Королевская шутиха

Королева решительно покачала головой.

— Нет, Ханна. Такого желания у меня никогда не было. Идем со мной.

Мы отошли на несколько шагов.

— Ты видела Елизавету?

— Да.

— И что она сказала о визите посла?

— Я говорила с одной из ее фрейлин, — соврала я, не желая упоминать Роберта Дадли — фаворита этого вероломного двора.

— Что она тебе рассказала?

— Посол приезжал засвидетельствовать принцессе свое почтение.

— И только? Что-то не верится.

Я не знала, как мне построить дальнейший разговор. Долг обязывал меня быть с королевой честной, а сострадание к ней требовало избегать болезненных ударов. Этот разговор я обдумывала всю дорогу до Лондона и решила: уж лучше я буду лгуньей, чем убийцей женщины, которую я искренне любила. Я не могла сообщить ей, что ее горячо любимый и обожаемый муж обхаживает Елизавету и не прочь жениться на принцессе.

— Посол склонял ее к браку с герцогом Савойским, — сказала я. — Но Елизавета сама мне объявила, что за герцога не выйдет.

— Значит, герцог Савойский? — задумчиво спросила королева.

Я кивнула.

Она протянула мне руку. Пальцы Марии были холодными. Я взяла их в свою ладонь, не зная, в каком направлении продолжится наш разговор.

— Ханна, ты — мой давний друг. Надеюсь, верный друг.

— Да, ваше величество.

Она понизила голос до шепота.

— Ханна, мне иногда кажется, что я сошла с ума. Я помешалась от ревности и несчастий.

Ее темные глаза наполнились слезами. Я крепко сжала ее руку и спросила:

— Что заставляет вас так думать, ваше величество?

— Я начала сомневаться в нем. Представляешь? Я усомнилась в своем муже. Я сомневаюсь в наших брачных клятвах. Если я начинаю сомневаться в самых основах, мой мир должен разлететься вдребезги. И тем не менее я сомневаюсь.

Я не знала, какие слова говорить ей и нужны ли они вообще. Теперь уже Мария больно сжала мне руку, но я не подала виду.

— Ханна, ответь мне на один вопрос, и тогда я перестану об этом думать. Но ответь мне честно и не смей никому рассказывать.

Я глотнула воздуха, не представляя, какая бездна может разверзнуться у меня под ногами.

— Я готова вам ответить, ваше величество.

Внутренне я пообещала себе: если вопрос будет таить опасность для меня, Дэнни или сэра Роберта, я позволю себе солгать. Сердце наполнилось знакомым страхом перед грядущей бедой. Я слышала, как оно колотится. Лицо королевы было полотняно-белым. Глаза светились безумным блеском.

— Скажи, а нет ли у тебя ощущения, что герцог Савойский — не более чем прикрытие? Что король сам может свататься к Елизавете, невзирая на то что он — мой муж и мы приносили клятвы перед Богом, папой римским и нашими королевствами? Ответь мне, Ханна! Знаю, ты можешь счесть мой вопрос бредом сумасшедшей. Какое сватовство, если он — мой муж? Но мне не дает покоя мысль, что Филипп ухаживает за ней. Не скуки ради, не ради флирта, а с намерением жениться на ней. Я должна это знать, иначе страх меня просто разорвет.

Я закусила губу. Королеве не требовался мой словесный ответ. Она сразу почувствовала: самый худший ее страх не был бредом больного воображения. Она все поняла.

— Боже мой, значит, это… правда, — медленно проговорила она. — Я считала свои подозрения следствием болезни. Лучше бы так, лучше бы мне сойти с ума. Но рассудок пока еще служит мне. Я увидела ответ на твоем лице. Он обхаживает мою сестру с намерением жениться на ней. Мою сестру! Мой муж!

Я сжала ее холодную руку в своих.

— Ваше величество, я думаю, это не более чем политический маневр короля. Нечто вроде завещания на будущее. Его волнует дальнейшая судьба королевства, если с вами вдруг что-то случится или, не дай Бог, вы умрете. Король думает о безопасности Англии и ее союзничестве с Испанией. Его долг — заботиться о безопасности страны и сохранении истинной веры. И если в будущем… после вашей смерти… он женился бы на Елизавете, Англия наверняка осталась бы католической страной. Вы ведь тоже не хотите, чтобы здесь снова расцвел протестантизм. Получается, у вас с королем одинаковые заботы.

Она качала головой, будто я несла откровенную бессмыслицу.

— Боже мой милостивый, этого я больше всего и боялась, — тихо сказала королева. — Я видела, как столкнули с трона и опозорили мою мать. И та, кто это сделала, смеялась ей в лицо при попустительстве моего отца. А теперь дочь той женщины делает то же самое со мной.

Королева остановилась и взглянула на меня.

— Неудивительно, что мне в это не верилось. Неудивительно, что я пыталась приписать свой страх чему угодно: безумию, подозрительности… Ханна, всю свою жизнь я боялась, что мой жизненный путь окончится так же, как у моей матери. Отвергнутая, покинутая, а на троне торжествующе восседает другая шлюха из рода Болейн. Когда же прекратится это беззаконие? Когда колдовству Болейн наступит конец? Анне отрубили голову, но вот уже ее змеиное отродье подросло и готово брызгать ядом!

— Ваше величество. Я понимаю, вам очень тяжело. Но не показывайте виду здесь, перед вашими придворными. Соберите все ваши силы.

Я представила, как при дворе Елизаветы будут до слез смеяться над королевой, которая упала в обморок, узнав о том, о чем уже месяцами сплетничали все европейские дворы, — о предательстве мужа.

Королеву трясло, но она все же сумела совладать с собой и удержать слезы.

— Ты права, — сказала она. — Я больше не поддамся стыду, не скажу ни слова и вообще перестану об этом думать. Погуляй со мной, Ханна.

Я оглянулась на Дэнни. Малыш восседал на коленях Уилла, а тот показывал ему, как шевелить ушами. Дэнни был в полном восторге. Я взяла королеву за руку и приноровилась к ее медленным шагам. Придворные, позевывая, двинулись следом.

Королева смотрела на быстрое течение Темзы. Кораблей стало значительно меньше. Война с Францией и неурожайные годы подорвали торговлю.

— Ханна, а ведь я полюбила его, едва увидев портрет, — сказала Мария. — Помнишь?

— Да, ваше величество.

Я не стала напоминать ей о своем предостережении, вырвавшемся у меня тогда.

— А когда я увидела его воочию, моя любовь превратилась в настоящее обожание. Помнишь нашу свадьбу? Помнишь, как великолепен он был? А каким счастьем светились наши глаза. Помнишь?

Я кивнула, вспомнив и язвительные слова испанских придворных, жалевших Филиппа, которому предстояло выполнение супружеских обязанностей.

— Я была готова поклоняться ему, как божеству, когда он отвел меня на супружеское ложе и возлег со мной. Он подарил мне радость, какую я никогда в жизни не испытывала. Ханна, никому не понять, что он значил для меня. Никому не понять, как горячо я его любила. И теперь по твоему молчаливому ответу я узнаю, что он уже думает о моей смерти и намеревается жениться на той, кто является моим злейшим врагом. Представляешь? Мысленно он уже похоронил меня, а сам строит дальнейшие замыслы.

Она замерла. Придворные тоже замерли, вопросительно глядя то на нее, то на меня и пытаясь угадать, что за скверные новости я привезла ей из Хатфилда.

Королева оцепенела, затем ее рука поднялась к глазам, будто она хотела прикрыть их от внезапно брызнувшего солнца.

— Возможно, он даже не захочет дожидаться моей смерти, — прошептала она.

Мимолетный взгляд на мое побелевшее лицо досказал ей окончание этой ужасающей истории.

— Нет, быть того не может, — упрямо произнесла она и встряхнула головой. — Только не это. Он не посмеет развестись со мной! Он не поступит со мной, как мой отец с моей матерью. Я не давала ему повода. Да и какой может быть повод, кроме плотского желания к другой женщине? А она умеет возбуждать желание в мужчинах! Еще бы, чтобы шлюха, дочь шлюхи этого не умела!

Королева не плакала. Она с детства научилась держать голову высоко и не поддаваться слезам. Искусать до крови губы, но не заплакать. Она не смела проявлять слабость в присутствии других. Она была королевой, дочерью своей матери.

Королева просто дернула головой, словно получила сильный удар. Потом подозвала к себе Уилла. Шут подошел вместе с Дэнни и взял протянутую ему руку.

— Знаешь, Уилл, думаю, тебя позабавят некоторые совпадения, — тихо начала она. — Мне они казались плодом моих детских страхов. Но я выросла, а плоды… похоже, мне придется их вкусить. Так вот, о совпадениях. Похоже, я кончу жизнь так же, как кончила ее моя мать: покинутая мужем, который готов променять меня на шлюху и помочь ей воссесть на престол. Впрочем, совпадения неточные. Моей матери Господь послал ребенка, а я, скорее всего, умру бездетной.

Она посмотрела на него и улыбнулась, хотя в глазах блестели слезы.

— Уилл, правда, это смешное совпадение? Может, пошутишь по этому поводу?

Он резко мотнул головой.

— Нет. Здесь нет поводов для шуток. И ничего смешного тоже.

Королева кивнула.

— И потом, у женщин все равно нет чувства юмора, — добавил шут.

Последнюю фразу Мария вряд ли слышала. Ее сознание погрузилось во тьму ожившего кошмара. Отныне ей уготована судьба ее матери: быть покинутой королем и доживать с разбитым сердцем.

— Поскольку у женщин нет чувства юмора, они не могут оценить мужских шуток. В том числе и касающихся нынешних обстоятельств, — заметил Уилл.

Королева отпустила его руку и повернулась ко мне.

— Прости, что я так высказалась о твоем ребенке. Малыш ни в чем не виноват. Славный мальчик. Как его зовут?

Уилл Соммерс подвел к ней Дэнни.

— Его зовут Дэниел Карпентер, ваше величество, — ответила я, видя, каких усилий ей стоит сейчас держаться.

— Дэниел, — повторила королева, улыбаясь моему сыну. — Надеюсь, ты вырастешь и будешь верным.

Ее голос чуть дрогнул. Потом она опустила свою унизанную кольцами руку на голову Дэнни и нежно погладила малыша.

— Да хранит тебя Господь.

