком расстоянии не больше крошечного сверкающего насекомого, медленно двигался по этой линии.

Внезапно в голове Глори пронеслось: Мод, сидевшая на кровати с зажатой в руке старой туфлей для хождения по канату, ее сундук, полный в беспорядке наваленной туда одежды, – все говорило о лихорадочных поисках чего-то лежавшего на самом дне, например, ее костюма для выступлений на проволоке, сверкавшего на ней и удивлявшего зрителей в те далекие дни, когда Мод еще осмеливалась танцевать под куполом цирка…

– Нет! Моди, нет! – протестующе закричала Глори.

Питер приблизился на лошади к Глориане.

– Мисс Глори? – Его черты исказило беспокойство. Он спешился и шагнул к ней с вытянутой вперед рукой, словно приближаясь к рычавшей собаке. – Мисс Глори? С вами все в порядке?

Она быстро повернулась к нему, совершенно некстати вспоминая, как ей всегда бывало неприятно уходить с пляжа, зная, что придется часами сдирать с себя проклятый песок, приставший к ее коже.

Ее внимание переключилось с Питера на его оставшуюся без всадника лошадь, стоявшую в полном безделье. Глори в два прыжка подскочила к кобыле, уцепилась за ее холку и тут же оказалась в седле.

– Мисс Глори?

Удивленная лошадь рванулась вперед. Глори закинула колено за луку седла, как ее учили акробаты-наездники, и схватила повод раньше, чем лошадь успела наступить на него, что грозило верной смертью обеим. Она крепко села в седло и, приникнув к шее лошади, помчалась через долину к горе.

Данте стоял на самом краю обрыва. Мод просила его встать там и следить за нею, как будто его присутствие могло бы помочь ей удержаться на веревке. Его сердце сжималось с каждым осторожным шагом, с каждым случайным порывом ветра, и он проклинал того идиота, которому пришла в голову мысль, что женщина может взять в руки шест и бросить вызов пропасти. Но вот Мод наконец двинулась обратно и со сдавленным плачем, выдававшим ее нескрываемый страх, бросилась с веревки в его объятия.

– Вы заложили динамит точно так, как было нужно, – шептал он, чувствуя бесполезность своих усилий остановить дрожь, сотрясавшую ее щуплое тело. Мод не могла остановить рыданий. – Вы установили запал так мастерски, что мистеру Блу будет легко в него попасть. – Мод не успокаивалась. – И подтвердили свои слова о том, что вы лучшая из артистов-канатоходцев в цивилизованном мире. Я беру на себя смелость сказать, что вы могли бы еще раз бросить вызов этой отвратительной Мариэтте Рейвел.

Мод откинулась назад, и ее полные слез глаза встретились с его обеспокоенным взглядом. Она икнула и прикрыла рот рукой.

– Данте, – пробормотала она через свою ладонь, – посадите меня под это дерево. Мне не добраться до него самой.

Данте осторожно усадил ее среди сосновой хвои, отвернулся, чтобы дать ей прийти в себя, и она, сгорбившись, со стоном прильнула к стволу.

– У меня готова зажигательная стрела, бахана. Данте отломил крепкую ветку от сосны и подошел к мистеру Блу. Он прижал конец ветки к горевшему наконечнику стрелы.

– Я подожгу запал на этой стороне, когда займется тот, – объявил он.

Этот дерзкий план должен был удаться. От огня исходил аромат успеха.

– Мод, – окликнул ее Данте, – будьте готовы немедленно убраться по моей команде.

– Я… я думаю, вам придется меня унести, Данте. Мистер Блу взял лук на изготовку. Стрела взлетела вверх, описывая изящную дугу горящим концом, который должен был поджечь запал. Даже такому неопытному в стрельбе из лука человеку, как Данте, было видно, что полет стрелы замкнется точно на ожидавшем ее запале.

