Королева его сердца

Глава 8

Глори захлопнула крышку своего самого большого сундука. Она заперла замок и несколько раз подергала его, чтобы убедиться, хорошо ли он закрылся. И повторила эту проверку еще раз-Почти часом раньше их поезд прибыл в Холбрук. Она знала, что в ее дверь должен был скоро постучаться начальник станциирчтобы сообщить ей, что все готово для отцепления от поезда двух ее вагонов и для перевода их на запасной путь, где они будут ожидать ее возвращения из Плезент-Вэлли.

– Ты все еще сердишься на меня, – сказала Мод.

– Нет, не сержусь. Я просто обдумываю все детали. «Взвесить все обстоятельства, не упустить в планах ни малейшей детали, как это делает Данте». Она тряхнула головой и еще раз проверила замок. Глориана, разумеется, надеялась на то, что мысль о Данте не будет приходить в ее голову каждый раз, когда ей придется принимать продуманные решения, хотя было бы куда лучше, если бы она подумала о последствиях, прежде чем целоваться с ним накануне вечером. Но и в этом случае она не могла бы предвидеть его внезапного ухода.

– О, ты убийственно спокойна, хотя и выглядишь совершенно измученной.

– Измученным выглядел бы всякий после такого долгого путешествия в четырех стенах вагона. Я просто устала. Ночью я очень плохо спала.

– Ты по-прежнему беспокоишься о зеркале. Я что-то не вижу его на твоем туалетном столике.

– Я его спрятала.

– Куда?

Глори закусила губу с таким видом, словно не слышала вопроса.

Лицо у Мод сморщилось:

– Я знаю, ты больше мне не доверяешь. Глори почувствовала угрызения совести:

– Доверяю. Это Данте я больше не верю.

– Если ты мне доверяешь, то должна сказать, куда ты его спрятала. Раз ты мне этого не говоришь, значит, боишься, что я проболтаюсь ему.

– Ах, Мод, ты можешь это сделать помимо своего желания. Он бывает… ужасно убедительным.

В глазах Мод мелькнула догадка. Она наклонилась вперед, и губы ее приоткрылись от жадного любопытства.

Прежде чем Мод успела потребовать объяснения, снаружи послышался страшный шум. Глори никогда раньше не слышала такого шума при встрече поезда. Она бросилась к двери, распахнула ее настежь и схватилась рукой за горло, когда увидела, что беспорядочная возня сосредоточилась вокруг Данте, стоявшего у пандуса вагона с лошадьми.

Нахмурившийся Данте стоял, скрестив на груди могучие руки. На его плечах развевался по ветру плащ Гло-рианы, открывая заморский металлический жилет и широкие штаны. Высыпавшая на перрон бурлящая толпа пассажиров не могла упустить случая поглазеть на его необычное одеяние.

Сердитый взгляд Данте был устремлен на старика индейца, пошатывавшегося перед ним под тяжестью громадного старого меча, который он поднимал высоко в воздух.

– Бахана! Конкистадор! – выкрикивал индеец. Каждый слог его слов сопровождался опасным взмахом меча, но Данте и глазом не моргнул. – Конкистадор! Бахана!

– О Гослоди! – закричала Мод из-за плеча Глори. – Как бы нам не пришлось спасать Данте от старика индейца, чтобы от него хоть что-то осталось для этих убийц-овцеводов.

Какой-то пьяный рыцарь однажды позволил себе пренебрежительно высказаться о происхождении Данте в его присутствии. Данте тут же вызвал на дуэль этого болвана, и они, оба закованные в латы, лупили друг друга под палящим солнцем так, что живого места на них не осталось.

Тот рыцарь в конце концов сдался, но не раньше, чем нанес Данте основательный удар по голове. Данте все еще помнил тот глухой металлический звук, отдавшийся эхом в его черепе, и короткую, но обескуражившую его потерю сознания. Насмешки, которые выкрикивал его противник, доносились до него искаженными и словно откуда-то издалека. Солнечный свет слепил ему глаза, вызывая боль. Хотя он твердо стоял на ногах с мечом в руке и смутно различал свою мишень, у него было какое-то неприятное ощущение потусторонности происходящего, как будто что-то отделилось от его бренного тела. Это продолжалось всего несколько секунд, но навсегда запомнилось ему.

Сейчас Данте испытывал нечто подобное тем же ощущениям. Он стоял рядом с пугающим фантастическим экипажем, называвшимся железнодорожным поездом, стоял на своих твердых ногах в пыли тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года. И при этом совсем рядом, так близко, что Данте ощущал исходивший от него запах, торчал какой-то старик индеец, размахивавший совершенно таким же мечом, какие были на вооружении армий его отца во время Конкисты и разграбления Новой Испании в середине шестнадцатого века.

