Креольские ночи

Глава 9

Элина наблюдала, как Рене раскладывает бумаги в аккуратные пачки. Хозяйственные счета в одну, письма в другую, частные документы в третью и так далее. Уже прошло больше трех часов. Он молча работал, а она просто сидела в жаркой тесной комнате, с каждой минутой все более раздражаясь. Он не позволял ей читать, не позволял вообще ничего делать, а только сидеть и наблюдать, как он педантично просматривает листы бумага и сортирует их. Он даже отказывался разговаривать с ней, и это молчание сводило ее с ума.

И хотя он уже дважды отказался от ее помощи, она снова спросила, не может ли чем-нибудь помочь, чтобы ускорить дело.

Он ответил не сразу, но повернулся к ней лицом. Потирая затекшую шею, Рене изучающе посмотрел на нее. Удовлетворение промелькнуло в его взгляде, когда он увидел, как она ерзает и вертится на стуле.

– Тебе наскучило смотреть на меня? – наконец спросил он. – Поверь мне, делать эту работу гораздо скучнее и утомительнее.

– Тогда позволь помочь тебе, – сказала Элина, готовая делать что угодно, только не сидеть, сложа руки. – С моей помощью ты закончишь быстрее. Ты уже добился своего, так что не имеет смысла продолжать в том же духе. Ведь я не хуже тебя умею раскладывать бумаги.

Его взгляд скользнул по ее рукам.

– Нет необходимости марать твои драгоценные ручки какими-то хозяйственными счетами. Побереги силы для не столь прозаического занятия.

Его многозначительный взгляд заставил ее покраснеть.

– Что бы ты там ни думал, – сказала она холодно, стараясь скрыть замешательство, – мой опыт не распространяется на «другие занятия». Обычно я приводила в порядок счета для мамы и хорошо разбираюсь в хозяйстве. Если я тебе помогу, мы сможем, наконец, покинуть эту омерзительную комнату.

Она не хотела признаться себе, но причина желания покинуть кабинет объяснялась той атмосферой чувственности, которая, казалось, воцарилась там с тех пор, как Бонанж поцеловал ее накануне. Многозначительные взгляды, которые он время от времени бросал на нее, лишь усугубляли положение. Он буквально раздевал ее глазами.

Жара тоже способствовала этой атмосфере. Локоны, выбившиеся из прически во время безумной скачки через поля, влажными прядями облепили ее лоб и шею, девушке было жарко, она вспотела, да и каждый его взгляд вгонял ее в краску. А это заставляло ее вспоминать, с какой готовностью она ответила на его поцелуй.

Судя по его улыбке, он догадывался, о чем она думает.

– Я разберусь с бумагами и без твоей помощи, милые глазки, – пробормотал он. – Ты уже и так достаточно натворила. Но кое-что ты можешь сделать.

– Например?

– Помассируй мне шею.

Скрестив руки на груди, она взглянула на него:

– Я не умею.

Его губы скривились в усмешке:

– Я тебя научу.

– Лучше я сделаю что-нибудь еще, – сказала она. И упрямо добавила: – Мне бы не хотелось способствовать улучшению твоего самочувствия.

Это заявление заставило его рассмеяться:

– Не сомневаюсь. Скорее ты поспособствовала бы его ухудшению.

Она вскинула подбородок.

– Ты совершенно прав.

– Понятно. – Веселые искорки заплясали в его глазах. – В таком случае я все же мог бы воспользоваться твоей помощью в сортировке бумаг при условии, что ты сядешь мне на, колени.

Она вскочила со стула.

– Ты… ты… Ты развратник! – выпалила она, наконец, вспомнив, что ее брат однажды охарактеризовал, таким образом, одного из их соседей. – Лучше быть жалкой рабыней в самой нищенской хижине Нового Орлеана, чем оказаться запертой здесь с тобой!

Веселье погасло в его глазах.