И в эту минуту пламя на конце стрелы вспыхнуло и погасло, оставив за собой лишь слабый дымок.

Данте выругался. Мистер Блу пробормотал какие-то мрачные слова, смысла которых Данте не понял. Стрела, независимо от того, что все было испорчено, воткнулась в самый запал, словно насмехаясь над тем, что успех был так близок.

– Попытайтесь еще раз.

– Да, бахана, но…

Неуверенность мистера Блу встревожила Данте.

– Но что, мистер Блу?

– Та стрела может отклонить любую из тех, которые упадут рядом.

– Сделайте все, что сможете, дружище. Следующая стрела донесла пламя, но действительно отскочила, задев концом воткнувшуюся ранее.

Мистер Блу несколько изменил прицел, совсем незначительно, выпуская третью стрелу, но даже этого оказалось достаточно, чтобы пламя бесполезно догорело в нескольких дюймах от запала. Он делал все новые и новые попытки, пока его колчан не оказался пустым, и плечи раздосадованного неудачей индейца опустились.

– Эта женщина, бахана. Она должна отправиться туда снова и поджечь запал с той стороны. Его нужно сделать более длинным, чтобы у нее осталось время для возвращения до взрыва.

Данте взглянул на Мод и еще раз выругался про себя. Ни разу в жизни ему не доводилось видеть на лице человека выражение такой муки.

– Простите, – прошептала она. – Я сделаю это. Клянусь, я сделаю. Но я… я посмотрела вниз, и мои ноги стали как ватные. Боюсь, что я сейчас не могу даже встать на ноги, не говоря уже о том, чтобы снова дважды пройти по веревке.

Он тоже не мог этого сделать. Даже когда он просто стоял на кромке обрыва в ущелье, Данте чувствовал себя почти парализованным; он никогда не смог бы заставить свое неповоротливое, огромное тело пройти над этой зиявшей пропастью.

Солнце поднималось все выше, глядя своим немигающим оком на потерпевшего неудачу Данте. Скоро бандиты Ножа Мясника начнут выползать из своего логова. Если хоть один из них, появившись в долине, случайно заметит натянутую над ущельем веревку, эти убийцы тут же полезут на гору, чтобы окончательно разрушить их план.

Данте залила волна горькой злости. Ему захотелось опуститься на колени рядом с Мод и, как она, уткнуться в ствол сосны. Он был так близко у цели, используя все мыслимые средства лишь для того, чтобы все сорвалось из-за нескольких дюймов. Никто, кроме разве что какого-нибудь колдуна, не мог подорвать динамит с этой стороны ущелья.

Но ведь у камня лежал сверток с зажигательным зеркалом, в незапамятные времена принадлежавшим давно умершему фокуснику, совавшему всюду свой нос. Вспышки света от зеркал были здесь настолько обычной деталью пейзажа, что на них вообще никто не обращал внимания.

Над головой Данте висело раскаленное докрасна солнце, превращавшее в струйки пара последние капли росы, задержавшиеся на иголках сосны. Отраженный на противоположную сторону ущелья луч вполне мог бы поджечь запал. Но воздействие на древнее зеркало такого палящего, просто немилосердного солнечного света могло его разрушить, навсегда покончив с надеждой Данте вернуться в свою эпоху.

– Мистер Блу, помогите Мод и начинайте спускаться с горы.

Данте кинулся к зеркалу.

Интерлюдия

Уайтхоллский дворец, Лондон, 1603 год

Джон Ди размышлял, глядя на свою королеву.

Семьдесят лет жизни унесли ее красоту. Специальный белый миндальный крем больше не скрывал разрушительного воздействия времени на ее морщинистом лице, что было видно даже издали. На фоне противоестественной бледности фальшивые оранжевые локоны ее парика казались еще более яркими, чем раньше. Он понимал, что она не позволяла себе улыбнуться, боясь обнажить всегда так беспокоившие ее гнилые зубы.