– Конкистадор! – вопил индеец. Явно утомившись, он воткнул свой меч в землю и, сохраняя с его помощью равновесие, сильно ткнул пальцем в металлический нагрудник Данте, как хозяйка, пробующая дыню на спелость. Проделав это, он удовлетворенно кивнул: – Конкистадор!

Индеец каким-то образом сообразил, что одежда Данте была очень похожа на амуницию войск Эрнандо Кортеса, испанского генерала на службе у Карла V, завоевавшего Новый Свет.

Этого оказалось достаточно, чтобы Данте на мгновение усомнился, что он совершил путешествие из одного времени в другое, хотя это сомнение и жило всего один момент, оно оставило в нем чувство какой-то тоски, причин которой он не стал в ту минуту доискиваться. Молодой человек вдруг с особой силой почувствовал, насколько он оторван от всего известного и привычного. Ему было достаточно лишь протянуть руку, чтобы дотронуться до этого поезда, почувствовать его, словно загадочное живое существо, и понять, что его современники не могли бы построить такое приводящее в ужас чудо. По обеим сторонам улиц высились плохо отделанные, но громоздкие дома, а множество оседланных лошадей около них говорило о всеобщем процветании, на которое не могли рассчитывать обычные люди его времени, полностью зависевшие от могущественной аристократии.

Толпа рвалась к Данте, лица горели любопытством и возбуждением. Никто среди них не пользовался никакими преимуществами перед другими. Уже один этот дух равенства, витавший над ними, говорил сам за себя и убеждал Данте, что он перенесся в какое-то странное место, если бы даже Глориана не подтвердила, что Данте Тревани явился из прошлого.

И все же перед ним стоял этот индеец, один из сынов народа, наряду с другими населявшего Новый Свет, называвшегося по-испански моки. Нескольких этих моки обратили в рабство и привезли ко двору Карла V солдаты, возвратившиеся из Новой Испании. Данте, желторотый юнец, едва достигший отроческого возраста, узнал из услышанных им рассказов о несметных богатствах, открывшихся для разграбления. Он подружился с одним из пленников, и то, что тот ему поведал, поразило юную душу Данте. Друг-индеец говорил итальянцу о том, что испанские завоеватели неправильно называли их моки. Подлинное название его народа – хопи. Индеец рассказал ему о бахане – белом брате из легенды хопи, который якобы в один прекрасный день вернулся и повел хопи к славному будущему. Именно поэтому хопи себе на погибель гостеприимно встречали всех белых пришельцев, надеясь, что вернется настоящий бахана. Пленник открыл Данте тайну условного рукопожатия, которое всегда обеспечит ему доверие хопи, даже в том случае, если Данте придет в голову в один прекрасный день потребовать себе что-то из богатств Новой Испании.

Данте воспользовался этим секретным рукопожатием теперь.

– Конкистадор, – в который уже раз проговорил хопи, но теперь с благоговейным почтением человека, увидевшего живую легенду. Он вложил эфес меча в руку Данте. Тот почувствовал знакомый рельеф рукоятки и тяжесть толедских мечей, с которыми бесконечно упражнялся, совершенствуя свое воинское искусство. Меч пришелся как раз впору пустым ножнам, висевшим у него на поясе, – он вполне мог быть близнецом того клинка, который Данте оставил на попечение слуги Ди больше трехсот лет назад.

Вложив меч в ножны, Данте быстро оценил толпу. Никто, казалось, не был удивлен тем, что среди них оказался этот индеец. И ни у кого не было мечей, ни в ножнах, ни обнаженных. Ни на ком не было нагрудников. Ни плащей, ни страусовых перьев, ни касок. Большинство были одеты в брюки из плотной ткани и в рубахи, похожие на купленную для него Мод, но не черные, а бледно-голубые или серовато-коричневые. Поля широкополых шляп защищали их глаза от солнца.

На головах у женщин было что-то вроде монашеских колпаков, а их платья, узкие в верхней части, расходились широкими складками от бедер до самой земли. Было удивительно много женщин, пораженных вызывавшим жалость уродством, и никакие лишние ярды материи и хитроумные ленты не могли скрыть эти недостатки. Ткани с цветочным узором могли вырабатывать только самые искусные ткачи, но ни одна из женщин не выглядела как высокородная леди, которая могла бы позволить себе такую роскошь.

Все они были такие странные… Но все держались близко друг к другу и свободно обменивались взглядами и словами. На Данте они смотрели настороженно-внимательно, и он понимал, что для них все в нем было необычно. Он был здесь чужаком, чувствовал себя человеком не их времени, но теперь уже и не своего тоже. Он был не в своей тарелке.