– Будь ты рабыней, не рассиживалась бы, не отдыхала. Носилась бы, выполняя приказания хозяина. У рабов нет выбора. У тебя есть. Только стремление завладеть деньгами моего усопшего зятя мешает тебе сделать правильный выбор: принять мое предложение – деньги в обмен на молчание.

– Прими я твое предложение, действительно стала бы рабыней, не смогла бы больше говорить правду. Стала бы рабыней той лжи, в которой вынуждена была бы жить.

Рене испытующе посмотрел на нее и с глубоким вздохом сказал:

– Вот, возьми. – Он отвернулся от нее и передал ей содержимое одного из ящиков. – Ты хотела помочь, не упусти свой шанс.

– Я передумала, – презрительно фыркнув, сказала она, довольная своей маленькой победой. – Лучше посижу и понаблюдаю за тобой.

– Не выводи меня из терпения, не то я запру тебя в спальне.

Ее решимость поколебалась. Она проглотила обиду и трясущимися руками взяла бумаги, едва сдерживая желание швырнуть их ему в лицо. По крайней мере, она вынудила его прекратить свои непристойные домогательства.

Все еще гневно щурясь, он объяснил, как ей следует сортировать документы. Она слушала внимательно, время от времени задавая вопросы. Пусть не думает, что она легкомысленная девица и ничего не смыслит в управлении хозяйством.

Некоторое время они работали молча, пока Элина не наткнулась на нечто, чего не заметила, роясь в его столе в первый раз. Черновой набросок женщины. Улыбающееся лицо, обрамленное локонами, было прекрасно. Кто она? Сестра Рене? Или одна из тех дамочек, о которых говорил Луи? Впервые Элина задумалась о женщинах в жизни Рене. Никто – ни Луи, ни Рене – ни разу не упоминал о жене, поэтому Элина предположила, что у Рене нет жены, по крайней мере, сейчас. На вид ему было за тридцать. Быть может, его жена умерла? Мало вероятно, Луи непременно упомянул бы об этом. Но он говорил только о любовницах.

Собирался ли Рене жениться, был ли обручен? Быть может, женщина на рисунке и есть его избранница? Или это та, которая кричала ему с балкона там, в доме Ванье?

Она подняла глаза и встретила пристальный взгляд Рене, в котором сквозило легкое любопытство.

– Я вижу, ты нашла единственный результат моей жалкой попытки научиться рисовать.

Она снова посмотрела на рисунок. Работа любителя, хотя на удивление, верно, передана радость жизни, переполнявшая женщину.

– Кто это?

– Джулия, моя сестра. Я нарисовал ее наспех перед тем, как в первый раз покинул Новый Орлеан.

Элина разглядывала рисунок, пытаясь найти сходство. Только цвет волос и, возможно, глаз был одинаковым. А в остальном ничего общего. Элина с восхищением смотрела на изображение соперницы своей матери. Ей хотелось ненавидеть эту женщину так же, как хотелось ненавидеть Рене, но они оба, к сожалению, нравились ей.

– Очень хорошенькая, – сказала Элина.

– Красавица, правда? Но я не смог передать всей ее прелести. Наверху, в моей спальне, есть ее портрет.

Элина почти не слушала его, с тоской глядя на рисунок. Будь у нее карандаши и бумага, она, по крайней мере, могла бы заполнить свое время рисованием. Но ее рисовальные принадлежности погибли при пожаре, как и все остальное. Ей так хотелось нарисовать маму, папу, Алекса, пока их лица окончательно не стерлись из памяти.

И тут ее осенило. Она нарисует папу и покажет Рене! Тогда ему придется поверить, что она дочь Филиппа, иначе, откуда бы она знала, как он выглядит?

– Я тоже умею рисовать, – сказала она, протягивая Рене набросок его сестры. – Я также пишу красками. Мне приходилось давать уроки живописи.

