Красавица и герцог

Глава 15

Как-то раз, блуждая по Белгрейву и пережидая жестокую грозу, загнавшую его в дом, Джек отыскал собрание книг по искусству. Это было не так-то просто, ведь в замке имелось две библиотеки и каждая насчитывала по меньшей мере пятьсот томов. Но Джек давно заметил, что книги по искусству, как правило, больше обычного размера, поэтому высматривал их там, где стояли самые высокие тома. Запасаясь терпением, он доставал книги с полок и внимательно пролистывал, пока наконец после нескольких проб и ошибок не нашел то, что искал.

Ему не хотелось оставаться в библиотеке, он чувствовал себя неуютно в окружении такого огромного скопища книг. Поэтому, выбрав наиболее интересные издания, он отнес их в свою любимую комнату — кремовую, с золотом, гостиную в дальнем крыле замка. «Комнату Грейс» — так он мысленно называл ее. Именно сюда он и отправился после неловкой сцены в парадном холле. Джек старался сохранять хладнокровие в любых обстоятельствах и досадовал, когда ему случалось выйти из себя, он терпеть не мог подобные вспышки ярости.

Несколько часов он просидел, склонившись над письменным столом, и лишь изредка вставал, чтобы размять ноги. Он изучил все отобранные им книги и дошел до последнего тома — исследования, посвященного французскому рококо, когда в коридоре показался лакей. Слуга бесшумно приблизился к открытой двери в гостиную, задержался на пороге и осторожно попятился.

Подняв голову от книги, Джек вопросительно взглянул на лакея, но тот, не сказав ни слова, стремглав бросился по коридору туда, откуда пришел.

Пару минут спустя терпение Джека было вознаграждено: в коридоре послышались женские шаги. Он узнал поступь Грейс.

Он притворился, что поглощен чтением.

— О, вы читаете, — удивилась Грейс. Джек бережно перевернул страницу.

— Иногда такое со мной случается.

Грейс нетерпеливо закатила глаза, но все же приблизилась еще на шаг. Как он и ожидал.

— Я вас везде ищу.

Джек, улыбнувшись, оторвался от книги.

— А между тем я здесь.

Грейс нерешительно остановилась у двери. Судорожно сжатые руки выдавали ее волнение, и Джека кольнуло чувство вины.

Коротко кивнув, он жестом предложил ей занять соседнее кресло.

— Что вы читаете? — спросила Грейс, направляясь к столу.

— Вот, взгляните. — Джек пододвинул раскрытую книгу к свободному креслу.

Грейс не торопилась присесть. Опираясь о край стола, она склонилась над книгой.

— Искусство, — протянула она.

— Второе из моих предпочтений.

Грейс понимающе усмехнулась:

— Предлагаете мне угадать, что вы предпочитаете в первую очередь?

— Неужели мои мысли так легко прочитать?

— Лишь когда вы сами этого хотите.

Джек в притворном смятении всплеснул руками.

— Увы, моя уловка не сработала. Вы так и не спросили меня, каково же мое главное предпочтение.

— Видите ли, — объяснила Грейс, опускаясь в кресло, — я совершенно уверена, что это нечто в высшей степени неподобающее.

Джек, кое-как справившись с волнением, театральным жестом прижал ладонь к груди. Ему легче было разыгрывать из себя шута. Какой спрос с жалкого фигляра?

— Я ранен в самое сердце, — громогласно объявил он. — Могу поклясться, у меня и в мыслях не было назвать главным своим предпочтением науку соблазнения или искусство поцелуя, умение снять перчатку у дамы с ручки или, если на то пошло, умение правильно снять…

— Довольно!

— Я лишь хотел сказать, что, — Джек обиженно надулся, изображая забитого подкаблучника, и добавил плаксивым тоном: — с недавних пор мое главное предпочтение — это вы.

Их взгляды встретились, но только на мгновение. Вспыхнув от смущения, Грейс тотчас опустила глаза. Джек задержал взгляд на ее подвижном, живом лице, зачарованный быстрой сменой выражений. Сцепленные замком руки девушки беспокойно задвигались.

— Мне не нравится эта картина, — неожиданно произнесла она.

Джеку пришлось заглянуть в книгу, чтобы увидеть иллюстрацию, о которой шла речь. Мужчина и женщина расположились на траве среди деревьев. Мужчина обнимал за талию свою даму, изображенную художником со спины, а женщина его отталкивала. Джек не помнил эту картину, но манера письма показалась ему знакомой.

— Это Буше?

— Э-э… нет. — Она смущенно моргнула, склонившись над книгой. — Жан-Антуан Ватто, — прочитала она. — «Капризница».

Джек присмотрелся внимательнее.

— Простите, — весело проговорил он. — Я только что перевернул страницу. И все же, мне кажется, стиль напоминает живопись Франсуа Буше. Вы не согласны?