И все же он смотрел на нее и находил самой красивой из всех эту храбрую, неукротимую женщину, которая осмелилась править королевством одна.

– Глориана, – шептал он, – волшебная королева.

Она не замечала его, верная своей привычке. Но на этот раз он не обиделся. Она почувствовала себя глубоко несчастной с того самого дня, когда отечность ее рук вынудила докторов объявить ей о необходимости снять с пальца королевское кольцо. И теперь она сидела, уставившись себе в колени, на которых лежали ее сплетенные, раздутые пальцы, когда-то сводившие с ума мир своим утонченным изяществом.

– Они разрезали и сняли мое кольцо, Джон, – тупо проговорила она, как будто он не знал об этом.

– Доктора боялись, что оно затруднит кровообращение, ваше величество.

– Как это могло быть? Я не расставалась с ним больше сорока лет. Ни одна женщина не смогла бы носить свое обручальное кольцо дольше.

Она стала напевать себе под нос. Ди узнал мелодию, сочиненную много лет назад каким-то самонадеянным выскочкой, решившим подшутить над тем, что Елизавета долгие годы оставалась старой девой: «Вот моя рука, мой дорогой возлюбленный – Англия!» Елизавета резко прервала незамысловатую мелодию.

– Меня одолевает раскаяние, Джон.

Он знал ее больше полувека и ни разу не слышал, чтобы она когда-нибудь о чем-нибудь жалела. То, что у нее теперь появились такие мысли, было дурным предзнаменованием.

– Нет, ваше величество. Это проклятый январский холод вызывает у вас чувство отчаяния сейчас, когда Рождество уже позади, а впереди долгая зима. – Он помолчал и проглотил вставший в горле комок. Зима не покажется долгой его королеве, потому что если расклад его карт и толкования подтвердятся, то ей не видать новой весны. – Кстати, целью моего сегодняшнего визита было убедить вас немедленно уехать из этого дворца. Поезжайте в Ричмонд-Хаус, миледи. Тамошнее тепло прогонит боль из ваших костей…

– Не нужно говорить мне о необходимости остерегаться интриг, которые плетутся вокруг меня в Уайтхолле среди моих так называемых друзей и советников. Они чувствуют мою слабость и кружат вокруг меня, как стая волков вокруг раненого оленя. Они борются между собой за то, кто первый сообщит моему крестнику, что он сможет прицепить к своему знамени печать Англии. Джеймс Стюарт, король Шотландии и Англии – брр! – Она произнесла это имя и титул с издевкой.

– Фигура Джеймса – превосходный выбор в качестве наследника. – Ди сделал усилие, чтобы спрятать свое удивление и довольную улыбку. Советники Елизаветы тщетно ждали ее решения на этот счет, которое она только что объявила ему. – Ваши советники и народ примут его…

– Не забывая о том, что я пренебрегла возможностью родить наследника, – язвительно процедила она.

– Так, значит, вы сожалеете именно об этом, ваше величество?

– Я этого не говорила! Стараясь избежать этого, я, как вам известно, Джон Ди, пережила большие неприятности, и вы не оказали мне в этом ни малейшей поддержки.

Он подумал, не начал ли изменять Елизавете ее здравый смысл. Звезды предсказывали, что унизительная утрата здравого смысла будет последним предвестником смерти этой женщины, правившей исключительно за счет своего ума.

– Тогда скажите мне, ваше величество, что не дает вам покоя, потому что я всего лишь трясущийся от старости старик, утративший всякую сообразительность, которой когда-то мог гордиться.

– Что толку все перечислять, когда все те, перед кем следовало бы извиниться, умерли. – И она тут же, вопреки только что сказанному, стала перечислять: – Я жалею о том, что засомневалась в Лестере, когда кто-то нашептал, что его первая жена умерла вовсе не в результате несчастного случая. Жалею о том, что приказала казнить Эссекса. Сожалею, что не показала Сесилу, как высоко ценила его как друга, а также как наставника. И о многом другом, что было бы слишком утомительно пересказывать. – Ди что-то пробормотал в знак понимания, уверенный в том, что она исчерпала свои возможности. – И, – продолжала Елизавета, – я сожалею, что не ответила на это.