– В самом деле? – спросил он с явным недоверием в голосе. – Это было до или после того, как ты встала на путь преступлений?

Ее губы скривились.

– О, конечно же, после, – едва сдерживая гнев, ответила она. – После того, как я покинула судно, и перед тем, как явилась в ваше семейное гнездо, я давала уроки трем детям, которых встретила на улице. Затем оставила свое прибыльное занятие, чтобы найти Алекса и вместе с ним ограбить несколько банков. Ну что, теперь я умница?

– Действительно умница, – сказал он без улыбки, хотя в глазах его плясали огоньки. – Но все же не настолько умна, чтобы распознать достойного противника. Не собираешься же ты убедить меня, милые глазки, что вы оба не планировали свой маленький спектакль на корабле и не играли его перед этим много раз?

– Может, да, а может, нет. Но по крайней мере я могу доказать, что умею рисовать. Все, что для этого нужно, – дать мне необходимые принадлежности, и я покажу свое мастерство, месье Скептик.

Он ухмыльнулся с издевкой:

– Если бы не мой скептический взгляд на жизнь, малышка, я бы давно уже лишился всех своих денег по вине одного из многочисленных шарлатанов в Европе, пытавшегося убедить меня вкладывать средства в его авантюры. Чтобы преуспеть, нужно соблюдать осторожность.

– Значит, ты не принимаешь мой вызов и отказываешься дать, мне возможность рисовать? – спросила она, в свою очередь, язвительно улыбаясь.

Он насмешливо вскинул брови:

– Я не воспринял это как вызов. Разумеется, я выполню твою прихоть, и ты сможешь продемонстрировать свои способности. По крайней мере, займешься делом менее вредным, чем рыться в моем столе. – Он откинулся на стуле с самодовольной улыбкой. – Но, конечно же, ты должна будешь заплатить мне за мое великодушие.

«Конечно», – подумала она с горечью.

– Денег у меня нет, как тебе известно, так что, полагаю, ты потребуешь что-то недозволенное, – сказала она, вздернув подбородок.

– Не спеши с выводами. Мне не нужно прибегать к таким мелким уловкам, чтобы заполучить тебя в мои объятия, дорогая. И мы оба это отлично знаем.

Со спокойной грацией преследующего добычу хищника он поднялся на ноги и обогнул ее стул, встав у нее за спиной. Его горячие пальцы коснулись мягких волос на ее затылке, затем начали дерзко играть с выбившимся локоном.

Внезапно ощутив себя пойманной в капкан ланью, Элина вскочила и повернулась лицом к Рене, так что теперь их разделял только стул.

– Да, у тебя нет необходимости прибегать к уловкам, – выпалила она. – В твоем распоряжении грубая сила.

– Сила мне тоже не нужна, – ответил он, однако так оттолкнул стул, что тот отлетел далеко в сторону. Он придвинулся к ней вплотную, взглядом подчиняя ее себе и заставляя стоять неподвижно. Одной рукой он обнял ее за талию, а другой, взяв за подбородок, поднял лицо так, что ее губы почти прижались к его губам и, когда он говорил, она ощущала его горячее дыхание. – Ты как хлопковый куст в поле – колючий и надменный снаружи, но мягкий как шелк внутри. Когда я, не обращая внимания на колючки, пытаюсь проникнуть глубже в поисках истинной женщины, ты откликаешься с большей готовностью, чем стараешься показать.

В тот миг, когда его губы ласково прильнули к ее губам, она поняла, что от него не укрылось, как под нежным натиском содрогается ее тело. Когда его губы, прижимаясь к ее горящей коже, оставляли дразнящие поцелуи на нежном подбородке и пылающих щеках, а пальцы, зарывшись в волосы, поглаживали затылок, она невольно закрыла глаза и тут же открыла их, почувствовав, что его вторая рука скользнула вниз, охватывая бедра. В этот момент она заметила, как на его губах заиграла самоуверенная улыбка, и это придало ей сил.