Вечером, пока Дэнни засыпал, я взяла лист бумаги и написала его отцу:

Потом я взяла лист, поцеловала имя, написанное вверху, и бросила письмо в огонь.

В августе двору предстояло переместиться в Уайтхолл. Беременность королевы помешала устроить традиционное летнее путешествие по дворцам. Теперь, когда у Марии не было ни ребенка, ни даже мужа, лето ее тяготило, и она решила ускорить наступление осени. Правда, лето в этом году выдалось под стать настроению королевы. Погода стояла холодная, дожди лили практически ежедневно. Значит, опять жди неурожая по всей стране и новых голодных смертей. Пятый год Мария правила Англией, и пятый год Бог почему-то упорно не желал явить нашей стране свою благосклонность.

Возвращение сопровождалось куда меньшей шумихой и суетой, чем в прежние годы. Двор королевы значительно уменьшился. Уменьшилось и число всевозможных прихлебателей. Двор редел буквально на глазах.

Мы с Уиллом ехали сразу за повозкой королевы. Ее въезд в Лондон был почти незаметен.

— Слушай, куда все подевались? — спросила я.

— Как будто ты не знаешь? — огрызнулся шут. — В Хатфилд, куда же еще.

Королева, казалось, уже не замечала редеющего двора. В день приезда в Уайтхолл у нее обнаружился жар. Она не стала обедать в большом зале и почти не притронулась к кушаньям, принесенным в ее покои.

Выходя из большого зала, я остановилась на пороге. Обстановка была до боли знакомой. Когда-то я уже это видела: пустой трон, жадно насыщающиеся придворные, слуги с подносами, торопящиеся во внутренние покои и знающие, что тот, кому они несут еду, давно потерял аппетит. Так было во времена болезни короля Эдуарда. Правда, обеды в его отсутствие проходили веселее, и придворных за столом собиралось побольше. Но тогда кто-то еще надеялся на его выздоровление. Надежд на королеву Марию никто уже не возлагал.

Выйдя из зала, я нос к носу столкнулась с Джоном Ди.

— Здравствуйте, доктор Ди! — сказала я, делая легкий реверанс.

Когда-то я радовалась каждой встрече с этим ученым человеком. Сейчас мне стало страшно.

— Здравствуй, Ханна Грин, — тепло поздоровался со мной он. — Как поживаешь? Как королева?

Я привычно огляделась по сторонам, не слышит ли нас кто. Сейчас даже подслушивать было некому.

— Со мной все хорошо. А вот королева заболела. У нее жар, жалуется на ломоту во всех костях. Течет из носа и из глаз. И, как всегда, в печали.

— Сейчас половина Лондона болеет, — сказал Джон Ди. — Давно не помню такого холодного и сырого лета. Как твой сынишка?

— Слава Богу, здоров.

— Он так и не говорит?

— Нет.

— Я думал о нем и о нашем с тобой разговоре. Есть один человек. Он мог бы тебе помочь. Врач.

— В Лондоне? — спросила я.

Джон Ди извлек клочок бумаги.

— Я записал его адрес на случай, если вдруг встречу тебя сегодня. Этому человеку ты можешь доверять.

Я не без внутреннего трепета взяла адрес врача, понимая, что Джон Ди так и остался для меня загадочной личностью.

— Вы, наверное, пришли повидаться с сэром Робертом? — спросила я. — К вечеру он должен вернуться из Хатфилда.

— Тогда я обожду в его покоях, — сказал доктор Ди. — Не хочу обедать в большом зале, когда там нет королевы. Не люблю смотреть на пустой английский трон.

— И я тоже, — призналась я, постепенно освобождаясь от страха. — У меня были те же мысли.

— Тому врачу можешь смело доверять, — повторил Джон Ди, касаясь моей руки. — Расскажи ему, кто ты и что нужно твоему ребенку. Уверен, он тебе поможет.

На следующий день я вместе с Дэнни отправилась к врачу. Он жил в той части города, где находились судейские гильдии. Подойдя к узкому и высокому дому, я постучалась. Дверь открыла приятного вида девушка. Я назвала себя. Служанка ответила, что ее хозяин примет меня, но сейчас он занят и просил обождать в гостиной. Она провела меня в комнату, стены которой были уставлены шкафами, но вместо книг на их полках лежали камни всех размеров и цветов.

Врач застал меня любующейся великолепным куском мрамора редкого медового цвета.

— Вам интересны камни, миссис Карпентер? — спросил он.

Я осторожно положила камень на место.

— Особо нет, но мне доводилось читать о камнях и о том, каким странным образом они располагаются на поверхности земли и под нею. И до сих пор этому не найдено объяснения.

— Вы правы, — кивнул врач. — Пока никто не объяснил, почему в одном месте мы находим уголь, а в другом — золото. Как раз об этом мы недавно беседовали с вашим другом, мистером Ди.

Приглядевшись, я поняла: врач, как и я, принадлежал к избранному народу. У нас с ним был почти одинаковый цвет кожи и глаз. Мне понравилось его лицо с длинным сильным носом, выгнутыми бровями и высокими скулами.

Вспомнив совет Джона Ди — говорить с этим человеком без утайки, я сказала:

— Карпентер — фамилия моего мужа. Прежде я звалась Ханной Верде. Когда я была еще маленькой, мы с отцом перебрались в Англию. Если вы присмотритесь к цвету моей кожи и глаз, вы убедитесь, что мы с вами принадлежим к одному народу. Мой сын — тоже. Ему всего два года. Он нуждается в вашей помощи.

Врач посмотрел на меня так, будто готов был все отрицать.

— Извините, миссис Карпентер. Я не знаю никаких Верде, — осторожно сказал он. — И не понимаю, о какой принадлежности к одному народу вы сейчас говорили.

— Мой отец происходил из рода Верде. Это старинный род испанских евреев. Мы жили в Арагоне. Приехав в Англию, отец сменил фамилию на Грин. Мои парижские родственники носят фамилию Гастон. Карпентер — фамилия моего мужа, а происходит он из рода Дизраэли. Сейчас муж в Кале.

При упоминании о Дэниеле мой голос слегка дрогнул.

— Мы там жили… до вторжения французов. Муж попал к ним в плен. Я давно не имею вестей о нем. Ребенок — его сын. Мальчик не говорит с тех самых пор, как мы бежали из Кале. Должно быть, это следствие сильного испуга. Но он — сын Дэниела Дизраэли и нуждается в том, что принадлежит ему от рождения.

— Я вас понимаю, — уже мягче ответил врач. — А чем вы докажете принадлежность к вашему народу и искренность вашего намерения?

Даже в его доме, где нас вряд ли подслушивали, я привычно понизила голос до совсем тихого шепота.

— Когда умер мой отец, мы повернули его лицом к стене и сказали: «Возвеличено и свято будет имя Господне в мире, что сотворил Он волею Своей. И да воздвигнет Он царствие свое в дни вашей жизни и жизни всех колен Израилевых, и да приидет оно вскорости, по молитвам вашим. Аминь».

— Аминь, — прошептал врач, закрыв глаза. Потом вновь открыл их и спросил: — И чего же вы от меня хотите, Ханна Дизраэли?

— Мой сын не говорит.

— Он немой?

— В Кале у него на глазах убили его няньку. С тех пор он не произнес ни слова.

Врач кивнул. Он усадил Дэнни на свое колено и осторожно коснулся лица малыша, ушей и глаз. Я подумала, что Дэниел, должно быть, с такой же заботой осматривал чужих детей. Увижу ли я своего мужа снова? Смогу ли научить сына произносить имя его отца?

— У вашего сына нет ни болезней, ни телесных повреждений, которые мешали бы ему говорить.

— Он смеется, издает другие звуки. А вот слов не произносит.

— Вы хотите сделать сыну обрезание? — совсем тихо спросил врач. — Это даст ему определенную жизненную принадлежность. После этого в нем будут признавать еврея. И сам он будет ощущать себя евреем.

— Нынче я храню свою веру в сердце, — еще тише, чем он, сказала я. — В детстве я ни о чем не думала, ничего не знала и просто тосковала по своей матери. Теперь я уже взрослая. У меня есть сын. Теперь я понимаю: есть нечто большее, чем связь матери с ребенком. Есть наш народ и наша вера. Наша маленькая семья — часть большой семьи, называющейся нашим народом. Так было и так будет. Мы смертны, но наш народ продолжает жить. Я потеряла отца, мать. Возможно, потеряла мужа. Но у меня остается сын, и у меня остается принадлежность к нашему народу. Я знаю: Бог есть. Я знаю Его имя — Элохим. Значит, есть и вера. Маленький Дэниел — часть нашего народа. Я не могу и не смею скрывать этого от него.

Врач кивнул.

— Это не займет много времени, — сказал он.

Он взял Дэнни на руки и куда-то понес. В глазах малыша появилась тревога. Я постаралась ободряюще улыбнуться ему, хотя не знала, поможет ли ему моя улыбка. Я подошла к окну и вцепилась в оконную задвижку. Я сжимала пальцы все сильнее, пока они не побелели. Изнутри донесся негромкий плач Дэнни. Свершилось! Теперь он — настоящий сын своего отца.

Должно быть, врач был еще и раввином. Я не осмелилась об этом спрашивать, когда он передал мне затихшего Дэнни.

— Думаю, теперь ваш сын заговорит.

Я поблагодарила за помощь. Врач проводил меня до двери. Он не советовал мне быть осторожной. Я не обещала ему молчать. Мы и так оба знали: по другую сторону двери была страна, где наш народ презирали и ненавидели, где ненавидели и презирали нашу веру, забывая, что мы — немногочисленный народ, рассеянный по всему свету, а наша вера — немногочисленные полузабытые молитвы и не всегда понятные нам ритуалы.

— Шалом, — тихо сказал врач, открывая дверь. — Ступайте с миром.

— Шалом, — ответила я.

Уайтхолл и Лондон были одинаково безрадостными. Город, когда-то поднявшийся и поддержавший Марию, теперь ее ненавидел. Смрад смитфилдских костров отравлял воздух на целых полмили. А по правде говоря, этим смрадом был отравлен воздух над всей Англией.