Грейс едва заметно дернула плечом.

— Мои знания об обоих художниках слишком ничтожны, чтобы судить об этом. В детстве я не читала книг по искусству, не рассматривала работы художников — мои родители не слишком интересовались живописью.

— Как такое возможно?

Грейс улыбнулась, казалось, она готова рассмеяться.

— Не то чтобы искусство оставляло их равнодушными, просто родителей больше интересовали другие вещи. Думаю, они любили путешествовать. И мать, и отец обожали всевозможные карты и атласы.

Джек в ужасе закатил глаза.

— Ненавижу карты.

— Правда? — удивилась Грейс, и Джеку показалось, что он заметил в ее голосе радостную нотку. — Почему?

Джек решил сказать правду:

— Я совершенно не способен их читать.

— Как? Вы, разбойник?

— А при чем здесь это?

— Разве вам не нужно знать, куда вы направляетесь?

— Намного важнее, где я уже успел отметиться. — Грейс озадаченно нахмурилась, и Джек пояснил: — Если честно, в некоторых местах, к примеру, в Кенте, мне лучше не появляться.

— Это один из тех случаев, — призналась Грейс, — когда я не уверена, шутите ли вы или говорите серьезно.

— Серьезнее не бывает, — почти весело заявил Джек. — Пожалуй, если не считать Кента.

Грейс непонимающе подняла брови.

— Я немного приуменьшил опасность.

— Ах, приуменьшили…

— Есть одна причина, почему я избегаю бывать на юге.

— Боже праведный! — ужаснулась Грейс. Это вышло так по-женски беспомощно, что Джек едва не рассмеялся. — Пожалуй, я впервые вижу мужчину, способного честно признаться, что он не разбирается в картах, — справившись с волнением, заметила Грейс.

Взгляд Джека потеплел и зажегся лукавством.

— Я же говорил вам, что я особенный.

— Ох, перестаньте. — Она не смотрела на Джека и потому не заметила, как вытянулось его лицо. Ее тон оставался веселым и оживленным. — Оказывается, у нас возникли кое-какие трудности по части карт. Герцогиня просила меня разыскать вас, чтобы вы помогли составить маршрут. Нужно решить, как действовать дальше, после того как мы сойдем на берег в Дублине.

Джек небрежно махнул рукой:

— С этим я справлюсь.

— Без карты?

— В школьные годы мы часто путешествовали.

Грейс подняла голову и мечтательно улыбнулась, словно каким-то непостижимым образом проникла в воспоминания Джека.

— Готова поспорить, в школе вас не назначали старшим над учениками.

Джек обиженно поднял брови:

— Знаете, большинство расценило бы подобное замечание как оскорбление.

Губы Грейс насмешливо изогнулись, в глазах вспыхнули озорные огоньки.

— Но только не вы.

Разумеется, она была права, однако Джек не собирался выкладывать свои секреты.

— И почему вы так решили?

— Вам никогда не хотелось быть старшим.

— Слишком много обязанностей и ответственности, — проворчал Джек, подозревая, что именно об этом и подумала Грейс в первую очередь.

Она открыла было рот, чтобы ответить «да». Ее щеки слегка порозовели, и на мгновение она отвела взгляд.

— В вас слишком силен бунтарский дух, — проговорила она. — Вы бы не захотели примкнуть к начальству.

— Ах, к начальству, — с явным удовольствием повторил Джек.

— Не придирайтесь к словам.

— Что ж, — усмехнулся Джек, картинно изогнув бровь, — надеюсь, вы понимаете, что говорите это бывшему офицеру армии его величества.

Но Грейс лишь досадливо отмахнулась от его возражений:

— Мне следовало сказать, что вам нравится мнить себя бунтарем. Подозреваю, что в душе вы, как и все мы, законопослушны и не чужды условностей.

Джек немного помолчал, а потом заметил:

— Надеюсь, вы понимаете, что говорите это бывшему разбойнику, промышлявшему на дорогах его королевского величества.

Как ему удалось сохранить серьезный вид, он и сам не знал, но когда Грейс после секундного замешательства громко рассмеялась, Джек облегченно вздохнул — он сдерживался из последних сил, изображая оскорбленную невинность. Ему даже начало казаться, что чопорными манерами и надменной осанкой он напоминает Уиндема. Так, чего доброго, можно нажить расстройство желудка.

— Вы чудовище, — пожаловалась Грейс, вытирая глаза.

— Стараюсь, как могу, — скромно потупился Джек.

— Вот почему, — Грейс с улыбкой погрозила ему пальцем, — вас никогда не поставят старшим над учениками.

— Избави Боже, надеюсь, мне это не грозит, — отозвался Джек. — В моем возрасте это уже чересчур.