Ее гордость была задета, и она дала ему пощечину, наслаждаясь тем, что сумела стереть наглую ухмылку с его лица. Он отпустил ее, потирая щеку, глаза его яростно пылали.

– Однажды тебе надоест раниться о колючки, – сказала она. – Я молю Бога, чтобы скорее наступил день, когда я смогу избавиться и от этого дома, и от тебя.

Она повернулась, собираясь бежать, но он схватил ее за руку и снова повернул к себе лицом.

– Я достаточно терпеливый, милые глазки, – сказал он ледяным тоном. – И могу подождать, пока ты признаешь свое поражение. Может быть, однажды ты даже предложишь мне свою нежность, когда убедишься, что возможность завладеть большим богатством – несбыточная мечта. Когда этот день настанет, ты можешь обнаружить, что у меня тоже есть колючки. И что они уже оставили свои отметины на твоем жестоком сердце задолго до того, как ты это поймешь.

– Я прежде умру, чем позволю тебе победить, – прошептала она, пытаясь вырваться от него.

– Посмотрим, – пробормотал он.

Он отпустил ее, и она выбежала из комнаты, стремясь поскорее скрыться от его глаз. Его взгляд ясно говорил о том, что он не оставит ее в покое, пока не получит желаемого.

Уже смеркалось, когда Элина, крадучись, спустилась по лестнице в надежде, что она не ошиблась и что возле дома действительно стоит повозка. Если приехали гости, возможно, ей удастся уговорить их отвезти ее в город. Рене не было дома. Он уехал через несколько часов после их последней стычки. Ускакал на Варваре. Элина молила Бога помочь ей убежать до его возвращения.

Ее рука в перчатке сжимала три серебряных доллара, которые она отыскала на дне своей единственной сумочки. Слава Богу, Рене не обыскивал ее, как обыскал остальные ее скудные пожитки в отеле.

Дом казался покинутым, хотя значительно усилившийся днем ветер раскачивал ставни и развевал занавески в открытых окнах. Слуги готовили обед в летней кухне. Что касается Луи, то Элина видела его в последний рал незадолго до отъезда Рене.

Тайком она пробралась к парадной двери, внимательно следя, нет ли кого в комнатах, через которые она проходила. Она выглянула в окно и улыбнулась про себя, увидев повозку и дюжего мужика, дремавшего на месте возницы. Она осторожно выскользнула из дома, но ветер подхватил дверь и с шумом захлопнул у нее за спиной. Напуганный кучер проснулся.

– Господи помилуй, что это было? – воскликнул он. Заметив стоящую рядом Элину, он широко улыбнулся. – Вы кого-то ищете, мисси?

Она помедлила.

– Да, ищу. Я надеялась, что твой хозяин может отвезти меня в город.

– Ну, он бы смог, если бы был здесь, – сказал возница, почесывая голову. – Но он сейчас в городе. Вам надо было поехать вместе с ним сегодня утром.

Элину охватило отчаяние.

– Кто твой хозяин? – спросила она настороженно.

– Мистер Бонанж, конечно. – Он гордо выпрямился. – Я кучер, которого он нанял в прошлом месяце для своего городского дома. Он совсем недавно отправил меня сюда из города. Приехал верхом, сделал кое-какие покупки и попросил меня отвезти их сюда.

– Мне очень нужно в город, может, отвезешь? – спросила она с обезоруживающей улыбкой.

Он минуту подумал.

– Отвезу. Как только вернется мистер Бонанж. Элина вытащила два своих драгоценных доллара.

– Я не могу ждать. Мне нужно уехать прямо сейчас. Если я дам тебе это, отвезешь?

Кучер округлил глаза.

– Я бы с удовольствием, мисси, но мистер Бонанж велел мне отвезти сюда эти вещи и подождать его. Он будет с минуты на минуту, так что если вы только подождете…

Она вытащила еще один доллар.