Она разжала распухшую руку: на ладони лежал какой-то высохший коричневый комок с остатками колючек. Он лежал на пожелтевшем клочке бумаги, таком вытертом на складках, что у Ди не оставалось сомнений – его разворачивали и складывали, читали и перечитывали бесчисленное множество раз.

– Письмо Данте Тревани, так много лет назад посланное с помощью зеркала.

– Да.

Как было известно Ди, Елизавета никогда и ни с кем, кроме него самого, не упоминала в разговоре имени Тревани. Он скрывал правду об исчезновении Тревани из жизни королевы на столько лет. Возможно, с приближением конца их обоих он и рассказал бы о том, что тогда произошло, если бы не был вынужден после этого заглаживать в потустороннем мире свое вмешательство.

– Может быть, миледи, вы могли бы утешиться в своих сожалениях по поводу Тревани.

– Он не умер?

– Я этого не знаю. Возможно, но более вероятно, что он все еще жив. – Ди глубоко вздохнул, искренне раскаиваясь. – Много лет назад, когда он пожелал выполнить обязательство, возложенное на него помолвкой, я заставил его…

Елизавета положила руку на его плечо и молча его потрясла.

– У кого же мозги не в порядке, а? Я отчетливо помню, как вы однажды сказали, что мне незачем обременять себя заботой о том, что произошло с этим человеком.

– Я помню это, ваше величество.

– Как видно, у нас обоих есть о чем сожалеть, Джон. И я думаю, что этими сожалениями мы обязаны тому, о чем никто так и не узнал, – ни один человек не мог бы служить мне лучше. Давайте пошлем ему королевский ответ, чтобы отдать должное беззубому старику, однажды осмелившемуся предположить, что он мог жениться на королеве.

Ди не мог рассказать престарелой королеве, что время для Тревани могло пройти в ином измерении, чем для них. Возможно, у Тревани целы все зубы и он все еще полон жизненных сил. Астролог боялся услышать от своей королевы требование вернуть самого Тревани с помощью зеркала.

Елизавета разразилась бы потоками гнева, увидев Тревани в полном расцвете мужской силы, тогда как ее прелести были уже безнадежно разрушены.

– Я знаю этого человека, и у меня нет ни малейшего сомнения, что он по-прежнему считает долгом чести явиться к вам и побудить вас к браку, пусть и такому запоздалому.

Елизавета поморгала и выпрямилась. Ее сердитый, кудахтающий смех вызвал у Ди ответную улыбку.

– Уже почти шестьдесят пять лет прошло с тех пор, как он видел меня в последний раз, а он все чахнет по мне – а, Джон?

– Одного взгляда на ваше великолепие достаточно для того, чтобы привязать к вам мужчину навеки, ваше величество.

– Я сама напишу ему письмо, он должен понять, что его сватовство будет не более успешным, чем любое другое. – Она говорила с уверенностью женщины, в очередной раз убедившейся в желанности собственной персоны. – Отправляйтесь за вашим зеркалом и возвращайтесь ко мне. И притом немедленно, потому что я собираюсь распорядиться об отъезде двора в Ричмонд-Хаус и хотела бы покончить с этим до отъезда.

Джон Ди откланялся и оставил королеву в более счастливом и воодушевленном состоянии, чем за многие последние недели.

Медленно шагая в свои апартаменты, он восхищался мудростью звезд. Его давнее вмешательство в судьбу Данте и вся эта история с письмом Тревани подкупили его королеву и сумели хоть на миг отвлечь от печалей в мрачнейший для нее час.

И все это стоило того.