А если вспомнить его былые подвиги… Даже сейчас Джеку продолжала сниться школа. Не в кошмарах, конечно, — слишком много чести. Но не реже раза в месяц Джек видел себя за школьной партой и просыпался с отвратительным чувством. Нелепо для двадцативосьмилетнего мужчины. Снилось ему почти всегда одно и то же. Он заглядывал в расписание и внезапно понимал, что, напрочь забыв об уроках латыни, прогулял весь семестр. В других сновидениях Джек являлся на экзамен без штанов.

Из всех школьных предметов он вспоминал с удовольствием лишь занятия спортом и историю искусств. Спортивные игры всегда давались ему легко. Джеку достаточно было всего минуту понаблюдать, как играют другие, и тело само знало, что ему делать. С искусством же дело обстояло иначе. Джек не обладал художественным талантом, но ему нравилось изучать живопись и любоваться ее лучшими образцами. Не зря в первый же вечер в Белгрейве он завел с Грейс разговор об искусстве.

Его взгляд упал на раскрытую книгу, лежавшую на столе между ним и Грейс.

— Чем вам не нравится эта картина? — Джек не назвал бы «Капризницу» своей любимой работой Ватто, но он не видел в ней ничего дурного.

— Даме неприятен ее кавалер, — тихо произнесла Грейс, рассматривая книгу, и Джек с удивлением заметил резкую складку у нее на лбу. Что это? Тревога? Гнев? Кто знает… — Женщине противны ухаживания мужчины, — добавила Грейс. — Но он и не думает остановиться. Посмотрите на его лицо.

Джек внимательнее пригляделся к изображению и понял, что хотела сказать Грейс. Качество иллюстраций оставляло желать лучшего, и Джек не решился бы судить, насколько репродукция отличается от оригинала. Едва ли краски сохранили первозданный оттенок, но линии казались четкими. В выражении лица мужчины было что-то хитрое, коварное. И все же…

— Не правильнее ли было бы сказать, что вам неприятна не сама картина, а ее сюжет?

— А в чем разница?

Джек на минуту задумался. Ему давно не приходилось участвовать в интеллектуальных беседах.

— Возможно, художник хотел вызвать у зрителя именно это чувство. Негодование. Он изображает сцену обольщения в мельчайших подробностях, однако это вовсе не значит, что он одобряет происходящее на холсте.

— Возможно. — Губы Грейс сжались в одну тонкую линию, уголки рта скорбно опустились. Такой Джек ее еще не видел. Он огорченно нахмурился. Эта горькая гримаса старила ее, придавая тонким чертам выражение унылой покорности и разочарования. Грейс выглядела глубоко несчастной — казалось, она никогда больше не рассмеется.

Ее погасшие глаза смотрели устало, будто Грейс смирилась со своим горем, притерпелась к боли.

— Вам вовсе не обязательно восхищаться этой картиной, — мягко заметил Джек.

Горькая складка у ее губ разгладилась, но в глазах застыла печаль.

— Да, — кивнула Грейс, а затем, словно желая сменить тему, наклонилась и перевернула страницу. — Я, конечно, слышала о месье Ватто, он прославленный художник, и все же… О! — Джек улыбнулся, Грейс перевернула страницу не глядя, но он успел увидеть иллюстрацию. — О Боже!

— А вот это уже Буше, — с удовольствием объявил он.

— Это не… Я никогда… — Глаза Грейс широко распахнулись, превратившись в две огромные синие луны. Губы изумленно приоткрылись, а щеки… Джек едва удержался от желания обмахнуть их ладонью, как веером, так жарко они пылали.

— Мари-Луиза О'Мерфи, — произнес он нараспев. Грейс в ужасе подняла глаза от книги.

— Так вы ее знаете?

Джеку не стоило смеяться, однако он не смог удержаться.

— Каждый школьник знает ее. Вернее, о ней, — поправился он. — Кажется, бедняжка не так давно скончалась. Успев впасть в детство, не бойтесь. Как ни прискорбно, по возрасту она годилась мне в бабушки.

Он любовно оглядел женщину, соблазнительно раскинувшуюся на оттоманке. Обнаженная — восхитительная, бесподобная, великолепная в своей совершенной наготе, — она лежала на животе, слегка выгнув спину, опираясь на бархатный подлокотник дивана и глядя поверх него. Художник изобразил натурщицу в профиль, но на картине была отчетливо видна упоительная, бесстыдная ложбинка между ягодицами, а ноги…

Джек счастливо вздохнул, уносясь мыслями в прошлое. Ох уж эти ноги… широко раздвинутые, они так и притягивали взгляд, будоража воображение. Джек был далеко не единственным школьником, жаждавшим устроиться на диване точно между ними.

Сколько юных шалопаев потеряло невинность с Мари-Луизой — в своих мечтах, разумеется, и все же… Интересно, сознавала ли она, какую волнующую миссию несла все эти годы?