– Пожалуйста… Мой брат умер в городе позавчера, а я еще не договорилась о его похоронах. Я просто обязана сделать это. Понимаешь?

Она протянула ему три доллара. Кучер ей явно не верил, ведь на ней не было траура. Он спустился на землю, взял у нее деньги и с ухмылкой спрятал в нагрудный карман.

– Думаю, я не могу оставить без внимания такую хорошенькую мисси, как вы, когда ей нужна помощь. Хорошо. Но сначала я должен разгрузить вещи, которые мистер Бонанж отослал со мной.

– Прекрасно, я тебе помогу.

Однако она была не готова к тому, что повозка забита огромным количеством коробок. Не обращая внимания на протесты кучера, она быстро вытаскивала коробки, легкие и тяжелые, и относила на парадную террасу.

– Я думаю, нам следует внести их в дом, мисси, – сказал возница, но она заявила, что у них нет на это времени.

Она как раз ухватила еще одну коробку, когда стук копыт заставил ее похолодеть.

– Здравствуйте, мистер Бонанж, – услышала она бодрый возглас кучера. – Рад, что вы все же вернулись до того, как мы уехали.

– Уехали?

Словно в оцепенении, она продолжала двигаться вперед. Слишком поздно! Она всегда чуть-чуть опаздывала, будь он проклят! Стараясь держаться спокойно, она поставила коробку и обернулась к своему тюремщику.

Рене смотрел на нее в упор. Она набралась мужества и с достоинством встретила его взгляд. Пока кучер говорил, Бонанж не отрывал от нее глаз, в которых не было ни тени улыбки. Но когда холодная усмешка проскользнула по его лицу, Элина содрогнулась.

– Мисси сказала, что ей нужно в город, распорядиться о похоронах брата, – рассказывал кучер. – Я сказал, что должен дождаться вас, но она хотела уехать сразу.

– Вероятно, мисси не знала, что я уже распорядился о похоронах ее брата. Я вернулся, чтобы сопровождать ее в город.

Она уставилась на него, потрясенная. С какой стати ему заниматься похоронами Алекса? И что это будут за похороны, учитывая его отношение к Алексу?

– Думаю, следует тебе напомнить, Холси, что твой хозяин я, а не мадемуазель Уоллес, – продолжал Рене. – Я отдал тебе приказ, и никто не может его отменить, даже гость. Впредь не забывай об этом. Теперь закончи разгрузку и отгони повозку назад в конюшню.

Кучер посмотрел на Элину, которая даже не взглянула на него. Потом достал из нагрудного кармана ее три доллара.

– Честно говоря, сэр, мисси дала мне три доллара, чтобы я отвез ее в город, а то бы я не согласился поехать. Сдается мне, тот, кто платит такие большие деньги, должно быть, дошел до отчаяния. Я только отдам ей их назад, если вы не возражаете. – Он начал подниматься по ступенькам к Элине, но голос Рене остановил его.

– Оставь себе эти три доллара, Холси. Мадемуазель Уоллес они не понадобятся. Рассматривай их как плату за разгрузку повозки, эту работу должен был сделать Луи.

И когда в следующий раз кто-нибудь предложит тебе деньги, чтобы ты пошел против моей воли, помни, что я единственный, кто властен тебя уволить. Понятно?

– Да, сэр, – пробормотал Холси, торопливо убирая три доллара в нагрудный карман.

– Прекрасно.

Когда Холси перенес последние несколько коробок на террасу позади Элины, Рене ловко спрыгнул с коня и привязал Варвара к столбу. Холси прошел мимо него, забрался в повозку и тут же исчез за углом дома, тогда как Рене широким шагом взбежал на террасу.

Элина встретила Бонанжа с пылающим от гнева лицом.

– Как ты посмел отдать ему мои деньги?! Ты не имел права!

Ее страдания, казалось, его нисколько не взволновали.