Но Мария оставалась беспощадной. Она ни на мгновение не сомневалась: все те, кто не примет святые таинства католической церкви, обречены гореть в аду. Земные муки были пустяком по сравнению с вечными мучениями, ожидавшими души грешников после смерти. И потому нужно и впредь делать все, чтобы не дать дьяволу завладеть душами. Пусть ужасаются родные, друзья и соседи сжигаемых грешников; пусть бунтарски настроенные толпы глумятся над палачами и проклинают священников. Когда-нибудь и им откроется великая правота битвы за спасение душ. Мария по-прежнему считала себя заботливой матерью английского народа. Детям не всегда по нраву то, что мать делает для их же пользы. Главное — не идти у них на поводу. Она будет и дальше спасать всех, вопреки их желанию. И пусть при ней не говорят о милосердии и пощаде. Она проявляет высшее милосердие.

Королева не желала слушать даже епископа Боннера, тревожившегося за спокойствие города. Боннер предлагал сжигать еретиков рано утром и не устраивать из казней страшное зрелище. Мария гневно возразила ему, что готова идти на любой риск во имя исполнения Божьей воли. Сожжение еретиков — благое дело, и потому его исполнителям нечего таиться. Нужно сжигать и нужно заставлять народ видеть, как поступают с теми, кто отрицает законы святой католической церкви. Всякий, кто осмелится просить о снисхождении к еретикам, — их пособник, а потому подлежит сожжению наравне с ними.

Осень 1558 года

В сентябре двор был вынужден перебраться в Хэмптон-Корт. Врачи надеялись, что свежий воздух благотворно подействует на дыхание королевы, которое стало хриплым и затрудненным. Ей предлагались всевозможные микстуры и припарки, однако улучшения ее здоровью это не приносило. Мария крайне неохотно допускала к себе врачей и часто отказывалась принимать лекарства. Возможно, она помнила, как эти же врачи пытались лечить ее младшего брата, и считала, что их ухищрения лишь повредили ему. Вскоре я поняла: королева уже отринула все телесное, и собственное здоровье ее больше не волнует.

Эта поездка была особой в жизни Дэнни. Он впервые ехал как седок, а не как живой мешок, накрепко привязанный к седлу. Путь был недолгим, и я рассудила, что сын уже вполне большой и сильный, чтобы сидеть на втором седле у меня за спиной и крепко держаться за мою талию. Он по-прежнему ничего не говорил, но рана после обрезания зажила, и Дэнни оставался таким же спокойным и улыбчивым ребенком. Судя по тому, как крепко он обнимал меня своими ручонками, я чувствовала: это путешествие ему очень нравится. Думаю, он понимал, что впервые едет «как большой». Я выбрала самую смирную лошадь. Торопиться было некуда, и мы неспешно двигались вслед за повозкой королевы по мокрым дорогам, тянущимся через такие же мокрые поля, где крестьяне пытались жать сырые колосья ржи.

Дэнни жадно ловил впечатления от поездки. Он даже ухитрялся махать работникам на поле и тем, кто стоял в дверях своих домов, провожая взглядом нашу процессию. Никто не улыбался и не махал ему в ответ. Думаю, такое отношение к доброжелательному, улыбающемуся ребенку красноречиво свидетельствовало о многом. Дэнни ехал вместе с королевской процессией; гнев и ненависть к Марии распространялись на всех, ехавших с нею. Англия, как и Лондон, была настроена против королевы и не желала прощать ей ничего.

Все шторы ее паланкина были плотно задернуты. Мария ехала в тряской тьме. Приехав в Хэмптон-Корт, она направилась в свои покои и приказала немедленно закрыть ставни, погрузившись в сумрак.

Мы с Дэнни завернули в конюшню. Конюх помог мне вылезти из седла. Я протянула руки, чтобы забрать малыша, но он не торопился слезать.

— Ты хочешь погладить лошадку? — спросила я.

Дэнни мгновенно заулыбался и протянул ко мне ручонки. Я поднесла его к лошадиной шее и дала погладить теплую, пахнущую потом шкуру. Лошадь повернула голову и изумленно уставилась на Дэнни. Некоторое время рослое животное и маленький человек смотрели, зачарованные друг другом, затем Дэнни глубоко вздохнул и вдруг сказал:

— Хорошая.

Это было настолько просто и естественно, что я не сразу сообразила: мой сын заговорил! А потом я замерла, боясь даже дыханием спугнуть его, если он вдруг скажет что-то еще.

— Правда, хорошая лошадка? — спросила я, стремясь не показывать своего удивления. — Хочешь, завтра покатаемся на ней снова?

Дэнни посмотрел на лошадь, потом на меня и решительно ответил:

— Да!

Я притянула его к себе и поцеловала в шелковистые волосы.

— Завтра мы обязательно поедем кататься, — пообещала я сыну. — А сейчас лошадке надо отдохнуть. Она поест и будет спать.

Из конюшни я шла на подкашивающихся ногах. Дэнни как ни в чем не бывало шагал рядом, держась за мою руку. Я улыбалась ему, хотя по щекам у меня катились слезы. Дэнни будет говорить. Дэнни будет расти, как и положено здоровому ребенку. Я спасла его от смерти в Кале, а в Англии я вернула его к жизни. Я оправдала доверие его матери. Может, у меня будет возможность рассказать его отцу, что я сохранила маленького Дэниела из любви к нему, из любви к большому Дэниелу. Мне казалось очень символичным, что первым произнесенным словом было «хорошая». Возможно, он предсказывал свою жизнь, которая у него окажется хорошей.

И все же переезд в Хэмптон-Корт благотворно подействовал на королеву. Ей стало лучше. Я гуляла с нею утром и вечером. Дневной свет, особенно если появлялось солнце, ее раздражал. Но Хэмптон-Корт был полон призраков прежних счастливых дней. По здешним садовым дорожкам королева гуляла с Филиппом, когда они только поженились. Иногда их сопровождал недавно вернувшийся в Англию кардинал Поул. Тогда весь мир виделся королеве полным радужных надежд. В Хэмптон-Корте Мария сообщила мужу о беременности, здесь же она впервые удалилась в родильную комнату, полная уверенности, что вскоре осчастливит Англию наследником. И здесь же, больная и опустошенная, Мария покидала эту комнату, чтобы увидеть ликующую и флиртующую Елизавету, которая успела сделать еще один шаг на пути к трону.

— Напрасно я сюда приехала. Мне тут ничуть не лучше, — заявила королева, когда в один из вечеров мы с Джейн Дормер пришли пожелать ей спокойной ночи.

Она ложилась спать рано и в постели сразу же скрючивалась, страдая от болей в животе и от жара во всем теле.

— На следующей неделе мы переберемся во дворец Сент-Джеймс, — добавила она. — Там и отпразднуем Рождество. Королю нравится Сент-Джеймс.

Мы с Джейн лишь молча переглянулись. Мы очень сомневались, что Филипп приедет в Англию к Рождеству. Он не приехал, когда вторая беременность жены оказалась ложной. Все отчаянные письма Марии, все ее слова о нежелании жить король оставлял без ответа.

Как мы и боялись, по пути из Хэмптон-Корта в Сент-Джеймс двор Марии еще «похудел». Сэру Роберту достались здесь великолепные комнаты, но вовсе не потому, что на придворном небосклоне восходила его звезда. Мужчин-придворных можно было пересчитать по пальцам. Иногда я видела его во время обеда, однако большую часть времени сэр Роберт проводил в Хатфилде, где принцесса развлекалась в веселом кругу своих сторонников и не жаловалась на недостаток гостей.

Правда, она уделяла время не только играм и забавам. Мысленно принцесса уже видела себя королевой и заранее готовилась начать перемены в стране. Не удивлюсь, если Елизавета и сэр Роберт считали дни, остававшиеся до осуществления ее заветной мечты.

Мой господин не вызывал меня к себе, не давал никаких новых поручений, однако он обо мне не забывал. В один из сентябрьских дней он сам разыскал меня.

— Думаю, я могу тебе помочь кое в чем, важном для тебя, — сказал он, весь светясь от радости. — Скажи, миссис Карпентер, ты все еще любишь своего мужа? Или мы оставим его в Кале на веки вечные?

— Вы получили известия о нем? — спросила я, чувствуя, как Дэнни ухватился за мою руку.

— Возможно, — уклончиво ответил сэр Роберт. — Но ты не ответила на мой вопрос. Ты хочешь, чтобы он вернулся в Англию, или мы навсегда забудем о его существовании?

— Судьба моего мужа — не повод для шуток. Особенно когда рядом стоит его сын, — сказала я. — Да, сэр Роберт, я по-прежнему мечтаю, чтобы он вернулся ко мне и Дэнни. У вас что, есть сведения о нем? Умоляю, расскажите мне все.

— Его имя значится в этом списке, — сказал сэр Роберт, помахав передо мной какой-то бумагой. — Тут и пленные солдаты, и пленные горожане. А еще — жители окрестных деревень вокруг Кале. Французы готовы их отпустить. Если у королевы в казне еще остались денежки, наши соотечественники скоро вернутся на родину.

У меня заколотилось сердце.

— Вы же знаете: королевская казна пуста. Страна почти разорена.

Сэр Роберт презрительно пожал плечами.

— Однако у королевы находятся деньги на флот, который должен сопровождать короля домой. И деньги на поддержание его авантюр в других странах у нее почему-то тоже есть. Когда она будет одеваться к обеду, передай ей, что после обеда я хочу поговорить с нею о наших пленных.

Я дождалась момента, когда королева, охая, поднялась с постели и уселась перед зеркалом. Служанка принялась расчесывать ей волосы. Джейн Дормер — неусыпный страж спокойствия королевы — сама подхватила лихорадку и слегла. Так что в покоях королевы не было никого, кроме нее самой, меня и служанки — неприметной девицы из семьи норфолкского сквайра.

Я не стала придумывать никаких прелюдий к разговору, а просто сказала:

— Ваше величество, я получила сведения о своем муже.

Королева равнодушно поглядела на меня.

— А я и забыла, что ты замужем. И что же? Он жив?

— Да. Он находится среди других пленных, захваченных в Кале. Французы требуют за них выкуп.

— И кто ведет переговоры с французами? — спросила королева, проявив чуть больше интереса.

— Сэр Роберт. Его люди тоже удерживают французских пленных.

Королева вздохнула и отвернулась.

— Они запрашивают слишком много?

— Не знаю, — честно ответила я.

— Хорошо, я поговорю с сэром Робертом, — утомленно произнесла Мария, словно эти несколько фраз отняли у нее почти все силы. — Я постараюсь сделать все, что смогу, чтобы вызволить твоего мужа.

— Благодарю вас, ваше величество, — сказала я, опускаясь на колени.