Джек перевел взгляд на Грейс. Ее взгляд бы прикован к книге. Возможно, и ее при виде молодой куртизанки смущают нескромные мысли, с надеждой подумал Джек.

— Вы никогда прежде не видели эту картину, «Отдыхающая девушка»? — прошептал он. Грейс покачала головой, продолжая потрясенно разглядывать фигуру женщины. — Луиза О'Мерфи была фавориткой французского короля, — рассказал Джек. — Говорят, Людовик XV увидел один из ее портретов работы Буше (не эту картину, возможно, миниатюру) и решил сделать натурщицу своей любовницей.

Губы Грейс приоткрылись, она словно хотела что-то сказать, но промолчала.

— Мари-Луиза выросла на улицах Дублина, — усмехнулся Джек. — По крайней мере так я слышал. Да и где еще можно обзавестись фамилией О'Мерфи? — Он тихо вздохнул, с нежностью перебирая воспоминания. — Мы всегда страшно гордились тем, что она одна из нас.

Джек поднялся и, встав позади Грейс, заглянул через ее плечо.

— Мадемуазель О'Мерфи вызывающе соблазнительна, правда? — вкрадчиво произнес он, отлично сознавая, что его жаркий шепот, точно поцелуй, щекочет кожу Грейс.

Девушка растерянно молчала, не зная, что ответить, но Джека это нисколько не заботило. Он вдруг обнаружил, что Грейс, рассматривающая изображение куртизанки, представляет зрелище куда более эротичное, чем сама картина.

— Мне всегда хотелось увидеть этот портрет в оригинале, — задумчиво заметил Джек, — кажется, он сейчас в Германии. В Мюнхене. Но, увы, мне так и не довелось побывать там.

— Я никогда не видела ничего подобного, — прошептала Грейс.

— Картина завораживает.

Грейс кивнула.

Джек пристально вгляделся в ее лицо. Как бы ему хотелось проникнуть в ее мысли! Если сам Джек всегда мечтал улечься между роскошными бедрами Мари-Луизы, то, может быть, Грейс раздумывает сейчас, каково это — быть куртизанкой? Возможно, даже воображает себя на месте мадемуазель О'Мерфи? Лежащей на диване, выставляющей напоказ свое обнаженное тело, предающейся неге под жадными взглядами мужчины.

Единственного мужчины. Его самого.

Он никогда не позволил бы другому увидеть ее нагой.

Джек вдруг необычайно остро ощутил тишину в комнате. Тишину, нарушаемую лишь его прерывистым дыханием. Прислушавшись, он различил и дыхание Грейс, тихое, едва уловимое, оно становилось все чаще с каждым ударом сердца.

Его захлестнула волна желания. Грейс… Вот бы увидеть ее распростертой на смятых простынях подобно девушке на картине. Сорвать с нее одежду, покрыть поцелуями все ее тело, от макушки до пальцев ног.

Жажда обладания сводила его с ума. Грейс… Джек неожиданно явственно ощутил в ладонях нежную тяжесть ее бедер, послушно раскрывающихся навстречу его поцелуям, их мускусный жар, нежную шелковистость кожи.

— Грейс, — прошептал Джек.

Она не смотрела на него. Ее взгляд не отрывался от книги. Розовый кончик языка на мгновение показался и исчез, оставив влажный след на верхней губе.

Грейс и не подозревала, какое действие произвел этот невинный жест на Джека.

Он наклонился и сжал ее пальцы.

Грейс не отшатнулась. Не отняла руки.

— Потанцуйте со мной, — попросил Джек и, обхватив запястье Грейс, легко потянул ее за собой.

— Как? Без музыки? — отозвалась она, поднимаясь. В ее широко распахнутых синих глазах не было и тени сомнения.

— Мы сами напоем мелодию. — Джек произнес вслух те слова, что Грейс успела прочитать в его сердце.

Она могла бы сказать «нет», когда пальцы Джека коснулись ее руки. Или когда Джек притянул ее к себе, заставив встать с кресла. Наконец, когда он пригласил ее на танец без музыки — едва ли можно найти более убедительный повод для отказа.

Но она этого не сделала.

Не смогла.

Ей следовало сказать «нет», но она не захотела.

И теперь она легко скользила по комнате в объятиях Джека, под его тихое мурлыканье — напеваемую вполголоса мелодию вальса. На официальном балу их объятие показалось бы чересчур фривольным — Джек слишком тесно прижимал к себе Грейс, и с каждым шагом расстояние между ними все уменьшалось.

— Грейс… — Это был уже не шепот, а страстный хриплый стон.

Не в силах сдержаться, Джек впился поцелуем в ее губы. И Грейс отвечала ему с тем же неистовством. Боже праведный, она и не знала, что желание может быть таким сильным, всепоглощающим! Ей хотелось слиться с Джеком в единое целое, раствориться в нем, забыв обо всем на свете, ощутить, как сплетаются их разгоряченные тела.