Душу Данте пронзило сознание его отчужденности, в наступившей тишине он слышал только тяжелое, глухое биение собственного сердца. С каждым ударом его словно уносило все дальше и дальше от времени, в котором он родился и жил, и это была какая-то злая насмешка, потому что те, кого он знал и о ком заботился, давно стали прахом и тленом и больше не могли услышать вообще ничего. Карл V, Елизавета Тюдор, доктор Джон Ди – все они со своими делами и заботами превратились в тени, а их жизни стали достоянием летописцев.

Но как же он, Данте Альберто Тревани? Всю свою жизнь он боролся с позором своей незаконнорожденности, сдирая ногти до крови, прокладывал себе путь наверх и держался на хлипкой жердочке своего насеста одной лишь силой воли. Трудно было представить себе, » чтобы его исчезновение вызвало хоть у кого-нибудь малейшую озабоченность. По правде говоря, он мог бы почувствовать большое облегчение, если не настоящую радость. Елизавета, Джон Ди и его отец с легкостью бы вычеркнули его из своей жизни, как будто его никогда и не было. Чего можно было бы от них ожидать, завладей он зеркалом и вернись в свою эпоху? Он не нуждался в пророческих способностях Ди, чтобы ответить на этот вопрос.

И вновь ему предстояла дорога.

Если, конечно, он не возвратится туда так быстро, что никто даже не заметит его отсутствия.

– Для тебя все готово, бахана, – проговорил индеец. – Пойдем со мной. Я покажу тебе священную пещеру моего народа.

– Никакой он не бахана, и ему нет дела ни до какой священной пещеры! Отойди от него! – прозвучал над перроном резким фальцетом голос Мод.

С глухим ропотом, покачивая головами, люди расступились, давая дорогу Мод, прокладывавшей себе путь к Данте, свирепо поглядывавшей на стопку одежды в руках.

За нею следовала Глориана. При виде ее сердце молодого человека дрогнуло. Из всех, живших и тогда, и сейчас, она одна могла пожалеть о его исчезновении. А может, это только кажется? В Данте боролись как бы два человека – один заставлял жалеть о том, что Данте так по-глупому не остался с Глори накануне вечером. Другой же беспощадно говорил, что после ночи любви он бы просто не смог взглянуть ей в глаза, понимая, что у них нет будущего.

И все же что-то в нем восставало против этого понимания. Любить Глориану, желать ее, хотеть, чтобы она принадлежала ему, никак не могло означать простого сдерживания страсти.

Чем больше приходится бороться со вспыхнувшей страстью к запретному плоду, к одной-единственной женщине, тем больше разгорается эта страсть. И Данте удивлялся, как много мужчин проходило через эти мучительные испытания.

Глориана сменила свою одежду. На ней было платье, похожее на платья других женщин, и даже с этим уродливым выступом сзади, хотя из своего недавнего опыта он знал, что никакого уродства у нее не было. Простая серая ткань облегала точеную фигуру Глорианы, ниспадая волнами, но даже такое скромное платье не могло нарушить благородного изящества ее тела. Это была очаровательная Глориана, с профессиональной улыбкой цирковой актрисы. При виде ее, следовавшей по пятам за Мод, гул толпы усилился, и ни один человек не мог оторвать от нее глаз, провожая ее взглядом и наблюдая за каждым ее грациозным, плавным движением.

Глориане претило быть объектом праздного любопытства, и она говорила об этом Данте. И все же казалось, что блистательную Глориану не трогало бесцеремонное разглядывание. Данте тосковал по ее прелестной невинности, но боялся, что его поведение накануне вечером могло навсегда лишить его этой радости.

– Кто она? – услышал Данте вопрос какого-то восхищенного бородача.

Стоявшая рядом с бородачом женщина ткнула его локтем в бок.

– Нет, кто он? – крикливым голосом сказала она, указывая движением подбородка на Данте. – И почему на него кричал мистер Блу? Ведь мистер Блу никогда ни на кого не кричит.

– Он никогда и никому не позволяет прикасаться к своему старому мечу, но он вручил его этому незнакомцу.

– Может быть, это кто-нибудь из ожидаемых в городе гостей. – вмешался в разговор кто-то еще.

Этот вопрос как будто висел над толпой, побуждая кое-кого из мужчин вызывающе поднять головы, а некоторых женщин сбиться в тесные кучки. Гул толпы, ставший более тихим и угрожающим, как зимний гром, по мере приближения к Данте усиливался, наполняясь невидимой, но ощутимой мрачной злобой.

В глазах Глорианы вдруг появились тревога и решимость. Ее лоб прорезала тонкая, почти незаметная морщинка. А потом ее черты преобразила беззаботная ослепительная улыбка. Она повернулась в сторону Данте и широким гостеприимным жестом раскинула руки.

– Дорогой мой! – воскликнула она.