Королеву действительно утомил этот разговор, и по ее дальнейшим словам я сразу поняла причину.

— Жаль, мне никак не вернуть домой своего мужа, — вздохнула она. — Впрочем, я не думаю, что он когда-либо ко мне приедет.

Разговор с сэром Робертом не состоялся. После обеда лихорадка у королевы всегда обострялась. Кашель едва позволял ей дышать. Однако она написала свое согласие на счете для королевской казны. Сэр Роберт заверил меня, что теперь дело завертится. Мы с ним встретились на конюшне. Он торопился в Хатфилд.

— Кстати, а куда вернется твой муж? К тебе, во дворец? — с изящной небрежностью спросил сэр Роберт.

Вопрос застал меня врасплох. Я мечтала о нашей встрече с Дэниелом, но как-то не задумывалась о таких подробностях.

— Скорее всего, да. Я оставлю ему записки в его прежнем доме и у нас, на Флит-стрит.

Больше я ничего не сказала, ощутив нарастающее беспокойство. Что, если разлука не усилила любовь Дэниела ко мне, а наоборот, ослабила? Вдруг он решил, что я погибла, и ему нужно начинать новую жизнь где-нибудь в Италии или во Франции, о чем он часто говорил? Но еще сильнее меня пугала другая мысль: вдруг он подумал, что я сбежала от него с сэром Робертом, предпочтя жизни законной жены постыдную жизнь любовницы? Вдруг он вычеркнул меня из своей жизни?

— Можно, я напишу ему, пока он ждет освобождения? — робко спросила я.

Сэр Роберт отрицательно покачал головой.

— Переписка с пленными запрещена. Верь, что он, когда вернется, сам тебя разыщет. Кстати, он из верных мужчин? — игриво спросил сэр Роберт.

Я задумалась о годах терпеливого ожидания, о том, как Дэниел сносил все мои девчоночьи выходки и как терпелив и заботлив он был в Кале.

— Да, — коротко ответила я.

Сэр Роберт вскочил в седло.

— Если вдруг увидишь Джона Ди, передай ему, что принцессе Елизавете нужна его карта.

— А зачем принцессе вдруг понадобилась карта? — мгновенно насторожилась я.

Сэр Роберт подмигнул мне, затем наклонился в седле и прошептал:

— Если королева умрет, не назвав Елизавету своей наследницей, нам придется повоевать за престол.

Лошади не стоялось на месте, и я отскочила в сторону.

— Нет, — сказала я. — Только не это. Опять битва за престол.

— Это будет не война с народом, — успокоил меня сэр Роберт. — Англичане хотят видеть на троне протестантку. Но едва ли этого захочет Филипп. Думаешь, он так просто упустит лакомый кусочек, когда можно прийти и заявить свои права на английский трон?

— Вы опять вооружаетесь и готовите войну? — спросила я, боясь услышать «да».

— А для чего же еще я так стараюсь вернуть из плена моих солдат? И здесь, Ханна, ты мне очень помогла. Спасибо тебе.

— Сэр Роберт, о чем вы говорите?

Он погладил лошадиную шею и натянул поводья.

— Ханна, неужели ты до сих пор не поняла простую вещь? При дворе всегда кто-то что-то затевает. И ты всегда оказываешься причастной. Ты сейчас скажешь, что ничего подобного не хотела. Но уж так устроен двор: нельзя жить рядом с королевой и не быть втянутой в дюжину заговоров. Ты живешь в яме со змеями, и поверь моим словам: ты к такой жизни совершенно непригодна… Не буду тебя задерживать. Иди к королеве. Слышал, ей стало хуже.

— Нет, — нагло соврала я. — Можете передать принцессе, что королеве стало лучше.

Сэр Роберт кивнул, явно распознав мое вранье.

— Что ж, да хранит ее Господь. Теперь ее жизнь или смерть не имеют особого значения. Она уже потеряла Кале, потеряла своих детей, мужа, трон и вообще все на свете.

Сэр Роберт отсутствовал больше недели, и потому я не имела никаких новых сведений об освобождении пленных англичан. За это время я сходила в наш прежний дом и прикрепила к дверям записку. Времена были настолько тяжелыми, что желающих нанять этот домишко не находилось, и в его подвале оставалась часть отцовских книг и манускриптов. Если Дэниел ко мне не вернется и если королева не выздоровеет, возможно, я вновь поселюсь здесь и буду потихоньку торговать книгами, надеясь на лучшие времена.

Сходила я и в бывший дом Дэниела в Ньюгейте. Он жил совсем рядом с собором Святого Павла, и это навеяло неприятные воспоминания. Никто из соседей вообще не слышал о семье Карпентеров. Эти люди совсем недавно перебрались в Лондон из своего голодного Сассекса. Я смотрела на их мрачноватые, изборожденные морщинами лица и мысленно желала им лучшей жизни. Прощаясь, я попросила их передать Дэниелу, если он вдруг сюда заглянет, что жена искала его и ждет в королевском дворце.

— Какой чудный мальчик, — сказала одна из женщин, глядя на Дэнни. — Как тебя зовут, малыш?

— Дэн’л, — ответил он, постучав кулачком себе в грудь.

— Смышленый ребенок, — улыбнулась женщина. — Отец, поди, его и не узнает.

— Надеюсь, что все-таки узнает, — чуть слышно ответила я.

Если Дэниел не получил моего письма, он даже не догадывается, что его сын жив и здоров. Лучшего подарка мужу я не могла бы и придумать. Мы осуществим то, что когда-то он мне предлагал, — снова заживем семьей.

— Я уверена, отец его узнает, — повторила я.

Вернувшись во дворец, я увидела служанок и врачей, суетящихся возле покоев королевы. Оказалось, когда ее одевали к обеду, Мария вдруг потеряла сознание, и ее уложили в постель. Вызванные врачи сделали ей кровопускание. Я вручила Дэнни заботам Уилла Соммерса и направилась в покои королевы. Стражники привычно распахнули двери.

У изголовья сидела бледная Джейн Дормер, держа королеву за руку. Джейн держалась из последних сил, борясь с лихорадкой. Врачи снимали с ног Марии разжиревших от крови пиявок и бросали в стеклянную банку. На ее исхудавших ногах виднелись следы недавнего пиршества этих тварей. Служанка поспешно прикрыла ноги одеялом. Глаза Марии были закрыты; она стыдилась представать в таком виде перед мужчинами, хотя они и являлись врачами. Она даже отвернулась к стене. Вскоре врачи, молча поклонившись, удалились.

— Джейн, иди и ляг, — слабым голосом велела королева. — Не хватает, чтобы и ты свалилась вслед за мной.

— Я лягу, но не раньше, чем ваше величество съест несколько ложек бульона.

Мария покачала головой и махнула рукой в сторону двери. Джейн не посмела спорить и ушла, оставив нас вдвоем.

— Ханна, это ты? — спросила королева, не открывая глаз.

— Да, ваше величество.

— Я продиктую тебе письмо к королю. Ты напишешь письмо по-испански и отправишь так, чтобы его никто не видел. Поняла?

— Да, ваше величество.

Я достала бумагу, перо и чернила и расположилась возле королевской постели. Королева диктовала по-английски, я в уме переводила ее фразы и записывала их на испанском. Фразы были торопливыми и длинными. Чувствовалось, королева давно ждала момента, чтобы отправить мужу это письмо. Оно складывалось долгими бессонными ночами, когда Мария беззвучно плакала, лежа одна. Это было ее предсмертное послание Филиппу, который находился далеко от Лондона и весело проводил время в Испанских Нидерландах, обласканный вниманием женщин и подобострастием мужчин. Это было письмо мужу, при живой жене строившему замыслы женитьбы на ее младшей сестре. Письмо Марии напоминало письмо, которое на своем смертном одре написала ее мать, — послание любви и верности человеку, не принесшему ей ничего, кроме сердечных мучений и душевных страданий.

Слезы мешали мне писать. Я тихо вытирала их рукавом. Но королева была совершенно спокойна.

— Ваше величество, вот увидите, вам станет лучше, — пыталась успокоить ее я. — Джейн рассказывала мне, что осенью вы часто хвораете. Зато, когда ударят первые морозы, вы сразу поправитесь, и мы будем праздновать Рождество.

— Нет, Ханна, — возразила она.

В ее тоне не было и следа жалости к себе. Чувствовалось, она очень устала от земной жизни.

— Нет. На этот раз я так не думаю.

Зима 1558 года

Сэр Роберт приехал ко двору вместе с членами государственного совета, дабы склонить королеву к скорейшему объявлению имени того, кто наследует престол. За предыдущий месяц все советники побывали в Хатфилде, и их советы королеве были продиктованы Елизаветой.

— Королева очень плохо себя чувствует и никого не примет, — сердито объявила им Джейн Дормер.

Мы с нею обе стояли возле двери в покои королевы. Сэр Роберт подмигнул мне, но ответной улыбки от меня не получил.

— Это долг королевы, — осторожно заметил лорд-канцлер. — Она должна объявить свою волю.

— Она уже объявляла свою волю перед тем, как удалиться в родильную комнату, — резко возразила Джейн Дормер.

Лорд-канцлер растерянно покачал головой.

— Мы это помним. Королева объявила наследником своего неродившегося сына, а его регентом назначила короля Филиппа. Однако ребенок так и не появился на свет. Сейчас королева должна назвать своей наследницей принцессу Елизавету, которая ни в каких регентах не нуждается.

Джейн колебалась, но была полна решимости никого не впускать.

— Поймите, королеве действительно очень плохо, — сказала я.

Я говорила сущую правду. Мария беспрестанно кашляла, исторгая черную желчь. Она не могла лежать, поскольку стоило ей лечь, как у нее сейчас же начинался кашель. К тому же мне не хотелось, чтобы эти перебежчики, смеющие именовать себя слугами королевы, видели, как она оплакивает неверного мужа и надежды, разрушенные Елизаветой.

Сэр Роберт улыбнулся мне, показывая, что прекрасно понимает мое непростое положение.

— Миссис Карпентер, — официально обратился он ко мне. — Ты давно служишь при дворе и прекрасно знаешь: королева тем и отличается от обычной женщины, что у нее есть обязанности перед государством. Королева не может позволить себе запереться в спальне и лежать лицом к стене. Она это знает не хуже нас. У нее есть долг перед страной, и никто не вправе препятствовать исполнению ее долга.