«Все, — мысленно говорила она, — все, что ты захочешь». Потому что Джек, конечно же, видел, что с ней творится. Женщина из книги, любовница французского короля, словно околдовала ее. Заворожила. Как иначе объяснить это томление? Грейс хотелось лежать на диване обнаженной, ощущать прикосновение шелковистой парчи, трущейся о живот, и прохладное дуновение ветерка, овевающего спину.

Раскинуться на простынях, чувствуя кожей, как мужчина жадно пожирает ее глазами. Тот единственный мужчина, что занимал все ее мысли. Только он.

— Джек, — выдохнула она, прижимаясь к нему всем телом, желая ощутить силу его рук и страстность объятий. Поцелуй не утолил, а лишь распалил ее жажду.

Джек на мгновение замер, будто удивленный внезапным порывом Грейс, но тотчас стряхнул оцепенение и, закрыв дверь ногой, прижал девушку к стене. Теперь их поцелуй стал еще неистовее.

Грейс пришлось подняться на цыпочки, она задыхалась. Джек так сильно притиснул ее к стене, что, казалось, будь ее голова на дюйм выше, ноги повисли бы в воздухе. Поцелуй лишил ее сил, и когда Джек оторвался от ее губ, Грейс едва держалась на ногах. Ее голова безвольно запрокинулась, спина выгнулась, выставляя напоказ вздымающуюся грудь.

Джек целовал ее и прежде, но на этот раз все быль иначе. Раньше Грейс робко ждала поцелуя, а сейчас…

Она точно пробудилась ото сна, долго сдерживаемые желания хлынули потоком, заполняя ее какой-то странной яростью и силой. И нетерпением, стремлением удержать утекающую сквозь пальцы жизнь.

— Джек… Джек… — бессвязно повторяла она его имя, не находя иных слов. — Джек… — шептала она, перебирая шелковистые завитки его волос. Джек вцепился зубами в корсаж ее платья и потянул вниз, его пальцы уже нащупали пуговицы у нее на спине и ловко освобождали их от петель.

Но Грейс была не в силах ждать, ее обуревала жажда действия.

— Позволь мне, — пролепетала она, взявшись за ворот его рубашки. Грейс сползла по стене вниз, увлекая Джека за собой, пока оба они не оказались на полу. С жадной поспешностью она справилась с пуговицами и сорвала с него сорочку.

В первое мгновение у нее перехватило дыхание. Она лишь молча изумленно разглядывала Джека. Потом ее ладонь робко легла ему на грудь, туда, где отбивало бешеные удары сердце, и с приоткрытых губ Грейс сорвался восхищенный вздох. Ее пальцы медленно скользнули вверх, затем вниз, наслаждаясь удивительным, незнакомым ощущением, но в следующий миг Джек грубо схватил ее за руку.

— Грейс… — Он мучительно сглотнул, пальцы его дрожали.

Грейс подняла глаза, ожидая продолжения фразы. Джек мог бы одним лишь взглядом подчинить ее себе, добиться всего, чего угодно. Одно его прикосновение, и она готова была растаять, как лед под лучами солнца. Интересно, сознавал ли Джек свою власть над ней?

— Грейс, — повторил он, с трудом переводя дыхание, — я не смогу остановиться.

— Мне все равно.

— Нет, не все равно. — Его голос сорвался на хрип, и это лишь разожгло желание Грейс.

— Но я хочу этого, — взмолилась она. — Хочу больше всего на свете.

Лицо Джека исказилось, словно его терзала та же боль, что и ее. Он сжал руку Грейс и со странным, смятенным выражением посмотрел ей в глаза. Их взгляды скрестились.

Именно в это мгновение Грейс поняла, что любит Джека. Кто знает, как он сумел околдовать ее и в чем его секрет? Джек изменил ее, и за это она любила его еще сильнее.

— Я не могу принять от тебя этот дар, — хрипло шепнул он. — Только не так.

«Тогда как?» — хотелось крикнуть Грейс, однако уцелевшие крупицы здравого смысла подсказывали ей, что Джек прав. У нее имелось не много того, чем стоило дорожить в этом мире. Все ее ценности можно пересчитать по пальцам, крошечные жемчужные сережки, принадлежавшие матери, семейная Библия, любовные письма родителей друг к другу. Но главное ее сокровище — честь. Отдать себя мужчине, который никогда не станет ее мужем, — безумие. Если Джек — будущий герцог Уиндем, он не сможет жениться на ней, они оба это понимали. Грейс мало что знала о детстве Джека и о полученном им воспитании, однако не сомневалась, что ему знакомы нравы высшего общества. Конечно же, он сознает, чего от него ожидают.

Джек обхватил ее лицо ладонями. Его глаза светились такой нежностью, что у Грейс подступил ком к горлу.