Глориана подхватила юбки, подняв их на дюйм-два над перроном, и кинулась к нему. От этого движения юбка облепила ее ноги, а рассыпавшиеся в великолепном беспорядке волосы заструились по спине. Она едва не сбила с ног Мод с индейцем и обрушилась на Данте с куда более радостным пылом, чем его любимая охотничья собака, встречавшая хозяина у порога его дома.

– Ах! – Она по-прежнему широко улыбалась и смотрела на него с безмерным восхищением, отмеченным, однако, едва заметным напряжением. – Эта штука у тебя на груди и впрямь сделана из очень крепкого металла.

Данте открыл рот для приветствия, но лишь сдавленный вздох встретил Глори, которая уже сплетала пальцы, обнимая его за шею и притягивая к себе.

– К моему величайшему сожалению, – прошептал он, думая о том, с каким наслаждением ощутил бы грудь Глорианы своей грудью, не будь на нем этой злополучной четвертьдюймовой кованой стали, разделявшей их.

Она пригнула ему шею, подняла лицо к его опустившейся голове, и он почувствовал кожей ее теплое дыхание, когда она потянулась к нему губами. О Боже, он боялся, что Глори уже никогда даже не заговорит с ним, а она хочет поцеловать его здесь, на глазах у всех этих людей!

– Какого черта ты надел все это, когда Мод дала тебе приличную одежду? – прошептала она прямо в его губы.

– Опять ты придираешься к моей одежде. Я накрыл собственную персону плоской шляпой, как ты мне советовала раньше. И мог бы сказать тебе нечто подобное о твоей внешности – что случилось с нижней частью твоего платья?

– Моего платья?

Данте быстро провел рукой по выпуклости под задней частью ее юбки.

Глориана задохнулась от негодования:

– Как ты смеешь! Прекрати немедленно! Это мой турнюр.

Данте охотно перестал поглаживать турнюр – гладить то, что на ощупь было похоже на накрытую материей корзинку, не доставляло ему никакого удовольствия.

– Разве ты не помнишь предупреждения мисс Хэмпсон о том, что нам грозят неприятности? Это на всякий случай. Но мне могут понадобиться и полные доспехи кроме брони на груди.

Он старался не замечать, как от его дыхания шевелились ее волосы, как солнечные лучи высвечивали золотисто-рыжие пряди и золотили их еще больше, отчего казалось, что она сияла каким-то ангельским огнем.

– Ладно, теперь жалеть об этом уже слишком поздно. – Глориана откинулась назад, не выпуская из кольца своих рук его шею. Широкая улыбка не могла скрыть выражения тревоги в ее глазах. – Не стой же как истукан. Обними меня.

– Обнять тебя?

– Ну да, и покрепче.

– Покрепче?

– О Боже, я все время забываю, что ты иностранец. Поторопись же и обними меня. – Увидев, что он колеблется, Глориана в расстройстве прошипела: – Данте, я умею читать настроение толпы. Для нее ты выглядишь странно в этом угрожающем одеянии. По всему видно, что эти люди раздражены. Будет лучше, если мы не позволим им узнать, что ты известный всему миру убийца.

– По-твоему, их смутят наши крепкие объятия?

– Возможно. Они могут подумать, что ты мой возлюбленный. – Она закусила губу, словно хотела проглотить эти слова. – Не беспокойся, я не стану навязывать тебе роль, которая тебе явно не по душе. Я просто могла бы помочь тебе выйти из затруднительного положения. На несколько минут сделать вид, что мы влюбленные, и только.

Значит, все было сплошным притворством – ее радость при виде Данте, публичное проявление страсти. Да он большего и не заслуживал, и поделом ему с его дурацкими правилами. Самое время вспомнить, что он обязан выполнять свою работу и разыграть все как по нотам.

Он попытался отстраниться от всего лишнего в этот миг и сосредоточиться на одном: обнимать так обнимать – то, что от него сейчас требовалось. Его правая рука обвила ее талию. Турнюр оказался удобной опорой, не позволявшей руке прикоснуться к нежной выпуклости ее бедра. Левой ладонью, прижатой к гибкой спине, он четко ощущал вдохи и выдохи Глорианы, которые, казалось, в упор расстреливали его руку и сердце. А может быть, он просто чувствовал ее дыхание сильнее потому, что его собственные легкие, кажется, вообще перестали работать – он совсем забыл, что нужно дышать, когда его руки обвили стан Глорианы. И в том, как крепко он ее обнимал, прижимая к себе, пока не окутал своим плащом, был порыв человека, преданного Глориане до глубины души. Два тела, покрытые плащом, как одно – такая чувственность уместна только в спальне… Мужчина, подумал Данте, может получить полное удовлетворение, не выпуская Глориану из вечных крепких объятий и защищая ее от любой опасности.