Я дрогнула, и они это сразу заметили.

— Отойдите, — тихо сказал нам с Джейн лорд-канцлер.

Мы неохотно отошли, пропуская всех в покои королевы.

Их пребывание не затянулось, и, едва они ушли, я сразу же вбежала к королеве. Она полулежала на подушках. Рядом стояла плевательница, полная комков черной слизи, и кувшин с водой, куда был выдавлен сок нескольких лимонов и добавлен сахар. Этим питьем она устраняла привкус желчи во рту. Кроме служанки, в комнате не было никого. Мария была столь же одинока, как больная нищенка, надсадно кашляющая на пороге чужого дома.

— Ваше величество, я отправила письмо вашему мужу, — сказала я. — Будем молить Господа, чтобы король прочел его и поспешил к вам. Тогда у нас будет веселое Рождество.

Королева даже не улыбнулась нарисованной мною картинке.

— Он не приедет, — тоном безмерно усталой и разочарованной женщины ответила она. — А если и приедет, я уже не увижу, как он поскачет мимо дворца в Хатфилд.

Она закашлялась, прикрывая рот платком. Служанка поспешила к ней с плевательницей.

— У меня для тебя есть другое поручение, — сказала королева, когда к ней вернулась способность говорить. — Вам с Джейн Дормер нужно будет съездить в Хатфилд.

Она замолчала. Я ждала дальнейших слов.

— Вы должны попросить Елизавету поклясться своей бессмертной душой…

— В чем, ваше величество?

— В том, что если она унаследует трон, то сохранит в Англии истинную веру.

Голос Марии звучал чуть громче шепота, однако убежденность в собственной правоте оставалась все такой же непоколебимой.

— Она не даст такой клятвы, — возразила я, зная приверженность Елизаветы протестантизму.

— Тогда я не объявлю ее своей наследницей, — сказала королева. — Трон унаследует Мария Стюарт, и французы получат власть над Англией. У Елизаветы есть выбор: либо сражаться за трон, если найдется достаточно глупцов, согласных ее поддержать, либо взойти туда на законном основании, имея мое благословение. Но она должна поклясться, что сохранит в Англии католическую веру. И это должно быть ее искренним намерением.

— Откуда мне знать, каковы искренние намерения принцессы? — спросила я.

Королева слишком устала и даже не повернула ко мне головы.

— Взгляни на нее очами своего дара. Я в последний раз прошу тебя сделать это для меня. Отбрось все личные суждения о Елизавете, взгляни на нее, и потом скажешь, что будет наилучшим выбором для моей Англии.

Я не посмела спорить с Марией и напоминать ей, что дар не подчиняется моей воле. Ниточка, соединявшая ее с жизнью, была совсем тонкой. Только желание выполнить свой долг перед Богом — Богом ее матери — и перед страной своего отца еще поддерживало жизнь в истерзанном теле Марии. Если она получит от Елизаветы обещание сохранить Англию католической, подчиненной святейшему ватиканскому престолу, она сама оборвет эту ниточку.

Я поклонилась и молча вышла.

Джейн Дормер еще не до конца оправилась после болезни. Вдобавок ее силы были подорваны преданным ухаживанием за королевой. В Хатфилд она отправилась в королевском паланкине, поставленном на повозку, поскольку ехать верхом не могла. Я посадила Дэнни впереди себя. На дороге в Хатфилд мы были далеко не единственными путниками. Я видела, сколько великолепных лошадей двигалось туда, неся своих всадников и всадниц от умирающей королевы к лучащейся здоровьем и молодостью наследнице престола.

Старый дворец сиял огнями. Похоже, там шло очередное празднество.

— Я не преломлю с нею хлеб, — заявила Джейн Дормер. — Давай попросим о встрече с нею и сразу же уедем.

— Джейн, нам всем не помешает подкрепиться, — сказала я, смотря на все это более здраво. — Конечно, если здешний хлеб вам не лезет в горло, вы можете голодать. А вот мы с Дэнни очень хотим есть.

Я вдруг поняла, почему Джейн Дормер была близкой подругой королевы. Их роднило неистовство, порою перехлестывающее все границы здравого смысла. Вот и сейчас лицо моей спутницы побелело от негодования.

— Я не стану есть за одним столом с этой женщиной, — прошипела она. — Посмотри, сколько здесь перебежчиков. Торопятся выхлопотать себе тепленькие местечки при новом дворе. Теперь все они — лучшие друзья принцессы. У нее что, короткая память? Неужели она забыла, как они насмехались над нею, презирали и открыто называли незаконнорожденной, когда наша королева находилась в полной силе?

— Да, — сухо согласилась я, поскольку больше хотела есть, а не слушать гневный монолог Джейн. — Кстати, среди новых друзей принцессы есть и человек, которого вы любите, — граф Фериа. Когда-то он требовал для нее смертной казни. А теперь передает Елизавете любовные письма от мужа королевы. Предательство для Англии не в новинку. Джейн, мы с вами не на тайной вечере. Вы можете ненавидеть этих людей, но я бы не советовала ненавидеть собственный желудок.

Джейн сердито замотала головой.

— В таком случае ты, Ханна, не ощущаешь границы между добром и злом. Я уже начинаю думать, а есть ли в тебе вера?

— Джейн, вера измеряется не тем, что ты ешь и с кем ты ешь, — сказала я, думая о беконе и устрицах, которые я ела вопреки традиционным запретам моего народа. — Вера находится не в желудке, а в сердце. Я не могу любить исключительно королеву и ненавидеть принцессу. Я люблю королеву, но и принцесса меня восхищает. Что же касается здешних перебежчиков — пусть сами разбираются со своей совестью. Если не хотите садиться с ними за один стол, вас могут покормить и на кухне. А я пошла в зал.

Лицо Джейн Дормер сделалось каменным. Меня разбирал смех, но я не хотела ссориться с этой женщиной. Оставив ее в замешательстве, я взяла на руки подросшего и потяжелевшего Дэнни и пошла с ним в зал.

Елизавета уже примеряла к себе атрибуты власти, словно добросовестная актриса, репетирующая роль в надлежащем наряде и в окружении надлежащих декораций. Ее кресло отличалось такой затейливостью резьбы, что вполне сошло бы за трон. Над креслом был натянут золотистый балдахин. По правую руку от нее сидел испанский посол, словно демонстрируя главенство политических интересов новой королевы, а по левую — не кто иной, как сэр Роберт Дадли, фаворит складывающегося двора. Рядом с сэром Робертом я увидела Джона Ди — «правую руку» главного лондонского инквизитора, ярого гонителя протестантизма. Соседом испанского посла был родственник принцессы, когда-то арестовавший ее, а теперь воспылавшей к ней горячей родственной любовью. Тут же я заметила и стойкого протестанта Уильяма Сесила — неизменного советника Елизаветы на протяжении всех лет ее опалы и гонений. Оглядев гостей принцессы, я невольно улыбнулась. Она виртуозно перемешала за одним столом англичан и испанцев, католиков и протестантов, но едва ли кто-то из них мог предсказать, каким будет следующий прыжок этой самоуверенной рыжей кошки. И уж никто точно не знал, что у нее на уме.

Заметив меня, Джон Ди приветственно помахал рукой. Потом и сэр Роберт повернул голову в моем направлении и поманил меня. Я сделала реверанс перед принцессой, одарившей меня ослепительной улыбкой. Между тем глаза ее оставались настороженными.

— Смотрите, кто к нам пожаловал! Девушка, которая настолько боялась быть женщиной, что сначала стала шутихой, а потом — вдовой, — язвительно произнесла Елизавета.

— Здравствуйте, ваше высочество, — сказала я, проглотив ее колкость.

— Ты приехала ко мне?

— Да, ваше высочество.

— У тебя есть послание от королевы?

— Да, ваше высочество.

За столом заерзали и зашушукались.

— Надеюсь, ее величество находится в добром здравии? — тоном учтивого придворного произнес испанский посол, сразу оценив неуклюжую шутку принцессы и внимание собравшихся, услышавших о послании.

— Вы наверняка знаете это лучше, чем я, — сказала я, не в силах побороть раздражение, которое вызвали у меня гости принцессы. — Королева пишет интимные письма только одному человеку, поскольку во всем мире любит только его одного, и этот человек — ваш господин.

Елизавета и сэр Роберт переглянулись, слегка улыбаясь моей непривычной грубости. Граф отвернулся.

— Можешь сесть с моими фрейлинами. После обеда поговорим, — распорядилась принцесса. — Ты приехала только со своим малышом?

— Не только. Со мною приехала Джейн Дормер и двое сопровождающих из числа королевских гвардейцев.

— Так и леди Дормер здесь? — оживился граф Фериа. — А почему она не идет к столу?

— Она предпочла есть в одиночестве, — глядя ему в глаза, ответила я. — Сказала, что не вписывается в здешнее общество.

Елизавета снова подавила улыбку и показала, куда мне сесть.

— Смотрю, ты не такая привередливая, — сказала она.

Я спокойно выдержала и ее взгляд.

— Обед — это всего лишь обед, ваше высочество. А нам с вами обеим пришлось в прошлом поголодать.

Елизавета засмеялась и махнула фрейлинам, чтобы потеснились и принесли мне стул.

— А она становится умной дурочкой, — сказала принцесса сэру Роберту. — Я этому рада. Никогда особо не верила видениям и предсказаниям.

— Однажды Ханна рассказала мне о своем видении, — тихо сказал сэр Роберт, глядя на меня, но улыбаясь принцессе.

— И что она увидела?

— Она увидела, что я буду любим и обожаем королевой.

Они засмеялись негромким смехом, парочка любовников-заговорщиков. Потом сэр Роберт улыбнулся мне. Мое лицо осталось каменным.

— Какая муха тебя сегодня укусила? — спросила Елизавета.

Мы стояли с нею на галерее, вне досягаемости ушей любопытных придворных. Им так и так из-за переливов лютни было бы невозможно услышать наш разговор.

— Мне не нравится этот граф Фериа, — без обиняков ответила я.

— Ты постаралась, и теперь об этом знают все. Неужели ты думаешь, что я позволю тебе являться без приглашения к моему двору и оскорблять моих гостей? Уж если сняла шутовские одежды, так и веди себя, как подобает леди.

Я улыбнулась.

— Поскольку я привезла послание, которое вы наверняка захотите услышать, думаю, вы не вышвырнете меня за ворота, не услышав его. А шутиха я или леди — значения не имеет.