— Бог свидетель, — прошептал он, повернув Грейс к себе спиной, чтобы легче было застегнуть пуговицы на платье, — для меня это было самое трудное решение в жизни.

Каким-то чудом Грейс нашла в себе силы улыбнуться. Или по крайней мере не заплакать.

Позднее тем же вечером Грейс зашла в розовую гостиную в поисках писчей бумаги. Старухе внезапно взбрело в голову написать письмо сестре, великой герцогине крохотного европейского государства, название которого Грейс затруднялась даже произнести, не то что запомнить.

Написание писем всегда занимало массу времени, поскольку вдовствующая герцогиня любила зачитывать свои послания вслух, в утомительных подробностях разбирая каждую фразу (в роли слушательницы неизменно выступала компаньонка). Грейс приходилось запоминать письма слово в слово, чтобы потом, не по приказанию госпожи, а из чистого человеколюбия, аккуратным почерком переписать неразборчивые каракули герцогини.

Старуха не желала признавать, что ее каллиграфия оставляет желать лучшего. Однажды предложение переписать письмо вызвало у нее такую яростную вспышку гнева, что Грейс больше не заикалась об этом, предпочитая действовать украдкой. Впрочем, едва ли герцогиня оставалась в неведении, поскольку очередное послание от ее сестры начиналось с потока похвал новому почерку Августы.

Так или иначе, по молчаливому соглашению компаньонка и госпожа никогда не обсуждали эту тему.

Этим вечером Грейс охотно взялась переписать письмо. Иногда попытка разобрать кривые закорючки герцогини вызывала у нее раздражение и головную боль, и Грейс старалась писать до заката, при дневном свете. Кропотливая работа требовала напряженного внимания, и Грейс решила, что переписывание поможет ей отвлечься от назойливых мыслей…

О мистере Одли.

О Томасе и об ужасной сцене в холле.

О мистере Одли.

О женщине на картине.

О мистере Одли.

О Джеке.

Грейс тяжело вздохнула. Господи, кого она пытается одурачить? Ей ли не знать, какие мысли она так яростно гонит прочь?

Мысли о себе самой.

Она вздохнула еще горестнее. Может, сбежать в страну с непроизносимым названием? Интересно, говорят ли там по-английски? А вдруг великая герцогиня Маргарита (в девичестве Маргарет, а в кругу родных — Мэггс, как призналась однажды ее престарелая сестрица) окажется еще сварливее Августы Кавендиш?

Хотя едва ли такое возможно.

А впрочем, как член королевской семьи, Мэггс наверняка наделена властью рубить головы неугодным. Герцогиня как-то говорила, что в той стране все еще царят феодальные нравы.

Грейс задумчиво почесала затылок, желая убедиться, что голова крепко сидит на плечах. Нет, пожалуй, не стоит рисковать ею понапрасну. Она с удвоенной решимостью дернула на себя верхний ящик секретера и невольно поморщилась, услышав противный визгливый скрип. Дрянной секретер, ему не место в Белгрейве.

В верхнем ящике бумаги не оказалось. Грейс обнаружила лишь одинокое перо. Похоже, в последний раз им пользовались еще до начала Регентства.

Грейс выдвинула второй ящик и пошарила в глубине, надеясь найти бумагу там, как вдруг позади нее послышался шум.

Кто-то вошел в комнату.

Это был Томас. Он остановился в дверях, неподвижно глядя на девушку. Даже в тусклом сумеречном свете Грейс отчетливо разглядела его изможденное лицо и налитые кровью глаза.

Ее снова пронзило острое чувство вины. Томас такой славный. И надо же было ей влюбиться в его соперника! Грейс готова была возненавидеть себя за это. Нет, не так. Ей мерзко было думать, что мистер Одли — соперник Томаса. Нет, вся эта чертова история выводила ее из себя.

— Грейс, — произнес Томас и замолчал.

Когда в последний раз они беседовали дружески, легко и непринужденно? Как давно это было? Грейс с усилием сглотнула. Конечно, они не испытывали друг к другу враждебности, но что может быть хуже этой чопорной вежливости?

— Томас, — заговорила Грейс, — я думала, вы уже легли.

Герцог безучастно пожал плечами:

— Сейчас не так уж и поздно.

— Да, пожалуй. — Грейс посмотрела на часы. — Герцогиня уже в постели, но еще не спит.

— У вас всегда полно работы, не так ли? — горько усмехнулся Томас, проходя в глубь комнаты.

— Увы, — подавив вздох, кивнула Грейс и тут же устыдилась жалости к себе. — Наверху кончилась бумага, — поспешно объяснила она.

— Для писем?