Но молодой человек тут же понял, что как бы крепко он ее ни обнимал, он не мог защитить Глори от устных оскорблений. Какая-то дородная женщина с кирпичным румянцем во все лицо, исполненная самодовольства, локтями проложила себе дорогу в первый ряд толпы. Ее платье по покрою и цвету было точной копией платья Глорианы, но для этой толстухи, вероятно, ушло столько материи, что ни о какой красоте не могло быть и речи. Ее зад выставлял напоказ самый большой из всех выступов, которые доводилось видеть Данте. На таком турнюре можно было расположиться со стулом и проверять бухгалтерские книги.

Она ткнула своим толстым указательным пальцем в сторону Глорианы.

– Я знаю, кто она такая! – проревела она. – Она из цирка, приблудок Гарри Трэска.

Видно, подумал Данте, несмотря на то что прошло уже три столетия, общество продолжает глумиться над теми, кто не вписывается в принятые рамки.

Глориана застыла в руках Данте, и казалось, что она даже перестала дышать. Не встретив поддержки, мгновенно замолк подхвативший это оскорбление чей-то визгливый смех. Гул толпы изменился, приняв слишком хорошо известную Данте насмешливую окраску.

– И как только она осмеливается показывать здесь свой нос!

– Циркачи! Надо же! Как будто у нас в Холбруке мало своего сброда!

Толстуха в сером платье поглядывала кругом с чопорным удовлетворением:

– Я приметила ее еще с тех пор, как она отправляла телеграмму из телеграфного отделения моего мужа.

– Читать чужие телеграммы! – взорвалась яростным негодованием Мод. – Огрей ее как следует своим железным желудем, Данте!

Хотя он ни разу за всю свою жизнь не поднял руки на женщину, вид у Данте был такой, словно эта мысль показалась ему превосходной. Он отстранил было Гло-риану, но тут же замер, когда она положила ему на плечо руку.

– Что ты намерен сделать?

– Выполнить свою обязанность. – Он не мог позволить себе сбросить с плеча удерживавшую его руку Глорианы и ограничился тем, что обвел толпу свирепейшим взглядом. При этом он отметил про себя, что одни в толпе просто проявляли любопытство, другие стушевались под его тяжелым взглядом и только третьи встретили этот взгляд явно враждебно, но лишь немногие осмеливались смотреть на Глориану нагло-пренебрежительно, что заставило Данте крепче стиснуть в руке эфес меча. – Постой в сторонке, Глориана, мне не привыкать учить наглецов хорошим манерам.

– Не мешай ему, Глори, – настаивала Мод.

– Нет. Я могу это уладить. Только… только слушайся меня.

Она повернулась кругом и, шагнув в сторону тучной старой карги, остановилась перед ней почти нос к носу. Тряхнув головой, Глориана рассыпала волосы по плечам, и солнце тут же высекло из них искры, похожие на те, »что летят при скрещивании шпаг. В ее голосе зазвенела смертельная угроза, подобная оружию тончайшей работы, готовому обрушиться на обидчика.

– Да, я дочь Гарри Трэска. – Данте уловил деланную учтивость в голосе Глорианы. – С кем я имею удовольствие разговаривать? – Она сделала еще один шаг вперед к этой женщине, заставляя ее попятиться на несколько дюймов и, наклонив голову, посмотреть на Глориану глазами просительницы, покорной своей королеве.

– Я миссис Лаудон, – выдохнула женщина. – Генриетта Лаудон. Я… я жена телеграфиста.

– О, жена телеграфиста. Я ожидала чего-то более солидного.

Лицо миссис Лаудон пошло пятнами от унижения, но губы ее оставались поджатыми. В толпе кто-то иронически хихикнул, и кожа миссис Лаудон покрылась мертвенной бледностью.

– Глориана, – предостерегающе шепнул Данте, опасаясь, что из-за своей смелости и прямоты она сделает неосторожный шаг и без всякой необходимости наживет себе непримиримого врага.

Она повернула к нему лицо, и в этот момент он увидел, что она вовсе не смела и не властна. Глаза Глорианы выдавали лишь печальное осознание того, что ей слишком хорошо знакомы стычки такого рода. И конечно, она не сомневалась в том, что только сила и решительность могли бы защитить ее уязвленную гордость от пренебрежения и оскорблений. Все это напомнило молодому человеку свое собственное положение. В свое время он вел себя подобным образом, нередко с тревогой ожидая мучительных, позорных разоблачений в том, что он незаконнорожденный, каким он и был в действительности. И только после того, как его физическая сида окрепла настолько, что сравнялась с его внутренней силой, люди перестали мучить его и насмехаться над его происхождением.

Но Глориана никогда не обретет мужской силы. Она хотела нанять его, а он думал лишь о том, чтобы уйти от нее как можно скорее. Он постоянно забывал об их скором расставании, как только Мод( получит для него зеркало. Было бы ошибкой вмешиваться в то, как Глориана разделывается со своими врагами, поощрять ее привязанность к нему, так как он совсем скоро должен будет покинуть, оставить ее наедине со своими трудностями.