Она засмеялась моей дерзости.

— Сомневаюсь, что и вам нравится де Фериа, — продолжала я в том же духе. — Вначале он был вашим непримиримым врагом, теперь вдруг стал чуть ли не лучшим другом. Полагаю, он здесь не один такой. У вас ведь тоже хорошая память, ваше высочество.

— Большинство моего двора таковы. Кстати, и ты тоже.

— Нет, ваше высочество. Я всегда восхищалась вами обеими.

— Ты любишь ее больше, чем меня, — ревниво, словно маленькая девочка, заявила Елизавета.

Я невольно засмеялась этому детскому выплеску. Услышав смех, сэр Роберт, стоявший неподалеку, повернулся и одарил меня еще одной из своих очаровательных улыбок.

— Ваше высочество, королева меня тоже любит. А вы всегда либо насмехались надо мной, либо уличали в том, что я — шпионка Марии.

Не выдержав, Елизавета засмеялась.

— Да. Было дело. Особенно когда ты попадала под мое дурное настроение. Но я умею помнить и хорошее. Я ведь помню, как ты добровольно явилась в Тауэр и служила мне. И еще я никогда не забуду твоего видения. Помнишь, ты почувствовала дым костров в Смитфилде? Тогда я поняла, что должна стать королевой и принести мир нашей стране.

— Да, и аминь, — заключила я.

— А теперь я хочу услышать про послание, — сказала Елизавета, становясь серьезной.

— Вы не возражаете, если об этом мы будем говорить в ваших покоях? И можно мне позвать туда Джейн Дормер?

— Зови. Я хочу, чтобы при нашем разговоре присутствовали сэр Роберт и Джон Ди.

Я молча поклонилась и, приноравливаясь к шагам Дэнни, пошла вслед за принцессой в ее покои. Придворные, мимо которых она проходила, кланялись ей, как королеве. Я улыбнулась, вспомнив разыгранную ею историю со сломанным каблуком, когда она шла, прихрамывая на одну ногу. Это было в другой галерее, но тогда никто ей не кланялся и даже не пытался по-человечески помочь. Сейчас былые хулители Елизаветы охотно бросили бы в грязь свои плащи, только бы она прошла, не испачкав ног.

Когда мы оказались в ее покоях, Елизавета пододвинула к камину стул. Я уселась на табурет, прислонившись к стене. Дэнни устроился у меня на коленях и задремал. Мне казалось, что сейчас для меня самое главное — внимательно вслушиваться в каждое слово принцессы. Точнее, в то, что скрывается за словами. Мне предстояло заглянуть сквозь улыбающуюся маску ее лица прямо в сердце.

Дверь отворилась, и в комнату вошла Джейн. Она сделала самый неглубокий реверанс и остановилась возле стула Елизаветы. Принцесса жестом пригласила ее садиться.

— Если вы не возражаете, я постою, — почти буркнула Джейн.

— Вообще-то, сидя удобнее говорить о делах. Но если хочешь стоять, стой… Начинай, Джейн. Не будем терять время.

— Королева приказала нам с Ханной поехать сюда и задать вам вопрос. Королева потребовала, чтобы вы дали искренний и правдивый ответ. Она велела, чтобы вы поклялись своей бессмертной душой, что в вашем ответе содержится только правда и ничего, кроме правды.

В покои принцессы неслышно вошли сэр Роберт и Джон Ди.

— Ну, и каков же ее вопрос? — вскинула брови Елизавета.

Дэнни заворочался у меня на коленях. Я притянула его к себе, прижав голову малыша к своей щеке, чтобы следить за побледневшим лицом принцессы.

— Королева велела передать: она назовет вас наследницей трона… своей законной наследницей английского трона и сделает это без сомнений и колебаний, если вы сохраните приверженность истинной вере, — тихо и торжественно произнесла Джейн.

Джон Ди шумно вздохнул, однако принцесса замерла, как изваяние.

— А если я этого не сделаю? — спросила она.

— Тогда она назовет другое имя.

— Марию Стюарт?

— Этого я не знаю и не стану гадать, — поджала губы Джейн.

— Я должна поклясться на Библии? — деловито спросила Елизавета.

— Поклянитесь своей душой. Своей бессмертной душой перед очами Бога.

В комнате старого дворца свершался исторический поворот. Елизавета взглянула на сэра Роберта. Тот сделал шаг к ней, будто намеревался защитить.

— И после этого королева обещала назвать меня своей наследницей? Она тоже поклялась своей бессмертной душой?

— Да, — ответила Джейн Дормер, не слышавшая этой клятвы. — Если вы сохраните в Англии истинную веру.

Принцесса встала. Мне показалось, что Роберт Дадли намеревается ее остановить, но она даже не взглянула на своего фаворита. Этикет требовал, чтобы в такой судьбоносный момент все стояли, но я и не подумала этого сделать. Я замерла. Мой взгляд остановился на еще более бледном лице Елизаветы, будто я читала его, как свежий оттиск, только что из-под станка, с еще не высохшей краской.

Елизавета подняла правую руку.

— Я клянусь своей бессмертной душой, что сохраню нашу страну в истинной вере.

Ее рука слегка дрожала. Принцесса опустила руку и сцепила обе ладони.

— Это было единственным повелением королевы? — спросила она, поворачиваясь к Джейн.

— Да, единственным, — ответила явно ошеломленная Джейн.

— Теперь ты скажешь, что я это сделала?

Джейн посмотрела на меня. Елизавета это сразу заметила.

— Так вот зачем ты сюда явилась, маленькая ясновидящая шпионка? — накинулась она на меня. — Захотела пробить окошко в мою душу, заглянуть в мое сердце и сообщить королеве о том, что ты якобы там увидела? Можно ведь и свои фантазии выдать за видения.

Я молчала.

— Домыслы и фантазии можешь оставить при себе, а твои глаза видели, что я подняла руку и принесла желаемую ею клятву, — жестким тоном внушала мне принцесса. — Ты скажешь ей, что я — ее законная наследница.

Я взяла спящего Дэнни на руки и встала.

— Если позволите, ваше высочество, мы у вас переночуем, а рано утром уедем, — сказала я, не удостаивая ее ответом.

— Есть еще пожелания, уже не связанные с клятвой, — сказала Джейн Дормер. — Ее величество требует, чтобы вы заплатили ее долги и позаботились о ее верных слугах.

— Разумеется, — холодно усмехнулась Елизавета. — Передай сестре, что я исполню ее пожелания, как и надлежит законной наследнице трона.

Возможно, из всех присутствующих только я уловила в серьезном тоне принцессы пробивающиеся нотки радости. Я не осуждала ее за это. Подобно Марии, она всю жизнь ждала момента, когда ей объявят, что отныне она — королева Англии. И сейчас она думала исключительно об этом моменте, ожидая его наступления завтра или послезавтра.

Поскольку у нас были сопровождающие, мы могли бы выехать немедленно, но мне не хотелось ехать по ночному холоду и морозить Дэнни. Я не сомневалась: королева дождется нашего возвращения. Она соберет последние остатки сил, чтобы услышать о принесенной сестрой клятве сохранить Англию в лоне католической церкви. Пусть все остальное для Марии было безвозвратно потеряно, ее будет утешать сознание: она сумела сделать главное.

— Мы уедем на рассвете, — сказала я.

— В таком случае — спокойной вам ночи и счастливого пути, — весело пожелала Елизавета. — Я прощаюсь с вами сегодня, поскольку так рано не встаю.

Она проводила нас до двери. Джейн Дормер не терпелось уйти. Я немного замешкалась, чтобы поудобнее взять Дэнни.

— Ханна, — шепотом позвала Елизавета.

Я обернулась.

— Я знаю: ты — верный друг нам обеим. Окажи королеве последнюю услугу и подтверди, что я клялась совершенно искренне. Пусть упокоится с миром. А я… постараюсь принести мир и покой нашей стране.

Я молча поклонилась и вышла.

Я думала, что наш отъезд из Хатфилда увидят только конюхи и слуги. Утро выдалось морозным. Солнце не торопилось подниматься, и его громадный красный шар замер на белесом горизонте. Придя в конюшню, я никак не ожидала увидеть там сэра Роберта и Джона Ди. Сэр Роберт приветливо улыбался, кутаясь в темно-красный бархатный плащ.

— Твой малыш не замерзнет в дороге? — спросил он. — Ночью сильно подморозило, да и воздух колючий.

Я повернулась к Дэнни. На нем было столько одежды, что ребенок напоминал шар. Кроме теплой шапки, я, вопреки его протестам, завязала поверх нее теплую шаль.

— Кажется, я перестаралась. Боюсь, в таком наряде он скорее взмокнет от пота, чем замерзнет.

— Через неделю в Кале должны освободить пленных, — сообщил сэр Роберт. — Там их заберет наш корабль и доставит в Грейвсенд.

У меня заколотилось сердце.

— А ты покраснела, как влюбленная девчонка, — поддразнил меня он.

— Как вы думаете, муж получил мое письмо? Когда я вернулась, я ему сразу написала.

— Возможно, получил, — пожал плечами сэр Роберт. — В крайнем случае, сама ему повторишь то, что написала.

— Мне очень важно, чтобы Дэниел получил мое письмо. Иначе он может не узнать, что я бежала из Кале. Вдруг он считает меня погибшей? Если так, он вообще не захочет возвращаться в Англию, а поедет в Италию или куда-нибудь еще.

— У твоего мужа ведь не женские мозги, — усмехнулся сэр Роберт. — Думаешь, ему могло показаться, что ты погибла, и он не попытается это проверить? Не станет искать прямые или косвенные подтверждения? Уверен, он пытался узнать не только о тебе, но и о своем сыне.

— А вы помните, какая неразбериха тогда была? — спросила я, уступая напору его логики.

— Знаешь, погибших обычно находят. Если бы тебя убили, кто-то нашел бы твое тело. У тебя заметная внешность.

Он говорил убедительно, но его слова все равно не убеждали меня до конца. Дэнни, которому не терпелось вновь оказаться на лошади, подошел и требовательно протянул руки.

— Дэн’ла туда, — сказал он, указывая на седло.

— Подожди еще немного, малыш. Сейчас поедем, — рассеянно ответила я и снова повернулась к сэру Роберту. — Если кто-то сказал мужу, что я уплыла с вами…

— Эта весть успокоила его сердце, — с холодной мужской логикой заключил сэр Роберт. — В таком случае твой муж знает, что ты жива и где тебя искать.