— Да, ею пользуется ваша бабушка. Мне ведь некому писать. — Господи, неужели это правда? Грейс никогда раньше не задумывалась об этом. За все годы жизни в Белгрейве она не написала ни одного письма. — Вот разве что когда Элизабет Уиллоби выйдет замуж и уедет… — Грейс внезапно замолчала. Ждать разлуки с подругой, чтобы было кому писать письма? Как это грустно. — Я буду скучать по ней.

— Да, — протянул герцог. Он казался смущенным и растерянным, от его былой уверенности не осталось и следа.

«Как он изменился, — подумала Грейс. — Впрочем, чему здесь удивляться?»

— Вы ведь близкие подруги, правда? — добавил Томас.

Грейс кивнула, выдвигая третий ящик. На этот раз ей повезло.

— Ну вот, наконец-то. — Она достала тонкую пачку бумаги и тотчас поняла, что радоваться нечему: теперь ей придется вернуться к своим обязанностям. — Я должна идти, мне нужно заняться письмами вашей бабушки.

— Разве она не сама их пишет? — удивился Томас. Грейс едва не рассмеялась.

— Она так думает. Но на самом деле ее кошмарный почерк невозможно разобрать. Даже мне не всегда это удается. Приходится импровизировать, переписывать, вставляя выдуманные фразы.

Грейс опустила голову и принялась выравнивать бумагу, постукивая о крышку стола сначала одним краем пачки, потом другим. Когда она решилась поднять глаза, Томас стоял совсем близко и внимательно смотрел на нее.

— Я должен извиниться перед вами, Грейс.

Боже, только не это. Грейс не желала слышать извинения, когда саму ее терзало чувство вины.

— За сегодняшнюю сцену? — с напускной беспечностью спросила она. — Нет, пожалуйста, не глупите. Все это так ужасно, никому и в голову не придет упрекнуть вас…

— За многое, — перебил ее Томас.

Его глаза так странно блестели, что Грейс невольно задумалась, не пьян ли он. В последнее время Томас часто прикладывался к бутылке. Но бранить его у Грейс не хватало духу — не всякий на его месте держался бы столь же достойно.

— Пожалуйста, — взмолилась она, надеясь положить конец этому мучительному разговору. — Я не представляю, за что вам следовало бы просить у меня прощения, но поверьте, если бы и было за что, я простила бы вас от всего сердца.

— Спасибо, — искренне поблагодарил он и неожиданно добавил: — Мы уезжаем в Ливерпуль через два дня.

Грейс кивнула. Она уже знала и готовилась к путешествию. Томасу скорее всего было об этом известно.

— Представляю, сколько у вас хлопот перед отъездом.

— Почти никаких, — произнес он глухим, изменившимся голосом и настороженно замер, словно ожидая вопроса Грейс. Горький смысл его слов нетрудно было угадать. Прежде все дни герцога были заполнены делами, уезжал ли он, или оставался в замке.

— О, наверное, это приятная перемена, — пролепетала Грейс, не найдя лучшего ответа.

Томас чуть наклонился вперед, и от него резко пахнуло спиртным. «Милый Томас, как ему, должно быть, больно». Грейс готова была заплакать от жалости. Ей хотелось сказать: «Мне, как и вам, невыносимо думать, что все может измениться. Я молю Бога, чтобы вы оставались герцогом, а Джек — просто мистером Одли. Как бы я хотела, чтобы все это поскорее кончилось».

Грейс желала знать правду, даже если сбудутся самые худшие ее опасения, но заговорить об этом вслух она не посмела. Только не с Томасом.

Герцог смотрел на Грейс своим пронизывающим взглядом, как будто знал все ее секреты. Знал, что она влюбилась в мистера Одли, уже целовалась с ним, и даже не один раз, и самое ужасное — мечтала продлить это безумие.

Она зашла бы еще дальше, если бы Джек не остановил ее.

— Я понемногу привыкаю, как видите, — проговорил Томас.

— Привыкаете?

— Проводить дни в праздности. Возможно, мне следует поучиться у вашего мистера Одли.

— Он не мой мистер Одли, — тотчас выпалила Грейс, понимая, что Томас нарочно ее дразнит.

— Ему не о чем беспокоиться, — продолжал Томас, будто ничего не слышал. — Я оставил дела в полном порядке. Все бумаги проверены, итоги подведены, баланс подсчитан, каждая цифра на своем месте. Если Одли пустит состояние по ветру и владения придут в упадок, это останется на его совести.

— Томас, довольно! — воскликнула Грейс, не в силах вынести этот кошмар. — Не говорите так. Нам ведь не известно, действительно ли он герцог.

— Неужели? — Губы Томаса искривились в усмешке. — Полно, Грейс, мы оба знаем, что найдем в Ирландии.

— Нет, — упрямо возразила Грейс, чувствуя фальшь в собственном голосе. Ее вдруг охватила слабость, казалось, ноги вот-вот подкосятся, она рухнет и разобьется, точно фарфоровая кукла.