Нет, не вмешиваться нельзя. Нужно принять вызов и потребовать удовлетворения. Он заметил новый всплеск волнения в толпе, снова привлекший к ней внимание Глорианы.

Люди расступались перед каким-то золотоволосым человеком. Он был ростом ниже Данте на несколько дюймов, у незнакомца были такие же длинные волосы и такие же красивые усы, как у Данте. В руках у незнакомца была винтовка, а сбоку, на левом бедре, пистолет. В противоположность одетым в серые и серо-коричневые одежды горожанам на нем была белая рубашка и темные бриджи с нашитыми длинными кусками тонкой кожи, единственным назначением которых, казалось, было предохранение от трения друг о друга внутренних сторон штанин.

«Длинноволосый и очень элегантный», – говорила мисс Хэмпсон, описывая нового шерифа, коммодора Перри Оуэнса. Описание любопытной старой девы оказалось на удивление точным.

– О'кей, земляки, отойдите подальше! – властно покрикивал он. – Рабочие не могут подойти к поезду, чтобы начать разгрузку, – эдак вы нарушите график движения поездов.

– Погодите, шериф Оуэне, – недовольно буркнул один из горожан, назвав того по имени и подтвердив тем самым догадку Данте. – Тут Хенни Лаудон схватилась с этой вот рыжей. Бьюсь об заклад, что вы ее не знаете!

– Поэтому-то я и пришел. А от вас требуется только одно – разойтись, – распорядился Оуэне. Он поставил винтовку к ноге. – Расходитесь же! – потребовал он.

С едва слышным ропотом толпа неохотно рассеялась, и с шерифом остались только Данте, Глориана, Мод да мистер Блу. Шериф подхватил винтовку под мышку.

– С тех пор как в Плезент-Вэлли начались волнения, я взял за правило встречать всех приезжих, – заговорил Оуэне, не выказывая ни малейших признаков гостеприимства. – Холбруку больше не нужно беспорядков, поэтому если вы приехали сюда для того, чтобы нагнетать вражду, отправляйтесь дальше этим же поездом.

– Мы приехали не для того, чтобы нарушать спокойствие, – заявила Глориана. – Я здесь для того, чтобы предъявить права на наследство.

– Значит, Хенни Лаудон опознала вас правильно. Вы незаконная дочь Гарри Трэска.

Напряженная тишина повисла в воздухе. После неловкой паузы Глориана заговорила снова:

– Я предпочитаю выражение «родная дочь», шериф.

– Вам известно, мисс, что ваш папаша просил меня позаботиться о вас, если вы когда-либо здесь объявитесь? Может быть, было бы проще, если бы я называл вас по имени, но будь я проклят, если могу вспомнить, как вас зовут, – заметил шериф Оуэне. – И прошу прощения за такую строгость, но я шериф в этом городе, и мне платят за то, чтобы я относился с подозрением к посторонним.

– Глориана. Глориана Карлайл.

Когда Глориана представилась шерифу, она сменила гнев на милость. Потом шериф кивнул головой в сторону Данте.

– Это мой… гм… это Данте Тревани, он… гм… – Глориана пришла в явное замешательство.

– Уж во всяком случае, не телохранитель, – вмешалась Мод. – Он ее… он ее жених. А я, как говорится, их компаньонка и не спускаю с них глаз, пока они не поженятся.

Полный смятения взгляд изумленной Глорианы встретился с глазами Данте.

– Черт возьми, вот и прекрасно, у нас найдется священник, а то и два, если вы задумаете обручиться здесь, в Холбруке. – Шериф кивнул Данте и протянул ему руку. – Коммодор Перри Оуэне к вашим услугам, – представился он.

Данте был готов пожать руку человеку, который, как он надеялся, мог бы стать его учителем. Но, услышав о новой помолвке без его согласия, Данте крепко сжал рукоятку меча. Глориана стояла, судорожно сцепив пальцы. Ветер раздувал ее юбки и спутывал ей волосы, но это не скрывало от него ее едва заметного трепета.

Помолвка. Но она никогда не станет его женой, что бы ни говорила Мод.

Он, Данте, будет уже далеко, прежде чем Оуэне спросит, почему он не дал Глориане своего имени. По-видимому, ему было предназначено судьбой подойти вплотную к браку, но оказаться забытым как в этой эпохе, так и в своей собственной. После его бесследного исчезновения память о нем вскоре померкнет в сознании Глорианы, в конце концов позабудется и его образ – черты лица, цвет глаз, волос.

Данте решительно отбросил в сторону эти грустные мысли, наводящие тоску.

