Он понял, что подготовка может приносить такое же наслаждение, как и то, что следует за этим.
На самом деле, возможно даже, ещё большее наслаждение.
Первый раз он допустил ошибку, оставив ее в сознании, что повлекло за собой различные проблемы, одной из которых являлся беспорядок.
Второй раз, он настолько накачал ее наркотиками, что она представляла собой мертвый груз, и это невозможно было изменить, а что еще хуже — ее глаза оставались закрытыми.
А если она не могла видеть его, то ни о каком удовлетворении не могло быть и речи.
В этот раз он экспериментировал с одним печально известным наркотиком, который использовали в своих делишках всевозможные насильники. Это была та разновидность наркотика, при использовании которого — в правильных пропорциях — у человека сохранялось беспомощное помраченное сознание. Человек был способен двигаться или следовать указаниям, но у него фактически не было никакой физической силы.
Он сомневался, так как не мог предположить, как это подействует на ее сознание. Но все-таки сделал это.
Он действительно не хотел, чтобы она была вялой, полусонной и не ведающей, что с ней происходит.
Из-за этого уйдет все наслаждение.
— Милая, ты слышишь меня? — он практически прорычал.
Она моргнула сонными глазами, немного озадаченная, и когда забормотала — ее голос звучал так, будто она только что вернулась от похода к дантисту.
— Я слышу. Где…что…что за место?
— Это моя секретная лаборатория, а я — доктор Франкенштейн. — Он засмеялся. — Нет, милая, это — дом. Мой дом. А теперь и твой. Я очень сильно потрудился, чтобы подготовить его для тебя.
Ее брови поднялись:
— Это правда?
— Конечно.
Она попыталась двинуться, первые следы паники появились в ее расширяющихся глазах.
— Я…Я не могу…
— Ты должна оставаться неподвижной для меня, милая. — Он аккуратно проверил крепкие кожаные ремни на ее запястьях и лодыжках, а затем вернулся к столу.
К ее голове.
Он наклонился к ней и очень аккуратно уложил изогнутую подставку в основание ее шеи, затем переставил таз в раковину под ниспадающие длинные светлые волосы.
Ее волосы были слишком длинными. Чересчур длинными.
— Тебе следовало обрезать их несколько месяцев назад, — ругал он ее, беря ножницы с тележки, которая стояла рядом с ним.
— Я…Я не…
— Ну, теперь все в порядке. Я понимаю, что тебе не посчастливилось встретить меня вовремя, чтобы я напомнил тебе. Но сейчас все изменится. — Борясь с чувством неприязни, он собрал ее волосы в пучок и начал подрезать.
— О…не…не надо…
— Не будь смешной, милая. Ты знаешь, мне всегда больше нравилось, когда твои волосы коротко подстрижены.
Слезы начали катиться из уголков ее глаз, и он остановился на минуту, чтобы насладиться тем, как они мерцают под светом, падающим на неё.
После он вернулся к обрезанию ее длинных волос, радостно приговаривая:
— Ты знаешь, я и не представлял — сколько существует разных оттенков коричневого. И я не мог вспомнить, какой же мне нравился. Поэтому я купил все шесть. Мы просто подберем подходящий.
— О, Боже! — прошептала она.
— Правильный оттенок. Вот увидишь.
Он продолжил свое занятие. Тазик, стоящий под её меняющейся головой, начал наполняться длинными белыми волосами.
Бишоп рывком сел на кровати, его сердце колотилось, дыхание было таким, как будто он пробежал несколько миль. Его начало тошнить, и несколько мгновений он думал, что лучшим выходом будет, если его вырвет.
Но нет.
Это не сработает. Не в этот раз.
Он, наконец, встал с постели и пошел в ванную, не включая свет. Он прополоскал рот, чтобы избавиться от кислого привкуса, и умыл лицо холодной водой.
Бишоп не стал смотреть в зеркало, все равно там была темнота.
Когда он вернулся в спальню, то сразу же подошел к окну, встав туда по привычке. И потянул за край тяжелой шторы, чтобы отодвинуть ее ровно настолько, чтобы можно было выглянуть из окна.
Ничего не изменилось на парковке мотеля. Да и за ней тоже. И у Бишопа появилось странное чувство, что это было большим, чем обычная полночная тишина. Это было чем-то ненормальным, угрожающим — его способности могли ощущать это.
Тебе нужно отдохнуть, Ной. Поспи.
Голос жены в голове, такой же привычный и знакомый, как и его собственные мысли. Только не в пример успокаивающий.
Мне нужно поймать этого ублюдка. До того, как он загубит еще одну женщину. До того, как он сделает это с тобой.
Я — в безопасности.
Да? Поэтому Дани до сих пор видит тебя в своем сне?
Ты знаешь ответ на этот вопрос. Мы оба знаем.
Бишоп уперся виском в твердую оконную раму и продолжал смотреть на тихую, безмолвную ночь, в этот раз, ничего не видя перед собой.
Я не могу рисковать тобой.
Я знаю. Я понимаю.
Но поймет ли Дани? Или кто-нибудь из них?
Да. Когда все закончится. Когда это животное будет мертво или посажено в клетку — мир станет безопасней. И вот тогда они поймут. Ной, они поймут.
— Я надеюсь, — пробормотал Бишоп. — Я надеюсь.