Он вдруг хлопнул себя по лбу.

— Мисс Мальчик, а ведь ты дурачила меня все это время! Как же я не догадался? Между вами что-то произошло, и вы, скорее всего, жили порознь. Не возражай, я по глазам вижу. С твоим характером это неудивительно. И теперь ты боишься: а вдруг он подумает, что ты сбежала со мной? А вдруг он не приедет сюда, поскольку вычеркнул тебя из своей жизни? Тебе не позавидуешь, мисс Мальчик. Мои ухаживания ты отвергла, мужа, хотя и живого, возможно, потеряла. Все, что у тебя осталось, — его сын.

Сэр Роберт задумчиво почесал затылок.

— Но ведь мальчик — это его сын?

— Да, — стойко ответила я.

— Это ваш общий ребенок? — спросил он с оттенком подозрения.

— Да, — не моргнув глазом, соврала я.

Сэр Роберт громко расхохотался.

— Мисс Мальчик, вот уж не думал, что ты окажешься такой дурочкой. Теперь я понимаю: ты не любила своего мужа до тех пор, пока жизнь не разлучила вас.

— Да, — нехотя призналась я.

— А вот это уже совсем по-женски, — поморщился сэр Роберт, словно я не оправдала его ожиданий. — Я не раз замечал: женщины сильнее всего любят тех мужчин, которых они потеряли или которые недосягаемы для них. В таком случае, моя дорогая шутиха, не трать понапрасну время. Поскорее садись на корабль и плыви за своим Дэниелом. Иначе его выпустят из тюрьмы, и он улетит свободной пташкой. Ищи его потом по всей Европе!

— Я могу поплыть в Кале? — спросила я, не понимая, говорит он это всерьез или по-прежнему шутит.

Сэр Роберт задумался.

— Конечно, не сию минуту. Но ты могла бы приплыть туда с кораблем, который пойдет за моими солдатами. Я напишу записку, чтобы тебя взяли на борт.

Сэр Роберт подозвал конюха, велел ему растолкать местного писаря и притащить его сюда вместе с писчими принадлежностями. Когда заспанный писарь явился, сэр Роберт продиктовал ему записку к капитану судна с просьбой взять меня с Дэнни на борт.

— Спасибо вам, мой господин, — сказала я, сделав глубокий реверанс. — Я и мечтать не могла о таком подарке.

— Почему же не помочь моей маленькой шутихе? — расплылся в улыбке сэр Роберт. — Только учти: корабль отплывает через неделю. Ждать тебя никто не будет. Ты сумеешь отпроситься у королевы?

— Боюсь, мне будет уже не у кого отпрашиваться, — вздохнула я. — Королева угасает очень быстро. Потому я и тороплюсь вернуться к ней как можно скорее. Она ждет ответа принцессы.

— Что ж, спасибо тебе за правдивые сведения. Помнится, недавно ты пыталась уверить меня в обратном.

Я закусила губу. Все, что я прежде говорила сэру Роберту, становилось известно Елизавете. Похоже, они уже готовились к вооруженному захвату трона.

— Не бойся, никакого секрета ты не выдала, — успокоил меня сэр Роберт. — Половина врачей королевы получают от нас деньги за то, что исправно сообщают нам о ее состоянии.

К нам подошел Джон Ди.

— Скажи, тебе удалось заглянуть в сердце принцессы? — осторожно спросил он. — Как ты думаешь, была ли она искренна, принося клятву о сохранении католической веры? Ты убеждена, что она станет католической королевой?

— Не знаю, — ответила я. — Всю дорогу я буду молиться, чтобы Бог открыл мне это.

Похоже, сэр Роберт собирался сказать что-то еще, но Джон Ди тронул его за руку.

— Ханна сумеет сказать королеве именно то, что нужно. Ведь дело не в том, какая королева занимает трон и какие имена люди дают Богу. Главное, чтобы в нашей стране наступили мир и спокойствие и чтобы каждый, кого в других странах преследуют за его взгляды и убеждения, мог приехать сюда и знать: здесь ему ничего не грозит.

Я сразу вспомнила покойного отца. Когда мы кружными путями пробирались в Англию, он говорил мне то же самое, называя ее «островом, где свободно дышится».

— Если мы и дальше будем преследовать людей за то, в какого Бога они верят и каким образом этому Богу поклоняются, страна придет в окончательное запустение. Пусть верят так, как хотят и в кого хотят. Нам нужна сильная страна, устремленная к добру и показывающая пример другим странам. Страна, где каждый может получать знания и задавать вопросы, не боясь расплатиться за это жизнью или свободой.

Джон Ди умолк. Сэр Роберт смотрел на меня и улыбался.

— Я знаю: Ханна сделает все, как надо, — сказал он. — Ведь она как была, так и осталась моей дорогой мисс Мальчик. Ханна скажет именно то, что подарит королеве покой в последние часы ее жизни. Да поможет Господь несчастной Марии. Едва ли кто из королев вступал на трон, исполненный таких высоких устремлений, и умирал в такой печали, как она.

Я подхватила Дэнни на руки. Конюх привел мою оседланную лошадь. В это время появилась Джейн Дормер. Не поздоровавшись с мужчинами, она забралась в паланкин.

— Желаю тебе благополучно добраться до Кале, — сказал на прощание сэр Роберт. — Немногим женщинам удавалось найти настоящую любовь. Надеюсь, тебе это удалось, моя маленькая мисс Мальчик.

Ехать было холодно. Во всяком случае, мне. Дэнни было жарко. Он весело болтал ногами и распевал песенки. Петь он начал совсем недавно.

В другое время я бы с радостью к нему присоединилась, но сейчас мне было не до песен. Встреча с королевой становилась все ближе, а я до сих пор не знала, что скажу ей. Я даже не знала, пережила ли она эту ночь. Как и положено, Елизавета подняла правую руку и принесла требуемую клятву. Она сделала то, чего от нее добивалась королева, и теперь я должна была вынести свое суждение, насколько искренне клялась принцесса.

Дворец встретил нас обычной тишиной и сумраком. Стражники играли в карты. В камине догорали дрова. На стенах чадили готовые погаснуть факелы. В приемной королевы я увидела Уилла Соммерса и еще нескольких придворных и врачей. Здесь не было ни родных, ни друзей, молящихся о ее выздоровлении. Англия больше не любила свою королеву, и пустота в приемной показалась мне какой-то особо пронзительной.

Заметив Уилла, Дэнни сразу побежал к шуту.

— Иди к ней, — сказал мне Уилл. — Она уже спрашивала о тебе.

— Ей лучше? — с надеждой спросила я.

Шут молча покачал головой.

Я осторожно открыла дверь и вошла в гостиную королевы. Двое служанок, которые должны были постоянно находиться при королеве, вместо этого сидели у камина и весело болтали. При нашем появлении они вскочили, виновато опустив глаза.

— Она не желает никого видеть, — оправдываясь перед Джейн Дормер, сказала одна из них. — И постоянно плачет.

— Надеюсь, когда-нибудь ты на себе прочувствуешь, каково лежать без сил и плакать в одиночестве, — бросила ей Джейн.

Мы вошли в спальню королевы. Мария лежала, свернувшись калачиком, точно наказанная девочка, которую оставили одну. Она даже не повернула головы. Казалось, ей уже все равно, есть кто-то рядом или нет.

— Ваше величество, — дрогнувшим голосом произнесла Джейн.

Королева не шевельнулась, но мы услышали ее всхлипывание. Сейчас это было свидетельством того, что она жива. Чем-то вроде пульса.

— Это я, Джейн. Со мною Ханна. Мы вернулись от принцессы Елизаветы.

Королева тяжело вздохнула и очень медленно повернулась к нам.

— Елизавета принесла клятву, — сказала Джейн. — Она поклялась, что сохранит страну в истинной вере.

Я подошла к изголовью и взяла Марию за руку. Ее рука была совсем легкой и маленькой, как у ребенка. Горе иссушило ее тело. Казалось, подуй ветер, и оно рассыплется в прах. Я вспомнила ее триумфальный въезд в Лондон, когда лучшие люди Англии клялись ей в верности и готовности служить. Вспомнила, каким счастьем светилась ее лицо в первые месяцы замужества. А как она мечтала подарить стране наследника престола, как преданно она любила Бога и чтила память своей матери.

Ее маленькая рука дрожала в моей, как умирающая птица.

— Я видела, как Елизавета приносила клятву.

Я хотела солгать, чтобы не отравлять ей последние мгновения жизни. Но вместо этого сказала правду, словно мой дар вдруг пробудился и заговорил через меня.

— Ваше величество, Елизавета не сохранит в Англии католическую веру. Но она сделает для Англии нечто большее и лучшее. Надеюсь, сейчас вы это понимаете. Елизавета станет другой. Трон сделает ее лучше. Она научит наш народ тому, что каждый человек должен слушать голос своей совести и искать свой путь к Богу. Елизавета приведет Англию к миру и процветанию. Вы сделали для Англии все, что было в ваших силах. У вас хорошая преемница. Елизавета никогда не будет такой, какой были вы, но она будет хорошей английской королевой. Я это знаю.

Мария чуть приподняла голову. Ее глаза открылись. Я в последний раз увидела ее прямой, честный взгляд, устремленный на меня. Потом она закрыла глаза и замерла.

Мне не хотелось смотреть на слуг, торопящихся в Хатфилд. Я сложила в заплечный мешок все необходимое, взяла Дэнни за руку и спустилась к реке. Там я наняла лодку, довезшую нас до Грейвсенда. Разыскав корабль, я показала капитану записку сэра Роберта. Капитан пообещал взять меня, но сказал, что придется подождать еще день или два. Так оно и вышло. На третий день мы с Дэнни поднялись на борт небольшого парусника и поплыли в сторону Кале.

Дэнни был в восторге от путешествия по морю. Ему нравилась палуба, качающаяся под ногами, плеск волн, поскрипывание снастей и хриплые крики чаек. «Море!» — то и дело повторял малыш. Потом он обнял ручонками мое лицо. Темные глаза Дэнни радостно сияли. Ему не хватало слов, чтобы выразить наслаждение, какое он испытывал сейчас.

— Море! Мама! Море!

— Что ты сказал? — оторопела я.

Он еще ни разу не произносил моего имени. Я ждала, когда же он назовет меня Ханной. Странно, но я никогда не думала, что однажды он назовет меня мамой.