«Слушайтесь меня», – вспомнил Данте слова Глорианы. Ему так нужно было хоть несколько секунд для спокойного размышления, чтобы взвесить все «за» и «против», но даже такой малости у него не было. Если бы подобное ухищрение облегчило их проезд через Холбрук и позволило бы Глориане чувствовать себя в безопасности, он мог бы допустить новую помолвку…

Данте сунул в протянутую руку Оуэнса свою и глубоко вздохнул. Глориана вся лучилась чистотой и ослепительно прекрасной улыбкой, в которой не было ни намека на неискренность. Ему не впервые приходилось видеть ее очаровательную улыбку. Но даже если бы Данте увидел улыбку Глорианы один-единственный раз, она никогда не стерлась бы из его памяти.

–Женщина, которая собирается стать моей женой… – начал было Данте свою лживую тираду, но тут же почувствовал, как у него перехватило горло, когда она прильнула к нему и просунула руку под локоть. Он подумал, что действительно помолвленный мужчина мог бы положить на руку леди свою, и поступил как, по его мнению, подобает настоящему жениху. Ее пальцы показались ему до невозможности нежными, а кожа – глаже и холоднее самого роскошного шелка. – Моя суженая…

– Нет нужды извиняться за то, что она вызвала ярость Хенни, мистер Тревани. Рыжие всегда сварливы, а что касается ее отца Трэска, то он был упрямейшим сукиным сыном, и она, естественно, унаследовала фамильную черту. – Оуэне говорил не без чувства юмора, улыбаясь одними глазами. – Кроме того, Хенни Лаудон всегда встревает решительно во все, без нее не обходится ни одна свара.

– Мне очень жаль, что я ее расстроила, – заметила Глориана, хотя в ее голосе не прозвучало ни малейшего раскаяния. – Это больше не повторится, потому что мы будем здесь очень недолго.

– Что верно, то верно, – подытожила Мод, сопроводив свои слова убедительным кивком. – Мы уедем сразу же после того, как Глориана завершит некоторые сделки, которые подготовила по телеграфу.

– Вы, мисс Карлайл? – На лице Оуэнса появилось выражение озадаченности, и он вопрошающе повернул голову к Данте. – Вы позволяете своей невесте заниматься делами?

– Моя невеста… – У Данте снова перехватило горло при мысли о том, что Глориана входила в роль жены.

– Он иностранец, – поспешила с объяснением Глориана, опасаясь, что ответ Данте может все испортить. – Он плохо говорит по-английски, но может читать и писать по… гм… Проклятие! Я совсем забыла, как называется этот язык, дорогой мой.

– Цыганский, – подсказала Мод.

– Нет, итал… – попытался было возразить Данте.

– Вот именно. Он цыган. – Глориана мило улыбнулась, взмахнув ресницами. – Спасибо, дорогой. Ты же знаешь, как трудно мне запоминать такие необычные слова.

Данте открыл рот, полный решимости защитить как свою родную страну, так и свое с таким трудом завоеванное знание английского языка, но взгляд Глорианы был настолько красноречив, что Данте тут же замолчал. Он помнил, что она просила не возражать ей, и коротким кивком дал понять, что, хотя и неохотно, он повинуется.

– Я никогда раньше не встречался с цыганами. – Озадаченный Оуэне потер подбородок и нахмурился. – Они все так одеваются?

– О, это же цирковой костюм, – ответила Гло-риана.

– Но почему он носит цирковой костюм в поезде?

– Он разучивал свой номер, – объяснила Мод. – Такое уж у цыган правило, по меньшей мере у цыган – цирковых актеров: они репетируют выступления только в костюмах. – Она торопливо передала Данте одежду, которую до этого момента не выпускала из рук. – Возьми, Данте, раз ты кончил репетировать, можешь переодеться в обычный костюм.

– Гм… – Оуэне снова взял под мышку свое оружие, и в несколько небольших, размеренных шагов обошел Данте кругом, рассматривая его со всех сторон. – А что вы делаете в цирке, мистер Тревани?

– Он акробат на трапеции, – поспешила объяснить Глориана.

– Да, – подтвердил Данте, раздумывая над тем, что такое акробат на трапеции.

– Я и не подозревал, что вагоны компании «Атлан-тик энд Пэсифик рейлроуд» оборудованы тренировочными трапециями.

Оуэне, казалось, принимал этих женщин, но у него были большие подозрения в отношении Данте. Тот счел за благо по-солдатски изготовиться, вспоминая предупреждения мисс Хэмпсон, что Оуэне часто сажает вызывающих у него подозрение приезжих в тюрьму.