– А ты, мадемуазель, не имела права заставлять моего кучера выполнять твои распоряжения. Ты что, не могла дождаться меня и выяснить, исполню ли я твои пожелания? – небрежно заметил он.

– Пожелания? – растерянно спросила она, застигнутая его словами врасплох.

Он указал на коробки, сваленные вокруг них.

– Я тороплюсь в город, чтобы купить тебе рисовальные принадлежности, а, вернувшись, застаю тебя затаскивающей их вверх по лестнице, словно какие-то мешки с зерном. К тому же узнаю, что ты подкупила кучера, чтобы он помог тебе бежать. Полное отсутствие благодарности, – сказал он сурово, с неодобрением покачав головой. – В следующий раз я буду вынужден действовать жестче.

Она оглядела террасу, впервые обратив внимание на тонкие прямоугольные предметы, завернутые в бумагу и перевязанные бечевкой, – без сомнения, холсты. Тревожное восклицание сорвалось с ее губ, когда она заметила, в каком беспорядке они свалены.

Тут она вспомнила, как он сказал, что за великодушие надо платить.

– Я не могу это принять. Не стану совершать безнравственные поступки ради того, чтобы иметь несколько карандашей.

– Несколько карандашей! – воскликнул он насмешливо. – Прошу прощения, мадемуазель, но здесь гораздо больше, чем несколько карандашей.

Он направился к одной из коробок и развязал бечевку. Открыв коробку, он отнес ее к Элине и показал, что она полна горшочков с красками самых разных цветов.

– В других коробках еще много всего, – сказал он. – Уголь, кисти, альбомы для эскизов… все, чего только может пожелать душа маленькой художницы.

Он наблюдал, как она осматривает террасу с лицом, пылающим от удивления, смешанного с восхищением оттого, что получила в свое распоряжение такое сокровище. Она открыла следующую коробку, которую он держал перед ней одной рукой, и обнаружила, что в ней лежит палитра, совсем новая, еще не тронутая. Элина потянулась, чтобы достать ее, но Рене свободной рукой обхватил ее талию.

– Сначала ты должна согласиться на мое предложение. Она резко подняла голову, вспомнив, что художественные принадлежности имеют цену.

Это подкуп, напомнила она себе, способ заставить ее исполнять его желания.

– Это не то, что ты думаешь, – продолжал он, почувствовав, как она напряглась. – Речь не идет о каких-то непристойностях, которые тебе ненавистны. Если у тебя и в самом деле есть хоть какие-то способности к живописи, я хочу, чтобы ты написала портрет. И это все.

Конечно же, он шутит, подумала Элина. Без сомнения, она нарисует портрет! Если бы он дал ей все необходимое, она нарисовала бы самого дьявола, только бы доказать, что она и в самом деле Ванье.

– К-кого я должна нарисовать?

– Меня.

Она не смогла бы удивиться больше, если бы он предложил ей нарисовать мэра Нового Орлеана.

– Почему ты хочешь, чтобы я нарисовала твой портрет? Ты не знаешь моих способностей. Ты даже не поверил, что я умею рисовать. Что это еще за новые фокусы?

Он осторожно поставил коробку, в которой лежала палитра, на пол.

– Никаких фокусов, – сказала он. – Моя сестра давно просит меня подарить ей мой портрет. Если портрет, который ты напишешь, будет достаточно хорош, я отдам его ей. Если же окажется, что он никуда не годится, потребую другую компенсацию.

По ряду причин это заявление вызвало у нее тревогу, в особенности потому, что он стоял так близко от нее, что она не могла пошевелиться, чтобы не коснуться его. В задумчивости она покусывала губу. Казалось, его глаза сосредоточились на этом безобидном жесте, и она отступила назад, отодвигаясь от него так, что чуть не свалилась на коробку.

– Какую… какую еще другую компенсацию?