— Море, — в который раз повторил Дэнни и зевнул, устав от избытка впечатлений.

Я не узнала Кале. Город лишился славы неприступной крепости. В крепостных стенах зияли проломы, а в местах штурма камни были черными от застывшей смолы и копоти. Когда мы вошли в гавань, лицо капитана помрачнело: он увидел остовы английских кораблей, сожженных прямо на рейде. Мне почему-то вспомнилось сожжение еретиков. Зрелище было тяжелое, но капитан отличался выдержкой военного. Он шумно, с вызовом, опустил сходни. Я подхватила Дэнни и сошла на берег.

Все это было похоже на сон. Я увидела развалины дома, где умер мой отец и откуда мы с Мари бежали в страшный день вторжения. Я шла по знакомым улицам и с трудом узнавала их. Здания стояли без стен и крыш. Тяжелее всего была участь домов с соломенными крышами: они сгорели дотла.

Я не хотела идти туда, где жила семья Дэниела. Меня пугала возможность увидеть почерневшие развалины. Если дом каким-то чудом уцелел и его обитательницы тоже, я не знала, как себя вести с матерью и сестрами Дэниела. А вдруг его мать, не пожелав ничего слушать, заберет у меня Дэнни? Но еще страшнее было бы оказаться возле разрушенных стен.

Главное, Дэниел жив, и он совсем рядом. Все остальное потом. Один из матросов поднял над головой белый флаг, и мы направились к коменданту крепости. Там нас уже ждали. Комендант довольно вежливо встретил нас и затараторил по-французски. Чувствовалось, капитан понимал лишь отдельные слова. Его лицо мрачнело. Наконец, воспользовавшись паузой, он нарочито громко и медленно сказал:

— Я приплыл сюда за пленными англичанами. По договору, их должны освободить. Я хочу их увидеть и отвести на наш корабль.

Комендант либо не знал английского, либо делал вид, что не знает. Тогда капитан повторил свои слова, и голос его прозвучал уже напряженнее.

— Капитан, здесь нужно говорить по-французски, — шепнула я. — Давайте я переведу коменданту ваши слова.

— Замечательно, — обрадовался он и тоже шепотом добавил: — Впервые вижу болвана, который не знает английского.

Я подошла к коменданту.

— Мсье комендант, капитан Гаттинг приносит вам свои извинения за то, что не говорит по-французски. Я готова переводить ему ваши слова. Я — мадам Карпентер, жена одного из пленных, за которого был уплачен выкуп. Капитан прибыл сюда за остальными пленными. В гавани их ждет наш корабль.

— Мадам, я вам очень признателен, — слегка поклонившись, ответил комендант. — Все пленные уже собраны и готовы к выдаче. Первыми мы освободим гражданских, а потом уже солдат. Всех без задержки нужно отвести в гавань. Оружие возвращено не будет. Вы согласны?

Я перевела слова капитану.

— Нет уж, пусть и оружие отдают, — уперся он.

Я сейчас думала только о Дэниеле, который ждал где-то совсем рядом. Упрямство капитана могло испортить все дело. Казалось, он забыл, что условия в Кале теперь диктовали французы.

— Капитан, мы с вами приплыли за людьми, — сказала я. — В Англии достаточно оружейников. Неужели вы допустите, чтобы освобождение пленных сорвалось из-за каких-то мечей и копий?

— Ладно. Скажи ему, что я согласен, но мне это очень не нравится.

— Капитан Гаттинг согласен, — улыбаясь коменданту, перевела я.

— Тогда идемте в крепость.

По подъемному мосту мы прошли во внутренний двор крепости. Оттуда был вход в центральный двор. Сейчас вход закрывали толстые прутья подъемной решетки. На центральном дворе собралось около двух сотен пленных англичан: гражданские отдельно от солдат. Я вглядывалась в лица, но нигде не видела Дэниела.

— Мсье комендант, я ищу своего мужа. Его зовут Дэниел Карпентер. Он из гражданских. Я его не вижу и боюсь, как бы мы с ним не разминулись.

— Дэниел Карпентер? — переспросил комендант.

Он подозвал стражника и приказал найти Дэниела.

— Дэниел Карпентер! Сюда! — рявкнул стражник.

Из гущи гражданских пленных вышел человек в изорванной одежде.

— Кто его спрашивает? — спросил Дэниел.

Это был он, мой Дэниел. Мой муж.

У меня под ногами закружилась земля. Я прикрыла глаза, боясь упасть в обморок.

— Я — Дэниел Карпентер, — спокойным голосом повторил Дэниел.

Он был готов выйти на свободу и, похоже, пока не думал о том, что его ждет за стенами крепости.

К этому времени решетка со скрипом поднялась, открыв проход. Комендант отошел. Только сейчас Дэниел увидел меня. Он выглядел старше, чем год назад. Я сразу заметила усталость на лице и худобу. А в остальном он оставался все тем же Дэниелом, моим любимым Дэниелом с темными курчавыми волосами, темными глазами и щедрым на поцелуи ртом. И, конечно же, с его такой знакомой улыбкой, о которой я столько мечтала все месяцы своей жизни в Англии.

— Дэниел, — прошептала я. — Мой Дэниел!

— Ханна? — удивился он. — Ты?

Пленные расписывались в толстой книге и выходили на свободу. Я видела это лишь краешком глаза. Наверное, вокруг нас было очень шумно, но я не обращала внимания на сутолоку. Средоточием всего для меня стал Дэниел.

— Я тогда бежала из Кале, — сказала я. — Прости меня. Мне было страшно. Я не знала, куда деваться. Вокруг все горело. Сверху падали камни французских катапульт. Чудом я встретила сэра Роберта. Его отряд ехал сражаться с французами у городских ворот. На последнем корабле я уплыла в Англию и вернулась на службу к королеве Марии. Я тебе сразу же написала. Если бы у меня было время подумать, я бы не уехала без тебя.

— А я постоянно мечтал о тебе, — нежно сказал Дэниел, беря меня за руку. — Я боялся, что ты просто сбежала от меня к сэру Роберту, когда представился шанс.

— Нет, Дэниел! Ни в коем случае. Иначе я бы тебя не искала и не приплыла бы сюда. Я написала тебе еще несколько писем. Но ты же знаешь, письма сюда не доходили. Клянусь тебе, Дэниел, я только и мечтала вновь встретиться с тобой. Я только и думала о тебе.

— Ты вернулась ко мне как моя жена? — спросил он, прерывая мой словесный поток.

Я кивнула. У меня вдруг пропали все слова. Как и малыш Дэнни в тот страшный день, я утратила способность говорить. Я свободно говорила на нескольких языках, но сейчас не могла даже шептать. Я лишь кивала. Дэнни это очень понравилось. Он обнял меня за шею и хохотал, подражая мне.

Я так надеялась, что муж обрадуется и обнимет меня, но его лицо оставалось серьезным.

— Я приму тебя обратно, — сказал он так, будто давал клятву. — Я не стану задавать тебе никаких вопросов. Мы вообще не будем вспоминать о нашем разрыве. Ты не услышишь от меня ни единого слова упрека. Клянусь тебе. Я приму этого мальчика, как своего сына.

Я не сразу поняла, а когда поняла, то даже вскрикнула.

— Дэниел, так ведь он и есть твой сын! Это твой ребенок от той белокурой женщины. Я случайно встретила ее на улице. Мы убегали от французских кавалеристов. Один из всадников убил ее копьем. В последний момент она сумела передать мне Дэнни. Она умерла на месте. Я уже ничем не могла ей помочь. Это твой сын. Поначалу я выдавала его за своего. А теперь я считаю его своим. Теперь он и мой мальчик.

— Это… мой сын? — спросил изумленный Дэниел.

Только сейчас он внимательно пригляделся к ребенку и увидел такие же, как у себя, темные глаза и смелую улыбку.

— Но и мой тоже, — ощутив вдруг ревность, сказала я. — Он знает, что он — мой мальчик.

Дэниел засмеялся. Я почувствовала, что за смехом он скрывал подступившие слезы. Потом он протянул руки, и Дэнни без страха переместился к нему, обвив ручонками отцовскую шею. Он внимательно осмотрел отцовское лицо, после чего постучал кулачком себе в грудь и представился:

— Дэн’л.

Дэниел тоже постучал по своей груди.

— Отец.

Дэнни с явным интересом посмотрел на мужчину, которого явно успел забыть.

— Твой отец.

Дэниел взял сына одной рукой, а другую подал мне. Так мы подошли к французскому офицеру. Дэниел расписался в книге, и мы покинули крепость.

— Куда теперь? — спросила я, хотя как раз теперь меня это совсем не заботило.

С мужем и сыном я могла отправиться куда угодно. И сейчас мне было все равно, круглая Земля или плоская, вращается она вокруг Солнца или наоборот.

— Теперь туда, где у нас будет дом, — уверенно ответил Дэниел. — Дом для нас с тобой и малыша Дэнни. Мы будем помнить о своей принадлежности, а ты будешь моей женой, его матерью и одной из дочерей Израилевых.

— Я согласна, — ответила я, в очередной раз удивив Дэниела.

— Ты согласна? И ты согласна, чтобы наш ребенок воспитывался по законам нашего народа?

— Он уже принадлежит к нашему народу. Я сделала Дэнни обрезание. Когда он подрастет, ты передашь ему то, что отец передает сыновьям. А когда он станет еще старше, ты будешь учить его по еврейской Библии моего отца.

У Дэниела перехватило дыхание.

— Ханна, о таком я не смел даже мечтать.

Я прижалась к нему.

— Дэниел, несколько лет назад я не знала, чего хочу. А потом жизнь заставила меня быть шутихой… или дурочкой. Наверное, той и другой. Но те времена прошли. Теперь я — взрослая женщина. Я знаю, что люблю тебя, люблю твоего сына и надеюсь, он не будет нашим единственным ребенком. Я видела женщину, которая разбила себе сердце из-за любви. Королеву Марию. Я видела ту, кто разбила себе душу, стараясь избегнуть любви. Принцессу Елизавету. Но я не хочу быть ни Марией, ни Елизаветой. Я хочу быть Ханной Карпентер.

— И мы поселимся там, где сможем следовать своим убеждениям, не опасаясь преследования, — сказал Дэниел.

— Да. Я даже знаю, где. В Англии, которую создаст королева Елизавета.