– Да нет же, черт возьми! Данте для тренировок не нужны никакие трапеции. – Мод взмахом руки отвергла саму эту мысль. – У вагонов с каждого конца имеется площадка, и он просто перелетает от одного вагона к другому, как большая старая человекообразная обезьяна. Данте знал людей, которые тратили столько же времени на оттачивание своего ума, сколько и на заточку оружия. Он всегда был убежден, что не в меру острый язык восполняет собой недостаток мужских качеств или является следствием тщательно скрываемой трусости. Теперь же ему хотелось самому обладать умением переброситься острым словцом, а не безропотно выслушивать, как его называют старой обезьяной.

– Это небезопасно, – заметил Оуэне.

– Разумеется, поэтому-то я и заставляю его надевать этот костюм. – Глориана костяшками пальцев постучала по нагруднику Данте, который отозвался металлическим гулом. – Это защитит его в случае падения.

– Но пулю не остановит, – возразил Оуэне. – Можно покрыть себя металлическими латами с головы до ног, и все равно останется мало надежды на то, что уцелеешь в Плезент-Вэлли. Там, вЯвапи-Каунти, шерифом Билл Малвинон. Не пройдет и недели, как он пришлет оттуда ваши трупы.

Данте довольно пренебрежительно относился к многочисленным предостережениям, которые они получали, но, слушая этого властного человека со стальными глазами, с такой уверенностью предсказывавшего их гибель, он почувствовал, как у него заколотилось сердце.

– С ней не случится ничего плохого, если я не умру первым.

– Так, вероятно, и будет, – возразил Оуэне. – Хотя я рекомендую вам следить за тем, чтобы она всегда шла впереди вас. Вы запаслись каким-нибудь огнестрельным оружием вроде этого, например?

Не давая Данте времени разгадать смысл этих непонятных для него английских слов, шериф потянулся правой рукой к левому бедру и вытащил из кобуры пистолет. Оуэне чуть шевельнул правым бедром, и покоившаяся на нем винтовка словно сама собой прыгнула в его свободную руку. Поднимая поочередно каждое оружие, он сказал:

– Большинство людей не могут управляться с винтовкой и пистолетом одновременно из-за различия в их размерах. Я же просто говорю, что оружие есть оружие, и в здешних местах, черт возьми, человеку лучше знать, как его применять независимо от размеров. Следите за тем, чтобы эта старая бечевка была привязана к этому вот штырю.

Едва заметным движением запястья шериф заставил пистолет повернуться вокруг его указательного пальца.

– Следите за мной, леди.

Он стал поворачивать приклад винтовки вперед, пока не раздался громкий металлический щелчок, а потом дал ему снова упасть назад. Затем, держа то и другое оружие на уровне бедра, Оуэне повернулся к потертой бечевке, на которую указывал раньше. Пистолет и винтовка на его бедре одновременно выстрелили дуплетом… и четко разрезанная бечевка упала на пыльную платформу.

Глориана искоса посмотрела в сторону Мод, почти незаметно пожавшую плечами, прежде чем изобразить показной зевок. Обе женщины вежливо поаплодировали, но совсем не удивились.

Сам же он был просто восхищен искусством Оуэнса. Подумать только, человечество настолько усовершенствовало оружие, что при стрельбе даже целиться не надо, и человек может один без всякой помощи управляться с парой стволов!

Меч, который Данте сжимал в руке, вдруг показался ему скорее детской игрушкой, нежели оружием, способным нанести серьезное поражение, и он понял, что Оуэне сказал правду – его латы не могут защитить от врагов, у которых в каждой руке по такому стволу.

С момента появления в этой эпохе ему постоянно приходилось быть настороже. Он понимал, что опрометчивые фразы и рассказы о том, как он был перенесен в будущее, легко могут привести к тому, что его сочтут за сумасшедшего или за лунатика, а лишний шум может только воспрепятствовать его возвращению в свою эпоху и страну.

Но как ни старался Данте, ничего путного из его осмотрительности не вышло, кроме постоянного унижения. Никто и не думал с ним считаться. Цыган-акробат на трапеции! Старая человекообразная обезьяна! Вне всяких сомнений, это не входило в испытания, уготованные ему Ди. Он пробыл в будущем всего несколько дней, а уже проглотил больше пилюль, чем мог вместить его желудок.

Давно пришло время отказаться от наблюдения и выжидания. Он должен наконец начать действовать как мужчина.

– Шериф Оуэне, – спросил Данте, – не приходилось ли вам наниматься в учителя к человеку, который глубоко уважает ваше искусство владеть огнестрельным оружием? Мы, акробаты на трапеции, не слишком поднаторели в обращении с винтовками и пистолетами.

– Данте, нет! – запротестовала Глориана.

Но Данте видел, что Оуэне был польщен и заинтригован его предложением.

– Я могу уделить вам пару часов прямо сейчас, – ответил шериф.

– Превосходно, – согласился Данте. – Мод, присмотри за выгрузкой лошадей. А ты, Глориана, займись своими деловыми бумагами. У нас с шерифом мужские дела.