– Давай просто скажем, что это даст нам возможность получше узнать друг друга. Скоро я часами должен буду сидеть перед тобой. Возможно, когда ты познакомишься со мной поближе, то поймешь, что я не мог убить твоего брата. Постоянно видя меня, ты, может быть, смягчишься, милые глазки.

Произнесенное им прозвище помогло ей взять себя в руки.

– Ты невыносим, – ответила она надменно. – Я всегда буду видеть в тебе только чудовище.

– И много ты знаешь чудовищ, которые купили бы тебе такие восхитительные игрушки? – спросил он смеясь. – Расслабься, дорогая, и прими мое предложение. Если действительно умеешь рисовать.

– Умею, – заверила она его.

Элина окинула взглядом разбросанные вокруг коробки. Она нарисует папу и докажет Рене, что не лжет! Все остальное не имеет значения. Можно нарисовать и Бонанжа. Почему бы и нет? Она придаст ему вид убийцы и собьет с него спесь.

– Я буду счастлива написать твой портрет, – заявила она. – Но мне необходимо время, чтобы работать еще и над другими произведениями.

– Неужели?

– Да. Это не займет много времени, всего день или два. Но если ты не хочешь дать мне время…

Его сдавленный гортанный смех заставил ее удивленно взглянуть на него. Неужели он догадался, что она собирается сделать?

– Всегда торгуешься, не так ли? – Он подошел ближе, и она судорожно вцепилась пальцами в складки своего платья. – Что ты так нервничаешь? Моя близость так беспокоит тебя?

Он неожиданно схватил ее руку и оттянул поношенную перчатку, обнажая ладонь. Когда он прижался губами к чувствительному месту на внутренней стороне запястья, сердце ее учащенно забилось.

– Вижу, что беспокоит. Хорошо. – Глядя ей прямо в глаза, он медленно стянул перчатку с ее руки.

У нее не было сил остановить его, когда он быстро поднес ее руку к губам.

– Ты можешь потратить день или два, чтобы закончить свои дела, милые глазки. Мне будет только приятно, что ты занимаешься делом, вместо того чтобы устраивать беспорядок в моем столе и подкупать моего кучера.

– Ты действительно позаботился о похоронах Алекса? – спросила она, сжав его руку. – Или это была только сказка для глупого кучера?

– Позаботился.

– И для этого ты отвезешь меня в город?

– Только не в город. Я не хочу, чтобы ты распространяла там лживые слухи. Его похоронят недалеко отсюда.

– Я… я полагаю, это будет могила для нищих, потому что у нас нет денег, кроме тех, что мы у тебя украли.

Он напрягся.

– Это будет именная могила. Не беспокойся, твой любовник будет похоронен достойным образом.

Не обращая внимания на его сарказм, она с изумлением смотрела на него, не зная, что и думать. Какой мужчина сделал бы нечто подобное?

– Почему ты распорядился устроить ему достойные похороны? Он был твоим врагом. Ты ничего ему не должен.

Он выпустил ее руку и посмотрел вдаль.

– Если быть честным, не знаю. Но кто-то должен это сделать.

– Если ты думаешь, что этот поступок снимает с тебя вину…

Он метнул в нее гневный взгляд.

– На мне нет вины. Я не убивал его, ни в честной борьбе, ни как-то иначе. И если бы ты не была поглощена идеей извлечь выгоду из его смерти, то признала бы правду.

Ей хотелось вцепиться ему ногтями в лицо, но она понимала, что это невозможно.

– Я ничего не просила у тебя, кроме нескольких принадлежностей для рисования. Но ты купил гораздо больше, чем, требовалось, только бы удержать меня здесь. Это еще одно доказательство твоей вины. Ты убил Алекса.

– Единственное, в чем я виноват, – сказал он, подбоченившись, – так это в том, что позволил себе увлечься такой интриганкой, как ты, и все спускаю тебе с рук.

С этими словами он стремительно удалился в дом, оставив ее среди коробок одну, с глазами, полными слез.