Томас все смотрел на нее, и Грейс стало не по себе от его неподвижного взгляда.

— Вы его любите? — неожиданно спросил он. Грейс почувствовала, как кровь отхлынула от лица. — Вы любите его? — повторил Томас резким, скрипучим голосом. — Я говорю об Одли.

— Я знаю, о ком вы говорите, — вырвалось у Грейс прежде, чем она успела обдумать ответ.

— Не сомневаюсь.

Грейс с трудом заставила себя разжать стиснутые кулаки. Бумага жалобно хрустнула под ее пальцами, едва ли она теперь годилась для письма. Лицо Томаса исказилось, в одно мгновение виноватое выражение сменилось гримасой ненависти. Жгучая боль грызла его изнутри, Грейс видела это, но больше не испытывала сочувствия. Ее душила горечь.

— Как давно вы здесь? — задал вопрос герцог.

Грейс чуть отвернулась и попятилась. Странный взгляд Томаса смущал ее все больше.

— В Белгрейве? — нерешительно проговорила она. — Пять лет.

— И за все эти годы я не… — Уиндем сокрушенно покачал головой. — Не понимаю почему.

Грейс отодвинулась еще на шаг, но дальше отступать было некуда, дорогу преграждал стол. «Господи, что творится с Томасом?»

— О чем вы говорите? — настороженно произнесла она.

Герцог усмехнулся, словно вопрос показался ему забавным.

— Будь я проклят, если сам знаю. — И пока Грейс пыталась найти достойный ответ, с горьким смехом прибавил: — Что с нами будет, Грейс? Мы обречены, вы и сами знаете. Мы оба знаем.

Грейс понимала, что Томас прав, но произнесенный вслух приговор заставил ее испуганно съежиться.

— Не понимаю, о чем вы говорите.

— Ну хватит, Грейс, вы слишком умны, чтобы притворяться.

— Мне пора идти. — Но герцог и не подумал пропустить ее. — Томас, я…

И тут — Боже праведный! — Томас поцеловал ее. Его губы прижались к ее губам, и у Грейс свело желудок от ужаса. Не потому, что поцелуй был ей противен, отвращения она не почувствовала, одно лишь безмерное удивление. Пять лет прожили они в одном доме, и никогда ни единым намеком…

— Довольно! — Грейс вырвалась и отпрянула. — Зачем вы это делаете?

— Не знаю. — Томас беспомощно пожал плечами. — Я здесь, и вы здесь…

— Я немедленно ухожу.

Но Томас по-прежнему сжимал ее плечо. Грейс могла бы высвободиться, он держал ее не так уж крепко, но ей хотелось, чтобы Томас сам отпустил ее, сам принял это решение. Так было бы лучше для него.

— Ах, Грейс, — вздохнул он, глядя на нее с видом побитой собаки. — Я больше не Уиндем. Это правда, мы оба знаем. — Томас помолчал и разжал пальцы, словно признавая поражение.

— Томас, — прошептала Грейс.

Он вскинул голову, пристально глядя на нее.

— Почему бы вам не выйти за меня замуж, когда все будет кончено?

— Что? — Грейс точно окатило ледяной волной. — Вы сошли с ума. — Но она понимала, что хотел сказать Томас. Герцог Уиндем не мог бы жениться на Грейс Эверсли. А если Томас больше не Уиндем… если он просто мистер Кавендиш… то почему бы и нет?

Грейс мучительно сглотнула, едкая горечь подступила к горлу. Томас вовсе не желал ее оскорбить. Да она и не чувствовала себя оскорбленной. Грейс слишком хорошо знала этот мир с его жестокими законами и свое место в нем.

Джек никогда не будет принадлежать ей, если станет герцогом. Никогда.

— Что скажете, Грейси? — Томас взял ее за подбородок, заставив поднять голову.

«Может быть», — подумала Грейс.

Что тут плохого? В Белгрейве она не останется, это невозможно. Вероятно, со временем ей удастся полюбить Томаса. Ведь она всегда любила его как друга.

Томас снова наклонился, чтобы поцеловать ее, и на этот раз Грейс не отшатнулась. Ей хотелось испытать то пьянящее ощущение, когда колотится сердце, яростно стучит кровь в висках и по телу разливается жар… ведь именно так бывало каждый раз, когда до нее дотрагивался Джек. «Господи, пожалуйста, пусть и сейчас будет так же!»

Но ничего подобного она не почувствовала. Лишь дружеское тепло и нежность. Что ж, и это не так уж плохо…

— Я не могу, — отвернувшись, прошептала она. Ей хотелось заплакать.

И тут она в самом деле расплакалась, потому что Томас притянул ее к себе, обнял, как это сделал бы брат, и ласково потерся подбородком о ее макушку.

У Грейс сердце перевернулось, когда послышался тихий вздох:

— Знаю.